Белинский Виссарион Григорьевич - Славянский сборник

лестным для чести современной нам России, потому что, повторяем, эта цивилизация и образованность, это просвещение, если они - не мечта, делают честь новгородским славянам прежде-рюриковских времен, а не нам,- и из них (то есть из цивилизации, просвещения и образованности) не вышло ровно никаких следствий, потому что в период уделов и татарщины мы не видим ни цивилизации, ни просвещения, ни образованности. С Иоанна III развилась полувосточиая цивилизация Московского царства; но просвещение и образованность все-таки появились только с царствования Петра Великого. Но, увы! Славянофилы тщетно вопиют нам о цивилизации, просвещении и образованности киевских и новогородских славян еще задолго до пришествия к последним варяго-руссов: нет никаких следов этой цивилизации, этой образованности, этого просвещения! Что за просвещение без грамотности, а грамотностию мы обязаны христианству, а христианство явилось у нас после Рюрика! И что унизительного для нынешней России, что предки ее - славяне были необразованы? Разве не варвары были галлы и все племена цельтические? Разве не варвары были племена тевтонские, положившие основание нынешних просвещенных европейских государств? Разве Европа до открытия Америки, изобретения книгопечатания и пороха не была страною варварскою? И неужели Европе наших времен должно стыдиться сознаться в этом? Какая нелепость! Из всех народов человечества древние греки были народом-аристократом, и тем не менее отцы их - пелазги были дикие варвары. Как будто бы происхождение может унизить человека или народ? Как будто бы каждый народ не бывает, в своем происхождении, диким варваром,- так же как будто бы каждый человек не родится младенцем?.. Неужели все это - не аксиомы в глазах славянофилов? Неужели для них ново и странно, что дважды два - четыре, а не пять?.. Странные люди!..

   Обратимся еще раз к Ломоносову; но, избегая длинных выписок, скажем просто, что г. Савельев-Ростиславич вместе с Ломоносовым в превеликом восторге от того, что славянское имя будто бы прославилось еще в начале VI столетия по Р. X.; что вместе с другими варварами славяне способствовали разрушению Римской империи; и что, по свидетельству Птоломея, Сармацию одержали превеликие вендские народы, которые были не кто другие, как наши предки - славяне...²³ Положим, что все это и так; но чему же тут радоваться? Древность славян? - Но что она перед древностью китайцев? - молодость, просто молодость! Но если б славяне были древнее самих китайцев, что ж в этом? Современная нам китайская цивилизация смешна, уродлива, пошла; но как окаменелый памятник цивилизации, может быть, древнейшей, нежели цивилизация всех других исторических народов глубокой древности, она интересна, поучительна, достойна глубочайшего изучения. Что же осталось нам от древности славян, которые, положим, были уже страшными головорезами еще задолго до Птоломея? - ничего, ровно ничего! - Такая древность и не стоит ничего,- и юность Российской империи, существующей не более полутора столетия, в мильон раз лучше такой древности... Но что мы говорим! Какое тут сравнение, какая параллель! Разве можно сравнивать пустоту с содержанием, ничто со многим?..

   Забавнее всего, что г. Савельев-Ростиславич, после выписки из Ломоносова, восклицает:

  

   Итак, вот на чем хотел основать свою историческую критику Ломоносов. Сравнение тех времен с нынешними, естественное течение бытия человеческого, то есть естественность и логическая возможность событий, и наконец примеры прошедшего, после чего и филология составляет уже "не бессильное доказательство", но только тогда, когда опирается на свидетельство древних, согласна с истинными основаниями, извлекаемыми из рассмотрения времен уже чисто исторических, вполне известных. Какое безмерное расстояние от Байера (,) Миллера и самого Шлецера!²⁴

  

   Именно - безмерное! Байер, Миллер и Шлецер могли и ошибаться, но они всегда понимали сами, что говорили, и их всегда можно понимать, даже иногда и не соглашаясь с ними...

   Следить шаг за шагом за мыслями, или, лучше сказать, за мечтами, г. Савельева-Ростиславича нет возможности: это и скучно и бесполезно. Сверх того, мы ведь и взялись не опровергать его (это не стоило бы труда), а только показать и обнаружить нелепость славянофильского направления в науке,- направления, не заслуживающего никакого внимания ни в ученом, ни в литературном отношениях, но очень любопытного... в психологическом отношении... И потому будем указывать на особенно курьезные места в книге г. Савельева-Ростиславича.

