Добролюбов Николай Александрович - Утро. Литтературный сборник, Страница 2 - Книги

бы вдруг должна была сойтись толпа рабочего народа (?!). В Москве до сегодня нет, кажется, ни одного подобного предприятия, и мы уверены, что не будет".

Какая сила мысли! Какая логическая последовательность! Теперь,- кажется, нет; а в будущем - наверное не будет. Это очень хорошо, и после такого образчика логики предисловия мы уже нимало не удивляемся, когда оно восклицает в заключение: "Как ни незначителен факт с виду, для нас он имеет глубокое значение, и мы останавливаемся на нем с любовью". Очевидно, что и здесь предисловие руководилось той же самой логикой: "Кажется, этот факт не имеет значения, но мы уверены, что он имеет глубокое значение". Славная логика в предисловии: как будто над ним трудились общими силами - и старая и молодая редакция!

Из любви к Москве, как противнице утилитаризма, проистекает в "Утре" защита теории искусства для искусства. До сих пор нигде, кажется, не было (и мы уверены, что не будет) так резко выражено последнее слово этой прилизанной теории, как в статьях "О поэзии Пушкина" Б. Алмазова и "О литтературе 1858 года" Б. А. ...Толки об "искусстве для искусства" идут уже давно в русской литературе, но приверженцы чистой художественности так смутно, сбивчиво и разноречиво высказывали обыкновенно свои мнения, что не мудрено, если многие из читателей остаются до сих пор в недоумении относительно настоящего значения теории "искусства для искусства". Поэтому мы скажем о ней здесь несколько слов, прежде чем будем говорить о мнениях г. Алмазова.

Под теориею чистой художественности или искусства для искусства разумеется вовсе не то, когда от литературных произведений требуется соответствие идеи и формы и художественная отделка внешняя; к этой теории вовсе не принадлежит то, когда в писателе хотят видеть живую восприимчивость и теплое сочувствие к явлениям природы и жизни и уменье поэтически изображать их, переливать свое чувство в читателя. Нет, такие требования предъявляет всякий здравомыслящий человек, и только на основании их всякая, самая обыкновенная критика произносит свой суд о таланте писателя. Требования поборников "искусства для искусства" не те: они хотят - ни больше, ни меньше как того, чтобы писатель-художник удалялся от всяких жизненных вопросов, не имел никакого рассудочного убеждения, бежал от философии, как от чумы, и во что бы то ни стало - распевал бы, как птичка на ветке, по выражению Гете,²⁰ которое постоянно было их девизом. Остаток здравого смысла не дозволял, однако же, поклонникам чистой художественности высказывать свои требования слишком прямо и бесцеремонно. У них доставало рассудка, чтобы сообразить, что их требования, если их выразить без всяких прикрытий, будут смахивать на требование от писателя того, чтобы он весь век оставался круглым дураком. Поэтому они до сих пор старались смягчать свою теорию разными ограничениями и поэтическими обиняками; а противников своих старались выставить кулаками и если не Чичиковыми, то по малой мере Собакевичами, которые не умеют понимать ничего прекрасного и не имеют высокой страсти ни к чему, кроме приобретения материальной пользы. Благодаря таким эволюциям мнения их получали вид довольно приличный и обманывали даже многих людей не совсем глупых.

Г-н Алмазов поступает иначе: он не хочет никаких прикрытий и ограничений и высказывает свои задушевные идеи en toutes lettres. [Откровенно, напрямик (фр.).- Ред.] Недаром же в "Москвитянине" провозглашалась искренность критики!²¹ С полной искренностью г. Алмазов объявляет, что практическая, да и всякая жизнь - противоположна поэзии, так как жизнь есть ряд беспрерывных изменений, а истинный поэт должен говорить только о том, что неизменно. Он говорит только о том, о чем призван говорить: о боге, красоте, сердце человеческом,- о том, что неизменно, вечно, что нужно для всех веков и народов" (стр. 163). Еще резче выражается г. Б. А. о том же предмете в своем "Взгляде на литтературу 1858 года". Упомянув о том, что у нас все теперь хлопочут об общественных улучшениях, в литературе раздаются споры о вопросах практической важности, г. Б. А. продолжает: "Но как бы ни были полезны эти хлопоты, какие бы прекрасные надежды ни звучали в этом шуме и спорах, от них бежит поэзия, не терпящая никаких хлопот и требований" (стр. 57). Далее, опрокидываясь на утилитарную литературу, г. Б. А. язвительно замечает: "Но поклонники чистого искусства должны все это переносить без ропота и, при мысли о современном состоянии нашей литературы, утешать себя следующею перифразою слов Крылова из басни "Певцы" (то есть в самом-то деле не "Певцы", а "Музыканты"):

Они немножко и дерут,

Но все с прекрасным направленьем"²².

