Дружинин Александр Васильевич - Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения

д этого замечательного человека. В те года, когда критика гоголевского периода усвоила себе дидактическое германское направление, расцвеченное сентиментальностью французских дидактиков, в "Отечественных записках" печатался ряд превосходных статей о Пушкине. Кто не помнит, с каким восторгом их перечитывали, сколько благородных мыслей извлекали они из этого труда, так изящно разъяснявшего перед нами всю великую сторону в деятельности бессмертнейшего, благороднейшего, любимейшего и любезнейшего из поэтов России. И вдруг к общему наслаждению начало примешиваться явное неудовольствие. Масса публики сама хорошенько не понимала, почему статьи о Пушкине, писанные с горячностью, стали производить на нее тягостное и раздражительное впечатление, подобное впечатлению от нескольких чересчур резких аккордов в прекрасной оратории. Ценители более зоркие и внимательные поняли все дело скорее, нежели публика. Наш Пушкин, наш любящий поэт, наш художник в полном смысле слова, разбирался уже не с художественной, а с резкодидактической точки зрения. Критика, сама исполненная страстной любви к поэзии Пушкина, не решалась произносить над ним того дерзкого суда, который должен был явиться прямым выводом из неодидактического воззрения на спокойную деятельность Пушкина. Усиливаясь примирить два воззрения, никогда не совместимые, разбираемая нами критика придумала меру в высшей степени необыкновенную. Не находя в себе силы нападать на Пушкина как на человека, гений которого был совершенно противоположен с ее воззрениями, она решилась в самой его поэзии найти элемент преднамеренно дидактический. Увлекаясь своей жаркой любовью и к поэзии Пушкина, и к современным воззрениям новой дидактики, она пламенно приступила к тому, чтоб слить и то и другое в одно стройное целое. Мы верим, что усилия ее проистекали из сердца, полного страстных убеждений, что кажущаяся недобросовестность предприятия не имела в себе и тени дурного помысла. Так нежный сердцем человек, страдая от того, что его два лучшие друга не ладят между собой, делает все возможное для их сближения, сводит их у себя и простодушно радуется их приходу, не подозревая того, чго оба приятеля только тешат его благородное сердце своим послушанием, на самом же деле и не помышляют о невозможном примирении.

   Первая попытка представить Пушкина поэтом новодидактического направления была совершена до того блистательно, что почти заставила призадуматься упорнейших спорщиков. Разбор "Цыган"⁴⁸ нам до сей поры памятен по своей странности, по своему мастерству и жару, достойному более справедливой цели. Точно, основная мысль "Цыган", одного из самых изумительных и мудрых произведений поэта нашего, поражает не одной своей гениальностью, но возможностью самого современного применения. Толпы новых дидактиков, подступавших к общественным отношениям, к воззрениям на ревность, неверность и другие катастрофы любовных отношений мужчины и женщины, не высказали десятой доли великих идей, сказанных почти ребенком Пушкиным в одном из первых произведений его юности. Лучшие вещи Жоржа Санда в лучшую эпоху его деятельности едва могут, по важности вопросов, в них затронутых, идти в параллель с "Цыганами" Пушкина. Но остается еще вопрос, и основной вопрос, о том, имел ли Пушкин, бравшись за свою поэму, преднамеренное стремление поучать современное общество и быть поэтическим, сознательным проводником тех идей, которых Жорж Санд был впоследствии непризнанным представителем. Следует ли нам думать, что наш поэт, равно отзывавшийся на все жизненные стороны и стремления, заранее подчинил себя известной стороне жизни, известным временным стремлениям, хотя и справедливым, может быть, но стеснительным для его поэтического горизонта? Этого-то никак и не следует, ибо горизонт Пушкина, как горизонт великого художника, был беспредельно шире горизонта всех дидактиков, прошедших, настоящих и будущих. Судить о всем его миросозерцании по "Цыганам" так же странно, как определять все общественные воззрения Шекспира, во всю его жизнь, по "Кориолану", о котором мы говорили недавно. Оба поэта дали по великому уроку на известную тему будущих поколений и затем перешли к деятельности другого рода, ибо им было не чуждо все человеческое, а не одна случайная сторона человеческого. И наконец, рассмотревши "Цыган" с более широкой точки, мы видим в них ту широту, ту общепоучительность, из которой все стороны должны извлекать полезные уроки, не кичась и не признавая себя правыми. Разве знаменитый стих, достойный Шекспира: "Ты для себя лишь хочешь воли", не может быть понят, как смертный приговор всей новодидактической школы в ее отношениях к обществу и другим литературным школам, по идее от нее отделенным? Как же нам после этого смотреть на Пушкина, и какие преднамеренно дидактические цели откроем мы еще в его поэме?

