Добролюбов Николай Александрович - Стихотворения Михаила Розенгейма

fy">   Так останься без часов.

  

   Верь, что собственность священна,

   Верь, что грех и стыдно красть,

   Верь, что вора непременно

   Наконец посадят в часть.

  

   Конрад Лилиеншвагер

   25 сентября 1858 г.

   3 часа и 25 минут пополудни.

  

   - Ты, конечно, ничего не имеешь против справедливости этой мысли,- продолжал злой приятель.- Превознеси же Конрада Лилиеншвагера за то, что он 25 сентября 1858 года в три часа и 25 минут пополудни проникся этой высокой истиной и смело объявил, что таскать из карманов платки и часы - постыдно. Прочти его стихи в кругу своих приятелей и распинайся пред ними за то, что хотя в стихах поэзии нет, но от них должно приходить в восторг, потому что в них выражается благородное направление автора. Назови его поборником правды и честности, провозвестником здравых идей, распространителем истинных понятий о чести и добродетели. Ведь все это будет чистейшая правда. И я не вижу, отчего бы г. Розенгейм, говоря, "что к богатству есть пути, кроме краж и взяток", заслуживал за это более почтения, нежели г. Лилиеншвагер, утверждающий, что "грех и стыдно красть",

   - Все это так,- возразил я.- Но ты еще не знаешь. Одной стороны, в которой особенно выражается сила таланта г. Розенгейма. У него есть "Рурские элегии" и еще несколько стихотворений, в которых он заглядывает в душу взяточников, изображает их чувства, их образ мыслей и заставляет их сокрушаться о печальном положении, в которое поставлены они новым, бескорыстным направлением, соединенным с гласностью. Я их прочту тебе.

   - А длинны?

   - Нет, не все. Есть, правда, и длинные. Например, "Воевода" сильно разъехался и в длину и в ширину: десять страниц стихов вот какого размера:

  

   Давно уж, в те годы, когда еще черти,

   Шатаясь по свету, пугали людей, - и пр.

  

   Но есть и коротенькие. Вот, например, четвертая элегия занимает всего три страницы.

   - Нет, уж ты мне лучше так расскажи, что в них содержится. Я не в состоянии выслушать три страницы стихов г. Розенгейма.

   - Да содержание их известное. В одной элегии жалуется на новое время выгнанный из службы взяточник, купивший свое место посредством какой-то Амальи Андревны. Чиновник этот невысокого полета; он рассуждает, что

  

   Можно, сбросив мундир, и с дворецким в трактир

   Завернуть и с курьером сойтиться.

  

   - Во второй и третьей элегии рассуждает тоже маленький чиновник. Он бранит либерала столоначальника, который не хотел подписать какой-то бумаги, хотя ему сам советник приказывал, да утверждает, что хорошо толковать о бескорыстии сочинителям, а на службе человеку бедному, да еще семейному, невозможно обойтись без взяток.

   В четвертой элегии доказывается, что взятка не есть воровство, а просто благодарность.

  

   Не берём же мы насильно,

   Не с ножом из-за угла;

   Принимаем что посильно

   Нам причтется за дела.

  

   Согласись, что все это очень справедливо и ловко подмечено: именно таковы взгляды взяточников, именно такие оправдания они приводят. И притом заметь, что г. Розенгейм не бросается в кичливые рассуждения, в высшие взгляды; он старательно вникает в подробности, нисходит в самый ничтожный и смиренный класс взяточников и на них обращает оружие своей сатиры. В образец его тщательности можно привести сельскую идиллию "Недоимки". Здесь обличается взяточничество волостного писаря и старосты Власа. Прими в уважение, что это предмет совершенно новый в нашей литературе и далеко не ничтожный. Сам автор замечает:

  

   У нас писаря волостного правленья

   Отнюдь не безделка в быту мужика.

