Арцыбашев Михаил Петрович - У последней черты

nbsp;  Доктор прищурил один глаз, как бы уже не скрывая насмешки, потом спокойно протянул толстую руку и налил обе рюмки.

   - Выпьем? - сказал он.

  

  

   На улицах было темно, и порывисто дул ветер. Толстый, грузный доктор Арнольди и маленький студент Чиж шли под руку по мокрым деревянным мосткам тротуара. Чиж скользнул с мостков в грязь, махал рукой и кричал:

   - Вы мертвый человек, доктор!.. И больше ничего... Знаете ли вы, что вы - мертвец?.. Я вас очень люблю, доктор, но все-таки вы - мертвяк!..

   - Хорошо, хорошо, - равнодушно отвечал доктор Арнольди, поддерживая его под руку.

   - Я это потому так прямо говорю вам, доктор, что я вас очень люблю... Вы верите, что я вас люблю?..

   - Верю, верю...

   - Это ужасный городишко, доктор!.. Это город мертвецов!.. Мне иногда кажется, доктор, что это только кажется... то есть... что это не город, а только одна видимость!.. Разве может быть, доктор, чтобы тысячи людей жили в этой глуши, в этой чертовой дыре, только для того, чтобы есть, пить и спать?.. Ведь это же кошмар!.. Вы только посмотрите кругом: темнота, ветер, дождь, грязь, ни духа на улицах... Нет, вы посмотрите: разве можно поверить, что это человеческий город и тут живут люди?.. Настоящие живые люди, так называемое человечество?.. Кто ж тут-человечество?.. Мы с вами?.. Ну, мы хоть понимаем что-нибудь... а они?.. Зачем они живут?.. Вообразите, что этого городка совсем бы не было... ну, провалился бы он к черту в зубы, от дождя размок и в речку бы сплыл... как навозная куча... Ведь от этого мир не изменился бы ни на йоту!.. Никто бы даже не заметил, что этого проклятого болота нет!.. Так какой же смысл?.. Какие-то чиновники, купцы, мещане, офицеры... Вы только представьте, что совершенно такие же купцы, мещане, офицеры и чиновники есть в каждом городишке... совершенно такие же!.. Так на кой же черт эти миллионы копий, когда и оригинал-то скверен!.. Чепуха какая-то!..

   Ведь если бы подняться сейчас над Россией, только над одной Россией, а то и над одной губернией, и, может быть, в сотнях мест вот точно так же идет дождь, слякоть, ветер, темнота и путешествуют доктор Арнольди и студент Чиж... Совершенно такие же, никуда не годные доктор Арнольди и студент Чиж!.. Неужели вас это не возмущает, не приводит в отчаяние, доктор?

   - Нет, что ж... - еле удерживая Чижа на ногах, ответил доктор Арнольди.

   - Да вас ничто не возмущает!.. Вы мертвый человек!.. Ну, сознайтесь, что вы просто - мертвец!

   - Я вам говорил это...

   - Э, что там - говорил... Нет, а вы чувствуете ли это?.. Чувствуете ли, что вы заживо разлагаетесь, доктор?.. Мы все заживо разлагаемся!.. Нам всем пора на кладбище, доктор, потому что смердит... понимаете, смердит!

   - Пора, пора, - машинально отвечал доктор Арнольди.

   - Я не понимаю, доктор, как вы м-можже-те так ж-жить?.. Ведь это смерть, доктор!

   - Смерть.

   - А вы знаете, доктор, что вы дальше Наумова пошли... Тот хоть в уничтожение верит, а вы ни в черта не верите!.. Да вы во что-нибудь верите, доктор?

   - Верю.

   - Во что?

   - Ни во что...

   - То есть как же это?.. Вы ни во что не верите или верите в ни-во-что?

   - Пойдем, пойдем. - возразил доктор.

   - Нет, постойте... вы мне скажите, верите ли во что-нибудь? Ведь не пустое же вы место, черт возьми!

   Доктор вздохнул и уныло оглянулся маленькими глазками.

   - Может, и пустое... - устало ответил он. Чиж начал страшно смеяться.

