Майков Василий Иванович - А. Западов. Творчество В. И. Майкова

  

  

   Воспроизводится по изданию: В.И. Майков. Избранные произведения. М.; Л., 1966. (Библиотека поэта; Большая серия).

   Электронная публикация - РВБ, 2005.

  

   В свое время, а именно двести лет назад, Василий Иванович Майков был знаменитым поэтом. Правда, В Г. Белинский, для которого в его борьбе за утверждение реалистической русской литературы классицизм представлялся еще сильным противником, отнесся к нему неодобрительно: "Из старой до-державинской школы пользовался большой известностью подражатель Сумарокова - Майков. Он написал две трагедии, сочинял оды, послания, басни, в особенности прославился двумя так называемыми "комическими" поэмами: "Елисей, или Раздраженный Вакх" и "Игрок ломбера". Г. Греч, составитель послужных и литературных списков русских литераторов, находит в поэмах Майкова "необыкновенный пиитический дар", но мы, кроме площадных красот и веселости дурного тона, ничего в них не могли найти". {В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, Пг., 1917, с. 203.} Однако Пушкин оценивал "Елисея" несколько иначе. Когда А. Бестужев в первой книжке "Полярной звезды" сравнивал Майкова и Н. Осипова, автора "Виргилиевой Энеиды, вывороченной наизнанку", отдавая последнему предпочтение, Пушкин возразил Бестужеву письмом 13 июня 1823 года:

   "Зачем хвалить холодного, однообразного Осипова, а обижать Майкова. Елисей истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:

  

   Я мню и о тебе, исподняя одежда,

   Что и тебе спастись худа была надежда!

  

   А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,

  

   Когда для пирогов она у ней топилась,

   И тем подобною Дидоне учинилась.

  

   А разговор Зевеса с Меркурием, а Герой, который упал в песок

  

   И весь седалища в нем образ напечатал.

   И сказывали те, что ходят в тот кабак,

   Что виден и поднесь в песке сей самый знак, -

  

   все это уморительно. Тебе, кажется, более нравится благовещение, однако ж Елисей смешнее, следственно полезнее для здоровья".

   "Благовещение" - это поэма Пушкина "Гавриилиада", и если автор ее уверен, что майковский "Елисей" написан "смешнее", спорить с ним не приходится.

  

  

   Василий Иванович Майков родился в 1728 году. Отец его, человек петровской выучки, много лет был в военной службе, участвовал в первой русско-турецкой войне 1735-1739 годов и в шведской кампании 1741-1742 годов, знал двор и столичную петербургскую жизнь. Выйдя в отставку, он поселился в своем ярославском поместье, но часто наезжал в город и вел дружбу с видными людьми края. Иван Степанович Майков одним из первых оценил сценическое дарование Ф. Г. Волкова, бывал на спектаклях, которые тот устраивал в кожевенном амбаре своего отчима купца Подушкина в 1748 году. Когда Волков приступил к созданию в Ярославле театра, воевода Мусин-Пушкин "и помещик Майков деятельно способствовали к осуществлению намерения Волкова, для чего сами употребляли значительные суммы и уговорили ярославских дворян и купечество ... способствовать". {С. Серебренников, Федор Григорьевич Волков, первый основатель народного русского театра в Ярославле. - Ярославский литературный сборник, 1850, Ярославль, 1851, с. 115.}

   Очевидно, молодой Майков был с юности причастен к театру и знал Волкова, безвременной кончине которого посвятил затем стихотворение. Дружил он и с другим знаменитым русским актером - И. А. Дмитревским.

   Записанный по тогдашнему дворянскому обыкновению солдатом в гвардию, Майков четырнадцати лет, в 1742 году, был отвезен в Петербург и приготовился нести службу рядового в Семеновском полку. Вскоре, однако, был объявлен указ о разрешении молодым солдатам из дворян отправляться по домам, чтобы изучать науки, необходимые военному человеку, - арифметику, геометрию, иностранные языки, а также артиллерию, фортификацию, инженерное искусство. Майков возвратился в Ярославль, но познаний больших дома не приобрел: видимо, не с кем было заниматься, хорошие учителя были редкостью и в столицах. Майкову не удалось даже выучиться французскому или немецкому языку, чем его не раз корили впоследствии литературные противники. С произведениями иностранных авторов писатель должен был затем знакомиться только в русских переводах или пересказах.

