Григорьев Аполлон Александрович - Русский театр. I. По возобновлении в первый раз.

p; Въ концѣ концовъ дѣло все въ томъ, что 'вагнеризмъ' - безъ его крайностей, въ которыхъ все-таки виноватъ не великiй учитель, а servum pecus раболѣпныхъ учениковъ - есть 'слово' настоящей минуты въ музыкальномъ отношенiи вообще и въ музыкально-драматическомъ въ особенности. Отъ него не уйдешь никуда - и еслибы человѣкъ, подразумѣвается одаренный поэтическимъ и музыкальнымъ смысломъ, нарочно поставилъ себѣ задачею избѣгать вагнеризма, вагнеризмъ, какъ неотвязный бѣлый медвѣдь, все-таки стоялъ бы передъ нимъ какъ неотразимый логическiй и историческiй постулатъ искуства. Вагнеризмъ предчувствовался и къ нему все вело. Нашъ великiй Глинка, въ IV-мъ актѣ 'Жизни за Царя' - актѣ, который между прочимъ имъ самимъ придуманъ и почти исполненъ даже какъ либретто - уже безсознательно вагнеристъ. Мейерберъ во множествѣ случаевъ - вагнеристъ и едва ли безсознательный. Сѣровъ, - не смотря на то, что и концепцiя и даже прозрачная фактура его великолѣпнаго созданiя - менѣе всего похожа на Вагнера - вагнеристъ по своимъ требованiямъ отъ музыкальной драмы, преимущественно по требованiямъ отрицательнымъ т. е. по совершенному отсутствiю всего условнаго, реторическаго въ своей музыкальной драмѣ. Но Сѣровъ имѣетъ передъ Вагнеромъ ту выгоду, то великое счастье, что у него при богатствѣ формъ есть подъ руками фондъ, музыкальное содержанiе, что онъ родился въ средѣ славянскаго племени, столько же музыкальнаго, какъ племя итальянское. Всякому уже ясно теперь, что Юдиѳь основана на богатыхъ и разнообразныхъ мелодiяхъ, но что мелодiи эти развиты только въ той степени и мѣрѣ, въ какой это нужно для музыкальной драмы. Мелодическое начало, еще ярче выступитъ въ 'Рогнѣдѣ' - выступитъ можетъ быть даже съ нѣкоторымъ преобладанiемъ, ибо драма совершается на славянской почвѣ - хотя именно только этимъ, а никакъ не уступкою какой-либо - это преобладанiе объясняется.

  

  Вагнеризмъ наложилъ свои требованiя и на сценическое выполненiе музыкальныхъ драмъ. Время 'соловьиныхъ горлышекъ' развитыхъ до nec plus ultra, время фiоритуръ и прочаго - прошло, какъ прошло же время пѣвцовъ-кастратовъ. Рубини былъ можетъ быть послѣднiй пѣвецъ виртуозъ - да и онъ уже переходилъ въ драму.

  

  А вотъ, между прочимъ, - чѣмъ въ особенности увлекалъ этотъ, несомнѣнно величайшiй пѣвецъ нашего столѣтiя и людей, одаренныхъ истиннымъ поэтическимъ и музыкальнымъ чутьемъ и массу?.. Вѣдь не 'соловьинымъ горлышкомъ', не фiоритурами и прочими премудростями, которыя достойно цѣнятся (наравнѣ съ омарами и устрицами) только гастрономами? Мы напримѣръ здѣсь слышали его уже съ сильно-тронувшимся голосомъ, но какое 'соловьиное горлышко' и какой Ut-dièze замѣнятъ намъ этого поэтически-мрачнаго Эдгара, этого страшнаго Отелло?.. Не 'соловьинымъ горлышкомъ' пѣлось 'maledetta sia l'instante' - а внутреннею, трагическою силою артистической души - и наравнѣ съ лучшими Мочаловскими минутами хранится впечатлѣнiе отъ maledetta - душою каждаго, кто это слышалъ. Далеко Ut дiэзамъ до чего нибудь подобнаго!

  

  Рѣчь опять сводится къ тому же принципу, подъ влiянiемъ котораго пишется вся эта статья, къ принципу демократизма въ искуствѣ... Даже самая противуестественная страсть къ Ut дiэзамъ, развившаяся въ послѣднее время и породившая столько скандаловъ, отъ потеряннаго на дорогѣ изъ Италiи Ut дiэза г. Кравцова, до сомнительнаго Ut дiэза г. Никольскаго и несомнѣнно-пискливаго Ut дiэза г. Васильева 2-го - наглядное оправданiе этого принципа. Крайности сходятся. Масса въ своихъ простодушныхъ требованiяхъ силы и энергiи, сошлась на утъ-дiэзѣ съ дилентатизмомъ. Потому въ сущности ut-дiэзы - прямое послѣдствiе гастрономическихъ требованiй. Надоѣли устрицы - подавай пауковъ... Обычный регистръ тенороваго голоса - развитъ былъ великимъ Рубини уже до крайнихъ предѣловъ совершенства. Ну, подавай что нибудь почуднѣе. И точно, явился пѣвецъ съ утъ-дiэзомъ, хоть разумѣется выработаннымъ, но въ основахъ-то - даннымъ дѣйствительно самою природою, какъ рѣдкость, какъ исключенiе, какъ чудо. Но дилетанты или - что все равно - гастрономы, чрезмѣрно прожорливы - во чтобы то ни стало, подавай имъ этого новаго блюда, которое только одно уже можетъ удовлетворить ихъ пресыщенному вкусу. А массѣ - понравилась какъ всегда - сила, энергiя человѣческаго голоса, выразившаяся въ этой, дѣйствительно въ высшей степени замѣчательной рѣдкости природы. Вотъ и пошли, одинъ за другимъ являться и проваливаться позорно утъ-дiэзы на нашей сценѣ!

  

  Хотя по поводу утъ-дiэзовъ я и пришолъ въ достаточно скандальное настроенiе духа - но однако исторiи о скандалахъ по поводу утъ-дiэзовъ, какъ не принадлежащей къ этому сезону, я поднимать не стану - а прямо перейду къ нашимъ тенорамъ.

