| Главная » Книги |
Белинский Виссарион Григорьевич - Стихотворения Аполлона Майкова
Белинский Виссарион Григорьевич - Стихотворения Аполлона Майковаiv align="justify">
В. Г. Белинский
Стихотворения Аполлона Майкова
--------------------------------------
Собрание сочинений в девяти томах
М., "Художественная литература", 1979
Том четвертый. Статьи, рецензии и заметки. Март 1841 - март 1842
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
--------------------------------------
Санкт-Петербург. 1841 {1}
Даровита земля русская: почва ее не оскудевает талантами... Лишь только
ожесточенное тяжкими утратами {2} или оскорбленное несбывшимися надеждами
сердце ваше готово увлечься порывом отчаяния, - как вдруг новое явление
привлекает к себе ваше внимание, возбуждает в вас робкую и трепетную
надежду... Заменит ли оно то, утрата чего была для вас утратою как будто
части вашего бытия, вашего сердца, вашего счастия: это другой вопрос, - и
только будущее может решить его: настоящее может лишь гадать о том на
основании уже данного факта. И такой именно факт дает нам изящно
напечатанная книга, заглавие которой стоит в начале этой статьи. Отстраняя
все гадания, которые могут быть произвольны или односторонни, и
предоставляя времени решение вопроса о степени поэтического таланта г.
Майкова, - мы скажем пока только, что многие из его стихотворений
обличают дарование неподдельное, замечательное и _нечто_ обещающее в
будущем. Говоря так, мы думаем, что много сказали в пользу молодого
поэта: можно быть человеком с дарованием и не обещать развития;
только сильные дарования в первых произведениях своих дают залог будущего
развития... Явление подобного таланта особенно отрадно теперь, в эту
печальную эпоху литературы, осиротелой и покрытой трауром, - теперь,
когда лишь изредка слышится свежий голос искреннего чувства, более или менее
звучный отголосок внутренней думы; теперь, когда в опустевшем храме
искусства, вместо важных и торжественных жертвоприношений жрецов, видны одни
гримасы штукмейстеров, потешающих тупую чернь; вместо гимнов и молитв,
слышны или непристойные вопли самолюбивой посредственности, или неприличные
клятвы торгашей и спекулянтов...
Наша литература, несмотря на свою молодость и незрелость, уже свершила
несколько фазов развития, уже дала не один факт для опытности ума мыслящего
и наблюдательного. Из числа ее великих действователей нет почти ни одного,
свободно и до конца развившего свои творческие силы... Но сколько было у нас
талантов, так много обещавших и так мало выполнивших, так великими
казавшихся еще недавно и так незначительных теперь!.. И все то благо, все
добро! {3} Благодаря этому обстоятельству теперь только разве низшие слои
публики, полуграмотная чернь, может принимать за поэзию дикие, изысканные и
вычурные фразы и приходить в неистовый восторг от тривиального сравнения
голубых глаз с небом, а черных - с адом... Точно так же теперь только разве
необразованная, невоспитанная посредственность решится "призывать
вдохновение на _высь чела_, венчанного звездой", выдумать "грудь, которая
высоко взметалась беспредметною любовью" {4}, или отпускать другие подобные
стихотворные вычуры. А прежде - и еще очень недавно, все это могло и даже
должно было нравиться всем, за исключением только немногих избранных
поклонников искусства. Честь и слава гг. Марлинскому, Языкову, Хомякову,
Шевыреву и Бенедиктову! Они навсегда обратили русскую литературу к
благородной простоте и навсегда избавили нашу публику от наклонности к
изысканной дичи в мыслях и выражении!.. Их образ действования и усилия для
этой цели были совершенно обратные и отрицательные; но зато результаты вышли
теперь и прямые и положительные. В этом случае нам мало нужды даже до
намерений и мотивов: результат всё выкупает, хотя бы он был и совершенно
неожидан для самих действователей... Здесь нельзя не упомянуть с
благодарностию имени г. Полевого, который стремился к той же цели, и притом
еще двумя совершенно различными путями: _бессознательно_ -
философско-историческими статьями, критиками и повестями; {5} и
_сознательно_ - превосходными пародиями на стихи некоторых диких поэтов,
которые помещал он в своем "Новом живописце общества и литературы" - этом
лучшем произведении всей его литературной деятельности... {6} Да, заслуги
этих людей, вольные и невольные, сознательные и бессознательные, поставили,
так сказать, на ноги нашу юную литературу и наш младенчествующий вкус. Это
произвело важные и благодетельные следствия. Маленькое дарование теперь не
попадет в гении. Посредственность и бездарность может теперь сколько ей
угодно петь стихами и скрипеть прозою, не подвергаясь опасности быть
замеченною со стороны публики: она теперь обращает на себя внимание только
журналов, и только в тех, которые сродни ей, встречает себе похвалы. Чем
труднее теперь обратить на себя общее внимание, тем легче истинному таланту
быть тотчас же замеченным. В прозе еще до сих пор и маленькое дарование
может быть замечено; но стихами, которые не то чтоб худы, да и не то чтоб
очень хороши, уж невозможно приобрести ни малейшей известности. Время
рифмованных побрякушек прошло невозвратно; ощущеньица и чувствованьица
ставятся ни во что: на место того и другого требуются глубокие чувства и
идеи, выраженные в художественной форме, с рифмами или без рифм - все равно.