И этот, очень удачный, сарказм обращен на современную литературу не за то, что она слаба (она действительно слаба), а просто за то, что занимается общественными вопросами. Г-н Б. А. решительно не хочет признать, чтобы в общественной жизни могло быть что-нибудь поэтическое: он находит поэзию только в неизменном, то есть в неподвижном и мертвом.

Отправляясь от таких положений, г. Б. Алмазов и воспевает Пушкина. В статье его нужно различить два рода мыслей: чужие - справедливые, но давным-давно всем известные и даже избитые до пошлости - и собственные, которых оригинальность равняется только их неосновательности. Всякому, кто не вовсе без смысла читал статьи Белинского о Пушкине, давно известно, что отличительным признаком его поэзии признано - уменье его всем на свете очаровываться и с необыкновенной правдой и красотой передавать это очарование в своих стихах. С этим главным качеством тесно связаны были у Пушкина и удивительная чуткость его к самым разнообразным впечатлениям, и ясное спокойствие, и теплота его сердечных движений, и то чувство меры, которое всегда отличало его в изображениях страстей, и та сияющая красота образов, которою так поражает он самое ленивое и тупое воображение. Все это давно читали мы у Белинского, да у него же читали мы и то, что, умея находить прекрасное во всем, муза Пушкина ни к чему не привязывалась в особенности, не служила никаким идеям и стремлениям и совершенно не имела определенного, сознательного миросозерцания.²³ Все это г. Алмазов повторяет с важностью, как собственные открытия, и даже в конце статьи называет эти повторения избитых истин "своими личными впечатлениями при мысли о Пушкине". По нашему мнению, г. Алмазов легко мог бы обойтись без таких кокетливых оговорок: в статье его есть много оригинального, несомненно ему принадлежащего, и мы, для удовольствия читателей, постараемся, сколько возможно короче, изложить его собственные идеи, резко расходящиеся со всем, что доселе нам было известно.

