Белинский Виссарион Григорьевич - Стихотворения М. Лермонтова

й устремлял,

   Мотая ласково хвостом,

   На полный месяц, - и на нем

   Шерсть отливалась серебром.

   Я ждал, схватив рогатый сук,

   Минуту битвы; сердце вдруг

   Зажглося жаждою борьбы

   И крови... да, рука судьбы

   Меня вела иным путем...

   Но нынче я уверен в том,

   Что быть бы мог в краю отцов

   Не из последних удальцов.

  

   "Я ждал. И вот в тени ночной

   Врага почуял он, и вой

   Протяжный, жалобный как стон

   Раздался вдруг... и начал он

   Сердито лапой рыть песок,

   Встал на дыбы, потом прилег,

   И первый бешеный скачок

   Мне страшной смертью грозил...

   Но я его предупредил.

   Удар мой верен был и скор.

   Надежный сук мой, как топор,

   Широкий лоб его рассек...

   Он застонал, как человек,

   И опрокинулся. Но вновь,

   Хотя лила из раны кровь

   Густой, широкою волной,

   Бой закипел, смертельный бой!

  

   "Ко мне он кинулся на грудь:

   Но в горло я успел воткнуть

   И там два раза повернуть

   Мое оружье... Он завыл,

   Рванулся из последних сил,

   И мы, сплетясь, как пара змей,

   Обнявшись крепче двух друзей,

   Упали разом, и во мгле

   Бой продолжался на земле.

   И я был страшен в этот миг;

   Как барс пустынный, зол и дик,

   Я пламенел, визжал, как он;

   Как будто сам я был рожден

   В семействе барсов и волков

   Под свежим пологом лесов.

   Казалось, что слова людей

   Забыл я - и в груди моей

   Родился тот ужасный крик,

   Как будто с детства мой язык

   К иному звуку не привык...

   Но враг мой стал изнемогать,

   Метаться, медленней дышать,

   Сдавил меня в последний раз...

   Зрачки его недвижных глаз

   Блеснули грозно - и потом

   Закрылись тихо вечным сном;

   Но с торжествующим врагом

   Он встретил смерть лицом к лицу,

   Как в битве следует бойцу!..

  

   Блуждая в лесу, голодный и умирающий, мцыри вдруг увидел с ужасом, что воротился опять к своему монастырю. Выписываем окончание поэмы:

  

   "Прощай, отец... дай руку мне:

   Ты чувствуешь, моя в огне...

   Знай, этот пламень с юных дней,

   Таяся, жил в груди моей;

   Но ныне пищи нет ему,

   И он прожег свою тюрьму

   И возвратится вновь к тому,

   Кто всем законной чередой

   Дает страданье и покой...

   Но что мне в том? - пускай в раю,

   В святом, заоблачном краю

   Мой дух найдет себе приют...

   Увы! - за несколько минут

   Между крутых и темных скал,

   Где я в ребячестве играл,

   Я б рай и вечность променял...

  

   Когда я стану умирать,

   И, верь, тебе не долго ждать,

   Ты перенесть меня вели

   В наш сад, в то место, где цвели

   Акаций белых два куста...

   Трава меж ними так густа,

   И свежий воздух так душист,

   И так прозрачно-золотист

   Играющий на солнце лист!

   Там положить вели меня.

   Сияньем голубого дня

   Упьюся я в последний раз.

   Оттуда виден и Кавказ!

   Быть может, он с своих высот

   Привет прощальный мне пришлет,

   Пришлет с прохладным ветерком...

   И близ меня перед концом

   Родной опять раздастся звук!

   И стану думать я, что друг

   Иль брат, склонившись надо мной,

   Отер внимательной рукой

   С лица кончины хладный пот

   И что вполголоса поет

   Он мне про милую страну.

   И с этой мыслью я засну,

   И никого не прокляну!..."

  

   Из наших выписок вполне видна мысль поэмы: эта мысль отзывается юношескою незрелостию, и если она дала возможность поэту рассыпать перед вашими глазами такое богатство самоцветных камней поэзии, - то не сама собою, а точно как странное содержание иного посредственного либретто дает гениальному композитору возможность создать превосходную оперу. Недавно кто-то, резонерствуя в газетной статье о стихотворениях Лермонтова, назвал его "Песню про царя Ивана Васильевича, удалого опричника и молодого купца Калашникова" произведением детским, а "Мцыри" - произведением зрелым; глубокомысленный критикан, рассчитывая по пальцам время появления той и другой поэмы, очень остроумно сообразил, что автор был тремя годами старше, когда написал "Мцыри", и из этого казуса весьма основательно вывел заключение: ergo {следовательно (лат.).} "Мцыри" зрелее.