  

  Считается у насъ ихъ кажется человѣкъ восемь, не то девять, показываются же на сценѣ преимущественно трое, изрѣдка является четвертый - евнухъ Вагоа или герцогъ въ Фанеллѣ, въ какомъ нибудь 'казакѣ запорожцѣ' выпрыгнетъ пятый, выпустятъ въ случаѣ болѣзни primo tenore di forza, - шестого - и 'срѣжется', говоря студенческимъ языкомъ, этотъ шестой безобразнѣйшимъ образомъ - и скроется вмѣстѣ съ пятымъ и остальными двумя или тремя 'во мракъ забвенiя'... Теноровъ восемь или девять, а нѣтъ, въ томъ случаѣ, когда идетъ серьезная опера, въ родѣ 'Юдиѳи', 'Гугенотовъ', 'Фенеллы', 'Жидовки' - и когда вдругъ заболѣлъ primo tenore di forza - рѣшительно некому. Тогда - одно спасенiе: 'Жизнь за Царя' или всѣмъ надоѣвшая опера Флотова (дѣтскаго опернаго композитора) Страделла. Нынѣшнiй годъ только, благодаря появленiю г. Коммисаржевскаго, обычный репертуаръ нѣсколько разнообразился 'Лукрецiй' - въ которой между прочимъ весьма плоха наша, ужъ вовсе не итальянская примадона, г-жа Бiанки и къ ужасу всѣхъ роль Орсини выполняетъ г-жа Леонова; разнообразился Фавориткой', гдѣ напротивъ къ удовольствiю всѣхъ она является въ Леонорѣ - да 'Мартой', которую пора бы ужь сдать на дѣтскiе театры.

  

  Что жь это за странность такая? А страннаго ничего нѣтъ. Дѣло очень простое. У насъ въ сущности есть только: 1) одинъ пѣвецъ-актеръ и можно сказать высокiй пѣвецъ-актеръ, истинный, честный художникъ, съ хромающими къ сожалѣнiю верхними нотами голоса. 2) Золотой тембръ голоса, крылосный пѣвецъ, котораго почти ни въ одной роли выпустить нельзя безъ того, чтобъ онъ, какъ пѣвецъ-актеръ не произвелъ смѣха, не говорю ужъ игрою, но самыми интонацiями пѣнiя, потому что онъ поетъ всегда слова, а не роль. 3) Голосокъ, достаточно, хоть въ высшей степени односторонне развитый, съ прекрасною сценическою наружностью и съ задатками пѣвца-актера - но страдающiй односторонностью манеры (вѣчное mezzo voce или насильственный крикъ - и только), испорченный манерностью и приторнымъ нѣжничаньемъ и вообще пришедшiйся какъ-то намъ не ко двору - ибо чисто итальянскiя оперы у насъ идти не могутъ, а дѣтскiя оперы всѣмъ ужь намозолили уши. 4) Ожирѣвшiй (это я говорю не въ буквальномъ конечно, а въ метафорическомъ смыслѣ,) - довольно хорошiй теноръ, который 'мертвъ' вездѣ кромѣ роли Торопки въ 'Аскольдовой могилѣ', но который, еслибы 'ожилъ', былъ бы весьма полезнымъ членомъ какой угодно оперной труппы. Вотъ и все. Остальное, какъ я вамъ сказалъ, внезапно выскочитъ изъ тьмы на свѣтъ, пропоетъ казацкую пѣсню или нафальшивитъ на сколько силъ хватитъ въ роли 'Ахiора' въ 'Юдиѳи', да и скроется въ мракъ.

  

  Согласитесь, что изо всего этого исчисленнаго я, и по принципу демократизма въ искуствѣ и по чувству музыкальному, могу питать серьезное и искреннее сочувствiе только къ primo tenore di Forza, хоть у него и хромаютъ верхнiя ноты голоса. Да вѣдь - не будь этого органическаго недостатка - онъ былъ бы несомнѣнно одинъ изъ первыхъ пѣвцовъ Европы. Вѣдь даже съ этимъ недостаткомъ, онъ все-таки въ высокой степени замѣчательное и отрадное артистическое явленiе.

  

  Фактъ тотъ, что рѣшительно не кѣмъ замѣнить г. Сѣтова; да, когда видишь его въ истинно-художественно созданныхъ имъ роляхъ Элеазара (Жидовка), Мазаньелло (Фенелла), Рауля (Гугеноты), такъ до того поддашься невольному обаянiю мастерского созданiя, что совершенно не понимаешь надобности этой замѣны, не понимаешь вмѣстѣ съ массой, восторженно вызывающей своего любимца, привѣтствующей его нерѣдко у театральнаго подъѣзда своими криками на прощаньи... Потому: иное дѣло масса, иное дѣло партiи. Той или другой партiи - хотѣлось бы выдвинуть то г. Никольскаго, то г. Коммисаржевскаго, то наконецъ даже г. Васильева 2, на мѣсто primo tenore di forza - и, оставляя въ сторонѣ и энергiю пѣнiя г. Сѣтова и артистическое созданiе имъ ролей, они толкуютъ только о его верхнихъ нотахъ, какъ будто только что и слышны у него въ пѣнiи эти верхнiя ноты; о другихъ его же полныхъ, звучныхъ, могучихъ нотахъ, обусловливающихъ даже возможность перехода въ баритонъ, à la Грацiани (чтобы г. Сѣтову попробовать?) они умалчиваютъ. Но доходитъ дѣло до факта - и идолы партiй, или какъ г. Коммисаржевскiй сами ограничиваются извѣстнымъ жанромъ, или какъ г. Никольскiй берутся не за Элеазара и Рауля, а за Торопку - и портятъ инстинктивно-генiально созданную Верстовскимъ личность, или какъ г. Васильевъ 2-й производятъ несказанную кутерьму въ оркестрѣ и въ хорахъ своимъ появленiемъ въ 'Архiорѣ'. Г. Сѣтовъ виноватъ передъ партiями только тѣмъ, что онъ у насъ единственный (за исключенiемъ г. Коммисаржевскаго) пѣвецъ - актеръ съ настоящимъ музыкальнымъ смысломъ, и Рихарду Вагнеру не къ кому было обратиться кромѣ него для выполненiя отрывковъ изъ Лоэнгрина и Нибелунговъ (пѣсни Зигфрида при кованiи меча). Еще онъ виноватъ передъ ними тѣмъ, что онъ пока единственный (это ужь безъ исключенiя и г. Коммисаржевскаго) у насъ пѣвецъ для серьезныхъ оперъ нѣмецкаго и даже французскаго стиля. Масса же инстинктивно очень хорошо понимаетъ что въ Элеазарѣ, Мазаньелло, Раулѣ, передъ ней является одинъ изъ весьма немногихъ сценическихъ художниковъ, способныхъ электризовать, потрясать и увлекать. Мазаньелло въ особенности - если можно сдѣлать выборъ между тремя этими коронными ролями нашего primo-tenore di forza. Столько простоты и вмѣстѣ благородства, столько трагизма и вполнѣ итальянской rabbia положено имъ въ созданiе этого, одного изъ лучшихъ въ искуствѣ, музыкально-поэтическаго образа; даже самая партiя такъ пришлась ему по голосу, что лучшаго Мазаньелло трудно себѣ вообразить... Но вѣдь, подумавши и вспомнивши, тоже скажешь объ Элеазарѣ - особенно въ сценѣ съ кардиналомъ и въ знаменитой арiи (Rachel, quand du seigneur...) совершенно оригинально имъ исполняемой, арiи, гдѣ у него слышны и неподдѣльныя слезы и неподдѣльный религiозный восторгъ; тоже скажешь и о Раулѣ, особенно въ сценѣ дуэли и въ сценѣ съ Валентиной, такъ что не о замѣнѣ г. Сѣтова думаешь, когда его тутъ слышишь, а жалѣешь напротивъ о томъ, что не даютъ Лючiю, въ которой онъ производилъ фуроръ (послѣ Рубини!) - да Фрадьяволо, въ которомъ онъ истинно - обаятеленъ.