До сих пор все полагали, что отсутствие определенного направления и серьезных убеждений составляет важнейший недостаток поэзии Пушкина²⁴. Полагали, что его странные колебания между Парни, Державиным и Байроном, между убеждениями самыми противоположными,- происходили от недостатка серьезного образования и от легкомысленности воззрений. И чем более удивлялись громадности поэтического таланта Пушкина, тем более сожалели о шаткости и смутности его убеждений, не давших ему глубже всмотреться в окружавшую его действительность и отразить в своих поэтических созданиях еще более важные и существенные стороны жизни, нежели какие он изображал. Думавшие так - рассуждали следующим образом. В художественных произведениях поэт переработывает материал, данный ему действительностью; поэтому достоинство произведения зависит от двух причин: от силы таланта поэта и от качества и обилия его материалов. Наблюдая одно и то же явление, два поэта могут изобразить его лучше или хуже, смотря по степени их таланта; но и при совершенно равном таланте будет, вероятно, некоторая разница в живости, силе и поэтичности изображений, если одному из двух поэтов дать описывать стеариновую свечку, а другому звездное небо или солнечный день, одному - клопа, а другому - арабского жеребца или орла, и т. п. Поэтому, какова бы ни была степень таланта, но всегда очень важно и то, на какие предметы он будет направлен, чем в особенности приучит себя поражаться впечатлительная натура поэта. И в этом отношении надобно сожалеть, что Пушкин с самого детства направляем был так легкомысленно и что многие из важнейших явлений и вопросов жизни прошли мимо него незамеченные, между тем как он предавался то псевдобайроническим порывам, то барабанному патриотизму. Подобные мнения слишком обыкновенны и слишком утилитарны для г. Алмазова. Повергнувшись ниц пред теориею чистого искусства, он идет с нею до геркулесовых столбов... эксцентричности, чтобы не сказать чего-нибудь хуже. Он утверждает, что Пушкин выше всех поэтов, когда-либо существовавших на земле, потому именно, что его поэзия не имеет определенного направления и не служит никаким идеям. Байрон, Гете, Шиллер - великие поэты, конечно; но видите ли что: "Каждый из них в произведениях своих определительно выразил направление, которому следовал, идею, которой служил; каждый не только доставлял читателю одно художественное наслаждение, но и разрешал перед ним нравственные и другие жизненные вопросы и потому имел влияние на понятия своего века" (стр. 142). Последнее обстоятельство не нравится г. Б. Алмазову, и он утверждает, что великие поэты других стран - если и могут быть поставлены выше Пушкина, то разве по заслугам для науки и общества, но никак не в поэзии. "Ни один из них не выразил всех сторон поэзии, а в самом себе не заключал всех свойств поэтической природы, подобно Пушкину; никто из них в равной степени с Пушкиным не имеет права на скромный титул поэта" (стр. 149). Пусть бы и так; но почему же это? - А вот почему: натура Пушкина была счастливо организована из равновесия разных противоречий и потому не допускала исключительных увлечений в ту или другую сторону. Таким образом, ничто не мешало ему отражать жизнь во всей ее полноте, ничто не могло приковать его к какой-нибудь частной сфере деятельности. Например, он не мог посвятить себя государственным вопросам: это спасало его поэзию, потому что "поэт, который постоянно занят государственными вопросами, невольно смотрит на все с точки зрения государственной пользы, и потому многое, как в людях, так и в природе, не пленяет и не вдохновляет его. Красы природы его не занимают; мечтаньям и грезам труден доступ к душе его: как же такому серьезному человеку быть вполне поэтом?" (стр. 151). Последняя фраза имеет несколько шутовской характер; но все содержание статьи доказывает, что автор и не думал шутить. Через две страницы он бесцеремонно продолжает: "Подобно наклонности к государственной деятельности, наклонность к ученым исследованиям и философии также вредит поэтическому созерцанию... Взгляд на предмет ученого или философа слишком пытлив, сознателен и систематичен, лишен непосредственности, много препятствует свежести и свободе впечатления" (стр. 153). Далее доказывается, что "философское созерцание вредит самой форме поэтических произведений, отнимая у них прелесть безыскусственной речи"... Пушкина, разумеется, никто не упрекнет в излишке философии, и потому - он был великий поэт. Мало того - по мнению г. Алмазова, он не имел даже ни малейшего стремления к теоретической истине, ни малейшего желанья остановиться на чем-нибудь в основных своих воззрениях. "Он не верил,- говорит г. Алмазов,- в прочность философских систем, видя, как быстро они вытесняются одна другою, и потому не находил пользы хвататься за такие ненадежные опоры" (стр. 158). За это г. Алмазов похваляет Пушкина; но ежели слова критики справедливы, то из них можно заключить только о легкомыслии поэта и о слабости в нем инстинкта истины: как-таки отвергать философию только на том основании, что в ней часто возникают новые системы? Кто, кроме человека пустого и легкомысленного, мог бы удовольствоваться таким внешним признаком? И мы, в самом деле, сомневаемся, чтобы Пушкин такими именно соображениями руководился в своем отвращении от философии. Они скорее должны быть приписаны его обязательному критику, который отрицает пользу для поэта - не только философии, но и вообще логического мышления. Он полагает, например, что в драматических произведениях, писанных для сцены, только идея, мотив, принадлежит поэзии, а все развитие драмы есть "плод холодных расчетов, посторонних искусству, ремесленная работа" (стр. 183). Поэтому Пушкин, как истинный поэт, служитель чистого искусства, никогда не мог, по мнению г. Алмазова, сделаться "драматическим писателем, вроде Шекспира". (Бедный Шекспир!) И это еще не все: поэту не позволяется даже в практической жизни думать и заботиться о чем-нибудь.

Не разумел он ничего,

И слаб и робок был, как дети²⁵, -

вот каков должен быть истинный поэт, по мнению г. Алмазова. Поэт не должен даже знать различия между добром и злом, и в этом отношении Пушкин обладал великим качеством, которого, по мнению г. Алмазова, лишен был Шекспир: - изображать самый порок с поэтической точки зрения, скрывая его безобразие... И все эти милые положения делаются для того, чтобы отделить науку от искусства!..