   Вот образчик ученого достоинства, литературной вежливости и гуманного образования г. Савельева-Ростиславича: разругав г. Полевого за то, что он в своем "Телеграфе" расхвалил сочинение г. Погодина "О происхождении Руси", и сказав, что г. Погодин, в благодарность за это, объявил г. Полевого человеком, не способным связать в порядке двух идей²⁵,- г. Савельев-Ростиславич так продолжает говорить о г. Полевом: "Сметливый журналист, ради потехи почтеннейшей публики, особенно из недоучившихся купеческих сынков, придумал особое название квасного патриотизма и под(т)чевал им всех несогласных с рейнскими идеями, перенесенными целиком в "Историю русского народа"", и пр. (стр. LXXXV). Мы понимаем, что название квасного патриотизма, по известным причинам, должно крепко не нравиться г. Савельеву-Ростиславичу; но тем не менее остроумное название это, которого многие боятся пуще чумы, придумано не г. Полевым, а князем Вяземским,- и, по нашему мнению, изобрести название квасного патриотизма есть большая заслуга, нежели написать нелепую, хотя бы и ученую, книгу в 700 страниц. Мы помним, что г. Полевой, тогда еще не писавший квасных драм, комедий и водевилей, очень ловко и удачно умел пользоваться остроумным выражением князя Вяземского²⁶, но совсем не против только противников шлецеровского учения о варяго-руссах, а против всех тех непризванных и самозваных патриотов, которые мнимым патриотизмом прикрывают свою ограниченность и свое невежество и восстают против всякого успеха мысли и знания. Со стороны г. Полевого это заслуга, которая делает ему честь. Но г. Полевой принял мнение Шлецера о скандинавском происхождении,- и ему уже никак не оправдаться перед неумолямым к такому ужасному преступлению г. Савельевым-Ростиславичем. По мнению последнего, "История русского парода" не могла не быть дурною уже потому, что автор ее последовал Шлецеру, и г. Савельев-Ростиславич повторяет, кстати, плоскую, пошлую и старую остроту, что Нибур умер от прочтения посвященной ему "Истории русского народа",- остроту, которая так идет к такой ученой книге, каков "Славянский сборник"... Но ведь и Карамзин преимущественно держался мнения Шлецера, хотя и дал место в своей истории другому мнению: отчего же г. Савельев-Ростиславич находит хорошие качества в "Истории государства Российского"? - На это у него есть достаточная причина: на страницах CCVIII и CCIX-й мы узнаём от него самого, что он, г. Савельев, "решился посвятить все способности (чьи?) разработаняю (разработыванию?) отечественной истории, в память единственного нашего русского историографа, Николая Михайловича Карамзина, который прислал ему, новорожденному, бессмертный труд свой с надписью: маленькому тезке, может быть (,) также будущему историку..." Видите ли, что значит подарок вовремя и кстати: и Карамзина "История" сделалась бессмертною, несмотря на шлецеровские идеи, принятые ею за основание, и г. Савельев, маленький тезка великого писателя, сделался также историком... О великокутская наивность!..

   Отделав г. Полевого, наш рыцарь Великого Кута принимается за г. Погодина. И поделом ему, г. Погодину: зачем он Шлецеру верит больше, чем гг. Венелину, Морошкину и Савельеву! Вот как он отделывает его, мимоходом не давая спуска и тезке своему Карамзину, несмотря на подарок:

  

   Фантастическо-ученое построение древней русской истории, наперекор Несторовой летописи. Некогда в "Московском вестнике" г-н Погодин писал об "Истории государства Российского": "Карамзин велик как художник-живописец, хотя его картины часто похожи на картины того славного итальянца, который героев всех времен одевал в платье своего времени; хотя в его Олегах и Святославах мы видим часто Ахиллесов и Агамемнонов расиновских. Как критик, Карамзин только что мог воспользоваться тем, что до него было сделано, особенно в древнейшей истории": вот уж, право, излишняя снисходительность! Следовало сказать: Карамзин не умел воспользоваться открытиями Байера, что новгородцы суть кабардинцы, а бужане - татарские буджаки, или что Витичев на Днепре есть Витебск (на Двине); не умел воспользоваться и тем, что сделано для древнейшей истории Миллером, особенно касательно превращения царя Додона в скандинавского бога Одина. а Бовы-королевича в Бауса Оденовича; не умел воспользоваться и открытиями Струве, что Перун славянский именно есть скандинавский Тор; не умел воспользоваться и гипотезою Шлецера. что у нас на юге был особый азиятский народ, Rhos, неизвестная орда варваров, которые показались на западе и исчезли; шли с востока, но неизвестно откуда; названы россами, но неизвестно почему; прогнаны опять в свои пустыни не европейским просвещенном или храбростью, но случаем, только неизвестно куда; не умел воспользоваться гениальною мыслью рейнского патриотизма о внутреннем быте славян и значении русского славянского племени, забытого до IX века отцом человечества: не умел воспользоваться удивительно высокою мыслию об основании русского царства шайкою дерзких разбойников, жестоких шведских грабителей, призванных по неосторожности грубыми славянами в ландманы; не умел воспользоваться превосходными соображениями о том, как Елена перешла в католичество, потому что в Царь-граде все знакомые померли; наконец, следовало сказать: Карамзин не только не умел воспользоваться ни одною из этих ученых идей, но даже осмелился заметить, что Байер уважал сходство имен, недостойное замечание, и худо знал географию; что Миллер повторял датские сказки и что у Шлецера народы падают с неба и скрываются в землю, как мертвецы по сказкам суеверия... В самом деле, какой же ограниченный человек был Карамзин, не постигавший величия Байера, Миллера и Шлецера!.. Но послушаем Михаила Петровича: "Как философ, он имеет еще меньше достоинств, и ни на один философский вопрос не ответят мне из его "Истории". Апофегмы Карамзина в "Истории" суть большею частию общие места. Взгляд его на историю как науку неверный, и это ясно видно из предисловия". В чем состоит неверность взгляда Карамзина, несправедливость общих мест его "Истории" и какие философские вопросы занимали ум почтенного профессора,- любители истории не узнали, потому что и доныне еще не увидела свет божий обещанная профессором (1829) книга "Карамзин, собрание статей, относящихся до "Истории"". Вместо ее Михаил Петрович начал упражняться в стихах и прозе: от профессора истории, так строго осудившего славное творение историографа, все русские ждали доказательств; но вместо разбора Карамзина в 1830 году явилась "Марфа Посадница новгородская", трагедия в 5 действиях, в стихах. Почтенный профессор хотел испытать свои силы в историческом роде, а именно: когда бессмертная Екатерина ввела при дворе русский язык, то за каждое иностранное слово, употребленное в разговоре, определялось в виде наказания - выучить 100 стихов из "Тилемахиды"; в наше время, при славном внуке Екатерины Великой, русская народность опять воскресает; но если бы, для введения в общество русского языка, введено было подобное же наказание, то где современная "Тилемахида"? Почтенный профессор истории чувствовал этот важный недостаток и - удачно восполнил его знаменитою "Марфою Посадницею", написанною такими стихами, какие уже не показывались со времен "Тилемахиды" Василья Кирилловича. - В 1832 году вышли "Повести Михаила Погодина" (в 3 частях), написанные почтенным автором в дидактическом роде: ловкий и остроумный профессор истории хотел представить очевидное доказательство, что у кого нет ни слога, ни воображения, ни глубины мысли, тому не должно писать повести. Убедив себя и читателей в этой великой истине, он решился опять испытать свои силы в стихах a la Trediakowsky и с этою целию написал драму "Петр Великий", которая доныне остается ненапечатанною, хотя отрывки и явились было к русским читателям: почтенный профессор истории убедился наконец на опыте, что пародия на стихи и на шекспировское создание из жизни бессмертного императора была бы только оскорблением памяти великого человека, и потому, как русский патриот, обрек свою драму на вечное забвение. В благодарность за это русские почитатели г. Погодина уже терпеливо стали ждать появления давно обещанного исторического творения. В 1835 году они с радостью прочли объявление, что вышла "История в лицах о Димитрии Самозванце, сочинение М. Погодина", но почтенный профессор истории на этот раз вздумал пошутить: под именем "Истории в лицах" он попотчевал своих читателей опять драмой, только в прозе. Это сочинение, кажется, написано автором с благою целию - решительно и окончательно убедить всех своих друзей и почитателей в совершенной неспособности писать драму, даже в прозе. Успешно достигнув этой цели, почтенный автор принялся отделывать "Историю", как философ.