  

  Кончивши исторiю о тенорахъ, я долженъ перейдти къ баритонамъ нашей оперы... но именно баритона-то у насъ и нѣтъ, кромѣ г. Гумбина, артиста съ музыкальнымъ смысломъ, но весьма не богато одареннаго средствами, да г. Соболева, не одареннаго кажется ни тѣмъ ни другими. По части баритоновъ, положенiе нашей оперы очень прискорбно. Являлся было на вакансiю баритона г. Битжеичъ, но увы! изъ этого появленiя ничего не вышло, потому что совсѣмъ безъ голосу пѣть нельзя и это надобно бы кажется принять за математическую аксiому всѣмъ дебютирующимъ на оперной сценѣ господамъ и госпожамъ.

  

  _____

  

  

  Я посвятилъ почти полстатьи нашей оперѣ, потомучто, преимущественно съ нынѣшняго года, опера наша заявила рѣшительныя стремленiя быть нацiональнымъ театромъ, серьезнымъ дѣломъ, и настоящею пробою этого серьезнаго дѣла было представленiе великаго произведенiя нацiональнаго художника. До тѣхъ поръ, опера въ теченiе нѣсколькихъ лѣтъ росла, но росла какъ-то незамѣтно.

  

  Во всякомъ случаѣ пора ужь теперь, когда нацiональный театръ заявилъ съ нѣкоторымъ блескомъ свое существованiе, отдать должную справедливость честнымъ усилiямъ тѣхъ, кто его подымалъ. Не болѣе какъ пять лѣтъ тому назадъ русская опера была въ совершеннѣйшемъ забросѣ: о ней и думать забыли какъ о вовсе ненужной при существованiи итальянской оперы. Съ появленiемъ г. Сѣтова на русской сценѣ совпадаетъ новый фазисъ бытiя нашей оперы. И совпаденiе это - вовсе не случайность для того кому извѣстны закулисныя пружины событiй. Много и честно работали г. Сѣтовъ и инспекторъ репертуара, чтобы поднять изъ заброса дорогую имъ нацiональную оперу. Повѣрятъ ли тому, что постановку 'Жидовки' - той самой Жидовки, которая давала и даетъ огромные сборы, г. Сѣтовъ предлагалъ обезпечить своимъ годовымъ жалованьемъ - и все-таки, едва, даже при содѣйствiи самомъ горячемъ инспектора репертуара - добился этой постановки?... И такихъ фактовъ множество.

  

  Какъ бы то ни было - дѣло пошло. Сдѣлано уже многое, хотя многое остается еще сдѣлать. Прежде всего, нужно сдѣлать репертуаръ болѣе разнообразнымъ, нужно возстановить многое хорошее старое: Руслана, Роберта, нѣсколько комическихъ оперъ Обера и Герольда (Цампа, Пре-о клеръ) - нужно поставить много классическаго стараго заново: 'Оберона', 'Фиделiо', 'Свадьбу Фигаро', 'Волшебную Флейту', 'Эврiанту' - нужны наконецъ 'Морякъ-Скиталецъ', 'Тангейзеръ' и 'Лоэнгринъ' - даже 'Профетъ' нуженъ, даромъ что онъ идетъ у итальянцовъ. И нужно все это, да и можетъ быть при настоящихъ средствахъ нашей оперы исполнено. Потомъ...

  

  Пошолъ я въ первое представленiе Фауста у итальянцовъ. Боже мой! что за непроходимая пошлость музыки, и что за поэзiя въ Гретхенъ-Барбо, и что за великолѣпiе постановки, что за красота химическаго освѣщенiяНаркотически дѣйствовала на меня сцена свиданiя въ саду вся залитая луннымъ свѣтомъ, а между тѣмъ, жолчь кипѣла во мнѣ невольно. Чтò думалъ я - кабы 'Юдиѳь' возвращающуюся съ головой Олоферна освѣтить утренней зарею, да залить луннымъ свѣтомъ Катерину въ 'Грозѣ' когда она сходитъ въ оврагъ на свиданiе. Когда-то думалъ я - мы 'Минина' и 'Рогнѣду' поставимъ? Вотъ что значило мое: 'потомъ' которымъ я кончаю замѣтки объ оперѣ.

  

  Я миную балетъ и балетную труппу - и это по двумъ причинамъ. Вопервыхъ, балетъ, какъ обособившiйся родъ сценическихъ представленiй, я плохо понимаю: притомъ же балетъ послѣ генiальнаго въ своемъ родѣ Дидло - пошолъ не вверхъ а внизъ со степени пантомимной драмы упалъ на очень низенькую степень болѣе или менѣе нелѣпой рамки для разныхъ плясокъ, и наконецъ въ послѣднемъ произведенiи г. Сенъ-Леона 'Ливанской Красавицѣ' дошолъ до той крайней степени абсурда, послѣ которой некуда уже идти дальше. Вовторыхъ, говорить о нашемъ балетѣ, значитъ говорить о г-жѣ Муравьевой, а говорить о г-жѣ Муравьевой, значитъ писать лирическое стихотворенiе въ прозѣ, къ чему я мало наклоненъ въ настоящую минуту.

  

  И такъ, я прямо, ex abrupto перехожу къ нашей драматической сценѣ.

  

  _____

  

  

