Лѣсковъ - писатель-анекдотистъ.
Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908
Два года тому назадъ умеръ Лѣсковъ, и смерть его прошла почти незамѣченной. Нѣсколько обычныхъ некрологовъ, двѣ-три широковѣщательныхъ статьи, написанныхъ друзьями покойника, - вотъ и все, въ чемъ выразилось вниман³е общества къ писателю, въ свое время дѣлавшему большой шумъ. И въ этой холодности общественнаго мнѣн³я сказался тотъ общественный судъ, приговоры котораго всегда справедливы, потому что ни подкупить его, ни запугать нельзя. Это былъ приговоръ надъ человѣкомъ, дарован³я котораго были растрачены какъ-то зря, безъ пользы для кого бы то ни было. Еще при жизни Лѣсковъ былъ уже мертвымъ писателемъ, мало привлекавшимъ вниман³е своими послѣдними произведен³ями, хотя они были ни хуже, ни лучше всего, что онъ писалъ раньше. Тотъ же анекдотическ³й характеръ содержан³я, та же грубоватая манера въ отдѣлкѣ, та же вычурность, дѣланность языка, излюбленныя словечки, кривлянье и ломанье. Что-то мертвое было всегда въ Лѣсковѣ, но раньше около его имени виталъ нѣк³й специфическ³й запахъ, затхлый запахъ клеветническихъ извѣтовъ доносительнаго характера и лицемѣрнаго благочест³я. Постепенно онъ выдыхался, и по мѣрѣ того, какъ жизнь шла впередъ, въ Лѣсковѣ сильнѣе сказывались его двѣ основныя черты, какъ писателя - анекдотъ и вычурность. Было любопытно читать его анекдоты, но они тутъ же и забывались. Теперь одолѣть двѣнадцать томовъ анекдотовъ, заключенныхъ въ тяжелую, неудоваримую форму, это трудъ тяжк³й и неблагодарный.
Писатель-анекдотистъ, такимъ выступилъ Лѣсковъ въ литературѣ и такимъ же закончилъ свою писательскую дѣятельность. Все, что проходило передъ нимъ, интересовало его лишь съ точки зрѣн³я курьезнаго сюжетца. Уловить болѣе глубокое содержан³е жизни, разобраться среди многочисленныхъ течен³й ея, уяснить себѣ ихъ смыслъ - на это у Лѣскова никогда не хватало ни ума, ни таланта. Его захватывала только внѣшность явлен³я, суть же его ускользала всецѣло. Пер³одъ общественной жизни, наиболѣе богатой содержан³емъ, каковы были шестидесятые годы, отразился въ произведен³яхъ Лѣскова въ видѣ ряда курьезныхъ анекдотовъ, тщательно нанизанныхъ имъ и подобранныхъ такъ, чтобы все грязное, весь хвостъ, существующ³й въ каждомъ движен³и, получилъ въ глазахъ читателя значен³е главнаго содержан³я. Если бы представить себѣ такой невозможный случай, что вся богатѣйшая литература того времени исчезла, и сохранился бы одинъ Лѣсковъ съ его "Соборянами", "Некуда", "На ножахъ", "Загадочною личностью" и прочимъ,- получилась бы прекурьезная для читателя, незнакомаго съ тѣмъ временемъ, картина: собран³е невозможныхъ уродцевъ, не только духовныхъ, но физическихъ уродцевъ, какими нехитрая публика заманивается въ разные музеи рѣдкостей. Какъ образчикъ, приведемъ описан³е наглаго нигилиста Термосесова изъ "Соборянъ": "Термосесовъ былъ нѣчто, напоминающее кентавра. При огромномъ мужскомъ ростѣ у него было сложен³е здоровое, но чисто женское: въ плечахъ онъ узокъ, въ тазу непомѣрно широкъ; ляшки какъ лошадиные окорока, колѣни мясистыя и круглыя; руки сух³я и жилистыя; шея длинная, но не съ кадыкомъ, какъ у большинства рослыхъ людей, а лошадиная - съ зарѣзомъ; голова съ гривой вразметъ на всѣ стороны; лицомъ смуглъ, съ длиннымъ, будто армянскимъ носомъ, и съ непомѣрною верхнею губой, которая тяжело садилась на нижнюю; глаза у Термосесова коричневаго цвѣта; съ рѣзкими черными пятнами въ зрачкѣ; взглядъ его присталенъ и смышленъ". Соотвѣтственно этому изображаются и духовныя качества. Персонажи Лѣскова всѣ уголовные преступники, которые воруютъ, насильничаютъ, жгутъ, убиваютъ, лгутъ, поддѣлываютъ подписи и пишутъ фальшивые векселя.