   - Это великолепно, доктор! До того, чтобы пре... признать себ-бя пустым местом и на том и уп... успокоиться, еще никто не доходил!.. Но только в чем же тогда дело, доктор?.. Я не п-прочь п-признать и пустое место... но что же дальше?..

   - Не знаю... - ответил толстый доктор и крепче подхватил Чижа под руку.

   Маленький студент ступил шага два, вырвался и чуть не упал. Но, справившись, утвердился, опершись спиной о мокрый забор.

   У него был очень жалкий и уж совсем не забавный вид: усы размокли, намокшая шинелька болталась по ветру, лицо было мокро и все в белых и красных пятнах, глаза мутны.

   - Не знаю, не знаю... Что это значит, не знаю?.. У каждого человека есть своя точка... Человек без точки жить не может!

   - Очевидно, может... живут же! - равнодушно возразил доктор.

   - Живут?.. Не живут, а смердят!.. И это нелепо!.. Вы воздух отравляете!.. Около вас и живой задохнется!.. Я задыхаюсь здесь, доктор! Разве это жизнь? - ухватившись за руку доктора, плачущим голосом завопил маленький студент. Кто говорит, что это жизнь?.. Денег нет, доктор, табака нет... Вот напился... Это уже конец" доктор!.. Я чувствую, что мне конец!.. Засосало!..

   - Ну, что там! - ободрял доктор.

   Они медленно подвигались в темноте, скользя на узких мостках. Ветер рвал и метал. Бешеные тучи клубами мчались над мокрыми крышами и черными деревьями, размахивающими во все стороны корявыми мокрыми ветвями. Чиж ежеминутно съезжал в грязь. На углу он чуть не упал опять, и доктор насилу удержал его на ногах. Он приставил маленького студента, как вещь, к забору, поднял слетевшую в грязь фуражку и, не вытирая, криво надел на мокрую голову. Чиж даже не заметил этого.

   - А все-таки у меня есть вера, доктор!.. - кричал он, тщетно стараясь оторваться от забора. - Пусть я пропал... пусть мне конец тут... пусть я сопьюсь совсем, а все-таки я верю! Верю, доктор!.. Во что бы то ни стало верю! Я в человечество верю, доктор!.. В народ!.. В прол... пролетариат!.. Вперед, подымайся, рабочий народ! - фальшиво заорал маленький студент. - Будущее принадлежит народу, доктор!.. Я пролетарий, доктор, я - бедный, нищий Чиж, никому не нужный Чиж... но этот Чиж верит, доктор!.. Твердо верит! Верю!.. Отречемся от старого мира!.. Давайте споем, доктор!.. Отречемся от ста-арого ми-ира... Пойте, доктор!

   - Идем лучше спать, - старался увести его доктор Арнольди.

   - Куда?

   - Домой.

   - Домой?.. У меня нет дома, доктор!.. Отречемся от старого мира-а, отрясем его прах с наших ног... Доктор, а я вас все-таки...

   Дирижировавший невидимым хором Чиж вдруг выскользнул из рук доктора, сделал какое-то нелепое па, поскользнулся обеими ногами вперед и сочно сел в грязь.

   Доктор Арнольди с трудом поднял его, опять надел фуражку, окончательно мокрую и грязную.

   - Ну, будет, идем!

   Чиж посмотрел, как бы протрезвившись, замолчал и, усиленно сопя, как-то боком, потому что доктор слишком высоко держал его под руку, зашагал дальше.

   - А здорово я пьян! - наивно, добродушно и жалко вместе сказал он спустя некоторое время. - Ну, и наплевать! Погибать, так с музыкой, доктор!.. Правильно?

   - Правильно, правильно! устало согласился доктор Арнольди.

   Потому что все равно, доктор... все равно!.. Разве это жизнь?.. Разве я человек?.. Погибаю, доктор... конец...

   И Чиж вдруг заплакал, спотыкаясь, скользя и размахивая руками.

  

  

   На другой день он проснулся поздно.

   В комнате было серо, сыро и холодно. Темный, суровый день с низким свинцовым небом стоял над землей.

