Ключевский Василий Осипович - Происхождение крепостного права в России

  

  

   В. О. Ключевской. Сочинения в восьми томах.

   Том VII. Исследования, рецензии, речи (1866-1890)

   М., Издательство социально-экономической литературы, 1959

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   В изданной недавно на немецком языке книге дерптского профессора русского права г-на Энгельмана¹ опять затронут старый вопрос, который столько раз и с таким напряженным вниманием обсуждался в нашей литературе и все еще остается нерешенным: это вопрос о происхождении крепостного права в России. К сожалению, надобно прибавить, что и книга г-на Энгельмана не снимает этого вопроса с очереди, не дает на него удачного ответа. Одною из причин этой неудачи и едва ли не главною причиной был важный пробел, допущенный автором. В исследовании о происхождении, развитии и отмене крепостного права в России читатель не находит точного и ясного юридического определения русского крепостного права, не видит, что разумеет автор под этим термином. По-видимому, автор не находил нужным задавать и самому себе предварительный общий вопрос о том, что это за институт, историю которого он задумал изложить. В кратком введении он отличает древнерусское холопство как от поземельной зависимости, основанной на договоре крестьянина с землевладельцем и соединенной с прикреплением первого к земле последнего (Horigkeit), так и от крепостного права в собственном смысле (Leibeigenschaft)². Холопство исстари существовало на Руси; договорная поземельная зависимость, соединенная с прикреплением к земле, устанавливается только с конца XVI в. Первое было институтом частного права, вторая - институтом права государственного., С тех пор как установилось поземельное прикрепление, оба института существовали некоторое время рядом в строгой юридической раздельности. С конца XVII в, правительство начало, сближать и смешивать их один с другим, привлекая прежде свободных от тягла холопов к несению государственных повинностей, какие лежали на крепких земле тяглых крестьянах. Это уравнение холопов с крестьянами повело к тому, что и землевладельцы стали обращаться с теми и другими, как с крепостными (Leibeigene). Этот момент излагаемого автором исторического процесса и не разъяснен им достаточно; именно благодаря отсутствию определения крепостного права остается неясным, стали ли землевладельцы относиться к крепким земле крестьянам, как они относились прежде к холопам, или наоборот, или же, наконец, установилось какое-либо новое отношение к тем и другим, непохожее на прежние отношения ни к тем, ни к другим. Для разъяснения этого пункта читателю приходится собирать рассеянные по книге намеки, в которых вскрывается взгляд автора на сущность русского крепостного права. Но тут читатель встречается с новым затруднением. Г-ну Энгельману не нравится старое московское правительство с теми политическими и юридическими порядками, которые оно устанавливало в своем государстве, и автор при каждом удобном случае спешит поделиться с читателями дурным впечатлением, какое он вынес из изучения этих порядков. Московскому правительству больно достается от автора за нетерпимость, с какою оно стирало местные особенности, все подгибая под невысокий московский уровень, за непонимание самостоятельного местного права, самобытной местной культуры. Автор читает этому правительству суровый, правда, немного запоздалый урок, зачем оно не возвысилось до той мысли, что существование в известной части государства своеобразного и развитого гражданского порядка, крепкого самобытного права нимало не мешает прочному подчинению этой части государственному целому, хотя бы большинство остальных частей этого целого стояло на более низкой ступени развития. Автор того мнения, что это правительство вообще не думало о праве, не ценило его ради него, пренебрегало всяким правом во имя пользы, что единственной обязанностью московских судей было блюсти не право и правду, а близоруко рассчитанный казенный интерес, что московские чиновники понимали закон только в смысле произвольного мероприятия, направленного к удовлетворению минутных потребностей, и т. п. Такие исторические обобщения выступают за пределы научного изучения и соприкасаются с областью личных ощущений, характеризуя не столько предмет исследования, сколько самого исследователя, особенности его мышления. В "историко-юридическом этюде", как г-н Энгельман назвал свое исследование, такие ощущения, несомненно, проникнутые теплой задушевностью, неудобны тем, что под действием их тают юридические определения, расплавляясь в неуловимые схемы, подчас лишенные реального содержания. Рассматривая значение Уложения 1649 г. в истории крепостного права, автор говорит, что этот законодательный свод дал поземельной крепости новое основание, благодаря которому она стала превращаться в настоящее крепостное право. В чем же состояло это превращение? Определяя перемену, какую Уложение произвело в характере поземельной крепости, автор после одной из нетерпеливых жалоб на недостаток чувства права и правды в московском правительстве того времени говорит, что обязанный или крепкий земле крестьянин был тогда "связанный предоставлен личному произволу землевладельца". В другом месте автор утверждает, что проводимый в Уложении взгляд на поземельную крепость основан на мысли, впрочем, не выраженной прямо и положительно: "Крестьянин принадлежит землевладельцу". С большой прямотой и юридической определенностью выражает автор свой взгляд на сущность крепостного права в перечне признаков, которыми обозначилось постепенное превращение обязанного крестьянина в крепостного человека: здесь автор не раз высказывает мысль, что это превращение состояло именно в уравнении крестьянина с холопом, что не холопы поднимались до положения обязанных крестьян, а, напротив, обязанные крестьяне низводились до положения холопов, крепостных³.

