Белый Андрей - Вл. Муравьев. "Ударил серебряный колокол"

олодых сил, сознание того, что произведение получается,- это радостное ощущение вдохновения, которое тогда пережил Андрей Белый, сохранилось в его памяти на всю жизнь со всей его яркостью, и свет этого вдохновения отразился и в воспоминаниях, написанных более трех десятилетий спустя.

   "Помню таяние снега страстной; жару, раннюю Пасху, крик зорь; и мы с гимназистом Сережей бродили - Арбатом, Пречистенкой; я - искал видеть "даму", а он - гимназистку свою, увлекая меня на Пречистенку (я же его возвращал на Арбат); мы круто писали зигзаги в кривых переулках; картина весны, улиц и пешеходов - вдруг вырвалась первой частью "Симфонии", как дневник...

   И вот сдали физику; перед ботаникой оказывался ряд пустых дней; расцветает сирень; уже - троицын день; вечер: я - над Арбатом пустеющим, свесясь с балкона, слежу за прохожими; крыши уже остывают; а я ощущаю позыв: бормотать; вот к порогу балкона стол вынесен; на нем свеча и бумага; и я - бормочу; над Арбатом, с балкончика; после - записываю набормотанное. Так - всю ночь: под зарею негаснущей.

   Уже три часа ночи; духов день; не ложась, я дописываю. Вот вторая часть кончена; резкий звонок: то неожиданно нагрянул ко мне Сережа, из Дедова; ему и прочел не просохшую еще рукопись...

   - В Дедово - едем, читать родителям,- сказал мне Сережа; и потащил".

   После чтения "Симфонии" Андрей Белый услышал от Сергея Михайловича Соловьева две знаменательные фразы: "Вы - писатель" и "Мы "Симфонию" напечатаем". О том, что значили для Андрея Белого сказанные тогда, в то время, эти слова, он свидетельствует в воспоминаниях: "Не будь Соловьевых, "писатель" к 1903 году совсем бы исчез с горизонта; но Соловьевы меня тут поддержали всемерно".

   Третья часть "Симфонии" была также написана на едином дыхании в июне, "меж первым и пятым июнем", четвертая - в июле.

   Решено, что для издания необходим псевдоним: Борис Бугаев, как студент, не имел права выступать в печати, к тому же его останавливало и то, что фамилия отца, человека известного в Москве, будет стоять на "декадентской" книжке, и это может быть ому неприятно. Андрей Белый, "ломая голову над псевдонимом", предложил "Борис Буревой". М. С. Соловьев отклонил его: "Нет, когда узнают, что автор - вы, то будут смеяться: это не Буревой, а Бори вой..." Андрей Белый пишет, что его псевдоним придумал М. С. Соловьев, "руководствуясь лишь сочетанием звуков, а не аллегориями". Наверное, так и было в тот момент, когда изобретался псевдоним, рассуждений о его значении не было, но тем. не менее подспудный смысл, кажется, довольно прозрачен. Белый цвет имел в жизни и творчестве Андрея Белого особое, значащее, символическое значение: он в "Северной симфонии" олицетворяет доброе, светлое, явно авторское начало; в обыденной жизни Андрей Белый с Сережей Соловьевым играли "в белый цвет" - сложную сюжетную игру борьбы мрака со светом. Имя же - христианского апостола, первого легендарного просветителя славян - также логично в приложении его к автору произведения, которое претендует на проповедь нового учения. Таким представляется возможный ход рассуждений при создании псевдонима.

   М. С. Соловьев предложил рукопись "Симфонии" издательству "Скорпион" - В. Я. Брюсову. Брюсов нашел "Симфонию" "прекрасным произведением" и сообщил, что издательство принимает ее, но выпустить в свет из-за отсутствия средств сможет только в будущем году. Соловьев решает издавать за собственный счет. Книга выходит с маркой издательства "Скорпион" в мае 1902 года.