  Увы! начавши за здравiе, я свожу за упокой. Представьте вы себѣ провинцiала, никогда не бывавшаго въ столицѣ, но образованнаго литературно достаточнымъ образомъ. Есть вѣдь такiе экземпляры, рѣдко, но бываютъ. Въ родномъ его захолустьѣ, въ какомъ-нибудь изъ тѣхъ городовъ, которыхъ, по народной поговоркѣ, 'чортъ три года искалъ' - водился въ извѣстное время года (зимою или во время ярманки - если таковая въ захолустьѣ существуетъ), между прочими развлеченiями захолустной жизни, и театръ со всѣми особенностями нашихъ провинцiальныхъ театровъ, т. е. двумя-тремя, а можетъ быть и больше даровитыми артистическими личностями обоихъ половъ, какихъ днемъ съ огнемъ поискать, и съ самыми скудными средствами сценической обстановки: съ труппою вообще, загнанною въ театръ съ разныхъ концовъ земли россiйской горькою необходимостью ѣсть и преимущественно горькой потребностiю пить... съ непремѣннымъ 'драматистомъ' (въ провинцiи трагиками очень правильно зовутъ актеровъ играющихъ Типы, все равно какой типъ, положимъ Квазимодо или типъ Юсова) - драматистомъ - Ляпуновымъ, игрокомъ и проч., ревущимъ какъ быкъ и воспитавшимъ въ голосѣ жеребячье ржанiе, драматистомъ, который пьянъ всегда, но иногда уже пьянъ такъ эксцентрически, что можетъ побить антрепренера и даже скусить носъ измѣняющей ему примадонѣ - наконецъ съ сальностью и грязью какого-нибудь сарая или лошадинаго манежа, отведеннаго 'подъ театръ' городовыми властями. И между тѣмъ, двѣ-три талантливыя личности какъ то такъ могли иногда воздѣйствовать на сбродную труппу, что выдавались представленiя драмъ Островскаго, гдѣ провинцiалу моему сдавалось, что и правдою и жизнiю вѣетъ. Но провинцiалъ мой молодъ, онъ еще недовѣряетъ своимъ впечатленiямъ: можетъ быть втайнѣ же, онъ къ примадоннѣ какой-нибудь воспылалъ страстiю, можетъ быть онъ даже близко знакомъ съ даровитыми артистическими личностями и втайнѣ же былъ не разъ поражонъ ихъ дѣльнымъ взглядомъ на артистическое дѣло - но все это втайнѣ. Своимъ впечатлѣнiямъ онъ боится довѣриться. Въ захолустье къ нему проникаютъ наши газеты, въ которыхъ гг. Раппапортъ, В. Александровъ, Вильде и иные 'цѣнители и судьи' весьма чувствительно красоты нашихъ сценическихъ столичныхъ представленiй изображаютъ. Можетъ быть, онъ даже года три тому назадъ какой нибудь 'Русскiй Мiръ' выписывалъ и вѣрилъ, бѣдняжка, на слово фёльетонисту, безцеремонно возводившему г. Бурдина въ великiе артисты - но во всякомъ случаѣ, онъ несомнѣнно вѣритъ въ то, что г. Самойловъ - Гаррикъ, благодаря статьямъ г. Раппапорта и разнымъ 'голосамъ' - и вѣритъ вмѣстѣ съ г. В. Александровымъ, что единственная надежда русской сцены, послѣ 'незабвенной' г-жи Снѣтковой 3-й, г-жа Александрова 1-я... Мало ли во что онъ вѣритъ, наивный и страстно любящiй искуство юноша. Играютъ ли въ грязномъ и жалкомъ сараѣ - положимъ, хоть 'Доходное Мѣсто' Островскаго - по мѣрѣ силъ и въ высшей степени добросовѣстно - его знакомые артисты: будь трагически-типиченъ Вышневскiй, хоть на немъ и фракъ старый да и звѣзда бумажная; будь въ высшей степени проста и наивна Поленька, и будь даже онъ влюбленъ въ эту Поленьку, все-таки мой юноша думаетъ: кажется, это хорошо, кажется это даже очень хорошо - но каково же должно быть тамъ-то?.. Dahin, Dahin!

  

  И вотъ, представляется ему возможность ѣхать въ Сѣверную Пальмиру. Мнѣ нѣтъ дѣла до всѣхъ ощущенiй, которыми обдаетъ она его, мнѣ нужны театральныя его ощущенiя.

  

  Положимъ, что на афишѣ, которую потребовалъ онъ почти тотчасъ же по прiѣздѣ, въ тѣхъ грязныхъ 'нумерахъ' близь желѣзной дороги, въ которыхъ онъ непремѣнно остановился зазванный или, лучше сказать, схваченный насильственно какой нибудь благочестивой старушенцiей, занимающейся въ этихъ нумерахъ промысломъ организованнаго грабежа - положимъ, я говорю на афишѣ назначена, вмѣстѣ конечно съ какимъ нибудь издѣлiемъ г. Устрялова или Потѣхина junioris, да съ 'Водевилемъ съ переодѣваньемъ' - ну хоть 'Женитьба' Гоголя. Радъ мой провинцiалъ - увидитъ онъ наконецъ одно изъ произведенiй, которое немножко, впрочемъ по рутинѣ, онъ привыкъ считать класическимъ. Смотритъ онъ афишу. 'Подколесинъ' - г. Шемаевъ... гм! что-то не слыхивалъДаже г. Раппапортъ о немъ не упоминаетъ... Кочкаревъ - г. Марковецкiй. Ну, этого хоть многiе и ругаютъ, но о немъ много говорятъ, должно быть актеръ замѣчательный! у кого нѣтъ враговъ и завистниковъ? Тетка купчиха - г-жа Рамазанова 'Тоже что-то имя это не попадалось - а вѣдь въ Петербургѣ есть кажется знаменитость по части такихъ ролей, г-жа Линская!' - 'Агафья Тихоновна - г-жа Александрова 2-я' 'А! вотъ оно... да нѣтъ, нѣтъ! это не то. То - г-жа Александрова 1-я надежда-то русской сцены, а объ г-жѣ Александровой 2-й, г. В. Александровъ что-то мало упоминаетъ. 'Смотритъ афишу дальше... что ни имя, все имя неизвѣстное... Попадается Экзекуторъ Яичница - лицо очень рельефное, - какой-то г. Башкировъ. А! вотъ одно знаменитое и заслужонное имя: капитанъ Жевакинъ - г. Григорьевъ, только знаменитость то эта какая-то смѣшная, не то что ужь сомнительная... заслуженность эта - больше насчетъ многолѣтiя. Посмотримъ однако! думаетъ мой провинцiалъ, немного впрочемъ уже спустившись съ облаковъ. Разумѣется, онъ какъ воспитанный на Бѣлинскомъ и читающiй толстые журналы, къ гили г. Устрялова или г. Потѣхина junioris или г. Родиславскаго, относится съ подобающимъ презрѣнiемъ, тѣмъ болѣе, что г. Устрялова и Потѣхина пробѣжалъ онъ какъ-то послѣ обѣда, перелистывая единственный, нарочно отведенный для сихъ знаменитыхъ драматурговъ толстый журналъ...

  

  Бѣдный, наивный провинцiяльный вьюнышь! Ты и не вѣдаешь, что мы круглый годъ ничего почти кромѣ этой гили не видимъ - ты и не знаешь также, что безъизвѣстный тебѣ и каждому неприсяжному Александринцу г. Шемаевъ - какъ нѣкiй древнiй идолъ 'пожралъ' уже мноржество хорошихъ ролей, кромѣ несчастнаго Гоголевскаго Подколесина; что имъ напримѣръ 'Кулигинъ' въ 'Грозѣ' и Африканъ Савичъ Коршуновъ въ 'Бѣдность не Порокъ' - скушаны... Увы! ты не вѣдаешь еще тонкой прелести игры г. Марковецкаго - и да хранятъ тебя древнiя музы - отъ дальнѣйшаго знакомства съ этой тонкой прелестью... Увы! ты думаешь можетъ быть, что г. Башкирову потому 'экзекутора' дали, что онъ его изображать способенъ?.. Любезный мой, потому ему экзекутора дали, что надо же куда-нибудь и когда нибудь сунуть г. Башкирова.

