Чернышевский Николай Гаврилович - Франция при Людовике-Наполеоне

и, следовательно, боялся всякого политического кризиса, роняющего курс фондов, и видел свою выгоду в прочности Наполеоновой системы.

   В связи с поощрением спекуляций находятся постройки в огромнейших размерах, предпринятые в Париже. Главною целью их было облегчить правительству подавление народных восстаний, и последствиями этого плана были административные меры, очень хорошо характеризующие систему Луи-Наполеона. Централизация дала Парижу такое нравственное владычество над всею Франциею, что господин Парижа может спокойно рассчитывать на повиновение провинций. Потому Луи-Наполеон увидел надобность оковать столицу стратегическими предосторожностями и приобрести ее расположение щедрыми пожертвованиями, которые впрочем производились по такому дурному расчету, что совершенно не имели предполагаемого действия. Чтобы проложить широкие пути для действия войск с одного конца города до другого, чтобы упрочить за собою господство над этими военными дорогами посредством громадных крепостей, воздвигнутых под именем казарм на важных стратегических пунктах, и чтобы уничтожить узкие и кривые переулки, в которых инсургенты с успехом могли бороться против регулярных войск, Луи-Наполеон сломал не менее 250 улиц и переулков, главным образом в тех частях города, которые населены простолюдинами. Немедленным следствием такого громадного и поспешного разрушения прежних жилищ было то, что почти весь рабочий класс лишился своих прежних квартир. Стеснение, происшедшее из этого для рабочих и усиленное повышением цены квартир и дороговизною хлеба в продолжение нескольких лет, сделалось так ужасно, что Луи-Наполеон, испуганный последствиями своей торопливости, начал строить огромные дома, в которых работники могли бы получать квартиры за умеренную плату. Но эти cités ouvrières {здесь: рабочий район (франц.).}, которыми так хвалился Луи-Наполеон, подвержены строгому и мелочному надзору полиции, потому что Вторая империя боится заговоров между работниками. Дешевизна квартир не вознаграждает работников за стеснение, которому подвергаются они в cités ouvrières, и простолюдины не хотят быть угнетаемы их казарменным порядком. Cités ouvrières совершенно не удались, и тогда Луи-Наполеон, смущенный произведенною им нуждою, которая могла вести к опасным взрывам, вздумал выдавать награды и пособия тем домохозяевам, которые согласятся перестроить мансарды своих домов для помещения рабочих; иначе сказать, он увидел себя в необходимости денежными пожертвованиями покупать содействие частных людей для смягчения последствий от своих опрометчивых поступков. Но все это оказалось недостаточным. Рабочие, принужденные дороговизною квартир выселяться из Парижа в окружающие его деревни, обременены теперь, кроме своей работы, длинными и утомительными переходами от своих квартир до фабрик и мастерских. Путь так длинен, что рабочий принужден вставать двумя-тремя часами раньше прежнего, чтобы вовремя притти на работу; за работу свою принимаются они уже изнуренные длинной дорогой; а по окончании тяжелого рабочего дня должны опять, вместо того чтобы отдохнуть, тащиться два часа на свои далекие квартиры за городом. Теперь все промышленники жалуются, что работники изнурены в силах; что эти люди, славившиеся прежде ловкостью и старательностью в работе, не в состоянии теперь заниматься своим делом внимательно и усердно. Два утомительные перехода каждый день довели их до апатии в работе.

   Новою заботою правительства была необходимость доставлять рабочему классу в его стесненном положении хлеб по дешевой цене, чтобы дороговизна съестных припасов не произвела восстаний между работниками, обедневшими вследствие мер, придуманных правительством. При неурожаях, которыми несколько лет страдала Франция, пришлось взяться за средство, которое могло бы быть полезно, если бы основано было на действительном желании пользы государству, а не исключительно на расчетах эгоизма, думающего только о предохранении себя от опасности. В 1853 году была основана в Париже хлебная касса, капитал которой составился из залогов с каждого булочника. Эта касса во время дороговизны приплачивала булочникам недочет между действительною высокою ценою хлеба и довольно низкою таксою, по которой они были обязаны продавать его в Париже; в дешевые годы булочники должны были уплачивать обратно кассе это вспоможение, потому что такса тогда будет выше действительной цены хлеба. Очевидна недостаточность этих оснований, принятых для одной столицы. Правительство не рассчитало того, что если дороговизна продлится несколько месяцев, то капитал хлебной кассы окажется слишком ничтожным соразмерно с ее расходами и нужно будет правительству поддерживать ее посредством займов, то есть давать Парижу дешевый хлеб на счет целой нации. Действительно, так и случилось. Вскоре по учреждении хлебной кассы понадобилось дать ей взаймы 24 миллиона франков и разрешение на выпуск 12 миллионов франков билетов. Расходы эти в урожайные годы могут покрыться, но дело не столько в огромности расходов, сколько в нелепости результата, производимого пожертвованиями, делающимися только из личных расчетов. Привилегия дешевизны была доставлена одному Парижу, потому что он один был опасен для Луи-Наполеона. В соседних департаментах и даже ближайших деревнях цена хлеба оставалась гораздо выше, нежели в столице, и бесчисленные толпы лишнего народа переселялись в Париж, чтобы пользоваться дешевизной. Соперничество новых поселенцев сбивало заработную плату, коренные парижские работники страдали от этого наравне с новоприбывшими; десятки тысяч людей в Париже оставались все-таки без работы, и вместо того, чтобы поддерживать парижских простолюдинов, хлебная касса только увеличивала затруднительность их положения. Мы не согласны с фальшивыми заключениями от этого неудачного дела к безуспешности всяких правительственных забот о сохранении цены хлеба в умеренных пределах, о предотвращении чрезмерной дороговизны, от которой свирепствует смерть и в городском и в сельском населении, о предотвращении, с другой стороны, чрезмерно низких цен хлеба, от которых страдают земледельцы. Но каждое правительственное дело может быть ведено хорошо только тогда, когда ведется для блага нации; тогда, конечно, оно будет иметь совершенно не те основания, следовательно и не те результаты, какие замечаются от мер, внушаемых эгоизмом. Вместо того чтобы позаботиться заблаговременно о доставлении во Францию нужного количества хлеба по предупреждении панического страха, бывающего главною причиною чрезвычайного возвышения цен хлеба, вместо того чтобы употребить все благоразумные средства на облегчение страданий целой нации, Луи-Наполеон вздумал выдавать премии жителям одной столицы и, наложив на целую нацию обременение в пользу одного города, даже и этому городу принес больше вреда, нежели пользы.

   Относительно других предметов продовольствия столицы он также принимал крутые меры, вообще оказавшиеся невыгодными для самой столицы именно потому, что были несправедливы и внушались не заботою о государственном благе, а исключительными интересами его личной системы. Так, например, парижские мясники составляли корпорацию, пользовавшуюся стеснительной монополией. Правительство уничтожило их монополию не потому, чтобы монополия сама по себе была ему неприятна, а по ненависти к независимому духу корпорации, ею пользовавшейся; действительных мер к доставлению столице лучшего и более дешевого мяса не было принято, и мясники понесли убыток без выгоды для жителей. Правительство очень хвалилось тем, что вздумало построить огромный рынок; в этом рынке близ церкви св. Евстафия должна была сосредоточиться торговля всеми съестными припасами для целого Парижа. Оно утверждало, что, подчиняв через это припасы строжайшему полицейскому надзору, оно произведет улучшение в их качестве; а доходы за отдачу лавок вознаградят парижскую общину за огромные расходы по перестройкам, производящимся по приказанию правительства. Но вышло совершенно напротив. Мясо, рыба, овощи и другие припасы, привозимые на рынок в такое раннее время, когда жители еще спят, продавались перекупщикам, и продовольствие вздорожало, потому что доставалось жителям уже из вторых рук. Правительство, наконец, увидело свою ошибку и было принуждено отменить стеснительное распоряжение, которым так хвалилось. Этих примеров довольно, чтобы показать, как неудачны хлопотливые и вообще стеснительные меры Луи-Наполеона по внутренней администрации. Едва ли осталось хотя бы самое пустое дело, за которое бы не хваталась администрация и в котором не была бы она принуждена отменять и переделывать свои неудачные распоряжения. Так в течение одного последнего года правительство три раза переделывало свою таксу для извозчичьих экипажей.

   Какая страшная растрата денег соединена с этою необходимостью переделывать все в государстве для охранения системы, противной требованиям времени, и с опрометчивостью принимаемых для того мер, можно видеть по финансовым результатам парижских построек. Они обременили бюджет города Парижа целыми 12 миллионами лишнего расхода на проценты и погашения сделанных для того займов; а теперь город Париж принужден сделать новый заем в 90 миллионов и сверх того государственная казна - дать ему пособие еще в 50 миллионов. Таким образом государственные дефициты возрастают с каждым годом, подобно дефицитам всех городов и даже деревень, обременяющихся долгами для покрытия издержек на постройки и другие расходы, несоразмерные со средствами. В последние годы одними только сельскими общинами сделано займов до 100 миллионов. Еще гораздо громад нее долги, которыми обременяются города. Из десяти решений Законодательного корпуса наверное шесть состоят в разрешении новых займов городам и деревенским общинам. Государственный долг Франции при Луи-Наполеоне увеличился целыми четырьмя миллиардами франков. Чтобы прикрыть огорчительную истину огромного дефицита, каждый год бюджет составляется самым запутанным и обманчивым образом. На покрытие расходов, превышающих действительные средства казны, правительство берет по секрету деньги из сберегательных касс, из армейского дотационного капитала, выпускает разные срочные обязательства, растрачивает суммы, вотированные Законодательным корпусом по одному предмету, на расходы по другому предмету, назначает дополнительные кредиты и при помощи таких оборотов представляет бюджет, в котором расход уравновешен с доходом; но недочеты и переборы быстро обнаруживаются требованием уплаты, и фальшивость бюджета сказывается постоянной необходимостью делать все новые и новые займы. Размер фальши достиг до того, что даже безгласные учреждения наполеоновской системы - Сенат и Законодательный корпус - заговорили о неверности бюджета, представленного им в последний год. Комиссия, назначенная Сенатом для его рассмотрения, принудила министра финансов сознаться, что он хотел обмануть законодательную власть неверным счетом. В "Монитере" было напечатано, "что с 1855 года дефициты прекратились", а комиссия, рассматривавшая бюджет на 1859 год, объявила, "что с 1854 г. все бюджеты имели дефицит, покрывавшийся только остатками от займов, сделанных по случаю войны". Министр считает, "что в бюджете 1859 года находится излишек доходов над расходами, простирающийся до 100 миллионов франков", а комиссия положительно говорит, что расходы в нем больше доходов на 47 миллионов франков. Министр утверждает, что срочный долг уменьшен, а комиссия находит, что он уменьшен перенесением его в бессрочный долг, финансовые затруднения, возрастающие с каждым годом, явно ведут Францию к одному из тех страшных финансовых кризисов, которыми уносятся правительства, породившие их своей расточительностью. Затруднения сделались уже так велики, что правительство для поддержания фондов вздумало было прибегнуть к отчаянной мере, приказав благотворительным учреждениям продать принадлежащие им недвижимые имущества, а вырученные деньги употребить на покупку облигаций государственного долга. Страшная оппозиция, вызванная этим распоряжением, принудила отказаться от него. Невежественный энтузиазм поселян был основным камнем, на котором создалась Вторая империя; армия - опора, которою оно держится, это здание. Прежде устройство французской армии стремилось к тому, чтобы воины ее были не казарменные солдаты, с первой молодости до старости не знающие ничего, кроме ружья и дисциплины, а граждане, посвящающие только по нескольку лет военному призванию, не забывающие своих связей с гражданским обществом и скоро возвращающиеся из-под знамен к своим прежним мирным занятиям. К этим воинам Луи-Наполеон обратился с приманками, имевшими непреоборимую привлекательность. Он говорил о том, что повиновение закону состоит в верности вождю, избранному нациею. Он пробуждал в них воспоминания о славных временах своего дяди и таким образом увлек малообразованных людей, думавших, что они исполняют свой долг, к поведению, которое в первый раз представило французского воина чем-то похожим на наемника, готового помогать авантюристу в порабощении нации. Разумеется, тут не обошлось дело и без пружин, менее извинительных для армии. Он всеми силами старался пробудить в армии тщеславие, говорил ей о прибавке жалованья, угощал ее праздничными обедами и вином, потворствовал кутежу, смотрел сквозь пальцы на буйство, а главное постарался потихоньку передать все важные должности в ней таким авантюристам, которые, будучи чужды всяких политических убеждений, не были разборчивы в средствах составить себе карьеру. Войско, отуманенное славными воспоминаниями, лестью, дозволением своевольства и материальными льготами, пошло за своими офицерами, судьба которых была соединена с успехом Луи-Наполеона, когда он внезапно потребовал содействия. Но когда Луи-Наполеон лучше прежнего понял, что невозможно ему обольстить общественное мнение своею Второю империею, что национальное чувство заметило несвоевременность его системы, он понял, что не может долго оставаться верна и армия обязанности удерживать порывы недовольных, если состав ее не будет изменен, если солдаты не сделаются особенною кастою, не имеющею ничего общего с нациею. Ему необходимо было ослабить в армии национальный элемент примесью значительного числа наемных войск, которые не поддавались бы влиянию общественного мнения и служили бы основою армии, господствующею над разрозненными новобранцами из граждан. Первая империя имела корпус войск, прославившийся на полях битв во всех концах Европы, императорскую гвардию. Декрет 20 декабря 1855 года восстановил ее в числе 35 000 человек с 72 артиллерийскими орудиями, но между этою и прежнею гвардиею была огромная разница. Гвардия Первой империи составилась постепенно из войск, особенно отличившихся в битвах; ее отличием было неоспоримое превосходство по мужеству. Новая гвардия, составленная вдруг по личному расчету Луи-Наполеона, должна была служить ему корпусом преторианцев, верность которых упрочивал он себе привилегиями и наградами. Ряды этой гвардии должны были наполняться наемными волонтерами в противоположность армия, составляющейся через конскрипцию, и эти волонтеры получают гораздо больше жалованья, нежели армейские солдаты. Но образование огромного корпуса телохранителей повлекло за собою и усиление опасности для самого учредителя. Между армейскими солдатами обнаруживается сильное раздражение против привилегированного войска. Нравы французского солдата демократичны, он оскорблен этим аристократическим явлением в его профессии, он обижен в чувстве собственного достоинства замечанием, что телохранители учреждены из недоверия к нему, чтобы обуздывать его на всякий случай. Раздражение владычествует и между рядовыми и между офицерами армии; предугадать это последствие было так легко, что маршал Сент-Арно непреодолимо противился восстановлению гвардии, и только после его смерти мог Луи-Наполеон осуществить свой проект. Разумеется, не надобно полагать, что нерасположение армии к гвардии само по себе могло сделаться источником междоусобия: чувство дисциплины слишком сильно во французских войсках. Но когда придет день борьбы между системою Луи-Наполеона и нациею, то армия очень может стать на стороне народа из неудовольствия на гвардию и защищаемого этим привилегированным корпусом учредителя ее. Теперь уже достоверно то, что недовольство проникло даже в генералов, занимающих самые высшие места, и многие полагают, что учреждение императорской гвардии будет иметь для Луи-Наполеона точно те же гибельные следствия, какие имело для Бурбонов учреждение королевской гвардии.

   Есть еще другое изменение в составе армии, прямо раскрывающее мысли Луи-Наполеона. Конскрипты, желающие избавиться от личного отправления службы своей очереди, прежде сами приискивали людей, согласных нести ее за них; теперь это уничтожено и они должны прямо платить известную сумму правительству, которое уже само находит, кем заменить их,- оно для этого нанимает старых солдат, отслуживших свой срок (7 лет) и остающихся на новый срок из выгоды значительного вознаграждения, которое доставляется суммами, получаемыми от увольняемых. Цель тут очевидна; она в том, чтобы составить войско, совершенно оторванное от гражданского общества, готовое на все, чего потребует начальство. Потому увольнение от службы, которое прежними правительствами давалось очень неохотно, Луи-Наполеон поощрял сам, и, чтобы увеличить число вносящих деньги за свое увольнение, ныне в первый раз во Франции он призвал под знамена вдруг весь годичный контингент. Число рекрут, которых правительство может призвать на службу, определяется законодательною властью гораздо более значительное, нежели сколько их действительно нужно в мирное время, чтобы правительству не нужно было просить вторичной конскрипции в случае войны. Прежде из этого числа требовалась только половина, остальных не тревожили, потому что не было надобности. В прошедшем году объявлено было, что нужно все число конскриптов, положенное годичным контингентом, и, разумеется, от этого вдвое увеличилась масса денег, внесенных за увольнение от службы. Разумеется, число конскриптов, действительно поступивших на службу, все-таки далеко превышало действительную надобность, и взамен этого излишка были раньше срока уволены в отпуск солдаты прежних годов. Таким образом уменьшилась в армии пропорция тех опытных солдат, на которых полагалось правительство, увеличилось число наемных солдат и усилилось их влияние на дух войска через умножение неопытных новобранцев, менее способных к самостоятельному действию в случае опасности, и за всем тем остались еще огромные суммы для увеличения милостей, изливаемых на преторианцев.

   Ослабить умственную силу нации уменьшением числа мыслящих люд"й и стеснением круга предметов, суждение о которых дозволительно, занять людей исключительно личными их делами и тем разрознить их, чтобы самому было легче господствовать над раздробленным обществом, показать свету, как подавляется нравственная жизнь непреклонною решительностью,- вот задачи, которые поставила себе Вторая империя. Она хочет ввести в Европу то общественное состояние, какое существует в Китае, состояние, при котором рука может сохранять ловкость, завещанную прежними поколениями, но в котором нет прогресса, состояние, довольствующееся приобретениями прошедшего и лишенное мысли об их усовершенствовании. Чтобы распространить в обществе такое расположение под одеждою учения, приспособленного к борьбе с принципами новой цивилизации, Луи-Наполеон должен был вступить в союз с католическим духовенством, помощь которого нельзя было ему купить иначе, как жертвуя частью своего могущества в пользу союзников. В своем ослеплений примером Первой империи Луи-Наполеон до начала прошедшего года мог действовать с уверенностью, в успехе, не встречая случаев, которые резко обличали бы его ошибку. Но вот вдруг явились события, принудившие его раскрыть глаза и против воли сознаться, что между ним и французским народом лежит целая бездна, что невозможно то слияние его системы с чувствами нации, о котором он мечтал... Выборы в Париже и других больших городах были решительным и открытым протестом против его правительства со стороны образованнейшей части общества, а покушение 14 января, следствие по которому надобно было скрыть от публики, и сочувствие, оказанное Франциею графу Орсини, обнаружило, каких ужасающих размеров достигло недовольство системою Луи-Наполеона. Тут в первый раз Луи-Наполеон ясно увидел, каковы чувства к нему нации, потому 14 января составляет эпоху в его правлении. Теперь, узнав истину, он имел случай показать свои политические способности, отказавшись от прежних ошибок. Но вместо того он еще сильнее показал, что не может оторваться от них. Изменить свой идеал правления, состоящий в подражании Первой империи, он был не в силах, и опыт, вместо того чтобы внушить ему благоразумие, только склонил его к более резким действиям совершенно в прежнем насильственном характере. До 14 января он воображал себя демагогом, произвольная власть которого возбуждает народное сочувствие; теперь он увидел, что правит в противность национальным желаниям, единственно помощью физической силы, и решился открыто опереться исключительно на нее, сознательно итти наперекор общей потребности и подавлять нацию. В его министерстве юристы, изменившие свободе, но прикрывавшие произвол мягкими формами, заменились грозными драгунами. Каждый день придумывались новые свирепости. Каждый, на кого будет донесено, что он невыгодно отзывался о правительстве, был объявлен подлежащим, по произволу министра внутренних дел, денежному штрафу, заключению в тюрьму до пяти лет и даже ссылке. Все лица, бывшие замешанными в событии 15 мая и 24 июня 1848 года, 13 июня 1849 и 2 декабря 1852 года хотя бы даже и подвергнувшиеся за то наказанию, подлежали по новым правовым законам ссылке без всякого нового повода или предлога, единственно по усмотрению министра. Каждый обвиненный в распространении неосновательных известий подвергался тяжким наказаниям. Личная свобода частных людей лишилась всякой безопасности при таких законах, и совершилось много примеров невероятного ее нарушения. Достоверно известно, что к префектам департаментов посылались приказания набрать для внушения ужаса столько-то или столько-то "демократов" на ссылку, и ежедневно совершались самые вопиющие жестокости под предлогом ограждения порядка и предупреждения злых умыслов. Ненависть, возбужденная этими насилиями и жестокостями в целой нации, сосредоточивается вся на лице Луи-Наполеона, потому что каждый знает, что все это придумывалось им и совершалось по его приказанию.

   При виде такого натямутого положения, продолжает "Westminster Review", нельзя не подумать о том, какие шансы представляет будущее. С 14 января открыто выказалось, что Вторая империя может поддерживать свое существование только вооруженною рукою и безграничным насилием. Может ли долго сохраняться такой порядок вещей? Сам Наполеон I принужден был увидеть несостоятельность своей системы и по возвращении с Эльбы искать себе спасения в том, что, отказываясь от произвола, хотел подчиниться конституции. Если при нем военный деспотизм не мог выдержать испытания тяжелых обстоятельств, еще менее возможности удержаться еще более суровому произволу при личности гораздо менее даровитой и совершенно не блестящей, вся сила которой состоит в безотчетном подражании прежнему примеру среди обстоятельств совершенно изменившихся. Притом всякое учреждение с каждым днем ослабевает, если его свежесть не обновляется постоянным погружением в элемент, его породивший. Элемент жизни для армии - война, и невозможно, чтобы армия столь гигантских размеров, как нынешняя французская, могла сохранять свое господство над обществом, если не будет находить натуральной своей деятельности в иностранной войне,- если не будет ей дано этого удовлетворения, она сама станет искать себе занятия во внутренних кровавых смутах.

   Из этого "Westminster Review" выводит, что надобно ожидать начатия какой-нибудь новой войны со стороны Луи-Наполеона. Если бы даже он сам так искренно желал мира, как уверяет, необходимость скоро заставит его искать войны. Но война, в свою очередь, привлечет новые затруднения и опасности для системы Луи-Наполеона: расстройство финансов увеличится, материальные бедствия "арода сделаются еще тяжелее, и результатом войны будет только еще ненатуральней-шая натянутость положения, и каждое усилие упрочить свою власть будет только приближать Луи-Наполеона к неизбежной катастрофе. Его система не может теперь долго удерживать хотя бы внешний порядок во Франции.

   Потому даже для поддержания этого внешнего порядка необходимо возрождение самостоятельной политической жизни во французской нации. Сохраняются ли в этом народе живые силы? "Westminster Review" отвечает на это свидетельством всей новой французской истории. В продолжение пятидесяти лет, говорит статья английского журнала, французская нация сама в себе находила живые силы для стремления к своему возрождению и после каждой неудачи неутомимо возобновляла свои усилия с непобедимою решимостью. Даже последняя попытка 1848 года при всей своей неудачности служит лучшим доказательством свежести сил во французском народе. Она не имеет ничего общего с волнениями, возникающими для удовлетворения чьему-нибудь личному самолюбию и принадлежащими периоду истощения нравственных сил в народе. Правда, ведена она была в политическом смысле очень ошибочно, но возникла она из неподдельного национального чувства. Самые неудачи этого движения, будучи порождены попытками дать практическое осуществление социализму, свидетельствуют о том, что в ней был принцип, была идея. А народ, в котором могущественною двигательницею жизни является идея, может впадать в обольщения и бедствия, но не может быть назван умершим. Обольщение доставило Луи-Наполеону власть. Обманутый народ сам содействовал своему порабощению. Но теперь понятия нации изменились. Поселяне разочаровались в своих неразумных надеждах, а среднее сословие раздражено тяжелыми стеснениями. Умственная деятельность снова усиливается, вожди ее снова заговорили, и слова их снова встречаются общим вниманием. Выборы в Париже и других главнейших городах Франции показали, что политическая жизнь возобновляется в них; пример этих городов, как всегда, влечет остальную Францию. Учреждения Второй империи были бесплодны, все ее действия стеснительны,- и в день пробуждения национального чувства не найдет она в защиту себе ни принципа, ни воспоминания.

   До сих пор мы пользовались статьею "Westminster Review", почти постоянно довольствуясь более или менее близким ее переводом. Теперь, после этого очерка фактов представляется вопрос, который смущает очень многих и видимая затруднительность которого заставляет большинство образованных людей у нас полагать в противность мнению автора переведенной нами статьи, что нравственные силы французской нации истощены. Это вопрос: почему же Вторая империя держится так долго, хотя не соответствует требованию самих французов? Первым ответом представляется мысль о войске, на которое опирается Наполеон III. Но если действительно катастрофа отстраняется только вооруженною силою, то какое низкое понятие должны мы иметь о нации, терпящей порабощение от армии, которая, как бы ни была громадна, все-таки едва составляет одну двадцатую часть взрослого мужского населения Франции,- населения, в котором находится не менее 2 миллионов людей, служивших в регулярном войске и умеющих владеть оружием? Какая трусость, какое малодушное отчаяние в собственных силах! И притом какое понятие должны мы иметь о нравственном состоянии народа, который дает из своей среды армию, отказывающуюся от сочувствия с ним, способную долго и упорно поддерживать интересы, противные чувствам нации? Такой народ, конечно, впал в глубокую нравственную испорченность. Так рассуждают многие.

   Но дело в том, что основания для своих рассуждений берут они совершенно не соответствующие факту. Правда, система Наполеона III не соответствует потребностям и желаниям нации. В этом согласны все французы за исключением немногих эгоистов, находящих для себя личную выгоду в господствующей системе. Но действительно французы в настоящее время положительно желают, чтобы ныне или завтра низверглась неприятная для них система. Очищенное от нее место должно же быть чем-нибудь занято; но чем будет оно занято, если разрушение произойдет ныне или завтра? Вот задача, не разрешимая ни для кого; и невозможность поручиться за то, чья власть явилась бы ныне взамен власти Наполеона III, удерживает сильные руки. Что если на место Наполеона III явится Генрих V, призываемый легитимистами? Нет, говорят либералы конституционной партии, умеренные республиканцы и социальные демократы, нет, Наполеон III, как ни тяжел он, все-таки легче Генриха V. Но шансы его гораздо меньше, нежели шансы графа Парижского. Кроме, орлеанистов, умеренные республиканцы также согласились бы на графа Парижского; но его возвращение навсегда убило бы надежды легитимистов; а социальные демократы лучше хотят подождать еще несколько времени, полагая, что с каждым годом увеличивается их сила, и вооружились терпением, чтобы от угнетения, которое не может быть слишком продолжительно, перейти прямо в социальную республику,- они лучше хотели ждать несколько времени, нежели, ускоряя катастрофу, подвергнуться владычеству среднего класса,- которое, по их мнению, на гораздо продолжительнейшее время отсрочит исполнение их надежд. Но ведь и до сих пор они в случае катастрофы имели бы довольно значительную вероятность восторжествовать по крайней мере на несколько месяцев? Да, и именно этот шанс служил до сих пор сильнейшею причиною для отсрочки катастрофы. Орлеанисты, легитимисты, умеренные республиканцы, то есть весь высший и весь средний класс, готовы были переносить в течение многих лет владычество не только Наполеона III, но и Абдэлькадера или Нена-Саиба, Калигулы или Нерона, нежели хотя бы несколько месяцев владычество социалистов,- в такой страшной картине привыкли они воображать себе эту перспективу. Состояние Франции до сих пор походило на положение поместья, о котором ведут спор трое или четверо наследников, смертельно ненавидящих друг друга. Пусть этим поместьем случайно овладеет посторонний человек; все вместе наследники могут быть недовольны этим случаем, но каждый из них все-таки думает про себя: пусть лучше владеет он, нежели кто-нибудь из моих соперников. Если б спор кончился в мою пользу, я умел бы легко справиться с этим пришельцем; но теперь, пока спор еще идет между нами, я не стану трудиться над его изгнанием, которое, быть может, обернется в пользу не мне, а моим противникам. Я не так глуп, чтобы своими руками загребать жар для них.

   Продолжительность существования Второй империи свидетельствует, что французский народ стал уже гораздо опытнее и обдуманнее прежнего в своей политической жизни. Существующее очень неприятно для него, но он не хочет низвергать его прежде, "ежели ясно увидит, какие именно учреждения появятся в случае падения существующих,- прежде нежели удостоверится, что новые учреждения будут заслуживать хлопот перестройки. Пусть идет время, пусть разъясняются шансы будущего, и когда они разъяснятся, тогда я посмотрю, как мне поступить, думает он. Таков смысл его терпения, свидетельствующего о возрастании его политического благоразумия.

   Но из очерка фактов мы уже видели, что Вторая империя, терпеливо переносимая нациею по неизвестности будущего, сама подкапывает свои основания и не может продержаться долго, если бы даже нация и не делала ничего для ее низвержения: Вторая империя низвергнет сама себя, если дадут время довершиться неизбежным последствиям ее собственных действий, которые ведут к финансовому кризису и к междоусобию в лагере собственных ее преторианцев. Она будет унесена этим кризисом, если раньше его не исчезнет от внешних причин. Время кризиса представляется теперь уже не очень далеким, но по всей вероятности события не будут ждать его. Благоразумие партий не дозволяет им низвергать существующее прежде совершенного прояснения будущей перспективы; но мы видим, что непримиримый раздор между ними начинает ослабевать. Во время последних выборов социальные республиканцы уже имели своими союзниками умеренных республиканцев и либеральную половину орлеанистов. От соглашения в одном частном случае до примирения еще очень далеко; но уже видно, что прежняя смертельная ненависть начинает смягчаться. Некоторые предводители крайних партий уже признаются, что владычество буржуазии все-таки было бы менее неблагоприятно социальным реформам, нежели нынешняя система; наоборот, умеренные республиканцы и другие либеральные партии уже признают практичность многих мыслей, которые называли прежде совершенным безумием, и между представителями буржуазии - экономистами - встречаются уже такие, которые отличаются от своих противников больше именем, нежели сущностью понятий; и вообще уже начинает распространяться мысль, что люди, считавшиеся прежде врагами общества, не до такой степени свирепы, как о них думают. Таким образом подготовляется примирение партий, раздор между которыми был до сих пор главною поддержкою Второй империи. Возвратиться к этому предмету мы будем иметь много случаев, и несколько дополнительных слов о нем найдет читатель в этой книжке в очерке политического состояния Западной Европы.

  

  

   Франция при Людовике-Наполеоне - впервые опубликовано в сб. "Шестидесятые годы. Материалы по истории литературы и общественному движению", Л., 1940.