   Пока издавался "Московский вестник", М. П. Погодин умел приобресть себе хорошую известность, как знаток русской и всеобщей истории, несколькими умными и дельными критическими заметками на разные исторические сочинения; участие, которое принимал в издании журнала Юрий Иванович Венелин, оказалось в самых благотворных следствиях относительно развития мыслитсльности у Михаила Петровича. Но, по мере ослабления этого влияния, скандинавомания приобретала большую и большую силу над почтенным автором "Марфы" и "Истории в лицах", наконец возобладала им совершенно, и чем далее шел он, тем глубже погружался в тинистое болото диких мыслей и странных выражений.

  

   Все это, или почти это, было уже сказано о г. Погодине в странной брошюре: "Современные исторические труды в России: М. Т. Каченовского, М. П. Погодина, Н. Г. Устрялова..." и пр., о которой читатели наши могут справиться в 5-й книжке "Отечественных записок" нынешнего года, в отделе "Библиографической хроники", стр. 31-32²⁷. Во всех этих нападках на г. Погодина есть своя доля правды; но они здесь неуместны и производят иа читателя неприятное впечатление: читатель видит, что г. Погодина бранят совсем не за те факты, которые выставляют на вид, а за то, что он разделяет мнение Шлецера. Это возмутительно! Можно не соглашаться с мнением другого, можно и даже должно опровергать его; но кому бы то ни было ставить в преступление мнение об ученом предмете и преследовать за него ненавистью и ругательством, это ни на что не похоже! Отделав a la Attila (ведь Аттпла был тоже славянин?)²³ всех байериан, миллериан и шлецериан, г. Савельев раздает венцы мученичества, славы и величия всем историческим критикам в славянофильском духе, преимущественно нее - Венелину, г. Морошкину и самому себе, г. Савельеву-Ростиславичу!..

   Мы не будем входить в разбор мнений г. Савельева о Венелине. Скажем только, что все странности этого странного человека г. Ростиславич безусловно принимает за несомненные истины и что он, столь строгий к Байеру и Шлецеру за их филологические натяжки, в филологической дыбе Венелина видит свободные и рациональные филологические выводы. Для него ясно, как день божий, что гунны были славяне, а Аттила - Телан, что франки были тоже славяне, и т. п.²⁹. Всему этому он так рад, всем этим он так горд, как будто бы и в самом деле для нас, русских XIX века, большая радость - кровное родство с варварами-гуннами и их Тамерланом - Аттилою, грозившим гибелью будущей европейской цивилизации!.. Что касается до нас, мы охотно признаем в Венелине, как в ученом, хорошие стороны. Это был один из тех умов замечательных, но парадоксальных, которые вечно обманываются в главном положении своей доктрины, но открывают иногда истины побочные, которых касаются мимоходом. Страстный к своему предмету, владевший огромною, хотя и специальною ученостью, исступленный славянин, Венелин, доказывая нелепость - славянизм большей части народов, игравших роль в Европе средних веков до крестовых походов, в то же время обогатил свои сочинения интересными побочными сближениями и выводами, может быть, действительно поубавил число народов, доказав, что один и тот же народ принимался за нескольких, потому что был известен под разными именами, и т. п. Немцы не будут благодарны Венелину за ославянение немцев; но в том, что касается собственно славян, указания Венелина могли бы иметь свою цену и в глазах немцев, не знающих славянских наречий, если б только истинно ученая и беспристрастная рука отделила в сочинениях Венелина плевелы от зерен. Усердие Венелина к успехам просвещения болгар, доказанное не одними словами, но и делом, любовь и признательность, которые успел он возбудить в них к себе, дают о нем хорошее понятие, может быть, еще более как о человеке, нежели как об ученом. Suum cuique! {Всякому свое! (лат.). - Ред.} Но смотреть на Венелина, как на славянского Нибура, как на великого ученого, который оказал человечеству услугу не меньше услуги, например, Коперника, видеть в ультраславянизме что-нибудь другое, кроме болезненной односторонности, верить ему на слово, что гунны и франки - славяне, а Аттила - Телан, и т. п.,- все это, воля ваша, не больше, как только смешно и жалко! Есть же, наконец, вещи, о которых нельзя говорить серьезно, не рискуя сделаться посмешищем в глазах людей с здравым смыслом.

