Белинский Виссарион Григорьевич - (Стихотворения Полежаева)

ify">   Баю, баюшки, баю!

  

   Уж и есть ли где такой

   Сизокрылый голубок,

   Ненаглядный, дорогой,

   Как мой маленький сынок?

   Баю, баюшки, баю!

  

   Во зеленом во саду

   Красно вишенье растет;

   По широкому пруду

   Белый селезень плывет!

   Баю, баюшки, баю!

  

   Словно вишенье, румян,

   Словно селезень, он бел -

   Да усни же ты, буян!

   Не кричи же ты, пострел!

   Баю, баюшки, баю!

  

   Я на золоте кормить

   Буду сына моего,

   Я достану, так и быть,

   Царь-девицу для него.

   Баю, баюшки, баю!

  

   Будет важный человек,

   Будет сын мой генерал!

   Ну, заснул... хоть бы на век!

   Побери его провал!

   Баю, баюшки, баю!"

  

   Свет потух над генералом;

   Чернобровка покрывалом

   Обернула колыбель -

   И ложится на постель...

   В темной горнице молчанье;

   Только тихое лобзанье

   И неясные слова

   Были слышны раза два...

   После, тенью боязливой.

   Кто-то - чудилося мне -

   Осторожно и счастливо,

   При мерцающей луне,

   Пробирался по стене...

  

   Какая грубая смесь прекрасного с низким и безобразным, грациозного с безвкусным! Окончание пьесы, в котором заключена вся мысль ее, стоило, чтоб для нее выписать всю пьесу. Истинное эстетическое чувство и истинный критический такт состоят не в том, чтоб, заметив несовершенство или дурные места в произведении, отбросить его от себя с презрением, но чтоб не пропустить немногого хорошего и во многом дурном оценить его и насладиться им.

   Впрочем, с лиры Полежаева сорвалось несколько произведений безукоризненно прекрасных. Такова его дивная "Песнь пленного ирокезца", - этот высокий образец благородной силы в чувстве и выражении:

  

   Я умру! На позор палачам

   Беззащитное тело отдам!

   Равнодушно они

   Для забавы детей

   Отдирать от костей

   Будут жилы мои!

   Обругают, убьют

   И мой труп разорвут!.

  

   Но стерплю, не скажу ничего,

   Не наморщу чела моего!

   И, как дуб вековой,

   Неподвижный от стрел,

   Неподвижен и смел

   Встречу миг роковой;

   И как воин и муж,

   Перейду в страну душ.

  

   Перед сонмом теней воспою

   Я бессмертную гибель мою!

   И рассказ мой пленит

   Их внимательный слух!

   И воинственный дух

   Стариков оживит,

   И пройдет по устам

   Слава громким делам,

  

   И рекут они в голос один:

   "Ты достойный прапрадедов сын!"

   Совокупной толпой

   Мы на землю сойдем

   И в родных разольем

   Пыл вражды боевой;

   Победим, поразим

   И врагам отомстим.

  

   Я умру! На позор палачам

   Беззащитное тело отдам!

   Но как дуб вековой,

   Неподвижный от стрел,

   Я недвижим и смел

   Встречу миг роковой!

  

   Такова его прекрасная по мысли, хотя и не безусловно не погрешительная по выражению, пьеса - "Божий суд":¹²¹

  

   Есть духи зла - неистовые чада

   Благословенного творца.

   Удел их - грусть, отчаянье - отрада;

   А жизнь - мученье без конца.

  

   В великий час рождения вселенной,

   Когда извлек всевышний перст,

   Из тьмы веков, эфир одушевленной

   Для хора солнцев, лун и звезд -

  

   Когда творец торжественное слово,

   В премудрой благости изрек:

   "Да будет прах величия основой!"

   И встал из праха человек;

  

   Тогда, пред ним светлы, необозримы

   Расстлались гордо небеса -

   И юный мир, как сын его любимый,

   Был весь - волшебная краса.

  

   И ярче звезд и солнца золотого,

   Как иорданские струи,

   Вокруг его властителя святого,

   Вились архангелов рои.