  

   Следовательно, весьма важно для государства, чтобы волостной писарь был человек честный, и обличение его много может подвинуть вперед благосостояние нашего земледельческого класса. Вот г. Розенгейм и описывает сбор недоимок с мужиков, да ведь с какой подробностью! Он изображает, как приходят к мужику, разговаривают с ним, сказывают, сколько на нем недоимки, как он торгуется с писарем. Писарь говорит:

  

   "Лежит недоимки с семьи Горбылева

   Егора три гривны да восемь целковых".

  

   Мужик спорит, потом соглашается, упрашивает, предлагает полтину за отсрочку, староста ломается, писарь велит прикинуть.

  

   И гривну-другую прикинет мужик,

   И будто поддастся упрямый старик;

   А писарь маячит: "Еще, брат, полтинку,

   Так можно отсрочить и всю недоимку".

  

   И отсрочит. Затем г. Розенгейм излагает несколько, прекрасных мыслей о справедливости и казенном интересе.

   - И ты этим восхищаешься! - вскричал мой приятель.- Ты не понимаешь, как много тяжелых и грустных мыслей возбуждает то обстоятельство, что подобные вещи находятся у нас еще в области поэзии. Разве ты не знаешь, что в Европе существуют для этого судебные газеты и что случаи, подобные рассказанному тобой, если и служат там материалом для поэтической обработки, то никогда не называются поэтическими явлениями в сыром своем виде. Да и у нас - возьми "Полицейские ведомости"; вот там настоящая поэзия: сколько грабежей, убийств, мертвых тел найдешь ты постоянно в дневнике приключений! А если тебе стихов хочется, так обратись ко мне. Я тебя познакомлю с Лилиеншвагером, и он теперь представит стихи с такими мелкими подробностями, каких ты и не подозреваешь. Да вот, например, не хочешь ли прочесть:

  

   УЛИЧЕННЫЙ МЗДОИМЕЦ

  

   Одиннадцать рублей и тридцать три копейки -

   Вот месячный оклад Степана Фомича.

   На что же к рождеству он шьет жене шубейки,

   А к пасхе делает четыре кулича?

   Награды к праздникам он, правда, получает;

   Но много ли? Всего рублей на пятьдесят,

   И значит - это в год всего-то составляет

   Сто восемьдесят шесть целковых - весь оклад,

   И то без четырех копеек. Но положим,

   Что - круглым счетом - в год сто восемьдесят шесть.

   Мы с вами, думаю, едва ль представить можем,

   Как можно год, с женой, на это пить и есть,

   Но наш Степан Фомич наивно уверяет,

   Что жалованьем он одет и сыт с женой.

   Квартирку, видите, он на Песках снимает,

   И в месяц пять рублей там платит за постой,

   Да учит сверх того хозяйского сынишку

   Письму и чтению, и за успех его

   Хозяин не берет с жильцов полезных лишку

   И даже за воду не просит ничего.

   Но все же шестьдесят рублей ведь в год придется;

   Да выйдет иа дрова не меньше тридцати.

   Вот девяносто уж. Теперь - за стол дается

   Степаном Фомичом целковых по шести

   На каждый месяц. Вот, как всё-то сосчитаем,

   И выйдет серебром сто шестьдесят уж два.

   Потом - Степан Фомич с супругой любят чаем

   Согреть себя раз в день, а в праздники - и два.

   И выйдет в год у них четыре фунта чаю,

   Фунт в два рубля - так на восемь рублей;

   Полпуда сахару - фунт в четвертак считая, -

   В год пять рублей. Притом у них не без затей:

   В день три копеечки на белый хлеб изводят;

   Во сколько ж в целый год им этот хлеб войдет?

   Одиннадцать рублей без пятака выходит,

   Иль даже без гроша, коль высокосный год.

   Теперь итог у них какой же будет к году,

   С начала до конца когда мы всё сведем?

   Сто восемьдесят пять рублей у них расходу

   И девяносто пять копеек серебром,

   Копейкой менее, чем весь оклад казенный!

   Но погодите: все ведь это в год простой.

   А высокосный год!? Вот тут-то счет резонный

   Степана Фомича и обличит с женой.

   Ведь в високосный год им лишних две копейки

   Сверх жалованья их придется издержать

   (Уж я не говорю про новые шубейки

   И про обычай их на пасхе пировать).

