Ключевский Василий Осипович - Происхождение крепостного права в России

кабалы. Вероятно, она давалась первоначально только на год, после чего должники, уплатив долги, могли выходить на волю, но они обыкновенно оказывались несостоятельными. В 1560 г. казначеи, докладывая царю о том, что господа ищут по служилым кабалам заемных денег или службы за рост, но холопам нечем платить, а иные даже уходят от господ без расплаты, унося господское добро, прибавляя, что последних по суду выдают истцам "головой до искупа", а другие сами просятся к истцам в холопы полные и докладные взамен уплаты. Отсюда можно понять, что делали истцы с выдавшими до искупа: они превращали их в своих полных или докладных холопов или продавали другим. Царь указал несостоятельных кабальных выдавать до искупа, запретив им продаваться в полные и докладные, т. е. указал оставлять их в кабальном холопстве до расплаты или отработки, не переводя в более тяжкую неволю. Может быть, по этому указу в служилую кабалу и было внесено новое условие, обязывавшее кабального продолжать кабальную службу своему господину и в том случае, если "деньги полягут по сроце". Но тогда господа, удерживая при себе кабальных, стали продавать или закладывать их жен и детей, разрывая кабальные семьи. Намек на это можно видеть у Флетчера, бывшего в Москве в 1588 г.: он говорит, будто закон дозволял кредитору предать жену к детей выданного головой должника навсегда или на известное число лет. В свою очередь и холопы старались перезаложиться другим, покрывая старый долг новым займом: из закона 1597 г. видно, что иные кабальные, уходя от своих господ, просили принять у них деньги в уплату по кабалам. Этот закон и пытался пресечь возникавшие отсюда беспорядки, применяясь к господствовавшим отношениям и понятиям. По духовным грамотам XVI в. видно, что кабальная зависимость чаще всего прекращалась по воле господина с его смертью: "отходя сего света вольнаго", он не только прощал долги своих добрым слугам, но и "наделял" их на силе, прося душеприказчиков дать его "людцам, мужичкам и женочкам, почему пригоже дати, а не оскорбити", чтобы люди, покидая господский двор, не заплакали, по прекрасному выражению некоторых завещательниц. Так нравственный мотив приходил на помощь неопределенному или нерешительному праву, внося в кабальное холопство элемент докладного. Чтобы прекратить разрыв кабальных семей, тяжбы и побеги, закон 25 апреля постановил, что в случае спора, если кабальный уйдет от господина без его согласия, с такими кабальными следует поступать как с докладными, выдавать их в службу господам до смерти последних, а денег по кабалам не брать с холопов, хотя бы они просили о том; точно так же и дети кабального, закабаленные вместе с отцом или родившиеся в холопстве, подобно докладным людям, служат отцову господину до его смерти, а жене его и детям после него не служат и денег им по отцовой кабале не платят. Закон не предписывал, чтобы кабальная служба всегда непременно продолжалась только до господской смерти; он только давал норму для разрешения спорных случаев и запрещал продажу и заклад кабальных детей. По любовному уговору сторон кабальный мог по смерти господина служить его семье, по воле господина мог выйти на волю раньше его смерти. Пушкин в духовной, писанной в сентябре того же, 1597 г., считал себя вправе написать: "Людей моих кабальных во дворе и в деревнях всех отпустити на свободу, опричь тех, которых я приказывал жене моей по ее живот".