  

  Гораздо ранѣе срока, разумѣется, является мой провинцiалъ въ Александринскiй театръ. Озираетъ онъ его. Мѣсто пространное!.. только насчетъ грязи въ коридорахъ и насчетъ анти-изящества самой внутренности, пожалуй, съ его захолустнымъ сараемъ потягается: главное только, что конечно гораздо пообширнѣе будетъ. Сбирается 'публика'. Эге-ге! да вѣдь она нисколько не отличается отъ захолустной - все такая же, даже и въ бельэтажѣ, если бельэтажъ паче чаянiя занятъ.

  

  Начинается представленiе. Сидитъ-сидитъ мой провинцiалъ, хлопаетъ глазами, высиживаетъ наконецъ первый актъ - и, уже не въ силахъ высидѣть втораго, по своему обычному фанатическому уваженiю къ великому нацiональному писателю - стремглавъ бросается къ выходу, и не медля ни минуты, хоть взопрѣлъ какъ въ банѣ - на перваго извощика - домой, въ свой сальный нумеръ, гдѣ за полпорцiей сквернѣйшаго чаю на водѣ изъ Лиговскаго канала, за которую сдерутъ съ него - и то еще милосердно, - шесть гривенъ серебра - погружается въ плачевнѣйшiя размышленiя.

  

  Начать съ того, что Александринское представленiе - хотя конечно артисты не поставляли для себя никакой сознательной отрицательной задачи - поколебало разомъ нѣсколько его литературныхъ вѣрованiй, къ которымъ онъ привыкъ, съ которыми онъ сжился, съ которыми ему было очень тепло. Онъ сомнѣвается и въ томъ что Гоголь - народный писатель, ибо ужасно ярко выступило въ игрѣ г-жѣ Рамазановой и того господина, который купчика игралъ, то совершенное незнанiе быта, которымъ страдалъ великiй поэтъ. Онъ сомнѣвается и въ томъ, что Гоголь былъ живописецъ дѣйствительности: потому - ни одинъ человѣкъ въ мiрѣ не станетъ спрашивать слугу о томъ: 'не спрашивалъ ли портной, для чего баринъ шьетъ себѣ новый фракъ, не хочетъ ли молъ баринъ жениться?' - и эти, и другiя подобныя рѣчи въ устахъ Подколесина и Кочкарева - на голó во всей ихъ несодѣянности выступили въ деревянной игрѣ г. Шемаева и въ безпощадномъ гаерствѣ г. Марковецкаго. Что же долженъ быть скачекъ въ окно Подколесина, скачекъ, котораго не имѣлъ онъ силы дождаться?.. И доходитъ онъ на пути анализа до той мысли, что Гоголь былъ собственно поэтъ фантастическiй и что великъ онъ именно какъ таковой. Результатъ, тамъ правильный или неправильный, но во всякомъ случаѣ важный и интересный; - только вѣдь не добивался же этого результата режисеръ театра, распредѣляя роли такимъ образомъ, чтобы обнажить всѣ бѣлые швы драматическаго произведенiя? Вѣдь не критика же должна быть задачею сценическихъ представленiй?.. А впрочемъ, заканчиваетъ мой бѣдный провинцiальный 'вьюнышь' свои печальные думы, можетъ быть, они тутъ въ столицѣ и до того дошли! Можетъ быть, оно такъ и слѣдуетъ. И ложится онъ на свое, мало отличающееся и мягкостью и опрятностью ложе, но заснуть онъ долго не можетъ. Ему все мерещится уныло однообразный Подколесинъ и въ стукѣ часового маятника слышится его казенно-размѣренная рѣчь: ему не даетъ покоя своей безсмысленной суетней Кочкаревъ, незнающiй роли и выкидывающiй фарсы все нелѣпѣе и нелѣпѣе: ему наконецъ постоянно рѣжетъ ухо противно-фальшивый и шепелявящiй тонъ экзекутора Яичницы. Все наконецъ принимаетъ въ его воображенiи видъ суздальской литографiи; Подколесинъ, Кочкаревъ, Яичница, тетка - перемѣшиваются и сливаются, то съ Полканомъ, то со свахою, развертывающею 'роспись приданому жениху удàлому', то съ птицею Сиренъ, которой гласъ весьма силенъ, и въ которую превращается для него Кочкаревъ, то съ 'морозомъ и большимъ носомъ', который представляетъ почему-то курносый и шепелявящiй экзекуторъ.

  

  А все таки, послѣ тяжолаго сна и послѣ новой, лѣзущей въ его карманъ за шестью гривнами серебра, полпорцiи гнуснаго чая, онъ спрашиваетъ афиши. И, о радость! на афишѣ, положимъ, 'король Лиръ', и притомъ, 'король Лиръ' на Марiинской, на аристократической сценѣ. Вотъ онъ увидитъ наконецъ на сценѣ Шекспира, котораго онъ никогда не видалъ, потому что разъ какъ-то собрались было кое-какъ дать въ захолустьѣ сцены изъ Гамлета - и Офелiя нашлась очень хорошая, да къ несчастью, драматистъ совершенно безнадежно запилъ: такъ дѣло и не состоялось. Онъ увидитъ Самойлова, того Самойлова, передъ которымъ совершаютъ колѣнопреклоненiя театральные критики. Правда, о немъ молчатъ толстые журналы, да они вообще вѣдь съ величавымъ презрѣнiемъ молчатъ о театрѣ, чего мой провинцiалъ, не смотря на все свое уваженiе къ толстымъ, никакъ въ нихъ не похваляетъ. Онъ увидитъ въ роли Корделiи г-жу Александрову 1-ю, эту надежду русской сцены, судя по фельетонамъ соименнаго ей театральнаго критика.

  

  Бѣдный, наивный провинцiальный 'вьюнышь'! Въ наивности души твоей, ты и не проникаешь въ тайну того, что со временъ покойнаго И. И. Панаева обозначаетъ молчанiе, хоть-бы напримѣръ 'Современника', о знаменитомъ артистѣ; не знаешь, что всякому серьезному критику еще отъ Бѣлинскаго досталась въ наслѣдiе вражда непримиримая къ 'внѣшнему' творчеству; что тотъ же покойный Панаевъ съумѣлъ оцѣнить генiальность Мартынова; кромѣ того, ты еще недостаточно понялъ, что въ идеѣ того ученiя, котораго толстый журналъ является представителемъ, лежитъ презрѣнiе къ искуству вообще и къ театру въ особенности... А потомъ, о наивная душа! ты вѣришь какъ въ серьозъ - въ рецензiи г. В. Александрова...