Читая теперь эти увѣсистыя произведен³я, диву даешься, гдѣ авторъ бралъ для нихъ матер³алъ, и какъ-то стыдно дѣлается за литературу, въ которой подобная нелѣпица выдавалась за настоящую жизнь. Но, познакомившись со всѣми произведен³ями Лѣскова, видишь, что Лѣсковъ, собственно говоря, ничего не сочиняетъ. Онъ всегда вѣренъ себѣ и описываетъ то, что видитъ, но видитъ онъ по своему. У него особый недостатокъ зрѣн³я, благодаря которому ему все предоставляется шиворотъ на выворотъ. Такъ, въ послѣдн³й пер³одъ своей писательской дѣятельности, Лѣсковъ увлекся толстовскимъ учен³емъ и началъ подражать Л. Н. Толстому, сочиняя разныя сказан³я на моральныя темы. Содержан³е своихъ сказан³й онъ заимствовалъ изъ "Прологовъ", но что онъ сдѣлалъ съ героями "Прологовъ", - это уму непостижимо! Наивную простоту, съ которой старинный бытописатель описываетъ житейск³я явлен³я, Лѣсковъ превратилъ въ такую ничѣмъ не прикрытую наготу, такъ расписалъ, исказилъ, извратилъ и загрязнилъ, что моральный смыслъ предан³й и высокое значен³е ихъ потонули въ морѣ разведенной Лѣсковымъ грязи. Читая его сказан³я, вы чувствуете, что авторъ наслаждается нескромностью разсказа, не можетъ оторваться отъ нѣкоторыхъ сценъ, любуется ими, всецѣло забывая моральную цѣль, имѣвшуюся въ виду, когда онъ задумалъ сказан³е.
Эта извращенность, присущая Лѣскову, сказывается во всемъ, чего бы онъ ни коснулся. Есть у него рядъ разсказовъ изъ крѣпостной старины, въ которыхъ онъ выступаетъ, конечно, заклятымъ врагомъ крѣпостничества, но и въ нихъ онъ ухитрился выдвинуть на первый планъ особую сторону крѣпостничества. Очень характеренъ въ этомъ отношен³и небольшой очеркъ "Тупейный художникъ", въ которомъ разсказанъ, ужасный случай, но такъ разсказанъ, что эта особая сторона заслоняетъ въ глазахъ автора весь ужасъ содержан³я. Въ концѣ-концовъ читателемъ начинаетъ овладѣвать подозрѣн³е, въ самомъ-ли дѣлѣ авторъ такъ ужъ ненавидитъ крѣпостничество? И какъ сказан³я Лѣскова подрываютъ вѣру въ искренность его благочест³я, такъ его очерки изъ крѣпостного быта заставляютъ заподозрить его взгляды на крѣпостную зависимость. "Памва-лицемѣръ", плотоядно скалящ³й зубъ въ сказан³яхъ, такъ и чудится изъ-за негодующаго автора, сурово осуждающаго старину, отъ нѣкоторыхъ сторонъ которой онъ не можетъ оторваться.
Это двоедуш³е Лѣскова лишаетъ художественной цѣльности всѣ его больш³я вещи и маленьк³е разсказы. Онъ постоянно колеблется и жмется, наконецъ, размахнувшись, дѣлаетъ скачекъ и всегда попадаетъ въ лужу грязи, брызги которой пятнаютъ его лучш³я вещи, какъ, напр., очеркъ "Соборяне". Описан³е быта духовенства, фигуры дьякона Ахилла и отца Захар³и очерчены очень живо, но лукавый бѣсъ, копошащ³йся въ душѣ Лѣскова, и тутъ подтолкнулъ его руку, которая, вырисовывая идеальнаго священника Туберозова, сдѣлала нѣсколько скверныхъ кляксовъ, исказившихъ лицо этого главнаго представителя высокаго духовнаго сана, какъ онъ представляется Лѣскову. Фигура получается дѣйствительно внушительная и для автора очень характерная, тѣмъ болѣе, что устами Туберозова говоритъ постоянно самъ Лѣсковъ. Туберозовъ, по идеѣ, является представителемъ воинствующаго духовенства. Для этого у него всѣ данныя - умъ, энерг³я, стойкость духа и непреклонная вѣра. Чего бы, казалось, больше? Нѣтъ, Лѣсковъ не выдерживаетъ и прибавляетъ къ этимъ высокимъ качествамъ нѣчто, ужъ совсѣмъ гаденькое и низменное, заставляя Туберозова писать доносъ и еще превозноситься этимъ, - "ибо я русск³й, и деликатность съ такими людьми долженъ считать за неумѣстное" (рѣчь идетъ о полякахъ). Такое непониман³е и неразборчивость въ самыхъ простыхъ вещахъ встрѣчаются у Лѣскова на каждомъ шагу. Лѣсковъ даже не догадывается, что человѣку, столь высокому по нравственному типу, какъ его Туберозовъ, никоимъ образомъ не придетъ въ голову доносъ. Но если сопоставить "Памву-лицемѣра", проявившагося въ сказан³яхъ Лѣскова, и скрытаго крѣпостника, притаившагося въ предан³яхъ о "Старыхъ годахъ села Плодомасова", съ этимъ доносомъ, то не получится никакого противорѣч³я, не въ художественномъ образѣ Туберозова, а въ Лѣсковѣ, выглядывающемъ изъ-за Туберозова.
