Михайловский Николай Константинович - Б. Аверин. Социологическая критика H. К. Михайловского - Книги

Б. Аверин

Социологическая критика H. К. Михайловского

Н. Михайловский. Литературная критика.

Статьи о русской литературе XIX - начала XX века.

Л., "Художественная литература", 1989

Составление, вступительная статья и комментарии Б. Аверина

OCR Бычков М. Н.

Широкую известность Н. К. Михайловский приобрел в конце 60-х годов прошлого века, когда он вошел в редакцию "Отечественных записок" и опубликовал в этом журнале свои первые крупные работы. Один из руководителей журнала, видный публицист Г. З. Елисеев, в письме 1869 года к Некрасову проницательно заметил: "Михайловский, как видно по последним статьям его, оказывается даровитейшей личностью, и может быть даже надеждою литературы в будущем" {Лит. наследство. М., 1947. Т. 51-52. С. 250.}.

В том же году Некрасов, почти никогда не ошибавшийся в оценке начинающих писателей, так характеризовал Михайловского: "...теперь ясно, что это самый даровитый человек из новых, и ему, без сомнения, предстоит хорошая будущность. Кроме несомненной талантливости, он человек со сведениями, очень энергичен и работящ" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч.: В 12 т. М., 1952. Т. 11. С. 147.}.

Позднее, в 1873 году, Достоевский, познакомившись с далеко не хвалебными отзывами Михайловского о его произведениях, писал, что они "поразили его внимание" и он "всею душою убежден, что это один из самых искренних публицистов, какие только могут быть в Петербурге" {Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч : В 30 т. Л., 1980. Т. 21. С. 156-157.}.

Отнюдь не склонный к сентиментальным излияниям M. E. Салтыков-Щедрин в 1885 году признавался в письме к Михайловскому, что он был для него "одним из симпатичнейших и любимейших людей..." {Салтыков-Щедрин M. E. Полн. собр. соч.: В 20 т. Л., 1977. Т. 20. С. 156-157.}

Салтыков-Щедрин, Некрасов, Елисеев - это люди, близко знавшие Михайловского и в значительной степени - его единомышленники. Но вот наступает XX век. Русское общество готовится отметить сорокалетний юбилей литературной деятельности Михайловского.

К этому времени многое в идеологии и практике "шестидесятников" и пришедших им на смену народников 70-80-х годов кажется наивным и устаревшим. И если в течение более трех десятилетий интеллигенция читала и перечитывала, изучала и комментировала его произведения или просто "шла за Михайловским", то теперь ему все чаще приходится читать и слышать критические замечания в свой адрес. "Дети", как это им и положено, начинают пересматривать взгляды своих "отцов" и весьма часто находят в них действительно слабые места, пробелы и крайности. Не избежал этой переоценки и Михайловский. Особенно задевали его сторонники почти всех направлений русского марксизма, хотя популярности Маркса в России, вольно или невольно, он способствовал сам.

Еще в 1872 году Михайловский в рецензии "По поводу русского издания книги Карла Маркса" приветствовал выход первого тома "Капитала". В 1877 году в статье "Карл Маркс перед судом Г. Ю. Жуковского", на которую Маркс откликнулся письмом в редакцию "Отечественных записок", Михайловский писал, что немецкий ученый обладает "редкой логической силой и громадной эрудицией, признаваемой даже решительными его противниками", добавляя, впрочем, что эти качества "могут побудить к принятию без критики и таких его положений, перед которыми отнюдь не полагается отворять настежь ворота" {Михайловский Н. К. Полн. собр. соч.: В 10 т. СПб., 1909. Т. IV. С. 167. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.}.

Сам Михайловский остро чувствовал, что времена изменились и появилось новое поколение русской интеллигенции. Вечная проблема "отцов и детей" становится для него одной из главных и иногда даже выносится в заглавие работ. К чести Михайловского, естественное неприятие во многом чуждой ему новой идеологии и литературы не помешало ему увидеть несомненную талантливость таких писателей, как Чехов, Горький, Леонид Андреев, Мережковский.