  

  Въ своемъ умилительномъ невѣденiи, ты идешь въ русскiй аристократическiй театръ смотрѣть Шекспира и опять - увы! глазамъ и ушамъ своимъ не вѣришь. Вотъ зашагали передъ тобою трагически-гусиной выступкой Глостеръ, фельдфебельскимъ шагомъ Кентъ, походкой лихача незаконнорожденный Эдмондъ, и сразу же ошибли тебя несодѣяннѣйшей фальшью фразировки: точно какъ будто у нихъ есть затаенная мысль, что въ Шекспирѣ ни говорить, ни ходить по просту, по человѣчески не слѣдуетъ... Любопытные сюжеты! Но еще любопытнѣе - дщери старца Лира, по истинѣ 'прынцесы', и руки это какъ-то къ сердцу особенно прижимаютъ, и говорятъ по какимъ-то крюковымъ нотамъ. Двѣ изъ нихъ - злодѣйки, такъ ужь это и очевидно, что злодѣйки: и голосъ грубый и очами дико вращаютъ. За то третья, надежда русской сцены, не вращаетъ, но замѣчательно играетъ своими глазами. Только впрочемъ ты и видишь въ ней замѣчательнаго, да развѣ еще бòльшую, сравнительно съ другими 'прынцесами' манерность, еще утонченнѣйшее пѣнiе по крюковымъ нотамъ, еще ухищреннѣйшую фальшь въ интонацiяхъ. Такъ вотъ и слышишь ты, что кѣмъ-то напѣты эти интонацiи...

  

  Но ты ошибаешься глубоко, употребивши слово: кѣмъ-то. Не 'кѣмъ-то', а 'чѣмъ-то' напѣты эти интонацiи, и это 'что-то' я пожалуй поясню тебѣ чтó оно такое. Это что-то - 'вѣянiе' старыхъ преданiй, воздухъ театральной школы, дѣло рукъ 'театральныхъ дѣлъ мастеровъ'. Это что то - такъ называемая дикцiя, которой слава Богу не знаютъ въ провинцiяхъ, заученные напѣвы съ рѣчей великихъ артистовъ былого времени, окаменѣвшiе или лучше одеревенѣвшiе порывы чувства, воспроизводимые по востребованiю органчиками или серинетками. Это что-то - моровая язва рутины, подъѣдающей душу въ артистѣ или артисткѣГлавнымъ же образомъ, это такъ называемая театральная школа.

  

  Самъ старецъ-Лиръ производитъ на провинцiала какое-то въ высшей степени странное дѣйствiе. Онъ не можетъ дать себѣ отчета въ своихъ впечатлѣнiяхъ - и притомъ, вовсе не потому, чтобы былъ слишкомъ огорошенъ этими впечатлѣнiями. Напротивъ, характеръ впечатлѣнiй самый прозаическiй. Онъ видитъ умнаго, даже очень умнаго актера, изучившаго до тонкости механизмъ драматической игры, превосходно гримирующагося и отлично представляющаго внѣшнiе прiемы и внѣшнiя проявленiя страстей и чувствъ. Но его поражаетъ вмѣстѣ съ тѣмъ вопервыхъ, чрезмѣрная утрировка въ изображенiи старческой немочи, и во вторыхъ то, что только патетическiе взрывы гнѣва, горя или безумiя старательно представляются артистомъ - и что въ обыкновенныхъ мѣстахъ роли онъ впадаетъ въ тривiальность съ позволенiя сказать водевильную: такъ что собственно передъ нимъ ходятъ какихъ-то два Лира, изъ которыхъ одинъ гнѣвается, плачетъ, скорбитъ и съумашествуетъ весьма искустно - за то другой постоянно отдыхаетъ за этого перваго въ роли Морковкина или какого нибудь водевильнаго дядюшки. Провинцiалъ мой - немножко педантъ и сей чазъ же придумываетъ въ головѣ названiе для этого недостатка, формулу: именно онъ называетъ это 'отсутствiемъ среднихъ терминовъ въ созданiи характера'.

  

  О младый, младый вьюнышь!.. Никакого тутъ отсутствiя среднихъ терминовъ и другихъ подобныхъ суесловныхъ премудростей нѣтъ и не бывало. Дѣло объясняется гораздо проще. Г. Самойловъ артистъ съ способностями въ высшей степени замѣчательными, но чисто внѣшними. Въ былыя времена онъ превосходнѣйшимъ образомъ копировалъ цыганъ, татаръ, жидовъ, итальянцевъ и проч. Эти качества за нимъ и теперь остались, такъ что самая блистательная его роль - роль 'Кречинскаго' основана на польскомъ акцентѣ, котораго совсѣмъ не имѣлъ въ виду авторъ пьесы. Способность г. Самойлова - хотя и принадлежитъ къ числу существенно-артистическихъ способностей, но низшей категорiи. Эта - способность переносится въ тѣло, а не въ душу предположенной личности. Тѣло - и прежде всего тѣло т. е. натура въ грубомъ смыслѣ - стоитъ всегда предъ г. Самойловымъ. Въ Лирѣ - онъ и играетъ по этому раздражительнаго и разбитаго чуть что не параличемъ старика, - въ Шейлокѣ - жида изъ старой пьесы: 'Бердичевская ярмарка' - въ Любимѣ Торцовѣ, котораго впрочемъ играть онъ бросилъ, потому что вообще не охотникъ до пьесъ Островскаго и до его типовъ, которыхъ 'тѣлесъ' онъ въ Петербургѣ видать не могъ, а въ духъ, какъ актеръ совершенно ненацiональный, не проникъ, - въ Любимѣ Торцовѣ, говорю я - онъ понялъ только припадки delirii trementis и доводилъ ихъ до клиническаго совершенства.

  

  Да какъ же.. говоришь ты мой милый другъ совершенно взволнованный и нѣсколько даже въ смущенiи... Какъ же г. Раппапортъ, г. В. Александровъ разные голоса... наконецъ, прежнiе критики...

  

  Да ты успокойся... они тутъ по своему пожалуй и правы. Г. Самойловъ вовсе не ниже какой нибудь нѣмецкой или французской извѣстности въ родѣ тамъ Дависона, Дессуарда, Поля Мине, какихъ нибудь вообще всѣхъ знаменитостей, играющихъ плотью, а не нервами. И нѣмцы и французы пожалуй отъ него въ восторгъ придутъ, только мы демократы въ искуствѣ въ восторгъ не приходимъ, да Итальянцы можетъ быть не придутъ, потомучто у нихъ есть Модена и Сальвини, которые нервами играютъ.

  

  А все-таки жаль, о юноша, что ты не видалъ г. Самойлова въ одномъ водевилѣ графа Соллогуба, гдѣ онъ Итальянца, продавца фигуръ, Антонiо Регенти, изображаетъ, или въ 'купленномъ выстрѣлѣ' въ роли Англичанина, или наконецъ въ 'Комедiи съ Дядюшкой' гдѣ онъ такъ называемую роль переодѣванья отлично игралъ бывало. Вотъ его настоящее амплуа. Несчастная же страсть къ Шекспиру пришла къ нему не очень давно, - лѣтъ пять-шесть, и пришла такъ сказать съ вѣтру. Мода вдругъ на Шекспира пошла; послѣ того, какъ черномазый Ольдриджъ здѣсь побывалъ. Ну и принялся г. Самойловъ за Шекспира. До 'Гамлета' сударь мой, добрался - новый (и надо сказать правду, дубовый) переводъ на сцену поставилъ - съ бородой вышелъ, - но чтó онъ въ Гамлетѣ игралъ и играетъ, это покамѣстъ остается тайною между нимъ и небомъ.

