Белинский Виссарион Григорьевич - Сочинения Александра Пушкина. Статья четвертая

y">  

  

  Хоть право не знаток;

  

  

  

  Но здесь тебе не смею

  

  

  

  Хвалы сплетать венок:

  

  

  

  Свистовским должно слогом

  

  

  

  Свистова воспевать;

  

  

  

  Но убирайся с богом!

  

  

  

  Как ты, в том клясться рад,

  

  

  

  Не стану я писать.

  !!!!!!!!!!!!!!!!!!!

  Несмотря на явную подражательность Батюшкову, которою запечатлена эта пьеса, в ней есть нечто и свое, пушкинское: это не стих, который довольно плох, но шаловливая вольность, чуждая того, что французы называют pruderie {Жеманство. - Ред.}, и столь свойственная Пушкину. Он нисколько не думает скрывать от света того, что все делают с наслаждением наедине, но о чем все, при других, говорят тоном строгой морали; он называет всех своих любимых писателей... Юношеская заносчивость", беспрестанно придирающаяся сатирою к бездарным писакам и особенно главе их, известному Свистову, также характеризует" Пушкина. -

  В некоторых из "лицейских" стихотворений сквозь подражательность проглядывает уже чисто пушкинский элемент поэзии. Такими пьесами считаем мы следующие: _Окно, элегии_ (числом восемь), _Гораций, Усы, Желание, Заздравный кубок, К товарищам перед выпуском_. Они не все равного достоинства, но некоторые, по тогдашнему времени, просто прекрасны. А тогдашнее время было очень невзыскательно и неразборчиво. Оно издало (1815-1817) _двенадцать_ томов "Образцовых русских сочинений и переводов в стихах и прозе" и потом (1822-1824) их же переиздало с исправлениями, дополнениями и умножением и, наконец, не довольствуясь этим, напечатало (1821-1822) "Собрание новых русских сочинений и переводов в стихах и прозе, вышедших в свет от 1816 по 1821 год" и "Собрание новых русских сочинений и переводов в стихах и прозе, вышедших в свет с 1821 по 1825 год". Большая часть этих "образцовых" сочинении весьма легко могли бы почесться образчиками бездарности и безвкусия. "Воспоминания в Царском Селе" Пушкина были действительно одной из лучших пьес этого сборника, а Пушкин никогда не помещал этой пьесы в собрания своих сочинений, как будто не признавая ее своей, хотя она и напоминала ему одну из лучших минут его юности. {305} И потому стихотворения Пушкина, о которых мы начали говорить, имели бы полное право, особенно _тогда_, смело итти за образцовые и не в таком сборнике, - только через меру строгий художнический вкус Пушкина мог исключить из собрания его сочинений такую пьесу, как, например, "Гораций". {306} Перевод из Горация, или оригинальное произведение Пушкина в горацианском духе, - что бы ни была она, только никто ни из старых, ни из новых рус-'ских переводчиков и подражателей Горация не говорил таким горацианским языком, и складом и так верно не передавал индивидуального характера горацианской поэзии, как Пушкин в этой пьесе, к тому же и написанной прекрасными стихами. Можно ли не слышать в них живого Горация? -

  

  

   Кто из богов мне возвратил

  

  

   Того, с кем первые походы

  

  

   И браней ужас я делил,

  

  

   Когда за призраком свободы

  

  

   Нас Брут отчаянный водил;

  

  

   С кем я тревоги боевые

  

  

   В шатре за чашей забывал

  

  

   И кудри, плющем увитые.

  

  

   Сирийским мирром умащал?

  

  

  

  

  

  

   Ты помнишь час ужасной битвы,

  

  

   Когда я, трепетный квирит,

  

  

   Бежал, нечестно брося щит,

  

  

   Творя обеты и молитвы?

  

  

   Как я боялся! как бежал!

  

  

   Но Эрмий сам незапной тучей

  

  

   Меня покрыл и вдаль умчал

  

  

   И спас от смерти неминучей.

  

  

  

  

  

  

   А ты, любимец первый мой,

  

  

   Ты снова в битвах очутился...

  

  

   И ныне в Рим ты возвратился,

  

  

   В мой домик темный и простой.

  

  

   Садись под сень моих пенатов!

  

  

   Давайте чаши! Не жалей

  

  

   Ни вин моих, ни ароматов!