Нравственная нечистоплотность автора, разсѣянная въ этихъ двѣнадцати томахъ, на каждомъ шагу дающая себя чувствовать, дѣлаетъ чтен³е его произведен³й очень тягостнымъ. Получается такое впечатлѣн³е, какъ отъ затхлой, давно не провѣтриваемой комнаты, гдѣ накопилась масса грязи и сору, въ которомъ попадаются вещи интересныя и заслуживающ³я вниман³я. Но докопаться до нихъ - нелегк³й трудъ, и когда на нихъ натыкаешься, настроен³е оказывается уже до того испорченнымъ, что вмѣсто художественнаго впечатлѣн³я испытываешь досаду, зачѣмъ эти хорош³я вещи сюда попади? Таковы, напр., его произведен³я "Овцебыкъ" и "Запечатлѣнный ангелъ". Первое принадлежитъ къ числу раннихъ произведен³й Лѣскова. Оно предшествовало его "Некуда", послѣ котораго Лѣсковъ словно съ горы покатился. Второе явилось какъ бы въ одинъ изъ свѣтлыхъ моментовъ, бывающихъ у каждаго человѣка. Какъ художественное произведен³е, "Запечатлѣнный ангелъ" выше по формѣ, замѣчательно выдержанной, обнаруживающей талантъ, если не крупный по размѣрамъ, за то оригинальный. "Овцебыкъ" глубже по содержан³ю. Его портитъ только обычная манера Лѣскова говоритъ кривляясь, съ ужимочкой, приглядкой, оглядкой и присядкой.
На этой манерѣ стоитъ остановиться. Г. Сементковск³й, которому принадлежитъ критико-б³ографическая статья о Лѣсковѣ, приложенная къ издан³ю его полнаго собран³я сочинен³й, причисляетъ Лѣскова въ первокласснымъ нашимъ писателямъ. "Если мы назовемъ, - говоритъ г. Сементковск³й,- Гончарова, Тургенева, Островскаго, Достоевскаго, Писемскаго, Салтыкова, Л. Н. Толстого, то Лѣсковъ присоединяется къ этой блестящей плеядѣ, какъ талантъ не во всемъ имъ равный, но въ нѣкоторыхъ отношен³яхъ имъ не уступающ³й и превосходящ³й ихъ въ другихъ". Чувствуя, должно быть, что хватилъ нѣсколько грѣха на душу, г. Сементковск³й привлекаетъ къ отвѣту г. Венгерова, заимствуя у него опредѣлен³е особыхъ достоинствъ Лѣскова: "Подходя нѣкоторыми сторонами таланта къ Островскому, Писемскому и Достоевскому, онъ ни одному изъ этихъ великихъ мастеровъ русскаго слова не уступаетъ по чисто-художественнымъ силамъ... Ни у одного русскаго писателя нѣтъ такого неисчерпаемаго богатства фабулы... Въ тѣсной связи съ богатствомъ фабулы находится сконцентрированность беллетристической манеры Лѣскова... Наконецъ, не много знаетъ Лѣсковъ соперниковъ въ русской литературѣ по колоритности и оригинальности своего языка". Далѣе г. Сементковск³й жалѣетъ, что Лѣскова до сихъ поръ не понимали. "Къ нему прикидывали лишь мѣрку собственныхъ воззрѣн³й и симпат³й тѣ или друг³е критики, и такъ такъ Лѣсковъ подъ эту мѣрку не подходилъ, оцѣнка его не могла быть ни справедлива, ни убѣдительна. Надъ Лѣсковымъ до сихъ поръ произносила судъ не русская литературная критика, а та или другая парт³я".