   Раз начавши дело заблуждения относительно поэзии Пушкина, критика сороковых годов продолжала его с горячностью. В разборе "Евгения Онегина"⁴⁹ выводы ее стали еще резче и еще страннее. Нам некогда останавливаться на всей отрицательной стороне, открытой критиками в плане поэмы, над софизмами, какими она, например, оправдывала бесплодную хандру Евгения: со всем этим кое-как мирилась внимательная часть читателей. Но все поэтические инстинкты, вся правдивая сторона читателя глубоко возмутилась, когда новодидактическое воззрение наконец коснулось пленительнейшего лица в создании поэта нашего, его Татьяны, его стыдливой, любящей, поэтической русской женщины, всегда прекрасной, всегда правдивой - и в бессонную ночь первой любви, и в тяжкий час последнего свидания с Евгением. Каким волшебством мог Белинский, критик-поэт, существо так страстное по натуре, человек так поэтический по складу своего высокого дарования, унизиться до столь грубого непонимания поэзии, какое он выказал в своем отзыве о Татьяне Пушкина. По его воззрению, Пушкин, изображая Татьяну, писал сатиру на холодность, бесчувственность, узкость понятий в современной женщине! Татьяна не имела права отвергнуть любви Евгения, того тщеславного и сухого душой Евгения, который не оценил ее первой привязанности и капризно полюбил Татьяну только тогда, как увидал ее в блеске и почете, идолом пышных гостиных! Татьяна не должна была противиться влечению сердца - героини дидактических романов Жоржа Санда никогда ему не противятся. Пленительнейший идеал русской непорочной красавицы, создание пленительнейшего из русских поэтов было брошено под ноги героиням сентиментальных романов, хотя и имеющих свое значение, но не стоящих по своей поэтической истине одной главы нашего "Онегина"! Грустно вспомнить об этом. К другому писателю мы должны перейти и переходим к нему с удовольствием.

   Отношения критики сороковых годов к другому сильному поэту современной нашей словесности, именно к Гоголю, были по крайней мере логичнее ее отношений к Пушкину. Здесь величие заслуги восполняет собой заблуждения, довольно значительные и на последних порах тягостные. Талант Гоголя при первом выходе в свет "Вечеров на хуторе" был понят, оценен и приветствован тою критикою, которая теперь получила свое название от периода нашей словесности, украшенного Гоголевой деятельностью. Наша критика широко разнесла имя Гоголя между русскими читателями, истолковала им истинное значение поэта, яркой звездой засветившегося на нашем литературном горизонте. Чтоб понять всю важность этого дела, стоит только вспомнить о том, как еще не готова была наша публика и наша журналистика к уразумению творений человека, подарившего России "Мертвые души". Смешно было бы думать, что весь океан хулы, брани, насмешек, ложных оценок, возбужденный деятельностью Гоголя, с самого начала происходил от одной злобы, недобросовестности и преднамеренной слепоты ценителей. Гоголь не мог возбудить особенной злобы своими первыми трудами, литературным Аристархам его времени не было расчета систематически унижать начинающих писателей, да сверх того, литературная злоба не в духе русского человека. Мы твердо уверены, что причиной горячих нападков на Гоголя было нечто более упорное, чем злоба и преднамеренное непонимание его таланта, а именно - непонимание гоголевского таланта вовсе не преднамеренное, непонимание совершенно чистосердечное. Даже люди, которые, по прекрасному выражению г. Погодина, "не стыдились обвинять Гоголя в злонамеренности", дошли до этого унижения, начавши с простой неспособности ценить заслуги нашего писателя. И тут-то заслуга критики сороковых годов является нам в лучезарном свете. Бороться с ценителями слепыми труднее, чем бороться со злобой зоилов по призванию, уяснить вкус публики, еще не доросшей до понимания известного поэта, несравненно затруднительнее, чем иметь дело с читателем просто предубежденным. Борьба за Гоголя, споры о значении Гоголя тянулись долго и кончились со славою. Всюду, где нужно было оградить поэта от ложных толкований, от едких нападений, везде, где следовало объяснить его труд, растолковать его значение читателю, - беспрерывно являлась критика, нами разбираемая. Она лелеяла Гоголя, ясно понимала его великое значение, прикрывала его имя щитом своего авторитета, как великий Аякс в "Илиаде" прикрывает своим семикожным щитом Тевкра, первого стрелка во всей греческой рати. Не от одних упорных хулителей защищала Гоголя наша критика, она не раз восставала против чересчур восторженного воззрения на Гоголя, воззрения, способного навлечь насмешки на поэта вследствие своей преувеличенной восторженности. Всей зоркости, всего критического такта, всего мастерства, выказанного критиками сороковых годов в их отношениях к Гоголю до появления его "Переписки с друзьями"⁵⁰, мы изобразить не в состоянии - похвальное слово самого восторженного поклонника тут будет слабее простой истины. Благодаря этой заслуге, и именно благодаря ей, мы теперь видим Гоголя признанным поэтом целого литературного периода, любимцем читающей публики, писателем, которого издания расходятся по России в тысячах экземпляров в несколько месяцев времени.