  

   И пышный сонм небесных легионов

   Был ясен, свят перед творцом,

   И на скрижаль божественных законов

   Взирал с потупленным челом.

  

   Но чистый огнь невинности покорной

   В сынах бессмертия потух -

   И грозно пал, с гордынею упорной,

   Высокий ум, высокий дух.

  

   Свершился суд!.. Могущая десница

   Подъяла молнии и гром -

   И пожрала подземная темница

   Богоотверженный Содом!

  

   С тех пор враги прекрасного созданья

   Таятся горестно во мгле -

   И мучит их, и жжет без состраданья

   Печать проклятья на челе.

  

   Напрасно ждут преступные свободы -

   Они противны небесам -

   Не долетит в объятия природы

   Их недостойный фимиам!

  

   Таков его перевод пьесы Байрона "Валтасар", который некогда был неправо присвоен себе одним стихотворцем и напечатан в "Московском телеграфе", что и произвело большие споры между этим журналом и "Галатеею", ¹²² где спорная пьеса была получена из настоящего источника:

  

   Царь на троне сидит;

   Перед ним и за ним

   С раболепством немым

   Ряд сатрапов стоит.

   Драгоценный чертог

   И блестит и горит;

   И земной полубог

   Пир устроить велит.

   Золотая волна

   Дорогого вина

   Нежит чувства и кровь;

   Звуки лир, юных дев

   Сладострастный напев

   Возжигают любовь.

   Упоен, восхищен -

   Царь на троне сидит, -

   И торжественный трон

   И блестит и горит.

   Вдруг неведомый страх

   У царя на челе

   И унынье в очах,

   Обращенных к стене,

   Умолкает звук лир

   И веселых речей,

   И расстроенный пир

   Видит ужас очей:

   Огневая рука

   Исполинским перстом,

   На стене пред царем,

   Начертала слова.

   И никто из мужей,

   И царевых гостей,

   И искусных волхвов

   Силы огненных слов

   Изъяснить не возмог.

   И земной полубог

   Омрачился тоской.

   И еврей молодой

   К Валтасару предстал

   И слова прочитал:

   Мани, фекел, фарес,

   Вот слова на стене:

   Волю бога небес

   Возвещают оне.

   Мани, значит: монарх

   Кончил царствовать ты!

   Град у персов в руках -

   Смысл середней черты;

   Фарес, - третье - гласит:

   Ныне будешь убит!

   Рек - исчез... Изумлен,

   Царь не верит мечте;

   Но чертог окружен

   И... он мертв на щите.

  

   Есть у Полежаева несколько пьес в народном тоне; тон их не везде выдержан; но они вообще показывают в нашем поэте большую способность к произведениям этого рода. Таковы - "У меня ль молодца", "Окно", "Долго ль будет вам без умолку итти", "Там на небе высоко" и "Узник". Последняя особенно невыдержана и, несмотря на то, особенно прекрасна; вот лучшие стихи из нее:

  

   . . . . . . . . . . . . . .

   Ох, ты жизнь моя, жизнь молодецкая!

   От меня ли, жизнь, убегаешь ты,

   Как бежит волна москворецкая

   От широких стен каменной Москвы!

   . . . . . . . . . . . . . .

  

   Кто видал, когда на лихом коне

   Проносился я степью знойною,

   Как сдружился я, при седой луне,

   С смертью раннею, беспокойною?

  

   Как таинственно заговаривал

   Пулю верную и мятелицу,

   И приласкивал и умаливал

   Ненаглядную красну-девицу.

  

   Штофы, бархат, ткани цветные

   Саблей острой ей отмеривал,

   И заморские вина светлые

   В чаше недругов после пенивал.

  

   Знали все меня - знал и стар и млад,

   И широкий дол, и дремучий лес;

   А теперь на мне кандалы гремят,

   Вместо песен я слышу звук желез.