Совершенно отделяя поэзию от науки (наука, видите ли,- простое, земное, обыкновенное знание, проза; а поэзия - нечто высшее, священное, горнее), г. Алмазов тщательно заботится о том, чтобы наука как-нибудь не втерлась и в самое искусство. Поэтому он запрещает поэту изучать эстетику и даже историю литературы с философским методом, так как это мешает живости и свободе впечатлений и уничтожает искренность. При этом любопытно замечание г. Алмазова, что он не унижает науку, считает ее даже полезнее поэзии, но хочет отделить поэзию от науки, так, чтобы между ними не оставалось уже ничего общего. В Пушкине он действительно находит творчество совершенно изолированным от науки и потому считает его совершенно поэтическим. Любопытно, как он это доказывает. "Что Пушкин творил непосредственно,- говорит он,- что источник собственного вдохновенья был для него священной тайной, между прочим доказывается тем, что он хранил у себя перстень, с которым, по его мнению, было связано его дарование" (стр. 161).

Много курьезных вещей представляет статья г. Алмазова, но после его открытия о перстне все остальные должны уже показаться несколько бледными, и потому мы оставляем эту милую статью, благодаря автора за веселые минуты, которые она нам доставила.

Рядом с статьею о поэзии Пушкина не много замечательного представляет уже и статья о литтературе 1858 года. Разве только краткость и сила некоторых отзывов интересна. Вот, например, несколько строк на выдержку.

Вышли в 1858 году собрания стихотворений гг. Плещеева, Панютина, Прокоповича и покойного Языкова. В стихотворениях г. Плещеева много истинного чувства; но они однообразны и не представляют пока ничего оригинального в отношении формы стиха. - Стихотворения г. Панютина не без достоинств. Если их недостатки происходят, как нам показалось, от молодости и незрелости, то есть надежда, что автор со временем усовершенствуется. (Какая великая мысль!) - Стихотворения г. Прокоповича хороши только в отношении языка и стиха. Что касается до стихотворений Языкова, то для разбора их требовалась бы особая большая статья: разбирать их наскоро мы считаем себя не вправе (стр. 67).

Можно надеяться, что г. Б. А. сочинит со временем "Курс истории русской литературы Константина Зеленецкого".²⁶

Не столь замечательна, как статьи г. Б. Алмазова, статья г. Эдельсона о Щедрине. Начинается она прекрасными рассуждениями об обильных и благотворных результатах нового движения, о гласности, самосознании, борьбе с застарелыми общественными предрассудками и пр. Затем отдается справедливость Щедрину и его последователям с умеренно утилитарной точки зрения. Но в заключение говорится, что Пушкин и Гоголь имели больше таланта, чем нынешние обличители, и что напрасно современная критика принесла Пушкина и Гоголя в жертву Щедрину (стр. 362). Где вычитал г. Эдельсон о таком жертвоприношении, мы решительно не можем припомнить... и не можем даже сделать никаких предположений. Разве "Северная пчела" для вящего унижения Гоголя не подняла ли уж над ним кого-нибудь из современных обличителей?

Впрочем, у кого что болит, тот о том и говорит. Доказательство тому представляют, например, путевые заметки г. Кокорева. Куда ни приедет, на что ни взглянет, все у него злоупотребления да винокурение. Г-н Алмазов был бы прав, если бы свои понятия о поэзии приложил к г. Кокореву, с отрицательной стороны. Описывая Нарву, г. Кокорев говорит: "Город разделен Наровой. На той стороне реки все хорошо, а на этой - хижины, лачужки, кабаки, откупная монополия, скверное вино и прокислое пиво" (стр. 199). Об Эстляндии он замечает: "Там нет откупа: вино курят свободно, значит есть барда,- скот сыт и удобрения вдоволь" (стр. 201). В Эстляндии даже хозяин одной станции объясняет ему, что "если они и не дают казне питейного дохода с откупа, так и не требуют от нас денег на содержание чиновников" (стр. 202). Замечательно, что и хозяева станций тотчас понимают, о чем надо говорить с г. Кокоревым. Видно, так уж г. Кокореву самой судьбой назначено на каждом шагу встречать - откупа и кабаки, питейные доходы и винокурение, кабаки и питейные доходы, винокурение и откупа. В одном месте г. Кокорев делает даже такой афоризм: "Желая познать край, необходимо заглянуть во внутренность заезжего дома, или корчмы" (стр. 202).

Но пора обратиться к художественной деятельности самих проповедников художественности. Какие художественные достоинства представляет, например, повесть г. Колошина? - Но, боже мой! кому же придет в голову искать художественности в повести, которая называется "Светские язвы"? Вы уже по заглавию можете догадаться, что она имеет характер обличительный, и ваша догадка будет справедлива. Содержание повести вот какое. Граф Хвалынский, старый развратник, женился на женщине, которая его не любила; вскоре при ней оказался молодой человек, от которого у нее и родился сын. Муж узнал все это, объяснился с женой, но ни малейшего скандала не сделал. Молодой Хвалынский возрос, научился разным наукам и сделался прекрасным молодым человеком, с благороднейшими стремлениями. Отец записал его на службу, он же - не только не ходил в должность, но даже не делал визитов своему директору департамента, а все сидел за книжками и рисунками, обогащая свой ум и сердце. Отец отправил его за границу, чтобы он свет узнал; а он погрузился там уж вовсе во тьму премудрости. Отец увез его в деревню; а он там влюбился чистою, платоническою любовью в бедную девушку, дочь соседа. Видя, то от него толку нет ни в чем, а малому уж двадцать пять лет, Хвалынский задумал женить его на богатой невесте, которую сам выбрал и которой приданое могло поправить его расстроенные обстоятельства. Молодой граф ненавидит ее и жениться не хочет; страдания, борьба, в продолжение которой сын совершенно познает развратность и низость отца, равно как и пошлость и тупоумие своей матери. Он решительно отказывается. Тогда старый Хвалынский говорит ему: "Ты не мой сын, и за воспитание ты можешь меня отблагодарить только тем, если женишься на невесте, которую я тебе предлагаю". Благородство и образованность молодого графа поражены насмерть таким открытием. Чтоб не остаться в долгу у своего воспитателя, он решается - и женится. Но судьба достойно наказывает порок: у невесты оказалось приданого вдвое меньше, чем думали, а опекун ее, важный человек, обещавший старику Хвалынскому какое-то место или орден, сам получает отставку. Узнав об этом, старик Хвалынский умирает с горя, а его законный сын терпит казнь за свое благородство и великодушие. Таковы светские язвы. Они были бы, может быть, очень художественны, если бы глупый и малодушный байбак, сын-Хвалынский, не был представлен в них образцом всех добродетелей.

Остаются стихотворения... Но что уж их трогать? Они все в художественном смысле... Например, "Цезарь" г. Алмазова имеет такую мысль: Цезаря нужно почитать не за то, что он сделал, а за то, что у него внутри таилось... Так стихотворение и начинается:

Блажен, кто первый храм воздвигнул

Юпитеру, отцу миров;

Счастлив, кто Цезаря постигнул

С его младенческих годов.

Далее все идет то же: блажен, говорит, кто умел почтить в нем вождя, когда он еще только пировал,- кто видел в нем государственного человека, когда еще только оргии да женщины его занимали, и т. д. Мораль та, что великий человек, дескать, и в глупостях виден: умей благоговеть и перед глупостями... Художественно!

Не менее художественно стихотворение г. Колошина "К портрету Miss J... L...". Поэт воображает себе жениха, который припадет к ее коленям, как... Петипа (!). Столь дикое представление вызывает у него два стиха:

Нет, сохранит тебя всевышний

От этой плоской суеты...

Плоская суета - тоже художественна...

Пора, однако, кончить, давно пора... И мы сами давно это чувствуем. Но что же делать? Старых знакомых встретили и заговорились...

ПРИМЕЧАНИЯ

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ [*]

[* Все ссылки на произведения Н. А. Добролюбова даются по изданию: Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти томах. М.-Л., Гослитиздат, 1961-1964, с указанием тома - римской цифрой, страницы - арабской.]

Белинский - Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. I-XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.

БдЧ - "Библиотека для чтения".

Герцен Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти томах, т. I-XXX. М., Изд-во АН СССР, 1954-1966.

ГИХЛ - Добролюбов Ы. А. Полн. собр. соч., т. I-VI. М., ГИХЛ, 1934-1941.

ЖМНП - "Журнал министерства народного просвещения".

Изд. 1862 г. - Добролюбов Н. А. Соч. (под ред. Н. Г. Чернышевского), т. I-IV. СПб., 1862.

ЛИ - "Литературное наследство".

Материалы - Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861-1862 гг. (Н. Г. Чернышевским), т. 1. М., 1890.

МВед. - "Московские ведомости".

ОЗ - "Отечественные записки".

РБ - "Русская беседа".

РВ - "Русский вестник".

РСл - "Русское слово".

Совр. - "Современник".

СПбВед. - "Санкт-Петербургские ведомости".

Чернышевский - Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти томах. М., Гослитиздат, 1939-1953.

[* Первая половина примечаний (до статьи "Темное царство"), а также примечания к статьям "Стихотворения Я. П. Полонского" и "Шиллер в переводе русских писателей" подготовлены В. А. Викторовичем, остальное - Г. В. Красновым.]

УТРО. ЛИТТЕРАТУРНЫЙ СБОРНИК

Впервые - Совр., 1859, No 1, отд. III, с. 31-54, без подписи.

Написание "литтература" - на французский манер с двумя "т" - было принято в начале XIX века, когда слово появилось в составе русского языка. Во времена Добролюбова такое написание воспринималось уже как архаическое и вызвало справедливую иронию критика. Возрождение устаревшего написания имело, очевидно, полемическую цель: так редакция "Утра" заявляла о своей приверженности к старой норме не только в орфографии, но и в литературе вообще.

Сборник "Утро" 1859 г. состоял в большинстве своем из произведений бывших сотрудников журнала "Москвитянин" и был последней попыткой их объединения (сам журнал прекратился еще в 1856 г.). Созданный в 1841 г. М. П. Погодиным и С. П. Шевыревым, "Москвитянин" являлся органом "официальной народности", изданием малопопулярным. Единственной серьезной заслугой его было то, что он печатал ценные исторические материалы. Оживился "Москвитянин" лишь в 1850-1853 гг., в период своеобразного двоевластия (остроумно описанного Добролюбовым), когда рядом со "старыми" сотрудниками печатались члены так называемой "молодой редакции" (А. Н. Островский, Ап. Григорьев, Е. Н. Эдельсон, Б. Н. Алмазов, Л. А. Мей, Т. И. Филиппов, С. П. Колошин и др.). "Молодая редакция" сделала попытку обновить славянофильское учение, освободившись от некоторых его устаревших, догматических положений. Особая роль придавалась искусству и его сближению с "народностью". На этом пути новый "Москвитянин" достиг значительных литературных высот (произведения Островского, Мея, статьи Ап. Григорьева и др.), в полемических целях не отмеченных Добролюбовым в данной статье. Вскоре, правда, в рецензии "Очерки и рассказы И. Т. Кокорева" Добролюбов "отделит" творчество Островского, Писемского, Потехина, Кокорева от "обычных вкладчиков" "Москвитянина" (наст. т., с. 205).

Мирное сотрудничество двух редакций не могло быть продолжительным, кроме того, возникли расхождения и внутри "молодой редакции", приведшие к окончательному ее распадению. Сборник "Утро" обозначил новую литературную "платформу", на которой оказалось возможным объединение "старой", официозно-патриотической редакции (см. разбор Добролюбовым вступления к сборнику) с остатками "молодой" (Б. Н. Алмазов, Е. Н. Эдельсон), скатившимися к теории "чистого искусства". По планам издателя М. П. Погодина, сборник должен был "начать реставрацию" литературы, свободной от "утилитарных" интересов (см.: Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 16. СПб., 1902, с. 368; Погодин выпустил затем еще два сборника под тем жо названием в 1866 и 1868 гг.).

Уловив основную тенденцию сборника, Добролюбов сосредоточил всю силу критики именно на двух этих моментах: официозном патриотизме и теории "чистого искусства".

При всем резко критическом отношении к партии "Москвитянина" Добролюбов отдает должное журналу и сборнику "Утро", познакомившим русского читателя с ценными историческими материалами. Приведя в рецензии отрывки из записок Татищева, Добролюбов - по цензурным соображениям - уходит от прямого высказывания своего взгляда на формы правления ("самовластие", "централизация" или "демократия"). Добролюбову, однако, дорога сама возможность открытого обсуждения этого вопроса у Татищева, исчезнувшая в трудах современных либеральных историков, также защитников "централизации". В этом смысле, очевидно, следует понимать иронию критика по поводу "страшного прогресса" в современной исторической литературе по сравнению с сочинением 130-летней давности. Более определенно Добролюбов выскажется о проблеме "централизации" в рецензии на сборник "Весна" (см. с. 288-293 наст. т.).

Реакция М. П. Погодина на добролюбовскую рецензию была крайне раздраженной, он записал в дневнике 26 января 1859 г.: "разругали "Утро" подло и неловко" (Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 16, с. 374). Бывший же сотрудник "Москвитянина" Ап. Григорьев в своей рецензии на "Утро", напротив, кое в чем приблизился к точке зрения Добролюбова. Так, вводную статью сборника "Москва. Вместо предисловия" он оценил как "странную смесь честности и глубины принципов с безобразнейшею бестактностью приложений" (РСл, 1859, No 2, отд. II, с. 124), Григорьев отметил те же стилевые казусы в этом вступлении (цензурное разрешение второго номера "Русского слова" последовало 25 февраля, так что Григорьев, очевидно, был знаком с рецензией Добролюбова). Полностью совпали оценки Григорьева с добролюбовскими в отношении пьесы "Петр Великий" М. П. Погодина и статьи "По поводу американской женщины" С. П. Колошина: первую он счел устаревшей, а вторую назвал "вопиющей". Еще более существен тот факт, что Григорьев поддержал пафос статьи Добролюбова, направленный против теории "чистого искусства". Эту теорию, писал критик "Русского слова", "пора давно бросить". Однако, в отличие от Добролюбова, Григорьев нашел и достоинства в статьях Алмазова и Эдельсона. Так, статья Алмазова "О поэзии Пушкина", ложная в основной идее (по Алмазову получается, возмущался Григорьев, что в поэзии Пушкина нет содержания), действительно заключала в себе отдельные верные наблюдения.

¹ Из басни И. И. Дмитриева "Чижик и зяблица" (1794).

² "Утренний свет" (1777-1780) и "Вечерняя заря" (1782) - журналы, в которых Н. И. Новиков проводил идеи нравственного совершенствования и частной благотворительности. Оба издания были близки к масонству и сыграли определенную роль в истории русского просвещения. Добролюбов, однако, отдавал предпочтение более ранней, домасонской деятельности Новикова как издателя сатирических журналов (см. статью "Русская сатира екатерининского времени" в наст. т.).

³ Выражение, введенное в русскую критику А. В. Дружининым ("Письма иногороднего подписчика", 1852). Высмеивая "Москвитянина", сравнивавшего Гоголя с Шекспиром, критик писал; "Не сказать ли, подражая Маколею: "Приходите в восторг; только, бога ради, не выбрасывайтесь за окошко!" (Дружинин А. В. Собр. соч., т. 6. СПб., 1865, с. 587).

⁴ Б. А. - криптоним Б. Н. Алмазова. Точное название его статьи в "Утре" - "Взгляд на русскую литературу в 1858 году". Все названные Добролюбовым авторы в свое время сотрудничали в "Москвитянине". Так, В. А. Кокорев, о котором речь идет далее (см. о нем также примеч. 82 на с. 736), был весьма близок к М. П. Погодину, который всячески выдвигал его в качестве публициста.

⁵ Мотив "Москва - сердце России" был излюбленным в "Москвитянине", в первом своем номере поместившем программное стихотворение Ф. Н. Глинки "Москва", которое заканчивалось строками:

Град срединный, град сердечный,

Коренной России град.

⁶ Абзац наполнен намеками на М. П. Погодина ("неуменье говорить по-русски", "пристальный чтитель летописей" и др.), исследователя удельного периода русской истории ("не завидую... твоему уделу" - многозначная фраза, в частности содержащая намок на печально известный конец "Москвитянина", павшего от внутренних междоусобиц). Термин "заложения" неоднократно использовался "москвитяновской" критикой как обозначение нравственного душевного опыта личности, органически связанной с "народным духом" (ср. напр., статью Е. Н. Эдельсона "Несколько слов о современном состоянии и значении у нас эстетической критики" в "Москвитянине", 1852, No 6; то же: Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М., 1982, с. 279). Добролюбов обыгрывает это слово в связи с известным пристрастием "молодой редакции" "Москвитянина" к дружеским застольям.

⁷ Подобное "объявление" Погодин сделал в заметке "О рецензии г. Кавелина круговых сочинений" (Москвитянин, 1849, No 1, отд. VI, с. 18; см. по этому поводу ироническую реплику в ОЗ, 1849, No 2, отд. VIII, с. 257).

⁸ В статье "Библиотека для чтения. Январь и февраль" Ап. Григорьев писал о поэтической "красоте, пока исключительно Мею принадлежащей" (Москвитянин, 1855, No 3, с. 127).

⁹ В статье "Русская литература в 1851 году. Статья четвертая и последняя" Ап. Григорьев писал о "дидактическом" направлении творчества В. Ф. Одоевского, который "требования своего Я поставил вразрез с действительными явлениями" (Москвитянин, 1852, No 4, отд. V, с. 100).

¹⁰ Т. е. сектантство (от фр. sectaire - сектант).

¹¹ "О, если бы весь народ римский имел одну голову..." - слова римского императора Калигулы, сказанные, когда народ приветствовал победителя состязаний, а не его самого.

¹² Реплика старика Горация из трагедии Корнеля "Гораций" (д. III, явл. 6).

¹³ Слова Надимова, героя "обличительной" комедии В. А. Соллогуба "Чиновник" (д. I, явл. 2).

¹⁴ Слова Фролова, героя комедии Н. М. Львова "Предубеждение, или Не место красит человека, человек - место" (картина II, явл. 4).

¹⁵ А. П. - криптоним Авдотьи Павловны Глинки, поэтессы и переводчицы, известной своими консервативными взглядами и архаичностью стиля.

¹⁶ Речь идет о графомане А. Е. Анаевском и его безграмотном произведении "Юродивый мальчик в железном клобуке". (СПб., 1844).

¹⁷ С. П. Колошин в своей статье выступил против женской эмансипации и, в частности, ее сторонницы - американской писательницы Амелии Блумер.

¹⁸ Свою точку зрения на Новый Свет, противоположную славянофильской, Добролюбов вскоре изложил в статье "Путешествие по Североамериканским штатам, Канаде и острову Кубе" (см. в наст. т.).

¹⁹ Этот подсчет Добролюбов сделал в статье "Уличные листки" (III, 244, 510).

²⁰ Имеется в виду стихотворение Гете "Певец" (1778), известное к тому времени во многих переводах. Добролюбовская цитата наиболее близка к переводам К. С. Аксакова и А. А. Фета. Вслед за Добролюбовым образ "сладко поющей птицы" использовал в борьбе с теорией "чистого искусства" и конкретно против данной статьи Алмазова Ап. Григорьев (Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина. Статья I. - PCл, 1859, No 2; Григорьев Ап. Литературная критика, с. 166).

²¹ Требование искренности в искусстве было программным для "молодой" редакции "Москвитянина". В применении к критике его преимущественно развивал Ап. Григорьев.

²² Неточно цитируется басня И. А. Крылова "Музыканты" (1808).

²³ Добролюбов не совсем точен в передаче мыслей Белинского, заостряя их критический по отношению к Пушкину смысл. Ср. у Белинского: Пушкин "ничего не отрицает, ничего не проклинает, на все смотрит с любовью и благословением... Он не принадлежал исключительно ни к какому учению, ни к какой доктрине... но как он в этом отношении был только верен своей натуре, то за это его так же нельзя хвалить или порицать" (Белинский, VII, 338).

²⁴ Действительно, это - общее место в критике 50-х гг., разделяемое как либеральным, так и славянофильским направлением. Разделяли эту мысль и Чернышевский с Добролюбовым. См. также в наст. изд.: т. 1, с. 51-53 и 805.

²⁵ Слова старого цыгана об Овидии из поэмы Пушкина "Цыганы" (1824).

²⁶ "Современник" характеризовал этот учебник как "историю русской литературы для бесплодного мучения учащихся" (1857, No 12, отд. IV, с. 39-40).

Впервые - Совр., 1859, No 1, отд. III, с. 31-54, без подписи.

¹ Из басни И. И. Дмитриева "Чижик и зяблица" (1794).