  

  Между тѣмъ представленiе кончается. Трупъ Корделiи весьма эфектно распускаетъ прекрасные волосы, старческая немочь многострадальнаго короля заканчивается наконецъ смертью. Кентъ, г. Григорьевъ - успѣваетъ наконецъ довести свой, плохо повинующiйся ему органъ голоса, до трагическаго ржанiя въ заключительныхъ рѣчахъ...

  

  И опять въ плачевныхъ размышленiяхъ засыпаетъ мой провинцiалъ - и опять снится ему что-то несодѣянное. Кентъ и Глостеръ соперничествуютъ ржанiемъ другъ передъ другомъ, прынцесы до того уже дико вращаютъ очесами, что очеса эти выскакиваютъ изъ орбитъ.

  

  Провинцiалъ встаетъ съ намѣренiемъ нѣкоторое время не ходитъ въ театръ, подождать, пока дадутъ Островскаго что нибудь, но за афишами слѣдить все-таки съ жаднымъ любопытствомъ. И видитъ онъ къ ужасу своему не малому, что репертуаръ столичный - ой-ой-ой! - какой низменной температуры, сравнительно съ репертуаромъ провинцiальнымъ... видитъ онъ, что на сценѣ нацiональной владычествуютъ штуки архиерундистыя - и что даже чѣмъ штука ерундистѣе, какъ 'Было да прошло', тѣмъ Александринскiй полнѣе и тѣмъ стало быть чаще штука дается. Умилился онъ разъ несказанно душою передъ однимъ фактомъ, явно показавшимъ взаимную симпатiю между режисеромъ труппы и 'публикою'. Назначили какъ-то разъ 'Гамлета' - и отмѣнили по болѣзни г. Самойлова. Режисеръ какъ разъ догадался, чѣмъ публику вознаградить и утѣшить. Между прочими вещами, замѣнившими 'Гамлета', онъ назначилъ водевиль: 'Гамлетъ Сидорычъ и Офелiя Кузминишна'. И прелестно! И то - Гамлетъ и это - Гамлетъ! не все-ль равно?...

  

  Вотъ наконецъ въ серединѣ между какой-то пасквильной дребеденью и какой-то непроходимой чушью - на афишѣ назначено 'За чѣмъ пойдешь то и найдешь', или 'женитьба Бальзаминова'. Женитьба Бальзаминова! - послѣдняя часть трилогiи, которая вся - едва ли не высшее, что написалъ Островскiй въ комическомъ родѣ - трилогiи, раскрывающей разнообразнѣйшiе мiры въ какомъ-то небольшомъ закоулкѣ самаго типическаго на свѣтѣ города, мiры до того своеобразные, что они казались бы чѣмъ-то фантастическимъ, еслибы отъ каждаго типа не вѣяло самой несомнѣнной жизнью; трилогiи съ глубочайшимъ смысломъ и съ самымъ чудовищнымъ содержанiемъ, полной самаго веселаго смѣха и Шекспировской психологiи до дерзости, до мечтанiй Бальзаминова въ потьмахъ!... Понятное дѣло, что мой юный провинцiалъ наизусть знаетъ почти всю трилогiю, что каждое лицо онъ тутъ любитъ художественно: и мать Бальзаминова, сѣтующую на то, что нѣтъ въ ихъ сторонѣ самонужнѣйшей вещи - ворожеи, и кухарку Матрену, дерзко поперѣчащую герою драмы, и сваху, и Раису, и Анѳису. Пусть средоточiе этого мiра личностей - закоулокъ Москвы, взлелѣявшiй ихъ въ самой типической неприкосновенности, - но, можетъ быть, менѣе типичные, они разсѣяны по лицу всей земли Россiйской - пружины ихъ дѣйствiй и помышленiй понятны всякому бытовому, а не кабинетному человѣку. Опять съ нетерпѣнiемъ ждетъ мой юный провинцiалъ часа, когда по его разсчетамъ, дребедень должна уже кончиться - и дѣйствительно, къ счастiю попадаетъ чуть не въ ту самую минуту, когда поднимается занавѣсъ и начинается: 'Женитьба Бальзаминова'.

  

  Какое превращенiе совершилось со сценой... Все живетъ, все проникнуто смысломъ и правдой - ни одинъ фальшивый тонъ не рѣжетъ уха. Даже г. Яблочкинъ, - и тотъ - если не хорошъ, то и не противенъ въ своей роли... Даже Раиса и Анфиса хороши - а Ничкина, такъ просто прелесть - а мой юный другъ забылъ даже и въ афишу заглянуть. Теперь онъ заглядываетъ - и видитъ, что Ничкина - г-жа Васильева 2, - мать г-жа Линская, - сваха - г-жа Воронова. Сваха-то могла бы быть потипичнѣе, говоритъ онъ про себя - ну, да такъ и быть: хоть тонъ настоящiй. За то мать Бальзаминова - вѣдь это сама правда, сама жизнь, вѣдь это точно родная сестра нашей Глазунихѣ... пожалуй еще точно что почище будетъ!...

  

  Но къ кому приковался онъ глазами и сердцемъ, это къ Бальзаминову. Изумительно! шепнетъ онъ чуть что не слышно - послѣ каждаго вдохновеннаго, огненнаго порыва юмора великаго артиста - а эти огненные до дерзости, вдохновенные до дурачества, но глубоко осмысленные, веселые порывы на каждомъ шагу, - порывы, увлекающiе неудержимо массу. Живой, искреннiй смѣхъ ходитъ по театру, - и уже предѣловъ этому смѣху нѣтъ въ сценѣ свиданiя Бальзаминова съ Раисой съ Анфисой... Изумительно! шепчетъ опять мой страстный къ театру вьюнышь... но уже не знаетъ что сказать, когда Бальзаминовъ погружается въ потемкахъ въ сладкiя мечтанiя - до того глубока, проста и правдива игра артиста. Когда же Бальзаминовъ топаетъ ногой и оретъ какъ дикiй оселъ отъ радости, получая черезъ сваху часы въ подарокъ отъ невѣсты, - онъ, за минуту передъ тѣмъ сидѣвшiй въ адской лихорадкѣ, очевидно-адской и мучительной, - мой провинцiалъ готовъ вскочить со стула, и самъ, когда падаетъ занавѣсъ, оретъ неистово: Васильева!...

  

  Въ первый разъ въ чаду сценическаго упоенiя возвращается онъ домой...