   Небезызвестный поэт Д. И. Хвостов, памятный больше по шуткам о его бездарности, чем собственными сочинениями, в одной из своих рукописных заметок сообщил: "Сумароков, будучи приятель Майкова, часто забавлялся насчет его малого сведения в словесности и знания иностранных языков, то говоря, что Майков 13-й апостол, приобретя так же, как и они, по благодати дар слова, то рассказывал, что при начале случая кн. Потемкина, когда сей вельможа, приглашая к себе всех стихотворцев, особливо ласкал давно любимого им переводчика "Энеиды" В. П. Петрова и называл его для отличия от прочих Maxime Petroff, то есть великий Петров, то будто Майков, подошед тогда с сердцем к Сумарокову, сказал: "Зачем ты меня уверил, что Петрова зовут Василий Петрович; слышишь ли, что князь его называет Максимом". Но пусть творец "Семиры" и первенец российского Пинда иногда мог издеваться над недостатком просвещения в нашем пиите, но никогда не имел права шутить над дарованиями Майкова, кои были столь блистательны, что сам Сумароков принужден был сказать: "Тебе на верх горы один остался шаг". {"Ирои-комическая поэма", "Б-ка поэта" (Б. с), 1933, с. 91.}

   В 1747 году Майков начал солдатскую службу в Семеновском полку и очень медленно продвигался в чинах: знатных покровителей он не имел. Семеновский полк нес караулы в петербургских и пригородных дворцах, солдаты работали на полковом дворе, учились "воинской экзерциции". Майков, как позже - Державин, жил вместе со сдаточными солдатами из крепостных крестьян, и к его впечатлениям от народного быта, накопленным в ярославском имении отца, прибавлялись казарменные сценки, западали в память народные песни, сказки, крепкие и точные выражения крестьянской речи, присловья и поговорки. Демократическая струя весьма заметна в литературном языке Майкова-писателя, в его устах фольклорные обороты звучат естественно, потому что они были впитаны с юности и закрепились в годы солдатчины.

   Когда в 1756 году началась война с Пруссией, - так называемая Семилетняя, - гвардию в поход не посылали. Майков лишь однажды, в 1759 году, был назначен начальником партии рекрутов, отправляемых в действующую армию, отвез их на фронт и возвратился в полк. В сражениях участвовать ему не довелось, и войну он знал только по рассказам и книгам.

   Служил Майков без особенного старания, часто брал отпуск и уезжал в ярославскую деревню. Столичная жизнь сблизила его с театром. По-видимому, через своего старинного знакомца Волкова он стал вхож за кулисы "первого российского для представления трагедий и комедий театра", открытого в 1756 году, подружился - насколько это было возможно - с его директором и драматургом Сумароковым, к которому всегда питал особенное уважение. Был он также знаком с И. П. Елагиным, литератором и чиновником, водил дружбу с актерами. К этому времени должны относиться первые литературные опыты Майкова, до нас не дошедшие, ибо то, что он стал печатать несколько лет спустя, показывает поставленную писательскую руку.

   В дни тяжелой болезни императрицы Елизаветы Петровны Майков, осведомленный о солдафонских наклонностях будущего государя Петра Федоровича и не желая увеличивать свои служебные тяготы, почел за благо подать в отставку. Он был уволен 25 декабря 1761 года с капитанским чином и не замедлил покинуть Петербург.

   Майков поселился в Москве и вошел в группу литераторов, собравшихся в университете вокруг М. М. Хераскова. Вместе с ними он облегченно вздохнул, узнав о перевороте, положившем конец полугодовому царствованию тупого и пьяного Петра III, и приветствовал новую правительницу Екатерину Алексеевну, умевшую посулами привлекать к себе дворянские сердца.

   В 1760-1762 годах Херасков издавал при Московском университете журнал "Полезное увеселение", служивший органом кружка дворянской и разночинной молодежи, объединенной общностью литературных интересов и моральных норм. Можно считать, что и сам Херасков и многие его приятели были членами тайной масонской группы. В их "Полезном увеселении" постоянно звучали мотивы необходимости личного совершенствования каждого человека, бренности всего земного, велась пропаганда образцов добродетели, излагались думы о загробной жизни. Такой образ мыслей был чужд Майкову в эту пору его жизни, - религиозный пыл охватит его через десять-двенадцать лет, после восстания Пугачева, - но все же это была литературная среда, появилась возможность печататься, и он ею воспользовался.

   Продолжая сохранять связь с кружком Хераскова, участвуя во втором по времени университетском журнале "Свободные часы" (1763), Майков завел в Москве новые знакомства, подружился с братьями Бибиковыми и князем Федором Козловским. Александр Ильич Бибиков, генерал и царедворец, был причастен к литературным занятиям. Он перевел прозой поэму прусского короля Фридриха II "Военная наука", а Майков изложил этот перевод стихами и напечатал его в 1767 году, сопроводив посвящением Бибикову, которое закончил так:

  

   Не думай, чтобы твой я был преподлый льстец,

   Я должность честности и дружбы исполняю,

   Какая только есть меж искренних сердец;

   Лукавства подлых душ в себе я не питаю.

   Не чин твой, но тебя единственно я чту,

   А прочее я всё на свете почитаю

   За скоротечную и тщетную мечту.