  

  

   Готовы чаши; мальчик! лей;

  

  

   Теперь не кстати воздержанье:

  

  

   Как дикий скиф, хочу я пить

  

  

   И, с другом празднуя свиданье,

  

  

   В вине рассудок утопить.

  !!!!!!!!!!!!!!

  В этом стихотворении видна художническая способность Пушкина свободно переноситься во все сферы жизни, во все века и страны, виден тот Пушкин, который, при конце своего поприща, несколькими терцинами в духе Дантовой "Божественной комедии" познакомил русских с Дантом больше, чем могли бы это сделать всевозможные переводчики, как можно познакомиться с Дантом, только читая его в подлиннике... В следующей маленькой элегии уже виден будущий Пушкин - не ученик, не подражатель, а самостоятельный поэт:

  

  

  Медлительно влекутся дни мои,

  

  

  И каждый миг в увядшем сердце множит

  

  

  Все горести несчастливой любви

  

  

  И тяжкое безумие тревожит.

  

  

  Но я молчу; не слышен ропот мой.

  

  

  Я слезы лью... мне слезы утешенье.

  

  

  Моя душа, объятая тоской,

  

  

  В них горькое находит наслажденье.

  

  

  О, жизни сон! лети, не жаль тебя!

  

  

  Исчезни в тьме, пустое привиденье!

  

  

  Мне дорого любви моей мученье,

  

  

  Пускай умру, но пусть умру - любя!

  !!!!!!!!!!!!

  В пьесе "К товарищам перед выпуском" веет дух, уже совершенно чуждый прежней поэзии. И стих, и понятие, и способ выражения - все ново в ней, все имеет корнем своим простой и верный взгляд на действительность, а не мечты и фантазии, облеченные в прекрасные фразы. Поэт, готовый с товарищами своими выйти на большую дорогу жизни, мечтает не о том, что все они достигнут и богатства, и славы, и почестей, и счастья, а предвидит то, что всего чаще и всего естественнее бывает с людьми.

  

  

   Разлука ждет нас у порогу;

  

  

   Зовет нас света дальний шум,

  

  

   И каждый смотрит на дорогу

  

  

   В волненьи юных, пылких дум.

  

  

   Иной, под кивер спрятав ум,

  

  

   Уже в воинственном наряде

  

  

   Гусарской саблею махнул;

  

  

   В крещенской утренней прохладе

  

  

   Красиво мерзнет на параде,

  

  

   А греться едет в караул.

  

  

   Другой, рожденный быть вельможей.

  

  

   Не честь, а почести любя,

  

  

   У плута знатного в прихожей

  

  

   Покорным плутом зрит себя.

  Несмотря на всю незрелость и детский характер первых опытов Пушкина, из них видно, что он глубоко и сильно сознавал свое призвание, как поэта, и смотрел на него как на жречество. Его восхищала мысль об этом призвании, и он говорит в послании к Дельвигу:

  

  

  Мой друг! и я певец! и мой смиренный путь

  

  

  В цветах украсила богиня песнопенья,

  

  

  И мне в младую боги грудь

  

  

   Влияли пламень вдохновенья.

  !!!!!!!!!!!!!!!!

  Жажда славы сильно волновала эту молодую и пылкую душу, и заря поэтического бессмертия казалась ей лучшею целью бытия:

  

  

   Ах! ведает мой добрый гений,

  

  

   Что предпочел бы я скорей

  

  

   Бессмертию души моей

  

  

   Бессмертие своих творений. {307}

  !!!!!!!!!!!!!!!

  Таких и подобных этим стихов, доказывающих, сколь много занимало Пушкина его поэтическое призвание, очень много в его "лицейских" стихотворениях. Между ими замечательно стихотворение "К моей чернильнице". {308}

  

  

  

  Подруга думы праздной,

  

  

  

  Чернильница моя!

  

  

  

  Мой век однообразный

  

  

  

  Тобой украсил я.

  

  

  

  _Как часто друг веселья

  

  

  

  С тобою забывал

  

  

  

  Условный час похмелья

  

  

  

  И праздничный бокал!_

  

  

  

  Под сенью хаты скромной,

  

  

  

  В часы печали томной,

  

  

  

  Была ты предо мной

  

  

  

  С лампадой и мечтой.

  

  

  

  В минуты вдохновенья

  

  

  

  К тебе я прибегал

  

  

  

  И музу призывал

  

  

  

  На пир воображенья.

