Щеголев Павел Елисеевич - Утаенная любовь А. С. Пушкина

    10 Души приверженной тебе,

     О думай, что во дни разлуки

     В моей изменчивой судьбе

     Твоя печальная пустыня,

     Твой образ, звук твоих речей

   15 Одно сокровище, святыня

      Для сумрачной души моей...

  

   В этом тексте Пушкин сделал поправки, после которых стихи 6, 14, 16 получили тот вид, который они имеют в печати; стихи 2 и 7, отличные от печатного текста, поправкам в этой рукописи не подверглись, в 1-м стихе поэт переставил было "Но музы голос", но тут же отменил свою перестановку. Стихи 9 и 11 подверглись ряду изменений, но все же не получили окончательной редакции. Вот последовательные редакции рукописи:

  

   9 О если примешь эти звуки (1)

     О если примешь тайны звуки (2)

   10 Цевницы преданной тебе (1)

      Глас музы преданной тебе (2)

      Цевницы преданной тебе (3) - незачеркн.

      Мечтой преданные тебе (4) - незачеркн.

   11 Верь, Ангел что во дни разлуки (1).

  

   Наконец, в 12 стихе Пушкин думал над эпитетом пустыни. Написав сначала "печальная", он зачеркнул это слово и надписал "далекая". В печатном тексте видим возвращение к первоначальной редакции.

   Надо отметить последнее колебание между эпитетами: печальная и далекая. Последний эпитет мог указывать на реальную действительность, и потому Пушкин от него отказался. Но кто же в это время из известных нам лиц и близких к Пушкину находился в далекой или печальной пустыне? Да Мария Николаевна Волконская, последовавшая в Сибирь за осужденным в каторгу мужем, а в 1828 году, когда писалось посвящение, проживающая под Читинском острогом, где сидел ее муж. Нам пришлось упоминать, что Пушкин последний раз видел Волконскую и слушал последний звук ее речей на вечере у княгини З. А. Волконской в декабре 1826 года, когда M. H. была в Москве по пути в Сибирь. Известны описания этого вечера в прозе Д. В. Веневитинова и в стихах З. А. Волконской. {У Лернера ("Труды и дни Пушкина", стр. 146) свидание его датировано концом года со ссылкой на "Записки кн. Волконской", но его можно датировать точно 27 декабря на основании письма Веневитинова, перепечатанного в этих же записках.} Приведу несколько строк из письма князя Вяземского А. И. Тургеневу от 6 января 1827: "На днях видели мы здесь проезжающих далее Муравьеву-Чернышеву и Волконскую-Раевскую. Что за трогательное и возвышенное обречение. Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории. В них, точно, была видна не экзальтация фанатизма, а какая-то чистая, безмятежная покорность мученичества, которое не думает о Славе, а увлекается, поглощается одним чувством тихим, но всеобъемлющим, всеодолевающим. Тут ничего нет для Галлереи: да и где у нас Галлерея? Где публичная оценка деяний?" {"Архив бр. Тургеневых", в. 6, П., 1921, стр. 56.}

   Вариант "далекая пустыня" находится во второй редакции стихотворения, на листе 70, о которой мы до сих пор и вели речь. Но на 69 об. и 70 листах есть еще, как мы упоминали, и первоначальная редакция. Пушкин набрасывал эту редакцию в момент рождения самого замысла и, следовательно, не думал о том, какой вид получат стихи в печати. И вот тут мы видим уже совершенно определенный эпитет:

  

   Сибири хладная пустыня.

  

   Этот зачеркнутый вариант решает вопрос.

   Эта первоначальная редакция, до сих пор не привлекавшая внимания издателей, конечно, найдет исчерпывающую транскрипцию в академическом издании. Из других вариантов укажем на целый ряд перечеркнутых стихов, в которых Пушкин старался написать посвящение так, чтобы оно, став ясным для нее, оставалось непонятным для других:

  

   Поймешь ли ты кому желаю

   Их посвятить

   Пред кем хочу,

   Поймешь ли!