Для успеха в поэзии теперь мало одного таланта: нужно еще и развитие в духе
времени. Поэт уже не может жить в мечтательном мире: он уже гражданин
царства современной ему действительности; все прошедшее должно жить в нем.
Общество хочет в нем видеть уже не потешника, но представителя своей
духовной идеальной жизни; оракула, дающего ответы на самые мудреные вопросы;
врача, в самом себе, прежде других, открывающего общие боли и скорби и
поэтическим воспроизведением исцеляющего их...
Если такой взгляд на важность поэзии и высокое значение поэта не
помешал нам посвятить целую критическую статью разбору первых опытов г.
Майкова, - значит, мы много видим в даровании нового поэта. Но это
обстоятельство и требует от нас возможно критической строгости, которую
молодой поэт должен принять только за доказательство нашего уважения к его
таланту.
Стихотворения г. Майкова хоть и расположены без всякой системы, без
всякого разделения, тем не менее они сами собою разделяются, в глазах
читателя, на два разряда, не имеющие между собою ничего общего, кроме разве
хорошего стиха, почти везде составляющего неотъемлемую принадлежность музы
молодого поэта. К первому разряду должно отнести стихотворения в древнем
духе и антологическом роде. Это перл поэзии г. Майкова, торжество таланта
его, повод к надежде на будущее его развитие. Второй разряд составляют
стихотворениям которых автор думает быть современным поэтом и которых лучшая
сторона - хороший стих. Но об этих после; сперва поговорим о стихотворениях
первого разряда.
Читателям "Отечественных записок" должно быть известно наше понятие о
сущности и важности так называемой _антологической_ поэзии, и потому мы, не
желая повторять себя, будем говорить только о поэзии г. Майкова; тех же из
читателей, которые не знают нашего понятия об антологической поэзии,
попросим заглянуть в статью о "Римских элегиях Гете" {"Отечественные
записки", 1841, т. XVII, отделение "Критики", стр. 23.} {7}. Теория
антологической поэзии имеет такое близкое отношение к некоторым из
стихотворений г. Майкова, что мы в помянутой статье выписали, как
превосходнейший образец в антологическом роде, его дивно поэтическую,
роскошно художественную пьесу "Сон" {8}, не зная, кому она принадлежит и
написал ли автор ее еще что-нибудь. Эта пьеса была напечатана первоначально
в "Одесском альманахе" на 1840 год, - и мы при разборе этого "Альманаха",
еще задолго до статьи о "Римских элегиях", выписали в нашем журнале это
стихотворение, скромно подписанное буквою М {"Отечественные записки", 1840,
т. IX, отд. "Библиографической хроники", стр. 14.}. И - смотрите и судите
сами - удивительно ли, что это стихотворение, без подписи знаменитого, или,
по крайней мере, знакомого имени, поразило нас до того, что мы перенесли его
на страницы своего журнала при громкой похвале и потом, с неослабевшим
энтузиазмом, припомнили его через четырнадцать месяцев;
Когда ложится тень прозрачными клубами
На нивы желтые, покрытые скирдами,
На синие леса, на влажный злак лугов;
Когда над озером белеет столп паров,
И в редком тростнике, медлительно качаясь,
Сном чутким лебедь спит, на влаге отражаясь, -
Иду я под родной, соломенный свой кров,
Раскинутый в тени акаций и дубов,
И там, с улыбкой на устах своих приветных,
В венце из ярких звезд и маков темноцветных,
И с грудью белою под черной кисеей,
Богиня мирная, являясь предо мной,
Сияньем палевым главу мне обливает
И очи тихою рукою закрывает,
И, кудри подобрав, главой склонясь ко мне,
Лобзает мне уста и очи в тишине (стр. 9).