   У маленького студента болела голова, язык колом стоял во рту, ноги и руки тряслись от слабости, а в душе было сознание какого-то непоправимого позора.

   Он старался припомнить, что именно произошло вчера, но не мог.

   Сначала они сидели с доктором Арнольди в полутемной пустой столовой клуба, пили и разговаривали и были как будто совершенно трезвы, но потом вдруг зажглись огни, очень желтые и расплывчатые, появились какие-то люди, лиц которых он не мог рассмотреть, но знал, что все это- очень симпатичные, милые и любящие его, Чижа, люди. С кем-то он чокался и целовался, помнил какую-то большую мокрую бороду, от которой пахло водкой и селедкой, потом была какая-то ссора, кого-то он вызывал на дуэль, кто-то держал его за руку, а он вырывался и кричал... Потом на некоторое время все провалилось в какую-то черную дыру, а потом они опять вдвоем с доктором Арнольди под руку шли по улице, и он пел, объяснялся доктору в любви, лез целоваться, падал и плакал...

   А еще самое ужасное, но в чем Чиж не был уверен, было то, что, кажется, он выпил на "ты" с приставом и уверял его, что перевернет ему всю душу, и он, пристав, пойдет впереди восставшего народа. Кажется, пристав поддерживал его под руку, со всем соглашался и все уговаривал идти домой.

   Все это было безобразно, глупо и жалко. Чижу казалось, что теперь весь город только и говорит об этом. Он успокаивал себя тем, что все это - пустяки, что кто же не бывал пьян еще безобразнее и что через день все это забудут, но чувства стыда и отвращения были невыносимы.

   На столе было два письма. Чиж, превозмогая слабость, разорвал конверты и пытался прочесть, но буквы мелькали и прыгали перед глазами, а тошнота и головокружение с резкой колющей болью в висках так усилились, что он бросил письма и в изнеможении прилег на диван. И сейчас же он медленно поплыл под ним, а за ним тронулись стены, и потолок все скорее и скорее закружился на одном месте...

   Чиж, держась за голову, встал и сел у окна, не зная, куда девать себя от боли, тошноты и тоски. Беспредметная злоба охватывала его до такой силы, что он готов был удариться головой об пол. Но каждое движение вызывало мучительный укол в висок, от которого темнело в глазах, и маленький студент поневоле старался не шевелиться и даже не дышать.

   "Фу... никогда в жизни не буду больше пить!.." - с отчаянием думал он.

   Пришла угрюмая баба-кухарка и принесла кипящий самовар. Клубы горячего пара столбом подымались к потолку, и оттого стало как будто еще хуже, голова закружилась сильнее, рвота стала подступать к самому горлу, жгучая и отвратительная.

   - Господи, что же это такое! - в муке бормотал Чиж, сдавливая себе виски обеими руками.

   И ему казалось, что он страшно одинок, заброшен и забыт. Хотелось, чтобы кто-нибудь пришел, пожалел его. Кое-как он заварил чай. Горячая терпкая влага сначала как будто облегчила его - по крайней мере противный вкус во рту пропал, - но зато начало биться и тяжелеть сердце.

   - Фу-у, да что же такое! - чуть не со слезами, в полном отчаянии покачал головой Чиж и едва не вскрикнул, так кольнуло в висок.

   Ему пришло в голову, что, если бы напиться чего-нибудь кислого, стало бы легче. Маленький студент постучал в стену.

   - Анна Васильевна!.. Нет ли у вас лимона, Христа ради?

   - Сейчас.

   Чижу было слышно, как возилась хозяйка за стеной, хлопала дверцей шкапа и стучала ножом по тарелке. Головная боль все усиливалась, и по временам становилось совсем дурно. Ему казалось, что никогда не принесут лимона, и от болезненного нетерпения хотелось плакать.

   Наконец появилась хозяйка с блюдечком, на котором лежал нарезанный большой желтый кислый лимон.

   Здравствуйте, Кирилл Дмитриевич! Вот вам и лимон.

   - Спасибо, только зачем так много? Мне один кусочек.