   Что касается до г. Морошкина, нельзя не отдать ему справедливости, как профессору, который любит свой предмет, говорит о нем с знанием дела, с жаром и увлекательностью убеждения. Но ведь он читает историю русского права, а не русскую историю,- и мы, право, не знаем, каким образом увлекся он пустым и бесплодным вопросом о происхождении Руси. По крайней мере он решает его столько же забавно, как и утвердительно. По его мнению, слово Русь происходит от рощи, прута, розги или лозы (Roscia, Pruthenia, Ruthe, Rosgi), другими словами, Россия значит древлянская или лесная земля, роща, лес. Тут у него играет роль даже жезл, сиречь палка, трость, батог (по-малороссийски кий) и т. д. Все это филологическое производство утверждено на глаголе расти. Скиф (чужак, по Венелину), по мнению г. Морошкина, значит лесной житель, урман (отсюда норманн), напоминающий аримана, значит лес; будин значит то же, что скиф (лесной житель); алан значит с лесом равный; роксоланы значит то же, что аланы, а благороднейшая отрасль роксолан суть рязанцы, а все эти имена значат то же, что россы... Далее, г. Морошкин находит Поволжскую или Туркестанскую Россию.

   "Я верю,- говорит он,- арабским географам и не боюсь, когда они меня, истого славянина и русса, назовут турком: я точно турок, ибо я русс; турок есть также русс, как и я: ибо он славянин". Довольно! Охотников до курьезных вещей отсылаем к книге г. Морошкина: "О значении имени руссов и славян" (Москва, 1840), а если они испугаются целой книги, то к рецензии об этой книге в 63 нумере "Литературной газеты" 1841 года³⁰. Очевидно, г. Морошкин пошел гораздо далее самого Венелина; и если нельзя сказать, чтоб, подобно Венелину, он мимоходом и стороною, сделал что-нибудь для знания,- зато нельзя сказать, чтоб он не довел до последней крайности его странностей. Но тем выше заслуга г. Морошкина в глазах г. Савельева-Ростиславича, который иногда позволяет себе не во всем соглашаться с Венелиным, но г-на Морошкина во всем находит непогрешительным, как турки (они же и славяне) своего пророка. Вот истинная-то стачка гениев!..