  

   Как доказательство, что в натуре Полежаева лежало много человеческих элементов, выписываем его стихотворение на погребение девушки:

  

   Я видел смерти лютый пир -

   Обряд унылый погребенья:

   Младая дева вечный мир

   Вкусила в мгле уничтоженья.

   Не длинный ряд экипажей,

   Не черный флер и не кадилы,

   В толпе придворных и пажей

   За ней толпились до могилы.

   Ах, нет! простой досчатый гроб

   Несли чредой ее подруги,

   И без затейливой услуги

   Шел впереди приходский поп.

   Семейный круг и в день печали

   Убитый горестью жених,

   Среди ровесниц молодых,

   С слезами гроб сопровождали.

   И вот уже духовный врач

   Отпел последнюю молитву,

   И вот сильнее вопль и плач...

   И смерть окончила ловитву!

   Звучит протяжно звонкий гвоздь,

   Сомкнулась смертная гробница -

   И предалась, как новый гость,

   Земле бесчувственной девица.

   Я видел все, в немой тиши

   Стоял у пагубного места,

   И в глубине моей души

   Сказал: прости, прости, невеста!

   Невольно мною овладел

   Какой-то трепет чудной силой,

   И я с таинственной могилой

   Расстаться долго не хотел.

   Мне приходили в это время

   На мысль невинные мечты,

   И грусти сладостное бремя

   Принес я в память красоты.

   Я знал ее - она, играя,

   Цветок недавно мне дала,

   И вдруг бледнея, увядая,

   Как цвет дареный, отцвела. ¹²³

  

   Полежаев свободно владел и языком и стихом: изысканность и неточность в выражениях происходили у него от небрежности в труде и недостатка развития. Он часто как будто играл стихом, выбирая трудные по короткости стихов размеры, где одна рифма могла бы стать непреоборимым препятствием. Можно ли выказать больше одушевления, чувства и в таких прекрасных стихах, как в пьесе "Песнь погибающего пловца", писанной двухстопными хореями с рифмами:

  

   Вот мрачится

   Свод лазурный!

   Вот крутится

   Вихорь бурный!

   Ветр свистит,

   Гром гремит,

   Море стонет -

   Путь далек...

   Тонет, тонет

   Мой челнок!

  

   Все чернее

   Свод надзвездный,

   Все мрачнее ¹²⁴

   Воют бездны!

   Глубь без дна!

   Смерть верна!

   Как заклятый

   Враг грозит,

   Вот девятый

   Вал бежит!..

  

   Горе, горе!

   Он настигнет,

   В шумном море

   Чолн погибнет!

   Гроб готов!..

   Треск громов

   Над пучиной

   Ярых вод

   Вздох пустынный

   Разнесет!..

  

   Дар заветный

   Провиденья,

   Гость приветный

   Наслажденья, -

   Жизнь иль миг!

   Не привык

   Утешаться

   Я тобой,

   И расстаться

   Мне с мечтой!

  

   Сокровенный

   Сын природы,

   Неизменный

   Друг свободы, -

   С юных лет

   В море бед

   Я направил

   Быстрый бег,

   И оставил

   Мирный брег!

  

   На равнинах

   Вод зеркальных,

   На пучинах

   Погребальных

   Я скользил,

   Я шутил

   Грозной влагой,

   Смертный вал

   Я отвагой

   Побеждал!..

  

   Как минутный

   Прах в эфире,

   Бесприютный

   Странник в мире,

   Одинок,

   Как челнок,

   Уз любови

   Я не знал,

   Жаждой крови

   Не сгорал!

  

   Парус белый,

   Перелетный,

   Якорь смелый,

   Беззаботный,

   Тусклый луч

   Из-за туч,

   Проблеск дали

   В тьме ночей,

   Затемняли

   Мне друзей!

  

   Что ж мне в жизни

   Безызвестной,

   Что в отчизне

   Повсеместной?

   Чем страшна

   Мне волна?

   Пусть настигнет

   С вечной мглой,

   И погибнет,

   Труп живой!

  

   Все чернее

   Свод надзвездный!

   Все мрачнее

   Воют бездны!

   Ветр свистит,

   Гром гремит,

   Море стонет -

   Путь далек...