   Сильно припудренное, с уже отяжелевшим подбородком и кудряшками на лбу, лицо хозяйки улыбалось игриво и лукаво.

   - Ничего, кушайте на здоровье!.. Как это вы вчера так... и не стыдно?

   - Что ж тут стыдного? - с неестественным форсом, стараясь не глядеть, возразил Чиж и схватился за висок.

   - Вам нехорошо? Голова болит?.. Бедненький! - сказала Анна Васильевна с кокетливым участием. - Хотите, я вам компресс положу?

   - Ну, вот... не стоит! И так пройдет! Нет, нет, я сейчас!

   Она торопливо ушла, размахивая розовыми лентами капота и покачивая полным большим телом.

   Чиж выпил два стакана чаю с лимоном, и ему стало в самом деле лучше. И на душе потеплело, что все-таки он не совсем один.

   "В сущности говоря, добрая баба!" подумал он, забывая, как она злила его постоянным кокетством и вечно полуобнаженными сорокалетними прелестями.

   Хозяйка скоро вернулась. Она принесла полотенце, намоченное в уксусе, и маленький графин водки.

   - Это зачем? - воскликнул Чиж, всем телом содрогнувшись при виде водки.

   - Ничего, ничего, вот вы выпейте, это очень помогает. Мой покойный муж всегда так делал.

   Она почти силой заставила Чижа выпить. Маленький студент от боли потерял всякую волю и всецело подчинился ее заботам. Даже приятно было, что она так ухаживает за ним. Он давно отвык от ласки и участия.

   Когда Чиж поднес рюмку ко рту, у него сделалась такая судорога во всех внутренностях, что в глазах потемнело и лицо покрылось зеленью.

   - Ничего, ничего! - ласково подбадривала Анна Васильевна и подталкивала рюмку.

   Чиж едва не поперхнулся, но сейчас же приятная теплота охватила желудок и истомой прошла по всему телу.

   - Ну, еще рюмочку... вот так!

   Казалось уже совершенно невозможным проглотить вторую, но, к удивлению Чижа, она прошла свободно, а дрожь утихла, и колющая в виски боль как будто отупела.

   - Ну, вот, а вы не хотели!.. Ведь легче же? - заботливо и уже без всякого кокетства спрашивала Анна Васильевна.

   Чиж улыбнулся.

   - Да, легче!

   - Ну, вот... Вы всегда меня слушайтесь!.. А теперь вы лягте, я вам компресс положу. Маленький студент сконфузился.

   - Да вы дайте... я сам...

   - Нет, нет! Не церемоньтесь, пожалуйста! Ну, вот...

   Чиж, застенчиво улыбаясь, прилег на кровать. Анна Васильевна села рядом и, ловко наложив холодное, пахнувшее уксусом полотенце, плотно пригладила его обеими руками ко лбу маленького студента.

   Снизу Чижу почти до плеч, еще круглых и нежных, были видны ее полные розовые руки в широких рукавах капота. Пахло от нее духами, пудрой и еще чем-то, от чего маленькому студенту стало и немножко противно, и приятно.

   Под холодным компрессом головная боль стихла;

   по всему телу распространялась истома облегчения.

   Анна Васильевна сидела рядом и по временам заботливо приглаживала полотенце. Чиж неловко улыбался ей и невольно мельком заглядывал в широкие рукава, где мягко изгибались линии полных рук и мерещились темные пятна под мышками.

   Она сидела очень близко, и маленький студент бедром чувствовал теплоту и мягкость ее тела.

   - И где это вы так? - спрашивала она укоризненно, тем тоном, которым опытные взрослые женщина говорят с нравящимися им молодыми людьми.

   - Да так... Зашел в клуб... там доктор Арнольди... сначала выпили немного, а потом черт его знает...

   - И с чего это вы?

   - Да скучно, Анна Васильевна!

   - Это потому, что вы всегда один да один!.. Конечно, почему иногда и не покутить, но... вы не сердитесь, что я так говорю: я ведь вам в матери гожусь...