   "Книга,- отметил Андрей Белый,- в кругу знакомых имела успех скандала".

   Псевдоним был раскрыт не сразу, некоторое время авторство "Симфонии" приписывал Брюсову. Андрею Белому пришлось выслушать от знакомых немало насмешек над "декадентской" книжкой. Однако все - публика, критики,- безо всяких сомнений и оговорок отнесли "Симфонию" к произведениям нового направления литературы - символизма.

   Андрей Белый считал "Симфонию" своим лучшим произведением. Но авторские пристрастия субъективны, и критика и литературоведение с ним не всегда согласны. Но то, что это самое дорогое ему сочинение, несомненно. Кроме того, в нем найдено и содержится почти все, что потом Андрей Белый будет разрабатывать на протяжении всего творческого пути: темы, идеи, круг образов, художественный язык.

   Принципиальное отличие тональности этой "Симфонии" (музыкальная тональность у Андрея Белого имеет не только изобразительное, но и смысловое значение) от "Северной" отмечено подзаголовком: если первая обозначена как "1-я, героическая", то вторая- "2-я, драматическая". "Драматичность" второй симфонии, при сохранении симфонической формы, выражается введением нового пласта действительности, от вневременности и условной территориальности, от высокой легендарной сказочности автор переходит к изображению Москвы 1901 года и своих современников, правда, и Москва и ее жители как бы растворяются в каком-то фантастическом мифе о городе и них самих, они одновременно и реальны и фантастичны.

   Содержание второй симфонии - вечная тема литературы и искусства: противостояние великого, светлого, чистого, творческого темному, ложному, косному, приспособленческому, противостояние творца и черни; с одной стороны - предчувствие "света", "зорь", желание ослепительного сияния солнца (тема солнца, стремления к солнцу - основная тема, основной образ и поэзии и прозы Андрея Белого этих лет), с другой стороны - косное стремление выдать за солнце домашнюю лампу и утопить в рассуждениях и толкованиях великие идеи. Андрей Белый представляет в "Симфонии" галерею ложных пророков. "Сеть мистиков покрыла Москву",- пишет он. Внешне они имитируют настоящую "мудрость": "Все собирающиеся в этом доме, помимо Канта, Платона и Шопенгауэра, прочитали Соловьева, заигрывали с Ницше и придавали великое значение индусской философии", но оказывается, что в действительности истина их не интересует, их интересы и деятельность или эгоистичны, или преследуют "ложные идеи", или просто глупы.

   Идея ложного пророчества, идущая от Евангелия,- "которые называют себя апостолами, а они не таковы" - чрезвычайно занимает Андрея Белого, потому что история показала, что много высоких идей было погублено извращением и перетолкованием их в корыстных целях. Сюжет о приходе Антихриста под видом Христа разрабатывался им в юношеской мистерии "Пришествие".

   Но разоблачением мистического шарлатанства ни в коей мере не ограничивается содержание "Симфонии"; авторская мысль, составляющая ее идею,- вера в окончательную победу истины, в прозрение человечества, разоблачение ложных пророков и познание истины - одна из главных мыслей христианства. Среди источников своего мировоззрения и творчества Андрей Белый в книгах своих воспоминаний, написанных и изданных в тридцатые годы, не мог с достаточной ясностью назвать один из основополагающих - Евангелие. Но оно должно быть названо, так как основа его мировоззрения - христианская этическая идея, правда воспринятая по-своему, субъективно. Говоря о Евангелии как священном, религиозном сочинении, мы забываем, что это - величайшее художественное произведение, в том числе и с точки зрения художественной формы, и художественное воздействие Евангелия Андрей Белый также испытал на себе.