  

   Майков действительно никогда не был льстецом, шел своей дорогой и не заискивал перед фаворитами и вельможами. Тесней он сошелся, например, с братом Александра Бибикова, Василием, также близким к литературе и театру человеком, и ему посвятил стихи, написанные на смерть их общего друга князя Федора Козловского, молодого офицера, по отзывам современников - талантливого писателя, не успевшего развернуть свое дарование. Стоит напомнить, что зимой 1763 года, когда в Москве шли коронационные торжества, солдат Преображенского полка Гавриил Державин принес служебный пакет офицеру Козловскому. Тот в это время читал Майкову свою трагедию. Державин, на досуге писавший стихи, исполнив поручение, остановился в горнице послушать - он первый раз в жизни встретился с писателем. Но Козловский, заметив непрошеного слушателя, сухо сказал ему: "Поди, братец служивый, с богом, что тебе попусту зевать, ведь ты ничего не смыслишь". Достигнув собственной литературной славы, Державин не без удовольствия рассказал этот эпизод в своих записках.

   В 1766 году Майков поступил на статскую службу и занял должность товарища московского губернатора. Главнокомандующим Москвы в то время был граф П. С. Салтыков, а губернатором И И. Юшков, родственник А. П. Сумарокова, женатый на его сестре. Занимаясь административными делами, Майков не бросает пера, пробует силы в басенном роде и выпускает в свет две книги своих "Нравоучительных басен".

   Когда летом 1767 года в Москве собралась созванная Екатериной II Комиссия для составления нового Уложения, которой была поставлена задача упорядочить русские законы, она привлекла внимание дворянской общественности. Императрица, составившая Наказ этой Комиссии, давала понять, что в России возникает род учредительного собрания, которое поможет государыне, трудясь под ее руководством, осуществить в стране принципы, выработанные философами-энциклопедистами. На самом же деле комиссии такого типа были не новостью в России, начало им положил еще Петр I, и Екатерина проводила пятую по счету попытку пересмотреть старинные указы силами выборных депутатов. Созыв Комиссии показывал намерение правительства дать известный выход общественному беспокойству, обусловленному волнениями среди крепостных крестьян, испытавших новое усиление помещичьего гнета при воцарении дворянской государыни - Екатерины II.

   Подробно составленный регламент заседаний Комиссии, во главе которой был поставлен "маршалом" А. И. Бибиков, надежный исполнитель царской воли, исключал выдвижение каких-либо вопросов по инициативе участников: они должны были только слушать и обсуждать Наказ. Однако, несмотря на стесненную обстановку, некоторые депутаты выдвинули злободневные вопросы положения русского крестьянства, стали искать причины массового бегства крепостных от помещиков. Раздались голоса, потребовавшие ограничения господских прав. Об этом говорили дворянский депутат Коробьин, однодворец Маслов, пахотный солдат Жеребцов, депутат города Дерпта Урсинус. Сами крепостные крестьяне в Комиссии не участвовали, депутатов не выбирали.

   Никаких решений Комиссия принимать не могла, однако то, что говорилось на ее заседаниях, не пропало бесследно. Впервые там гласно было заявлено о бедственном состоянии крепостных крестьян, предложено поставить предел помещичьей власти. Ряд русских писателей, в том числе Н. И. Новиков, М. И. Попов, А. А. Аблесимов, Г. Р. Державин и другие, участвовали в работе Комиссии, исполняя обязанности секретарей частных комиссий, и то, что они слышали из уст депутатов, хорошо запомнили. Даже в тех суженнных пределах, что были ей предоставлены, Комиссия сыграла заметную роль в развитии русской общественной мысли.

   Майков также был в составе сотрудников Комиссии, привлеченный туда, как можно думать, А. И. Бибиковым. Личной доверенностью к нему "маршала" Майков был обязан тем, что получил весьма высокий пост секретаря Дирекционной комиссии. Эта комиссия направляла и контролировала работу депутатского собрания. Она руководила деятельностью всех частных комиссий рассматривала поступавшие оттуда еженедельные памятные записки, наблюдая, чтобы обсуждение Наказа велось в духе установленных правил. Члены Дирекционной комиссии имели задачей согласовать между собою материалы частных комиссий и привести их в соответствие с Наказом, ибо случалось, что увлекшиеся спорами депутаты о нем забывали. Подготовленные таким образом положения отсылались затем в Большое собрание, и Майков в полном смысле этого слова находился в центре всех работ Комиссии для составления нового Уложения.