   Но нельзя без слез умиления читать полное и подробное изложение собственных ученых подвигов, которому г. Савельев-Ростиславич посвятил целых двадцать страниц. Боже мой, какая скромность и вместе с тем какое глубокое, какое твердое сознание своих заслуг, своего достоинства! Кто возьмет терпение прочесть эти двадцать страниц, тот вполне поймет, каким образом Бюффон имел смелость говорить, не краснея: "Гениев три: Лейбниц, Ньютон и я!"³¹. Хотя г. Савельев-Ростиславич и не выговаривает прямо, что на Руси не было гениев выше трех - Венелина, Морошкина и, в особенности, его, г. Савельева-Ростиславича,- однако это само собою выходит из сущности всей его толстой книги, которая, кажется, для того больше и была написана. Г-н Савельев-Ростиславич поместил в ней свою автобиографию и начал ее с самого нежного своего детства - мало! - просто с самого дня своего рождения, когда великий тезка его, Карамзин, прислал свою "Историю" родителю новорожденного,- что и решило последнего посвятить себя обработанию (обработыванию?) русской истории (стр. CCVIII-CCIX). "Отсюда (прибавляет скромный автобиограф) объясняется критическое направление первых трудов автора этой книги" (стр. CCIX). Уведомление, драгоценное для потомства, которое поэтому избавлено от труда разыскивать, писать диссертации, толстые книги, спорить, браниться, стараясь решить великий вопрос: чем объяснить критическое направление первых трудов г. Савельева-Ростиславича!.. От дня своего рождения г. Савельев-Ростиславич ведет нас с собою уже прямо в университет; жаль! через это лишились мы драгоценных фактов о его младенчестве и отрочестве... С удивительною снисходительностью и добротою, столь свойственными гению, знакомит нас г. Савельев-Ростиславич с подробностями своего университетского курса: каких профессоров он особенно уважал и с особенным вниманием слушал и кто именно из них особенно способствовал развитию в нем, г. Савельеве-Ростиславиче, мыслительности, плодом которой был его "Славянский сборник". Затем переходит он к разбору своих сочинений, и хотя многие из них, за давностью и за негодностью, давно уже забыты, тем не менее он имеет терпение приводить и опровергать все суждения о них журналов... До чего не доводит людей сочинительское самолюбие!.. Мимоходом сыплются у него брани и ругательства на гг. Полевого, Устрялова, Погодина и других шлецериан, которые, не боясь бога и совести, не радея о чести и славе отечества, преступно и злоумышленпо унижают Россию, выводя варяго-руссов из Скандинавии... Велико их преступление - нельзя не согласиться; но зато и казнит же их наш великокутский инквизитор!.. Правду говорят моралисты, что добродетель всегда торжествует, а порок наказывается,- да, всегда и везде, но особенно в "Славянском сборнике" г. Савельева-Ростиславича... Гг.. Полевой, Устрялов и Погодин - живые доказательства, что преступление не остается без кары; зато г. Савельев-Ростиславич - живое доказательство, что добродетель награждается. Обе эти истины он развил с удивительною тщательностью, особенно последнюю: какой-то г. Игнатович отозвался о его "Истории Северо-Восточной Европы и мнимого переселения народов", что "немного найдется произведений ума положительного не только в русской, но и в европейской литературе, соединяющих в себе такую бездну учености с живым, почти изящным и вместе строго отчетливым изложением", и что "теория об азиятском и немецком происхождении всех без изъятия воинственных дружин, разрушивших Западную Римскую историю (империю?), так сильно потрясена разысканиями Н. В. Савельева, что еще один толчок - и она рушится безвозвратно" (стр. CCXIX)³². Но справедливо говорится, что нет розы без шипов, то есть что и добродетель иногда страдает: тут же приложено мнение и г. Полевого об этом гениальном сочинении ученого г. Савельева-Ростиславича,- мнение, которое обвиняет последнего, что он "хвалил бредни Венелина, разглагольствия Шафарика, возгласы других славянофилов, переделывал всеобщую историю и спорил об Аттиле",- вслед за тем г. Полевой воскликнул: "Как не жаль ему (г. Савельеву) тратить время, труд и дарование на такой вздор"³³. Но г. Савельев-Ростиславич, как истинный гений, не струсил этого приговора, с которым согласны все здравомыслящие люди, и подарил его гордым презрением, которое выразил курсивом, восклицательными и вопросительными знаками в скобках. Да и странно было бы огорчиться г. Савельеву-Ростнславичу приговором г. Полевого, когда через страницу он мог привести мнение одного знатока истории о своей статье "Падение Пскова", что это - "живой отголосок простодушных летописцев наших, в изящной форме нашего времени, произведение, которое принесло бы честь самому Тьерри, если б он писал по-русски". Г-н Савельев-Ростиславич почему-то не почел за нужное сказать, кто этот знаток истории, который произвел его в русского Тьерри; но из выписки видно, что слова эти были напечатаны в "Маяке":³⁴ Sic transit gloria mundi!.. {Так проходит мирская слава! (лат.). - Ред.} Но ничего! г. Савельев-Ростиславич - человек не брезгливый на похвалы, из какой бы ямы ни шли они к нему... За них он сейчас же готов произвести в "знатоки истории" даже человека, который совершенно невинен в знании истории и которому совершенно бесполезно знание и того, что он действительно знает...

   Одной только похвалы себе не решился повторить скромный г. Савельев-Ростиславнч: это гимн, который накропал в честь его, Венелина, Аттилы и г. Морошкина какой-то московский виршеплет и который начинается так:

  

   Напрасно все: ваш понят труд

   И оценен великий гений!

   Все толки мелочных суждений

   Уж никогда не потрясут

   Глубоких ваших умозрений!

  

   а оканчивается так:

  

   Хвала тебе, Венелин славный!

   Ура! Морошкин-славянин!

   Савельев, Руси православной

   Неутомимый, верный сын!

   Нет, ваша слава не затмится,

   Ваш труд великий не умрет;

   Им правда всюду водворится

   И плод обильный принесет!³⁵

  

   Вот мы как! Ай-да наши! Молодцы!.. Но, боже мой, что с нами! Кажется, и мы впадаем в маяковский тон... Вот что значит чтение славянофильских книг...

   "Библиотека для чтения" когда-то, по случаю спора между гг. Погодиным и Скромненко (Строевым), советовала новой исторической школе сразиться насмерть с шлецеровскою школою, чтоб окончательно порешить, которая из них права. "Но для этого трудного, важного, великого предприятия (сказано там же) юная историческая школа, кажется, еще слишком юна. Желаем ей расти не по дням, а по часам: ее будущность занимает всех любителей отечественной истории"³⁶.

   Г-н Савельев отвечает на это:

   "Прошло десять лет, и вот юная историческая школа представляет шлецерианам уже не брошюрку, не статью, а целый том в семьсот страниц (,) с 1500 примечаний - основной вопрос решен на жизнь и смерть".

   Как вам это покажется? А это не выдумано нами: это напечатано на CCXXVII странице "Славянского сборника" и списано здесь с возможною точностию!