   Откуда ж этот грош, Степан Фомич почтенный,

   Коль жалованьем вы содержитесь одним,

   Коль не торгуете вы долгом тем священным,

   Какой лежит на вас всем бременем своим?

   Что скажете? Вы клад в земле себе отрыли,

   Иль с неба этот грош на бедность вам ниспал?

   Нет, уж довольно нас вы за нос всех водили;

   Теперь по Щедрину вас русский свет узнал.

   Узнали мы теперь, откуда вы берете

   Преступные гроши, исчадия греха,

   Несчастных кровь и пот вы в свой карман кладете!

   На праздник вам идет вдов и сирот кроха!!!

   Корысти мелочной вы жертвуете честью,

   Законом, правдою, любовию к добру;

   Вы существуете лишь подкупом и лестью,

   Вы падки к золоту, покорны серебру!!!

   Вы все заражены иудиным пороком,

   Меж вами царствует мздоимство, лесть и ложь...

   Но горе! я восстал карающим пророком,

   И обличу я вас за каждый лишний грош!!!!..

  

   - Мне кажется, что это стихотворение весьма замечательно,- с притворной важностью произнес злой приятель, когда я кончил чтение стихов.- По-моему, Лилиеншвагер дошел до такой отчетливости в самых ничтожных мелочах, до которой никто еще не доходил из русских поэтов-обличителей. И притом стихотворение его имеет важное общественное значение: в нем показывается, на каком мелочном, вздорном обстоятельстве можно иногда поймать человека и открыть злоупотребление. Неужели же автор этого стихотворения не может быть поставлен наряду с гг. Розенгеймом, Бенедиктовым и т. п.? Неужели нельзя его превознести и возвеличить за то, что он проповедует благородные мысли? Ведь вы признали же возможным прославлять многих других единственно на этом основании...

   - Знаешь ли что,- заметил я моему злому приятелю,- мне кажется, что тебя могут причислить к тому разряду людей, которых изображает г. Розенгейм в стихотворении "Космополиту". Под именем космополитов разумеет он тех, которые "всё ругают наповал". Ведь ты тоже никогда и ничем не бываешь доволен. Но отчего происходит это недовольство? Послушай-ка, как раскрывает его причины г. Розенгейм:

  

   Вас терзает незначительность,

   Душит, словно в горле кость,

   И отсюда раздражительность,

   И отсюда желчь и злость!

   Есть в вас ум и часом знания,

   Только сердца не дано,

   И корыстное желание

   Вами властвует одно.

  

   - Уж не читал ли ты прежде это стихотворение и не оттого ли ты так вооружаешься на достоинства г. Розенгейма? - прибавил я.

   Приятель мой грустно улыбнулся.

   - Нет,- отвечал он,- этого я не читал. Но стихи, прочитанные тобою теперь, приводят меня к заключению еще более печальному, нежели те, что ты читал мне прежде. Ты мне все толковал о благородстве убеждений, которое надо хвалить в авторе за отсутствием поэтических достоинств, и я до сих пор не мог с тобой спорить об этом основательно. Но теперь ты мне даешь оружие против себя. Скажи мне, что нужно думать об убеждениях человека, который не может понять убеждений в других? Отрицание возможности какого-нибудь явления всегда показывает, что это явление неведомо и непостижимо отрицающему. Если ты меня станешь уверять, что любовь есть вздор и выдумка, что она невозможна в действительности,- для меня тотчас будет ясно из этого, что ты никогда не любил. Ежели ты скажешь, что невозможно иметь в руках казенные деньги и не поживиться ими, я вправе заключить, что тебе недоступно чувство бескорыстия. Так точно, если ты отвергаешь в людях возможность искреннего, глубокого, бескорыстного убеждения, то я вполне основательно могу вывести, что тебе самому не знакомы никакие убеждения. Такие же выводы делаю я из всех повальных обвинений: заметь, что лжецу всегда прежде других закрадывается в голову подозрение, не обманывают ли его; вор внимательнее осматривается, чтобы не обокрали его. Вообще доверие к искренности и благонамеренности других всегда в человеке соразмерно с сознанием собственной искренности и благонамеренности. Вот почему на меня так тяжело действует повальное обвинение, состоящее в том, что все люди известных убеждений обнаруживают эти убеждения единственно "из корыстного желания". Тот, кто произносит подобное обвинение, творит суд над самим собою.