   После окончания коронационных торжеств осенью 1767 года Екатерина возвратилась в Петербург. Дальнейшие заседания Комиссии также были перенесены в столицу, и Майков уехал туда вместе с депутатами, оставив свою московскую службу. Он продолжал нести секретарские обязанности, но не бросал литературную работу. Складывался замысел новой ирои-комической поэмы "Елисей, или Раздраженный Вакх", набрасывались для нее строки смешных и острых стихов, получивших затем распространение в рукописи, ибо с печатанием поэмы пришлось подождать. Россия вступала в полосу тяжелых испытаний, и серьезному поэту не к лицу было забавлять публику шутливым рассказом о похождениях пьяного ямщика. В октябре 1768 года вспыхнула война с Турцией, Екатерина распорядилась прекратить занятия Комиссии, предложила офицерам возвратиться в полки, чиновникам - в коллегии.

   Майкову ехать было некуда, он остался в Петербурге.

   Занятый работой над "Елисеем", поэт не принял большого участия в журналах, один за другим появлявшихся в Петербурге зимой и весной 1769 года. В "Трутне" напечатал он два стихотворения, связанных с войной, и в "Смеси" - небольшое письмо. Но поэма "Елисей" поставила Майкова в центр журнальной полемики и столкнула его с двумя противниками - В. П. Петровым и М. Д. Чулковым.

   Через полтора года после начала войны, 15 марта 1770 года Майков занял место прокурора Военной коллегии, вице-президентом которой был его добрый знакомый граф Захар Григорьевич Чернышев. Принадлежавший к числу единомышленников Н. И. Панина, Чернышев держался либералом, осуждал крепостнические порядки России и склонялся к идеалу просвещенного монарха, каким отнюдь не считал Екатерину II. С помощью Чернышева, стоявшего во главе Военной коллегии, - должность президента много лет оставалась вакантной, - Майков всегда был в курсе фронтовых новостей и знал о них больше, чем знали в петербургских салонах.

   Несколько месяцев работы в коллегии показали Майкову трудности снабжения армии. Большие неурядицы обнаружились при подготовке эскадр адмирала Спиридова и контр-адмирала Эльфинстона к походу в Архипелаг. Корабли были старые, запас ядер и пороха недостаточен, паруса худые. Эскадры шли очень медленно, суда ремонтировались в английских портах, матросы болели и умирали сотнями. Широко понимая обязанности дворянина в трудные для родины дни, Майков, нарушая правила дворянского круга, решил взяться за мануфактурное предприятие - и в 1770 году открыл в Москве полотняный завод, изготовлявший парусный холст для нужд военно-морского флота и для продажи в Англию. Завод вместе с тем был для Майкова средством поправить свое имущественное положение: по смерти матери осталось на нем 4000 рублей долга, которые необходимо было платить. Фабрика начала приносить прибыль, но случился пожар, сгорела пряжеварня, в Москве вспыхнула эпидемия чумы, рабочие разбежались, крах английской фирмы остановил продажу готового холста. Майков понес крупный убыток и должен был просить займа в государственном банке.

   Как заводчик, Майков вступил в члены Вольно-экономического общества, где видную роль играл его начальник З. Г. Чернышев. Общество это, открытое по предложению Екатерины II в 1765 году, обсуждало возможности перевода дворянского сельского хозяйства на промышленную основу. Многие его члены, и среди них Чернышев, приходили к мысли о невыгодности рабского труда и были готовы признать за крепостными крестьянами право на личную собственность; ведь все, что те имели, числилось за их помещиками. Майков, избранный членом общества в сентябре 1770 года, принимал живое участие в его работах.

   Когда Херасков в 1770 году был назначен вице-президентом Берг-коллегии и переселился из Москвы в Петербург, в его доме вновь составилось литературное общество. Участниками, кроме хозяев, были И. Ф. Богданович, А. А. Ржевский, А. В. Храповицкий, М. В. Сушкова и другие любители словесности. Майков также стал членом этого кружка. В 1772-1773 годах Херасков вместе с приятелями издавал журнал "Вечера". Карты и придворные праздники составляли главные развлечения светского Петербурга. Хераскову и его друзьям они были чужды. В предисловии к "Вечерам" издатели писали о том, что они "вознамерились испытать, может ли благородный человек один вечер в неделе не играть ни в вист, ни в ломбер и сряду пять часов в словесных науках упражняться". Майков был постоянным вкладчиком журнала и поместил в нем одиннадцать своих произведений - оду "Война", четыре переложения псалмов, эклогу "Аркас", стихотворные переводы "Превращений" Овидия, эпиграмму и загадки.

   В начале 1770-х годов Майков вступил в масонскую ложу "Урания", мастером которой состоял В. И. Лукин. Из сохранившихся бумаг видно, что в 1774 году собрания этой ложи посещало более полусотни членов, в том числе братья Бибиковы, Д. Волков, Сиверс, Безобразов, Вердеревский, А. Рубановский, актеры Дмитриевский, Троепольский и другие. {М. П. Логинов, Новиков и московские мартинисты, М., 1867, с. 94 и сл.} В 1775 году Майков уже занимал пост великого провинциального секретаря Великой провинциальной ложи, руководимой И. П. Елагиным.