   Но, во-первых, с чего взял г. Савельев-Ростиславич, что слова "Библиотеки для чтения" относятся к нему? Тут явно говорится об исторической школе, основанной Каченовским, человеком умным, ученым, здравомыслящим, осторожным и уж совсем не славянофилом. Разве ученик его, г. Сергей Строев, говорил когда-нибудь и что-нибудь похожее на то, что утверждает г. Ростиславич, ученик и вместе соперник Венелина и г. Морошкина?.. Том в семьсот страниц - великая важность! Сочтите-ко число страниц в томах Тредьяковского - и ваша книга в семьсот страниц исчезнет в них, как ручеек в море. С 1500 примечаний - из которых, следовало бы прибавить, большая часть состоит или из площадной брани на шлецериан, или из указаний на страницы "Русского вестника", "Сына отечества", "Маяка", "Москвитянина" и других журналов!.. "Основной вопрос решен на жизнь и смерть" - верх хвастливого самовосхваления! Нет, г. Савельев-Ростиславич, вы слишком скоры: подождите, пока противники ваши сознаются побежденными и примут ваше мнение. Так побеждать, как побеждаете вы, очень легко и очень смешно: ведь китайский богдыхан считает же себя царем царей и, платя за английские товары китайскими товарами и китайским золотом, говорит же в своих манифестах, что рыжие варвары приносят ему с Запада дань, в изъявление их покорности владыке Небесной империи... Берегитесь, господа, обольщений своего кружка: в нем как раз уверят вас, что вы гений и что вы победили всех ваших противников, которые даже и не думали с вами бороться, а просто или смеялись над вами, или не обращали на ваше ратование никакого внимания. Кружок - вещь опасная: он может довести человека до жалкого донкихотства. Кружок и свет - две вещи разные; первый признаёт за достоверное, доказанное и несомненное то, над чем часто смеется второй, как над нелепостью. Живите в кружке, который вам нравится,- но заглядывайте и в свет, прислушивайтесь и к его суждениям, чтоб не впасть сперва в односторонность и исключительность, а потом и просто в нелепость. Исключительное и безвыходное пребывание в себе, или в приятельском кружке, или в приходе своего журнала - гибельно для человека. Ограничение себя одним и тем же, отчуждение от всего, что не мы и не наше, гибельно не только для частных лиц, но и для народов: вспомните Китай и Японию!

   Мы не отнимаем у г. Савельева того, что принадлежит ему по праву: начитанности, эрудиции, трудолюбия, знания, даже дарования в известной степени; он владеет языком, и если б захотел держаться более приличного и спокойного тона, писал бы если не изящно, то литературно. Не будучи не только Тьерри, но и десятою долею Тьерри, г. Савельев мог бы сделаться полезным деятелем в сфере нашей исторической литературы и нашей исторической критики. Статьи г. Савельева: "Димитрий Иоаннович Донской, первоначальник русской славы"; "Падение Пскова"; "Царь Василий Шуйский"; "Критика на русскую историю г. Устрялова" (в нумерах 29, 30 и 31 "Литературных прибавлений к "Русскому инвалиду"" 1837); "О необходимости критического издания истории Карамзина"³⁷,- все эти статьи не без достоинств, хотя и не без недостатков, словом - сочинения хорошие, полезные, хотя и не великие, не генияльные. И вообще, не мешало бы г. Савельеву не делать самому себе приговоров, но ожидать их от других, и если он не пугается осуждения, то не следовало бы ему на слово верить похвалам и повторять их в своей книге, как великие истины, говоря о себе как бог знает о ком и величая себя то юным критиком, то автором "Донского"... Только вышедшее пз всяких границ ослепление мелкого самолюбия могло заставить г. Савельева повторить отзывы г. Полевого о его двух статьях, как такие отзывы, которые стоит только повторить, чтоб показать всю их неосновательность и нелепость. А между тем эти отзывы очень основательны и, главное, совершенно беспристрастны. Вот слова г. Полевого:

  

   Мы готовы отдать справедливость труду, если б и видели в нем что-нибудь против нас самих и против трудов наших {Здесь г. Савельев делает в скобках замечание, пересыпанное всем аттицизмом великокутской соли: "Все несчастное, эгоистическое Я, а где же истина-то? об ней-то, бедняжке, и помину совсем нет!"}. Вот, например, мы с удовольствием упомянем о небольшой полемической брошюрке г. Савельева: "Димитрий Иоаннович Донской". Он не соглашается с нами, даже бранит нас, но в изысканиях своих показывает тщательность, усердие, начитанность - мы в стороне, а труду автора почет, если б нам вздумалось даже и поспорить с ним³⁸.

  

   О статье г. Савельева "О необходимости критического падания истории Карамзина" г. Полевой отозвался так:

  

   Это разыскание - статья дельная, и мы порадовались, что, брося свои прежние вздорные толки об истории, г. Савельев принимается за дельные занятия³⁹.

  

   Первый отзыв г. Полевого должен бы быть для г. Савельева лестнее всякого другого мнения, потому что в брошюре о "Донском" он опровергает, не всегда вежливо и в тоне приличия, мнения г. Полевого; но г. Савельеву, видно, не суждено знать ни того, что ему делает истинную честь, ни того, чем бы он мог заняться с пользою для себя и для науки и на что бы он мог небесполезно употребить свои способности и свое трудолюбие: он больше верит возгласам и уверениям мнимых друзей своих, для расчетливости которых очень полезно производить его в Тьерри и величать гением в нелепых и плохих стишонках.