  

   {Отмечу еще зачеркнутое "единый свет души моей" и "твоей младенческой души". Последние слова напоминают "младенческую совесть" в элегии "Мой друг, забыты мной" 1821 года.}

  

  

   Таков реальный биографический факт. Любовь Пушкина к Марии Николаевне Раевской, после произведенных наблюдений,- не та темная и смутная традиция, о которой старые биографы, знавшие по слуху об этой истории поэта, могли говорить только намеками, нерешительными утверждениями; любовь Пушкина к Раевской - не та романтическая история, о которой новые биографы, лишенные и слухов, пытались рассказывать на основании поэтических признаний поэта, подобранных без критики и вполне произвольно. {В пушкинской литературе г. Н. Кузмин с настойчивостью показывал, что Пушкин был увлечен именно M. H. Раевской, и излагал историю этого чувства по стихотворениям Пушкина. Мы намеренно не упоминали до сих пор об его статье: "Первая любовь Пушкина. Поэтическая (!) монография из жизни Пушкина". Приложение к газете "Заря" в марте 1905 года. В этой статье повторены с дополнениями статьи того же автора: "Кольца Пушкина" (Ежемесячные сочинения, 1901 г. март, 239-244) и "О "талисмане" Пушкина. Заметка" (там же 1901, май, 61-62). В этой "поэтической" монографии Кузмин не приводит решительно никаких фактических данных, ибо самым серьезным для него доказательством существования любви Пушкина именно к M. H. Раевской является... рассказ Некрасова в "Русских женщинах". А в применении к эпизоду этой любви стихотворных признаний и других свидетельств Пушкина Кузмин не опирается решительно ни на какие другие критерии, кроме собственного усмотрения. За "поэтической" монографией Кузмина нельзя признать никакого научного значения.} Теперь мы можем не только считать это чувство достоверно бывшим, но и набросать, правда неполную, но зато фактическую, действительную историю и даже выяснить индивидуальные особенности этой привязанности поэта. С этими данными мы должны вдвинуть этот эпизод в историю жизни и творчества, определить и анализировать цикл произведений, вызванных отношениями поэта к M. H. Раевской, и наконец раскрыть то действительное влияние, которое имело в процессе душевного развития и в художественном миросозерцании Пушкина это чувство. А что влияние было весьма значительным, об этом можно судить уже по внешним признакам: по хронологическим рамкам для этого чувства (1820-1823-1828) и по обилию художественных произведений, им вызванных или хранящих его отражение. Ведь помимо небольших лирических произведений и незаконченных набросков две поэмы: "Кавказский пленник", писавшийся в то время, когда Пушкин был поглощен этим чувством, и "Бахчисарайский фонтан" в их психологической части основаны исключительно именно на этом любовном опыте; "Цыганы" и "Онегин" заключают немало отголосков и отражений этой сердечной истории. Излишне, конечно, говорить, как важно полное уяснение ее для постижения исторического, реального Пушкина. Чем дольше вдумываешься в эту историю, тем глубже раскрываются глубины души и сердца поэта. Судите сами! Какой удивительный просвет открывают нам даже те немногие подробности, разъяснению достоверности которых мы посвятили столько страниц! Кишиневский бреттер и гроза молдаванских бояр до смешного робок в своих любовных искательствах; молодой человек, отведавший через меру физической любви, циник, отчитывающий такую кокетку, как Аглая Давыдова, обладающий уменьем склонять стыдливую красоту на ложе нег, скрывает в себе задатки сентименталиста старой школы, питает поистине нежнейшее, тончайшее чувство, таит запас такой стыдливости и щепетильности, какие и подозревать-то было бы трудно; романтический герой, гордящийся своей неприступностью, своим иммунитетом, пылает и страдает, молит (в черновых тетрадях) о встречах и взглядах. Победитель и знаток женских сердец, эпикуреец любви, рассуждения которого выслушивал Лев Пушкин в письмах своего брата, а мы читаем в признаниях "Онегина", оказывался просто "глупым" пред этим чувством. Писатель, который нанес столь яростное оскорбление любви в "Гавриилиаде", ибо "Гавриилиада" оскорбляет не столько чувство религии, но чувство любви, возносит тайные мольбы своему божеству и полон благоговейного обожания. Но не нужно объяснять этих черт двойственностью психики! Помимо того, что представление о двойственности несет какой-то привкус лицемерия, тут не идущий к делу, двойственность столь же мало объясняет душу Пушкина, как и выдвигаемое иными единство. Душа Пушкина, как и всякого человека, живущего внутренней жизнью, сложнее и простоты, и двойственности.

