Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908
"Я рѣшительно не вѣрилъ глазамъ: мнѣ казалось, что кругомъ меня декорац³и, и въ эти декорац³и волшебною рукою загнаны заколдованные принцы, спящ³я царевны, золотокудрые пейзане и пейзанки"...
Такими словами характеризуетъ свое впечатлѣн³е отъ разговора съ ямщикомъ одно лицо у г. Златовратскаго въ разсказѣ "Барская дочь". И мы не находимъ лучшей характеристики для всѣхъ произведен³й этого автора собранныхъ имъ въ трехъ увѣсистыхъ томахъ двухстолбцовой печати. Предъ нами не жизнь, не деревня, не городъ, не люди, а декорац³и расписанные самоучкой живописцемъ, припущено въ нихъ, сколько влѣзло, сусальнаго золота, яри-мѣдянки и киновари, и въ нихъ "загнаны" всяк³я рѣдкостныя дива. Тутъ "золотокудрые пейзане и пейзанки", благочестивые Пимены, сладкоглаголивые Минаи и Мины; рядомъ косноязычные Башкировы, "золотыя сердца", восторженные дѣвицы, малорѣчивыя, прерывающ³я свою не мудрую рѣчь многочисленными многоточ³ями; "мечтатели" всѣхъ сортовъ и видовъ, "заводск³е хлопцы", "вольные старцы" и проч³й людъ безподобный, и среди нихъ сладко улыбающаяся, добродушная физ³оном³я почтеннаго автора, ораву подкупающая своимъ благодуш³емъ, мягкостью тона разсказа и мечтательностью.
Открывая первый томъ, вы сразу натыкаетесь на премилые очерки "Разсказы заводского хлопца", - замѣтьте - "хлопца", а не просто мальчика или парня. Слово хлопецъ настраиваетъ читателя на мечтательный ладъ, оно отдаетъ Малоросс³ей, льдами, дивчинами, галушками и прочимъ аксесуаромъ хохлацкаго обихода. Васъ изумляетъ нѣсколько, что далѣе нѣтъ ни мати Украины, ни галушекъ, а рѣчь все время идетъ о стекляномъ заводѣ, затерявшемся въ глуши исконно русскихъ муромскихъ лѣсовъ. Но ваше недоумѣн³е богато вознаграждено декоративнымъ искусствомъ разсказчика. Фигурируютъ тутъ все крохотные, но так³я очаровательные фарфоровые куколки, которыя умильно лепечутъ, сладко поютъ, пьютъ еще умильнѣе и еще слаще льютъ токи блаженныхъ слезъ.
"И пошелъ я, братики, вольный человѣкъ, по заводамъ и много-много я исходилъ ихъ, много люда разнаго видѣлъ, и вездѣ люди заводск³е любили меня, потому приходилъ я къ нимъ съ добрымъ словомъ, съ утѣшен³емъ и весельемъ. Пришелъ я къ вамъ, братики, въ ваши дремуч³е лѣса, привѣтъ вамъ принесъ отъ всего м³рского люда, что живетъ за вашими лѣсами... Примите меня - будемъ въ дружбѣ жить, и умирать здѣсь останусь, потому что некуда мнѣ идти, старъ сталъ... Немного мнѣ, милые, надыть: хлѣбушка да водки, да добраго слова отъ добрыхъ вашихъ душъ - и умирай старикъ... И запой, старче, пока живъ, пѣсню въ усладу заводскому люду".
И запѣлъ старецъ, и заигралъ на гармоникѣ, а заводск³й людъ дивуется-радуется: "И что это у насъ за человѣкъ проявился, старецъ Бож³й"?