   - Ну, уж и в матери! - с неловкой любезностью возразил маленький студент, и взгляд его опять невольно скользнул по обнаженным рукам.

   "Тьфу, какие я пошлости говорю!" - брезгливо подумал он, но почувствовал какое-то странное приятное волнение.

   "А она, ей-Богу, еще недурна!.."

   Анна Васильевна засмеялась и погрозила ему пальцем. Стало стыдно, но вместе с тем мелькнула и циничная волнующая мысль:

   "А почему и нет?.."

   Конечно, в матери! - повторила она, и Чижу показалось, что ее теплое мягкое, уже не упругое бедро тяжелее прижалось к нему. - А вы знаете, раз выпьешь, другой.. -

   - Вы боитесь, чтобы я пьяницей не сделался? - засмеялся Чиж, почти бессознательно впитывая в себя дразнящую теплоту женского тела.

   Анна Васильевна слегка покраснела и сразу стала моложе и красивее.

   - Her, право!.. А мне вас жаль. Вы всегда такой одинокий... Я тоже одинокая, но я старуха, а вы молодой человек. Вам нужна ласка, участие...

   И в голосе ее в самом деле прозвучала теплая нотка. Маленький студент с благодарностью посмотрел на нес.

   - Вы сегодня ужасно милая, Анна Васильевна!

   - Право? - игриво спросила она и нагнулась над ним низко-низко.

   В ее темных всезнающих глазах, чуть прищурившихся, мелькнул какой-то опасный огонек.

   - Ей-Богу! - дрогнувшим голосом сказал Чиж и неожиданно для самого себя прибавил: - Мне вас даже поцеловать хочется!

   На мгновение их взгляды встретились, и что-то откровенное и наглое передалось из глаз в глаза.

   - Ну, лежите, лежите! - сказала Анна Васильевна и тотчас же встала, как бы испугавшись чего-то.

   Еще за минуту перед тем Чижу было неловко от ее близости, а теперь вдруг стало как-то физически жаль и досадно, что она встала.

   - Уходите? - неловко спросил он.

   - Вам заснуть надо... ведь вы же нездоровы! - засмеялась она не глядя и чуть-чуть потянулась всем своим полным, выпуклым телом.

   У Чижа мелькнуло желание схватить се за талию и просто грубо и открыто притянуть к себе на кровать, но мгновенное представление о толстом, расплывшемся теле удержало его со смутным отвращением.

   Анна Васильевна постояла, поправила волосы и ушла, сказав на прощанье как-то загадочно и нагло:

   - Ну, поправляйтесь скорее... я к вам еще приду!

  

  

   Был не светлый, сухой, пахнущий морозом и близким снегом последний день осени. Жесткий ветер порывисто гнул черные голые ветви в опустелых садах и кучами сдувал на дорожках желтые листья. Грязь на улицах сразу замерзла, и по твердым, точно железным, колеям, звенящим под ногами, неслась и кружилась тонкая пыль. Иногда небо темнело, опускалось ниже, и чуть заметные снежинки начинали мелькать в воздухе.

   Маленький студент со встрепанным хохолком на лбу и мутными глазами, в самом деле похожий на больного чижика, сидел у себя на кровати и тупо смотрел в одну точку на полу, где лежала погнутая, с приставшими волосами женская шпилька.

   Теперь он уже знал, что все кончено, и та большая красивая жизнь, о которой он так долго и страстно мечтал, навсегда ушла от него.

   - Кончено!

   Как это случилось, он не мог понять.

   Был он пьян, пьян безобразно и пошло; опустился до того, что падал на улицах, пел и целовался с какими-то чиновниками из полицейского правления; потом было жестокое похмелье и невыносимое сознание полного одиночества...

   Никого из тех, кого он знал и сколько-нибудь считал за людей, не осталось кругом. Что-то смутное и страшное пронеслось над городом и унесло всех, как будто и не были никогда. Как в тумане, вспоминались ему лица корнета Краузе, Наумова, Лизы, Михайлова... Опустившийся и пьяный старый доктор Арнольди один остался с ним и бессмысленно бормотал:

   - Я и так уже давно умер!..