   Тонет, тонет

   Мой челнок!

  

   "Валтасар" может служить доказательством необыкновенной способности Полежаева переводить стихами. Только ему надо было переводить что-нибудь, гармонировавшее с его духом, и преимущественно лирические произведения, по причине субъективной настроенности его натуры. Но неразвитость его была причиною неудачного выбора пьес для перевода. Полежаев с жадностию переводил водяные "медитации" Ламартина, которые всего вернее можно назвать "риторическими разглагольствованиями". Он перевел их с полдюжину, и притом самых длинных. Переводы его прекрасны и если чрезвычайно скучны, то это уж вина Ламартина, а не Полежаева.

   Мы выше сказали, что натура Полежаева была чисто субъективная. Поэтому настоящим его призванием была лирическая поэзия, и все попытки его на поэмы были весьма неудачны. Поэма его "Кориолан" отличается риторическим характером; звучных стихов в ней много, но поэтических весьма мало. Этому причиною и неразвитость его: он не понимал ни духа римского народа, ни исторического значения избранного им героя. И потому содержание его "Кориолана" - общие риторические места. То же можно сказать, не боясь ошибиться, и о другой его поэме "Видение Брута".

   Даже и лирические его произведения, отличающиеся длиннотою, относятся к таким же неудачным попыткам, как, например, пьеса "Герменчугское кладбище". Впрочем, длинные лирические произведения и у какого угодно поэта редко бывают хорошими произведениями.

   Полежаев много писал в сатирическом роде, - и это самые неудачные, самые жалкие его попытки. Таковы: "Иман-Козел", "День в Москве", "Кредиторы", "Чудак", "Автор и читатель" и разные мелочи. Все они отзываются дурным тоном харчевен и простонародных рестораций, и могут восхищать своим остроумием разве ту почтенную публику, которая с господскими шубами на руках присутствует в коридорах театров и прихожих домов. Это происходило не от недостатка у поэта в природном остроумии, а от того круга общества, в котором он погубил свой талант, свое счастие и свою жизнь. Следующая пьеска показывает, что он не чужд был юмористической веселости, но что ему недоставало лишь тонкого эстетического такта приличия:

  

   Я был в горах -

   Какая радость!

   Я был в Таркахт -

   Какая гадость!

   Скажу не в смех:

   Аул Шамхала

   Похож не мало

   На русский хлев.

   Большой и длинный,

   Обмазан глиной,

   Нечист внутри.

   Нечист снаружи;

   Мечети с три,

   Ручьи да лужи,

   Кладбище, ров,

   Да рыбный лов,

   Духан, пять лавок,

   И наконец,

   Всему вдобавок,

   Вверху дворец

   Преавантажный

   И двухэтажный,

   Где князь Шамхал

   Сидит и судит

   Всех наповал.

   В большой папахе,

   В цветной рубахе,

   Румян и дюж,

   Счастливый муж

   По царству ходит

   И юных дев

   И в стыд и гнев

   Нередко вводит. ¹²⁵

  