Явное стремление Михайловского понять литературу рубежа веков вызывало у ее представителей искреннее уважение, и, в отличие от ряда народнических критиков, он продолжает играть видную роль в новых исторических условиях. Об этом свидетельствуют высокие оценки Михайловского писателями конца XIX - начала XX века, чьи первые произведения он иногда оценивал излишне сурово.

Так, Чехов, в ответ на предложение революционера и поэта П. Ф. Якубовича принять участие в сборнике в честь сорокалетия литературной деятельности Михайловского, писал: "Я глубоко уважаю Н. К. Михайловского с тех пор, как знаю его, и очень многим обязан ему... Мне кажется, что Н[иколай] К[онстантинович] слишком большой и слишком заметный человек, чтобы празднование его 40-летнего юбилея можно было ограничить изданием сборника... Если бы от меня зависело, то я объявил бы конкурс на книгу о деятельности Н[иколая] К[онстантиновича], очень хорошую и нужную книгу, которую издал бы не спеша, с толком, издал бы указатель статей его и о нем, выпустил бы прекрасный портрет его..." {Чехов А. П. Полн. собр. соч.: В 30 т. Письма. М., 1980. Т. 9. С. 88-89.}.

После того как в 1901 году вышла статья Михайловского о первом сборнике рассказов Л. Андреева, начинающий автор в письме к критику называет его своим учителем и пишет: "Как и все поколение, к которому я принадлежу, я учился мыслить "по Михайловскому", и с этим именем у меня связывается так много хорошего, светлого и честного. Я не могу подумать о начале своей сознательной жизни без того, чтобы тотчас же не вспомнить Вас. Вы были одним из самых дорогих моих учителей, указавших мне настоящую дорогу, и Ваше одобрение бесконечно дорого мне" {Лит. архив. М.; Л., 1960. Кн. 5. С. 51.}.

Эти отзывы подтверждают необычность литературной судьбы Михайловского. Его идеи, суждения и оценки были живыми и действенными на протяжении долгого исторического периода, несмотря на резкие изменения, происходившие в культуре, философии и литературе. Секрет редкого "литературного долголетия" Михайловского кроется не только в тонкости эстетического вкуса (иногда все-таки изменявшего ему) и особом изяществе стиля (к чему не особенно и стремился критик) и даже не в его гражданской стойкости и честности, никогда и ни у кого не вызывавших сомнений. Он объясняется глубиной и оригинальностью его мышления, о чем и свидетельствуют его литературно-критические статьи.

Николай Константинович Михайловский (1842-1904) родился в городе Мещовске Калужской губернии в дворянской семье. Матери он лишился в раннем детстве. Отец умер, когда ему было четырнадцать лет. После окончания гимназии в Костроме, родственники определили Михайловского в Петербургский институт корпуса горных инженеров. В своих воспоминаниях, которые до сих пор остаются почти единственным источником биографических сведений о молодом Михайловском, он отмечал, что почувствовал склонность к сочинительству с раннего детства. В гимназии и в институте он отличался сочинениями на заданные или им самим избранные темы. Тепло вспоминал Михайловский и о своих учителях русского языка, которые всегда с вниманием относились к самым зачаточным проблескам его литературного дарования.

Весной 1860 года, как с мягким юмором рассказывает сам Михайловский, он "с трепетным сердцем и маленькой рукописью в кармане пробирался на Петербургскую сторону в редакцию "Рассвета", "журнала для взрослых девиц", издававшегося артиллерийским офицером Кремлиным" {Михайловский Н. К. Литературные воспоминания и современная смута. СПб., 1905. Т. 1. С. 6.}.

В это время в журнале "Современник" появился отрывок из романа Гончарова "Обрыв", озаглавленный "Софья Николаевна Беловодова". "Маленькая рукопись" Михайловского и была статьей-рецензией на этот отрывок, где автор высказывал свой взгляд на остро стоявший тогда женский вопрос. Одновременно Михайловский задумал еще целый ряд статей о "женских фигурах, исторических, поэтических".