Это именно одно из тех произведений искусства, которых кроткая,
целомудренная, замкнутая в самой себе красота совершенно нема и незаметна
для толпы и тем более красноречива, ярко блистательна для посвященных в
таинства изящного творчества. Какая мягкая, нежная кисть, какой виртуозный
резец, обличающие руку твердую и искушенную в художестве! Какое поэтическое
содержание и какие пластические, благоуханные, грациозные образы! Одного
такого стихотворения вполне достаточно, чтоб признать в авторе
замечательное, выходящее за черту обыкновенности, дарование. У самого
Пушкина это стихотворение было бы из лучших его антологических пьес. В нем
искусство является истинным искусством, где пластическая форма прозрачно
дышит живою идеею.
Чтоб определить значение и достоинство антологической поэзии г.
Майкова, мы должны указать на ее мотивы, найти в ней художническое
profession de foi {исповедание веры (франц.). - Ред.} автора. В следующих
стихотворениях мы находим все это, ясно и ярко выраженное,
Сомнение
Пусть говорят - поэзия мечта,
Горячки сердца бред ничтожный,
Что мир ее есть мир пустой и ложный,
И бледный вымысл - красота;
Пусть нет для мореходцев дальних
Сирен опасных, нет дриад
В лесах густых, в ручьях кристальных
Золотовласых нет наяд:
Пусть Зевс из длани не низводит
Разящей молнии поток,
И на ночь Гелиос не сходит
К Фетиде в пурпурный чертог:
Пусть так! но в полдень листьев шепот
Так полон тайны; шум ручья
Так сладкозвучен; моря ропот
Глубокомыслен; солнце дня
С такой любовию приемлет
Пучина моря; лунный лик
Так сокровен, - что сердце внемлет
Во всем таинственный язык;
И ты невольно сим явленьям
Даруешь жизни красоты,
И этим милым заблужденьям
И веришь и не веришь ты! (стр. 120).
Остановимся на этом стихотворении и взглянем на него прежде, чем
перейдем к другим. По содержанию - это превосходная пьеса; но форма не везде
соответствует своему содержанию, и из-за поэтического, полного жизни и
определенности языка местами слышится несвязный лепет не повинующейся слову
мысли... Стих: "Что мир ее есть мир пустой и ложный" прозаичен;. "И бледный
вымысл - красота": неопределенен и бледен; выражение о Зевсе, "_низводящем
из длани_ поток разящей молнии", неверно и в отношении к языку, и в
отношении к поэзии; "Лунный лик _так сокровен_" ничего не говорит ни уму, ни
фантазии читателя, по причине неточности эпитета; "И ты невольно сим
явленьям _даруешь жизни красоты_", - выражено слабо и неопределенно.
Последние два стиха в пьесе прекрасны, но не вполне удовлетворительны по
мысли: в них слишком много сделано уступки, вместо которой читатель самою
пьесою настроен ожидать, что поэт определит и объяснит, почему
неодушевленные явления природы производят на него, впечатления живых
индивидуальных существ, и в ярком образе, замыкающем стихотворение, примирит
чисто поэтическое созерцание древних с нашим, на опыте и науке основанным, и
все-таки поэтическим созерцанием природы. Но тогда бы эта пьеска была
превосходным произведением искусства: так много в ней взмаху и отважного
намерения, так много высказано стихами, которые мы оставили без замечаний.