   Начальник Майкова З. Г. Чернышев в сентябре 1773 года был назначен президентом Военной коллегии и получил звание генерал-фельдмаршала, но уже в следующем году вышел в отставку. Дело в том, что вице-президентом коллегии Екатерина поставила Г. А. Потемкина, к нему перешла полнота власти, и Чернышев не желал стать простым исполнителем его воли. Вслед за ним в 1775 году ушел со службы и возвратился в Москву Майков.

   Масонская ложа, во главе которой стоял кн. H. H. Трубецкой, приняла Майкова в свои члены. Как можно судить по творчеству поэта, масонство для него было средством поиска духовного совершенствования, улучшения человеческой природы, средством помогать ближнему, направляя его на пути добродетели. Он сотрудничает в журнале Н. И. Новикова "Утренний свет", печатая на его страницах оды "Счастие" и "Ищущим премудрости" (1778), обращается к "чадам утреннего света" с предложением искать "вышних тайн", не боясь лжи, которую сплетают против высоких душ "злоречивые зоилы".

   В 1777 году Майков в чине бригадира был принят на службу в Мастерскую и Оружейную контору, в чьем ведении состояли царские драгоценности и убранство кремлевских зданий. Но уйти от Потемкина в пору его могущества было трудно, он занимал множество должностей, и среди них - должность Верховного начальника Оружейной конторы. После него Майков был вторым по старшинству служащим конторы и выполнял обязанности его распорядителя. Другое дело, что обязанности эти могли не считаться затруднительными, однако служба вовсе не была для Майкова синекурой.

   В Петербурге не забыли прямого и честного Майкова. В начале 1778 года его вызвали в столицу, чтобы предложить должность герольдмейстера - начальника конторы, ведавшей дворянскими кадрами, испытаниями молодых дворян, назначением их на службу и дворянским родословием. Майков дал согласие, вернулся в Москву для улаживания своих дел - и скоропостижно скончался 17 июня 1778 года. Похоронили его в Донском монастыре.

  

  

   Как поэт впервые Майков выступил в журнале "Полезное увеселение", в январском номере 1762 года он поместил эклогу "Цитемель" и эпиграмму. На воцарение Екатерины II поэт откликнулся не сразу, и лишь ко дню тезоименитства императрицы 24 ноября выпустил отдельным изданием свое первое торжественное стихотворение.

   Майков писал оду после выхода в свет "обстоятельного манифеста", в котором Екатерина подробно изложила причины, побудившие ее захватить трон, и преподала официальную оценку события, и позже ломоносовской оды, опиравшейся на этот манифест. Таким образом, для оды Майков имел признанные литературные источники и воспользовался ими, не стремясь разнообразить трактовку известных вещей.

   В согласии с манифестом Майков изображает дело так, будто Екатерина снизошла к мольбам своих подданных, и что Петр I, возникший перед стенящим народом "из земных недр", присоветовал возвести Екатерину на престол - "моя в ней мудрость обитает!". Она якобы "стократно паки отрекалась" от венца, хоть была гонима своим мужем, но потом все же согласилась и бескровно отобрала престол у Петра III. Легко увидеть, что 10-я и 11-я строфы оды соответствуют словам манифеста о том, как бывший император "паче и паче старался умножить оскорбление развращением всего того, что великий в свете монарх... Петр Великий, нам вселюбезнейший дед, в России установил, и к чему он достиг неусыпным трудом тридцатилетнего своего царствования". Строфы 13 и 14 возникли из текста: "Трудно нам было напоследок не смутиться духом, видя отечество погибающее и себя самих с любезнейшим нашим сыном и природным нашим наследником престола российского в гонении..." и т. д.

   Майков добросовестно излагал тезисы манифеста, оперяя их рифмами и с несомненной искренностью рассыпая хвалы Екатерине,- после придурковатого Петра III в самом деле стало как будто полегче. А литературным образцом для поэта в первом его значительном выступлении послужила ода Ломоносова на восшествие Екатерины II на российский престол 28 июня 1762 года.

   Ломоносовское стихотворение пришлось не по вкусу императрице. Поэт очень резко судил немцев, захвативших видные должности в государстве и не заботившихся о благе страны. Он разъяснял иностранным державам, что Россия не потерпит насилия над собою, и сурово предупредил новую императрицу:

  

   Услышьте, судии земные

   И все державные главы:

   Законы нарушать святые

   От буйности блюдитесь вы. ¹

  

   ¹ М. В. Ломоносов, Полное собрание сочинений, т. 8, М. - Л., 1958, с. 778. В дальнейшем цитируется с указанием в тексте тома и страницы.