   Злой приятель мой ушел, оставив меня в решительном недоумении насчет г, Розенгейма. Он совершенно сбил меня с толку, так что я уже никак не могу теперь сказать что-нибудь положительное о тех стихотворениях г. Розенгейма, которые относятся к разряду общественных или либеральных. Одно только и могу заметить? в них нет ничего поэтического, стихи длинны, вялы и преисполнены хромыми рифмами; впрочем, читатели успели, вероятно уже и без меня это заметить. Относительно всего остального предлагаю мнение моего приятеля, предупреждая, разумеется, читателей, что кто хочет, тот может ему и не верить, ибо он есть человек злющий.

   Но у г. Розенгейма не все же стихотворения посвящены общественным вопросам. Есть у него и чувствительные пьесы вроде: "Прости", "Природа", "Звуки", "Она пела, и чудные звуки" и пр. Есть и описательные - "Кавказ", "Ущелье", "Поток" и т. п. Есть эпиграммы, в образец которых можно выписать следующую:

  

   ДУЭЛИСТУ

  

   Скотинин, душенька, не рвись ты на дуэль

   Из страсти бешеной прославиться героем:

   Убьешь тебя - беда: звать станут скотобоем;

   А не убить нельзя - осел большая цель.

  

   Без всяких обиняков назвать человека скотом и ослом - это остроумие, достойное поэта, принявшего на себя долг обличать общественные пороки!

   Но особенно характерны у г. Розенгейма стихотворения эротического содержания. Каждый из читателей знает, конечно, что этот предмет - живая струна каждого, даже самого плохонького поэтика. В целой книжке стихотворений может иногда быть совершенное отсутствие таланта, задушевности, искреннего чувства; но в числе пьес, внушенных чувством любви, непременно найдется хоть несколько стихов, вылившихся из сердца, хоть несколько звуков, поражающих своей теплотою и искренностью. Мало того, даже люди, вовсе не имеющие притязаний на поэтический талант, одушевляются пиитическим жаром и принимаются кропать стишки, иногда недурные, когда любовь овладеет их сердцем. Под влиянием этого чувства человек становится идеальнее, чище, нежнее, свет его любви разливается на все окружающее, все для него кажется так светло и благодатно, полнота сердечной жизни просит выражения в звуках, и каждый человек в это время чувствует на себе слова поэта:

  

   Cross ist das Meer und dor Himmel,

   Doch grosser ist mem Herz.

   Und schoner als Perlen und Sterne

   Louchtet und stralilt meine Liebe {*}¹⁴.

   {* Велико это море и небо, но больше их мое сердце; прекрасней, чем перлы и звезды, светит и блещет любовь моя.}

  

   К удивлению нашему, мы ничего подобного не встретили в стихотворениях г. Розенгейма. Ни малейшего проблеска какого-нибудь чувства, каких-нибудь стремлений, кроме напряженности животных сил организма, не заметно в эротических его стихотворениях. У него есть, например, стихотворение, обращенное к бывшему предмету любви и начинающееся стихами:

  

   Помнишь, друг мой, как, бывало,

   Уложивши мужа спать,

   Ты украдкою сбегала

   Вниз ко мне... потолковать?

  

  

   Далее автор вспоминает, как он "лобзал мятежный груди вал", потом

  

   Как, стыдливая, сначала

   Тихим ропотом своим

   Ты противилась, бывало,

   Ласкам бешеным моим;

   Как потом, в моих объятьях, -

   Что за роскошь, что за пир! (?!)

   Забывала строгость братьев,

   Ревность мужа, целый мир?