   В том же 1901 году, когда создана вторая симфония, в сентябре Сергей Соловьев знакомит Андрея Белого со стихами своего родственника, петербургского студента Александра Блока. "Было ясно сознание: этот огромный художник - наш, совсем наш, он есть выразитель интимнейшей нашей линии московских устремлений",- передает Андрей Белый свое первое впечатление о стихах Блока. Его поражают совпадения строк Блока с тем, что пишет он сам. Параллельность, близость, совпадения будут отмечаться постоянно, вплоть до "Двенадцати" и написанной той же ранней весной 1918 года Андреем Белым поэмы "Христос воскрес".

   В статье "Александр Блок" Брюсов писал: "Еще совсем юноша, А. Блок примыкал тогда, хотя жил в Петербурге, к небольшому московскому кружку молодых поэтов (Андрей Белый, С. Соловьев и др.)". Тогда еще нельзя было предвидеть, что "небольшой московский кружок" станет огромным явлением русской литературы, окажет решающее влияние на ее развитие и сохранит это влияние до настоящего времени.

   В "московском кружке" вторая симфония встретила полное понимание. "По-моему, это вещь грандиозная",- пишет С. Соловьеву А. Блок еще до знакомства с Андреем Белым. Позже он написал рецензию на нее, о которой редактор, печатавший ее, П. Перцев, в своих воспоминаниях говорит: "Статья... была настолько лирически-субъективна, представляла, собственно, не "критическую" статью, а такой зов другой, родной души, что мы поместили ее даже не в отделе "Литературной хроники", а в отдел "Из частной переписки"... Так вместо рецензии получилось еще одно стихотворение из цикла Прекрасной Дамы, которое только прозаическая форма не допустила в сборник".

   Московский кружок Андрея Белого, состоявший из его друзей и знакомых, близких по взглядам, в 1901-1904 годах расширился, в него входили и литераторы, и музыканты, и ученые, собственно, это был не литературный кружок, а литературно-философское общество с широкими интересами. Они называли себя "аргонавтами", в память о мифических путешественниках, отправившихся за золотым руном.

   Вообще значение дружеских кружков, объединений в утверждении нового направления, стиля, школы в литературе и искусстве, как показывает история, необычайно велико. Создание кружка "аргонавтов" также сыграло огромную роль в утверждении в русской литературе молодых символистов (или, как их называют еще в литературе, младосимволистов).

   Среди прочих элементов кружка обязательно в нем культивировался свой язык, свои словечки со своими, условными, значениями, своя мифология. Так бывало всегда: и у немецких романтиков-мистиков конца XVIII века, и в реалистичнейшей горьковской "Среде". Описывая язык "аргонавтов", Андрей Белый говорит:

   "...многое в стиле обращения друг к другу, в стиле даже восприятия друг друга может показаться ненатуральным, ходульным: виноват не я, а время: в настоящее время так не говорят, не шутят, не воспринимают друг друга, а в 1902-1904 годах в наших кружках так именно воспринимали друг друга, так именно шутили; многие из каламбурных метафор того времени теперь выглядели бы мистикой; например, мифологический жаргон наших шуток теперь непонятен; ну кто станет затеивать в полях "галоп кентавров", как мы, два химика и этнограф (я, С. Л. Иванов, В. В. Владимиров)?

   Но "кентавр", "фавн" для нас были в те годы не какими-нибудь "стихийными духами", а способами восприятия, как Коробочка, Яичница, образы полотен Штука, Клингера, Бёклина; музыка Грига, Ребикова; стихи Брюсова, мои полны персонажей этого рода; поэтому мы, посетители выставок и концертов, в наших шутках эксплуатировали и Бёклина, и Штука, и Грига; и говорили: "Этот приват-доцент - фавн". <...>

   В XVIII веке носили парики и Матрену называли Пленирой; в XIX веке сняли парики; в 1901 году студенты-естественники говорили: "Здесь бегал фавн"; под фавном же разумели... приват-доцента Крапивина".