  

   Эти и последующие строки оды были прямым требованием охранять интересы отечества, заботиться о состоянии народа, строго соблюдать законы и помнить, что государь должен показывать пример уважения к ним.

   Как известно, Екатерина, после прочтения этих непрошеных советов, наказала их автора - обошла при раздаче наград, поощрила врагов Ломоносова - Теплова и Тауберта, а через несколько месяцев подписала указ о "вечной отставке" великого ученого и поэта.

   Майков, сочиняя свою оду под влиянием ломоносовских стихов, избегает их резкости и остается в официальных пределах. Ничего не говорит он о немецком засилье, помня, что государыня-то была из немок, и ничего не советует, приговаривая только:

  

   Владей, владей счастливо нами

   И купно нашими сердцами...

   Достойно села ты на трон,

   Достойно скипетр приняла и т. д.

  

   При этом Майков повторяет сюжетную схему оды Ломоносова - у него также появляется Петр I, произносящий речь в пользу новой императрицы, - и заимствует поэтические формулы. Например, Ломоносов пишет от лица Петра:

  

   На то ль чтоб все труды несчетны...

   На то ль воздвиг я град священный, -

  

   чтоб эти труды были расхищены и погублены нерадивым преемником? Эти риторические вопросы Майков передает России, которая у него обращается с жалобой ко гробу Петра:

  

   К тому ль ты расширял границы

   Во мне и бунты усмирял...

   К тому ль себя ты беспокоил,

   Когда ты флот и грады строил,

   К тому ль науки насаждал?..

  

   Он подходит к Ломоносову и ближе. У того сказано:

  

   Слыхал ли кто из в свет рожденных,

   Чтоб торжествующий народ

   Предался в руки побежденных? -

   О, стыд, о, странный оборот!

   (VIII, 774)

  

   Майков перефразирует:

  

   Преславные делами россы,

   По тьме преславнейших побед,

   Безгласны в оном оставались

   И побежденным предавались

   В неволю вечную. О срам...

  

   В "Оде на новый 1763 год" Майков совершает краткий обзор русской истории, подобно тому как это делал Ломоносов в оде 1761 года. Он вспоминает Бориса Годунова, Михаила и Алексея Романовых, Петра I, которого особенно хвалит, и Елизавету, для того чтобы отметить возвращение с новой императрицей Екатериной славных починов петровского царствования.

   По существу, это было лучшее из того, что мог и хотел сказать о ней Майков. Для него, как и для Ломоносова, Петр I был образцом просвещенного монарха, и сравнением с ним измерялись достоинства других владетелей. В "Оде на случай избрания депутатов 1767 года" Майков напоминает о том, что Екатерина в преображенском мундире, ведя за собой гвардию, отправилась свергать своего мужа, и рисует ее на коне, с мечом в руках:

  

   Гордяся, конь, как вихрь, крутится,

   От ног его песок мутится,

   Восходит кверху пыль столпом.

   Таков был Петр велик во славе,

   Когда на брани при Полтаве

   Бросал на дерзких шведов гром.

  

   Дальше говорится о флоте - и снова Петр приходит на память поэту.

   Про будущую Комиссию в этой оде сказано весьма немного - лишь то, что "закон, изображенный ясно", прекратит происки зловредных ябедников и что "судьи возмогут без препоны святую истину хранить", так как смысл законов станет очевидным для всех. В оде нет политических оценок и выводов, составлявших характернейшую черту ломоносовских од. Майков пишет парадные стихи, не вдумываясь глубоко в смысл описываемого события, и нельзя не видеть, что он оставляет в стороне многие возможности созданного Ломоносовым жанра.

   "Стихи на возвратное прибытие" Екатерины II из Казани в Москву в 1767 году утверждают тот же излюбленный тезис:

  

   Что было здесь Петром Великим насажденно,

   Тобой взращенное уже то видим мы.

  

   Ограничившись этим, Майков главной темой стихотворения делает заботу императрицы о детях и юношестве. Он восхищенно изображает блестящее будущее приемышей Воспитательного дома - благотворительного заведения, незадолго перед тем открытого. Младенцы с годами войдут в юношеский возраст и вознаградят государыню.

  

   В твое владычество богатство принесут,

   Индию съединят с Российскою страною

   И Хину во твое подданство приведут.

  

   Питомцы Воспитательного дома, однако, не оправдали торгово-завоевательных пожеланий Майкова, которому в порыве поэтической фантазии представилось, что в этом учреждении "всех енаралами делают", как сто лет спустя ехидно заметила щедринская Улитушка, получив от Порфирия Головлева поручение свезти прижитого им ребенка в Москву на воспитание.

   Заметим попутно, что и в других своих одах Майков нередко черпает у Ломоносова риторические фигуры и образы. Так, в "Оде победоносному российскому оружию" есть строки:

  

   Какая буря наступает

   И тмит всходяща солнца луч?