Мы привели этотъ отзывъ, чтобы выяснить лучше нашу точку зрѣн³я на Лѣскова. Не станемъ отрицать, что Лѣскову въ свое время доставалось отъ литературныхъ противниковъ. Съ тѣхъ поръ страсти утихли и говорить теперь о парт³йности, конечно, никто не станетъ. И вотъ теперь мы смѣемъ утверждать, что съ художественной точки зрѣн³я Лѣсковъ не только не можетъ быть сравниваемъ съ "блестящей плеядой" приведенныхъ г. Сементковскимъ писателей, но и съ писателями второклассными, потому что онъ не художникъ. Какъ мы выше сказали, онъ - анекдотистъ, а всѣ эти 12 томовъ его сочинен³й въ большей части просто собран³е грубыхъ, часто пошлыхъ анекдотовъ. Если выдѣлить изъ этой груды так³я произведен³я, какъ "Соборяне", "На краю свѣта", "Запечатлѣнный ангелъ", "Овцебыкъ", въ общемъ не болѣе одного тома, все остальное - если можно такъ выразиться,- ничто иное, какъ "скверный анекдотъ" въ русской литературѣ, на половину уже забытый теперь, а еще одно-два поколѣн³я, и его забудутъ такъ же основательно, какъ забыли барона Брамбеуса, многотомное собран³е сочинен³й котораго выдержало въ свое время не одно издан³е, а теперь мирно покоится на полкахъ библ³отекъ. А между тѣмъ, и Брамбеусъ былъ писатель не безъ таланта, и у него найдутся страницы, которыя и теперь можно прочесть не безъ удовольств³я. Но художественной критикѣ съ нимъ дѣлать нечего.
То же самое и Лѣсковъ. Онъ не художникъ, и чувство красоты, мѣры и художественной правды ему совершенно чуждо. Его больш³я произведен³я, въ которыхъ нѣтъ свойственнаго другимъ его вещамъ специфическаго запаха клеветы, именно "Обойденные" и "Островитяне", такъ мертвенно-скучны, что читать ихъ нѣтъ возможности. Мы увѣрены, что огромному большинству читателей эти вещи, составляющ³я въ отдѣльномъ издан³и цѣлый томъ, вполнѣ неизвѣстны. И нельзя сказать, чтобы онѣ были хуже другихъ произведен³й Лѣскова. Онѣ нисколько не уступаютъ по литературнымъ достоинствамъ его знаменитымъ романамъ "Некуда" и "На ножахъ". Тотъ же тягуч³й слогъ, болтливый тонъ въ передачѣ подробностей, та же смута въ головѣ автора, тѣ же безплодныя потуги на глубину, и жалкое остроум³е, заставляющ³е читателя краснѣть за автора. Отсутств³е мѣры здѣсь сказывается въ необычайныхъ достоинствахъ героевъ и героинь. Но это качество Лѣскова лучше прослѣдить на вещахъ, болѣе извѣстныхъ читателямъ, хотя бы по наслышкѣ.
Самое крупное произведен³е Лѣскова по размѣрамъ - романъ "На ножахъ", занимающ³й въ полномъ собран³и два тома, почти 1.000 страницъ. На ряду съ романомъ "Некуда", это произведен³е является кульминац³оннымъ пунктомъ творчества Лѣскова. Въ нихъ онъ высказался весь, съ откровенностью, близкой къ цинизму. Теперь намъ трудно уже прочувствовать весь эффектъ этихъ романовъ. Настроен³е, съ которымъ они должны были бороться, прошло давно, и мы можемъ оцѣнивать ихъ только съ точки зрѣн³я исторической правды, потому что, какъ художественныя вещи, они ниже самой непритязательной критики. Въ этомъ отношен³и обличительные романы Маркевича, не смотря на всю бездарность его, много выше. У Маркевича больше литературности, чувствуется рука болѣе опытная въ обработкѣ деталей, и подчасъ встрѣчаются прямо-таки умныя вещи, какъ, напр., характеристика Гамлета въ романѣ "Четверть вѣка назадъ" (кажется, такъ, если не ошибаемся). У Лѣскова на 1.000 страницъ въ романѣ "На ножахъ" нѣтъ ни одной, на которой читатель, утомленный безконечнымъ пустослов³емъ и клеветничествомъ автора, передохнулъ бы и запасся новыми силами для дальнѣйшаго странств³я по этой пустынѣ. Не думаемъ, чтобы для этого романа нашлись теперь читатели-добровольцы, чтен³е же его по обязанности рецензента наводитъ примирительный сонъ. "Некуда" много лучше, такъ какъ въ немъ собрана цѣлая куча пикантныхъ анекдотовъ увеселительнаго свойства, развлекающихъ читателя, хотя и не окупающихъ потери времени.