  

   Теперь уж не то, продолжает автор: мы состарелись, браним растленье нравов и прикидываемся целомудренными.

  

   Но затем мы судим строго,

   Что ни в ком из молодых

   Нет охоты, хоть немного,

   Порастлить и нас самих;

   Что должны мы в горе нашем

   Утешать себя порой, -

   Я - модисткою Наташей,

   Ты - буфетчиком Фомой...

  

   Предоставляем читателям определить, какого рода чувством могло быть внушено подобное стихотворение.

   В таком же характере есть у г. Розенгейма другое стихотворение, "Соседка", очень длинное и разделенное на три части. В первой рассказывается, как он ездит к соседке, чтобы только взглянуть на нее; во второй - как он подсматривал, когда соседка с сестрою купались. Когда они совсем разделись, говорит он,-

  

   Что я видел, сказать не беруся,

   Но хоть было средь белого дня,

   От восторга и страсти божуся.

   Потемнело в глазах у меня...

  

   Кровь кипела во мне ключом, и я бы отдал полжизни,- продолжает он,-

  

   Чтобы в игры их смело вмешаться,

   На себе их носить и качать,

   К их роскошному телу касаться,

   Их чудесные формы ласкать.

   Подавляемый этим желаньем,

   Чтоб беды не наделать какой (?!),

   Не дождавшись конца их купанья,

   Как шальной, убежал я домой.

  

   В третьей части того же стихотворения рассказывает автор, как он, узнав, что соседка по ночам прогуливается в саду, перелез через забор, встретил ее; она его спросила, зачем он тут; он смутился. Но -

  

   Щечки рдели, высоко вздымалась

   Под капотиком груди волна.

   Все в ней негою чудной дышало,

   Все манило, звало на любовь.

  

   Кончилось тем, что соседка осталась с ним в саду,

  

   И когда надо было уйти,

   С поцелуем его отпустила

   И опять наказала прийти.

  

   Так исполнилось желание автора - "касаться к роскошному телу соседки и ее чудесные формы ласкать".

   В том же роде и другие стихотворения г. Розенгейма, Воспевающие любовь. В одном он вспоминает, как, бывало,-

  

   Он склонялся к деве страстной

   И, забыв про свой бокал,

   На груди ее атласной

   Беззаботно засыпал¹⁵.

  

   В другом ("Мексиканская песня") он влагает в уста девушке такие стихи:

  

   Я созрела, я готова

   Для любви твоей.

   Погляди, как в плес прибрежный

   Море бьет волной мятежной.

   Знаю две волны,

   Их тревожнее движенья,

   Страстной неги и томленья,

   Бурные, полны...

  

   В третьем ("Отрывки из повести") изображается женщина, у которой

  

   Белоснежной груди две горячих волны

   Буйно бьют о корсет, жаждой воли полны.

   И чего не сулит этих воли перелив,

   Их мятежная зыбь, их прилив и отлив!..

  

   Прочитавши эти стихотворения, я даже подумал однажды: не имеют ли уже основания слова моего приятеля (любящего иногда выражаться несколько резко), что стихи г. Розенгейма представляют "не совсем ароматное пойло, настоянное на гное общественных ран и на гнилой клубничке"...

   Оканчивая этим замечанием нашу донельзя растянувшуюся рецензию, укажем в заключение на одно обстоятельство, которое должно пробудить деятельность наших библиографов. В "Русском вестнике" 1856 года (No 14, отд. I, стр. 323-326) напечатаны были "Три неизданные стихотворения Лермонтова" с примечанием от редакции, в котором говорилось, что стихотворения эти доставлены ближайшей родственницей покойного поэта, что "они принадлежат к позднейшей поре его жизни и, хотя еще не получили окончательной отделки, однако и в этом виде высоко замечательны". Второе из этих стихотворений? "А годы несутся, а годы летят" - целиком вошло ныне в стихотворение г. Розенгейма "Дума" (стр. 226-228). У г. Розенгейма стихи несколько изменены, именно, вo всех сделано равное количество стоп, чего в "Русском! вестнике" не было. Например, вместо стиха:

  

   Ошибок, утрат, огорчений,

  

   у г. Розенгейма стих -

  

   Ошибок, разлада, утрат, огорчений.