   Весь эпизод отношений Пушкина к Раевской очень интересен и для чисто литературных исследований, ибо играл большую роль в той борьбе, которую вел в то время Пушкин, борьбе литературы с жизнью. Так сквозь вычитанное и надуманное, сквозь навеянное и воображаемое пробивались ростки действительной, своей жизни и распускались красивыми цветами "нового вида".

  

   Дух и творчество Пушкина питались этим чувством несколько лет. Остается открытым вопрос, был ли вхож Пушкин в семью Раевских еще в Петербурге и не познакомился ли он с Марией Раевской еще до своей высылки. Когда генерал H. H. Раевский подобрал Пушкина больного в Екатеринославе, с ним из 4 его дочерей в это время ехали Мария и София, а Екатерина и Елена оставались еще в Петербурге с матерью и выехали позже прямо в Крым. Чувство Пушкина могло зародиться еще на Кавказе во время совместного путешествия, облегчающего возможность сближения. Вся семья Раевских соединилась в Гурзуфе в двадцатых числах августа 1820 года. {По Гершензону, это было 18-19 августа, по Лернеру (стр. 484) около 26 августа или в конце августа.} Здесь Пушкин провел "щастливейшие минуты своей жизни". Его пребывание в Гурзуфе продолжалось "три недели" и здесь расцвело и захватило его душу чувство к M. H. Раевской, тщательно укрываемое. Мы знаем, что с отъездом Пушкина из Крыма не прекратились его встречи с семьей Раевского, и следовательно Марию Николаевну Пушкин мог встречать и во время своих частых посещений Каменки, Киева, Одессы, и во время наездов Раевских в Кишинев к Екатерине Николаевне, жившей тут со своим мужем Орловым. Но чувство Пушкина не встретило ответа в душе Марии Николаевны, и любовь поэта осталась неразделенной. Рассказ кн. Волконской в "Записках" хранит отголосок действительно бывших отношений, и надо думать, что для Марии Раевской, не выделявшей привязанности к ней Пушкина из среды его рядовых, известных, конечно, ей увлечений, остались скрытыми и глубина чувства поэта, и его возвышенность. А поэт, который даже в своих черновых тетрадях был крайне робок и застенчив и не осмеливался написать ее имя, и в жизни непривычно стеснялся и, по всей вероятности, таился и не высказывал своих чувств. В 1828 году, вспоминая в Посвящении к "Полтаве" прошлое, поэт признавался, что его "утаенная любовь не была признана и прошла без привета". Этих слов слишком недостаточно, чтобы определить конкретную действительность, о которой они говорят. В августе 1823 года (в начале одесского периода своей жизни) в письме к брату Пушкин поминал "б этой любви, как о прошлом, но это было прошлое свежее и недавнее, а воспоминания были остры и болезненны. В это время он только что закончил или заканчивал свою поэму о Фонтане, и ее окончание в душевной жизни поэта вело за собой и некоторое освобождение из-под тягостной власти неразделенного чувства. Надо думать, что к этому времени он окончательно убедился, что взаимность чувства в этой его любовной истории не станет его уделом. Зная страстность природы Пушкина, можно догадываться, что ему нелегко далось такое убеждение. Тайная грусть слышна в часто звучащих теперь и иногда насмешливых припевах его поэзии - обращениях к самому себе: полно воспевать надменных, не стоящих этого; довольно платить дань безумствам и т. д. А уже в октябре, заканчивая (22 октября) 1-ю главу "Онегина", поэт писал:

  

   Любви безумную тревогу

   Я безотрадно испытал.