Но все это мы говорим мимоходом; главное в этом стихотворении для нас, по
намерению нашей статьи," есть то, что исходный пункт поэзии г. Майкова -
природа с ее живыми впечатлениями, так сильными, таинственными и
обаятельными для юной души, еще не изведавшей другой сферы жизни...
Октава
Гармонии стиха божественные тайны
Не думай разгадать по книгам мудрецов:
У брега сонных вод, один бродя случайно,
Прислушайся душой к шептанью тростников,
Дубравы говору; их звук необычайный
Прочувствуй и пойми... В созвучии стихов
Невольно с уст твоих размерные октавы
Польются, звучные, как музыка дубравы (стр. 3).
Искусство
Срезал себе я тростник у прибережья шумного моря.
Нем, он забытый лежал в моей хижине бедной.
Раз увидал его старец прохожий, к ночлегу
В хижину к нам завернувший. (Он был непонятен,
Чуден на нашей глухой стороне.) Он обрезал
Ствол и отверстий наделал, к устам приложил их, -
И оживленный тростник вдруг исполнился звуком
Чудным, каким оживлялся порою у моря,
Если внезапно Зефир, зарябив его воды,
Трости коснется и звуком наполнит поморье (стр. 63).
Этих двух стихотворений уже никак нельзя сравнить с первым; все
недосказанное или неопределенно высказанное в нем явилось в них так полно,
так определенно; прекрасное содержание выразилось в них в прекрасных формах,
отличающихся виртуозностию отделки. Что же до содержания - оно здесь
представляет собою основное положение, основное начало эстетики автора, что
природа есть наставница и вдохновительница поэта; что у ней он прежде всего
начал брать уроки в искусстве слагать сладкие песни; что есть соотношение,
есть родственность между звучною октавою, гармоническим гекзаметром - и
шептаньем тростников, говором дубрав... Глубоко жизненное, поэтически верное
начало! Поэзия принадлежит к числу таких предметов, уразумение которых
должно начинаться с ощущения, а не с рефлексии: последняя должна быть
результатом первого, при нормальном развитии. Симпатия к природе есть первый
момент духа, начинающего развиваться. Каждый человек начинает с того, чт_о_
непосредственно поражает его ум формою, краскою, звуком; а природа полна
форм, красок и звуков. Поэт - существо, которое наиболее испытывает на себе
непосредственное влияние явлений природы: он по преимуществу ее сын, ее
любимец, наперсник тайн ее. Говоря об этом, нельзя не вспомнить чудных
стихов Пушкина:
Все волновало нежный ум:
Цветущий луг, луны блистанье,
В часовне ветхой бури шум,
Старушки чудное преданье.
Какой-то демон обладал
Моими играми, досугом;
За мной повсюду он летал,
Мне звуки дивные шептал,
И тяжким, пламенным недугом
Была полна моя глава;
В ней грезы чудные рождались;
В размеры стройные стекались
Мои послушные слова
И звонкой рифмой замыкались.
В гармонии соперник мой
Был шум лесов иль вихорь буйный,
Иль иволги напев живой,
Иль ночью моря гул глухой,
Иль шепот речки тихоструйной {9}.
Да, естественно, что поэт видит поэзию прежде всего в природе и что
природа прежде всего пробуждает поэтические силы в юном таланте. В этом
отношении пьесы г. Майкова "Октава" и "Искусство" составляют главу эстетики,
- и эстетик не усомнится перенести их в свою книгу для яснейшего
подтверждения доказательства своих понятий об искусстве, если только его
понятия об этом предмете верны. Но природа бывает колыбелью поэзии не только
для отдельных лиц: в лице древних эллинов природа была пафосом поэзии целого
человечества. И в этом отношении муза г. Майкова родственна, по своему
происхождению, древнеэллинской музе: подобно этой музе, она из природы
почерпает свои кроткие, тихие, девственные и глубокие вдохновения; подобно
ей, в движениях и чувствах еще младенчески ясной души, еще в лоне природы
непосредственно ощущающего себя сердца находит она неисчерпаемое содержание
для своих благоуханно гармонических и безыскусственно изящных песен.