   Нельзя не пожелать, чтоб люди, имеющие право на собственность сочинений Полежаева и так дурно издающие их, - издали бы их опрятно, на хорошей бумаге, без искажения стихов, без грамматических ошибок, без опечаток, а главное - с разбором и с толком, исключив нелепые сатирические пьесы, о которых мы говорили, и плоские эпиграммы ("Картина", "Напрасное подозрение"); надутые и пустозвонные торжественные оды ("В память благотворении", "Гений") и все слабые из мелких лирических пьес. Без этого хлама книжка выйдет небольшая, зато прекрасная по содержанию и необходимая для каждого любителя отечественной литературы. Можно, если угодно, включить в нее и "Оскара Альфского" и все переводы из Ламартина и Делавиня, для почитателей этих поэтов и для образца способности Полежаева к переводам; но в таком случае всех их должно соединить в одном отделе, в конце книги, не мешая с мелкими пьесами. Можно включить в нее и эпические опыты - "Кориолана" и "Видение Брута", как факт ложного развития сильного дарования; но опять с условием - чтоб они были помещены в особом отделе. Вот перечень мелких пьес, которые могут войти в дельное издание сочинений Полежаева: Посвящение другу его А. П. Л-му; Морни и тень Кормала (из Оссиана); Валтасар; Море; Водопад; Живой мертвец; Ожесточенный; Провидение; Цепи; Погребение; Вечерняя заря; Песнь пленного ирокезца; Песнь погибающего пловца; Любовь; Звезда; Песня ("Зачем задумчивых очей"); У меня ль молодца; Там, на небе высоко; Романс ("Пышно льется светлый Терек"); Черкесский романс; Ночь ,на Кубани; Черная коса; Мертвая голова; Гарем; Табак; Тарки; Цыганка; Раскаяние; Лунный свет (из В. Гюго); Ахалук; Призвание; Окно; Отрывок из послания к А. П. Л-му; Черные глаза; Божий суд; Негодование; Грешница; Грусть; Песня ("Долго ль будет вам без умолку итти"); Прощание; Узник; Баю-баюшки-баю. Сверх того, в одном московском журнале, чуть ли не в "Галатее" 1830 года, был напечатан замечательный по своему поэтическому достоинству отрывок из какого-то большого стихотворения Полежаева; мы не помним его названия, но помним стихи, которыми он начинается:

  

   . . . . . . И я в тюрьме...

   Передо мной едва горит

   Фитиль в разбитом черепке,

   С ружьем в ослабленной руке,

   У двери дремлет часовой...¹²⁶

  

   Вот все, что может и должно войти в порядочное издание стихотворений Полежаева. ¹²⁷

   Отличительную черту характера и особности поэзии Полежаева составляет необыкновенная сила чувства, свидетельствующая о необыкновенной силе его натуры и духа, и необыкновенная сила сжатого выражения, свидетельствующая о необыкновенной силе его таланта. Правда, одна сила еще не все составляет: важны подвиги, в которых бы она проявилась; Раппо одарен чрезвычайною силою, но играть чугунными шарами, как мячиками, - еще не значит быть героем. Так, но ведь все же не Раппо ходит смотреть на людей и дивиться им, а толпы людей ходят смотреть на него и дивиться ему. И в сфере своих подвигов, не выше ли он тех людей, которые почитают себя силачами и, кряхтя под тяжестию не по силам, надрываясь от натуги, думают удивлять людей силою!.. Мы не видим в Полежаеве великого поэта, которого творения должны перейти в потомство; мы беспристрастно высказали, что он погубил себя и свой талант избытком силы, неуправляемый браздами разума; но в то же время мы хотели показать, что Полежаев и в падении замечательнее тысячи людей, которые никогда не спотыкались и не падали, выше многих поэтов, которые превознесены ослеплением толпы, и что его падение и поэзия глубоко поучительны; мы хотели показать, что источник всякой поэзии есть жизнь, что судьба всякого могучего таланта - быть представителем известного момента общественного развития и что, наконец, могут падать только сильные, замечательные таланты... При других условиях поэзия Полежаева могла бы развиться, расцвесть пышным цветом и дать плод сторицею: возможность этого видна и в том, что им написано при ложном его направлении, при неестественном развитии. Мы не обинуясь скажем, что из всех поэтов, явившихся в первое время Пушкина, исключая гениального Грибоедова, который один образует в нашей литературе особую школу, - несравненно выше всех других и достойнее внимания и памяти - Полежаев и Веневитинов... К буйной и страдающей музе Полежаева можно применить эти стихи Пушкина:

  

   И мимо всех условий света

   Стремится до утраты сил,

   Как беззаконная комета

   В кругу расчисленном светил...¹²⁸

  

   Комета явление безобразное, если хотите, но ее страшная красота для каждого интереснее мгновенного блеска падучей звезды, случайно возникающей и без следа исчезающей на горизонте ночного неба...