   Кружковая мифология "аргонавтов" мифологизировала вею жизнь кружковцев, которые распространили миф на все окружающее, населили иллюзорно реальными мифическими существами; Андрей Белый даже отпечатал их визитные карточки и рассылал знакомым, они вошли в творчество кружковцев: Владимиров рисовал кептавров, Андрей Белый писал о них стихи. Одной из задач своей творческой программы они считали возрождение мифа в жизни и культуре.

   Этот мифический мир юности, широко представленный в его ранних произведениях, всегда оставался дорог Андрею Белому.

  

   Ныряя в сумерок дубравный,

   Здесь суматошливые фавны

   Язык показывают свой,

   И бродит карла своенравный,

   Как гриб, напучась головой...

  

   И кто-то скачет вдоль дороги,

   Свои вытягивая ноги

   На перепрелый, серый пень...

   Маячит - сумрак черноногий;

   И плачет белоногий день,-

  

   это строки из стихотворения "Лес", написанного в 1931 году в подмосковном дачном Кучине, где Андрей Белый жил летом в последние годы.

   В то время, когда вторая симфония печатается, Андрей Белый пишет третью; он собирается "написать ряд "Симфоний" и выставить в них рой религиозно-философских чудаков".

   В третьей симфонии - "Возврат" - опять представлена та же среда, что и во второй, те же гротескные характеристики, широкий спектр интеллектуальных интересов, но главной темой "Возврата" становится тема бесконечности жизни в ее повторяемости от древнейших правремен, в возврате. Про главного героя третьей симфонии магистранта-химика Хандрикова он пишет: "Каждая вселенная заключает в себе Хандрикова... А во времени уже не раз повторялся Хандриков". Как основную идею "Возврата" Андрей Белый (в книге воспоминаний "На рубеже двух столетий") выделяет в нем мысль: "Мы живем одновременно и в отдаленном прошедшем, и в настоящем, и в будущем. И нет ни времени, ни пространства. И мы пользуемся всем этим для простоты".

   Воспоминания о прабытии, по Андрею Белому, сохраняются в подсознании человека, но заглушены его сознательной жизнью и пробуждаются, когда отступает сознание. Так и к Хандрикову только в сумасшествии возвращается прапамять.

   В "Возврате" две сюжетные линии - линия видений Хандрикова, мифическая, и линия московского быта, изображенная реалистически и сатирически.

   Работа над третьей симфонией продолжалась в течение трех лет, и была она издана лишь в 1905 году. В "Возврате" в отличие от предыдущих симфоний более четок сюжет, его повествовательность нарушает принятые Андреем Белым для этого жанра принципы, и, видимо, поэтому в издании 1922 года он убирает подзаголовок "Третья симфония" и ставит более нейтральное "повесть". Правда, позже, в середине двадцатых годов, составляя проект собрания сочинений (неосуществленного), он возвращает прежнее жанровое определение.

   Цикл симфоний Андрея Белого завершает четвертая симфония "Кубок метелей" (издана в 1908 г.). Она вобрала в себя его духовный и общественный опыт лет, отмеченных социальными и личными бурями, опыт, заключавший в себе тяжкие испытания и разочарования и в то же время принесший ему новые надежды. Первые наброски "Кубка метелей" сделаны в июне 1902 года, затем с перерывами Андрей Белый возвращался к работе над книгой, дописывая и кардинально переделывая, в 1905-1906 годах и позднее.

   В "Кубке метелей" он вновь разрабатывает и совершенствует симфоническую форму, теоретические основы которой излагает в предпосланном симфонии предисловии.

   Там же, в предисловии, он раскрывает идею четвертой симфонии: "В предлагаемой симфонии я хотел изобразить всю гамму той особого рода любви, которую смутно предощущает наша эпоха, как предощущали ее и раньше Платон, Гете, Данте,- священной любви... Должен оговориться, что пока я не вижу достоверных путей реализации этого смутного зова от любви к религии любви".