   Блажен, кто с нею сочетал

   Горячку рифм: он тем удвоил

   Поэзии священный бред,

   Петрарке шествуя вослед,

   А муки сердца успокоил,

   Поймал и славу между тем,

   Но я, любя, был глуп и нем.

   Прошла любовь, явилась муза,

   И прояснился темный ум.

   Свободен, вновь ищу союза

   Волшебных звуков, чувств и дум;

   Пишу, и сердце не тоскует;

   Перо, забывшись, не рисует

   Близ неоконченных стихов

   Ни женских ножек, ни голов;

   Погасший пепел уж не вспыхнет,

   Я все грущу, но слез уж нет

   И скоро, скоро бури след

   В душе моей совсем утихнет...

  

   Но своей высоты примирительное настроение поэта достигает в "Цыганах". Любовь поэта была не признана, отвергнута. Почему случилось так, где законы этого своеволия чувства? Ответ на этот вопрос дан в "Цыганах". Освобожденная от уз закона стихийность чувства признана в речах старого цыгана.

  

      Кто сердцу юной девы скажет

      Люби одно, не изменись!

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Вольнее птицы младость?

      Кто в силах удержать любовь?

  

   Пред стихийностью чувства, которое не могло отвечать ему, должен был преклониться и поэт. Но сознание необходимости погасить свое чувство, сознание, вызванное горькой уверенностью в безнадежности его, не связывалось у Пушкина с потемнением любимого образа. И в июне 1824 года, когда Пушкину пришлось коснуться своего чувства в письме к Бестужеву, "мнением этой женщины он дорожил более, чем мнениями всех журналов на свете и всей нашей публики".

   Но неразделенная любовь бывает подобна степным цветам и долго хранит аромат чувства. Сладкая мучительность замирает и сменяется тихими и светлыми воспоминаниями: идеализация образа становится устойчивой, а не возмущенная реализмом чистота общения содействует возникновению мистического отношения к прошлому. Исключительные обстоятельства - великие духовные страдания и героическое решение идти в Сибирь за любимым человеком - с новой силой привлекли внимание поэта к этой женщине, едва ли не самой замечательной из всех, что появились в России в ту пору, и образ ее не только не потускнел, но и заблистал с новой силой и в новом блеске.