  

  

   Подготовка текста статей: "Разделение поэзии на роды и виды", "Идея искусства", "Общее значение слова литература", "Общий взгляд на народную поэзию и ее значение" - Г. С. Черемина; комментарии к этим статьям - М. Я. Полякова; статей: "Русская литература в 1841 году", "Стихотворения Аполлона Майкова", "Педант", "Руководство к всеобщей истории", "Стихотворения Полежаева", "Похождения Чичикова или мертвые души", "Несколько слов о поэме Гоголя "Похождения Чичикова или мертвые души", "Библиографическое известие", "Литературный разговор, подслушанный в книжной лавке", "Объяснение на объяснение по поводу поэмы. Гоголя "Мертвые души", "Речь о критике", "Стихотворения Баратынского", "Русская литература в 1842 году" и комментарии к ним - С. И. Машинского. Подготовка текста статей: "Параша", "Русская литература в 1843 году", "Парижские тайны" и комментарии к ним - С. П. Бычкова. Подготовка текста статей: "Сочинения Державина", "Русская литература в 1844 году", "Иван Андреевич Крылов", "Кантемир", "Вступление к "Физиологии Петербурга", "Петербург и Москва". "Физиология Петербурга", часть первая и часть вторая", "Тарантас" - и комментарии к ним - А. П. Дубовикова.

  

  

   Поэзия Полежаева привлекла к себе пристальное внимание Белинского еще задолго до того, как он стал профессиональным критиком. Уже в 1829 году, в одном из писем, Белинский цитирует Полежаева, правда, не называя имени автора ("Письма", т. I, стр. 8).

   Первые критические замечания Белинского о Полежаеве встречаются уже в "Литературных мечтаниях". Белинский говорит о нем, как о крупном явлении среди "поэтов пушкинского периода", как о "таланте, правда, одностороннем, но тем не менее замечательном". Он отрицательно оценивает переводы Полежаева, его "шутливые стихотворения" и "заказные стихи", но рекомендует читателю те произведения поэта, "которые имеют большее или меньшее отношение к его жизни". Общая оценка Полежаева в "Литературных мечтаниях" двойственна. Наряду с ярким поэтическим дарованием Белинский видит в Полежаеве "несчастную жертву духа того времени", выразившим полное неведение реальной жизни: отсюда - бесплодные обольщения и разочарования.

   Двойственное и противоречивое восприятие творчества Полежаева характерно для Белинского и в небольшой рецензии, посвященной сборнику стихов "Кальян", напечатанной в 1836 году в 5-м номере "Молвы". Два с половиной года спустя Белинский написал новую рецензию о Полежаеве (на сборники "Кальян" и "Арфа", - "Московский наблюдатель", 1839, ч. I, N 1). Это был период так называемого "примирения" Белинского с "разумной действительностью". Главный недостаток поэта Белинский видит в его склонности к "сатирическому роду", в том, что его поэзия представляет собой "стон нестерпимой муки субъективного духа", а не гимн "прекрасному бытию, объективно созерцаемому". Резко подчеркивает также критик несовершенство поэтической формы произведений Полежаева.

   Изменение идейно-эстетических позиций Белинского в начале 40-х годов привело к пересмотру его отношения и к Полежаеву. Хотя Белинский не безоговорочно принимает поэзию Полежаева, но в его оценке появляются новые критерии. Главным их них оказывается "содержание". Белинский акцентирует мысль об ограниченности содержания его творчества. Белинский пишет о Полежаеве "как о поучительном примере необузданной силы без содержания". Этот тезис был положен в основу комментируемой статьи.

   По мнению Белинского, Полежаев выразил те черты романтического мироощущения, которые были уже пройденным этапом в русской поэзии. Потому даже самая мощная художественная индивидуальность была бы бессильна создать на такой основе подлинное произведение искусства.

   Белинский называет Полежаева поэтом необыкновенной силы чувства. Но для поэзии мало не только "гладкости" и "звучности" стиха, - для нее недостаточно и одного чувства. Ей необходима еще мысль. Отражая действительность, художник должен отразить и свой взгляд на нее, свое отношение к ней, воплотить "думу" своего времени. И чем талантливее поэт, "тем более выражается в нем эта дума его времени".

