Григорьев Аполлон Александрович - Белинский и отрицательный взгляд в литературе

n="justify">   Истор³я, - говоритъ онъ, - есть фактическое жизненное развит³е общей (абсолютной) идеи въ формѣ политическихъ обществъ. Сущность истор³и составляетъ одно только разумно-необходимое, которое связано съ прошедшимъ, и въ настоящемъ заключаетъ свое будущее. Содержан³е истор³и есть общее: судьбы человѣчества. Какъ истор³я народа не есть истор³я милл³оновъ отдѣльныхъ лицъ его составляющихъ, но только истор³я нѣкотораго числа лицъ, въ которыхъ выразились духъ и судьба народа, точно такъ же и человѣчество не есть собран³е народовъ всего земного м³ра, но только нѣсколькихъ народовъ, выражающихъ собою идею человечества (т. IV стр. 336).

   Перечтите у него тѣ мѣста, гдѣ онъ говоритъ объ индѣйской поэз³и (въ разборѣ "Наля и Дамаянти"), о значен³и востока (въ реценз³и перевода "Тысячи и одной ночи"), и взгляды его на славянскую народную поэз³ю и нашу русскую будутъ вамъ логически понятны.

   Существенный порокъ исключительно историческаго воззрѣн³я и такъ называемой исторической критики, которой такимъ высокодаровитымъ и энергическимъ представителемъ былъ у насъ Бѣлинск³й, заключается въ томъ, что она не имѣетъ критер³ума, вѣчнаго идеала, а съ другой стороны по невозможности, обусловленной человѣческою природою, жить безъ критер³ума, безъ идеала, - создаетъ критер³умъ произвольно и этотъ условный, чисто-теоретическ³й критер³умъ прилагаетъ къ жизни безпощадно.

   Когда идеалъ лежитъ въ душѣ человѣческой, признается за нѣчто вѣчное, неизмѣнное, всегда и во всѣ времена ей одинаково присущее - онъ не требуетъ никакой ломки фактовъ живой жизни; онъ ко всѣмъ равно приложимъ и все равно судитъ. Но когда идеалъ поставленъ произвольно, теоретически, тогда онъ непремѣнно долженъ гнуть факты подъ свой уровень. Сегоднишнему кумиру приносится въ жертву все вчерашнее, тѣмъ болѣе все третьягоднишнее - и все предшествовавшее вообще представляется только ступенями къ нему... И такъ какъ кто-то, не помню, весьма справедливо замѣтилъ, что для говорящаго "все вздоръ въ сравнен³и съ вѣчностью" самая вѣчность есть вздоръ, то очевидно, что на днѣ чисто-историческаго воззрѣн³я лежитъ индифферентизмъ и фатализмъ, въ силу которыхъ ничто въ жизни, ни народы, ни лица не имѣютъ своего замкнутаго, самоотвѣтственнаго быт³я и являются только оруд³ями отвлеченной идеи, преходящими, призрачными явлен³ями.

   Единственный идеалъ, мыслимый для подобнаго воззрѣн³я, въ крайнихъ его результатахъ, есть однообразный уровень - централизац³я, католическая ли, соц³алистская ли, это въ сущности все равно - но централизац³я.

   Говоря о томъ, что Бѣлинск³й былъ энергическимъ представителемъ этого воззрѣн³я, я говорю о его доктринѣ, которой онъ постепенно увлекался все болѣе и болѣе, до крайнихъ ея предѣловъ, а не о его личности, какъ художественнаго критика. Высокое художественное чутье, которое вмѣстѣ есть можетъ быть и высшая степень чувства гуманности, выручало его почти всегда и, составляя главную его силу, дѣлало его постоянно вождемъ жизни, а не служителемъ теор³и...

   Вождемъ жизни онъ и былъ съ самаго начала своего поприща.