   Таким образом, закон сам отметил историческую связь юридических явлений, постановив, что в спорных случаях по служилым кабалам "быть в холопстве, как и по докладным", т. е. приняв докладное холопство за образец для кабального в отношении срока службы. Это сообщало служилой кабале значение крепости, устанавливавшей личную связь кабального с господином. Отсюда со строгой юридической логикой развился ряд последствий, существенно изменивших характер кабального холопства. Во-первых, если кабальная неволя прекращалась смертью господина без уплаты долга, значит, служба за рост превращалась в службу за самый долг с погашением его, т. е. холопство по займу превращалось в личное услужение по найму с выдачей наемной платы вперед. Так, одно из последствий прежнего источника кабального холопства, личная служба за рост, незаметно само превратилось в источник холопства: прежде крепила долговая ссуда, соединенная с личной службой должника, теперь возникла мысль, что может крепить личная служба во дворе сама по себе, независимо от ссуды¹². По-видимому, эта мысль была примененной к кабале реставрацией старинного принципа, по которому служба тиуном или ключником без уговора делала слугу холопом. Во-вторых, служилая кабала могла быть даваема только одному господину, а не двоим вместе, например отцу с сыном, т. е. служилая кабала крепила каждого холопа только одному лицу. Совместные кабалы были строго запрещены законом 1606 г., и этот запрет подтвердило Уложение 1649 г. Но практика с трудом усвояла себе это правило: совместные кабалы, утвержденные законным порядком, встречаются до 1648 г. В-третьих, кабальный холоп, крепкий одному лицу, не мог быть передаваем другому без отпускной, т. е. без уничтожения старой кабалы, что делало его свободным. Мы не знаем, было ли это правило прямо выражено в законодательстве раньше Уложения, которое одной статьей строго запретило отдавать кабальных людей в приданое, по духовным и другим грамотам, а другой - запретило отцам брать на своих кабальных новые кабалы на имя своих детей, не дав им предварительно отпускных, т. е. не обусловив передачи холопа его добровольным согласием¹³. В-четвертых, как скоро личная дворовая служба без займа стала считаться особым источником холопства, добровольное услужение без крепости стало создавать крепостную кабальную неволю. Средством для этого было установление давности состояния вольных холопей или добровольного холопства. Вольным назывался холоп, служивший не по старине и без крепости. Пока личная служба без займа не считалась источником кабального холопства, добровольная служба, разумеется, не могла признаваться холопством и вести к нему: по закону 1555 г., добровольный слуга, сколько бы ни служил, мог уйти, когда хотел, и хозяин не имел даже права искать на нем сноса. Но апрельский закон 1597 г., косвенно превратив заем с условием службы за рост в наемную плату за кабальную службу, тотчас применил эту перемену к добровольной службе, постановив, что на слугу, прожившего без крепости не меньше полугода, господин может взять служилую кабалу против его воли. Однако новый способ кабального укрепления, без займа, был принят законодательством не без колебаний. Царь Василий Шуйский в 1607 г. вернулся было ко взгляду закона 1555 г., но в 1609 г. передумал, впрочем, не принял окончательного решения, обещав поговорить о том с боярами и приказав пока впредь до издания закона удерживать на прежней службе только тех вольных слуг, отказывавшихся дать на себя кабалы, которые прослужили не менее пяти лет. В том же году боярским приговором восстановлен был закон 1597 г. о шестимесячном сроке давности для превращения бескабальной службы в кабальную, а Уложение сократило и этот срок наполовину¹⁴; но в Уложение попал и закон 1555 г. Довольно трудно объяснить, как улаживались отношения при совместном действии этих двух законов, дававшем бескабальному холопу возможность и право до исхода третьего месяца службы и после до привода в приказ к принудительной записке в кабалу уйти от господина, безнаказанно похитив у него, что было можно или нужно. Но по расспросным сказкам кабальных о своей прежней жизни, которые приписывались к кабалам при их записке в приказные холопьи книги, видно, что множество холопов служило бескабально по нескольку лет, иногда по 10 и более, и при этом незаметно, чтобы они злоупотребляли своим положением. Наконец, сейчас изложенное последствие помогло удержать в кабальном праве элемент старины, противоречивший природе служилой кабалы. Старинным, собственно, назывался холоп природный, родившийся в холопстве. Создаваемое происхождением, старинное холопство обыкновенно также утверждалось крепостями, которые потому назывались старинными: это юридические акты, которыми не создавалось, а только доказывалось холопство лица, родившегося в холопстве и не укрепленного особой личной крепостью на его имя. Таковы были, например, духовные, рядные (сговорные о приданом) и другие передаточные записи. Передавать из рук в руки можно было только холопов полных и докладных или их потомков; следовательно, если на холопа, обозначенного в передаточном акте, не было полной или докладной, а самый акт не подвергся спору, считалось доказанным, что это холоп старинный. В таком смысле надобно понимать выражение Судебников: "по духовной холоп". Первоначально к детям кабального, родившимся в холопстве, кажется, со всею строгостью прилагали условия старинного холопства, передавали их по наследству с отцом или без отца, если он умирал в неволе: в актах конца XVI в. еще встречаем указания на "старинных кабальных людей", которые по смерти господина шли в раздел между его детьми наравне со старинными полными холопами. На то же указывают и терминология и обычаи кабального холопства. Юридические термины, как известно, долговечнее отношений, их родивших. В XVII в. люди, вступившие в кабальное холопство, разделялись на вольных и старинных: вольными называли себя те, которые родились на воле; старинными звали себя родившиеся в холопстве, всегда обозначая, чьи они старинные, у кого во дворе родились, хотя бы они уже давно освободились от первых господ и вступали на службу к другим "с воли". В XVII в. эта разница в званиях не имела уже никакого юридического значения, но можно догадываться, что некогда такое значение существовало. Далее по кабалам XVII в. можно видеть, что множество старинных холопов по смерти отцовых господ оставалось на службе у их детей, не давая на себя кабал, т. е. служа добровольно, несмотря на неоднократные и настойчивые законодательные запрещения держать холопа без крепости. Сила этой привычки показывает, что практика, ее воспитавшая, некогда признавалась вполне законной. Но когда служилая кабала стала личным обязательством без займа, должны были встретиться различные интересы, столкновение которых разрешилось установкой более тесного значения кабальной старины. В интересе порядка закон 1597 г. объявил службу детей кабального, родившихся в холопстве, обязательной только до смерти отцова господина. Но сын кабального, родившийся в холопстве, не давал на себя кабалы, и в его интересе было настаивать, чтобы его служба, как бескабальная, считалась добровольной. Наиболее прямое выражение этого взгляда находим в одной кабале 1646 г., при утверждения которой 20-летний сын кабального заявил, что он родился во дворе у господина, которому исстари служит его отец, "а служил у него о сю пору в добровольной", хотя служба при таких условиях считалась тогда по закону обязательной. Против такого взгляда был интерес господ, нашедший себе выражение в мысли о законном сроке давности добровольной службы¹⁵. Законодательство попеременно отражало в себе эти интересы, определяя кабальную старину в связи с добровольной службой. Царь Василий, отменив в 1607 г. давность, в 1608 г. признал старинную службу без крепости вообще необязательной. В 1609 г., принимая во внимание и господский интерес, он в более подробном развитии постановленного им общего правила допустил одно исключение из него, постановив, согласно с законом 1597 г., что родившиеся в холопстве дети кабального крепки отцову господину и без крепости, "по старине"; при этом царь признал в принципе и давность, которая, несколько месяцев спустя, и была восстановлена согласно с тем же законом. Наконец, Уложение или более раннее узаконение, в него вошедшее, нашло комбинацию, установившую формальное согласие между всеми этими интересами: приняв очень короткий срок давности, оно постановило, что дети кабального, прожившие "многие годы безкабально" во дворе отцова господина, где родились, обязаны давать ему на себя кабалы. Этим Уложение признало, что рождение в кабальном холопстве само по себе не делает холопом, но им делает давность житья в господском дворе; а так как сын кабального, свободный в минуту рождения, обыкновенно становился многолетним жильцом господского двора, прежде чем мог жить на воле, то юридическим основанием кабальной старины, по Уложению, была давность добровольного бескабального холопства, создаваемая естественной необходимостью и только закрепляемая кабалой. Так переломилась докладная старина, отразившись в кабальном холопстве: здесь она уже никогда не переходила в полную, но и старина укороченная, потомственная без наследственности, получила другое юридическое основание, держалась не на потомственности, а на давности бескабальной службы, имела чисто личный характер. Служба по такой старине обозначалась в кабалах XVII в. лаконической формулой: служить по старинному кабальному холопству отца своего, т. е. по старинному холопству, унаследованному от кабального отца. Согласно с личным характером кабальной старины, сын кабального звал себя старинным человеком только того господина, во дворе которого родился; давая ему кабалу на себя, он говорил, что бьет челом государю своему во двор по старине, переходя от него по новой кабале к его сыну, называл себя старинным послуживцем не его, а отца его.

   Эти последствия закона 1597 г. произвели важную перемену во владении кабальными людьми и их семьями: прежде оно передавалось наследникам по праву, хотя часто бывало пожизненным по воле господ; потом оно стало пожизненным по праву, хотя часто переходило к наследникам по воле холопов. Прибавив к сказанному статью Уложения, по которой служилые кабалы могли давать на себя люди не моложе 15 лет, тогдашнего термина зрелости, можно так выразить основные черты кабального холопства в его законченном юридическом складе: это было простое личное обязательство взрослого вольного человека служить господину, прекращавшееся юридически смертью последнего, не переносимое ни с той, ни с другой стороны на другие лица и только разделяемое с отцом родившимися в холопстве детьми холопа, но не в силу потомственности холопства, а в силу давности бескабальной службы и притом с обязанностью закрепить эту давность особой кабалой. Освобождение служилой кабалы от долговой примеси изменило и ее прежнюю форму заемного обязательства. Эта форма Господствовала до самого Уложения и несколько времени после его издания, становясь все более условной, фиктивной. До Уложения кабалы писались в 2, 3 и 4 руб. на каждую холопью голову; Уложение приняло однообразную норму - 3 руб., чтобы в платеже пошлин согласить безденежные холопьи крепости, за которые еще по первому Судебнику взимали с головы по 3 алтына, с теми денежными обязательствами, по которым платили пошлины с рубля по алтыну. Но заем только писался в кабале, чтобы не нарушать привычной формы крепости: в некоторых новгородских кабалах 1650 г. холопы откровенно признаются, что они заняли деньги у государей своих "с одное пословицы", т. е. как принято писать в кабалах, а не на самом деле. Точно так же Уложение прямо высказало основное условие кабального холопства, что "всяких чинов людем холопи крепки по кабалам по смерть бояр своих". Но из многих сотен известных нам служилых кабал с фиктивным или действительным займом, писанных до 1649 г. и после, только в двух, составленных в 1647 и 1674 гг., встречаем прямое заявление холопов, что они дают на себя служилую кабалу своему государю "по его живот" или обязуются служить ему за рост "по его век". Отсюда служилые кабалы и служившие по ним холопы получили название вечных, т. е. пожизненных, данных или отдавшихся господам по их век; это название уже знакомо Уложению и Котошихину. Самая поздняя нам известная кабала с займом относится к 1677 г. С 1680 г. встречаем служилые кабалы, составленные по новой, более простой форме: вольный человек, не говоря о займе, писал, что он бил челом такому-то в служилое холопство и служилую кабалу дает на себя ему волею своею: "И служити мне у государя своего во дворе в холопстве по его живот"¹⁶. Впрочем, служилые крепости без займа, как сейчас увидим, появились гораздо раньше 1680 г., еще до Уложения, только они в то время не назывались служилыми кабалами.

   Когда служилая кабала утратила характер заемно-служилого обязательства, для таких обязательств выработался особый род крепостей, получивших название жилых, или житейских, записей. Все известные доселе жилые записи относятся к XVII или к самому началу XVIII в., и трудно решить, употреблялись ли они в XVI в. Можно только сказать, что до закона 1597 г. в них не было юридической надобности. Этими записями скреплялись обязательства, условия которых не соответствовали формам и обычаям служилой кабалы, а до конца XVI в. сама эта кабала не выработала точно определенных законом или обычаем форм и условий. Так, из закона 1608 г. узнаем, что в начале XVII в. были в ходу записи, по которым вольные люди обязывались служить господам "до своего живота". Древнерусскому кабальному праву была противна идея холопства по смерть холопа: юридическими условиями, которые могли прекращать холопскую зависимость, оно признавало смерть или волю господина; когда не было ни того, ни другого условия, обязательство холопа и по смерти его оставалось на детях, закабаленных им вместе с собою или родившихся в холопстве; условия политические, измена господина и плен холопа, действовали в исключительных случаях. Закон 1608 г. запрещает такие пожизненные записи, предписывая записи срочные, на определенное количество лет¹⁷. Незадолго до Уложения, когда служилые кабалы еще сохраняли прежнюю заемную форму, житейские записи являются предшественницами позднейших "вечных" служилых кабал без займа; в новгородской, кабальной книге 1647 г. помещена житейская запись, в которой "послуживец" подьячего, после его смерти оставшийся жить во дворе его вдовы, без займа бьет челом последней "во двор служить до ея смерти". Со времени Уложения, которое признало служилую кабалу действительной только до смерти господина, а кабальный заем фиктивным, и жилою записью согласно ее первоначальному отношению к кабале стали закреплять обязательства, устанавливавшие личную зависимость на условиях, которые не соответствовали изменившемуся значению кабалы. Главное различие заключалось в самом; источнике зависимости по той и другой крепости.

   Зависимость по кабале вытекала из простого уговора о личной, службе, без оговоренного прямо действительного вещного основания, т. е. вознаграждения за службу, которое, как последствие службы, разумелось само собою и определялось волей, господина. В записи, напротив, вендам, основание, всегда на первом плане, а служба или работа является его последствием; таким основанием служили денежный нефиктивный заем, ссуда хлебом и скотом, наемная плата с содержанием или одно содержащие, прокорм с одеждой; в иных записях особенно точно определялось, какую одежду обязан хозяин давать своему работнику. Это различие очень явственно обозначено Уложением; повторяя закон царя Ивана об исках по кабалам за рост, служит, оно, поправляя устарелую терминологию, называет уже эти крепости записями за рост служили¹⁸. С указанным, главным, различием связаны были и другие, особенности записи. Кабалу мог давать на себя только взрослый человек и притом "своею волею", за исключением известных случаев давности бескабальной службы; в неволю по записи отдавались и несовершеннолетние по воле родителей, дядей, или старших братьев. Кабала писалась, на имя одного господина; записи могли быть совместные, на имя отца с детьми, мужа с женой, двух братьев. Кабала крепила холопа по смерть господина; владение, по записи также могло продолжаться по уговору до смерти владельца, могло быть и срочным, "на урочные лета", и бессрочным с обязательством для крепостного служить не только хозяину, но и его жене и детям. Все эти особенности, отличавшие кабалу от записи, можно назвать юридическими в тесном смысле, относящимися к области гражданского права. Законодательство присоединило к ним и особенности политические, которыми определялись общественные состояния лиц, имевших право как принимать, так и вступать в крепостную зависимость по кабале и по записи. В XVI в. люди всех состояний, даже холопы, могли держать у себя кабальных слуг, но уже Судебник 1550 г. стеснил право вступать в кабалу, запретив это служилым государевым людям и их сыновьям, не получившим отставки. В XVII в. законодательство, сделав это запрещение безусловным, распространило его и на тяглых людей, городских и сельских. Разумеется, не вступали в кабалу духовные лица, но по кабалам XVII в. видно, что сыновья и дочери священников и других церковнослужителей часто вступали в холопство. Ограничен был и круг лиц, имевших право владеть кабальными холопами: этого права лишены были священники, диаконы и причетники церковные (но протопопы и протодиаконы по Уложению сохранили его), тяглые посадские люди и крестьяне, монастырские служки и холопы служилых людей. Владение по жилой записи имело более широкий круг действия, оставалось доступно не только тем, кто сохранил право кабального владения, но и тем, кто потерял это право. Точно так же за тяглыми людьми удержано по Уложению право отдавать в услужение нетяглым людям по жилым записям живших при них детей, братьев и племянников, а на практике, как видно по жилым записям конца XVII в., в такое услужение вступали и сами тяглые люди. От неодинаковых сочетаний столь разнообразных условий жилой зависимости происходило различие ее видов, выражавшееся в разнообразии самих записей. Всего удобнее обозначить эти виды по разрядам записей, а записи распределить по их основному признаку, способу вознаграждения за работу, применяясь к их собственной терминологии. 1) Записи за рост служит. Они, кажется, были очень редки: со времени Уложения самая мысль о службе за рост как источнике зависимости уже исчезала. Запоздалым образчиком такой крепости является акт 1694 г., которым вольный человек, занявший на 2 месяца 50 руб. у князя Волховского, обязался жить у него и работать до срока и в случае неуплаты долга в срок продолжать жить у князя, его жены и детей "до расплаты". Это, очевидно, - прикрытое бессрочное обязательство "за рост служити по вся дни", условиями своими всего ближе подходящее к тому значению, какое имела служилая кабала до закона 1597 г.: оно и названо "заемной кабалой". 2) Заемные заживные, которыми заемщики обязывались работать на хозяев до их смерти или урочные лета "в зажив", погашая долг работой. Эта была господствующая форма жилой записи, соответствовавшая служилой кабале, созданной или утвержденной законом 1597 г.: такие записи иногда и назывались "заимными жилыми кабалами". К ним можно причислить и записи за скупные деньги. Это обязательства, по которым несостоятельные должники, выкупленные с правежа, служили своим новым кредиторам, иногда и их женам и детям; по словам Котошихина, эта служба была вечная, т. е. бессрочная, прекращавшаяся смертью господина или продолжавшаяся при его жене и детях, его переживших, "по их век". 3) Жилые ссудные, называвшиеся так в отличие от заемных потому, что основанием зависимости по ним служил не денежный заем, а ссуда вещами, скотом, хлебом, платьем. Они имели тесную юридическую связь с ссудными крестьянскими записями, и потому о них речь еще впереди. 4) Наемные отживные, отличавшиеся от заемных тем, что работник получал плату не вперед в виде займа, а "на отживе, как годы отживал" обыкновенно с условием, чтобы хозяин, отпуская его по истечении срока, одел и обул его по силе; потому эти записи давались всегда на урочные лета. 5) Житейские и данные вечные без займа. Котошихин говорит: "Кто холоп кому бьет челом во двор, дают на того холопа вечные служилые кабалы и данные и на урочные годы записи". В записных холопьих книгах незадолго до Уложения встречаем житейские записи вольных людей с обязательством служить господам до их смерти и данные на детей с тем же условием, те и другие без займа, подобно позднейшим служилым кабалам, от которых первые отличались лишь тем, что давались и посадским торговым людям, не имевшим права владеть холопами по служилым кабалам, а вторые еще и тем, что давались на недорослей по воле родителей, а не взрослыми добровольно. По этим записям люди не зарабатывали долга и не нанимались на службу за условленную плату, а шли в работу "за прокорм", как выразилось Уложение¹⁹. 6) Закладные. Олеарий, воспроизводя московские отношения первой половины XVII в., пишет, что несостоятельные должники могли за долги закладывать кредиторам своих детей, зачитывая по 10 талеров в год за работу сына и по 4 талера за работу дочери. Сибирские служилые люди, жалуясь в 1635 г. на дороговизну, писали, что рожь берут они в долг под кабалы по 4 руб. четверть и "в тех кабалах закладывают жен и детей"²⁰. Нам известна только одна закладная 1679 г. на жену за 21 руб. на 12 лет, и та дана на Вилюе некрещеным якутом, а для некрещеных инородцев закон допускал большие отступления в крепостном праве. Зато закладные на детей во второй половине XVII в., были очень обычным явлением; они давались на 5 лет или более даже на детей тяглых людей вопреки Уложению, которое запретило давать на них записи более чем на 5 лет; незадолго до издания Уложения бывали даже крепости с характером закладных, по которым дети обязывались за долги отцов служить до смерти кредиторов.. По ни тем, ни другим канцелярский крепостной язык не давал в XVII в. названия закладных: первые назывались просто записями или жилыми записями, вторые - данными. Разнообразие условий, выразившееся в перечисленных видах жилой записи, было следствием юридической природы жилого холопства. Все эти условия можно свести к двум отличительным свойствам жилой зависимости: 1) она устанавливалась вполне свободным уговором, не стесняемым в своих условиях точными законными нормами; 2) сравнительно с кабалой она имела еще более личный характер, без всякой примеси наследственности владения и потомственности службы. Оберегая в кабале характер личного обязательства, закон, однако, обставлял ее условиями, стеснявшими лицо, благодаря которым кабальная зависимость иногда падала и на детей холопа не по воле отца, а по закону, "по старине". В жилом холопстве при его вещном основании незаметно и следа старины: зависимость могла распространиться с отца на детей и дальнейшие поколения, могла падать на детей и без отца, могла продолжаться после хозяина, при его жене и детях, но во всех случаях по воле отца, а не по закону. Может быть, поэтому ни в Уложении, ни в самих записях жилая зависимость не называется холопством, а господин носит в записях звание хозяина, а не государя. Но это было настоящее крепостное холопство по праву. Уложение точно отличает жилую запись вместе со служилой кабалой от простой наемной записи, как крепость в полном смысле от обязательства, которое не делало крепостным. Котошихнн прямо называет жилого слугу холопом²¹. Власть хозяина по жилой записи одинакова с государской по кабале: слуга обязуется жить у хозяина "в послушании и покорении и всякая работа работать", дает ему право "смирять его, слугу, всяким смирением за вину и от всякого дурна унимать", даже отказывается от права жаловаться за это государю-царю и "собину копить", т. е. приобретать собственность на службе²².

   Юридические элементы, входившие в состав изученных видов холопства, можно перечислить в таком порядке: продажа лица, заем, наем, прокорм, безусловная зависимость, старина потомственная и наследственная (полная), старина потомственная без наследственности (докладная) и старина по давности (кабальная), юридическая неразрывность семьи холопа, служба бессрочная, по смерть господина или на урочные лета по личному уговору или по воле родителей. Разбирая сочетания, в каких эти элементы составляли каждый вид, можно изобразить древнерусское крепостное холопство в такой схеме: полное слагалось из продажи лица, безусловной зависимости и полной старины, докладное - из продажи лица, службы по уговору до смерти господина, юридической неразрывности семьи и старины докладной, иногда и полной, кабальное XVI в. - из займа, службы по уговору на год, обыкновенно продолжавшейся до смерти господина или бессрочно, нераздельности семьи холопа и старины докладной или полной, кабальное XVII в. - из займа или найма, службы по уговору до смерти господина, юридической неразрывности семьи холопа и старины кабальной, жилое - из займа, найма или прокорма, из службы по личному уговору или по воле родителей до смерти хозяина или на урочные лета.

   Крепостное право на крестьян было новым сочетанием тех же элементов, приноровленным к экономическому и государственному положению сельского населения.

  

  

   Из двух первичных видов древнерусского холопства наиболее тесную историческую связь с крепостным правом на крестьян имело холопство кабальное. Потому мы коснулись полного холопства лишь в той мере, сколько это нужно, чтобы объяснить происхождение и разветвление кабальной неволи, как и ее воздействие на полное холопство. Сводя изложенные соображения, в истории кабального холопства можно различить такие моменты. До конца XV в. в нашем праве существовали два вида личной зависимости: холопство и закладничество. Условия последнего в удельное время предстоит еще исследовать, но несомненно, что в число их входил заем с обязательством условленного личного услужения за рост и с правом выкупа по воле должника. Условностью службы и правом выкупа закладник отличался от холопа, крепостного человека; то и другое сообщало закладничеству характер обоюдно свободного соглашения заимодавца с заемщиком, не делая последнего подданным, холопом первого, потому что существенными признаками подданства или холопства были безусловность и непрекращаемость службы по воле слуги. С конца XV в. развивается мысль, что и условная служба делает холопом, как скоро слуга временно или навсегда лишается права или возможности прекратить ее. Эта мысль, отразившись на полном холопстве, выделила из него холопство докладное. В удельное время вольные люди рядились к вотчинникам в сельские ключники на неопределенный срок - до их смерти, не делаясь их холопами. Другие продавались в полные холопы с условием служить в той же должности, только бессрочно, как служили рядовые холопы. Под влиянием указанной мысли оба вида ключничества сблизились друг с другом, обменявшись условиями и образовав докладное холопство: ключничество купленное сообщало вольному характер холопства, заимствовав у него срочность службы. С другой стороны, та же мысль, прививая начала полного холопства к долговому закладничеству, выработала из последнего холопство кабальное. Это совершалось помощью того же права, которым закладничество отличалось от холопства, - права закладника устанавливать договором условия своей зависимости. Этим путем прежде всего вошло в служилую кабалу условие, по которому закладчик, занимая деньги на год, отказывался на это время от права выкупа. Потом годовых холопов, которые не могли расплатиться после срока, господа стали превращать в холопов купленных, безусловных, прилагая к ним тот принцип закладного права, по которому просроченный заклад превращался в продажу. Законодательство, ограничивая это притязание, сперва в 1560 г. удержало за несостоятельными кабальными закладниками право выкупа, потом в 1597 г. признало просроченный кабальный заем равносильным продаже в холопство, но условное, т. е. докладное: кабальный холоп терял право выкупа без согласия господина; зато и господин лишался права взыскания долга без согласия холопа, а смерть первого погашала самый долг последнего. Так бессрочная вольная служба за рост с правом уплаты долга по уговору превратилась в обязательную службу за самый долг до смерти заимодавца по закону. Значит, древнее закладничество преобразилось в кабальное холопство посредством сочетания условной службы вольного должника с непрекращаемостью купленного холопства по воле холопа. В этом сочетании один элемент, условность службы, допускал большое разнообразие условий, благодаря чему и кабальное холопство в XVII в. разветвилось: от служилого холопства без займа обособилось заемно-наемное холопство жилое, которое в свою очередь разделилось по различию условий на многие виды. В этом развитии кабальной неволи надобно отметить две черты, повторившиеся в развитии крестьянской крепости. Во-первых, условия неволи устанавливаются частным соглашением на основании действующего права и только регулируются законодательством. Во-вторых, по мере закрепления неволи упрощается ее источник: заем по уговору заменяется уговором без займа.

   Объясняя происхождение крепостного права на крестьян, необходимо наперед сказать, в чем состоит вопрос. В XVI в. крестьяне в Московском государстве были вольными хлебопашцами; их отношения к землевладельцам определялись свободным договором. Исполнив условия контракта, крестьянин в назначенный законом срок мог уйти от землевладельца, мог даже выйти из крестьянства, записаться в посад, продаться в холопство. В конце XVII в. отношения владельческих крестьян определялись уже не одним договором, а еще крепостью особого рода, без их согласия утверждавшей принадлежность их своим господам. Значение такой крепости по преимуществу получили писцовые и другие правительственные поземельные книги: за кем записан был крестьянин в этих книгах, тому он и был крепок. Самый договор его с землевладельцем становился для него крепостью: рядясь в крестьяне к землевладельцу, вольный человек этим самым отдавался навсегда в его власть и владение с женой и потомством. Напротив, землевладелец мог всегда разорвать свою связь с крепким ему крестьянином, мог продать, заложить и променять его вместе с его участком или без него.

   Такими общими чертами можно обозначить перемену, происшедшую в юридическом положении крестьян в течение полутора столетия со времени Судебника 1550 г. Различно объясняли этот переворот. Прежде других сложилось мнение, что виной его был закон царя Федора Ивановича, прикрепивший всех крестьян к земле. Закон этот пропал или еще не отыскан в архивах, но о нем догадываются по указу 24 ноября 1597 г., который всех крестьян, покинувших своих господ не ранее 5 лет до 1 сентября этого года, объявил беглыми, подлежащими возврату на покинутые места по искам владельцев. Единственным оправданием такой меры мог быть закон, изданный прежде и именно не позднее 1592 г. и отменивший крестьянское право перехода в Юрьев день осенний. Погодин, поддержанный К- Аксаковым, лет 30 тому назад высказал другой взгляд на дело: правительство царя Федора не прикрепляло крестьян к земле; крепостное право установилось постепенно как-то само собою, не юридически, помимо права, ходом самой жизни. Г-н Энгельман предложил третье решение вопроса, довольно своеобразное. Особого закона, который бы прямо и ясно отменял юрьевские переходы, никогда не издавало московское правительство; крестьяне были прикреплены к земле самым этим указом 1597 г., но не прямо, а косвенно, мимоходом (beilanfig und indirect)! без всякого предварительного запрещения правительство вопреки праву признало незаконными все крестьянские переходы, совершившиеся в последние пять лет на точном основании неотмененного закона, вдруг взглянуло на владельческих крестьян, как на обязанных, давно уже прикрепленных к земле, и дозволило покинувших законным порядком прежние участки возвращать на них, как беглецов. Итак, говоря проще, московское правительство обмануло целый класс своего народа, тихонько подкараулило и украло его свободу. Автор считает свою мысль настолько серьезной, что всякое сомнение в ней заранее объявляет не только невозможным, но и прямо непозволительным²³. Смелость непогрешимости внушает ему преимущественно то соображение, будто "точь-в-точь" таким же образом было введено крепостное право в Малороссии при Екатерине II. Но в законе 3 мая 1783 г. очень мало сходного с указом 24 ноября 1597 г., как его толкует г-н Энгельман. Во-первых, закон Екатерины был подготовлен рядом предварительных мер. Во-вторых, правительство Екатерины никого не обманывало; указ 3 мая, прикрепляя малороссийских крестьян к местам, где их застала только что законченная четвертая ревизия, не имел обратного действия, не предписывал возвращать даже тех, которые ушли после ревизии до издания указа: "Каждому из поселян остаться в своем месте и звании, где он по нынешней ревизии написан, кроме отлучившихся до состояния сего нашего указа". Толкование г-на Энгельмана похоже на ученый tour de force, к которому он был вынужден не поддающимся решению вопросом.

   Защитники двух других мнений, более внимательные к тексту указа 1597 г., однако, заставляют его говорить то, чего он не хочет сказать. Сторонникам поземельного прикрепления крестьян по закону 1592 г. Погодин справедливо возражал, что назначенный в указе 1597 г. пятилетний срок для исков о крестьянах, бежавших до этого указа, еще не дает достаточного основания предполагать такой закон. Но и сам Погодин был неправ, утверждая, что указ 1597 г. установил на будущее время пятилетнюю давность для исков о беглых крестьянах. Смысл указа очень прост и ясен: по искам о крестьянах, бежавших от владельцев не ранее 5 лет до 1 сентября 1597 г., велено давать суд и по суду беглецов возвращать к прежним владельцам, но если крестьянин бежал лет за 6 или больше до 1 сентября 1597 г. и владелец тогда же, т. е. до 1 сентября 1592 г., не вчинил о беглеце иска, такой владелец терял право искать беглеца судом. Больше ничего не говорит указ. Значит, иски о крестьянах, бежавших не ранее 1 сентября 1592 г., можно было вчинать спустя 5, 6, 7 и более лет после побега; не допускались только до суда не начатые в указанный срок иски о бежавших лет за 6, 7 и более до 1 сентября 1597 г. Таков смысл указа, т. е. закона или приговора государя с думой. Но, вероятно, дьяк-докладчик доводил потом до сведения законодателей, что о крестьянах, бежавших до 1 сентября 1592 г., накопилось много челобитий, поданных после этого срока, из коих по одним уже начат суд, а другие еще не засужены по разным причинам, мешавшим приказу дать им немедленное движение, например по чрезвычайной запоздалости иска, затруднявшей его разрешение. Вот почему не в самом законе, а в памяти, т. е. в приказном циркуляре, его излагавшем к исполнению с пояснениями и дополнениями, встречаем любопытную прибавку, предписывавшую дела беглых, засуженные, но еще не решенные, "вершить по суду и по сыску": эта оговорка могла относиться только к такого рода искам, не предусмотренным в тексте приговора, потому что дела о беглых, начатые до 1 сентября 1592 г. и еще остававшиеся невершенными в ноябре 1597 г., если только были такие залежавшиеся в приказе дела, должны были вершиться по точному смыслу приговора, не требуя пояснительной прибавки. Итак, закон 1597 г. не устанавливал пятилетней давности для исков о беглых. То, что установил закон, можно назвать давностью, но только временной и обратной: она простиралась лишь назад, не устанавливая постоянного срока на будущее время. След такой давности находим задолго до указа 1597 г. В 1559 г. Кириллов монастырь ходатайствовал за себя и других землевладельцев Белозерского уезда, чтобы царь не велел брать у них крестьян, вышедших к ним из черных волостей "не в срок без отказу", и возвращать на покинутые пустые места. Просьба была уважена. Под пустыми местами разумелись крестьянские участки, давно покинутые и запустевшие. Такую обратную давность законодательство устанавливало, как увидим, и после издания Уложения, т. е. после отмены давности срочной. Мысль Погодина была внушена ему законом 1 февраля 1606 г., который установил пятилетнюю давность, глухо сославшись на какой-то "старый приговор". Может быть, и виновники указа 1597 г. имели такую мысль, но она осталась не выраженной в указе. Законодатели 1606 г. могли знать эту мысль и договорить ее. Во всяком случае указ 1606 г. был новым законом, дополнением, а не повторением указа 1597 г. По этой внутренней, скрытой для нас связи обоих законов правительственные люди XVII в. могли и в приговоре 1597 г. видеть закон о пятилетней давности, как и думали авторы писцового наказа 1646 г. Но позднейшему исследователю, связанному текстами и утратившему нить живых законодательных преданий, не дано тех экзегетических вольностей, какими пользовались законодатели - законоведы древних времен. Сперанский со своим удивительным уменьем чутко угадывать и метко схватывать исторические явления по намекам памятников даже при недостаточном изучении последних давно указал настоящий смысл указа 1597 г.: целью его было прекратить затруднения и беспорядки, возникавшие в судопроизводстве вследствие множества и запоздалости исков о беглых крестьянах. Подобным побуждением вызван был за несколько месяцев до ноябрьского указа и известный закон о холопах. Этой целью, может быть, объясняется и выбор 1592 г. как термина для исков. Указ 1607 г., устанавливая 15-летнюю давность для исков о беглых, прямо принимает за основание для решения таких дел писцовые книги 1592/93 г. (7101 сентябрьского). Надобно думать, что в этом году закончено было составление писцовых книг если не по всем уездам государства, то по большей их части, хотя по уцелевшим остаткам поземельных описей XVI в. трудно проверить такое предположение, а на поименных перечнях крестьянских дворов в писцовых книгах более всего основывались тогда при судебном решении дел о беглых крестьянах. Наконец, и в скудных остатках судебной практики со времени указа 1597 г. до закона 1606 г. незаметно действия пятилетней давности. У Вяжицкого монастыря в 1591 г. бежал крестьянин. Монастырь только в 1599 г. собрался бить о нем челом. Ответчица, в имении которой был найден беглец, "не ходя на суд", выдала его. По указу 1597 г. не следовало бы и принимать челобитья от монастыря, потому что крестьянин бежал более чем за 5 лет до 1 сентября 1597 г. Но если бы действовала пятилетняя давность, ответчице не было расчета без суда выдавать беглеца, который принадлежал ей по закону: монастырь пропустил срок²⁴.

   Из разбора указа 1597 г. открывается любопытный двойной факт: в конце XVI в, у владельческих крестьян не было отнято законом право перехода, и, однако ж, возбуждалось множество дел о беглых крестьянах, т. е. было много крестьян, потерявших это право и неправильно им пользовавшихся. Этот факт ставит нас при самой колыбели крепостного права на крестьян.

   Сохранилось достаточно памятников, по которым можно воспроизвести главные черты юридического положения крестьян в Московском государстве XV и XVI вв. Прежде всего крестьянство было временным вольным состоянием, а не постоянным обязательным званием без права выхода из него: хлебопашец становился крестьянином, тяглецом, с той минуты, как "наставлял соху" на тяглом участке и переставал быть им, как скоро бросал такой участок, переходил в другое, нетяглое состояние. Далее, на всем пространстве государства не было крестьян-собственников, сидевших на своей земле: своеземцы в областях бывших вольных городов в XVI в. постепенно зачислялись в служилые люди или смешивались с черными государственными крестьянами. Чужую землю, черную, дворцовую, поместную или вотчинную, крестьяне снимали на короткие сроки, обыкновенно на год, ежегодно возобновляя контракты с прежним землевладельцем, пока не переходили к новому. Когда крестьянин беднел, опадал животами, он объявлял, что ему не под силу пахать и оплачивать прежний участок, и переходил в беспашенные бобыли, либо выпрашивал себе льготный участок, в том и другом случае заключая новый уговор с землевладельцем или сельским обществом, если земля была государственная. Наконец, очень редкие крестьяне садились на участке со своим инвентарем, по крайней мере без подмоги от землевладельца или сельского общества. Эту подмогу крестьянин получал в различных видах: садясь на "жилой" участок, он входил в готовый двор с озимой рожью, посеянной и покинутой его предшественником, получал ссуду деньгами, скотом, земледельческими орудиями, чаще всего хлебом на семена и емена (на прокорм до жатвы); если участок был пустой, который предстояло разработать и обстроить, съемщику, сверх ссуды, давалось на известное число лет, "смотря по пустоте", льгота от казенных податей или господских платежей и повинностей, нередко от тех и других вместе. Уходя от землевладельца, крестьянин обязан был за все это вознаградить его, возвратить ссуду, заплатить пожилое за пользование двором по узаконенной таксе. В XV в. дозволялось крестьянам, ушедшим без расплаты, выплачивать долги покинутым владельцам в течение двух лет без процентов. Ссуда, давалась ли деньгами, или вещами, носила общее название серебра, а крестьяне, ее получавшие, назывались серебряниками. Итак, право выхода из состояния, чужеземелье, краткосрочность аренды и отсутствие или недостаток своего инвентаря и даже своего дома - вот главные черты, которыми определялось юридическое положение крестьянства в те века.

   Из них серебро имело роковое по своим последствиям значение для крестьянства. Страшное развитие этой формы долгового обязательства открывается из неизданной вотчинной книги Кириллова Белозерского монастыря, составленной во второй половине XVI в. Это перечень монастырских сел и деревень с обозначением вытей обрабатываемой крестьянами земли и оброка, получаемого с них монастырем. Всей арендуемой у монастыря земли показано в книге немного более 1 1/2 тыс. вытей, которые были неодинаковы по размерам пашни. Круглым числом сеяли на выть по 5 четвертей с небольшим озимой ржи и почти по 12 четвертей разного ярового хлеба, более всего овса. Крестьянские дворы не везде обозначены, но круглым числом их приходилось немного менее двух на каждую выть, так что их можно считать около 3 тыс. Одни крестьяне имели свои семена, другие брали их у монастыря: первые пахали 464 выти, вторые - 1,075, т. е. 70% снятой у монастыря пашни находилось в пользовании людей, без помощи вотчинника не имевших чем засеять свои участки. Развитие поместного владения в те века, несомненно, содействовало распространению серебряничества. Множество пустовавшей казенной земли перешло в частное владение. Новые владельцы льготами и ссудой усиленно вытягивали из городского и сельского населения пропасть бездомного и голого люда, сажая его на пашню. Уже в XV в. такое положение владельческих крестьян как неоплатных должников возбуждало набожное сострадание добрых владельцев: в духовных грамотах, ради спасения души отпуская на волю своих холопов, они массами прощали все серебро или половину его своим крестьянам. В памятниках тех веков, с некоторой точностью обозначающих экономическое положение владельческого крестьянина, он обыкновенно является серебряником и чуть не в каждой владельческой духовной наравне с холопом служит предметом предсмертной благотворительности. Еще не встречая в законодательстве ни малейших следов крепостного состояния крестьян, можно почувствовать, что судьба крестьянской вольности уже решена помимо государственного законодательного учреждения, которому оставалось в надлежащее время оформить и регистрировать это решение, повелительно продиктованное историческим законом.

   Серебро было двоякое: ростовое и издельное. Первое было обыкновенным займом с уплатой процентов; второе составляло долг, с которого рост оплачивался работой крестьянина, изделием. В этом же смысле различались "деньги в селах в росте и в пашне". Серебро ростовое брали и у своих землевладельцев, и на стороне; издольное давали только своим крестьянам: это была арендная ссуда в собственном смысле. Так, барщина имела долговое происхождение, была накладной повинностью за беспроцентную ссуду, составлявшую прибавку к оброку за снятую землю. Пока в праве не выработалась идея кабального холопства, серебро издельное ничем юридически не отличалось от ростового, было таким же имущественным обязательством, не простиравшимся на личную свободу должника, пока последний не объявлял себя несостоятельным. Но, как скоро сложилась мысль, что работа за беспроцентный долг ставит должника в личную зависимость от заимодавца, эта мысль повлекла издельного крестьянина в сторону кабального холопа. Тогда в отношения крестьян и землевладельцев вмешалось государство, чтобы не потерять своих тяглецов. Захваченное двумя интересами, частным и государственным, которые оба опирались на действующее право, но тянули в разны