   Когда наша критика стала впадать в увлечения новым сентиментализмом и дидактическими теориями, ее отношения к Гоголю по-видимому не изменились нимало. Она по-прежнему продолжала популяризировать и объяснять его творения с прежним знанием дела. Правда, она уже начинала видеть в Гоголе писателя, совершенно убежденного в теориях об искусстве, близких ее сердцу, и приветствовать в нем поэта, воплотившего в себе все воззрения новейшей общественной дидактики. Такой взгляд не был верен, однако он не имел в себе ничего вопиющего. Гоголь, по великому своему уму и по юмористическому складу своего дарования, оправдывал этот взгляд "Мертвыми душами" - "Шинелью" - "Записками сумасшедшего" - "Невским проспектом" - оправдал его даже более, чем, например, Пушкин своей поэмой "Цыганы". Гоголь приносил прямую, насущную пользу, поучая современного человека, раскрывая недостатки современного общества, осмеивая порок и заступаясь за слабых. Из книг Гоголя можно было обильной чашей черпать поучения самые современные и самые временные, но не следует нам забывать того, что, кроме этих поучений, гений Гоголя был богат истинами вечными, истинами не зависимыми от взглядов известного поколения, истинами, никогда не преходящими, как всякая настоящая поэзия. Время побудило читателей видеть в Гоголе дидактика, время склонило нас к тому, что мы с особенной яркостью видим некоторые, почти дидактические стороны его дарования, но сила Гоголя не в стремлениях известного времени, не в толкованиях известного читающего поколения: Гоголь вечен, потому что поэзия, которой он служит, имеет вечное начало, неразрывное со всеми ее проявлениями. Не одни стремления, недостатки, слабости известного общества в известном периоде времени олицетворены музой Гоголя; эта муза смотрела гораздо далее, нежели смотрели сентименталисты-дидактики, думавшие, что поэт обязан трудиться лишь для временных, всегда изменяющихся целей. Гоголь не есть поэт отрицания, а между тем критика сороковых годов, сама вдавшись в одностороннее отрицательное направление, силилась видеть в Гоголе его полное воплощение. Поэт "Ревизора" есть вместе с тем поэт "Майской ночи" - перо, написавшее "Шинель", набросало "Старосветских помещиков"; у Гоголя "Вий" составляет противоположность "Игрокам", комедия "Женихи" не вредит поэме "Тарас Бульба". Какое нам дело до того, что к поэзии, природе и людям своей родной Украины поэт относится нежнее, чем к поэзии, природе и людям того города, где проживает Акакий Акакиевич, - Украина тоже Россия, и, воспевая ее прелесть, Гоголь выказывается человеком любящим, поэтом всесторонним! Критика наша погрешила тем, что налегла лишь на одну сторону Гоголева воззрения - сторону отрицательную, и мало того, что налегла на нее со всей страстью, но даже провозгласила Гоголя поэтом новодидактического направления, поэтом отрицательного общественного воззрения. Она провозгласила это, не имея на то права, и тем посягнула на сокровеннейшие сокровища великого писателя, то есть на его личный взгляд и личные убеждения.

   Пока не было антагонизма между личными убеждениями Гоголя и личными убеждениями его критиков, согласие между поэтом и его лучшими ценителями не было нарушено. Года шли однако же, и зачатки раздора возникали между двумя сторонами, достойными иной участи. Всему свету известны сомнения Гоголя по поводу "Мертвых душ", его великие труды по продолжению этой поэмы, его жизнь за границей, его борьба со своим собственным дарованием, его болезненные годы, исполненные горячих испытаний, исполненные моральных потрясений. Гоголь вступал в годы полного развития своих сил и, зная это, стремился к тому, чтобы в его "Мертвых душах" явилась книга, навсегда способная увековечить ими Гоголя в его отечестве. Тяжел, мрачен и ужасен по нравственному труду этот период, о котором мы можем судить только гадательно. Здесь не место излагать наши догадки о том, что могло выйти из Гоголя после этих геркулесовских работ над собою. Когда-нибудь мы об этом скажем свое слово. По отрывкам, нам оставшимся от упомянутой поры, можно делать много предположений. В сказанных отрывках Гоголь является мыслителем гениальным. Шел ли у него гений художественного творчества заодно с развитием его почти беспримерного ума - этого, нам кажется, ни один критик решить не в состоянии.

   "Переписка с друзьями", изданная в самую последнюю пору деятельности критики гоголевского периода, появилась в эпоху полного развития критической дидактики с ее сентиментализмом и отрицательным направлением. Книга Гоголя, как известно всякому, не имела никакого художественного значения, была издана для облегчения стесненных обстоятельств автора и заключала в себе много личных убеждений знаменитого писателя, с которыми очень можно не соглашаться, но в которых не было ровно ничего предосудительного. Великий ум человека, набросавшего эти письма, сиял на многих страницах; еще большее число страниц свидетельствовало о великой, болезненной борьбе, с которою совершалось артистическое развитие Гоголя как писателя. В письмах было много дидактики, конечно, не новой, не германской и не французской дидактики, а той почтенной дидактики религиозных людей, немного поддающихся мистицизму, которая не помешала Мильтону быть Мильтоном, Краббу Краббом и Ньютону Ньютоном. Нападать на нее, как на проявление никому не навязываемых личных стремлений, было недостойно, а если взять в соображение болезненное состояние Гоголя, даже безжалостно. Гоголь не враждовал ни с кем, не отступался от своей прежней деятельности, только находил ее неполною и недостаточной с точки своего настоящего развития. В одном только отношении он мог огорчить критику, до той поры им восхищавшуюся, - он отрекался от отрицательного направления, ему приписываемого. Вместо того, чтоб оскорбляться этим поступком, критике нашей следовало прежде всего пересмотреть свои прежние отзывы, разобрать свою собственную деятельность относительно Гоголя и признать неосновательность своего суда о направлении его творений. Затем она могла ждать Гоголя как художника, с его новым будущим созданием. Если б воззрения, ей антипатичные, невыгодно отразились на продолжении "Мертвых душ", она имела бы право высказать свое мнение о недостатках этих воззрений в их применении к творчеству.

   Ничего подобного не было сделано. Дидактика новой критики столкнулась с дидактикой Гоголя, а результат подобных столкновений всегда бывает ужасен. Отыщите где-нибудь поклонника общественных романов Санда и скажите ему, что он идет по одной дороге с дидактиками, писавшими о "пользе стекла" или "искусстве быть счастливым", - вы увидите, какою яростью он исполнится. Нападите на какого-нибудь поэта гервеговой школы с точки зрения искусства чистого, он станет спорить не без достоинства, но сообщите ему, что ранее его Свифт писал дидактико-политические стихотворения, ныне преданные забвению, поэт потеряет всякое приличие в диспуте. Ожесточение, с каким наши критики встретили переписку Гоголя, превосходит все, до того происходившее в литературе. В пылу негодования были забыты все приличия, вся обязанность критики в отношении к великому деятелю (хотя бы и заблуждающемуся), вся осторожность в споре, вся трезвость воззрения на предмет спора. Утратив ту благотворную, примиряющую сторону воззрения, которая создает нечто даже из элементов прямо противоречащих, ту сторону, без которой никогда нет истинной критики, - критика наша могла идти только по пути к оскорблениям. "Авторская исповедь" Гоголя навеки будет свидетельствовать о том, как принял настоящий Гоголь нападения на воображаемого Гоголя, на Гоголя-неодидактика, на Гоголя, созданного фантазией критики гоголевского периода. Защита великого человека перед нами, и нечего прибавлять к этой защите.

   Страшно подумать о том, какое малое количество хладнокровия потребно было для того, чтоб озарить весь выше изображенный спор ясным светом примирения, чтоб положить конец распре, так гибельной для обеих сторон, ей предавшихся. Несколько талантливых людей с критиком, почти гениальным, в голове с жестокостью обвиняли гениального художника и человека, обвиняли в чем же? В том, что образ его мыслей, еще не проявившийся ни в одном новом создании его гения, был не сходен с их собственными, личными воззрениями. Защитники терпимости и правды житейских отношений отказывали великому писателю в праве думать то, что он хотел думать, в праве развиваться тем путем, к которому влекло его сердце. Даже признавая Гоголя человеком вполне заблуждавшимся (чего мы не признаем вовсе), мы никак не видим основания, по которому какая-нибудь критика могла мешать Гоголю заблуждаться. Его идеи были по крайней мере столь же искренни, как идеи противников, поднявших против него свой голос. Его воззрения делились миллионами людей умных и высоких душою. Его воззрения были воззрениями первых поэтов за много столетий. Его воззрения не препятствовали созданию какого бы то ни было великого художественного произведения. Наконец, понятия Гоголя в последние годы его жизни до сей поры понятны и трогательны, тогда как неодидактические теории искусства, во имя которых поднялась такая гроза на Гоголя, нынче памятны нам как литературное предание, предание светлое, но за какие-нибудь восемь лет со дня своего полного развития покрывшееся туманом, со всяким годом делающимся непроницаемее!

   Пора кончить нашу длинную статью. Личные отношения человека, ее пишущего, к критике гоголевского периода начались вскоре после полемики, возбужденной перепискою Гоголя. Наши воспоминания об этих сношениях грустны и трогательны. Конец деятельности, благородной и прекрасной, несмотря на все заблуждения, быстро близился. Главный представитель критики сороковых годов, человек, в котором она сосредоточивалась, литератор, дававший направление главным ее фазисам, Виссарион Григорьевич Белинский, готовился к преждевременной кончине. Ход болезни был рассчитан и не оставлял места надежде. Силы человеческие слабели, но не слабели с ними любовь к искусству, жажда истины, дружелюбие к начинающим деятелям. В это время, по принципу своему, критика, нами разбираемая, была прямым воплощением новой сентиментальной дидактики, но ошибется тот, кто подумает, что этот принцип, так бесплодный в художественном отношении, применялся к делу во всей его узкости. При самом бесплодном принципе найдется место для проявления светлых начал, если душа критика изящна и благородна. В мелких заметках в изустных беседах, в отдельных страницах горел священным, последним светом огонь души, предназначенной на все прекрасное. Заблуждения новых беллетристов, считавших, что дельная современная идея, заложенная в основание вещи, избавляет повествователя от обязанности быть художником, встречали и тогда беспристрастное осуждение. Робость других писателей, не смевших выступать из узких теорий, проповедуемых самой критикою, не находила защиты в ее представителях. Как в старых, так и в иных недавних своих заблуждениях эти представители сознавались сами, с очаровательной откровенностью юности. Никто не вызывал их на такое сознание, никто из нас не смел бы поднять своего голоса в ту пору неопытности, но признание приходило само собою, в минуты оживленной беседы, в отрадный час отдыха от неотступной болезни.

   Думая обо всем этом, тщательно припоминая все нами слышанное и подчиненное, мы решаемся высказать всю мысль нашу о том, что совершила бы критика гоголевского периода, если бы небу угодно было продлить годы ее главных представителей. Она не могла долго идти по дидактически-сомнительной дороге, ее последнее пристрастие к этому пути кажется нам не признаком несокрушимого убеждения, а тем временным упорством, с каким истинно страстные натуры прилепляются к воззрениям, уже близящимся к своему упадку. В воздухе уже ходили признаки, изобличающие скорое падение эстетической дидактики в Германии и во Франции, голос практических великобританских мыслителей делался слышнее, в новой истории европейских государств уже начинались события, имевшие разоблачить свету всю несостоятельность новых общественных, философских и литературных теорий. Того великого кризиса, который мгновенно низвергнул французскую и неогерманскую дидактику, не дождалась наша критика гоголевского периода. Но можно ли думать, что падение школ, ею признаваемых, что всеобщее посмеяние, возбужденное в образованном мире слабостью и несостоятельностью школ этих, прошло бы без целебного результата для нашей критики? Мы твердо верим, что нет. Мы очень хорошо знаем, что не без тяжелой внутренней борьбы, не без упорных усилий защитить незащитимое наша критика сороковых годов изменила бы часть своих главных принципов. Мы уверены, что она осталась бы долго верна павшему знамени, что унижение и бессилие ее бывших вожатаев было бы на время одним возбуждением для рыцарского духа, каким была она вся проникнута. Иначе и быть не может: люди сильные и страстные по натуре не скоро расстаются с своими понятиями, всякий новый шаг к уразумению истины покупают они кровью собственного благородного сердца. Но тем прочнее и тверже поселяется в них истина, добытая так горестно и трудно. Человек должен менять свои убеждения, когда его внутреннее сознание проникнуто новыми истинами, без этой способности он будет упорным фанатиком, без нее он может быть хорошим человеком партии, но никак не мыслителем, призванным на то, чтоб руководить словесностью своей родины. Вечно чтить обязаны мы людей, честно воспринимающих правду, с какой бы стороны она не приходила, но воспринимающих ее трудно и медленно, воспринимающих ее по временам, как суровую необходимость. Критика сороковых годов иначе не воспринимала того, что ей казалось истиною: в том нас убеждает и ее страстность, и ее бескорыстные стремления, и та драгоценная способность видеть свои ошибки, на которую мы уже не раз указывали.

   Будем же продолжать дело критики, предшествовавшей нашему периоду, по возможности стараясь поучаться ее благими сторонами и чистосердечно отрекаясь от той части ее деятельности, которая кажется нам плодом заблуждений. Не станем смешивать личных наших стремлений с интересом всего дела и, увлекаясь симпатиею к личностям прежних благородных деятелей, смотреть на их слабые стороны без откровенности. Эти слабые стороны были значительны и принесли вред значительный, ибо происходили от людей неслабых, от людей, стоящих своего авторитета. До сих пор новая сентиментальная дидактика в ее применении к литературным вопросам - дидактика, вконец разрушенная во Франции и в Германии, еще гнездится в некоторых частностях нашей критики. До сих пор еще иные русские писатели высокого таланта не разорвали всех связей с нею и, признавая свои личные симпатии за верность каким-то воображаемым теориям, не решаются дать себе полной воли на бескорыстное служение искусству чистому. До сих пор еще элемент творящий и примиряющий, элемент той терпимости мнений, который соединяет в одну непоколебимую группу всех деятелей, истинно преданных делу родной словесности, - этот элемент, говорим мы, еще до сих пор не сжился с нашей критикой. Развивать его мы должны всеми силами и всеми средствами нашими. Уничтожать старые теории, ведущие к нетерпимости, сбрасывать с дороги все преграды к единодушной деятельности всех просвещенных литераторов на благо родной словесности - вот что должны мы поставить себе вечною и постоянною целью.

   По мере сил и способностей, проводя критические теории, нам кажущиеся неопровержимыми, мы не намерены в критике журнала нашего установить один только наш голос, одни только убеждения, нам кажущиеся истинными. По именам новых сотрудников наших читатель может видеть, что в журнале он не встретит постоянного критического унисона, всегда ведущего к исключительности воззрения. По праву редакции, она предоставляет себе большую часть критических статей, подписывая их одной и той же подписью и отвечая за них как за полное проявление своих эстетических понятий. Но одними подобного рода статьями критическая деятельность "Библиотеки для чтения" ограничиваться не будет. Литераторы, не во всем сходящиеся с нами и даже прямо противоречащие нашему воззрению на литературу, могут смело рассчитывать на радушный прием своих статей, своих воззрений, основательно и прилично высказанных. За каждую критическую статью, не подписанную редакцией, за истины или заблуждения, в ней значащиеся, отвечает перед публикой сам ее автор. В наш журнал не могут быть допущены лишь одни лица, питающие явное нерасположение к делу всем нам родной и любезной словесности; к чести русской литературы надо прибавить, что подобных литераторов в ней теперь немного.

   Заключая этюд наш неполный и в некоторых местах может быть не совсем ясный, мы должны сказать хотя несколько слов еще об одном условии, без которого не будет существовать деятельность наша. Это условие есть не что иное, как великая критическая осторожность в изложении и применении идей, составляющих основу всех наших литературных воззрений. Торопливость оценок, быстрота выводов - это лучшее средство ошибаться и делать подрыв своему кредиту, от них страдала не одна критика во всем свете, от них и наша критика сороковых годов впала в большую часть своих ошибок. Времени перед нами много, и то, чего не даст литературе наша критическая деятельность, будет в свое время выполнено нашими журнальными наследниками. Из неторопливости, про которую говорим мы, исходят для нас две задачи, равно для нас важные. Мы будем проверять оценки и приговоры критики, нам предшествовавшей, с полной независимостью воззрения, мы станем обсуживать с нашей неторопливой точки зрения все новые идеи по части критики, имеющие возникнуть как в русской, так и в иноземной словесности. Увлекаться новизной новых теорий, унижать настоящих литературных деятелей по поводу новых деятелей, которые непременно будут являться с каждым годом, мы никогда не будем. Мы слишком много видали гениев, оканчивавших весьма печально свою блистательно начатую славу, - при нас угасли Виктор Гюго и Гейне, Жорж Санд и Ламартин, Гервег и Фрейлиграт, не считая сотни историков, экономистов, философов, которых эфемерное существование началось и кончилось в наше время. Были и в нашей литературе свои звезды первой величины, которых нынче не увидишь на литературном горизонте с помощью лучшего телескопа. Нам кажется, что время увлечения как новыми гениями, так и новизною мимолетных эстетических теорий прошло безвозвратно. Мы будем соразмерны в наших восторгах и в наших охуждениях, дабы не впасть в ту несоразмерность пафоса с предметом, его возбудившим, несоразмерность, которую мы определили словом сентиментальность. Мы будем трудиться много, но осмотрительно, при каждом излишнем стремлении увлекаться, при каждом появлении какой-нибудь блистательной, но еще не утвердившейся критической теории повторяя великое слово величайшего мыслителя, выставленное эпиграфом всего нашего издания: Ohne Hast, ohne Rast (без торопливости, без отдыха)⁵¹.

  

  

   Тексты статей А. В. Дружинина подготовлены по изданию: Дружинин А. В. Собр. соч., т. VII. Спб., 1865 (за исключением статьи "Стихотворения Н. Некрасова" - см. примеч.) и приводятся с сохранением некоторых авторских особенностей орфографии и пунктуации.

  

  

   Впервые опубликовано: Библиотека для чтения, 1856, N 11, отд. V, с. 1-30; N 12, отд. V, с. 31-64. Подпись: Редактор.

   Эпиграф взят из стихотворения Н. А. Некрасова "Памяти приятеля" (1853). Вторая строка у Некрасова: "Ты честно шел к одной высокой цели..." Стихотворение было посвящено В. Г. Белинскому.

   ¹ "Телеграф" - издававшийся в 1825-1834 гг. Н. А. Полевым журнал "Московский телеграф". В журнале "Телескоп" (издатель Н. И. Надеждин) и его приложении с 1833 по 1836 г. сотрудничал В. Г. Белинский. С 1839 до весны 1846 г. Белинский возглавлял критический отдел журнала А. А. Краевского "Отечественные записки", затем до 1848 г. Белинский был ведущим критиком "Современника", издателями которого были Н. А. Некрасов и И. И. Панаев.

   ² Характеристику В. Менцеля Белинский дал в статье "Мендель - критик Гете" (1840).

   ³ Неоднократное упоминание о критическом фетишизме и связанные с этим упреки современной критике в излишней зависимости ее от "критики 40-х годов" - все это свидетельствует о полемической направленности данной статьи против некоторых положений критики и эстетики Н. Г. Чернышевского, и в частности против статей из его цикла "Очерки гоголевского периода русской литературы" ("Современник", 1855-1856).

   ⁴ Шотландский литератор Д. Босвелль был другом и биографом С. Джонсона, английского поэта и филолога, составившего знаменитый "Словарь английского языка" (1755). С. Джонсона Дружинин и именует ниже "лексикографом".

   ⁶ Фарнгаген Рахиль (1771-1833) - жена известного немецкого историка литературы К. Фарнгагена фон Энзе; была в центре литературной жизни Германии, преклонялась перед Гете и в берлинских литературных кругах первая сумела оценить все значение его гения.

   ⁶ Неодидактическую теорию (или школу) Дружинин связывает с возникновением в немецкой литературе с середины 1830-х годов обострявшейся социально-критической тенденции. В эту пору происходит пересмотр общественных и эстетических позиций, на которых стояли Гете и романтики, подвергнутые осуждению за преобладание художественных интересов над общественными. На волне этой критики поднялась литературная группа "Молодая Германия" и выдвинулись литературные деятели 1840-х годов. Важную роль в этот период сыграл Г. Бюхнер (1813-1837), воинствующий материалист, отвергавший романтическое мировосприятие и шиллеровский идеализм, требовавший предельной реалистичности в литературе. Идейным вдохновителем 1840-х годов был и Г. Гейне - в своей публицистике и поэтической сатире. Наиболее активные литературные силы этой эпохи - Г. Гервег, К. Гуцков, Г. Веерт, Ф. Фрейлиграт, Э. Вильком - сосредоточили свою деятельность в области социальной критики, пропаганды демократических и социалистических идеалов, призывов к политической борьбе, подчинив этим целям все стороны своего творчества. С поражением революции 1848 г. это литературное направление лишилось социальной почвы и внутреннего идейного единства.

   ⁷ Дружинин имеет в виду суждения Белинского о Татьяне Лариной в статье девятой из цикла "Сочинения Александра Пушкина". Белинский в связи с образом Татьяны затронул более широкий вопрос о личности и общественном положении русской женщины, подойдя к нему вполне в духе Жорж Санд и отдавая явное предпочтение более эмансипированному положению женщины в Европе. В свете таких сочувствий образ Татьяны расценивался как образ натуры цельной и поэтичной, но неразвитой духовно, за что Белинский и называет ее "нравственным эмбрионом", осуждая ее смирение перед судьбой.

   Повесть Ф. М. Достоевского "Двойник" (которая при выходе в 1846 г. имела подзаголовок "Похождения господина Голядкина") Белинский подверг осуждению за "фантастический колорит", который, как считал критик, "в наше время может иметь место только в домах умалишенных, а не в литературе" (Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. X. М., 1956, с. 41). В статье "Петербургский сборник" (1846) Белинский о том же "Двойнике" отзывался гораздо благосклоннее.

   О творчестве Жорж Санд Белинский высказывал различные суждения - как уничижительные (в период "примирительных" настроений в статье "Менцель - критик Гете", 1840), так и панегирические ("Русская литература в 1841 году", "Речь о критике", 1842 и др.), где важной ее заслугой считал смелое обращение к общественной злобе дня.

   ⁸ Дружинин подразумевает прежде всего Белинского и близких к нему литераторов 1840-х годов.

   ⁹ Орлов, Сигов, Кузмичев - авторы низкопробных литературных произведений.

   ¹⁰ Екатерининское время - время правления императрицы Екатерины II: с 1762 по 1792 г.

   ¹¹ Дружинин имеет в виду относящиеся к началу XIX в. мнения критики о названных писателях.

   ¹² Сопоставление Гоголя с Гомером проводил в своей брошюре "Несколько слов о поэме Гоголя "Похождения Чичикова, или Мертвые души" (1842) К. С. Аксаков, один из ведущих деятелей славянофильства. Аксаков доказывал, что в основе гоголевской поэмы лежит то же общенародное эпическое начало, на котором вырос и древнегреческий гомеровский эпос. С критикой этой концепции выступил Белинский в статье "Несколько слов о поэме Гоголя "Похождения Чичикова, или Мертвые души" (1842).

   ¹³ Решительное неприятие гоголевской поэмы, обвинения автора в том, что в "Мертвых душах" он дал искаженное, "низкое" изображение русской жизни, стремление опорочить мировосприятие Гоголя, его отношение к родине - все это довольно типичные для реакционной критики 1840-х годов явления. Гоголя обвиняли в клевете, в безвкусице, в грубости, в неграмотности; таковы были статьи Н. Полевого, О. И. Сенковского ("Библиотека для чтения", 1842, N 8), Н. И. Греча ("Северная пчела", 1842, N 137, 22 июня), К. П. Масальского ("Сын отечества", 1842, N 6).

   ¹⁴ "Кадм и Гармония" - роман М. М. Хераскова.

   ¹⁵ Наиболее суровый приговор творчеству Бестужева-Марлинского, автора романтических повестей и рассказов, Белинский вынес в статьях "О русской повести и повестях г. Гоголя" и "Полное собрание сочинений А. Марлинского" (1840). Романтизм такого рода казался Белинскому не только безнадежно устаревшей литературной модой, но и вредным уклонением от прямого пути к реализму.

   ¹⁶ "Северная пчела" - русская политическая и литературная газета, выходившая в Петербурге в 1825-1864 гг. В период с 1825 по 1859 г., когда ее издателями были деятели "торгашеской" журналистики Ф. В. Булгарин (состоявший на службе в III отделении) и Н. И. Греч, материалы газеты, за немногими исключениями, отличались реакционной направленностью.

   ¹⁷ Вокруг журнала "Русская беседа" (1856-1860), который редактировали А. И. Кошелев и И. С. Аксаков, объединялись публицисты, писатели и критики славянофильского направления: А. С. Хомяков, И. С. и К. С. Аксаковы, Ю. Ф. Самарин, близкий к ним А. А. Григорьев и др., отстаивавшие идею самобытного, отличающегося от Европы исторического развития России. В 1840-1850-е годы в этом кругу важную роль играл философ и критик И. В. Киреевский. В 1845 г. вышло три "славянофильских" номера журнала "Москвитянин" и затем несколько сборников. Особенно непримиримым противником славянофилов был Белинский, обвинявший их в утопизме, в отказе от прогрессивных завоеваний европейской цивилизации, в преклонении перед патриархальной стариной, осуждавший за неприятие "натуральной школы" в литературе.

   ¹⁸ "Библиотека для чтения" - ежемесячный журнал, выходивший в Петербурге в 1834-1865 гг. Первый его редактор О. И. Сенковский придал журналу "торговое" направление, использовав самые разнородные беллетристические, критические, научно-популярные материалы ради единственной цели - завоевать массового провинциального читателя. При этом журнал публиковал как первоклассные произведения, так и литературные поделки, а в отношении критики отличался поверхностным и беспринципным взглядом на литературу. С 1849 г. редактором стал А. В. Старчевский, а с 1856 - Дружинин, которого затем сменил А. Ф. Писемский, Общественные и эстетические взгляды новых редакторов придали журналу более определенное и серьезное направление, но это не выдвинуло его в первые ряды русской журналистики.

   ¹⁹ Вольтер назвал Шекспира "пьяным дикарем" в предисловии к своей трагедии "Семирамида" (1748).

   ²⁰ Намек на то, что Белинский не владел немецким языком и знал Гегеля только в переводах и пересказах.

   ²¹ Подразумеваются философские построения немецкого идеализма.

   ²² В 1840-е годы сформировалось левое, радикальное крыло гегелевской философской школы. "Младогегельянцы" (Д. Штраус, Б. Бауэр) выступили с критикой христианства и учений идеалистической философии. Младогегельянцем был в 1840-е годы и Л. Фейербах, провозгласивший материализм единственной основой философского мышления и при этом отвергнувший всю философию Гегеля вместе с ценнейшей ее частью - диалектикой.

   ²³ "Послание о пользе стекла" - поэма М. В. Ломоносова "Письмо о пользе стекла" (1752).

   ²¹ Art Poetique ("L'Art poetique" - "Поэтическое искусство", 1674) - эстетический трактат французского классициста Н. Буало.

   ^2S Жорж Санд, сблизившись в 1830-е годы с левыми республиканцами, обращается к социальному роману, герои которого олицетворяли и возвещали новейшие социально-утопические идеи.

   ²⁶ Немецкий литератор Л. Берне, чья деятельность отличалась социально-обличительной направленностью, обвинял Гете в безразличии к современным общественным вопросам.

   ²⁷ Дружинин считал, что и "дидактическому" романтику Г. Гейне столь же свойственна идейно-эстетическая односторонность, как и близкому к классицизму французскому поэту Ж. Делилю.

   ²⁸ По мнению Дружинина, филантропическая поэзия Т. Гуда не менее ограниченна в своем дидактизме, чем нравоучительна книга французского моралиста Ф. Дроза ("Essai sur l'art d'etre heureux", 1806).