Разумеется, эта родственность могла бы остаться только в возможности, если б
знакомство с древними классическими языками не пробудило ее: обстоятельство,
много обещающее в будущем для развития прекрасного дарования молодого поэта!
Еще в той поре возраста {10}, с которой сам Пушкин только что начал писать
_не_-лицейские стихотворения и в которую жизнь едва ли еще может дать
содержание какому угодно таланту, - г. Майков, изучением изящной
древнеклассической поэзии, завоевал плодоносную почву для своих вдохновений.
И зато - посмотрите, сколько эллинского и антологического в его
стихотворениях: любое из них можно принять за превосходный перевод с
греческого; любое из них можно перевести с русского на чужой язык как
греческое, и только бы перевод был изящен и художествен, никто не будет
спорить о греческом происхождении пьесы... Эллинское созерцание составляет
основной элемент таланта г. Майкова: он смотрит на жизнь глазами грека и -
как мы увидим ниже - иначе и не умеет еще смотреть на нее. Если взять в
расчет его молодость (а ее в этом случае нельзя не брать в расчет), то мы
увидим в этом начало с самого начала, а не с середины или конца, увидим
нормальное художественное развитие.
На мысе сем диком, увенчанном бедной осокой,
Покрытом кустарником ветхим и зеленью сосен,
Печальный Мениск, престарелый рыбак, схоронил
Погибшего сына. Его взлелеяло море,
Оно же его и прияло в широкое лоно
И на берег бережно вынесло мертвое тело.
Оплакавши сына, отец под развесистой ивой
Могилу ему ископал и, накрыв ее камнем,
Плетеную вершу из ивы над нею повесил -
Угрюмой их бедности памятник скудный! (стр. 48).
Вчитайтесь в эту пьесу, вчитайтесь в ее простой, по-видимому чуждый
всякого убранства, всякой красоты и всякого содержания язык, - вы ощутите
душою и бесконечную красоту, и глубокое содержание. Кажется, тут нет ни
начала, ни конца, ни целого, нет ни намерения, ни цели, ни мысли; но
оставьте пьесу и вникните, вдумайтесь в собственное ощущение, возбужденное в
вас ею, и вы в этом ощущении уловите целое и уразумеете намерение, цель и
мысль... Если же духу вашему не чуждо древнее миросозерцание, - вы не можете
не признать, что или это стихотворение переведено с греческого, или что и
человек нашего времени, в эллинской эпохе своей жизни, может становиться
греком, так что самый взыскательный афинянин, современник Алкивиада, не
назвал бы его обэллинившимся варваром, а признал бы своим соотечественником,
коренньш жителем Аттики и гражданином города Паллады... Но муза г. Майкова
не всегда бывает тиха и кротка, как в этой скромной идиллии: нередко
блистает и жжет она упоительною роскошью красок и образов, не переставая ни
на минуту быть спокойною, самообладающею и целомудренною, в качестве
благородной эллинской музы, как в "Вакханке", которая уже известна читателям
"Отечественных записок" {Том XVIII (1841), отд. III, стр. 310.}. В пример
таких стихотворений можно привести и -
Дориде
Дорида милая! к чему убор блестящий,
Гирлянды свежие, алмаз, огнем горящий,
И ткани пышные, и пояс золотой,
Упругий твой корсет, сжимающий собой
Так жадно, пламенно твои красы младые,
Твой стройный, гибкий стан и перси наливные?..
Нет, милая! оставь, оставь уловку ты
Нас разом поражать и блеском красоты
И блеском пышных риз. Явись мне не богиней:
Благоговение так хладно пред святыней!
Я не его ищу. Явися девой мне,
Земною девою. Со мной наедине
Ты косу отреши из-под кольца златого,
Сорви с своей груди рукой своей перловой
Ты розу бледную, желанный дай простор
Горящим персям. Пусть непринужденный взор
Забудет все любви приманки!.. Друг мой нежный!
Пусть сердце юное волнуется мятежно,
Пускай спадет во прах и злато и жемчуг
С твоих роскошных плеч, с полупрозрачных рук...
Ах, боже мой! как ты мила, как мил и сладок
| |
| Просмотров: 714 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры