Дмитриев Иван Иванович - Сочинения и Переводы И. Дмитриева

  

  

  

  

   Это одна изъ малаго числа тѣхъ книгъ, которыя немедленно по напечатан³и являются на учебныхъ столахъ Литтераторовъ и на уборныхъ столикахъ свѣтскихъ женщинъ, - одна изъ тѣхъ книгъ, по которымъ судятъ о степени образованности, просвѣщен³я, вкуса, и объ успѣхахъ Литтературы. Мног³я изъ п³есъ, въ послѣдн³й разъ напечатанныхъ въ двухъ предшедшихъ Частяхъ (1803 года), а особливо басни {Лафонтеневы: Дубъ и Тростъ; Мышь удалившаяся отъ свѣта; Два голубя.} и сказки {Модная жена, Причудница, Картина.}, почитаются превосходными; нѣкоторыя пѣсни {Что съ тобою, ангелъ, стало? и Стонетъ сизой голубочекъ.} сдѣлались всеобщими.

   С³я третья Часть содержитъ въ себѣ два отдѣлен³я: Басни и Смѣсь. Будемъ говорить о первомъ, состоящемъ изъ тридцати басень, по большой части переведенныхъ изъ Лафонтена и Флор³ана.

   Въ Поэз³и, равно какъ въ военномъ дѣлѣ, то называется похищеннымъ, что взято у свѳихъ земляковъ; но все, что ни беремъ у чужестранцевъ, есть завоеван³е, славная добыча. Лабрюйеръ сказалъ: выбрать мысль значитъ - изобрѣсть. Какая нужда читателямъ, у кого Авторъ взялъ содержан³е басни - у Инд³йца, Грека, или Француза? дѣло въ томъ, какъ онъ разсказалъ ее на нашемъ языкѣ. Самъ Лафонтенъ, Корифей баснописцевъ, ничего отъ себя не выдумалъ; ибо извѣстно, что ни одна басня собственно ему не принадлежитъ. Конечно трудно выдумать прекрасное содержан³е для басни, какова напримѣръ Фур³и и Грац³и у Геллерта, или Три путешественника у Сад³я, и друг³е апологи; однакожь, не оспоривая славы у изобрѣтателей, можно сказать, что хорош³й подражатель долженъ имѣть столько, или почти столько дарован³я, сколько предполагается въ баснописцѣ, изъ котораго переводитъ. Прочтите у Пильпая (или Пидьпая) басни: Два голубя, Два друга; онѣ не сдѣлаютъ въ васъ никакого впечатлѣн³я. Первая наскучитъ своею продолжительност³ю, сухост³ю, однообраз³емъ; другая заставитъ васъ жалѣть, для чего древн³й баснописецъ не умѣлъ обработать такой счастливой мысли. Напротивъ того, обѣ с³и басни какъ милы, какъ трогательны, съ какимъ искуствомъ разсказаны у Лафонтена, а первая и у Дмитр³ева! Пускай другой стихотворецъ, котораго природа не одарила изящнымъ вкусомъ, чувствительност³ю, талантомъ, - пускай другой напишетъ с³и самыя басни: онѣ будутъ несносны. Кто нерадитъ о прелестяхъ слога, - тотъ худо знаетъ людей, въ томъ не пылаетъ ревность быть полезнымъ; онъ не имѣетъ понят³я ни о выгодахъ своей славы, ни объ истинѣ и точности; онъ мыслитъ, но не имѣя рѣдкаго дарован³я писать слогомъ красивымъ, доброзвучнымъ, плѣнительнымъ, худо выражаетъ свои мысли - и сочинен³я его скоро забываются. Вопреки странному мнѣн³ю, коимъ хотятъ прославиться нѣкоторые люди, скажемъ рѣшительно, что одинъ слогъ дѣлаетъ книги долговѣчными; одинъ слогъ возбуждаетъ въ насъ охоту снова читать то, что было уже двадцать разъ прочитано; одинъ слогъ назначаетъ Авторамъ знаменитую степень между соотечественниками.

   Трет³я Часть Сочинен³й и Переводовъ Господина Дмитр³ева начинается баснею: Мудрецъ и Поселянинъ, переведенною изъ Флор³ана. Сей Авторъ. прославился баснями столько же, какъ и другими своими сочинен³ями. Хотя не льзя ставить его наровнѣ съ Лафонтеномъ, однакожь мног³е знатоки опредѣляютъ, ему мѣсто подлѣ неподражаемаго Баснописца. Флор³анъ разсказываетъ натурально и пр³ятно; лица, выводимыя имъ на сцену, иногда разговариваютъ умнѣе, нежели сколько нужно для басни; но это самое и возвышаетъ достоинство его дарован³я, потому что простота (naivete), главное украшен³е аполога, у него не пренебрежена для остроум³я и учености, какъ напримѣръ у Гея и Ламотта. Вотъ друг³я отличительныя черты Флор³ана: стопосложен³е легкое и пр³ятное, языкъ чистой и правильной, изобрѣтен³е и разположен³е счастливыя. Одно только обстоятельство можно назвать противнымъ П³итикѣ, именно то, что Флор³анъ иногда выходитъ за предѣлы, назначенные для басни. Напримѣръ, Мудрецъ и Поселянинъ и Калифъ, по содержан³ю своему и по качеству дѣйств³я болѣе принадлежатъ къ роду сказокъ, нежели аполога. Много было писано о томъ, какое надлежитъ давать опредѣлен³е баснѣ. Слѣдующее кажется ближайшимъ къ истинѣ, потому что основано на большемъ числѣ хорошихъ примѣровъ: Басня есть краткое повѣствован³е аллегорическаго дѣйств³я, изъ котораго извлекается полезное наставлен³е. Поэтъ непремѣнно обязанъ соображаться съ коренными правилами; иначе, басня, часъ отъ часу болѣе измѣняясь, со временемъ можетъ превратиться въ эпиграмму или оду. Нѣтъ сомнѣн³я, что вѣкъ, въ которомъ сочинены Басни Езоповы, отъ нашего во многомъ отличенъ. Древн³е (Езопъ, Федръ, Афтон³й, Ав³енъ, Габр³асъ) повѣствовали коротко и просто; нынѣ отъ баснописца требуютъ украшен³й - пр³ятнаго разсказа, очаровательнаго слога, живописи, огня, оттѣнокъ въ характерахъ; но главная основа должна оставаться одна и та же. - Путешеств³е (стр. 72) не походитъ ни на басню, ни на сказку; Г. Переводчикъ поступилъ справедливо, назначивъ мѣсто симъ безыменнымъ стихамъ въ Смѣси вопреки Флор³ану, которой выдалъ ихъ за басню. Нравоучен³е есть единственный предметъ басни,украшен³е же служитъ только позолотою сей пилюли. Нѣтъ нужды, въ началѣ или въ концѣ помѣщенъ смыслъ нравоучительный, но онъ непремѣнно долженъ быть въ баснѣ. Лафонтенъ творитъ: апологъ состоитъ изъ двухъ частей, которыя можно:назвать одну тѣломъ, другую душею. Тѣло - басня; душа - нравоучен³е. Аристотель требуетъ, чтобы въ баснѣ говорили и дѣйствовали только однѣ животныя, не люди и не растен³я. С³е правило основано болѣе на прилич³и, болѣе на предполагаемомъ свойствѣ аполога, нежели на необходимости; ибо ни Езопъ, ни Федръ, ниже другой кто либо изъ Баснописцевъ ему не слѣдовали: но никто изъ нихъ не дозволялъ себѣ писать безъ нравоучительной цѣли.

  

  

   говоритъ Лафонтенъ. Иногда онъ отступалъ отъ сего необходимаго правила, но только тамъ, гдѣ всякой читатель самъ легко можетъ вывести моральное слѣдств³е.

   Мудрецъ и Поселянинъ (апологъ, сказка, или анекдотъ въ стихахъ - какъ угодно) есть переводъ, хотя не во всемъ правильной, по крайней мѣрѣ во многомъ весьма удачной. Авторъ говоритъ самъ отъ себя (стр. 8):

  

   Люблю ихъ (*) общество! - согласенъ я, конечно,

   Есть и у нихъ свой плутъ, сутяга и пролазъ,

   И хуже этого; но Я чистосердечно скажу вамъ между насъ:

   Опаснѣй тварей всѣхъ словесную считаю,

   И плутъ за плута, я лису предпочитаю!

   Такихъ же мыслей былъ покойникъ мой землякъ,

   Не авторъ, ниже чтецъ, но очень недуракъ,

   (*) То есть; животныхъ.

  

   Этотъ землякъ, за честность и благоразум³е, былъ уважаемъ всею округою, мирилъ ссорящихся, подавалъ совѣты.

  

   "Ты правъ! ты виноватъ!" бывало скажетъ онъ,

   И этотъ приговоръ пр³емлемъ былъ въ законъ;

   И ни одинъ не смѣлъ ни впрямь, ни стороною,

   Скрыть правды предъ его почтенной сѣдиною.

   Однажды, помню я, имѣлъ съ нимъ разговоръ

   Проѣзж³й - моралистъ, натуры испытатель;

   Скажи мнѣ, онъ спросилъ, какой тебя писатель

   Наставилъ мудрости?

  

   Какихъ философовъ учен³ю - продолжалъ Моралитъ - ты слѣдовалъ: Зенона, Пиѳагора, Эпикура, или Платона?

  

   А я ихъ и не зналъ ниже по именамъ!

   Отвѣтствовалъ ему смиренно сельск³й житель:

   Природа мнѣ букварь, а сердце мой учитель.

         

   Въ сихъ и слѣдующихъ стихахъ Авторъ съ удивительнымъ искуствомъ умѣлъ соединить двѣ противности: умъ и милую простоту. Г. Переводчикъ идетъ съ нимъ ровнымъ шагомъ.

  

   Вселенну населилъ животными Творецъ;

   Въ наукѣ нравственной я ихъ бралъ въ образецъ;

   У кроткихъ голубковъ я перенялъ быть нѣжнымъ;

         У муравья къ труду прилѣжнымъ,

            И на зиму запасъ копить;

         Воломъ я наученъ терпѣнью;

            Овечкою - смиренью;

   Собакой - неусыпнымъ быть;

   А естьлибъ мы дѣтей невольно не любили?

   То курыбы меня любить ихъ научили:

   По мнѣ же такъ легко и всякаго любить!

             Я зависти не знаю;

   Доволенъ тѣмъ; что есть - богатый пусть богатъ;

   А бѣднаго всегда, какъ брата, обнимаю,

            И съ тѣмъ дѣлиться радъ.

   Стараюсь, наконецъ, разсудка быть подъ властью

   И только, - вотъ и вся моя наука счастью!

  

   Еслибъ надлежало замѣчать всѣ хорош³е стихи нашего Автора, то статья с³я по крайней мѣрѣ заняла бы столько же листовъ, сколько содержитъ въ себѣ его книга. Осмѣливаемся сдѣлать замѣчан³я другаго рода, будучи увѣрены, что онѣ могутъ имѣть полезную цѣль для многихъ читателей.

   Флор³анъ далъ баснѣ своей назван³е: Le Savant et le Fermier, нашъ Авторъ переводитъ: Мудрецъ и Поселянинъ. Кажется Флор³анъ хочетъ представить мудрецомъ послѣдняго, а перваго - только ученымъ.

  

         G'est ainsi que pensait un sage,

         Un bon fermier de mon pays.

   Depuis quatre-vingts ans, de tout le voifinage

   On venait écouter et fuivre ses avis.

   Chaque mot qu'il disait était une sentence.

  

   Французской Авторъ, не видя надобности шутить, разсказываетъ о своемъ Мудрецѣ тономъ важнымъ и благороднымъ. Г. Переводчикъ тоже предлагаетъ другимъ образомъ.:

  

   Такихъ же мыслей былъ покойный мой землякъ,

   Не Авторъ, ниже чтецъ, но очень недуракъ,

   Честнѣйш³й человѣкъ, оракулъ всей округи.

  

   Очень недуракъ поставлено потому, что, вопреки Флор³ану, Мудрецомъ названъ Ученый. Стихъ:

  

   Et fripon pour fripon , je préfère un renard.

  

   на Русскомъ выраженъ:

  

   И плутъ за плута, я лису предпочитаю.

  

   Не льзя ближе! но сомнительно, мног³е ли поймутъ, что что значитъ слѣдующее: "еслибъ надлежало выбирать плута изъ людей или изъ животныхъ, то я предпочелъ бы лисицу."

  

   . . . . mon livre est nature;

   Природа мнѣ букварь......

  

   Въ подлинникѣ стоитъ: книга. Умной Поселянинъ можетъ быть не зналъ, въ какихъ книгахъ содержатся высок³я науки, но вѣрно ему было извѣстно, что таинствъ философ³и ищутъ не въ букварѣ.

   Перейдемъ къ третей баснѣ: Лисица проповѣдница, взятой также изъ Флор³ана. Старая и больная, но ученая, краснорѣчивая и хитрая Лисица вздумала проповѣдывать о пользѣ смирен³я, благонрав³я и честности, никто или почти никто, не хотѣлъ слушать ее. Догадливая Лисица загремѣла противъ насильства львовъ, тигровъ, медвѣдей: стекалось множество звѣрей, и проливало слезы умилен³я! Набожный Левъ, царь страны, захотѣлъ послушать проповѣдницу, и велѣлъ призвать ее ко двору; Лисица съ чрезвычайнымъ искуствомъ описывала состоян³е угнетенной невинности. Разтроганный Монархъ спросилъ какой награды требуешь за свои наставлен³я? Лисица отвѣчала: нѣсколько индѣекъ. Въ этомъ состоитъ басня у Флор³ана. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ перевода отступлено отъ подлинника. Здѣсь сказано, что Лисица начала проповѣдывать въ пустынѣ, se mit à prêcher au defert; а въ переводѣ стоитъ:

  

  

   Уединилася отъ свѣта и отъ зла,

   И проповѣдывать въ пустыю перешла.

  

   еслибъ и можно было сказать на Русскомъ языкѣ уединиться отъ чего нибудь, а особливо отъ зла, то все таки Лисицѣ не за чемъ уединяться въ пустынѣ для проповѣдыван³я: ей нужны были слушатели. Въ слѣдующихъ стихахъ Г. Переводчикъ превзошелъ Автора; Флор³анъ далеко остается назади - относительно разсказа:

  

   Тамъ кротк³я свои бесѣды разтворяла

   Хвалой воздержности смиренью, правотѣ.

      То плакала, то воздыхала

      О брат³и, въ м³рской утопшей суетѣ;

   А брат³й и всего на проповѣдь сбиралось

      Пять, шесть на перечотъ,

      А иногда случалось

   И менѣе того, и то сурокъ, да кротъ.

   Да двѣ, три набожныя лани

   Звѣришки бѣдные, безъ связей, безъ подпоръ;

   Какой же ожидать отъ нихъ Лисицѣ дани?

  

  

   Замѣтимъ однакожъ и здѣсь, что вмѣсто и брат³й надлежало бы сказать; а брат³и, какъ стоитъ въ предъидущемъ стихѣ. Безъ связей, безъ подпоръ есть галлицизмъ едва примѣтной; но так³е галлицизмы, будучи употреблены кстати, какъ напримѣръ у нашего Автора, не только не безобразятъ, но украшаютъ и обогащаютъ Росс³йское слово.

  

      Но лис³й дальновиденъ взоръ;

         Она перемѣнила струны,

   Взяла суровой видъ, и бросила перуны

   На кровожаждущихъ медвѣдей и волковъ,

         На тигровъ даже и на львовъ!

      Что жь? слушателей тьма стеклася!

   И слава о ея вит³йствѣ донеслася

         До самаго царя звѣрей,

   Которой, не смотря, что въ немъ порода львина,

         Былъ смирный, такъ сказать, дѣтина,

         И набожный подъ старость дней.

  

   Мы не знаемъ, надобно ли перемѣнять струны для того, чтобы бросить перуны. По крайней мѣрѣ въ баснѣ до сихъ поръ не было говорено о музыкальномъ оруд³и. Перемѣнить тонъ употребляется въ общемъ разговорѣ, и значитъ - перемѣнить содержан³е, иногда - перемѣнить голосъ, наружной видъ, обхожден³е. Такъ напримѣръ, человѣкъ малаго чина, разсказывая о Министрѣ или Сенаторѣ - которой, прежде обходившись съ нимъ пр³ятельски, вздумалъ бы заговорить повелительно и грозно - можетъ сказать: онъ вдругъ перемѣнилъ тонъ, и это будетъ понятно для каждаго. Но перемѣнитъ струны употребляется не иначе, какъ только въ собственномъ знаменован³и, то есть, значитъ: снять однѣ струны, и навязать, или нацѣпить друг³я. Бросать перуны на кого, не столько правильно и значительно, какъ: въ кого. Вотъ и примѣръ, взятой изъ сей же басни:

  

   Въ тирановъ громъ она бросала.

  

   Главное и первое искуство Лафонтена состоитъ въ томъ, что онъ разсказываетъ съ такою простотою, съ такою невинност³ю, съ такимъ милымъ добродуш³емъ, что вы противъ воли своей думаете, будто онъ самъ увѣренъ въ истинѣ повѣствуемаго произшеств³я. Мармонтель говоритъ о неподражаемомъ Баснописцѣ: онъ не только слышалъ то, что самъ разсказываетъ, но даже видѣлъ, даже думалъ, что видитъ еще тогда, когда разсказываетъ. Это не поэтъ, котораго воображен³е занимается работою; это не сказочникъ, которой хочетъ повеселить васъ шутками - нѣтъ! это очевидецъ повѣствуемаго дѣйств³я. - Поэтъ не заставитъ меня принимать участ³я въ его лицахъ, если самъ не говоритъ о нихъ тономъ, приличнымъ каждому характеру. Пусть Лисица, сказывая проповѣдь, лѣзетъ изъ кожи вонъ; читатель не безпокоится, что о ней говорятъ съ пренебрежен³емъ, какъ о твари хитрой, которая для корысти надѣла на себя личину. Но что выходитъ, когда Льва, стараго набожнаго царя звѣрей, называютъ смирнымъ, такъ сказать, дѣтиною? Очарован³е изчезаетъ, а съ нимъ вмѣстѣ и то, что составляетъ прелесть басни*

   Лисица сказала проповѣдь въ присутств³и царя

  

   Какую жь проповѣдь? Изъ кожи лѣзла вонъ!

         Въ тирановъ громъ она бросала.

         И тутъ же стонъ

         И слезы извлекала,

      Представя, какъ отъ нихъ

         Невинность унываетъ

   И каждый день въ мученьяхъ злыхъ

         На небо лишь взираетъ,

   Откуда праведный судья и царь царей

   Не скоро, но воздастъ гонителямъ и ей.

  

   Въ подлинникѣ есть нѣкоторая разница:

  

      . . . . . . Il prêche, et cette fais ,

   Se surpassant lui-même, il tonne, if épouvante

      Le féroces tyrans des bois,

   Peint la faible innocence à leur afpect tremblante,

   Implorant chaque jour la juftice trop lente

      Du mâitre et du juge des rois.

  

   Нашъ Авторъ продолжаетъ:

  

      Придворные оцѣпенѣли:

   Какъ можно при Дворѣ такъ дѣрзко говорить!

   Другъ на друга глядятъ, но говорить не смѣли,

   Смекнувъ, что царь Лису изволилъ похвалить;

   Какъ новость иногда и правда намъ по нраву!

   Короче вамъ: Лиса вошла и въ честь и въ славу;

   Царь Левъ давъ лапу ей, привѣтливо сказалъ;

      Тобой я истину позналъ,

   И болѣ прежняго гнушаться сталъ пороковъ;

   Чегожь ты требуешь за мзду твоихъ уроковъ?

   Скажи безъ всякаго зазренья и стыда?

   Я твой должникъ. - Лиса глядь, глядь туда, сюда,

   Какъ будто совѣсти почувствуя улику: -

      Всещедрый царь - отецъ !

   Отвѣтствовала Льву съ запинкой наконецъ;

      Индѣекъ . . . малую - толику.

  

   У Флор³ана: придворные дивились дерзости Лисицы, но не смѣли ничего говоришь, видя, что царю проповѣдь нравится; Левъ (au sortir du fermon) велѣлъ позвать къ себѣ проповѣдницу, похвалилъ ее, предложилъ ей награду. Порядокъ весьма натуральной! Въ переводѣ: въ то самое время, когда Лисица бросала громъ въ тирановъ, придворные говорятъ не смѣли, потому что царь Дису изволилъ похвалить; Лиса вошла и въ честь и въ славу; Царь, давъ ей лапу, спросилъ, что требуешь, и проч. Все это сдѣлалось, въ нѣсколько минутъ, на мѣстѣ проповѣдыван³я! - Глаголъ гнушаться требуетъ падежа творительнаго: гнушаться пороками. Льву, которой былъ весьма доволенъ Лисою, ни въ чемъ не подозрѣвалъ ее, и не предполагалъ, никакой хитрости, неприлично говорить: скажи безъ всякаго зазренья и стыда. Положимъ, что стыдъ здѣсь должно разумѣть, вмѣсто застѣнчивости, но зазрѣн³е всегда значитъ безпокойство, или упрекъ совѣсти. Ученая и краснорѣчивая Лисица не могла не знать, что титло Всещедраго Царя приписывается Богу, не земному Монарху, и что малую толику едва ли входитъ въ словарь языка, которымъ говорятъ предъ лицемъ Государя.

   Изъ напечатанныхъ въ сей Части тридцати басень публикѣ извѣстны весьма немног³я; четыре или пять помѣщены въ разныхъ пер³одическихъ издан³яхъ. Смертъ и умирающ³й - очень близкое подражан³е Лафонтену - и Орелъ и Зм³я, - переводъ изъ одного Парижскаго Журнала (басни, по нравоучен³ю, по изобрѣтен³ю и разположен³ю, наконецъ по искусному переводу, безъ сомнѣн³я изъ лучшихъ на Русскомъ языкѣ) - напечатаны были въ семъ Журналѣ прошлаго года.

   Съ хорошею книгою жаль разстаться. чтобы продлить удовольств³е, доставляемое разсматриван³емъ басень нашего Автора, обратимъ вниман³е на апологъ: Человѣкъ и Конъ, котораго изобрѣтен³е приписываютъ Стезихору, древнему Греческому Поэту, Федръ и Горац³й переложили его въ Латинск³е стихи, съ нѣкоторыми перемѣнами. Въ Греческой баснѣ Конь, желая отомстить Оленю, которой испортилъ лугъ, спросилъ Человѣка, не льзя ли наказать Оленя? Человѣкъ отвѣчалъ: можно, если Конь дозволитъ взнуздать себя, когда приметъ на спину свою сѣдока со стрѣлами. Конь былъ. взнузданъ и остался въ рабствѣ. У Федра: Конь разсердился на Кабана, которой мутилъ воду; окончан³е аполога почти сходно съ Греческимъ. У Горац³я - Олень, не дозволялъ Коню пастися на общемъ лугу. С³и отмѣны служили поводомъ къ различнымъ нравоучен³ямъ: изъ Стезихоровои и Федровой басни слѣдуетъ, что лучше стерпѣть обиду, нежели мщен³емъ купить себѣ рабство. Горац³й изъ своей басни выводитъ заключен³е: "кто не умѣетъ довольствоваться малымъ, тотъ лишается безценной свободы." Рѣчь идетъ о человѣкѣ, которой изъ доброй воли налагаетъ на себя ярмо зависимости,. соглашается быть игрушкою прихотей и странныхъ затѣй какого нибудь покровительствующаго Вельможи, за то, что сей дозволяетъ ему сидѣть за лакомымъ столомъ своимъ. Лафонтенъ изъ котораго переводилъ нашъ Авторъ, возпользовался сочинен³ями своихъ предшественниковъ, взязъ изъ каждаго, что находилъ нужнымъ для составлен³я своей басни! Вотъ переводъ:

  

      Читатели! хотите лъ знать,

   Какъ Лошадь намъ покорна стала?

   Когда семья людей за лакомство считала

         Коренья, жолуди жевать;

      Когда еще, не такъ какъ нынѣ,

   Не знали столько шоръ, каретъ и хомутовъ;

   На стойлахъ не было коней, ни лошаковъ,

   И вольно было жить, гдѣ хочетъ, всей скотинѣ;

   Въ тѣ времена Олень, поссорившись съ Конемъ,

         Пырнулъ его рогами.

  

   И Стезихоръ, и Федръ, и Горац³й упоминаютъ причины, за что именно поссорились выводимыя лица; а причины очень нужны, ибо имѣютъ связь съ нравоучительнымъ смысломъ. Лафонтенъ оставилъ это безъ вниман³я; но древн³е знали, что и для чего дѣлали. Въ подлинникѣ стоитъ:

  

   Lorsque te genre humain de gland se contentoit,

  

   и очень правильно; Лафонтенъ говоритъ о младенчествѣ всего человѣческаго рода, котораго нельзя назвать семьею. Замѣтимъ еще, что коренья и жолуди въ тѣ времена не считались лакомствомъ, но были обыкновенною пищею. По свойству Русскаго языка лучше бы сказать: не знали такого множества шоръ и проч.; для соблюден³я же большей точности, не взирая на Лафонтена, приличнѣе было бы перенести: совсѣмъ не знали шоръ и проч.:

  

      Конь былъ и самъ съ огнемъ,

   И могъ бы отплатить, да на бѣду ногами

      Не такъ проворенъ какъ Олень;

   Гонялся за нимъ напрасно сталъ онъ въ пень.

  

   Конь прибѣгнулъ къ искуству Человѣка, которой взнуздалъ Лошадку,

  

   Вспрыгнулъ къ ней на спину, и столько рыси далъ,

   Что Лошадь впрямь и вкось безъ памяти скакала,

   Настигла своего врага и затоптала.

  

   Начтожь Коню былъ надобенъ Человѣкъ. если дѣло состояло только въ томъ чтобъ догнать Оленя? лучше бъ ему, не опутывая головы уздою, не обременяя себя лишнею тяжест³ю, гоняться за непр³ятелемъ. У Лафонтена Конь прибѣгнулъ къ искуству Человѣка, для того, чтобы поймать и убить Оленя; у Греческаго Поэта Человѣкъ, садясь на лошадь, имѣлъ при себѣ стрѣлы; у Федра Человѣкъ поражаетъ Кабана метательными копьями. Сумороковъ, написавший подражан³е сей баснѣ, отгадалъ, чѣмъ можетъ Человѣкъ помочь Оленю; вотъ его собственныя слова:

  

   Сѣдокъ ружье имѣетъ

         Стрѣлять умѣетъ.

  

   Нашъ авторъ продолжаетъ:

  

   Потомъ, помощника онъ благодаритъ,

      Ты мой спаситель! говоритъ:

   Мнѣ это не забыть, пока жива я буду;

   А между тѣмъ ... уже не въ мочь моей спинѣ

   Не льзя ль сойти съ меня? пора мнѣ въ степь отсюду.

      За чѣмъ же не ко мнѣ?

   Сказалъ ей Человѣкъ: въ степи какой ждать холи?

   А у меня живи въ опрятствѣ и красѣ

      И по брюхо всегда въ овсѣ.

   Увы! что сладкой кусъ, когда нѣтъ милой воли!

   Увидѣлъ, бедной Конь и самъ, что сглуповалъ,

   Да. поздно: подъ ярмомъ состарѣлся, и палъ.

  

   У Лафонтена слѣдуетъ нравоучен³е: "какъ ни пр³ятно, мстить, но слишкомъ дорого стоитъ удовольств³е, покупаемое такимъ благомъ (то есть: свободою), безъ котораго всѣ проч³я не значащъ ничего." Въ переводѣ оно столько же нужно, какъ и въ подлинникѣ. Человѣкъ помогъ только отомстить, слѣдственно Конь, несправедливо называетъ его своимъ спасителемъ. Это - поставлено вмѣсто: этого. Въ словѣ состарѣлся ударен³е должно быть на предпослѣднемъ слогѣ. Прекрасной стихъ, достойной остаться въ памяти у всѣхъ читателей,

  

   Увы, что сладкой кусъ, когда нѣтъ милой воли!

  

   весьма удачно выражаетъ два Французск³е:

  

   Helàs! que fert la bonne-chere

   Quand on n'a pas la liberté!

  

   Но мораль с³я не есть цѣль басни; тѣмъ очевиднѣе потребность въ нравоучен³и, которое должно бы стоять на концѣ.

  

  

  

   Смѣсь начинается стихотворною повѣст³ю: Филемонъ п Бавкида, переведенною съ Лафонтенова подражан³я Овид³ю. Добродѣтельная чета старыхъ супруговъ угощаетъ въ бѣдной хижинѣ своей Юпитера и Меркур³я, странствующихъ въ видѣ, обыкновенныхъ путешественниковъ. Громовержецъ, бывъ очень доволенъ усерд³емъ добродушныхъ поселянъ, превратилъ хижину ихъ во храмъ, a Филемона и Бавкиду сдѣлалъ священнослужителями. Старикъ и старуха долго потомъ наслаждались жизн³ю, и оба лишились ее въ одно время: это выпросили они y Юпитера, чтобы не страдать одному лишась другаго. Филемонъ превращенъ въ дубъ, a Бавкида въ липу. Въ этомъ состоитъ повѣсть, которую Овид³й въ осьмой книгѣ Превращен³й разсказалъ съ обыкновеннымъ своимъ искусствомъ. Не останавливаясь надъ симъ драгоцѣннымъ памятникомъ золотаго вѣка Латинской Словесности, слегка разсмотримъ переводъ нашего Автора.

   Лафонтенъ, держась Овид³ева порядка, разпространилъ и украсилъ повѣсть о добродѣтельныхъ супругахъ. Лагарпъ говоря, что есть въ ней слабыя мѣста, безъ сомнѣн³я думалъ не о началѣ. Кто можетъ прочесть с³и прекрасные стихи, не чувствуя тихаго, сладостнаго удовольств³я?

  

   Ni i' ni la grandeur ne ne us rendent heureux.

   Ces deux divinités n accordant à noc voeux

   Que des biens peu certainf, qu'un plaisir peu tranquille:

   Des foucis devorans c'eft l'éternel afyle;

   Veritables vautours, que le fils de Japet

   Repréfente enchainé fur fon triste sommet.

   L'humble toit est exempt d'un tribut si suneste.

   Le sage y vit en paix, et méprise le reste.

  

  

   Вотъ переводъ:

  

   Ни злато, ни чины ко счастью не ведутъ:

   Что въ нихъ, когда со мной заботы вѣкъ живутъ?

   Когда духъ зависти несчастнымъ овладѣя,

   Терзаетъ грудь его, какъ вранъ y Промиѳея?

   Ахъ, это сущ³й адъ! гдѣ жъ счастье наконецъ?

   Въ укромной хижинѣ: живущ³й въ ней мудрецъ

   Укрытъ отъ грозъ и бурь, спокоенъ духомъ, воленъ,

   Не алча лишняго; и тѣмъ, что есть, доволенъ.

  

   Странно было бы хотѣть, чтобы въ переводѣ, a особливо стиховъ, удержанъ былъ тотъ же порядокъ въ словахъ, какой находится y Автора. Отъ Переводчика требуется, чтобы мысль Автора выражена была въ точности. Первой стихъ Русской ни въ чемъ не уступаетъ Французскому, не смотря на то, что фраза ne nous rendent heureux (не дѣлаютъ насъ счастливыми) замѣнена словами: ко счастью не ведутъ. Во второмъ и слѣдующихъ стихахъ видимъ, сколь трудно было удержать смыслъ Автора, которой именно хочетъ сказать, что знатность и богатство доставляютъ намъ блага непрочныя, и что съ ними неразлучны пожирающ³я заботы, прямые коршуны, vautours......Въ переводѣ, заботы не имѣютъ непосредственной связи со златомъ и чинами, отъ того и выходитъ, что онѣ только препятствуютъ наслаждаться выгодами богатства и знатности. Читая Лафонтена, вывожу слѣдств³е, что людямъ богатымъ и знатнымъ не извѣстно истинное счаст³е. Читая переводъ, заключаю: кого не терзаютъ заботы (посторонн³я); тотъ, при знатности и богатствѣ, можетъ быть счастливъ. Сверхъ того, почему въ первыхъ двухъ стихахъ говорится о себѣ, a въ третьемъ и четвертомъ - о немъ? Алчу, по примѣру всѣхъ среднихъ глаголовъ, полагается безъ падежа; въ собственномъ значен³и нельзя сказать алчу хлѣба, алчу земляники; въ переносномъ - также.