  

   Вместо -

  

   Что сгибло в тумане сомнений,

  

   у г. Розенгейма -

  

   Что сгибло, задохлось в тумане сомнений.

  

   Вместо -

  

   Уста мои чисты и святы,

  

   у г. Розенгейма -

  

   Уста и перо мои чисты и святы.

  

   Стихи -

  

   Всю жизнь я, казалось, старался идти

   Дорогой труда благородной,

   Стыдился душою торговлю вести

   . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   изменены так:

  

   Всю жизнь неуклонно и честно я шел,

   Казалось, дорогой труда благородной,

   Не подличал сердцем - стыдился, не вел

   Душою торговли, так часто доходной!..

  

   Судя по этим изменениям, можно думать, что не "Русский вестник" ошибся, печатая стихотворения г. Розенгейма под именем Лермонтова, а г. Розенгейм впал в заблуждение, давая окончательную отделку стихам Лермонтова, может быть случайно оставшимся у него в руках, как у приятеля поэта¹⁶. Впрочем, в настоящее время, когда в нашем отечестве возбуждено так много общественных вопросов, когда в нашем обществе проявилось благородное стремление к правде и свету, когда все отделы знания достигли такой высокой степени совершенства, когда на плодотворном поприще библиографии трудится, под предводительством маститого библиофила С. П. Полторацкого, целая фаланга мужей, столь ревностных, как гг. Афанасьев, Булич, Гаевский, Галахов, Геннади, Гербель, Лазаревский, Лонгинов, Л. Майков, Тихонравов и пр. и пр.,- в настоящее время, столь чреватое благотворными результатами, добываемыми во всех отраслях человеческого знания, в настоящее время - говорю - вопрос столь великой важности не может долгое время оставаться неразрешенным. Специальные органы библиографии посвятят ему, конечно, целый ряд живых и занимательных статей; но за нами навсегда останется честь открытия столь замечательного факта. Мы с гордостью можем оглянуться на свою рецензию и сказать, что если мы даже и не сказали в ней ничего путного, то все-таки приобрели ею право на внимание потомства, ибо поставили вопрос, который должен занять не последнее место в истории русской библиографической науки.

  

  

   {* Все ссылки на произведения Н. А. Добролюбова даются по изд.: Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти томах. М.-Л., Гослитиздат, 1961-1964, с указанием тома - римской цифрой, страницы - арабской.}

  

   Белинский - Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. I-XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.

   БдЧ - "Библиотека для чтения"

   ГИХЛ - Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч., т. I-VI. М., ГИХЛ, 1934-1941.

   Изд. 1862 г, - Добролюбов Н. А. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), т. I-IV. СПб., 1862.

   ЛН - "Литературное наследство"

   Материалы - Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861-1862 гг. (Н. Г. Чернышевским), т. 1. М., 1890 (т. 2 не вышел).

   ОЗ - "Отечественные записки"

   РБ - "Русская беседа"

   РВ - "Русский вестник"

   Совр. - "Современник"

   Чернышевский - Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти томах. М., Гослитиздат, 1939-1953.

  

  

   Впервые - Совр., 1858, No 11, отд. II, с. 69-95. С незначительными изменениями вошла в изд. 1862 г.

   Рецензия, представляя собой едва ли ее исчерпывающую характеристику поэзии М. П. Розенгейма, далеко не сводится К оценке творчества этого второстепенного поэта. Кризис самодержавно-крепостнического строя вызвал волну недовольства, охватившего все общество, в том числе и консервативные круги. Представителем такого консервативного "критицизма" выступает в рецензии Добролюбова М. П. Розенгейм, хотя различия между консервативным и либеральным обличительством не были существенны для критика-демократа: Розенгейм воспринимается им в одном ряду с либералами (И. В. Вернадским, В. Г. Бенедиктовым и др.). Добролюбов показывает, что повторение банальностей об уважении к закону, о гнусности взяточничества и т. п., мелочность и отвлеченность обличения являются у Розенгейма проявлением не политической наивности, а стремления избежать серьезной постановки общественных проблем.