В том же юмористическом тоне Михайловский продолжает, что в это время он "женщин не только не знал, а почти что и не встречал. Оторванный волею судеб с 14 лет от всякой семейной обстановки, заключенный в четырех стенах закрытого заведения и долго не имея в Петербурге никаких знакомых, я только перед самым своим выходом из корпуса, можно сказать, увидел женщин. Отсюда следует заключить, что в статейку о "Софье Николаевне Беловодовой" едва ли вложено особенно глубокое понимание, хотя тогда я, разумеется, был совершенно иного мнения об этом своем первенце" {Там же. С. 7.}.

В этом эпизоде Михайловский видит две явные несообразности. Почему никому не известный артиллерийский офицер издает журнал "для взрослых девиц", а начинающий автор первую свою работу посвящает женскому вопросу? В общей форме ответ вполне очевиден - таково было "веяние времени". Но не менее важны для Михайловского и частности.

Автор был молод и, не будучи поэтом, вместо "голубоглазых идеалистических стихов" "к ней", писал статьи по "женскому вопросу". То есть здесь была естественность и особая искренность теоретизирования, характерная для многих "шестидесятников". Кроме того, возраст автора совпадал с "молодостью" эпохи, освобождающейся от многих мировоззренческих и социальных пут. И последнее, но очень существенное обстоятельство. По мнению Михайловского, есть сложные общественные проблемы, которые, тем не менее, легко формулируются в своих исходных пунктах. "К числу их,- подчеркивает критик,- принадлежит и так называемый женский вопрос. Основные его положения так просты и ясны, что им, собственно говоря, могут быть противопоставлены только лицемерие, предрассудки и насилие... Он не был, конечно, ни самым значительным, ни самым острым из множества возникших тогда общественных вопросов, но он был самым общедоступным. В сущности, он вовсе не так прост, как кажется или как казалось тогда, но его первые элементы поражают известным образом молодые умы и молодые или помолодевшие общества своею простотой и ясностью... Чтобы понять это и проникнуться этим, не требуется ни специальных знаний, ни житейской опытности, ни вообще какой-нибудь подготовленности. Достаточно логической способности и добрых чувств, которые могут быть и у артиллерийского офицера, и у полувзрослого горного кадета"{Михайловский Н. К. Литературные воспоминания и современная смута. Т. 1. С. 8.}.

Восемнадцатилетний автор этой статьи демонстрирует незаурядные способности публициста, и никто, прочтя это произведение, не мог бы назвать Михайловского юным и неопытным. Статья начинается с общего положения о неспособности "русского человека к продолжительному напряжению" физических и нравственных сил. По мнению Михайловского, который в этом случае следует за статьей Добролюбова "Что такое обломовщина?", "русский народ любит дать отдохнуть своим богатырским силам, продолжительное, а тем более постоянное напряжение чувств, ума, воли, силы физической для него непонятно", "да и вся-то святая Русь долго, долго была сонным царством" (X, 371). Но эта категоричная и однозначная оценка в дальнейшем подвергается сомнению: "Тем не менее человека, спящего всю жизнь, всю жизнь не напрягавшего своих сил, нам трудно себе представить" (X, 371). Уже в статье "Софья Николаевна Беловодова" проявилась та черта Михайловского-мыслителя, которая впоследствии станет определяющей его особенностью - стремление увидеть с нескольких, иногда прямо противоположных точек зрения предмет или явление, придав им тем самым действительную глубину и стереоскопичность. И отсюда главное достоинство его статей - отсутствие какого-либо догматизма.

Сам Михайловский считает, что истинно художественное произведение также должно соответствовать этому требованию. В конце статьи "Софья Николаевна Беловодова" есть наблюдение о том, что если раньше писатель изображал честного человека, то он "обыкновенно был честен во всю свою жизнь, это был абсолютно честный человек, воплощенная честность, а потому он и носил неизменно свою кличку". Его потому и привлекал Гончаров, что у него было "слишком много таланта и литературного такта, чтобы сделать такую грубую ошибку" (X, 379).