   Не следовало бы также г. Савельеву браться не за свое дело и толковать о вопросах всеобщей истории, которой он - извините нашу откровенность - вовсе не понимает, что и доказал он огромными статьями. Равным образом, хорошо бы он сделал, если б, для пользы русской истории и еще больше для своей собственной, оставил в покое славян, болгар, гуннов, франков, варяго-руссов, Великий Кут, Байера, Миллера и Шлецера и обратил свою деятельность исключительно на те вопросы русской истории, которые доступны критике и разысканиям и которые так давно и так тщетно дожидаются деятелей. Поле великое и едва-едва тронутое,- сколько пищи для деятельности, сколько пользы для труда, сколько славы для успеха! Но еще более следовало бы г. Савельеву постараться посвятить себя науке настоящим образом, сделаться ученым в истинном значении этого слова, то есть научиться находить в науке один интерес - объективную истину предмета, не примешивая к нему никаких посторонних интересов, ни местных, ни космополитических, ни славянских, ни тевтонских, ни русских, ни немецких. Вне объективной истины предмета нет науки, нет учености, нет ученых, а есть только ученые мечты, фантазии, мечтатели и фантазеры. Ученый должен быть рыцарем истины, а не сектантом, не гернгутером⁴⁰, не раскольником. Фанатизм и мистицизм - враги науки, потому что они - тьма, а наука - свет. Язык науки может принимать полемический тон, но наука не должна ругаться, соблюдая свое достоинство. В ученых сочинениях и остроумие - не лишняя вещь; но ведь не всякому дана способность быть остроумным, и г. Савельев, надо сказать правду, острит тяжело, неловко, едва ли еще не хуже, чем острил покойный Венелин, варяжскому остроумию которого так удивляется сочинитель "Славянского сборника". Но больше всего надо беречься в науке мистицизма, потому что он доводит до величайших нелепостей, что и сбылось так жалко и смешно над г. Савельевым, который до того дошел, что, на основании свидетельства Льва Диакона, верит, будто Ахилл (герой "Илиады") был не эллин, а скиф, следственно, славянин!.. (стр. 75)⁴¹. Боже мои! Ахилл, героический представитель эллинского духа, герой величайшей национальной поэмы величайшего национального поэта Эллады, лицо баснословное, облик чисто мифический,- скиф, славянин, и это на основании свидетельства Льва Диакона, который жил две тысячи лет после Ахилла!.. О нелепость нелепостей! Мистицизм, внесенный в науку, заставляет признавать бывшим и сущим то, чего не было и нет; белое представляет черным, черное белым; полярную зиму превращает в африканское лето; в экваториальных странах находит мертвые замерзшие тундры, а под полюсами видит роскошную природу Индии; помножив два на два, получает в произведении пять и семь восьмых... Мы не шутим: за примерами ходить недалеко, и книга г. Савельева в этом отношении истинный клад. Она утверждает, что славяне оказали великую услугу человечеству, боровшись с Римом и избавив Европу от оков римского деспотизма!.. (стр. CCXXXVIII)⁴². Во-первых, только для г. Савельева решенное дело, что варвары, разрушившие Западную Римскую империю, были славяне, а не тевтоны; во-вторых, кто бы они ни были, за эту услугу мы не намерены им кланяться, потому что они и не думали освобождать Европу от римского деспотизма, а просто грабили, резали, жгли, брали в плен, убивали и злодействовали из корысти, для себя самих, вовсе не думая о будущности разоряемых ими земель. Потом г. Савельев приписывает славянам честь обновления Запада свежею, нерастленною жизиию: это просто-напросто значит, что немцы - славяне и что немцев в Европе никогда и не бывало,- все это были славяне!.. Но что все эти странности в сравнении с словами г. Морошкина, которыми г. Савельев заключает свою статью! Слушайте:

  

   Племя славянское живет будущностию, надеждою, что вновь восстанет великий царь Волги (??!!..) и воззовет их к единому великому знамени, к знамени не разрушения, а общего успокоения в недрах семейственного христианского быта, который, кажется, предоставлено развить славянским народам. Царство мира и любви имеет семейственную форму, данную от природы и духа, а не изысканную, не созданную преходящими веками истории (стало быть, преходящие века истории - не от природы и духа. а так себе, ни от чего?..). Когда настанет суд истории, тевтонский мир отдаст славянам все, что взято (что именно взято и кем - желательно бы знать? Но, кажется, этого и сам прорицатель не ведает...) у них. Не своими козарскими саблями славянский мир грозит тевтонам, а славянскою цивилизацией, первородными формами человеческого быта (да помилуйте! калмыки давно уже обретаются и еще в более чистых, нежели славяне, первородных формах), грозит ему преемничеством (хорошо, если б и причастностию его жизни!), званием наследника во всемирной истории (стр. CCXXXIX)⁴³.

  

   Вы удивляетесь, читатель; но то ли еще пишут и печатают господа славянофилы! Вот, например, один из них недавно напечатал в журнале следующие неслыханные новости, а именно, что "у нас не было ненависти и гордости", которые были в истории Запада, и что наша "родимая почва была упитана не кровию - кровию упитана западная земля,- но слезами наших предков, перетерпевших и варягов, и татар, и литву, и жестокости Иоанна Грозного (человека бескровного!), и нашествие два-десяти языков, и наваждение легиона духов"⁴⁴. Последняя фраза - верх мистической бессмыслицы, непонятна; но остальное в этих словах все понятно: дело, изволите видеть, в том, что битва при Калке, битва Донская, нашествие литвы, наконец вторжение в Россию полчищ сына судьбы не стоили нам ни капли крови, и мы отделались от них одними слезами; мы не дрались, а только плакали!!...

   Не будем разбирать других статей "Славянского сборника" - они не стоят этого труда; их можно читать для забавы, для потехи, но серьезно рассуждать о них было бы и бесполезно и смешно⁴⁵. Говоря о первой статье г. Савельева, мы имели в виду не "Славянский сборник", не сочинения г. Савельева, а славянофильскую доктрину, которой г. Савельев является таким горячим и наивным представителем. Его "Славянский сборник", в 700 страниц, с 1500 примечаний, только в этом отношении и замечателен; во всех же других отношениях это книга пустая, ничтожная.