Прилагая къ этимъ романамъ историческую мѣрку, приходится сказать, что Лѣсковъ, благодаря отмѣченному выше недостатку зрѣн³я, не осмыслилъ явлен³я, происходившаго на его глазахъ. Если не обращать вниман³я на личное озлоблен³е, чувствующееся на каждомъ шагу, то собранные имъ факты или ничтожно мелки, или завѣдомо лживы. Невозможно допустить a priori чтобы среди передовой части тогдашняго общества, молодежи въ особенности, были исключительно мерзавцы, шуты и сумасшедш³е. Напр., герой романа "На ножахъ" совершаетъ слѣдующ³я преступлен³я: обманомъ устраиваетъ обыскъ и арестъ своего пр³ятеля, продаетъ (буквально - за 9.500 р.) его въ мужья одной нуждавшейся въ мужѣ дамѣ, держитъ негласно кассу ссудъ, воруетъ письма и поддѣлываетъ рядъ векселей, соблазняетъ трехъ дѣвицъ, наконецъ, чтобы увѣнчать здан³е, убиваетъ мужа своей любовницы. Остальные герои соревнуютъ съ нимъ, и въ общемъ получается картина какой-то "черной ямы", кишащей извергами естества, съ которыми мужественно, но безуспѣшно борются идеальные герои консервативнаго типа. Насколько прогрессисты чернѣе чернилъ, насколько ихъ противники прикрашены всѣми совершенствами. Суздальская манера письма, преобладающая у Лѣскова вообще, развертывается здѣсь во всю ширь. Современный вкусъ этого уже не выноситъ, и что бы ни говорили панегиристы, гг. Сементковск³е и Венгеровы, такое художество неприлично сопоставлять съ произведен³ями "великихъ мастеровъ русскаго слова". Стыдно тревожить велик³я тѣни Тургенева, Достоевскаго и Салтыкова по поводу лѣсковскаго шутовства.
Потому что Лѣсковъ - шутъ въ душѣ. "Ни слова въ простотѣ, а все съ ужимкой" - такова его характерная особенность, какъ колоритнаго писателя. Въ большихъ его вещахъ, благодаря чрезвычайной водянистости, эта особенность не такъ замѣтна. Ее здѣсь подавляетъ болтливость. Но небольш³е его разсказы, начиная съ вычурныхъ заглав³й, сплошное ломанье и кривлянье. Даже въ лучшихъ вещахъ онъ не можетъ удержаться, чтобы не выкинуть веселенькаго колѣнца, въ большинствѣ случаевъ пошловатаго. Напр., въ "Запечатлѣнномъ ангелѣ", безспорно самомъ лучшемъ, по выдержанности, разсказѣ Лѣскова, и тутъ онъ совсѣмъ зря, безъ всякой нужды, взялъ да и отмочилъ такое колѣнцо насчетъ "русской красоты". "У насъ, - говоритъ разсказчикъ,- въ русскомъ настоящемъ понят³и насчетъ женскаго сложен³я соблюдается свой типъ, который, по нашему, гораздо нынѣшняго легкомысл³я соотвѣтственнѣе, а совсѣмъ не то, что кочка. Мы длинныхъ цыбовъ точно не уважаемъ, а любимъ, чтобы женщина стояла не на долгихъ ножкахъ, да на крѣпонькихъ, чтобъ она не путалась, а какъ шарокъ всюду каталась и поспѣвала, а цыбастенькая побѣжитъ да споткнется. Зм³евидная тонина у насъ тоже не уважается, а требуется, чтобы женщина была понѣдристѣе и съ пазушкой, потому оно хоть и не такъ фигурно, да зато материнство въ ней обозначается, лобочки въ нашей настоящей чисто-русской женской породѣ хоть потѣльнѣе, помясистѣе, а за то въ этомъ мягкомъ лобочкѣ веселости и привѣта больше. То же и насчетъ носика: у нашихъ носики не горбылемъ, а все будто пипочкой, но этакая пипочка, она, какъ вамъ угодно, въ семейномъ быту гораздо благоувѣтливѣе, чѣмъ сухой гордый носъ. А особливо бровь; бровь въ лицѣ видъ открываетъ, и потому надо, чтобы бровочки