Вместе с тем Михайловский достаточно быстро понял всю наивность своей статьи, в которой он брался объяснить характер женщины, не будучи даже хорошо знакомым ни с одной из них. Этот первый юношеский опыт, осознанный много позже, научил Михайловского за внешним глубокомыслием и аргументированностью видеть отсутствие у автора того, что в дальнейшем будет названо "живой жизнью", часто не укладывающейся в рамки стройных логических схем и концепций. Все основные работы зрелого Михайловского - это результат долгого, внимательного и подробного изучения предмета. Они поражают действительной эрудицией, хотя Михайловский так и не получил диплома о высшем образовании.

Он вспоминает, что, еще учась в Петербургском институте корпуса горных инженеров и знакомясь с судебной реформой, он воображал себя выдающимся адвокатом, произносящим блестящие речи в качестве "защитника вдов и сирот". "А тут произошли еще школьные беспорядки,- продолжает Михайловский в своих воспоминаниях,- в результате которых мне было так настоятельно любезно предложено подать прошение об увольнении из корпуса, что я не мог отказаться" {Михайловский Н. К. Литературные воспоминания и современная смута. Т. 1. С. 12.}. Иногда его упрекали в том, что он нигде не кончил курса и не имеет диплома. На это Михайловский отвечал достаточно убедительно: "Надо заметить, что в мое время горный корпус состоял из пяти приготовительных и трех специальных классов. Я вышел из корпуса, сдав экзамен в 3-й специальный, то есть последний класс. Поэтому в выданном мне аттестате значатся успехи в таких науках, каких господа, дразнящие меня неокончанием курса, может быть даже и не слыхивали! Разумеется, я все эти специальные знания давно растерял... а то, что и в этих случаях может дать систематическое школьное обучение - известную умственную дисциплину,- я получил" {}.Там же. С. 13.

После исключения из института, Михайловский уезжает в провинцию к родным, мечтая в дальнейшем поступить на юридический факультет Петербургского университета. Вернувшись в Петербург, он посещает лекции на юридическом факультете, но затем мечта об адвокатуре постепенно перестает увлекать его, и Михайловский осознает себя литератором.

Еще мечтая о карьере адвоката, он прочел много юридической литературы, благодаря которой впервые познакомился с философией Гегеля, а затем своеобразной ее интерпретацией у Прудона. Если добавить к этому имена Белинского, Добролюбова и Писарева, то таков был первоначальный научный и мировоззренческий багаж Михайловского.

В 1865 году он встречается с братом известного поэта, переводчика и редактора "Искры" В. С. Курочкина Николаем Степановичем Курочкиным, которого Михайловский называл своим литературным "крестным отцом". Курочкин предлагает Михайловскому стать сотрудником библиографического журнала "Книжный вестник". В этом малозаметном журнале работал также и Николай Дмитриевич Ножин. Он успел опубликовать в "Бюллетене" Петербургской Академии наук часть своего исследования по биологии мелких морских животных, а в "Книжном вестнике" статью о теории Дарвина. Умер он, когда ему было двадцать пять лет {Подробнее о Н. Д. Ножине см. : Рудницкая Е. Л. Шестидесятник Николай Ножин. М., 1975.}. О Ножине Михайловский писал, что это был человек "брызжущего ума, сверкающей фантазии, огромных способностей к труду и обширных знаний (по биологии)" {Михайловский Н. К. Литературные воспоминания и современная смута. Т. 1. С. 17.}. Под влиянием Ножина, который был сторонником дарвинизма в биологии и противником его в социологии, Михайловский много занимался той и другой наукой. В его сознании начал складываться план большого социологического исследования, получившего впоследствии название "Что такое прогресс?". Будучи опубликовано в 1869 году, оно сделало его автора всероссийски знаменитым. Пока же Михайловский пишет для "Книжного вестника" целый ряд статей библиографического характера. Но журнал просуществовал недолго. После его закрытия в 1867 году Михайловский в течение нескольких лет бедствует, изредка печатается в журнале "Неделя", газете "Гласный суд", альманахе "Невский сборник".