   Какая молния блистает

   И с серою надменных туч?

   В оде на взятие Бендер читаем:

   Но кая радость дух объемлет,

   Какой я вижу ясный свет,

   Какому гласу слух мой внемлет?

  

   Эти вопросы уже задавал себе Ломоносов в оде 1742 года:

  

   Какой приятный зефир веет

   И нову силу в чувства льет?

   Какая красота яснеет?

   Что всех умы к себе влечет?

   (VIII, 82)

  

   И в оде 1756 года:

  

   Какую радость ощущаю?

   Куда я нынче восхищен?

   (VIII, 399)

  

   Ломоносов пишет: "Заря багряною рукою" (VIII, 215); "И се уже рукой багряной Врата отверзла в мир заря" (VIII, 138) - Майков берет у него эпитет: "Там, где зари багряной персты" (Ода на взятие Бендер). И даже весьма рискованные "бурные ноги", отмеченные Ломоносовым у лошади, на которую садилась императрица Елизавета, -

  

   И топчет бурными ногами,

   Прекрасной всадницей гордясь, -

   (VIII, 394)

  

   эти ноги, с яростью опротестованные Сумароковым, находят место в стихах Майкова, правда перенесенные в разряд явлений космических:

  

   И кони бурными ногами

   Несут небесными полями

   Планет прекрасного царя.

   (Ода на новый 1763 год)

  

   Майков и не скрывает своей близости к торжественной лирике Ломоносова. В оде 1768 года, написанной по поводу праздника восшествия на престол Екатерины II, он, говоря о том, что желает "песни петь священны", спрашивает, кто поможет ему, направит мысли, даст богатство речей? И просит Ломоносова настроить его "слабую лиру",

  

   Дабы я мог пространну миру

   Твоим восторгом возгреметь.

  

   Называя Ломоносова несравненным, преславным певцом россов, обладающим слогом отменной красоты, сочинявшим песни огромные и стройные, Майков говорит о том, что подражает ему, возжженный его пламенем.

   Ценя Ломоносова как великого поэта, Майков с уважением указывал на его научные заслуги, и об этом следует упомянуть, потому что далеко не все современники понимали значение Ломоносова-ученого. Надпись к изображению Ломоносова, напечатанную в журнале "Санктпетербургские ученые ведомости" (1777), Майков начинает именно с оценки его научной деятельности:

  

   Сей муж в себе явил российскому народу,

   Как можно съединять с наукою природу...

   ...Натуры ль открывал нам храм приятным словом,

   Казался важным быть и в сем убранстве новом.

  

   И лишь в последней строке он перечисляет уже ставшие обязательными титулы Ломоносова, по обычаю времени составленные из имен великих писателей древности, - "Он был наш Цицерон, Виргилий и Пиндар".

   Ломоносов был учителем Майкова и в переложении псалмов, хотя выбирали они разные произведения: Ломоносов - 1, 14, 26, 34, 70, 103, 143, 145 псалмы; Майков -1, 12, 41, 71, 89, 111, 136. Совпали они только в первом псалме.

   Для Майкова, как и для Ломоносова, библейские тексты были способом выразить собственные чувства и переживания, поскольку строгие нормативы поэтики классицизма других способов для этой цели не предоставляли. При этом главный мотив псалмов, отобранных Майковым, - не борьба с врагами, как у мужественного Ломоносова, но выражение надежды, связанной с упованием на бога.

   В переложении 81-го псалма, относящемся уже к 1773 году, Майков совпал с Державиным, который семью годами позднее напечатал в "Санктпетербургском вестнике" свои стихи "Властителям и судиям" (1780, ноябрь). Переложенный Державиным 81-й псалом прозвучал грозным обличением российских властителей и судей и подвергся цензурным преследованиям. А через пятнадцать лет, в 1795 году, после того как во Франции был казнен Людовик XVI, Екатерина увидела в державинском тексте 81-го псалма "якобинство", и поэту, если бы он не сумел оправдаться, предстоял допрос у секретаря тайной канцелярии Шешковского. В глазах читателя, стало быть, стихотворение имело самый радикальный характер. Державин восклицал, обращаясь к сильным мира сего:

  

   Цари! Я мнил, вы боги властны,

   Никто над вами не судья,

   Но вы, как я подобно, страстны,

   И так же смертны, как и я.

  

   Майков справился с переложением не столь успешно: он расширил текст псалма по сравнению с оригиналом, у него обличения лишены конкретности, не звучат злободневно и остро.