   Решившись в середине 1823 года бросить свой петраркизм, поэт отдался на волю своих похотей и страстей и жил разнообразной и широкой чувственной жизнью. Осенью 1823 года вместе с Амалией Ризнич он пережил все стадии бурной и разделенной страсти и испытал долго памятные ему мучения ревности. {Попытку определить цикл стихотворений, вызванных этой любовью к А. Ризнич, и выяснить индивидуальные черты этой привязанности поэта я сделал в статье "Амалия Ризнич в поэзии Пушкина" <...> В настоящее время я поддерживаю выводы этой статьи во всем том, что касается истории Ризнич и Пушкина, но должен сделать оговорку: занятый исключительно стремлением определить цикл Ризнич, я должен был бы ограничиться простым констатированием, что то или иное стихотворение к этому циклу не относится, а я, не ограничиваясь этим, сделал некоторые приурочения таких стихотворений, не совершив специального критического разыскания. Я имею в виду отношения Пушкина к гр. Воронцовой, которые для меня неясны и после статьи Гершензона в "Вестн. Евр." 1909 г., февр., и реплик Лернера в Пушк.- Венгер. И Гершензон и Лернер не углублялись в разрешение вопроса. Позволю себе здесь дополнить наши фактические сведения разъяснением пометы в черн. тетради No 2370, л. 11, об. В описании Якушкина (июль, 6) помета прочтена так: "5сент. 1824,u.l. de...[une lettre de)". Точками Якушкин обозначил довольно густо зачеркнутые буквы. Эти буквы, кажется, можно разобрать. Пушкин написал сначала Рг., потом это Рг. покрыл буквою V, а затем горизонтальными линиями зачеркнул их. Гершензон ("Вестн. Евр." 1909 г., февр., стр. 537) пишет по поводу пометы: "почему письмо от... означает письмо именно от Воронцовой, это остается тайной веры. В рукописи за предлогом de следовала одна прописная французская буква, потом несколько раз зачеркнутая... Зачеркнутая в тетради буква инициала очень похожа на R". Мой разбор пометы, кажется, правильнее разбора Гершензона. А смысл пометы: "5 сентября 1824 une lettre de Princesse Viasemsky "? Конечно, речь идет о письме, которое кн. В. Ф. Вяземская послала Пушкину из Одессы через Псковского губернатора, между 9 и 25 августа. См. у Б. Л. Модзалевского "Письма Пушкина", т. I, стр. 351-352.} После нее было новое увлечение (в Одессе), история которого пока совсем еще темна для нас. Потом последовали увлечения недолгие и качественно различные. Тут были и тригорские барышни, и А. П. Керн, и крепостная "девка", и С. Ф. Пушкина и, может быть, другие московские девицы. В 1828 году, когда Пушкин обдумывал и писал свою "Полтаву", он кружился в петербургском свете, присматриваясь к нему. Результаты наблюдений мы находим в "Онегине". В этом 1828 году он сильно увлекался А. А. Олениной и А. Ф. Закревской. И подобно тому, как в черновых тетрадях южных он беспрестанно рисовал женские ножки в стременах и без стремян, так в той тетради, которой он пользовался в 1828 году, он беспрестанно чертил анаграмму имени и фамилии Олениной. Наивностью веет от этих Aninelo, Etenna, Aninelo, которые рассыпаны в тетради. На одной странице нам попалась даже тщательно зачеркнутая, но все же поддающаяся разбору запись Annette Pouschkine. A по поводу Закревской Вяземский писал 15 октября 1828 года А. И. Тургеневу: "Целое лето Пушкин крутился в вихре петербургской жизни, воспевал Закревскую". {"Остафьевский архив", т. III, стр. 179.} Известны стихи Пушкина, посвященные этой увлекательной и эксцентричной женщине. Ее попытался изобразить Пушкин в этом же 1828 году, по свежим следам, в неоконченном наброске "Гости съезжались на дачу" в героине Зинаиде Вольской. Друзьям казалось, что рассеянная жизнь, бурные увлечения могут погубить поэта, {Вот отрывок из письма Вяземского к А. И. Тургеневу от 18 апреля 1828 года: "Пушкин просился следовать за главною квартирою, и ему позволили, только неизвестно еще в каком виде (это сообщение Вяземского было преждевременным и неверным)... Здесь (в СПб.) ведет он жизнь самую рассеянную, и Петербург мог бы погубить его. Ратная жизнь переварит его и напитает воображенье существенностью. До сей поры главная его поэзия заключалась в нем самом". ("Архив бр. Тургеневых", в. 6, стр. 65.)} но за этим бросавшимся в глаза шумом и разгулом совершалась незаметная для других работа совести и сознания. {Любопытно, что как раз в этот год самоанализа и раскаяний Пушкин разоблачил Онегина: в это время написаны строфы, описывающие, как Татьяна нашла разгадку Онегина.} Достаточно сказать, что в мае этого года был написан покаянный псалом Пушкина: "Воспоминание" и набросаны первые, тоже "покаянные" строфы "Воспоминания в Царском Селе". {Под "Воспоминанием в Царском Селе" стоит дата 14 декабря 1829 года. Это несомненно время окончательной отделки. <...>.} В этом году Пушкин очень остро переживал свои воспоминания и давал тяжкий отчет своей совести. Его состояние тягостно осложнилось еще разыгравшимся осенью этого года расследованием о "Гавриилиаде". Пушкина могла постигнуть тяжелая кара, быть может, ссылка -

  

   Прямо, прямо на восток.

  

   Уверенность поэта в себе, в собственной твердости в это время подверглась большим испытаниям. Ожидая грозы, он писал:

  

   Сохраню ль к судьбе презренье?