Затем в 1868 году в петербургской журналистике начинается период некоторого оживления. Некрасов берет в аренду журнал "Отечественные записки", и Н. С. Курочкин, заведовавший в этом журнале библиографическим отделом, приглашает Михайловского принять в нем участие. Казалось бы, Михайловский должен был с радостью согласиться, но он долго не решался сделать это. После покушения Каракозова Некрасов, с целью спасти от закрытия издававшийся им журнал "Современник", написал приветственное стихотворение председателю верховной следственной комиссии по делу Каракозова и усмирителю польского восстания Муравьеву. О своих сомнениях Михайловский писал так: "Для нас, молодых читателей и почитателей, уже смерть Добролюбова и удаление Чернышевского произвели непоправимый изъян в физиономии "Современника"... Охлаждение к "Современнику" вообще осложнилось еще слухами о неблаговидном поведении Некрасова в трудное время 1866 года... Мне, горячему почитателю поэта, самому случалось слышать злорадные возгласы: "Ну, что ваш Некрасов? Хорош!?"... Оскорбление, нанесенное моей юной душе Некрасовым, было слишком велико, и немудрено, что я упираюсь идти в "Отечественные записки"{Михайловский Н. К. Литературные воспоминания и современная смута. Т. 1. С. 46-48.}. Тем не менее Михайловский в конце концов соглашается с предложением Н. С. Курочкина и получает лестное приглашение прочесть начало своего романа "Борьба" в присутствии всей редакции журнала "Отечественные записки". Так Михайловский впервые знакомится с Некрасовым, Салтыковым-Щедриным, Слепцовым и Елисеевым. Роман "Борьба" был встречен редакцией благосклонно, что делало честь начинающему автору, но сам автор при первом чтении убедился, что беллетристика - не его область. Роман остался неопубликованным. Это был момент окончательного самоопределения.

И еще один очень важный вывод сделал для себя Михайловский после встречи с редакцией "Отечественных записок". Он почувствовал, что Некрасов, Салтыков и Елисеев были опытными и горячо преданными своему делу журналистами, почувствовал самое главное: что "от этих людей и от руководимого ими дела веяло спокойною, сознающею себя силою". Признавая крупный талант Салтыкова и Некрасова, Михайловский понимал, что их личные способности "удваивались тем историческим путем, на котором они стояли"{Там же. С. 55.}. И, начиная с 1869 года вплоть до закрытия журнала, Михайловский становится одним из самых ярких сотрудников "Отечественных записок". Быстро пришедшая к нему известность - а в 80-е годы Михайловского называли властителем дум молодежи и популярнейшим мыслителем своего времени - во многом и объяснялась, и укреплялась верно выбранной исторической позицией. Популярность Михайловского имела много оснований.

Он быстро заявил о себе как о мыслителе, работающем в той области знаний, в которой у него, по существу, не было предшественников. Эта область - социология, опирающаяся на естественные науки и на дарвинизм. Огромная эрудиция Михайловского позволила ему одному из первых в русской литературе и публицистике критически осмыслить труды таких общеевропейских авторитетов, как Конт, Спенсер, Дарвин, Милль. Кроме того, Михайловский умел сочетать самые высокие теоретические проблемы с конкретными фактами русской и зарубежной культуры, литературы и политики. Бесспорно, привлекала современников и его традиционная для русского интеллигента антиправительственная позиция.

Особенно популярны статьи Михайловского были среди молодежи. Так, например, В. Г. Короленко, в юности захваченный еще не ясными ему народническими настроениями, вспоминал впоследствии: "Я уже года четыре интересовался статьями Михайловского и любил их. Еще студентом петровской академии я прочел одну из них и сразу был захвачен: то настроение, романтическое, смутное, которое бродило среди молодежи и звало наше поколение к народу,- находило здесь глубокое реально-научное обоснование, и то обстоятельство, что Михайловский перемешивал изложение своей теории с постоянными экскурсами публициста в самую злободневную современность, придавало его статьям интерес особенно захватывающий" {Короленко В. Г. Полн. собр. соч.: В 9 т. СПб., 1914. Т. 2. С. 283.}.