  

  Погоди мой милый! Этотъ актеръ не высокаго роста, съ однообразной по мнѣнiю гг. Раппопорта и Александрова манерой, съ отсутствiемъ столь любезной разнымъ 'образованнымъ' господамъ дикцiи - протей! Ты отъ него хохоталъ какъ съумасшедшiй - онъ заставитъ тебя заплакать, - мало того, онъ въ знобъ и дрожь тебя броситъ. О да!... онъ мужикъ какъ ты же - и мужикъ безъ дикцiи и хорошихъ манеръ, какъ покойный Мочаловъ - и ты его глубоко полюбишь!

  

  Между тѣмъ, по возвратѣ домой, провинцiалъ мой осмысливаетъ свои впечатлѣнiя! Что же это такое однако, - думаетъ онъ. Явное дѣло, что г. Васильевъ 2 и г-жа Линская - настоящiе, заправскiе - даже самые настоящiе и самые заправскiе артисты на здѣшней сценѣ - и однако они на здѣшнихъ-то другихъ совсѣмъ не похожи: они больше на нашихъ, на захолустныхъ-то смахиваютъ, - только что Васильевъ - генiальный актеръ, котораго второго ни въ столицахъ ни въ провинцiи не найдешь - а Линская - развѣ что градуса на два повыше нашей Глазунихи будетъ - да и то еще Богъ знаетъ: кажется проще то, что обѣ - большiя артистки... Да вотъ и г-жа Васильева-то 2-я, которая Ничкину играла - совсѣмъ на провинцiальную актрису похожа: очень ужь правды и простоты много и хорошихъ манеръ нѣтъ.

  

  И опять снится ему сонъ - но сонъ чрезвычайно прiятный, хотя можетъ быть гораздо болѣе фантастическiй и несбыточный, чѣмъ всѣ предшествовавшiе. Представленiе какъ будто продолжается... но сваху играетъ Глазунова - и обѣ артистки, т. е. и мать и сваха - соперничаютъ другъ передъ другомъ, но не пошло, а благородно, артистически соперничаютъ. То вдругъ проходитъ передъ 'Доходное мѣсто' и мерещится ему П. Васильевъ въ Жадовѣ, Виноградовъ - въ 'Юсовѣ', Браво - въ Вышневскомъ, и мало ли сколько идеальныхъ сценическихъ представленiй проносится передъ нимъ въ несбыточномъ сновидѣнiи?

  

  Результатъ представленiя для него тотъ, что онъ, вопервыхъ - начинаетъ высоко и вмѣстѣ сознательно уважать провинцiю - а во вторыхъ, у него есть уже два имени, которыхъ онъ жадно ищетъ въ каждой афишѣ - П. Васильевъ и г-жа Линская. Для нихъ онъ пойдетъ смотрѣть всякую водевильную дичь и разныя издѣлiя гг. Потѣхиныхъ senioris et junioris...

  

  Скоро къ этимъ именамъ присоединяется еще третье. Онъ еще въ провинцiяхъ слыхалъ о г. Горбуновѣ, о его глубокихъ въ своей безпритязательности бытовыхъ разсказахъ. Онъ услыхалъ наконецъ - не въ театрѣ впрочемъ, гдѣ г. Горбуновъ постоянно разсказываетъ одно и то же - а на частномъ вечерѣ эти неистощимые и никогда не прiѣдающiеся разсказы изъ устъ самаго разсказчика, но онъ еще вовсе не знаетъ г. Горбунова какъ артиста.

  

  Къ счастiю первая роль, по которой онъ знакомится съ г. Горбуновымъ какъ съ актеромъ - его коронная роль, роль Вани Кудряша въ 'Грозѣ' - въ заигранной великой трагедiи, которая стала у насъ для всяческихъ дебютантокъ тѣмъ же, чѣмъ нѣкогда былъ Гамлетъ для всяческихъ дебютантовъ - и разумѣется отъ г. Горбунова и г-жи Левкѣевой приходитъ въ самый искреннiй восторгъ; къ счастiю его и Тихона играетъ въ это представленiе П. Васильевъ и Дикова не безобразитъ г. Григорьевъ, а честно выполняетъ г. Зубровъ. Довольный представленiемъ вообще - хоть въ немъ и нѣтъ главнаго лица, Катерины, а читается съ условными интонацiями и прекрасными манерами роль, - наэлектризованный - при посредствѣ великолѣпной игры г. Горбунова и г-жи Левкѣевой волжскою ночью - онъ совершенно счастливъ. Великое созданiе великаго народнаго поэта еще шире развернулось передъ нимъ въ сценическомъ осуществленiи, ибо въ родномъ его захолустьѣ не было средствъ и возможности поставить 'Грозу'. - Бытовыя, эпическiя подробности, которыя составляютъ красоту трагедiи, открывая перспективы въ тотъ мiръ бытовой жизни, съ которымъ она связана всѣми нервами, - съ достаточною опредѣленностью выразились въ сценическомъ выполненiи - и онъ, повторяю я, вполнѣ доволенъ. Ему, кромѣ того, увидавшему г-жу Линскую въ 'Кабанихѣ' - становится очень ясно, что г-жа Линская едва ли съ кѣмъ либо идти въ сравненiе можетъ, что она, какъ П. Васильевъ, экземпляръ въ своемъ родѣ единственный, что не только смѣяться, а тяжело задуматься можетъ она заставить человѣка. Онъ начинаетъ почти съ послѣдней сцены трагедiи прозрѣвать и даже очень ясно прозрѣвать - чтò такое П. Васильевъ, чтò значитъ огонь того юмора, съ которымъ генiальный артистъ до дерзости игралъ Бальзаминова!... онъ только спрашиваетъ у кое-кого изъ знакомыхъ - неужели Мартыновъ былъ еще выше П. Васильева въ Тихонѣ Кабановѣ, и конечно ему отвѣчаютъ или двусмысленными улыбками, или казеннѣйшими рѣчами.

  

  О младый, неопытный вьюнышь! Зачѣмъ вы такiе вопросы дикiе дѣлаете. Поймите вы разъ навсегда всю глубину стиховъ поэта:

  

  Живая власть для черни ненавистна -

  

  Она любить умѣетъ только мертвыхъ...

  

  Поймите вы еще, что собственно то что носитъ у насъ имя литературы и что стоитъ этого имени - въ русскiй театръ не ходитъ или ходитъ чрезвычайно рѣдко. Ну, зашолъ разъ случайно одинъ аристократъ литературный, покойный Панаевъ; въ театръ случайно же попалъ на представленiе дикой штуки г. Потѣхина senioris 'Чужое добро въ прокъ нейдетъ' - гдѣ былъ покойный Мартыновъ такъ же точно великъ, какъ былъ въ ней великъ по своему покойный С. Васильевъ въ Москвѣ и какъ теперь великъ въ ней по своему же П. Васильевъ. Панаевъ честно и прямо с