Эти разсказы были написаны въ 1868-1870 гг., какъ значится на стр. 27 перваго тома, и съ тѣхъ поръ, вплоть до юбилея, который съ такимъ трогательнымъ единодуш³емъ былъ отпразднованъ въ Москвѣ въ концѣ прошлаго года, г. Златовратск³й не мѣнялъ своей манеры "вольнаго старца", поющаго въ усладу русскому интеллигенту дива разныя о декоративномъ мужичкѣ. Вначалѣ пѣсни его льются, какъ тих³й ручеекъ, катятся, какъ струйки по чистому песочку, журча по свѣтлымъ камушкамъ, шелестя по травушкѣ-муравушкѣ. Но чѣмъ далѣе, чѣмъ болѣе приходитъ въ возрастъ г. Златовратск³й, тѣмъ громче становится пѣсня добрая, раскатистѣе, и начинаетъ, наконецъ, въ "Устояхъ" литься каскадомъ, широко шумящимъ и бурнымъ, переходя въ мѣрный гекзаметръ эпическаго разсказа:
"Спитъ счастливый Пименъ и снится ему: какъ, чѣмъ и за что онъ сподобился этого счастья. То было давно, лѣтъ больше полсотни назадъ. Ни мать, ни отца онъ съ сестрою не помнитъ, и первое, что прежде коснулось сознан³я его, былъ "м³ръ" деревенск³й. Страшное было въ немъ что-то, и вмѣстѣ въ немъ было все - и защита, и сила, и правда".
Такъ начинается въ "Устояхъ" глава "Сонъ счастливаго мужика". Пѣвецъ русской общины, м³ра, мужичка созрѣлъ окончательно и пѣлъ - себѣ въ усладу, читателямъ въ поучен³е, критикѣ на радость, русской литературѣ въ честь и утѣшен³е. Въ пѣсняхъ г. Златовратскаго есть что-то гипнотизирующее, нужно нѣкоторое усил³е, чтобы стряхнуть навѣянныя ими сладк³я грозы и увидѣть, что все это вымыселъ доброй души. А въ свое время, когда этотъ гипнозъ поддерживался дружно всей народнической литературой - и совсѣмъ было невозможно оторваться отъ декоративныхъ очерковъ г. Златовратскаго со всѣмъ антуражемъ народническаго жанра. Въ свою очередь, современному читателю совершенно невозможно войти теперь въ настроен³е сладкоголосаго пѣвца деревенскаго м³ра, и на каждомъ шагу, даже въ лучшихъ его произведен³яхъ вы чувствуете дѣланность, искусственность построен³я, сочинительство и отсутств³е здоровой, жизненной правды. Остановимся на нѣкоторыхъ его разсказахъ подробнѣе, чтобы подтвердить наше положен³е.
Вслѣдъ за хлопцами идутъ "Крестьяне присяжные", написанные въ началѣ семидесятыхъ годовъ, когда суды съ присяжными только что еще начали дѣйствовать. Выбранные изъ крестьянъ присяжные идутъ въ городъ, и здѣсь начинается сочинительство, которое идетъ, все возрастая. На первомъ же ночлегѣ они слышатъ изъ устъ крестьянина извозчика благословен³е и напутств³е: "за благодушнаго-то судью молитва въ народѣ не пропадетъ". Далѣе они встрѣчаютъ суроваго деревенскаго "статистика", усчитывающаго деревенск³е грѣхи. Плохо, братцы, дико въ нашей палестинѣ! Судите строго-праведно, други мои! можетъ, и поослабнетъ грѣхъ-то! Подъ вл³ян³емъ этого моралиста, крестьяне задумываются, а вмѣстѣ съ нимъ и авторъ: "Такъ называемые культурные люди" не могутъ имѣть даже смутнаго ощущен³я этой близости (къ народу и къ его несчастью), для нихъ народный "грѣхъ", "несчаст³е" есть не болѣе, какъ "абстрактная идея" права (выражаясь ихъ словами); для народа-это "боль человѣка съ плотью и кровью". Ѳомушка (одинъ изъ присяжныхъ), вспоминая Архипа (встрѣченнаго моралиста), думалъ, ежели осудить человѣка грѣха и несчаст³я", то какъ бы не превысить мѣру Господня наказан³я, и какъ бы тому человѣку больнѣе не стало, чѣмъ по совѣсти слѣдуетъ. Въ то время, какъ, по понят³ямъ однихъ "грѣхъ" начинается съ момента преступнаго акта и требуетъ наказан³я, - для крестьянина онъ уже самъ по себѣ есть часть "кары и несчастья", начало взыскан³я карающаго Бога за одному ему вѣдомые, когда-то совершенные поступки". Такими поясняющими отступлен³ями и далѣе руководитъ авторъ неопытнаго читателя въ уразумѣн³и всей глубины крестьянскаго м³ровоззрѣн³я, въ то же время устраивая на пути своихъ присяжныхъ рядъ сценъ, гдѣ они какъ бы испытуютъ свое призван³е предварительно. Такъ, они судятъ лѣсника и лѣсовора, устраивая сцену суда, отрывокъ изъ которой позволимъ себѣ привести для характеристики декоративной живописи г. Златовратскаго. тотъ самый Ѳомушка, размышлен³я котораго мы привели выше и который, по автору, въ группѣ присяжныхъ олицетворяетъ "м³рскую совѣсть", вступается за злополучнаго мужика, пойманнаго на мѣстѣ кражи лѣсникомъ.