Короленко точно характеризует одну из самых привлекательных способностей стиля Михайловского, а именно: сочетание элементов высокой научности с самой злободневной публицистикой. Эта черта его стиля была для современников в новинку, так как традиционно демократическая мысль пользовалась особым, эзоповым языком. Михайловский же старался композиционно соединить теоретическое обобщение и публицистическую характеристику действительности так, что читатель без труда мог самостоятельно связать теорию с реальностью и сделать необходимые автору выводы.

И для того, чтобы понять Михайловского-критика, необходимо осмыслить общетеоретические взгляды Михайловского-философа и социолога, потому что и литературные факты, и явления социальной действительности Михайловский использовал как иллюстрацию своих философско-социологических концепций.

* * *

Основные идеи Михайловского первоначально были сформулированы им в двух работах: "Что такое прогресс?" и "Борьба за индивидуальность", которые и определили всю последующую тематику его статей. В них Михайловский ставит два главных, тесно связанных для него вопроса - о сущности прогресса и о том, способствует или препятствует прогресс общества и государства развитию личности человека. Своими статьями Н. К. Михайловский вступает в борьбу со стереотипами мышления и начинает ее с потрясения основ. В основе мышления лежит слово. Слово имеет огромную силу, и чаще именно оно владеет человеком, а не человек им. "Много есть таких слов, священных для одних и ненавистных для других, нелегко поддающихся власти человека",- справедливо считает Михайловский. Среди них на первом месте стоят такие, как "прогресс", "культура", "цивилизация", "личность", "патриотизм", "отечество", "свобода".

По Михайловскому, существует определенный закон в истории слова. Он состоит в том, что есть постоянное несоответствие между понятием и тем словом, которым оно выражается: "К известному понятию приросло известное слово. Понятие расширяется, расслаивается, сдвигается сообразно историческому ходу отношений человека к соответствующему ряду фактов, а слово стоит себе, как скала незыблемая. Таким путем слово весьма часто не только утрачивает первоначальное значение, но получает два или несколько различных значений или даже лишается всякого значения. Язык человека поневоле становится врагом его, обманывая его на каждом шагу, не поддаваясь его усилиям восстановить равновесие между состоянием его сознания и известным сочетанием звуков" (I, 756). Однако чаще всего даже сама попытка анализировать такие "святые" слова, как "личность", "прогресс", "свобода", соотносить их с соответствующим рядом новых фактов кажется человеку кощунственной попыткой разрушения идеалов. "Надо перестать мыслить словами",- парадоксально утверждает Михайловский, потому что изменившемуся понятию по-прежнему соответствует крепко сросшееся с его предыдущим значением слово. Слово - это божественный дар и одновременно исконный враг человека - такова одна из "двойных формул" Михайловского.

В самом себе это противоречие между словом и понятием Михайловский осознал очень рано. Так, он вспоминает, что в юности прочитал труд Дарвина о происхождении видов и был потрясен глубиной логики и силой мышления английского ученого. Такие высокие слова, как "наука", "прогресс", "естественный ход развития", находили в этом труде свое окончательное утверждение и требовали распространения законов Дарвина на систему человеческих отношений, что и делали многие современники Михайловского, принимавшие выводы естественных наук за окончательные истины и частично по этой причине получившие впоследствии название "нигилистов".

Одновременно с трудами Дарвина Михайловский прочел книгу французского ученого, историка и публициста Ж. Мишле (1798-1874) "Любовь". Бессильная риторика, высокие, но пустые слова, отсутствие логики - таково главное его впечатление об исследовании Мишле. И вместе с тем, вспоминает Михайловский, все его существо было на стороне Мишле и восставало против, казалось бы вполне естественного, перенесения научных истин Дарвина на человеческое общество: "И от этого сопоставления становилось на душе еще тяжелее: на одной стороне, на той, на которой лежит душа,- бессилие мысли и паточная риторика, а на противоположной - всепокоряющая сила знания и логики" (IV, 64). Поиски способов преодоления этого противоречия во многом определили все дальнейшее развитие Михайловского - мыслителя, критика и публициста.