  

  

  

  Сокровища мои

  

  

  

  На дне твоем таятся.

  

  

  

  Тебя я посвятил

  

  

  

  Занятиям досуга

  

  

  

  И с ленью примирил;

  

  

  

  Она твоя подруга;

  

  

  

  С тобой успех узнал

  

  

  

  Отшельник неизвестный...

  

  

  

  Заветный твой кристалл

  

  

  

  Хранит огонь небесный;

  

  

  

  И под-вечер, когда

  

  

  

  _Перо по книжке бродит,

  

  

  

  Без всякого труда

  

  

  

  Оно в тебе находит

  

  

  

  Концы моих стихов

  

  

  

  И верность выраженья,

  

  

  

  То звуков или слов

  

  

  

  Нежданное стеченье,

  

  

  

  То едкой шутки соль,

  

  

  

  То странность рифмы новой,

  

  

  

  Неслыханной дотоль_.

  !!!!!!!!!!!!!!!!

  Вот уже как рано проснулся в Пушкине артистический элемент: еще отроком, без всякого труда находя в чернильнице концы своих стихов, думал он о верности выраженья и задумывался над неожиданным стечением звуков или слов и странностью дотоле неслыханной новой рифмы! К таким же чертам принадлежит вольность и смелость в понятиях и словах. В одном послании он говорит:

  

  

  

  Устрой гостям пирушку,

  

  

  

  На столик вощаной

  

  

  

  Поставь _пивную кружку_

  

  

  

  И кубок пуншевой. {309}

  !!!!!!!!!

  За исключением Державина, поэтической натуре которого никакой предмет не казался низким, из поэтов прежнего времени никто не решился бы говорить в стихах _о пивной кружке_, и самый _пуншевой кубок_ каждому из них показался бы прозаическим: в стихах тогда говорилось не о _кружках_, а о _фиалах_, не о _пиве_, а об _амброзии_ и других благородных, но не существующих на белом свете напитках. Затеяв писать какую-то новогородскую повесть "Вадим", Пушкин в отрывке из нее употребил стих: "Но _тын_ оброс крапивой дикой". {310} Слово _тын_, взятое прямо из мира славянской и новгородской жизни, поражает сколько своею смелостию, столько и поэтическим инстинктом поэта. Из прежних поэтов едва ли бы кто не испугался пошлости и прозаичности этого слова. Мы нарочно приводим эти, повидимому, мелкие черты из "лицейских" стихотворений Пушкина, чтоб ими указать на будущего преобразователя русской поэзии и будущего национального поэта. Теперь странно видеть какую-то смелость в употреблении слова _тын_; но мы говорим не о теперешнем, а о прошлом времени: что легко теперь, то было трудно прежде. Теперь всякий рифмач смело употребляет в стихах всякое русское слово, но тогда слова, как и слог, разделялись на высокие и низкие, и фальшивый вкус строго запрещал употребление последних. Нужен был талант могучий и смелый, чтоб уничтожить эти австралийские _табу_ в русской литературе. Теперь смешно читать нападки тогдашних аристархов на Пушкина - так они мелки, ничтожны и жалки; но аристархи упрямо считали себя хранителями чистоты русского языка и здравого вкуса, а Пушкина - исказителем русского языка и вводителем всяческого литературного и поэтического безвкусия...

  Из тех "лицейских" стихотворений Пушкина, которые мы назвали лучшими и наиболее самостоятельными его произведениями, некоторые впоследствии он изменил и переделал и внес в собрание своих сочинений. Такова, например, пьеса "Друзьям":

  

  

   К чему, веселые друзья,

  

  

   Мое тревожит вас молчанье?

  

  

   Запев последнее прощанье.

  

  

   Уж муза смолкнула моя.

  

  

   Напрасно лиру взял я в руки

  

  

   Бряцать веселья на пирах, {311}

  

  

   И на ослабленных струнах

  

  

   Искал потерянные звуки.

  

  

   Богами вам еще даны

  

  

   Златые дни, златые ночи,

  

  

   _И на любовь устремлены

  

  

   Огнем исполненные очи!_

  

  

   Играйте, пойте, о друзья!

  

  

   Утратьте вечер скоротечный,

  

  

   И вашей радости беспечной

  

  

   Сквозь слезы улыбнуся я.

  Впоследствии Пушкин так переделал эту пьесу:

  

  

   Богами вам еще даны

  

  

   Златые дни, златые ночи,

  

  

   И томных дев устремлены

  

  

   На вас внимательные очи.