   "Кубок метелей" - произведение исповедальное и страстное. Посылая книгу Блоку "с нежной надписью", он просит: "Дорогой Саша, напиши мне, если Тебе не трудно, что Ты слышал о "Симфонии". Она самая искренняя моя из всех 4-х, наиболее трудная для понимания; ...Никто ее, кажется, не принимает. Не верят, что от очень большой искренности она писана". Андрей Белый в своей искренности, не щадя себя, не щадил никого, поверяя высокой и нелицеприятной мерой взгляды современников, находя в них позу, ложь, притворство, он называет их настоящими именами (в отличие от измененных имен второй симфонии), изображает в карикатурном виде, среди них близкие знакомые и друзья: Федор Сологуб, Ремизов, Городецкий, Блок... Четвертая симфония вызвала почти всеобщую обиду и резко критические отзывы. Блок ответил: "Я прочел "Кубок метелей" и нашел эту книгу не только чуждой, но глубоко враждебной мне по духу". Андрей Белый был огорчен, но остался уверен в своей окончательной творческой правоте. "Брань, которой встретила критика мою книгу, и непонимание ее со стороны лиц, сочувствовавших доселе моей литературной деятельности,- писал он тогда,- все это укрепляет меня в мысли, что оценка этого произведения (окончательное осуждение или признание) в будущем". Время подтверждает его правоту. Признание этой книги - ее замечательной музыкальности и живописности, светлой страсти, глубины наблюдений и мыслей,- к сожалению, еще не наступило, она так ни разу и не была переиздана, но шаг к признанию был сделан в 1910 году, когда Блок, после двухлетнего разрыва, смог более объективно судить о четвертой симфонии Андрея Белого и написал ему: "Милый Боря!.. Часто думаю о Тебе. Я перечитывал "Кубок метелей" - совсем по-новому; но когда-нибудь буду перечитывать его еще иначе и еще лучше".

  

   Пожаром склон неба объят...

   И вот аргонавты нам в рог отлетаний

   трубят...

   Внимайте, внимайте...

   Довольно страданий!

   Броню надевайте

   из солнечной ткани!

  

   Зовет за собою

   старик аргонавт,

   взывает

   трубой

   золотою:

   "За солнцем, за солнцем, свободу любя,

   умчимся в эфир

   голубой!.."

  

   Старик аргонавт призывает на солнечный пир,

   трубя

   в золотеющий мир.

   (Андрей Белый. "Золотое руно". 1903)

  

   Работу над романом "Котик Летаев" Андрей Белый начал в 1915 году. Этот роман, по замыслу автора, должен был стать первой частью, первоначально названной им "Годы младенчества", "огромного романа "Моя жизнь".

   Замысел создания автобиографической эпопеи (как впоследствии он охарактеризует свою мемуарную прозу) быстро расширялся и углублялся. Сначала Андрей Белый предполагал, что роман "Моя жизнь" будет третьей частью трилогии, обрисовывающей Россию начала века, двумя предыдущими которой он считал романы "Серебряный голубь" и "Петербург", но затем этот замысел обрел полную самостоятельность и, в свою очередь, разросся и, как пишет Андрей Белый в ноябре 1915 года Р. В. Иванову-Разумнику, "грозит быть трехтомием". Тогда же первая часть первого тома получает название "Котик Летаев".

   По плану автора, роман "Моя жизнь" должен был состоять из семи частей: "Котик Летаев" (годы младенчества), "Коля Летаев" (годы отрочества), "Николай Летаев" (юность), "Леонид Ледяной" (мужество), "Свет с востока" (восток), "Сфинкс" (запад), "У преддверия Храма" (мировая война), то есть охватывал всю его жизнь, до дня возникновения замысла. Притом, отмечает Андрей Белый, "каждая часть - самостоятельное целое". Осуществлен этот замысел был лишь частично, фактически окончательно доработанной частью стал лишь "Котик Летаев". Но надобно сказать, что "самостоятельность" этого романа оказалась более самостоятельной, чем предполагал автор: повествование о годах младенчества требовало выполнения совсем иной задачи и иными художественными средствами, чем о последующей жизни.