у женщинъ не супились, а были пооткрытнѣе, дужкою, ибо къ таковой женщинѣ и заговорить человѣку повадливѣе и совсѣмъ она иное на всякаго, къ дому располагающее впечатлѣн³е имѣетъ. Но нынѣшн³й вкусъ, разумѣется, отъ этого добраго типа отсталъ и одобряетъ въ женскомъ полѣ воздушную эфемерность". Не правда ли, смѣшно? Но это еще лучшее колѣнцо, иного значен³я, кромѣ смѣхотворнаго, и не имѣющее. Иное дѣло, когда Лѣсковъ ихъ откалываетъ и по поводу, и безъ повода, такъ ради зубоскальства, какъ напр., въ разсказѣ "Полунощники", въ которомъ его невозможный, по опредѣлен³ю г. Венгерова - "колоритный", языкъ доведенъ до виртуозной искаженности. Приводимъ нѣсколько образчиковъ этой "колоритности" изъ упомянутыхъ "Полунощниковъ": "Ажидац³я", "долбица умножен³я", "пять изъ семьи - сколько въ отставкѣ", "женихъ весь огурцомъ а-ля-пузе", "одѣтъ а-ля морда", "мимоноски строилъ съ морскими голованерами", "въ подземельномъ банкѣ портежъ сдѣланъ", "инпузор³я въ пространствѣ", "мать-Переносица", "постановъ вопроса", "красоты видъ въ родѣ англичанскаго фасона, но съ буланцемъ", и все прочее въ томъ-же родѣ на протяжен³и семи слишкомъ листовъ. Въ смыслѣ коверканья русскаго языка Лѣсковъ не имѣетъ соперниковъ, - это совершенная правда. Даже г. Лейкинъ передъ нимъ долженъ спасовать. Вычурность и кривлянье видны изъ самыхъ заглав³й, въ родѣ: "Несмертельный Голованъ", "Овцебыкъ", "Однодумъ", "Очарованный странникъ", Чертогонъ", "Котинъ доилецъ", "Пустоплясы", "О квакереяхъ" и т. п. Благодаря этой ломкѣ языка, Лѣскова крайне тяжело читать. Словно по грудѣ ѣдешь, и тебя постоянно кидаетъ изъ стороны въ сторону. Къ этому надо прибавить постоянныя попытки на остроум³е, замѣняемое острослов³емъ, отчего, въ концѣ концовъ невыносимо тошно становится. Такъ и хочется прикрикнуть на автора: "да брось ты ломаться, говори попросту!" Но Лѣсковъ не въ силахъ остановиться. Болтливый пустословъ, онъ размазываетъ до безконечности свои анекдотики, въ которыхъ и заключается его "богатство фабулы".
Попробуемъ теперь свести наши замѣчан³я о произведен³яхъ Лѣскова и нарисовать въ общихъ чертахъ его литературную физ³оном³ю. Писатель, одаренный талантомъ и наблюдательностью, но безъ Бога въ душѣ. Циникъ по складу ума и сластолюбецъ по темпераменту, онъ лицемѣръ, прикрывающ³йся высокими словами, въ святость которыхъ не вѣритъ. Онъ многое видѣлъ, многое наблюдалъ, но не осмыслилъ видѣннаго и слышаннаго, и потому далъ рядъ искаженныхъ, затѣйливыхъ узоровъ и ничего правдиваго. Онъ не каррикатуристъ, но и не сатирикъ. Для каррикатуры у него недоставало веселья и остроум³я, для сатиры - ума и гражданской доблести. Онъ просто острословъ и суесловъ. Перефразируя характеристику, которую устами дьякона Ахилла онъ дѣлаетъ излюбленному своему герою Туберозову, можно сказать о Лѣсковѣ: "въ м³рѣ бѣ и м³ра не позна",- и потому эти двѣнадцать томовъ его сочинен³й - храмина разсыпанная. Въ безобразной грудѣ ея обломковъ, среди кучи ненужнаго хлама и сора попадаются удивительныя вещи - и ничего цѣльнаго, ничего запечатлѣннаго печатью высшаго дара, одухотвореннаго высшей правдой, согрѣтаго добротой и вѣрой, - словомъ, ничего, чему было бы суждено "пройти вѣковъ завистливую даль".
Requiescat in pace! {Миръ праху его!}.
Январь 1897 г.