   В заключение советуем г. Савельеву воспользоваться, не на словах, а на деле, полезным советом, заключающимся в китайском выражении из Сан Цзы-цзына, которым он достойно заключил свою статью:

   "Кто читает историю, должен исследовать бытописания; проникнет (проникнуть?) древнее и настоящее, как бы собственными очами. Устами читай, мыслию вникай"⁴⁶.

  

  

  

   В тексте примечаний приняты следующие сокращения:

   Анненков - П. В. Анненков. Литературные воспоминания. Гослитиздат, 1960.

   БАН - Библиотека Академии наук СССР в Ленинграде.

   Белинский, АН СССР - В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I-XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.

   Герцен - А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах. М., Изд-во АН СССР, 1954-1966.

   ГПБ - Государственная публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.

   Добролюбов - Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 1-9. М.-Л., 1961-1964.

   Киреевский - Полн. собр. соч. И. В. Киреевского в двух томах под редакцией М. Гершензона. М., 1911.

   КСсБ - В. Г. Белинский. Соч., ч. I-XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859-1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).

   КСсБ, Список I, II... - Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное издание "по незначительности своей".

   ЛН - "Литературное наследство". М., Изд-во АН СССР.

   Ломоносов - М. В. Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 1-10. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1950-1959.

   Панаев - И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1950.

   ПссБ - Полн. собр. соч. В. Г. Белинского под редакцией С. А. Венгерова (т. I-XI) и В. С. Спиридонова (т. XII-XIII), 1900-1948.

   Пушкин - Пушкин. Полн. собр. соч., т. I-XVI. М., Изд-во АН СССР, 1937-1949.

   Чернышевский - Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч. в 15-ти томах. М., Гослитиздат, 1939-1953.

  

  

   Впервые - "Отечественные записки", 1845, т. XLI, No 8, отд. V "Критика", с. 23-48 (ц. р. 30 июля; вып. в свет 9 августа). Без подписи. Вошло в КСсБ, ч. IX, с. 391-439.

   Н. В. Савельев-Ростиславич - историк, воспитанник Московского университета, ученик Ф. Л. Морошкина и последователь Ю. И. Венелина.

   В 1840 г. близко стоял к кругу сотрудников петербургского журнала "Маяк", отстаивавших реакционные принципы "официальной народности". Его "Славянский сборник" посвящен критике и разоблачению "норманнской теории" происхождения Руси. Как и Венелин и Морошкин, Савельев-Ростиславич был склонен к различным фантастическим гипотезам, касавшимся древнейшего периода славянской истории (в частности - к предположению о славянском происхождении гуннов и т. п.). Эти предположения основывались на искусственных этимологиях этнических и географических названий и т. п. (см. о нем: А. Н. Пыпин. История русской этнографии, т. I. СПб., 1890, с. 362-372).

   Эта резко полемическая, нередко переходящая в памфлетную характеристику славянофилов статья ближе всего тематически связана со статьей "<Россия до Петра Великого>" (наст. изд., т. 4). Как и там, Белинский особо важное значение придает новому периоду русской истории, начиная с петровских реформ, открывших путь процессу европеизации России. Именно вступление на этот путь создает, по Белинскому, необходимые условия для успешного и ускоренного развития России, для раскрытия всех исторических возможностей, заложенных в русском народе, его национальных сил.

   Придерживаясь некоторых положений, выдвинутых в свое время профессором Московского университета М. Т. Каченовским, основателем "скептической школы" в русской историографии, Белинский считает споры норманистов и антинорманистов в значительной степени не заслуживающими особого внимания. Подвергая здесь критике и осмеянию прежде всего приемы искусственной историко-археологической интерпретации древнейших сведений о Руси и славянах в работах Венелина, Морошкина и Савельева-Ростиславича, Белинский вместе с тем не совсем правомерно обращает свою статью против славянофильства как направления общественной мысли в России 1840-х гг. в целом. С этим направлением ученые типа Морошкина и Савельева-Ростиславича только соприкасались, но не сливались.

  

   ¹ О Матерях-богинях, от которых зависит вновь вызвать в мир Париса и Елену, говорит Мефистофель Фаусту в ч. II трагедии (д. I, эпизод 4). См. об этой сцене подробно в статье "<Идея искусства>" (наст. изд., т. 3, с. 292- 293) и в статье второй о народной поэзии (т. 4, с. 146-147). Этот эпизод в "Фаусте" Белинский высоко ценил (см. письмо к В. П. Боткину от 10-11 декабря 1840 г.). Интерпретация этого эпизода во второй статье о народной поэзии послужила предметом нападения со стороны "Северной пчелы" (см. об этом "Литературные и журнальные заметки" (февраль 1843 г.) - наст. изд., т. 5, с. 412).

   ² Прототип педанта. - Здесь это также и прямой намек на С. П. Шевырева (см. памфлет "Педант" в т. 4 наст. изд. и примеч. к нему). Об изобретении русских гекзаметров и октав см. примеч. 18 и 19 к статье "Опыт истории русской литературы... А. Никитенко".

   ³ Цитата из гл. IX тома I "Мертвых душ" с небольшими отступлениями от текста.

   ⁴ Аллах керим (араб.) - боже милостивый.

   ⁵ Курсив в цитате принадлежит Белинскому.

  &nb