   ²⁹ Близкий к чартистам Э. Эллиот в своем сборнике "Стихи против хлебных законов" (1831) единственной причиной бедствий англичан объявлял высокую пошлину на ввозимый хлеб.

   ³⁰ "Телемак" - утопический роман Ф. Фенелона "Приключения Телемака".

   ³¹ "Song of the Shirt" - "Песня о рубашке", стихотворение, повествующее о тяжелой доле бедной швеи.

   ³² "Сады" Делиля - поэма Ж. Делиля "Сады" (1782).

   ³³ Стихи немецкого поэта Р. Пруца, насыщенные гражданскими мотивами и отличавшиеся риторичностью, и его схематический социальный роман в свое время противопоставлялись поэзии Гете; В. Менцель выступал с обвинениями Гете в отсутствии патриотизма.

   ³⁴ Французский писатель Ф. Пиа был автором тираноборческих пьес "Аиго", "Норвежец Седрик" и проникнутых демократическими симпатиями мелодрам "Два слесаря", "Парижский тряпичник".

   ³⁵ "Мельник из Анжибо", один из тенденциозных романов Жорж Сайд.

   ³⁶ "Мартин, или Найденыш" (1847) -роман французского писателя Эжена Сю, автора сенсационных в 1840-е годы романов, обнажавших социальное дно французского общества.

   ³⁷ Реформация - антикатолическое движение в Европе в XVI-XVII вв., приведшее к возникновению протестантизма.

   ³⁸ Дружинин имеет в виду политическую деятельность Наполеона Бонапарта и связанные с ней события и считает, что изображенный Шекспиром характер Кориолана, римского консула и полководца V в. до н. э., может многое объяснить в действиях и в личности Наполеона.

   ³⁹ Т. Карлейль в 1837-1840 гг. читал цикл лекций "Герои, почитание героев и героическое в истории" (изданы в Лондоне в 1841 г., переведенные на русский язык отрывки печатались в "Современнике"). В этих лекциях были даны характеристики выдающимся историческим деятелям, в том числе Кромвелю и Наполеону.

   ⁴⁰ Немецкий писатель Э.-М. Арндт (Арнт) во время войны с Наполеоном выпускал патриотические стихи и листовки, носившие нередко националистический характер; многие стихи К. Т. Кернера (погибшего в сражении с французами) также были посвящены освободительной войне немцев с Наполеоном.

   ⁴¹ Французская писательница Ж. де Сталь восторженно относилась к немецкой философии и литературе в эпоху расцвета романтизма в Германии в начале XIX в., что отразилось в ее книге "О Германии" (1810).

   ⁴² Имеется в виду герой неоконченной драмы Гете "Прометей" (1773), бунтарь и индивидуалист, бросающий дерзкий вызов богам.

   ⁴³ ...жрецы не берут в руки метлы для сметания сора с шумных улиц... - реминисценция из стихотворения Пушкина "Поэт и толпа" (1828). У Пушкина:

  

   Во градах ваших с улиц шумных

   Сметают сор - полезный труд! -

   Но, позабыв свое служенье,

   Алтарь и жертвоприношенье,

   Жрецы ль у вас метлу берут?

  

   ⁴⁴ "Эгмонт" - драма Гете (1788).

   ⁴⁵ Историческим сентиментализмом Дружинин именует в данном случае приверженность Мишле к романтическим концепциям истории, его республиканские симпатии, его упование на осуществление политических и общественных идеалов через "школу социальной любви"; сходным образом оценивает Дружинин социальные утопические идеи Луи Блана.

   ⁴⁶ Имеется в виду эпизод из романа Л. Стерна "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена" (1760-1770).

   ⁴⁷ "Парижские тайны" - роман Э. Сю.

   ⁴⁸ Речь идет о статье седьмой из цикла "Сочинения Александра Пушкина" В. Г. Белинского.

   ⁴⁹ Дружинин имеет в виду суждения о "Евгении Онегине", высказанные Белинским в статье девятой из цикла "Сочинения Александра Пушкина".

   ⁶⁰ Книга "Выбранные места из переписки с друзьями" Гоголя, вышедшая в начале 1847 г., представляла собой собрание публицистических и литературно-критических выступлений писателя, очень разных по своему идейному содержанию. Книга отражала то мучительное состояние духа, в котором находился во второй половине 1840-х гг. Гоголь, пытавшийся разобраться в общественно-политических и моральных противоречиях современного русского общества. Гоголь видел главную свою миссию в нравственном исправлении человека и стремился практически действовать в этом направлении всеми средствами - и как писатель, и как проповедник. Отсюда морализаторская тенденция в "Выбранных местах..." и апелляция ко всем формам религиозного сознания, но отсюда и вера в духовные силы русского человека, в способность его к нравственному возрождению, восторженные слова о русской литературе и об искусстве ("Чтение русских поэтов перед публикою", "О лиризме наших поэтов", "Исторический живописец Иванов", "В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность?").

   Ответом демократической критики на книгу Гоголя были прежде всего выступления Белинского: статья "Выбранные места из переписки с друзьями" Николая Гоголя" (1847) и несравненно более резкое "Письмо к Гоголю" (впервые опубликовано А. И. Герценом в "Полярной звезде", 1855, ч. I), в котором Белинский осуждает все попытки Гоголя найти примирительное решение социальных проблем.

   В середине 1850-х годов книга Гоголя расценивалась как крайняя, но закономерная ступень его творческого развития. Гогол