   А кругом какие-то мещане, купцы, попы, офицеры и чиновники служили, играли в карты, пили, женились и плодили детей, чтобы выросли эти дети и стали такими же купцами, мещанами, чиновниками и офицерами и так же служили, пьянствовали и плодились без конца и смысла.

   Доктор Арнольди прав: он давно умер, хотя еще ходит, говорит и чувствует. Но он сознал, что умер, а тысячи тысяч шевелятся вокруг всего земного шара, как черви вокруг падали, и не сознают, что они ходячие трупы, в злобной иронии кем-то выпущенные гулять по свету, пока их не зароют в могилы.

   И среди этих бледных мертвецов зачем-то бегал, суетился он, маленький студент Чиж. Он во что-то верил, во имя чего-то страдал и горячился... Впрочем, он и теперь верит! Не известно во что, но верит! С тоской, с мучительной болью, безнадежно верит!.. Только теперь он уже оторвался от того, во что верит, опустился на дно и медленно погружается все глубже и глубже... В сущности, он уже давно чувствовал, что все кончено, но обманывал себя, барахтаясь и руками, и ногами.

   Да, дорога человечества широка и бесконечна, но каждый маленький человечек идет по ней два шага, а потом отстает и теряется где-то позади навсегда и бесследно. Великие вожди, пророки и учителя, их память провожает неудержимо катящее вперед человеческое стадо, пока тысячелетия не сотрут ее и не покроют пылью времен. А маленькие Чижы торопливо бегут к своей неглубокой могиле и сваливаются в нее, сами не заметив этого. С тихим, никому не слышным шелестом, точно мертвые муравьи, сметаемые чьей-то равнодушной громадной рукой, сыплются они и сыплются в яму, а их засыпают землей, и новые дороги проводят над ними, даже не думая о том, что вся пыль на этих дорогах состоит из их когда-то бившихся, страдавших и надеявшихся сердец.

   Неизбежен конец, и тщетно барахтается на краю ямы маленький Чиж, не замечая, как бесполезны и совершенно смешны его усилия. И если он перестанет барахтаться, как заметенная метлой, запыленная и ослепленная муха, ничего не изменится для него.

   И вот он устал, перестал барахтаться и опустился на дно бессмысленного прозябания, пьянства, пошлости и грязной связи с толстой, старой, глупой бабой.

   "Как это случилось?" - в сотый раз спрашивал себя маленький студент.

   Он был одинок, и захотелось ему хоть крошечный кусочек личного счастья, захотелось, чтобы хоть кто-нибудь приласкал и пожалел его. Никого не было кругом, никому не было дела до него, а она показалась такой простой и доброй.

   В тот день, проснувшись после похмельного сна, он пошел бродить по городу. Везде было пусто, сумерки глухо затягивали грязные улицы, убогие домишки, мокрые заборы и огороды. Зашел он в клуб, но никого не нашел там. Одинокий и тоскующий, побрел он к доктору Арнольди, но не застал его дома. И тут встретился ему тот самый пристав, с которым он спьяну выпил на "ты".

   Чиж хотел притвориться, что не заметил его, но пристав остановился, стал громко хохотать, острить и звать к себе. Оба изо всех сил старались избегать личных местоимений. Чижу было неловко, и потому он позволил затащить себя к приставу, где в компании каких-то пьяных чиновников напился опять. Чиновники оглушительно хохотали, глупо острили, делали отвратительные циничные намеки на его хозяйку, пристав хлопал его по плечу, говорил: "Свинья ты!.." Сначала Чижа коробило невыносимо, но по мере того, как начинало шуметь в голове, чиновники казались все более славными парнями, пристав - душой-человеком, их грязные сальности - остроумными, и под конец Чиж сам говорил пошлости, целовался, пел и хохотал...

   Вернулся он поздно, почти ночью. Хозяйка уже спала, но встала отворить ему дверь, накинув на голые плечи большой платок. Возбужденный Чиж стал шутить с нею, говорить двусмысленности, просить снять платок. Водка, близость наготы, запах разогретой сном женщины, ее взвизгивания и короткий нервный смешок ударили ему в голову.