   Понесу ль на встречу ей

   Непреклонность и терпенье

   Гордой юности моей?

  

   Среди таких тяжелых обстоятельств явился Пушкину образ Марии Волконской, женщины великого и непреклонного духа; затихшее чувство снова взволновалось, и чистый аромат неразделенной любви стал острым и сильным. Все увлечения поэта побледнели, подобно свечам, бледнеющим перед лучами дня. Пустыня света обнажилась. В эти минуты у поэта было одно сокровище, одна святыня - образ M. H. Волконской, последний звук ее речей. {Нам известна еще эпитафия Пушкина на смерть сына М. Н. Волконской ("Арх. Раевских", т. I, стр. 266) и записочка, в которой Волконская благодарит поэта за стихотворение. Этот обмен относится к 1828-1829 годам.}

   В самой "Полтаве", которую Пушкин так трогательно и таинственно посвятил M. H. Волконской, мы находим историю неразделенной любви. Пушкин, конечно, воспользовался своим опытом и вложил в описание этой любви (в сущности, для поэмы ненужное) много черточек субъективных. И с какой любовью, с каким тщанием он выписывал образ своего романтического казака! Этот казак был тоже в числе многих, презренных Марией Кочубей. Он любил ее с младенческих лет любовью страстной.

  

   Вечерней, утренней порой,

   На берегу реки родной,

   В тени украинских черешен,

   Бывало он Марию ждал

   И ожиданием страдал,

   И краткой встречей был утешен.

   Он без надежд ее любил,

   Не докучал он ей мольбою:

   Отказ бы он не пережил.

   Когда наехали толпою

   К ней женихи,- из их рядов

   Уныл и сир он удалился...

  

   Не собственную ли свою историю рассказывает в этих стихах Пушкин? Читая повесть сердечных страданий казака, M. H. Волконская должна была бы узнать "звуки приверженной ей души", "глас преданной ей музы".

   Задача наших разысканий представляется нам выполненной. Легенде, столь красиво рассказанной Гершензоном, не место в биографии Пушкина, но об истории "утаенной" любви, любви "отверженной и вечной", о которой мы знали по неясной традиции, мы можем теперь говорить с совершенной уверенностью. Наши наблюдения над текстом и биографические справки позволяют составить довольно определенное и достоверное представление об этом эпизоде из истории сердца Пушкина.

  

   Этой моей работе, появившейся в 1911 году, суждено было привлечь особливое внимание исследователей-пушкиноведов. Мои "разыскания" вызвали многочисленные отзывы и рецензии, послужили материалом для семинарских докладов студентов-филологов, вызвали ряд докладов в ученых обществах и дали повод к исследовательским работам. Биографический вывод моей работы можно считать принятым в пушкиноведческий обиход, но мне лично представляется более важной методологическая сторона разысканий. Методы изучения должны сохранить свое значение в пушкиноведении, но понятно, они не покрывают методологии пушкинизма.

   Виновник моих разысканий М. О. Гершензон, в первые моменты после их появления, отстаивал с упорством, достойным лучшей участи, свои выводы, но в конце концов должен был согласиться со мной во всем, что я утверждал о Голицыной, и перепечатывая в 1919 году свою статью в книге "Мудрость Пушкина", опустил без всяких оговорок всю часть своей статьи - о Голицыной. Фактические наблюдения и соображения в пользу подтверждения и в развитие биографических положений, выставленных мной, даны в работах М. А. Цявловского ("Два автографа Пушкина" М., 1914), П. О. Морозова (в примечаниях к академическому изданию сочинений Пушкина, т. IV, Пб., 1916), Б. М. Соколова ("Кн. Мария Волконская и Пушкин", М., 1922), Вацлава Ледницкого (Lednicki. Alexander Puszkin. Studja, Krakow, 1926). {Неубедительными, лишенными фактических оснований представляются мне возражения, сделанные в новейшей работе Б. Л. Недзельского ("Пушкин в Крыму". Крымгосиздат, 1929) и в более ранней П. К. Губера ("Дон-Жуанский список Пушкина", 1923).}

  

   Ленинград, 15 августа 1930.

  

   {Напечатано впервые в 1911 году в издании "Пушкин и его современники", вып. XIV. (Были и отдельные оттиски). Все ссылки на рукописи Пушкина и заключения, на них опирающиеся, сделаны в этой статье на основании непосредственного изучения рукописей. Источники сведений о рукописях, мне недоступных, всякий раз точно указываются. Я имел возможность изучать рукописи, хранящиеся в Московском Румянцевском музее (ныне Всесоюзная библиотека имени В. И. Ленина) по прекрасным фотографиям, принадлежавшим С. А. Венгерову (ныне в Пушкинском Доме). Ссылки на старинные журналы и альманахи, в коих впервые появлялись стихотворения Пушкина, а также на различные издания его сочинений, делаются по подлинникам.}

  

  

   Ниже приводятся краткие сведения об авторах и справки о публикациях статей и очерков, вошедших в настоящий сборник.

   Пушкинские тексты сохраняются в той редакции, в которой они даны авторами статей и очерков, если при этом указаны источники цитирования. В противном случае эти тексты сверены и исправлены по изданию: Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 томах, т. 1-10, М., Изд-во АН СССР - "Наука", 1962-1966.

   Все статьи и очерки публикуются полностью, за исключением статьи П. Е. Щеголева "Утаенная любовь А. С. Пушкина", где редакторские купюры обозначены точками в ломаных скобках.

   Сохранена неизменной авторская система примечаний и сносок (внутритекстовых, подстрочных и затекстовых); авторские примечания и сноски всюду обозначаются цифрами. Подстрочные примечания и переводы иноязычных текстов, сделанные редактором-составителем, либо специально обозначены, либо отмечены звездочками; переводы с французского не оговариваются.

   Как отмечалось в предисловии к первому тому сборника, в публикуемых текстах содержится немало неточностей, а порой и фактических ошибок - в именах, в датировке событий и литературных произведений, в цитируемых текстах стихов и их заглавиях и т. п. Более того, текстологическая небрежность авторов позволила им в ряде случаев свести воедино ранние редакции поэтических произведений с их окончательными вариантами. Все это в не меньшей, если не в большей степени характерно для статей и очерков, публикуемых во втором томе.

   Все тексты печатаются по новой орфографии, а пунктуация приближена к современным нормам. В немногих случаях сохранены специфические формы авторского правописания, когда их унификация представлялась нецелесообразной. Явные опечатки и мелкие ошибки, авторские и редакционные небрежности исправлены, как правило, без специальных оговорок.

   Некоторые дополнительные сведения о публикациях приведены в конкретных библиографических справках.

  

  

   Щеголев Павел Елисеевич (1877-1931) - известный историк русского освободительного движения, литературовед, издатель, драматург, публицист. В 1893 году окончил с серебряной медалью гимназию в Воронеже и поступил на факультет восточных языков Петербургского университета. В 1899 году был исключен из университета за участие в организации студенческих беспорядков. Несколько раз арестовывался, сидел в тюрьмах, ссылался (Полтава, Вологда). Издавал (совместно с В. Я. Богуславским-Яковлевым и В. Л. Бурцевым) знаменитый журнал по истории русского освободительного движения "Былое" (1906-1907, 1917- 1926, 1908 - "Минувшие годы"). Как историк был широко известен своими трудами о декабристах и декабристском движении.

   Декабристская тематика в творчестве Щеголева-историка неизбежно вывела его на изучение жизни и творчества А. С. Пушкина, причем соединение интересов историка русского освободительного движения и исследователя творчества великого русского поэта дало богатые плоды, сделало его вклад в пушкиноведение оригинальным и неповторимым.

   Наиболее ценные результаты в пушкиноведческих изысканиях Щеголева были получены при исследовании острых, с политическим оттенком эпизодов и тем в биографии Пушкина: Пушкин и освободительные общества, Пушкин и декабристы, Пушкин и Николай I, Пушкин в последней и смертельной дуэльной истории. Классической работой в пушкиноведении стала книга П. Е. "Дуэль и смерть Пушкина", выдержавшая с 1916 года более 5 изданий.

   Работы Щеголева заставляли пересмотреть некоторые эпизоды биографии поэта, под иным углом зрения посмотреть на казалось бы давно решенные вопросы, связанные с жизнью и творчеством Пушкина. Правда, ради справедливости следует отметить, что пересмотр не всех эпизодов биографии Пушкина в работах Щеголева, что как бы вытекало из его исследований, и придание излишне политизированной окраски ряду биографических коллизий были оправданными. Так, представляется малоубедительной работа Щеголева о характере кружка "Зеленая лампа".

   Мы печатаем главу "Крепостная любовь Пушкина" из монографии "Пушкин и мужики" и статью "Утаенная любовь А. С. Пушкина".

   Глава из монографии хорошо вписывается в тематику настоящего сборника, представляет собой результаты исследования малоизвестного эпизода из жизни поэта и относится к позднему периоду пушкиноведческих изысканий Щеголева, когда он, по мнению тогдашней критики (да и современной!), стал увлекаться "частностями пушкинского быта и хозяйства, пытаясь рассмотреть все проблемы биографии великого русского поэта в узко бытовом плане" {"История и историки. 1977", М., 1980, с. 269. (Прим. ред.)}.

   Статью "Утаенная любовь A. C. Пушкина" мы печатаем по последнему прижизненному изданию, где статья публиковалась под названием "Из разысканий в области биографии и текста Пушкина". Мы однако решили вернуть статье заголовок, данный автором во втором издании очерков о Пушкине (П. Е. Щеголев. Пушкин. Очерки. М., 1914), как более соответствующий ее содержанию.

   Статья печатается с сокращениями, что неизбежно для популярного издания, а также учитывая объем сборника и размеры статьи; однако сокращения не меняют существа дела, в частности, принципов и сути аргументации автора в обоснование своей гипотезы и в полемике с Гершензоном.

   В этой статье своеобразная система сокращений в ссылках на источники, по поводу чего Щеголевым сделано следующее предуведомление:

   "Различные издания соч. Пушкина цитируются кратко лишь с указанием редактора, а где этого недостаточно - и издателя: так, "Пушкин-Ефремов-Суворин" означает: Сочинение Пушкина. Редакция П. А. Ефремова. Издание А. С. Суворина.

   Письма Пушкина цитируются по изданию Академии наук (Сочинения Пушкина. Переписка. Под ред. и с прим. В. И. Саитова: кратко "Переписка"). При обозначении даты письма опускается указание на страницы этого издания. "Письма" Пушкина, ред. Б. Л. Модзалевского, изд. Госиздата обозначаются в цитате кратко "Письма".

   Ссылки на описание рукописей Пушкина, хранящихся во Всесоюзной библиотеке имени Ленина (быв. Румянцевский музей), сделанные В. Е. Якушкиным и напечатанные в "Русской старине" за 1884 г., даются кратко: "Якушкин. Описание, месяц, страница".

   Книги П. В. Анненкова "A. C. Пушкин. Материалы для биографии и оценки его произведений. СПб., 1873" и Л. Н. Майкова "Материалы для академического издания сочинений А. С. Пушкина, СПб., 1902" цитируются кратко: "Анненков, Материалы" и "Майков, Материалы" Книга Н.О. Лернера "Труды и дни Пушкина, 2-ое изд., СПб., 1910" цитируется: "Лернер, страница"".

   Крепостная любовь Пушкина. Печатается по: Щеголев П. Е. Пушкин и мужики. М., 1928, с. 9-57. Впервые: Новый мир, 1927, No 10.

   Утаенная любовь А. С. Пушкина. Печатается по: Щеголев П. Е. Пушкин. Исследования, статьи и материалы. Т. 2. Из жизни и творчества Пушкина. М.-Л., 1931, с. 150-254. Впервые: Пушкин и его современники, вып. XIV. СПб., 1911.