  

  

   Играйте, пойте, о друзья!

  

  

   Утратьте вечер скоротечный,

  

  

   И вашей радости беспечной

  

  

   Сквозь слезы улыбнуся я.

  !!!!!!!!!!!!!!!

  Через уничтожение первых восьми стихов и перемену одиннадцатого и двенадцатого, из безобразного куска мрамора вышла прелестная статуэтка... Мы не знаем, были ли переправлены Пушкиным другие из "лицейских" его стихотворений или они с первого раза удачно написались, - только значительное число их вошло в собрание его сочинений, изданных в 1826 и 1829 году. Так как собрание 1826 года, вышедшее маленькою книжкою, потом все вошло в следующее четырехтомное издание (1829-1835), составив первую его часть, то мы и будем ссылаться в нашем разборе только на это последнее издание, тем более, что оно выходило в свет под редакциею самого Пушкина.

  Итак, в первый том' и отчасти во второй "Сочинений Александра Пушкина" (1829) много вошло его "лицейских" стихотворений 1815-1817 годов, и потом таких его стихотворений, которые писаны им вскоре по выходе из Лицея и которые, вместе с "лицейскими", вошедшими в первый том издания, можно охарактеризовать именем переходных. В них виден уже Пушкин, но еще более или менее верный литературным преданиям, еще ученик предшествовавших ему мастеров, хотя часто и побеждающий своих учителей; поэт даровитый, но еще не самостоятельный и - если можно так выразиться - обещающий Пушкина, но еще не Пушкин. В этих _переходных_ стихотворениях видна живая историческая связь Пушкина с предшествовавшею ему литературою, и они перемешаны с пьесами, в которых виден уже зрелый талант и в которых Пушкин является истинным художником, творцом новой поэзии на Руси.

  Такими _переходными_ пьесами считаем мы следующие: _К Лицинию, Гроб Анакреона, Пробуждение, Друзьям, Певец, Амур и Гименей, Ш***ву, Торжество Вакха, Разлука, П***ну, Дельвигу, Выздоровление, Прелестнице, Жуковскому, Увы, зачем она блистает, Русалка, Стансы, Т-му, В-му, Кривцову, Черная шаль, Дочери Карагеоргия, Война, Я пережил мои мечтанья, {312} Гроб юноши, К Овидию, Песнь о вещем Олеге, Друзьям, Гречанке, Свод неба мраком обложился, Телега жизни, Прозерпина, Вакхическая песня, Козлову, Ты и Вы_ и несколько эпиграмм, которыми оканчивается вторая часть и которыми Пушкин заплатил невольную дань тому времени, когда он вышел на поэтическое поприще. Эпиграммы, мадригалы, надписи к портретам были тогда в большом ходу и составляли особенный род поэзии, которому в пиитиках посвящалась особая глава. Только Державин и Жуковский не писали эпиграмм; но Батюшков был до них большой охотник, и, вероятно, его-то пример особенно увлек Пушкина.

  Замечательно, что во второй части собрания стихотворений Пушкина уже меньше _переходных_ пьес, а в третьей их совсем нет: в ней содержатся только пьесы, проникнутые насквозь самобытным духом Пушкина и отличающиеся всем совершенством художественной формы его созревшего и возмужавшего гения. В первой части всего больше _переходных_ пьес, но в ней же, между _переходными_ пьесами, есть довольно и таких, которые по содержанию и по форме обличают уже оригинальность и самостоятельность, составляющие характер пушкинской поэзии. Чтоб яснее было нашим читателям, что мы разумеем под "переходными" стихотворениями Пушкина, мы поименуем и противоположные им чисто пушкинские пьесы, находящиеся в первой части; они начинаются не прежде, как с 1819 года, в таком порядке: _Мечтателю, Уединение_ (которое, впрочем, только по содержанию, а не по форме, можно отнести к числу чисто пушкинских пьес), _Домовому, NN, Недоконченная картина, Возрождение, Погасло дневное светило_ и в особенности начинающиеся в 1820: _Виноград, О дева-роза, я в оковах, Дориде, Редеет облаков летучая гряда, Нереида, Дорида, Ч***ву, Мой друг, забыты мной следы минувших лет, Умолкну скоро я, Муза, Дионея, Дева, Приметы, Земля и море, Красавица перед зеркалом, Алексееву, Ч***ву, Люблю ваш сумрак неизвестный, Простишь ли мне ревнивые мечты, Ненастный день потух, Ты вянешь и молчишь, К морю, Коварность, Ночной зефир_ и _Подражания корану_. Обо всех этих пьесах наша речь впереди; скажем сперва несколько слов только о "переходных".