   Был момент, когда маленький студент на минуту опомнился и с отвращением увидел себя, маленького, щупленького, пьяного, возбужденного, и ее, циничную полуголую большую толстую бабу. Но какое-то странное отчаяние, похожее на злобу, охватило его. "А, все равно!" - мелькнуло у него в голове. Была скверная, циничная возня, и вдруг как-то она очутилась в его комнате...

   "О, мерзость!" - ныло в душе маленького студента.

   Наутро он боялся выйти из своей комнаты, но она сама пришла к нему, развязная и наглая, улыбаясь откровенно и сластолюбиво. Прислуги не было, маленький сын ее, гимназистик, громко зубрил что-то в соседней комнате. С ужасом и потрясающим отвращением Чиж вспоминал, как мальчишка, соскучившись, неожиданно отворил дверь и как она, растерзанная, выскочила ему навстречу, вытолкала и захлопнула дверь.

   Потом был уже семейный обед, за которым она подкладывала ему лучшие куски, называла Кирюша, жаловалась на сына, сидевшего, уткнув нос в тарелку, и просила Чижа взять мальчишку в руки.

   После обеда маленький студент ушел к себе, заперся, забился в угол кровати и сидел в мертвом тупом забытьи, с бессознательным животным ужасом глядя на ее потерянную возле кровати погнутую грязную шпильку.

   Понемногу сгущались сумерки, тени ползли по комнате, потухали красные полосы на горизонте, на котором жестко и черно рисовались силуэты голого сада.

   Чиж сидел в запертой комнате, бледный, худой, маленький, со встрепанным хохолком на лбу, похожий на больного чижика.

   Тупо и медленно ползли его мысли, и ничего, кроме мертвого отчаяния, не было в душе.

   Если бы можно было передать словами то, что было в его душе и мыслях, оно звучало бы так:

   "Хорошо, я верю, верю, что жизнь прекрасна и велика, но не для меня!.. Со мной все кончено: никогда уже мне не выбраться отсюда, у меня уже нет ни сил, ни желания бороться. Я должен спускаться все ниже и ниже... если может быть что-нибудь ниже того, что уже есть!.. Пусть, живите, будьте счастливы, пусть вам откроются неведомые горизонты свободного, прекрасного человеческого бытия!.. Но я пропал!.. Я чувствую, как затихают мои мысли, как мельчает и пошлеет душа!.. Я не виноват в этом: я боролся, верил, мечтал и других побуждал верить!.. У меня не хватило сил!.. Но кто же виноват, что мне не дали этих сил?.. Я маленький, несчастный, обиженный судьбою и людьми человечек!.. Я пал, и мне уже никогда не подняться!.. Пусть же будет прекрасна жизнь и счастливы люди... из грязной лужи, погибая, я протяну руку и благословлю путь тех, грядущих счастливых людей, которые и не вспомнят обо мне!"

   Время шло, тьма окутывала землю, а Чиж все сидел и уже не думал, а только чувствовал, как с головой погружается в мертвое, безнадежное отчаяние. Несколько раз стучалась к нему хозяйка и звала:

   - Кирилл Дмитриевич! Кирюша!.. Отворите!.. Чего вы заперлись!

   Но маленький студент только глубже забивался в угол кровати и отвечал:

   - Мне нездоровится... я спать буду...

   Наступила ночь. В комнате было темно и страшно, слышалось, как за стеной шумит ветер, хлеща по стеклам сухими снежинками. К утру пошел настоящий снег, и завыла первая зимняя метель.

   Синенький свет проник в комнату и бледными глазами робко осматривал все ее углы. Метель утихла, земля была покрыта снегом, все было ровно, бело и чисто. Опушенные белыми сугробами, неподвижно стояли деревья в саду. В комнате Чижа было тихо и пусто. Голые стены смотрели холодно и сурово, и жуткая тишина стояла среди них.

   Маленький студент висел на вешалке рядом со своей коротенькой шинелью. Пара маленьких калош, старых и рваных, стояла на полу возле.