   Это очень понятно: у кого нет эстетического чувства, кому не говорит само за себя поэтическое произведение, тому остается гадать о нем по пальцам или соображаться с метрическими книгами...

   Но, несмотря на незрелость идеи и некоторую натянутость в содержании "Мцыри", - подробности и изложение этой поэмы изумляют своим исполнением. Можно сказать без преувеличения, что поэт брал цветы у радуги, лучи у солнца, блеск у молнии, грохот у громов, гул у ветров, что вся природа сама несла и подавала ему материалы, когда писал он эту поэму. Кажется, будто поэт до того был отягощен обременительною полнотою внутреннего чувства, жизни и поэтических образов, что готов был воспользоваться первою мелькнувшею мыслию, чтоб только освободиться от них, - и они хлынули из души его, как горящая лава из огнедышащей горы, как море дождя из тучи, мгновенно объявшей собою распаленный горизонт, как внезапно прорвавшийся яростный поток, поглощающий окрестность на далекое расстояние своими сокрушительными волнами... Этот четырехстопный ямб с одними мужескими окончаниями, как в "Шильонском узнике",¹³ звучит и отрывисто падает, как удар меча, поражающего свою жертву. Упругость, энергия и звучное, однообразное падение его удивительно гармонируют с сосредоточенным чувством, несокрушимою силою могучей натуры и трагическим положением героя поэмы. А между тем, какое разнообразие картин, образов и чувств! Тут и бури духа, и умиление сердца, и вопли отчаяния, и тихие жалобы, и гордое ожесточение, и кроткая грусть, и мраки ночи, и торжественное величие утра, и блеск полудня, и таинственное обаяние вечера!.. Многие положения изумляют своею верностию: таково место, где мцыри описывает свое замирание подле монастыря, когда грудь его пылала предсмертным огнем, когда над усталою головою уже веяли успокоительные сны смерти и носились ее фантастические видения. Картины природы обличают кисть великого мастера: они дышат грандиозностию и роскошным блеском фантастического Кавказа. Кавказ взял полную дань с музы нашего поэта... Странное дело! Кавказу как будто суждено быть колыбелью наших поэтических талантов, вдохновителем и пестуном их музы, поэтическою их родиною! Пушкин посвятил Кавказу одну из первых своих поэм - "Кавказского пленника", и одна из последних его поэм - "Галуб"¹⁴ тоже посвящена Кавказу; несколько превосходных лирических стихотворений его также относятся к Кавказу. Грибоедов создал на Кавказе свое "Горе от ума": дикая и величавая природа этой страны, кипучая жизнь и суровая поэзия ее сынов вдохновили его оскорбленное человеческое чувство на изображение апатического, ничтожного круга Фамусовых, Скалозубов, Загорецких, Хлестовых, Тугоуховских, Репетиловых, Молчалиных - этих карикатур на природу человеческую... И вот является новый великий талант - и Кавказ делается его поэтическою родиною, пламенно любимою им: на недоступных вершинах Кавказа, венчанных вечным снегом, находит он свой Парнас; в его свирепом Тереке, в его горных потоках, в его целебных источниках находит он свой Кастальский ключ, свою Ипокрену...¹⁵ Как жаль, что не напечатана другая поэма Лермонтова, действие которой совершается тоже на Кавказе и которая в рукописи ходит в публике, как некогда ходило "Горе от ума": мы говорим о "Демоне". Мысль этой поэмы глубже и несравненно зрелее, чем мысль "Мцыри", и хотя исполнение ее отзывается некоторою незрелостию, но роскошь картин, богатство поэтического одушевления, превосходные стихи, высокость мыслей, обаятельная прелесть образов ставит ее несравненно выше "Мцыри" и превосходит все, что можно сказать в ее похвалу. Это не художественное создание, в строгом смысле искусства; но оно обнаруживает всю мощь таланта поэта и обещает в будущем великие художественные создания.

   Говоря вообще о поэзии Лермонтова, мы должны заметить в ней один недостаток: это иногда неясность образов и неточность в выражении. Так, например, в "Дарах Терека", где сердитый поток описывает Каспию красоту убитой казачки, очень неопределенно намекнуто и на причину ее смерти, и на ее отношения к гребенскому казаку:

  

   По красотке-молодице

   Не тоскует над рекой

   Лишь один во всей станице

   Казачина гребенской.

   Оседлал он вороного,

   И в горах, в ночном бою,

   На кинжал чеченца злого

   Сложит голову свою.