   Подражания литературной манере Ломоносова нисколько не исключали того обстоятельства, что Майкову, как писателю и дворянину, был гораздо ближе Сумароков. Политические взгляды их совпадали. Майков, будучи верным слугой монархии, осуждал тиранию и возлагал надежды на просвещение дворянства. Он признавал крепостное право законным, но возражал против злоупотреблений им. Судьба крестьян - постоянный труд на господ, однако это люди, их нельзя равнять с рабочей скотиной. Восстание народа, поднятое Пугачевым, явилось для Майкова столь грозной неожиданностью, что он не сумел никак откликнуться на него в своих произведениях, но зато после крестьянской войны решительно повернулся к религии и совсем оставил сатиру.

   Что же касается поэзии, то образцы политической лирики, созданные Ломоносовым, были так величественны, что не следовать им для поэтов до-державинских лет было попросту невозможно. Сам Сумароков не избежал в одах его могучего влияния, однако никогда не признался бы в этом. Майков же, подражая Ломоносову почти неприкрыто, продолжал считать себя литературным союзником Сумарокова. В оде "О вкусе" Майков изложил требования к литературному слогу и, шире, к поэзии, которым следовал его старший собрат:

  

   Не пышность - во стихах приятство;

   Приятство в оных - чистота,

   Не гром, но разума богатство

   И важны речи - красота.

   Слог должен быть и чист, и ясен:

   Сей вкус с природою согласен.

  

   Сумароков ответил Майкову стихами, - оба послания появились в майской книжке "Собрания разных сочинений и новостей" 1776 года, - в которых повторил свои наставления:

  

   Витийство лишнее - природе злейший враг;

   Брегися, сколько можно,

   Ты, Майков, оного; витийствуй осторожно, -

   и ободрительно добавил:

   Тебе на верх горы один остался шаг...

  

   Разумеется, Сумароков видел себя на парнасской вершине и думал, что Майков только совершает свое восхождение. Задерживает его в пути "витийство", то есть манера выражаться напыщенно, метафорически, кудревато, громоздким и темным слогом, длинными периодами, приличными ораторской речи. Другими словами, Сумароков находил недостатки Майкова в том, что он в своих одах следовал образцам Ломоносова, "витийствовал" неосторожно, был излишне громок и чужд простоты. Сравнение, приведенное Сумароковым в конце "Ответа на оду", ясно показывает, кто выставляется в качестве дурного примера, - ведь в "надутости" слога он обычно обвинял Ломоносова:

  

   Когда булавочка в пузырь надутый резнет,

   Вся пышность пузыря в единый миг исчезнет,

   Весь воздух выйдет вон из пузыря до дна,

   И только кожица останется одна.

  

   Полностью принимая в теоретическом плане литературную программу Сумарокова, Майков особенно высоко - впрочем, вместе со своими современниками - оценивает его драматическое творчество:

  

   Друг Талии и Мельпомены,

   Театра русского отец,

   Изобличитель злых пороков,

   Расин полночный, Сумароков, -

  

   аттестует он своего руководителя в "Оде о вкусе".

   При столь уважительном отношении к Сумарокову трудно вообразить, что Майков мог с ним полемизировать. Между тем именно такую позицию приписывает поэту M. M. Гуревич, опубликовавший в третьем сборнике "XVIII век" печатное возражение на статью Сумарокова "Господину Пассеку: вот наш бывший разговор...", которое он предлагает "смело считать" принадлежащим Василию Майкову. Доказательством призван служить тот факт, что возражение неизвестного лица заканчивается басней Майкова "Лисица и бобер", имеющей разночтения с редакцией 1767 года. {М. М. Гуревич, Неизвестное произведение Василия Майкова. - "XVIII век", сб. 3, М. - Л., 1958, с. 474.} Печатный листок подписан инициалами NN.

   Сумароков в статье "Господину Пассеку..." утверждает, что человек есть четвероногое животное, и силу свою приобрел оттого, что встал на путь общежития, а по существу не отличается от прочих, разумом одаренных, тварей. {А. П. Сумароков, Полное собрание всех сочинений, т. 9, М., 1787, с. 335 и сл.} Автор возражения, "не касаяся сего столь славного писателя ни слога, ни мыслей", отвечает, что человек выше всех животных богатством своего природного разума. "Вот, государь мой, - кончает он свое письмо, - мое мнение, с которым можно жить приятнее и веселее. В дополнение же сего вам прилагаю здесь следующую басенку", - и печатает басню Майкова "Лисица и бобер".

   Текст этой басни несколько отличается от помещенного в томике "Нравоучительных басен": вместо "бобр" трижды поставлено "бобер" ("Лису Бобер спросил" вместо "Лисицу бобр спросил" и др.), кое-где произведена замена отдельных слов. Впечатление такое, что некто по памяти записал басню, ставя взамен забытых подходящие по смыслу и размеру слова. О "новой редакции" тут говорить не приходится, кроме двух заключительных строк. В "Нравоучительных баснях" они гласят:

  

   Читатели, и вы, мню, скажете здесь то же,

   Что качество души телесных сил дороже