" - А ты вотъ что подумай, - заговорилъ Ѳомушка, - добро-то тебѣ здѣсь, по лѣсной жизни, не часто, чай, дѣлать приходится? А намъ на старости нашихъ лѣтъ съ тобою, на гробъ смотрючи, добро то бы не олѣдъ упускать... И такъ отъ него, отъ лѣсу-то, душа черствѣетъ, такъ не дѣло бы тебѣ еще на себя звѣрское то облич³е напущать...
" - Поблажники и есть... Свой братъ!
" - Ну, скажи-ка ты намъ, судьямъ, какъ мы его осудимъ, облич³е твое вспоминаючи, строг³й воинъ? Нну? - наступалъ на него Ѳомушка.
" - Мы въ это не входимъ.
" - Ежели ты въ это не входишь, такъ ты хоть образъ-то звѣрск³й сокрой... Да сходи ты въ Божью церковь, - все грознѣе говорилъ Ѳомушка, - да возьми ты къ себѣ въ хижину-то ребячью душу, какихъ много по нашимъ мѣстамъ сиротливыми бродитъ. Она-то, душа ребячья, сведетъ съ тебя узоры-то звѣрск³е, что мягк³й воскъ растаетъ сердце твое отъ нея... Вѣрь, по себѣ знаю! Былъ и я лѣсникомъ. Обнялъ меня лѣсъ, охватилъ, не вынесла душа, руки хотѣлъ на себя наложить... И случись тутъ старуха странная; говоритъ: возьми, Ѳома, младенца на вскормленье, - лѣсъ надъ тобою силу потеряетъ, тоска у тебя съ души сойдетъ, отъ ребячьяго лика рукой тугу сниметъ... Сиротинка у насъ на селѣ былъ, - взялъ".
Умиленный лѣсникъ отпускаетъ мужичка, а присяжные шествуютъ дальше, подготовляясь по дорогѣ къ ожидающему ихъ дѣлу на "наглядныхъ" примѣрахъ, которые имъ устраиваютъ услужливый авторъ. Въ городѣ происходитъ столкновен³е м³рской правды съ городскимъ зломъ, подкупомъ и обольщен³емъ, отчего одинъ изъ присяжныхъ сбѣгаетъ, а Ѳомушка, разнемогшись еще въ дорогѣ, умираетъ.
Не менѣе искусственно построенъ разсказъ "Въ артели". Разсказъ ведется отъ перваго лица, - это излюбленная форма г. Златовратскаго, кладущая еще болѣе субъективный отпечатокъ на все, что онъ рисуетъ. И въ артели нѣтъ живыхъ лицъ, а созданья благодушной фантаз³и автора, выдумывающей какую-то сладостную идилл³ю въ петербургскихъ углахъ, гдѣ артельщики водовозы ведутъ душевнѣйш³е разговоры, а авторъ ихъ подхватываетъ и заноситъ въ поучен³е интеллигенц³и.
Эти два очерка "Крестьяне присяжные" и "Въ артели" лучше другихъ. Въ нихъ не такъ сильно отдаетъ елейностью г. Златовратскаго, они написаны хорошимъ языкомъ, безъ слащавости и приторнаго умилен³я. Но и въ нихъ фигурируютъ не люди, а скорѣе абстракц³и, хотя эта особенность г. Златовратскаго еще не проявилась здѣсь съ такой силой, какъ въ главныхъ его произведен³яхъ - "Устои", "Деревенск³я будни" и "Золотыя сердца". Что г. Златовратск³й не чуждъ пониман³я художественной правды и не всегда рисовалъ фарфоровыхъ мальчиковъ и мужичковъ, видно какъ въ упомянутыхъ разсказахъ, такъ и въ нѣкоторыхъ другихъ, напр., "Предводитель золотой роты", начало котораго сдѣлало бы честь Гл. Успенскому. Къ сожалѣн³ю, и этотъ разсказъ испорченъ дѣланнымъ концомъ, въ которомъ проглядываетъ никогда не покидающее автора желан³е не столько рисовать, сколько морализировать и поучать, крайне затрудняющее чтен³е произведен³й г. Златовратскаго. Художественный талантъ, отпущенный ему отъ природы, онъ окончательно потопилъ въ фантастическихъ представлен³яхъ о какой-то невѣдомой правдѣ, которую надо искать ни деревнѣ, для чего предварительно требуется - "отрѣшен³е", а затѣмъ "вѣра сердца".
"Золотыя сердца" должны иллюстрировать эти двѣ особенности истиннаго человѣка, какимъ онъ представляется г. Златовратскому. Его излюбленный герой Башкировъ "отрѣшается" отъ города и уходитъ въ деревню, гдѣ лѣчитъ мужиковъ. Онъ не то цыганъ, не то башкиръ по рожденью, не русск³й во всякомъ случаѣ. Почему понадобилась это чисто внѣшняя черта непонятно. Имѣй мы дѣло съ авторомъ французомъ, было бы ясно, что авторъ желаетъ показать вл³ян³е наслѣдственности, напр., и ужъ, конечно, ни въ чемъ подобномъ нельзя заподозрить нашего автора. Башкировъ физически уродъ, но тѣмъ совершеннѣе его душевныя качества. Онъ - "двухъэтажная башка", все ему дается съ полуслова, память, способности - все первый сортъ, и онъ, что самое главное, понимаетъ и знаетъ народъ. У него есть "устои", а каковы они, авторъ особенно не распространяется, но пытается въ одной сценкѣ выяснить, въ чемъ дѣло, почему Башкирову доступенъ народъ. Приводится слѣдующ³й знаменательный д³алогъ.
" - Скажи, Башкировъ, - заговорилъ пр³ятель, - ты хорошо, вѣдь, знаешь простой народъ?
" - Чаво я знаю? знаю я Петра да Сидора. Вотъ чаво я знаю! (Нужно замѣтить, что Башкировъ говорилъ почти невозможнымъ для порядочнаго общества языкомъ: это была смѣсь семинарскаго жаргона съ мужицкимъ; да кромѣ того, онъ говорилъ протяжно, лѣниво ворочая языкомъ).
" - Ну, да хоть этого Петра да Сидора изучилъ же ты? Вотъ они съ тобой сходятся, тебѣ довѣряютъ. Ты, значитъ, знаешь, чѣмъ разрушить ту стѣну недовѣр³я, которая существуетъ между нами и ими?
" - Знаю, - протянулъ Ванюша, хитро улыбнувшись.
" - Въ чемъ же, въ чемъ же штука-то? - вскрикнулъ обрадовавш³йся юноша: - трудно?
" - Нѣтъ, ничего... легко!
" - Легко?
" - Не сумлѣвайся... легко...
" - Ну такъ въ чемъ же штука-то?
" - Штука-то?... Былъ нешщастнымъ!
"Пр³ятель отчего-то переконфузился..."
Отчего переконфузился пр³ятель, дѣйствительно, трудно понять, и авторъ этого не объясняетъ.
Вотъ этотъ-то "нешщастный" Башкировъ и есть соль земли, отрѣшивш³йся отъ всего и ушедш³й въ себя. Можно думать, что для отрѣшен³я надо уйти въ народъ, но это невѣрно, такъ какъ и въ народѣ соль земли составляютъ двѣ бабы-начетчицы, которыя тоже отрѣшаются и поясняютъ это такъ:
" - Какъ же вы рѣшили? - спросилъ я.
" - А такое наше рѣшен³е: все сдать на м³ръ и отрѣшиться... Будетъ ужъ, Миколаичъ, пожили для м³ру...
" - И уйти?
" - И уйти.
" - Куда же?
" - Нигдѣ путь не заказанъ тому, кто отрѣшился, - сказала Павла.
" - И это не тяжело вамъ, тридцать лѣтъ проживши здѣсь?
" - Возьми крестъ свой, сказано... Чѣмъ тяжелѣе, тѣмъ и богоугоднѣе. Въ томъ-то, милушка, и сила, что умѣй отъ куска, отъ жилища, отъ живота отрѣшиться, и будетъ вѣра твоя велика. А безъ этого - все тлѣнъ и слабость..."
Къ нимъ присоединяется Катя, майорская дочь, которая открываетъ еще одинъ элементъ - "вѣру сердца". Въ чемъ заключаетеся вѣра сердца, авторъ не поясняетъ. Онъ, впрочемъ, ничего не поясняетъ, полагаясь на читателя, который въ то время, когда писалось это апокалипсическое произведен³е, можетъ быть, и понималъ, но намъ теперь все это "темна вода во облацѣхъ". Не думаемъ, чтобы и самъ г. Златовратск³й понималъ теперь, что онъ написалъ тогда, въ 1876 г. Если понимать его "золотыя сердца" какъ символъ заблудшей интеллигенц³и, которая должна отрѣшиться отъ культуры и уйти въ деревню, то здѣсь мы наталкиваемся на начетчицъ, которыя жалуются на ослаблен³е м³ра, не умѣющаго отрѣшаться.
А вѣдь когда-то этимъ зачитывались, жизнь свою ломали по рецептамъ Башкирова и Кати, не задумываясь, не видя всей вздорности этихъ рецептовъ, мало чѣмъ отличныхъ отъ знахарскихъ наговоровъ отъ "лихой болѣсти", "трясовицы" и т. п. Это одинъ изъ любопытнѣйшихъ вопросовъ общественной психолог³и - вл³ян³е такихъ произведен³й, какъ "золотыя сердца", представляющихъ сплошной бредъ, наборъ недосказанныхъ, оборванныхъ фразъ, непонятныхъ словъ и смутныхъ образовъ. Перечитывая и пересматривая это произведен³е, мы старались найти въ немъ какую-либо руководящую мысль, какое-либо указан³е, что желалъ сказать авторъ, и, признаемся, - не нашли. Или въ наши дни секретъ пониман³я ультранародническихъ шедевровъ утерянъ? Правду говоря, мы ни мало не скорбимъ объ этомъ.
"Вѣра сердца", какъ опредѣляетъ Катя, нѣчто такое, чему "еще нѣтъ назван³я". Думала ли бѣдная героиня г. Златовратскаго, что двадцать лѣтъ спустя никто и не поинтересуется подъискать ему назван³е? Въ томъ и заключается огромный шагъ впередъ, сдѣланный общественной мыслью за эти годы, что пустопорожними, хотя и таинственно звучащими словами теперь никого не удивишь и не уловишь, тѣмъ менѣе наставишь на истинный путь. "Вѣра сердца", просто выражаясь, это вѣра въ слова, и чѣмъ они были мудренѣе, тѣмъ казались глубже. "Правда народной жизни", "м³ръ", - беремъ первыя, подвернувш³яся подъ перо, - все это были спасительные словечки, которыя должны были заблудшему интеллигенту уготовить путь въ душу народа, гдѣ ждетъ его спасен³е отъ золъ себялюб³я, индивидуализма, капитализма и прочихъ культурныхъ бѣдъ, несущихся къ намъ съ гнилого Запада. Охранить не только себя, но и народъ отъ тлетворнаго вл³ян³я послѣдняго, вотъ задача интеллигенц³и.
Въ "Устояхъ" развивается борьба общиннаго и личнаго начала. "Устои" - самое крупное произведен³е г. Златовратскаго и, надо сказать, самое неудачное дѣтище его. Читать ихъ теперь нѣтъ возможности, до того въ нихъ все схематично, придумано, сочинено и наворочено одно на другое. Написаны они гекзаметромъ, вѣроятно, съ цѣлью придать имъ нарочитую важность. Разбираться въ нихъ мы отнюдь не намѣрены, такъ какъ это трудъ и неблагодарный, и несвоевременный. Думаемъ, что теперь доказывать ложность взглядовъ автора на спасительность "деревенскихъ устоевъ" совершенно лишнее. Тѣмъ болѣе, что и самъ авторъ въ силу этихъ устоевъ не вѣритъ. Расписавъ ихъ самыми радужными красками, онъ заставляетъ ихъ рухнуть отъ вторжен³я одного "умственнаго" члена, побывавшаго въ городѣ Петра, который заразился тамъ духомъ индивидуализма. Что же могло остаться отъ бѣдной "Вальковщины", когда городъ сталъ напирать на нее со всѣхъ сторонъ, когда каждая лин³я желѣзной дороги приноситъ туда новый духъ, каждая книга - новые запросы, новыя требован³я и желан³я, как³я и не снились отцамъ "Вальковщины"?
Декоративная манера автора получила въ "Устояхъ" самое широкое развит³е. Тутъ "пейзане и золотокудрыя пейзанки" разыгрываютъ роли крестьянъ и крестьянокъ, повторяя до извѣстной степени то, что было въ модѣ въ литературѣ временъ Карамзина. Только тамъ они говорили о чувствахъ, здѣсь - объ общинѣ, м³рѣ, правдѣ, но въ обоихъ случаяхъ одинаково естественно и правдиво.
Г. Златовратск³й является въ "Устояхъ" романтикомъ общины и м³ра. Въ "Деревенскихъ будняхъ" онъ выступаетъ изслѣдователемъ деревни, заявляя въ предислов³и, что "настала эпоха новой деревни - деревни крестьянскаго самоуправлен³я, вольнаго труда, деревни-общины, какъ самостоятельно активнаго элемента русскаго государственнаго строя. Мало того, наступило время, когда эта деревня "свободнаго труда" оказалась носительницей идеаловъ и обратила на себя сугубое вниман³е интеллигенц³и". Онъ, находитъ, что никто "не вникъ", не вдумался въ эту деревню, что всѣ "программы" изучен³я ея были неправильно составлены, потому что и составители, и исполнители не такъ брались за дѣло. Можно подумать, что самъ г. Златовратск³й проявитъ необычайное вниман³е, безпристраст³е, глубину и пониман³е народной жизни. "Пора, наконецъ, убѣдиться, - восклицаетъ онъ съ паѳосомъ, - что свѣтск³й человѣкъ - плохой наблюдатель, что наблюден³е деревенской жизни безъ предварительной подготовки - недобросовѣстно, что, въ противномъ случаѣ, наши выводы, какъ бы ни были они остроумны, ложь, что, наконецъ, сами художники, вышедш³е изъ среды интеллигенц³и и берущ³еся за сюжеты изъ народной жизни, должны, во имя добросовѣстности, измѣнить методъ своихъ отношен³й къ деревнѣ, основывая ихъ до сихъ поръ только на непосредственныхъ впечатлѣн³яхъ: они должны заняться такой же предварительной солидной подготовкой, какую имѣютъ солидный этнографъ и историкъ народной жизни. Можно думать, что самъ авторъ вполнѣ обладаетъ такой подготовкой. Ничуть не бывало. Выбравъ небольшой удаленный уголокъ, онъ заноситъ личныя наблюден³я, которыя и обобщаетъ, строя въ самомъ началѣ "схему народно-бытовыхъ основъ" и исходя затѣмъ изъ имъ же самимъ созданной системы. Такая замѣна "непосредственныхъ наблюден³й" едва-ли убѣдительна, какъ не убѣдительна и "вѣра въ сознан³е народа", которою онъ заканчиваетъ свои "Будни". Можетъ быть, въ то время, когда сочинялись эти "Будни", въ 1878-1897 гг., они имѣли извѣстное значен³е для изслѣдован³я деревни, но въ настоящее время они не имѣютъ никакого для насъ интереса, что едва ли станутъ отрицать даже самые ярые поклонники г. Златовратскаго.
Добросовѣстно ознакомившись съ произведен³ями г. Златовратскаго, приходишь въ нѣкоторое изумлен³е, что собственно создало то вл³ян³е, какое онъ имѣлъ въ 70-хъ и въ началѣ 80-хъ годовъ? Мы думаемъ, что причины этого вл³ян³я лежали внѣ этихъ произведен³й. Туманно-идеалистическое настроен³е, проникающее ихъ, отвѣчало неясному представлен³ю о народѣ, тому мистическому "нѣчто", что каждый хотѣлъ найти въ немъ. Именно неопредѣленность, смута воззрѣн³й и взглядовъ г. Златовратскаго какъ нельзя лучше отвѣчала такой же смутѣ въ умахъ читателей. Таинственныя слова - "отрѣшиться", "быть несчастнымъ", "вѣра сердца" - возбуждали извѣстнымъ образомъ настроенное воображен³е, которое въ каждомъ работало по-своему и создавало разнообразные фантомы на общую тему "народъ", "м³ръ", "община". По мѣрѣ того, какъ этотъ туманъ таялъ, умалялось и значен³е г. Златовратскаго, какъ выразителя общественнаго настроен³я. Его мѣсто постепенно занялъ другой писатель, который сначала далеко не имѣлъ такого значен³я. Гл. Успенск³й писалъ одновременно съ г. Златовратскимъ, его читали, но не увлекались имъ, не создавали себѣ понят³й и представлен³й "по Успенскому". Онъ былъ слишкомъ ярокъ и ясенъ, какъ художникъ, его нельзя было понимать въ "разныхъ смыслахъ", въ немъ нѣтъ ничего мистическаго. Значен³е его стало выясняться именно тогда, когда началось знакомство съ народной жизнью, какъ она есть, безъ декоративныхъ украшен³й, мистическихъ представлен³й о какихъ-то народныхъ глубинахъ, тайникахъ народной души и т. п. Значен³е Успенскаго, какъ великаго художника, растетъ еще и будетъ расти, чѣмъ дальше мы уходимъ отъ его времени. Все наносное, временное постепенно умаляется и исчезаетъ для насъ въ его произведен³яхъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, все ярче выступаетъ на первый планъ художественная правда. Словомъ, съ нимъ происходитъ совершенно обратное тому, что мы наблюдаемъ по отношен³ю къ г. Златовратскому. Уже теперь послѣдняго трудно читать, ключъ къ пониман³ю его героевъ потерянъ, и еще одно-два поколѣн³я, и онъ станетъ вполнѣ историческимъ явлен³емъ, важнымъ и многозначительнымъ для оцѣнки настроен³й 70-хъ годовъ, но мало привлекающимъ вниман³е читателя. Развѣ нѣкоторые только изъ его небольшихъ разсказовъ уцѣлѣютъ отъ забвен³я и, на ряду, съ разсказами Слѣпцова, Рѣшетникова, Левитова, займутъ въ библ³отекахъ опредѣленное мѣсто въ отдѣлѣ народнической беллетристики.
Январь 1898 г.