  

   Здесь на догадку читателя оставляется три случая, равно возможные: или что чеченец убил казачку, а казак обрек себя мщению за смерть своей любезной, или что сам казак убил ее из ревности и ищет себе смерти, или что он еще не знает о погибели своей возлюбленной и потому не тужит о ней, готовясь в бой. Такая неопределенность вредит художественности, которая именно в том и состоит, что говорит образами определенными, выпуклыми, рельефными, вполне выражающими заключенную в них мысль. Можно найти в книжке Лермонтова пять-шесть неточных выражений, подобных тому, которыми оканчивается его превосходная пьеса "Поэт":

  

   Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?

   Иль никогда на голос мщенья

   Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,

   Покрытый ржавчиной презренья?

  

   Ржавчина презренья - выражение неточное и слишком сбивающееся на аллегорию. Каждое слово в поэтическом произведении должно до того исчерпывать все значение требуемого мыслию целого произведения, чтоб видно было, что нет в языке другого слова, которое тут могло бы заменить его. Пушкин и в этом отношении величайший образец: во всех томах его произведений едва ли можно найти хоть одно сколько-нибудь неточное или изысканное выражение, даже слово... Но мы говорим не больше, как о пяти или шести пятнышках в книге Лермонтова: все остальное в ней удивляет силою и тонкостию художественного такта, полновластным обладанием совершенно покоренного языка, истинно пушкинскою точностию выражения.

   Бросая общий взгляд на стихотворения Лермонтова, мы видим в них все силы, все элементы, из которых слагается жизнь и поэзия. В этой глубокой натуре, в этом мощном духе все живет; им все доступно, все понятно; они на все откликаются. Он всевластный обладатель царства явлений жизни, он воспроизводит их как истинный художник; он поэт русский в душе - в нем живет прошедшее и настоящее русской жизни; он глубоко знаком и с внутренним миром души. Несокрушимая сила и мощь духа, смирение жалоб, елейное благоухание молитвы, пламенное, бурное одушевление, тихая грусть, кроткая задумчивость, вопли гордого страдания, стоны отчаяния, таинственная нежность чувства, неукротимые порывы дерзких желаний, целомудренная чистота, недуги современного общества, картины мировой жизни, хмельные обаяния жизни, укоры совести, умилительное раскаяние, рыдания страсти и тихие слезы, как звук за звуком, льющиеся в полноте умиренного бурею жизни сердца, упоения любви, трепет разлуки, радость свидания, чувство матери, презрение к прозе жизни, безумная жажда восторгов, полнота упивающегося роскошью бытия духа, пламенная вера, мука душевной пустоты, стон отвращающегося самого себя чувства замершей жизни, яд отрицания, холод сомнения, борьба полноты чувства с разрушающею силою рефлексии, падший дух неба, гордый демон и невинный младенец, буйная вакханка и чистая дева - все, все в поэзии Лермонтова: и небо и земля, и рай и ад... По глубине мысли, роскоши поэтических образов, увлекательной, неотразимой силе поэтического обаяния, полноте жизни и типической оригинальности, по избытку силы, бьющей огненным фонтаном, его создания напоминают собою создания великих поэтов. Его поприще еще только начато, и уже как много им сделано, какое неистощимое богатство элементов обнаружено им: чего же должно ожидать от него в будущем?.. Пока еще не назовем мы его ни Байроном, ни Гёте, ни Пушкиным и не скажем, чтоб из него со временем вышел Байрон, Гёте или Пушкин, ибо мы убеждены, что из него выйдет ни тот, ни другой, ни третий, а выйдет - Лермонтов... Знаем, что наши похвалы покажутся большинству публики преувеличенными; но мы уже обрекли себя тяжелой роли говорить резко и определенно то, чему сначала никто не верит, но в чем скоро все убеждаются, забывая того, кто первый выговорил сознание общества и на кого оно за это смотрело с насмешкою и неудовольствием... Для толпы немо и безмолвно свидетельство духа, которым запечатлены создания вновь явившегося таланта: она составляет свое суждение не по самым этим созданиям, а по тому, что о них говорят сперва люди почтенные, литераторы заслуженные, а потом, что говорят о них все. Даже восхищаясь произведениями молодого поэта, толпа косо смотрит, когда его сравнивают с именами, которых значения она не понимает, но к которым она прислушалась, которых привыкла уважать на слово... Для толпы не существуют убеждения истины: она верит только авторитетам, а не собственному чувству и разуму - и хорошо делает... Чтоб преклониться перед поэтом, ей надо сперва прислушаться к его имени, привыкнуть к нему и забыть множество ничтожных имен, которые на минуту похищали ее бессмысленное удивление. Procul profani!.. {Прочь, непосвященные! (лат.).}