   Но почему поэзия Полежаева не развилась как поэзия содержания, почему талант поэта не раскрылся в полную меру таившихся в нем возможностей? Белинский видел причину этого в трагически сложившихся обстоятельствах личной судьбы Полежаева. Но в том, что эти обстоятельства сложились именно так, а не иначе, критик склонен винить самого поэта. Он пишет: "Полежаев не был жертвою судьбы и, кроме самого себя, никого не имел права обвинять в своей гибели".

   Не все выводы Белинского о творчестве Полежаева могут быть признаны правильными. На одно обстоятельство обратил внимание в свое время Добролюбов. В девятой книжке "Современника" за 1857 год он напечатал рецензию на сборник стихов Полежаева (изд. Солдатенкова и Щепкина, М., 1857), к которому была приложена настоящая статья Белинского. Охарактеризовав творчество Полежаева и дав высокую оценку статье Белинского, Добролюбов указал на одну фразу в статье великого критика, "которая может дать повод к ложному толкованию". Добролюбов отмечает ошибочность утверждения Белинского о том, что Полежаев не был жертвою судьбы. Добролюбов справедливо рассматривает Полежаева как одну из трагических жертв николаевского режима: "При другой жизненной обстановке не погиб бы этот энергический талант жертвою неровной и бесплодной борьбы". Так воспринимал драму Полежаева и Герцен (ср. "Былое и думы", 1932, т. I, стр. 134-137).

   Следует отметить еще одно обстоятельство. И Белинский, и Добролюбов не знали всей правды о Полежаеве. Его поэзия была исполнена ненависти и революционного протеста против феодально-крепостнического режима Николая I. Многие стихи поэта появились в печати искалеченными и обескровленными цензурой. В них вытравливалось малейшее проявление политической мысли. Вот почему вывод Белинского, что в поэзии Полежаева "мало содержания", может быть сейчас принят лишь с серьезной оговоркой. Восстановление подлинных текстов Полежаева, открытие многих ранее неизвестных его стихов позволило в наше время заново осмыслить творчество этого замечательного поэта, его революционный темперамент и политическую непримиримость, завершившего, по выражению Н. Огарева, "в поэзии первую неудавшуюся битву свободы с самовластием".

   ⁹⁸ (Стр. 239). Из стих. "Вечерняя заря".

   ⁹⁹ (Стр. 239). Сборник Полежаева "Часы выздоровления" был подготовлен к печати автором еще в 1835 году, но не был разрешен цензурой и вышел уже после смерти поэта - в 1842 году. Резкий отзыв Белинского об этом издании объясняется двумя причинами: во-первых, тем, что в книжку был включен ряд стихов Полежаева, поэтические достоинства которых представлялись критику весьма сомнительными, и, во-вторых, чрезвычайной небрежностью, с которой был сделан сборник с точки зрения редакционной и издательской: плохая бумага, большое количество опечаток и, что особенно важно, много стихотворений, известных Белинскому по их первоначальным журнальным публикациям, воспроизведены здесь в крайне изуродованном виде и выглядели "оборышами".

   ¹⁰⁰ (Стр. 244). Намек на только что закончившееся посмертное издание собрания сочинений Пушкина, редактированное Жуковским, Вяземским и Плетневым (1838-1841). В основу группировки текстов здесь был положен принцип не хронологический, а "родовой", жанровый. Причем деление было установлено очень дробное, произвольное и сбивчивое, препятствовавшее восприятию творчества поэта в его идейном и художественном развитии.

   ¹⁰¹ (Стр. 245). Намек на Н. М. Языкова. В 1842 году он напечатал в "Современнике" (т. XXV) стих. "Иоганнисберг". В следующем году оно было перепечатано в "Москвитянине" (1842, ч. II, N 3). Выделенные Белинским курсивом слова являются цитатой из этого стихотворения:

  

   Вино первейшее. Струею золотой

   Оно бежит в стакан, не пенно, не игриво,

   Н