  В переходных пьесах Пушкин больше всего является счастливым учеником прежних мастеров, особенно Батюшкова, учеником, победившим своих учителей. Стих его уже лучше, чем у них, и пьесы в целом отличаются большею выдержанностию. Собственно пушкинский элемент в них составляет элегическая грусть, преобладающая в них. CvnepBoro раза заметно, что грусть более к лицу музе Пушкина, более родственна ей, чем веселая и шаловливая шутливость. Часто иная пьеса начинается у него игриво и весело, а заключается унылым чувством, которое, как финальный аккорд в музыкальном сочинении, один остается на душе, изглаживая в ней все предшествовавшие впечатления. Маленькое стихотворение "Друзьям" может слркить образцом таких пьес и доказательством справедливости нашей мысли. Поэт говорит о шумном дне разлуки, о буйном пире Вакха, о кликах безумной юности, при громе чаш и звуке лир, и о той широкой чаше, которая, удовлетворяя скифскую жажду, вмещала в свои широкие края целую бутылку, - и вдруг эта веселая, шаловливая картина неожиданно заключается такою элегическою чертою:

  

  

  

  Я пил и думою сердечной

  

  

  

  Во дни минувшие летал,

  

  

  

  И горе жизни скоротечной

  

  

  

  И сны любви воспоминал.

  !!!!!!!!!!!!!!!!!!

  Но грусть Пушкина не есть сладенькое чувствованьице нежной, но слабой души; нет, это всегда грусть души мощной и крепкой, и тем обаятельнее действует она на читателя, тем глубже и сильнее отзывается в самых сокровенных тайниках его сердца и тем гармоничнее потрясает его струны. Пушкин никогда не расплывается в грустном чувстве"; оно всегда звенит у него, но не заглушая гармонии других звуков души и не допуская его до монотонности. Иногда, задумавшись, он как будто вдруг встряхивает головою, как лев гривою, чтоб отогнать от себя облако уныния, и мощное чувство бодрости, не изглаживая совершенно грусти, дает ей какой-то особенный освежительный и укрепляющий душу характер. Так и в при-" веденной нами сейчас пьесе внезапное чувство мгновенной грусти тотчас же сменилось у него бодрым и широким размахом проясневшей души:

  

  

   Меня смешила их измена:

  

  

   И скорбь исчезла предо мной,

  

  

   Как исчезает в чашах пена

  

  

   Перед запевшею струей. {313}

  !!!!!!!!!!

  Из _переходных_ пьес Пушкина лучшие те, в которых более или менее проглядывает чувство грусти, так что пьесы, вовсе лишенные его, отзываются какой-то прозаичностию, а при нем и незначительные пьесы получают значение. Так, например, пьеска "Я пережил мои желанья", {314} как ни слаба она, невольно останавливает на себе внимание читателя своим последним куплетом:

  

  

   Так поздним хладом пораженный.

  

  

   Как бури слышен зимний свист,

  

  

   Один на ветке обнаженной

  

  

   Трепещет запоздалый лист.

  !!!!!!!!!!!!!!!!!!

  Сколько этой поэтической грусти, этого поэтического раздумья в прелестном стихотворении "Гроб юноши"!

  

  

   А он увял во цвете лет.

  

  

   И без него друзья пируют,

  

  

   Других уж полюбить успев;

  

  

   Уж редко, редко именуют

  

  

   Его в беседе юных дев.

  

  

   Из милых жен, его любивших.

  

  

   Одна, быть может, слезы льет

  

  

   И память радостей почивших

  

  

   Привычной думою зовет...

  

  

   К чему?..

  !!!!!!!!!!!!!!!!!

  Все окончание этой прекрасной пьесы, заключающее в себе картину гроба юноши, дышит такой светлою, ясною и отрадною грустью, какую знала и дала знать миру только поэтическая душа Пушкина... Пьеса "К Овидию" в целом сбивается несколько на старинный дидактический тон посланий, но в нем много прекрасного, и особенно, начиная с стиха: "Суровый Славянин, я слез не проливал" до стиха: "Неслися издали, как томный стон разлуки"; и лучшую сторону этого стихотворения составляет его элегический тон.

  Из "переходных" стихотворений Пушкина слабейшими можно считать: _Русалку, Черную шаль, Свод неба мраком обложился_. "Русалка" прекрасна по идее, но поэт не совладал с этою идеею, - и кто хочет понять, до какой степени прекрасна и исполнена поэзии эта идея, тот должен видеть превосходное произведение нашего даровитого живописца Моллера. В этой картине художник воспользовался заимствованною им у поэта идеею несравненно лучше, чем сам поэт. "Русалка" Пушкина отзывается юношескою незрелостию; "Русалка" Моллера есть богатое и роскошное создание зрелого таланта. "Черная шаль" при своем появлении возбудила фурор в русской читающей публике, но, подобно "Гусару" Батюшкова, теперь как-то опошлилась и чрезвычайно нравится любителям "песенников". Теперь очень нередкость услышать, как поет эту пьесу какой-нибудь разгульный простолюдин вместе с песнию г. Ф. Глинки: "Вот мчится тройка удалая", или: "Ты не поверишь, как ты мила"... "Свод неба мраком обложился" есть не что иное, как отрывок из новогородской поэмы "Вадим", которую затевал было Пушкин в своей юности и которой суждено было остаться неоконченною. Один отрывок помещен между "лицейскими" стихотворениями, в IX томе, под названием "Сон", и Пушкин не хотел его печатать. Стих отрывка "Свод неба мраком обложился" хорош, но прозаичен. {315} Герои, выставленные Пушкиным в этом отрывке, - _славяне_; один старик, другой прекрасный юноша с кручиною в глазах -

  

  

  

  На нем одежда славянина

  

  

  

  И на бедре славянский меч,

  

  

  

  Славян вот очи голубые,

  

  

  

  Вот их и волосы златые.

  

  

  

  Волнами падшие до плеч. Старик - человек бывалый:

  

  

  

  Видал он дальние страны,

  

  

  

  По суше, по морю носился {316}

  

  

  

  Во дни былые, дни войны

  

  

  

  На западе, на юге бился,

  

  

  

  Деля добычу и труды

  

  

  

  С суровым племенем Одена,

  

  

  

  И перед ним врагов ряды

  

  

  

  Бежали, как морская пена

  

  

  

  В час бури к черным берегам.

  

  

  

  Внимал он радостным хвалам

  

  

  

  И арфам скальдов исступленных, {317}

  

  

  

  И очи дев иноплеменных

  

  

  

  Красою чуждой привлекал.

  Очевидно, что это не те славяне, которые, втихомолку от истории и украдкою от человечества, жили да поживали себе в степях, болотах и дебрях нынешней России; но славяне карамзинские, которых существование и образ жизни не подвержены ни малейшему сомнению только в "Истории государства российского". Из таких славян нельзя было сделать поэмы, потому что для поэмы нужно действительное содержание, и ее героями могут быть только действительные люди, а не ученые фантазии и не исторические гипотезы... Кто видал славянские мечи? Дреколья и теперь можно видеть... Кто видал славянскую боевую одежду времен баснословного Вадима или баснословного Гостомысла?.. Лапти и сермяги можно и теперь видеть...

  "Песнь о вещем Олеге" - совсем другое дело: поэт умел набросить какую-то поэтическую туманность на эту более лирическую, чем эпическую пьесу - туманность, которая очень гармонирует с историческою отдаленностию представленного в ней героя и события и с неопределенностью глухого предания о них. Оттого пьеса эта исполнена поэтической прелести, которую особенно возвышает разлитый в ней элегический тон и какой-то чисто русский склад изложения. Пушкин умел сделать интересным даже коня олегова, - и читатель разделяет с Олегом желание взглянуть на кости его боевого товарища:

  

  

   Вот едет могучий Олег со двора,

  

  

  

   С ним Игорь и старые гости,

  

  

   И видят: на холме, у брега Днепра,

  

  

  

  Лежат благородные кости;

  

  

   _Их моют дожди, засыпает их пыль,

  

  

   И ветер волнует над ними ковыль_...

  !!!!!!!!!!!!!!

  Вся пьеса эта удивительно выдержана в тоне и в содержании; последний куплет удачно замыкает собою поэтический смысл целого и оставляет на душе читателя полное впечатление:

  

  <