   Как бы то ни было, но и в толпе есть люди, которые высятся над нею: они поймут нас. Они отличат Лермонтова от какого-нибудь фразера, который занимается стукотнёю звучных слов и богатых рифм, который вздумает почитать себя представителем национального духа потому только, что кричит о славе России (нисколько не нуждающейся в этом) и вандальски смеется над издыхающею будто бы Европою, делая из героев ее истории что-то похожее на немецких студентов...¹⁷ Мы уверены, что и наше суждение о Лермонтове отличат они от тех производств в "лучшие писатели нашего времени, над сочинениями которых (будто бы) примирились все вкусы и даже все литературные партии", таких писателей, которые действительно обнаруживают замечательное дарование, но лучшими могут казаться только для малого кружка читателей того журнала, в каждой книжке которого печатают они по одной и даже по две повести...¹⁸ Мы уверены, что они поймут как должно и ропот старого поколения, которое, оставшись при вкусах и убеждениях цветущего времени своей жизни, упорно принимает неспособность свою сочувствовать новому и понимать его - за ничтожность всего нового...

   И мы видим уже начало истинного (не шуточного) примирения всех вкусов и всех литературных партий над сочинениями Лермонтова, - и уже недалеко то время, когда имя его в литературе сделается народным именем и гармонические звуки его поэзии будут слышимы в повседневном разговоре толпы, между толками ее о житейских заботах...

  

   Для проекта Русская Европа www.russianeurope.ru сканировал и проверил Илья Франк

  

  

   Впервые опубликовано в "Отечественных записках", 1841, No 2.

  

   ¹ Эпиграф из стихотворения Д. В. Веневитинова "Я чувствую, во мне горит...".

   ² Аполлон - в древнегреческой мифологии бог солнца, покровитель искусств. Аполлон Бельведерский - скульптура, высеченная древнегреческим ваятелем Леохаром (Леохаресом) (4 в. до н. э.) и хранящаяся в Бельведерском музее в Ватикане.

   ³ Лермонтов начал историческою поэмою. - Имеется в виду "Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова". Но это не первое произведение поэта. Белинскому были неизвестны ранние его произведения.

   ⁴ Первое появившееся в печати произведение Лермонтова - стихотворение "Весна" ("Атеней", 1830).

   ⁵ Цитата из эпилога к "Полтаве" Пушкина.

   ⁶ Речь идет об изданном в 1804 году сборнике "Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым". В книгу эту вошли записанные в XVIII веке былины, исторические и лирические песни. Борьба против славянофильской идеализации патриархальной старины побудила Белинского внести здесь критический оттенок в суждение о сборнике Кирши Данилова, который в ряде других случаев он оценивал весьма положительно.

   ⁷ Другой властитель наших дум. - Строка из стихотворения Пушкина "К морю", в которой имеется в виду Байрон. Белинский применяет к Лермонтову эти слова.

   ⁸ Из стихотворения Лермонтова "Не верь себе". Вторая строка в оригинале: "На что нам знать твои волненья".

   ⁹ Цитата из первой главы "Евгения Онегина" (строфа V).

   ¹⁰ Цитата из второй главы "Евгения Онегина" (строфа X). Первая строка у Пушкина: "Он пел поблеклый жизни цвет".

   ¹¹ Эвмениды (Эринии) - в древнегреческой мифологии богини мести.

   ¹² Цитата из стихотворения поэта И. П. Клюшникова (1811-1895) "Весна".

   ¹³ "Шильонский узник" - поэма Байрона, переведена была на русский язык В. А. Жуковским.

   ¹⁴ Незаконченная и опубликованная посмертно поэма Пушкина; ныне печатается под названием "Тазит".

   ¹⁵ Парнас - согласно древнегреческой мифологии, высокая гора, на которой обитали Аполлон и музы. Кастальский ключ - источник на горе Парнас, в водах которого очищались паломники; в переносном смысле - источник вдохновения. В этом же иносказательном значении упоминается здесь Ипокрена - источник на вершине горного хребта Геликон, где, по мифологическому преданию, также обитали музы.

   ¹⁶ "Демон" Лермонтова не был при его жизни напечатан. Впервые опубликован в 1856 году, за границей.

   ¹⁷ Намек на славянофила А. С. Хомякова.

   ¹⁸ Белинский, видимо, имеет в виду поэта и драматурга Нестора Кукольника, которого реакционная критика провозглашала чуть ли не лучшим русским писателем.