   Рецензию можно отнести к жанру критического фельетона. Сатирический портрет Розенгейма Добролюбов рисует при помощи трех созданных им образов: условного "автора", от имени которого ведется большая часть повествования, некоего "злого человека" и поэта Конрада Лилиеншвагера, недалекого, но искреннего обличителя-романтика. По предположению М. К. Лемке (см.: Добролюбов Н. А. Первое полн. собр. соч. под ред. М. К. Лемке, т. 2. СПб., 1911, стлб. 597), "немецкий" псевдоним "Лилиеншвагер" представляет собой пародийную кальку с фамилии Розенгейма: Rosen (розы) - Lilien (лилии). Oheim (дядя) - Schwager (шурин, деверь, зять). Впоследствии Добролюбов использовал этот образ в "Свистке" как одну из своих пародийных масок. "Автор" - человек ни то ни се, готовый признать и "благородство" убеждений Розенгейма, и согласиться с мнениями его антипода - "злого человека", сторонника радикальных общественных решений. В образе "злого человека" Добролюбов пропагандирует тип сознания и общественного поведения своих единомышленников. Рецензия построена как диалог "автора" со "злым человеком", что придает ей динамизм и убедительность, причем доводы "автора" в пользу Розенгейма по-своему не менее разоблачительны, чем саркастические замечания "злого человека". По своей жанрово-стилистической природе рецензия примыкает к выступлениям Добролюбова в "Свистке" и предвосхищает их. Видимо, рецензия произвела определенное впечатление и на самого поэта: в свой следующий поэтический сборник (1864 г.) он не включил ряд стихотворений, которые иронически цитировал Добролюбов ("Ю. В. Ж", "1 января 1854 г.", "Современная дума", "Молве", "Космополиту", "Мексиканская песня" - часть из них не вошли и в другие издания произведений Розенгейма), в некоторых других стихотворениях поэт изменил или совсем исключил строки, вызвавшие насмешки Добролюбова ("Мне говорят, что я рискую...", "На развалинах Севастополя", "Вперед", "Русь! проснися,- время, время...").

  

   ¹ Из стихотворения "Мне говорят, что я рискую...".

   ² Ю. В. Ж.- Ю. В. Жадовская.

   ³ "Лермонтову" ("Зачем, зачем, поэт, в пылу негодованья...").

   ⁴ Неточная цитата из стихотворения "Молитва".

   ⁵ Из стихотворения "На развалинах Севастополя (отрывок из второй песни)".

   ⁶ Из стихотворения "Вперед".

   ⁷ Эта и следующие три цитаты из стихотворения "1 января 1854 года".

   ⁸ Эта и следующая цитата - из стихотворения "Современная дума".

   ⁹ Из стихотворения "Русь! проснися,- время, время...",

   ¹⁰ Из стихотворения "Молве".

   ¹¹ Надимов - герой пьесы В. А. Соллогуба "Чиновник" (1856).

   ¹² РВ, 1858, август, кн. 2; подпись - X. Д.

   ¹³ Эпиграф взят из сатиры А. Д. Кантемира "К музе своей".

   ¹⁴ Неточная цитата из стихотворения Г. Гейне "Ночью в каюте" (из цикла "Северное море").

   ¹⁵ Из стихотворения "Н. Ф...у".

   ¹⁶ Розенгейм был не приятелем Лермонтова, а его почитателем и подражателем (историю знакомства Розенгейма с Лермонтовым см.: Лермонтовская энциклопедия. М., 1981, с. 471). Отвечая на подозрение в плагиате, высказанное здесь Добролюбовым, Розенгейм объяснил ошибочную публикацию "Русского вестника" тем, что его стихотворения распространяются в списках нередко без имени автора и поэтому иногда приписываются другим поэтам (см. "Литературное объяснение". - Санкт-Петербургские ведомости, 1859, 11 марта, No 54).