   Итак, сущность крепостного права, по мнению автора, состояла во владении крестьянами на том же праве, на каком прежде владели на Руси холопами. Значит, крепостное право по своему происхождению имело самую тесную связь с древнерусским холопством: последнее было не только юридическим образцом, но частью и юридическим источником первого. Но во введении, строго различая холопство и крепостное право, г-н Энгельман говорит, что по своему историческому происхождению обе эти формы владения людьми не имели ничего общего. Таким образом, приступая к работе, автор имел в виду не ту схему истории крепостного права в России, на какой он построил изложение этой истории. Можно заметить и другое противоречие в его взгляде. Холопство он назвал во введении институтом частного права, а поземельную зависимость обязанного крестьянина - институтом права государственного. Если крепостное право сложилось путем уравнения крепких земле крестьян с холопами, значит, оно было следствием превращения института государственного права в институт права частного. Но в своей книге автор не раз высказывает мысль, что корнем, из которого выросло крепостное право, был взгляд на землевладельца, какой проводило законодательство с XVII в.: землевладелец по отношению к крестьянину, работавшему на его земле, рассматривался не как одна из договаривающихся сторон в поземельной сделке, чем он был прежде, а как орган правительства, обязанный по закону ответственностью за своих крестьян в известных случаях. Контрагент в поземельной сделке, несомненно, есть явление частного права, а орган правительства - явление права государственного. Выходит, что крепостное право развилось путем превращения отношений частного права в отношения права государственного или путем замены первых последними. Таким образом, автор допускает два пути образования крепостного права, и пути, настолько различные, что они исключают друг друга.

   Все это дает некоторое основание догадываться, что автор приступил к изложению истории крепостного права в России, прежде чем у него установился твердый взгляд на это право, свободный от всяких колебаний. Этот недостаток оказал неблагоприятное действие на ход исследования, особенно на решение вопроса о происхождении института. Не зная, как понимает автор крепостное право, читатель не в состоянии объяснить себе выбора фактов, какой он находит в книге. Чтобы показать, что заставило московское правительство в конце XVI в. установить поземельное прикрепление крестьян, г-н Энгельман в первой главе книги делает очерк их положения в России до этого времени. В этом очерке отмечено много явлений, имеющих, по-видимому, очень отдаленное отношение к вопросу и притом не всегда точно воспроизведенных, но зато опущены факты, которых никак нельзя обойти в истории крепостного состояния на Руси. Чтобы дать понятие о древнейших поземельных отношениях в России, автор пользуется результатами исследования г-жи Ефименко о крестьянском землевладении на крайнем севере России, в Архангельской губернии, не поясняя, насколько поземельные отношения, описанные в этой статье по памятникам XVI-XVIII вв., близки к тем, какие существовали у нас в древнейшее время, и почему для объяснения поземельного прикрепления и крепостного права понадобились особенности землевладения, развившиеся именно в краю, где не привилось крепостное право: в Архангельской губернии десятая ревизия насчитала всего 20 человек крепостных дворовых людей и не нашла ни одного крепостного крестьянина. Но автор ничего не говорит о древнерусском холопстве и даже решительно и строго отличает его от крепостного права, между тем как именно холопство и было первичной формой крепостного состояния на Руси и оставалось господствующей его формой до самого законодательного своего упразднения. Если историк крепостного права в России счел возможным обойти древнейшую и много веков господствовавшую форму этого права, отсюда можно заключить только то, что он составил себе свое особое понятие о крепостном праве, несогласное с древнерусским законодательством, которое признавало крепостным человеком прежде всего и преимущественно холопа.

   Эти колебания и недоразумения объясняются и до некоторой степени, может быть, даже оправдываются взглядами на сущность крепостного права, какие высказывались в нашей литературе и которых г-н Энгельман не мог согласить и примирить. За это нельзя винить его строго по двум причинам. Во-первых, в нашей исторической литературе высказывались очень несходные взгляды на крепостное право, которые притом были обращены не столько на его юридическую сущность, сколько на его историческое развитие и значение, отвечали на вопрос не о том, что такое это право, а о том, как оно установилось и какое оказало действие на различные стороны было таким сложным институтом, который трудно поддается точному определению. Русское законодательство никогда не решалось на это, не пыталось точно и прямо формулировать основания крепостного права. Из всех определений, высказанных в нашей литературе, наибольший авторитет, бесспорно, принадлежит тому, какое встречаем в одной записке Сперанского, составленной в 1836 г.⁴ Составитель свода законов Российской империи пытался определить сущность "законнаго крепостного права" в России на основании точного и буквального смысла действовавших тогда законов. "Законное крепостное состояние, по его словам, в существе своем есть состояние крестьянина, водвореннаго на земле помещичьей с потомственной и взаимной обязанностью: со стороны крестьянина обращать в пользу помещика половину рабочих своих сил, со стороны помещика наделять крестьянина таким количеством земли, на коей мог бы он, употребляя остальную половину рабочих его сил, трудами своими снискивать себе и своему семейству достаточное пропитание". Это определение страдает двумя пробелами: во-первых, в нем не обозначены отношения крепостных крестьян к государству; во-вторых, оно касается только крепостных крестьян, не захватывая дворовых людей. У нас издавна установилась понятная привычка, говоря о крепостном состоянии, разуметь под ним преимущественно или исключительно крепостное крестьянство, которое составляло коренной и многочисленнейший элемент крепостного населения в России. Этим объясняется и тезис, поставленный Ю. Ф. Самариным в одной из записок по крестьянскому делу, писанных в 1857 г. "Крепостное право, - писал он, -- слагается из двоякой зависимости: лица от лица (крестьянина от помещика) и земледельца от земли, к которой он приписан; второе из этих отношений (зависимость поземельная) заключает в себе всю историческую сущность крепостного права". Пока говорят об экономическом и политическом значении крепостного права, эта привычка ничему не вредит, но, как скоро заходит речь о крепостном праве как юридическом институте, привычное представление может повести к важным недоразумениям. Важнейшее из них, всего более повредившее постановке и решению вопроса о происхождении крепостного права, состоит в предположении, что это право имело внутреннюю юридическую связь с поземельным прикреплением крестьян, т. е. что крепость лица землевладельцу обусловливалась по закону прикреплением к земле и взаимно обусловливала это прикрепление. Свод законов нисколько не оправдывает этого предположения. Правда, законодательство императора Николая I пыталось установить общую связь крепостного состояния с землей. Эта попытка выразилась в законе 15 февраля 1827 г., предписывавшем, чтобы в пользовании крестьян, поселенных на земле помещика, находилось не менее 4 1/2 десятин земли на душу; то же стремление еще заметнее в основанной на узаконениях того же царствования статье 1 069 тома IX свода законов⁵, в силу которой дворянину дозволялось приобретать дворовых людей и крестьян без земли не иначе, как с припиской их к собственным населенным крепостными недвижимым имениям, т. е. запрещалось безземельное приобретение крепостных безземельными дворянами. Но и законодательство Николая I не прикрепляло отдельных крестьян ни к поземельным участкам, ни даже к целым селениям, от которых отрывать их помещик не мог бы по своему усмотрению. Если из свода законов исключить узаконения этого императора о крепостных людях, то не останется заметной юридической связи крепостного состояния с землей; отношения крепостных людей к земле тогда определялись бы исключительно тремя постановлениями, основанными на узаконениях прежних царствований и также нашедшими себе место в своде; одно из них давало помещику право переводить своих крестьян во двор или дворовых людей на пашню, другое - переселять крестьян порознь или целыми селениями с одних земель на другие, а третье - продавать и закладывать крепостных людей поодиночке и без земли.

   Итак, мысль связать крепостное право с землей является в законодательстве довольно поздно, уже в последнюю пору существования этого права. Одна статья свода законов⁶, основанная на законодательстве императора Александра I, вскрывает побуждение, внушившее эту мысль: сохраняя старинное право отпускать крепостных людей на волю без земли порознь и отдельно от селений, помещики могли освобождать целые селения не иначе, как с известным земельным наделом. Это ограничение вытекало не из сущности крепостного права как юридического установления, а из стороннего источника, из финансовой политики государства, стремившейся обеспечить быт крепостных людей как податных плательщиков и исправное отправление ими государственных повинностей. Значит, по отношению к массе крепостных крестьян земля входила в состав крепостного права не как юридический элемент, а как экономическая необходимость: требуя, чтобы в пользовании крепостных крестьян находилось достаточное для их хозяйственного обеспечения количество земли, закон не прикреплял крестьян к земле и не предполагал такого прикрепления как юридического основания крепостного права, а стремился оградить интересы казны и общественного порядка, исходя из того соображения, что без достаточного земельного надела невозможно прочное обеспечение быта крепостных крестьян и исправное отправление ими государственных повинностей.

   Все это приводит к тому выводу, что крепостное право как право в той окончательной форме, какую дало ему законодательство незадолго до его отмены, имело личный, а не поземельный характер. Крепостной был крепок землевладельцу не потому, что был прикреплен к его земле; напротив, он всегда мог быть оторван от земли именно потому, что был крепок только землевладельцу, и прикреплялся к земле лишь настолько, насколько этого требовали интересы, выходившие из другого источника и сторонним ингредиентом примешивавшиеся к крепостному праву. Этот вывод имеет немаловажное методологическое значение: он указывает, как лучше поставить вопрос о происхождении крепостного права, чтобы удобнее разрешить его. Припомним, как ставили его исследователи, неразрывно соединявшие мысль о крепостном праве с представлением о крепостном крестьянине. Они рассуждали так: некогда крестьяне были вольные люди и пользовались правом перехода от одного землевладельца к другому, но потом правительство отняло у них это право, прикрепило их к земле, и вследствие того они попали в неволю к землевладельцам. Все внимание исследователя сосредоточивалось на побуждениях, заставивших правительство прикрепить крестьян к земле, и на том, как это прикрепление изменило отношение крестьян к землевладельцам; поземельное прикрепление составляло центр тяжести в вопросе. Но такая постановка вопроса рождала двоякое затруднение: во-первых, благодаря ей разъяснилось не происхождение крепостного права, а действие на него того стороннего ингредиента, который вовсе не составлял его сущности, во-вторых, оставалось неясным, каким образом крепостное право, построенное на поземельном прикреплении, потом утратило юридическую связь с землей, сошло со своего основания. Г-н Энгельман, собственно, держится той же схемы, только пополняя ее. Русские исследователи не определяют точно юридического характера той неволи, в какую попали крестьяне вследствие поземельного прикрепления, не указывают, была ли накинута на крестьян форма порабощения, сложившаяся прежде, или это был Новый вид личной зависимости, незнакомый древнерусскому праву. Г-н Энгельман склоняется к первому решению, приравнивая крепостных крестьян со времени Уложения к древнерусским холопам. Но, договаривая недомолвку русских исследователей, он только прибавляет новое затруднение к прежним: как можно утверждать, что крепостные крестьяне приравнивались к прежним холопам, когда не только первые, став крепостными, не перестали платить государственные подати, но и вторые, прежде не платившие податей, начали платить их и перестали быть прежними холопами? Итак, крепостное право надобно строго отличать не от холопства, как делает г-н Энгельман, а от состояния крепостных крестьян, которое слагалось не из одних крепостных отношений. Крепостное право возникло прежде, чем крестьяне стали крепостными, и выражалось именно в различных видах холопства. Ставя вопрос о происхождении крепостного права, надобно брать за исходную точку крепостное состояние, как оно было формулировано законом в последний момент своего существования. Это состояние представляет сложный институт, слагавшийся из крепостных отношений, которые привязывали крепостного к владельцу, и из отношений государственных, поддерживавших политическую связь крепостных с свободным населением государства. Совокупность крепостных отношений, основанных на крепости, известном частном акте владения или приобретения, составляла крепостное право; отношения государственные, общая подсудность, подати, рекрутская и другие повинности, как и поземельное устройство крепостных для обеспечения исправного отправления ими этих повинностей, - все это особый порядок отношений, который надобно отличить от крепостных, хотя не следует уединять от них, потому что те и другие отношения развивались в тесном взаимодействии. Легко заметить, что при историческом взаимодействии между обоими порядками отношений не только не было юридического сродства, но господствовал скрытый антагонизм по самому свойству интересов, которые ограждались ими: крепостные отношения отдавали крепостных людей, по выражению закона, "в частную власть и обладание" и делали их слугами частного интереса, а отношения государственные соединяли их в одно общество, с прочими подданными русской верховной власти. Крепостное право на крестьян и дворовых людей, как оно поставлено в своде законов, имеет прямую юридическую связь с древне-русским крепостным правом на холопов. Итак, вопрос о происхождении крепостного права есть вопрос о том, что такое было крепостное холопское право в древней Руси, как это право привито было к крестьянству и как переродилось вследствие этой пересадки на новую, чуждую ему почву. Значит, центром тяжести в вопросе должно служить не поземельное прикрепление крестьян, а развитие и изменение личной крепости, процесс юридический, а не политико-экономический: ставя вопрос о происхождении крепостного права, надобно разъяснить не то, как государство создало крепостное право посредством поземельного прикрепления крестьян, а то, как оно допустило распространение на крестьян прежде существовавшего крепостного холопского правя вопреки поземельному прикреплению крестьян, если только последнее было когда-либо им установлено. Мы увидим, что такая постановка вопроса не только дает иную схему исторического явления:, каким было крепостное право, но и помогает найти иной ряд исторических условий, его вызвавших.

  

  

   Древнерусское право много работало над холопством, и на пространстве веков этот институт испытал значительные перемены, как в своей юридической сущности, так и в своих экономических и бытовых формах. Непризнание этого было важной ошибкой со стороны такого ученого, как Беляев, так внимательно относившегося к тексту юридического памятника, а тексты говорят прямо против него. В одной из своих статей он доказывал, что законодательство времени обоих московских Судебников продолжало разрабатывать те же начала полного рабства и неполного порабощения, которые были высказаны в Русской Правде ⁷. Обельное холопство Русской Правды соответствовало полному холопству Судебников; точно так же кабальные холопы XV и XVI вв. были те же закупы Русской Правды, полусвободные люди, вступавшие во временную, условную зависимость, но при этом не терявшие прав личности и не переставшие быть членами русского общества. Но Русская Правда не причисляет закупа к холопам, даже прямо отличает его от них. Способ установления личной зависимости закупа не подходит ни под один из источников холопства, признаваемых Правдой; виды личной зависимости, подобные закупничеству, прямо отмечены в ней, как отношения, не установляющие холопства. Древнерусское право строго отличало холопство от простой личной зависимости. Главное основание различия заключалось в отношениях лица к государству: холопство лишало человека личных и гражданских прав и освобождало от государственных обязанностей, т. е. прекращало непосредственные отношения лица к государству; простая личная зависимость не влекла за собою таких последствий. Не говоря о политическом способе обращения в рабство по судебному приговору за известное преступление, можно сказать, что Русская Правда знает только два гражданских источника холопства: продажу и безусловное вступление в личное услужение (по тиунству и по ключу "без ряду"). Два другие способа обращения в холопство, отмеченные Правдой, собственно нельзя считать особыми источниками: продажа в рабство несостоятельного по своей вине должника по воле кредиторов была только осложненным видом первого из указанных гражданских источников, а брачный союз с холопом или рабой без уговора, обеспечивавшего свободу лица, вступавшего в такой брак, был осложненным видом добровольной отдачи себя в безусловное личное услужение. Личная зависимость закупа создавалась заемным обязательством, которое состояло в обязательной работе закупа на хозяина-заимодавца до уплаты долга. Перечисляя источники холопства, Правда прямо говорит, что они установляют холопство обельное, т. е. полное, но личная зависимость, не устанавливающая холопства обельного, в ней не признается и холопством. Таким образом, держась текста статей Русской Правды о холопах, можно указать две особенности, отличающие этот памятник от позднейшего московского законодательства о холопстве: Правда не знала холопства неполного, условного, на которое обращено было преимущественное внимание позднейшего законодательства; Правда не знала холопства по заемному обязательству, которое было первоначальным и коренным основанием позднейшего кабального, т. е. неполного, холопства. Можно возбуждать вопрос о точности, с какою Правда воспроизводила юридические отношения, действовавшие в ее время; но, держась прямого смысла ее статей, нельзя доказать ни того, что она различала холопство полное и неполное, ни того, что долговая зависимость закупа разрывала его непосредственные отношения к государству.

   Можно сказать и больше того: сохранившиеся памятники позволяют с некоторою точностью определить, когда завязалось на Руси и как развивалось кабальное холопство. В актах удельного времени, княжеских и частных, до конца XV в. нет и намека на этот институт, как не встречаем и термина, которым он обозначался впоследствии: в этих актах упоминаются люди полные, приказные, купленные, челядь дерноватая, т. е. холопы полные, но нет кабальных. Если не ошибаемся, о людях кабальных впервые говорят две княжеские грамоты: духовная удельного князя Андрея Меньшого, брата великого князя Ивана III, составленная около 1481 г., и духовная известного развенчанного Иванова внука Димитрия, писанная около 1509 г. Но уцелели явственные признаки, по которым можно догадываться, что кабальная зависимость как новый вид холопства тогда только еще зарождалась. В Судебнике 1497 г. нет и намека на кабальное холопство, он знает только холопство полное. Не встречаем его следов и в актах частных лиц того времени. Под руками пишущего эти строки набралось значительное количество духовных грамот, изданных и неизданных, относящихся к длинному промежутку времени с 1459 г. до конца XVI в.⁸ Завещатели все служилые люди московские высших и низших чинов или их вдовы; между ними со второй четверти XVI в. является много потомков русских удельных князей: Сицкие, Ро-модановские, Ростовские, Пронские и др. Все они рабовладельцы и почти все в своих духовных очень точно описывают личный и юридический состав своей челяди, т. е. перечисляют холопов поименно и обозначают, по какому холопству эти люди крепки им. Следя по этим духовным за юридическими видами холопства, замечаем любопытное явление: до 1526 г. в грамотах отмечаются холопы полные, в иных еще и старинные, т. е. те же полные, но ни в одной нет помину о холопах кабальных, хотя число известных нам духовных, писанных с 1459 по 1525 г., простирается до двух десятков. Напротив, с 1526 г. редкая духовная не упоминает рядом с полными людьми и о кабальных; иные говорят об одних кабальных, не упоминая о полных, и, чем дальше, тем кабальная дворня становится все многочисленнее. Что еще замечательнее, в одном и том же рабовладельческом доме указанного хронологического рубежа по духовным незаметно присутствия кабальных людей, а после они являются в составе челяди. Служилый человек Арбузов в духовной 1524 г. перечисляет поименно 14 голов холопов и холопок, одних отпуская на волю, других отказывая своим детям. Внук этого самого Арбузова в духовной 1556 г. поименовывает уже троих своих людей, "серебряников кабальных", прибавляя: "Те мои люди на слободу и кабалы бы им выдати безденежно". В одной из духовных находим указание, бросающее некоторый свет и на юридическое состояние, из которого развивалось кабальное холопство. Потомок старинного московского боярского рода Белеутов в духовной 1472 г. перечисляет с дюжину семейств холопов полных и старинных, которых отказывает своим наследникам или отпускает на волю⁹. Окончив этот перечень, завещатель отдельно упоминает о некоем Войдане, который находился в зависимости особого рода от Белеутова: этот Войдан с семьей, пишет завещатель, "отслужат свой урок моей жене и моим детям десять лет да пойдут прочь, рубль заслужат, а рубль дадут моей жене и моим детям, а не отслужат своего урока, ино дадут оба рубля". Сколько можно понять это распоряжение, Войдан занял у Белеутова два рубля, уговорившись за один рубль служить урочные лета хозяину и в случае его смерти его наследникам, а по истечении срока отойти на волю, заплатив другой рубль. Это, очевидно, не полное или старинное холопство, а временная и условная зависимость, основанная на долговом обязательстве; завещание не дает права даже считать ее холопством. По своей юридической физиономии Войдан - закуп Русской Правды. В удельное время такие закупы назывались закладнями или закладчиками. Из договорных грамот Новгорода Великого с князьями XIII и XIV вв. узнаем, что князья и их бояре принимали к себе заклад-ней из обывателей новгородских волостей. Не видно, каковы были условия этого заклада; видно только, что закладывались новгородские смерды и купцы, т. е. крестьяне и торговые городские люди. Но ничто не заставляет предполагать, чтобы эти закладни считались холопами тех, за кого закладывались, и в терминах, которыми грамоты обозначают их зависимость, нет никакого намека на это. Эти люди только выходили из состава тех городских и сельских обществ Новгородской земли, к которым принадлежали, порывали политическую связь с Новгородом Великим как государем и подчинялись князю, "позоровали к нему", по своеобразному выражению грамот, т. е. меняли одну политическую зависимость на другую, не выступая из прежних своих общественных состояний, не переставая быть смердами и купцами. Вот почему Новгород ставил в своих договорах условие, обязывавшее князей отступаться от таких закладней, возвращать их в те общества, из которых они выходили: купца - в его городскую сотню, смерда - в его сельский погост. По духовным и договорным грамотам московских князей видно, что такие закладни были и в их собственных уделах. Те из этих людей, которые закладывались лично за князя, а не за его бояр, вступали в двойную зависимость от него: они подчинялись ему как государю наравне с закладнями бояр этого князя и подчинялись ему как хозяину по частному обязательству на том же праве, на каком боярские закладни подчинялись своим боярам. Такая двойная зависимость, политическая и гражданская, если не по названию, то на деле ставила княжеских закладней в положение холопов, только не полных, а условных, так как частная личная зависимость по древнерусскому праву только тогда получала характер холопства, когда хозяин зависимого человека становился для него вместе и государем, заменял для него верховную власть. Может быть, этим и объясняется, почему кабальные холопы являются по актам прежде всего не у частных лиц, а у владетельных князей, какими были упомянутые выше удельный брат Ивана III Андрей и Иванов внук Димитрий. Если это соображение основательно, то становится объяснимо юридическое происхождение кабального холопства и в домах частных лиц. То явление, что о кабальных холопах упоминают известные нам духовные частных лиц, писанные именно не раньше 1526 г., разумеется, не более как случайность: могут найтись акты с указанием на таких холопов у частных лиц, составленные несколькими годами раньше. Но в связи с молчанием Судебника 1497 г. о кабальных холопах это явление внушает догадку, что кабальная или условная зависимость не раньше конца XV в. получила характер холопства и с таким характером еще не успела достигнуть заметного развития в частных гражданских отношениях. Надобно принимать, что именно во второй половине XV в. множество удельных князей утратило значение владетельных государей и перешло в положение служилых людей московского государя. Становясь частными лицами для своих удельных обществ, эти князья оставались государями для людей, находившихся в частной личной и условной зависимости от них, и, таким образом, внесли в гражданские отношения новую юридическую мысль, что и у частных лиц слуги, привязанные к хозяевам кабалой, личным и временным обязательством, принадлежат им на том же праве, как и холопы полные, только принадлежат лично и временно.

   Но если юридическое происхождение кабального холопства можно связывать с переворотом, происшедшим в политическом складе Руси, то историческому его развитию, распространению его по дворам, никогда не бывшим владетельными, содействовал перелом, совершившийся в народном хозяйстве. Трудно объяснить, что именно произошло тогда в народном хозяйстве, но можно заметить, что произошло нечто такое, вследствие чего чрезвычайно увеличилось количество свободных людей, которые не хотели продаваться в полное холопство, но не могли поддержать своего хозяйства без помощи чужого капитала. Иначе нельзя объяснить того незаметного прежде явления, что в то время, когда закон еще нисколько не стеснял права свободного лица располагать по усмотрению своею личностью, множество свободных людей, не отказываясь от свободы навсегда и безусловно, входило в долговые обязательства, устанавливавшие неволю временную и условную. Этой экономической перемене соответствовала юридическая физиономия, с какою впервые является кабальный холоп в памятниках нашего права XVI в.: это должник, уплачивающий по договору рост с занятого капитала личной обязательной работой. Ни срок, ни другие условия этой работы, по-видимому, не определялись однообразно и точно. Можно только заметить, что обязательство не прекращалось ни смертью кредитора, ни даже смертью "заимщика". Со второй четверти XVI в. рабовладельцы в духовных своих грамотах обыкновенно передают наследникам вместе с полными холопами и кабальных своих людей, иногда только ограничивая срок их дальнейшей службы. Князь Никита Ростовский в духовной 1548 г. отказал своей жене четыре семьи кабальных людей с условием держать их в службе пять лет со смерти завещателя, а после отпустить на свободу по княжой душе "безденежно". Даже отпуская кабальных людей на волю, завещатели XVI в. дают понять, что делают это не в силу закона, а по душе, по личной милости, прощая долг: юридическая возможность посмертного взыскания долга с кабального всегда предполагалась сама собою. Мордвинов в духовной 1526 г., самом раннем из известных нам завещаний, сохранивших след кабального холопства у частных лиц, отпускает на волю с семьей человека, который был ему крепок по кабале в 2 1/2 руб., прибавляя: "А кабалу ему выдати, а денег на нем не правити". В других духовных встречаем распоряжение отпустить на волю вместе с полными и полоненными людьми и кабальных, а "кабалы и памяти изодрать и денег и хлеба по ним не брать". Такое необязательное освобождение кабальных, простиравшееся и на полных холопов, называлось в духовных простые. "А людям моим прость, - пишет вдова князя И. Б. Горбатого Суздальского в духовной 1551 г., - полным и докладным и приданым и кабальным, - все божий и царевы государевы люди". Если долговое обязательство кабального не уничтожалось смертью заимодавца, то, с другой стороны, пока был жив последний, оно не прекращалось и смертью должника, переходило на его семью, с которой он отдался в кабалу или которой обзавелся во время холопства, однако положение осиротелой семьи холопа по смерти заимодавца, по-видимому, в кабалах не определялось, но, если холоп при жизни или по смерти господина получал волю, закабаленная им семья во всяком случае становилась свободна, что не было обязательно для господина при освобождении полных холопов. О недавнем возникновении кабального холопства вместе с этой неопределенностью условий говорит еще и то, что до половины XVI в. оно не успело усвоить ни терминологии, ни юридических форм холопства. Князь Ногтев в духовной 1534 г. пишет: "А что мои люди по кабалам серебряники и по полным грамотам... холопи, и те все люди... на слободу". Завещатель приказывает своим душеприказчикам дать холопам полным и докладным отпускные, а людям кабальным только возвратить кабалы: не привыкнув еще видеть в кабальном настоящего холопа, не считали необходимым при освобождении давать ему отпускную. Но принцип кабального холопства был уже готов в начале XVI в., и лучшую формулу его находим в жалованной грамоте великого князя Василия 1514 г. жителям Смоленска: "А кто человека держит в деньгах, и он того своего человека судит сам", т. е. для должника, живущего в доме заимодавца, последний заменяет государя, верховную власть.

   Так в нашем праве XVI в. стали рядом два вида крепостного состояния: холопство полное и кабальное. То и другое слагалось из различных юридических элементов. Источником полного холопства была продажа лица, и из этого источника вытекали два последствия: 1) безусловная и бессрочная зависимость купленного от купившего, 2) потомственность и наследственность этой зависимости, т. е. переход ее от купленного на его потомство и передача права на холопа покупщиком своим наследникам. Потомственность, соединенная с наследственностью, носила на языке древнерусского холопства техническое название старины: сын полного холопа, родившийся в холопстве и по холопству отца холопив-ший его "государю" или наследнику этого государя, назывался полным старинным холопом. Источником кабального холопства был заем с заменой роста личным услужением должника, и из этого источника вытекали два последствия: 1) условная зависимость должника от заимодавца, условия которой определялись добровольным уговором обеих сторон, 2) юридическая неразрывность семьи кабального холопа, который, выходя на волю при жизни или по смерти своего государя, во всяком случае выводил из неволи и жену с детьми, которых он закабалил вместе с собою или которых нажил во время холопства. Крепость, которой утверждалось кабальное холопство, в отличие от простой заемной или закладной кабалы называлась в XVI в. кабалой за рост служили или служилой: последнее название осталось за ней и в XVII в. Холопство полное и кабальное должно считать основными, первичными видами крепостного состояния в древней Руси. Из различных сочетаний юридических элементов, входивших в состав того и другого холопства, развились новые, производные виды, и это развитие отличалось такою юридической строгостью и последовательностью, какой не найдем в других процессах нашей юридической жизни и которая несколько напоминает римское право: пусть читатель удержит улыбку, которую может вызвать это замечание.

   Прежде всего из холопства полного под действием кабального выделилось холопство докладное. Если не ошибаемся, доселе не найдено ни одной полной грамоты, как называлась крепость, которой утверждалось полное холопство; только в одной крепостной книге XVI в. сохранилось 7 записей, представляющих сокращенное изложение полных грамот 1489-1526 гг.¹⁰ Во всех записях повторяется одинаковая формула: известное лицо покупало холопа "собе и своим детем в полницу". Но по 101-й статье XX главы Уложения можно догадываться, что в иных полных грамотах писали не только детей, но и внучат, даже правнучат покупщика. Из той же статьи видно, что в XVII в. этот перечень поколений имел юридическое значение: если холоп, укрепленный полной грамотой, в которой обозначены только дети его государя, доживал до его внука, последний терял на него право, не мог искать на нем холопства по одной такой полной своего деда, не имея других крепостей на него. Но трудно решить, действовало ли это правило в XVI в. В этом легком смягчении полного холопства можно уже видеть действие принципа, лежавшего в основании холопства кабального: указанная формула полной грамоты сообщала некоторую условность неволе, которая укреплялась ею. К полным холопам причислялись и люди, отдававшиеся в холопство не для всякой работы, какую укажет господин, а специально для службы приказчиками по его хозяйству. Они потому назывались приказными людьми, то были тиуны, посельские, ключники. Русская Правда отличает тиунство и ключничество от продажи как особый источник обельного холопства; самая служба в этих дворовых должностях делала свободного человека холопом, если не была обусловлена "рядом", особым уговором, ограждавшим свободу слуги. Судебник 1497 г. знает холопство по тиунству и по ключу, но только сельскому. служба городским ключником не считалась холопской. Судебник не говорит и о ряде; это можно объяснить тем, что в XV и XVI вв., по крайней мере сельские ключники обыкновенно покупались наравне с простыми полными холопами, и эта служба была уже не особым источником, а только привилегированным видом холопства. Это холопство укреплялось особой формальностью доклада: покупавший ключника представлял его наместнику, свидетельствуя, что это вольный человек, берет у него, покупщика, столько-то рублей и в тех деньгах дается ему на ключ в его село, "а по ключу дается и в холопи"; наместник проверял это показание, опрашивая покупаемого, и в случае утвердительного ответа скреплял сделку, прикладывая свою печать к грамоте, ее излагавшей. Эта грамота называлась докладной, а холопство, ею укреплявшееся, получило специальное название докладного. Обычным источником такого холопства, как и полного, была продажа. До нас дошли одна подлинная докладная 1553 г. и три краткие докладные записи 1509-1536 гг., уцелевшие в упомянутой выше крепостной книге; во всех этих сделках сельские ключники продавали себя на ключ. Но при одинаковом источнике докладное холопство отличалось некоторыми существенными юридическими особенностями, которые выделяли его из холопства полного в особый вид крепостной зависимости. Выделение это произошло, по-видимому, в промежутке обоих Судебников: первый из них еще признает холопство по тиунству и по сельскому ключу "с докладом и без докладу", т. е. без особой докладной процедуры, как заключались сделки и на полное холопство; второй Судебник не признает холопством сельского ключничества, не укрепленного докладной грамотой, и самое право давать грамоты полные и докладные усвояет только некоторым наместникам высшего ранга. По самому существу своему докладное холопство было зависимостью условною: сельский ключник отдавался не на всякую работу, а только на службу в известной должности по хозяйственному управлению. К этому основному условию прикрепились и другие ограничения господского права на докладного холопа. Во-первых, это право было только пожизненное, прекращалось смертью господина и не передавалось наследникам, потому докладные писались только на имя покупщиков, без детей и дальнейших потомков. В законах 1597 и 1609 гг. эта пожизненность является уже давно утвердившимся, признанным правилом, но трудно объяснить ее происхождение. Кажется, это ограничение права на докладного холопа основалось на одном обычае, возникшем еще в удельное время. У князей удельных бывали и некупленные ключники, юридическое состояние которых отличалось тою особенностью, что по смерти князя, которому они служили, они и не отпускались на волю, и не передавались наследникам; это значит, что их зависимость непременно прекращалась самой смертью князя, а не его милостивым посмертным распоряжением, зависевшим от его воли. Следовательно, они не считались полными холопами, но так как хозяин, которому они служили "с рядом", по вольному уговору, владетельный князь, был для них и государем, каким он был и для всех вольных людей в своем княжестве, то это соединение частного личного услужения с государственным подданством делало свободного ключника условным и временным холопом князя. Таким образом, пожизненность докладного холопства имела одинаковое историческое происхождение с холопством кабальным: в удельное время заемная кабала не делала холопом, даже если соединялась с личным услужением должника кредитору; но, когда кредитором становился удельный князь, соединявший с правами заимодавца авторитет верховной власти, тогда личная служба за долг создавала зависимость, ставшую первообразом кабального холопства. Вероятно, обычай удельных князей принимать некупленных ключников в службу по свою смерть, обобщаясь, стал потом обязательной юридической нормой и для купленного ключничества в частных хозяйствах. Во-вторых, не давая детям господина наследственного права на отцова холопа, докладное холопство не создавало и детям холопа полной потомственной зависимости от отцова господина, не давало ему права распоряжаться ими отдельно от отца и не всегда давало право передавать их по наследству, как детей полного холопа. Из текста того же закона 1597 г. прямо следует, что дети докладного холопа, родившиеся во время его холопства, обязаны были служить отцову господину, но по смерти его становились свободны вместе с отцом; это была старина потомственная без наследственности. В этом легко заметить прямое действие того принципа кабального холопства, по которому семья -холопа при выходе последнего на волю нераздельно следовала за своим главой. Но юридическое родство докладного холопства с полным, созданное их общим источником, продажей, оставило по себе след и после обособления одного от другого. По памятникам законодательства и по крепостным актам XVI и XVII вв. видим, что были старинные докладные люди, т. е. потомки докладных холопов-ключников, которых господа передавали своим детям в приданое и по завещанию наравне с полными холопами. Разгадку этого находим в приписке, к одной из докладных записей в упомянутой крепостной книге XVI в. В 1509 г. Собака Скобельцын купил себе на ключ некоего Ивашка. В приписке, продиктованной внуком Собаки, перечислены потомки этого Ивашка, оставшиеся в холопстве у Скобельцыных. Сын Ивашка Безпута служил сыну Собаки, Константину, у него в холопстве и умер, а сын Безпуты, Томилка, прибавляет приписка, служит у Константина. В той же книге записана данная этого Константина, писанная 1596 г.: благословляя детей своих старинными своими докладными людьми и полоняниками, Скобельцын поместил в их списке и старинного докладного Томилку Безпутного. Итак, родившиеся в холопстве дети докладного холопа, который умер, прежде чем успел выйти на волю, т. е. при жизни своего господина, не получали свободы по праву и после его смерти, становились старинными потомственными и наследственными холопами, подобно полным. Эта особенность докладного холопства, будучи остатком его юридического родства с полным, однако, не противоречила и усвоенному им у кабального холопства принципу неразрывности семьи холопа при его освобождении: вследствие преждевременной смерти отца дети докладного холопа по праву не могли получить свободы и, как потомки купленного холопа, попадали в вечную неволю, из которой их могла вывести только милость господина. Так из полного холопства под действием начал кабального или одинаковых исторических условий образования того и другого развился смягченный вид купленного холопства с укороченной потомственной и случайной полной стариной: право господина на купленного ключника, личное и пожизненное, превращалось в наследственную власть первого над потомством второго в случае, если купленный умирал раньше купившего.

   В свою очередь докладное холопство содействовало дальнейшему развитию кабального, сообщило ему некоторые свои черты и тем придало ему большую определенность. По свойству своего источника кабальное холопство слагалось из займа и личной службы. Докладное холопство помогло этим прежде слитым элементам разложиться и образовать два особые вида кабального холопства. В Судебнике 1550 г. и в ближайших к нему по времени дополнительных указах кабальное холопство является еще вполне с характером заемно-служилого на довольно неопределенных условиях. Такой характер долго сохраняет оно и в дошедших до нас служилых кабалах. Самая ранняя из изданных кабал относится, если не ошибаемся, к 1596 г.¹¹ Между неизданными нам попалась одна 1597 г. Все эти кабалы очень однообразны: вольный человек, один или с женой, иногда и с детьми, занимал у известного лица несколько рублей всегда ровно на год, обязуясь "за рост у государя своего служити во дворе по вся дни, а полягут деньги по сроце, и мне за рост у государя своего потому же служити по вся дни"; иногда холоп с семьей прибавлял условие: "А кой нас заемщиков в лицах, на том деньги и служба". Это значит, что холоп формально обязывался служить до уплаты долга и на случай неуплаты его при своей жизни переносил обязательство на жену и детей своих. Некоторыми из этих черт служилые кабалы напоминают обычную форму простых заемных кабал или долговых расписок того времени.

   Трудно объяснить происхождение такой формы служилой