   В 1892 году в малоизвестном сборнике "Русским матерям" Л. Н. Толстой напечатал отрывок из незаконченной рукописи "Моя жизнь" - "Первые воспоминания", в котором он, приводя два очень неотчетливых воспоминания, которые только и помнятся ему из первых пяти лет жизни, пишет: "Странно и страшно подумать, что от рождения и до трех, четырех лет, в то время, когда я кормился грудью, меня отняли от груди, я стал ползать, ходить, говорить, сколько бы я ни искал в своей памяти, я не могу найти ни одного воспоминания, кроме этих двух. Когда же я начался? Когда начал жить? <...> Разве я не жил тогда, в эти первые года, когда учился смотреть, слушать, понимать, говорить, спал, сосал грудь и целовал грудь, и смеялся, и радовал мою мать? Я жил, и блаженно жил. Разве не тогда я приобретал все то, чем я теперь живу, и приобретал так много, так быстро, что во всю остальную жизнь я не приобрел и '/юо того. От пятилетнего ребенка до меня только шаг. А от новорожденного до пятилетнего - страшное расстояние. От зародыша до новорожденного - пучина. А от несуществования до зародыша отделяет уже не пучина, а непостижимость".

   Андрей Белый, по его словам, обладал "необыкновенно длинной памятью: я себя помню (в мигах), боюсь сказать, а - приходится: на рубеже 3-ьего года (двух лет!). Я помню совсем особый мир, в котором я жил". Конечно, в воспоминаниях Андрея Белого о "первейших событиях жизни" (выражение из "Котика Летаева") кроме феноменальной памяти присутствуют знание взрослого человека, целенаправленные усилия - вспомнить, то есть пробудить подсознательную память, что, как он считает, в силах художника.

   В 1916 году Андрей Белый печатает отрывки "Котика Летаева", в 1917-1918-х - полностью в альманахе "Скифы", в 1922-м - выходит отдельное книжное издание.

   "Котик Летаев" произведение новаторское не только по содержанию, но и по форме. Оно развивало уже найденные им ранее в симфониях принципы, связь с симфониями засвидетельствовал сам автор в объявлении о выходе романа в 1918 году: "Котик Летаев. Симфоническая повесть о детстве". При издании этот подзаголовок, определяющий жанр, был снят, но музыкальное построение частей, подчеркиваемое разными средствами, в том числе типографским набором, совершенно очевидно.

   В романе проходят как бы два уровня изображения, первый - внешних событий, быта. Тут Андрей Белый выступает как замечательный бытописатель, подмечая и фиксируя характерные мелочи старого московского быта, речи, многие из которых сейчас ушли из нашей жизни и забыты; вроде присловья, говорившегося, когда сухарик размачивали в чаю: "а мы его, грешника, в воду", вышедшего из обычая в тридцатые годы. Люди, окружавшие Котика, также точно и достоверно выписанные исторические личности: хотя большинство имен изменено, они легко расшифровываются, это те же персонажи, о которых под их действительными именами он рассказывает в мемуарных книгах "На рубеже двух столетий" и "Начало века".

   Второй уровень романа - внутренняя жизнь, психология ребенка. В предисловии к неосуществленному изданию "Котика Летаева" в 1928 году Андрей Белый объясняет особенность психологии раннего детства: "...дети иначе воспринимают факты; они воспринимают их так, как воспринял бы их допотопный взрослый человек. Вырастая, мы это забываем; проблема умения, так сказать, внырнуть в детскую душу связана с умением раздуть в себе намек на угаснувшую память - в картину. Это и есть тема "Котика". <...> Ребенок начинает сознавать еще в полусознательном периоде; он сознает, например, процессы роста, обмена веществ, как своего рода мифы ощущений; <...> всякую метафору он переживал, как реальность; отсюда - органический мифологизм, сон наяву, от которого позднее освобождается сознание (после 4-х лет); сперва ребенок верит в реальность метафорических миров (Андрей Белый приводит пример: если в выражении "он упал в обморок" ребенку не объяснить метафору упал, "ребенок же думает: обморок - нечто вроде погреба, куда падают; и миф - готов"); потом играет в них период "сказки"; и потом уже: ребенок мыслит абстракциями".

   Андрей Белый много раз повторял, что его язык - "косноязычие". Действительно, при поверхностном, внешнем чтении он бывает невнятен, непонятен, вроде бы повторяет одно и то же, но это лишь внешнее, ленивое впечатление: Андрей Белый - великолепный стилист, но при этом, прежде всего, он ставит своей задачей словом как можно точнее передать чувство, движение мысли и обостренно ощущает их невыразимость ("как сердцу высказать себя"), поэтому ищет, ищет точного словесного соответствия, развивая, уточняя, присоединяя определение к определению, слово к слову,- и при всей невыразимости чувства словом достигает удивительного сближения их.

   Современная критика писала о "невнятице", непонятности "Котика Летаева", но приведем лишь один отзыв на первую полную публикацию 1918 года, отзыв Сергея Есенина: "Мы очень многим обязаны Андрею Белому, его удивительной протянутости слова от тверди к вселенной. Оно как бы вылеплено у него из пространства. <...> В "Котике Летаеве" - гениальнейшем произведении нашего времени - он зачерпнул словом то самое, о чем мы мыслили только тенями мыслей, наяву выдернул хвост у приснившегося ему во сне голубя и ясно вырисовал скрытые от нас возможности отделяться душой от тела, как от чешуи". Рецензия Сергея Есенина о романе Андрея Белого называется "Отчее слово".

   Творческое наследие Андрея Белого огромно, при жизни им было издано 46 книг (не считая переизданий), напечатано около 400 статей, очерков, рассказов, большое количество стихотворений, поэм. Но многое осталось неопубликованным, незавершенным. Кроме того, необходимо учитывать еще его эпистолярное наследие, им написаны тысячи писем, из которых опубликована лишь небольшая часть, правда, среди опубликованного такая значительная переписка, как переписка с Блоком. Письма Андрея Белого в большинстве своем тесно связаны с его художественным творчеством и критикой, иногда просто переходят в художественное произведение (как было, например, с письмами к Морозовой) или в критическую, философскую статью. Можно формально разделить произведения Андрея Белого по жанрам, но это разделение будет весьма условным по существу, потому что, относя произведение к тому или иному жанру, придется тут же делать оговорки: об элементах научного трактата в романе, художественной прозы в статье, романности в мемуарах и мемуарности в повести. Все написанное Андреем Белым - единый акт художественного самовыражения (вернее, выражения эпохи). А. М. Горький назвал его творчество единым миром, планетой.

   В 1922 году в письме к Б. А. Пильняку, которого тогдашняя критика считала последователем и подражателем Андрея Белого, он пишет: "...Белый, человек очень тонкий, рафинированной культуры, это писатель на исключительную тему, существо его - философствующее чувство, Белому нельзя подражать, не принимая его целиком, со всеми его атрибутами как некий своеобразный мир,- как планету, на которой свой - своеобразный - растительный, животный и духовный миры".

   Мир Андрея Белого, в который советскому читателю, как и во многие другие духовные миры отечественной культуры, в течение многих десятилетий был закрыт доступ, что трагически обеднило духовный и интеллектуальный потенциал нескольких поколений, теперь начинает становиться доступным. Мир - малоизвестный, неисследованный, но обещающий замечательные открытия и глубокие откровения.

   Его симфонии - начало творческого пути писателя и мыслителя. Глубже и вернее понимает книгу тот, кто приступает к ее чтению с начала, с первых страниц.