   Въ 1834 году, въ "Телескопѣ", пользовавшемся весьма небольшимъ матер³альнымъ успѣхомъ, но въ замѣнъ того отличавшемся серьёзностью взгляда и тона, впервые появилось съ особенною яркостью это великое имя, которому суждено было долго играть путеводную роль въ нашей литературѣ. Въ "Молвѣ" еженедѣльномъ листкѣ, издававшемся при "Телескопѣ" появлялись въ течен³е нѣсколькихъ мѣсяцевъ статьи, подъ назван³емъ "Литературныя мечтан³я". Эти статьи изумляли невольно (въ то время) своей безпощадной и вмѣстѣ наивной смѣлостью, жаромъ глубокаго и внутри души выросшаго убѣжден³я, прямымъ и нецеремоннымъ поставлен³емъ вопросовъ, наконецъ той молодой силой великой энерг³и, которая дорога даже и тогда, когда впадаетъ въ ошибки, дорога потому, что самыя ошибки ея происходятъ отъ серьёзнаго и пламеннаго стремлен³я къ правдѣ и добру. "Мечтан³я" такъ и дышали вѣрою въ это стремлен³е, и не щадя никакого кумиро-поклонен³я, во имя идеаловъ разбивали всяк³е авторитеты, неподходивш³е подъ мѣрку идеаловъ. Всѣ заблужден³я, промахи, неистовыя увлечен³я Бѣлинскаго исчезали, сгорали въ его огненной рѣчи, въ огненномъ чувствѣ, въ возвышенномъ, яркомъ и истинно поэтическомъ воззрѣн³и на жизнь и искусство.

   Это была притомъ такая эпоха, въ которую всѣ интересы жизни, т. е. интересы высш³е, сосредоточивались и могли выражаться только въ искусствѣ и литературѣ. Литература была тогда все и одно въ области духа. Литературныя симпат³и были вмѣстѣ и общественными и нравственными симпат³ями, равно какъ и антипат³и. He только нѣсколькихъ, но даже и двухъ воззрѣн³й на литературу быть тогда не могло. Новое, выступавшее воззрѣн³е литературное несло съ собой новую вѣру, поднимало рѣшительную борьбу.

   "Литературныя мечтан³я", ни болѣе ни менѣе какъ ставили на очную ставку всю русскую литературу со временъ петровской реформы; впервые серьёзно и строго допрашивались у нея ея высшаго т. е. общественнаго, нравственнаго и художественнаго значен³я - у нея, у этой литературы, въ которой невзыскательные современники и почтительные потомки насчитывали уже десятка съ два ген³евъ, въ которой то и дѣло раздавались торжественные гимны не только Ломоносову и Державину, но даже Хераскову и чуть ли не Николаеву, въ которой всякое критическое замѣчан³е на счетъ Карамзина считалось святотатствомъ. Ген³альность Пушкина надобно было еще отстаивать, a поэз³ю первыхъ гоголевскихъ создан³й почувствовали еще весьма немног³е, и изъ этихъ немногихъ во первыхъ Пушкинъ, а во вторыхъ - авторъ "Литературныхъ мечтан³й".

   Между тѣмъ, умственно-общественная ложь была очевидна. Хераскова уже положительно никто не читалъ, Державина читали немног³е, да и то не цѣликомъ, читалась серьезными людьми истор³я Карамзина, но уже давно не читались его повѣсти и разсужден³я.

   Сознавать эту ложь внутри души могли мног³е, но сознательно почувствовать ее до того чтобы, сознательно и смѣло высказать всѣмъ, могъ только призванный человѣкъ и такимъ то именно человѣкомъ былъ Бѣлинск³й.

   Дѣло, начатое имъ въ "Литературныхъ мечтан³яхъ", было до того смѣло и ново, до того - не смотря на то что было повидимому только литературнымъ дѣломъ, задѣвало существенные вопросы нашей жизни, что черезъ много лѣтъ потомъ, казалось еще болѣе чѣмъ смѣлымъ - дерзкимъ и разрушительнымъ всѣмъ почтительнымъ потомкамъ невзыскательныхъ дѣдовъ, что черезъ много лѣтъ потомъ вызывало юридическ³е акты въ стихахъ, писанные ясно съ пѣною у рта, въ родѣ слѣдующихъ:

  

   Нѣтъ - твой подвигъ не похваленъ,

   Онъ Росс³и не привѣтъ,

   Карамзинъ тобой ужаленъ,

   Ломоносовъ - не поэтъ!

   Кто ни честенъ, кто ни славенъ

   Ни радѣлъ странѣ родной,

   Ломоносовъ и Державинъ

   Дерзкой тронуты рукой.

   Ты всю Русь лишилъ дѣян³й

   До великаго Петра,

   Обнаживъ бытописан³й

   Чести, славы и добра.

  

   Но, страннымъ образомъ начало этого дѣла въ "Литературныхъ мечтан³яхъ" не возбудило еще ожесточенныхъ криковъ, хоть Бѣлинск³й, съ "Литературныхъ же мечтан³й" сталъ во главѣ сознательнаго или критическаго движен³я.

   До этихъ криковъ, уже потомъ додразнилъ онъ своихъ противниковъ.

   Огромный успѣхъ его столько же зависѣлъ отъ этихъ нелѣпыхъ криковъ, какъ отъ силы его таланта и энерг³и убѣжден³я. Оппозиц³ю Бѣлинскому составляли или беззубые виршеплеты или поборники мрака, тб и друг³е одинаково вносили въ дѣло юридическ³й характеръ. До настоящей оппозиц³и онъ не дожилъ. Литература была за него, оправдывала его доктрины, потому самому что онъ ее угадывалъ, опредѣляя съ удивительною чуткостью ея стремлен³я, разъясняя ее, какъ Гоголя и Лермонтова. Говоря о литературѣ нашей, а она долго была, повторю я, единственнымъ средоточ³емъ всѣхъ нашихъ высшихъ интересовъ, постоянно бываешь поставленъ въ необходимость говорить и о немъ. Высок³й удѣлъ, данный судьбою немногимъ изъ критиковъ! едва ли даже, за исключен³емъ Лессинга, данный не одному Бѣлинскому. И данъ судьбою этотъ удѣлъ совершенно по праву.

   Горячаго сочувств³я стоилъ при жизни и стоитъ по смерти тотъ, кто самъ умѣлъ горячо и беззавѣтно сочувствовать всему благородному, прекрасному и великому. Безстрашный боецъ за правду, онъ не усумнился ни разу отречься отъ лжи, какъ только сознавалъ ее и гордо отвѣчалъ тѣмъ, которые упрекали его за измѣнен³е взглядовъ и мыслей, что не измѣняетъ мыслей тотъ, кто не дорожитъ правдой. Кажется, онъ даже созданъ былъ такъ, что натура его не могла устоять противъ правды, какъ бы правда ни противорѣчила его прежнему взгляду, какихъ бы жертвъ она ни потребовала... Смѣло и честно звалъ онъ первый ген³альнымъ то, что онъ таковымъ созналъ и, благодаря своему критическому чутью, ошибался рѣдко. Такъ же смѣло и честно разоблачалъ онъ, часто на перекоръ утвердившимся мнѣн³ямъ все, что казалось ему ложнымъ и напыщеннымъ, заходилъ иногда за предѣлы, но въ сущности, въ основахъ не ошибался никогда. У него былъ ключъ къ словамъ его эпохи и въ груди его жила могущественная и волканическая сила. Теор³и увлекали его какъ и многихъ, но въ немъ было всегда нѣчто высшее теор³й, чего нѣтъ во многихъ. Вполнѣ сынъ своего вѣка, онъ не опередилъ, да и не долженъ былъ опережать его. Чѣмъ дольше боролся онъ съ новою правдою жизни или искусства, тбмъ сильнѣе должны были дѣйствовать на поколѣн³е его окружавшее, его обращен³я къ новой правдѣ. Если бы Бѣлинск³й прожилъ до нашего времени, онъ и теперь стоялъ бы во главѣ критическаго сознан³я, по той простой причинѣ, что сохранилъ бы высшее свойство своей натуры: неспособность закоснѣть въ теор³и противъ правды искусства и жизни.

   Въ наше время онъ не былъ бы ни отрицателемъ и централизаторомъ, хотя подлежитъ сомнѣн³ю и то, что онъ былъ бы славянофиломъ. Славянофильство можетъ быть играло бы только роль кратковременнаго момента въ его развит³и - не болѣе.