   Нашъ Авторъ умѣлъ остеречься отъ погрѣшности, въ которую впалъ Лафонтенъ, разсказывая о трапезѣ, приготовленной для небесныхъ путешественниковъ.

  

   La table, où l'on servit le champétre repas

   Fut d'ais non faèonnés à l'aide du compas:

   Encore assurt-t-on, si l'histoire en est crue.

   Qu'en un de ses supports le temps l'avait rompuc.

   Baucis en égala les appuis chancelais

   Du débris d'un vieux vafe, autre injure des ans.

  

   Шутка, единственная во всей повѣсти, здѣсь совсѣмъ не y мѣста. Въ Русскомъ переводѣ то же самое сказано въ двухъ стихахъ, изъ которыхъ второй заслуживаетъ особливое вниман³е, потому что вмѣщаетъ въ себѣ все, содержащееся въ трехъ Французскихъ;

  

   Бавкида между тѣмъ трапезой nocnѣшаетъ,

   Столъ ветх³й черепкомъ сосуда подпираетъ.

  

   Желательно было бы, чтобъ Г. Переводчикъ исправилъ и другую ошибку Французскаго Поэта. Юпитеръ, опредѣливъ потопить всю страну, возвелъ Филемона и Бавкиду на холмъ (напрасно въ переводѣ не сказано на ближн³й изъ холмовъ, вмѣсто: на ближн³й изъ хребтовъ):

  

   Вдругъ сонмы грозныхъ тучъ подъ ними разразились,

   И съ шумомъ рѣки водъ безъ отдыха пустились;

   Валъ гонитъ валъ, и мчитъ все, что ни попадетъ,

   Скотъ, кущи и людей .... изчезли! слѣда нѣтъ.

   Бавкида родинѣ вздохъ сердца посвящаетъ,

   И взоромъ, полнымъ слезъ, y Бога вопрошаетъ:

   Пусть люди .... но почто животныхъ Онъ казнитъ?

  

   Лафонтенъ заставляетъ Бавкиду жалѣть о животныхъ, когда люди гибнутъ! y Овид³я нѣтъ картины, но также нѣтъ и ошибки, столь непростительной.

   Замѣтимъ еще нѣкоторыя, по нашему мнѣн³ю, сомнительныя мѣста въ переводѣ. Все старится (стр. 52 ), вмѣсто: старѣется. Въ минуту на крыльцѣ (тамъ же ) и проч.; читателю пр³ятнѣе воображать бѣдную хижину безъ крыльца. Повечеряя съ нами (тамъ же) - вмѣсто: повечерявши, то есть поужинавши. И самъ Юпитеръ изъ коры (стр. 53 ) поставлено для рифмы; надлежало сказать изъ дерева. Но менѣе ль тогда, и проч. (тамъ же); правильнѣе сказать бы;

  

   Но въ меньшемъ ли тогда они привольѣ жили?

  

   У Лафонтена Бавкида гоняется за ручною куропаткою, желая приготовить изъ нее кушанье для гостей; въ переводѣ (стр. 54) старуха ловитъ перепела, для принесен³я его на жертву богамъ. Вѣтръ (тамъ же) отвсюду началъ дуть; то есть, со всѣхъ сторонъ? не возможно!

   Мы хотѣлибъ останавливаться надъ каждою п³эсою, но опасаясь, чтобы статья с³я для нѣкоторыхъ читателей не показалась слишкомъ длинною, пропускаемъ множество прекрасныхъ стихотворен³й, извѣстныхъ и неизвѣстныхъ публикѣ, и заключаемъ разсмотрѣн³емъ одной изъ двухъ Одъ Горац³евыхъ, которыми оканчивается книга.

   Г. Переводчикъ выбралъ третью Оду первой книги, - ту самую, которая почитается образцовымъ произведен³емъ Лирическаго Ген³я. Она лучше всѣхъ правилъ объясняетъ, что значитъ прелестной безпорядокъ, что значатъ слова Боаловы, для многихъ Пѣвцовъ непонятныя:

  

   Son style impétueux souvent marche au hasard:

   Chez elle un beau désordre est un esset de l'art.

  

   Горац³й желаетъ счастливаго плаван³я Виргил³ю, отправляющемуся въ Аѳины. За симъ слѣдуетъ