Своему методу Михайловский, следуя за выдающимся русским общественным деятелем и мыслителем П. Л. Лавровым, дает странное, парадоксальное определение - "субъективный метод в социологии". Разве может быть научный метод - субъективным? Так уже в самом определении метода Михайловский начинает борьбу со словами, пытаясь наполнить их новым содержанием, преодолевая инертность и трафаретность мышления.

Метод в общественных науках, подчеркивает Н. К. Михайловский, всегда субъективен, только чтобы понять это, нужно отбросить привычные значения слов: субъективный - значит ошибочный, неверный, "плохой", а объективный - значит научный, правильный, "хороший". Ученый-социолог должен осознать в себе неизбежную субъективность, то есть тот самый глубокий слой личности, который определяет мечты и идеалы, часто оформляясь в далеко не адекватных, а иногда и прямо противоречащих им по смыслу словах и выражениях. Это осознание аналогично тому противопоставлению, которое почувствовал в себе Михайловский, прочтя одновременно Дарвина и Мишле.

Одна из основ гносеологии Михайловского определяется неоднозначно им трактуемым понятием "предвзятого мнения". Человеческое сознание, по мнению Михайловского, зависит от унаследованного, личного и сочувственного опыта. Унаследованный опыт - это культура, обычаи, сложившаяся традиционная идеология. И поэтому справедливо утверждение, что даже сознание новорожденного - это не tabula rasa, то есть не просто чистая доска, на которой затем будет записываться его личный опыт. Личный опыт - это сформировавшееся своеобразие индивидуальных переживаний и оценок, которые дополняют опыт унаследованный.

Сочувственный опыт (термин, который Михайловский заимствует у Спенсера) - есть способность человека выйти за пределы собственной личности, пережить жизнь другого, посмотреть на мир чужими глазами, отрешиться хотя бы на время от собственных взглядов, мнений, привычек. Унаследованный и личный опыт и составляют основу "предвзятого мнения", но это вовсе не означает, что такое мнение заведомо неверное. Михайловский считает "предвзятым" практически любое человеческое мнение, потому что оно так или иначе включает в себя личный и унаследованный опыт.

Каждое же непосредственное восприятие складывается из взаимодействия впечатления, получаемого от предмета в данную минуту, или перцепции, и сложившихся ранее впечатлений, или апперцепции.

Процесс их взаимодействия может приводить к двоякого рода результатам. С одной стороны, наследуемый опыт, культура, выраженная в слове, часто не позволяют человеку увидеть изменившийся мир. С другой стороны, сильные непосредственные впечатления от новых элементов действительности заставляют отрицать традиционные взгляды и сложившиеся мнения, закрывая при этом истины, которые они в себе несли. В первом случае апперцепция искажает и подавляет перцепцию, во втором - наоборот. И человек "вследствие этого видит то, чего на самом деле нет, не видит того, что встречается на каждом шагу, придает важное значение самым бедным доводам и не убеждается таблицей умножения". "Против этого рода опасностей,- подчеркивает Михайловский,- есть только одно средство: по возможности тщательно проверять свое эмпирическое содержание и отыскивать его источники. Если комбинация восприятий, ложащихся в основу предвзятого мнения, сознана и может быть формулирована, она обращается в теорию, допускающую критическое отношение к себе" (I, 133).

Проверка опытов, взглядов, понятий историей их возникновения вела Михайловского к мышлению "двойными формулами", не допускающими абсолютизации той или иной теории. Они позволяли ему увидеть, например, что прогресс общества влечет за собой регресс личности, высокая "степень" развития может сочетаться с низким его "типом", "правда-истина" должна быть уравновешена "правдой-справедливостью", "честь" и "совесть" имеют разную направленность, "десница" уживается с "шуйцей", а объективность - с субъективностью.

Если для Спенсера опыт служит критерием истины, для Михайловского опыт всегда результат сложного взаимодействия перцепции и апперцепции, и потому его данные далеко не всегда являются показателем истины. Поэтому Михайловский противопоставляет внешне объективному методу Спенсера собственный "субъективный метод", в основе которого лежит попытка осознать и сформулировать те идеалы, которые неминуемо определяют "предвзятое мнение".

В исторических и социологических сочинениях, по Михайловскому, самое главное - это критерий, с которым подходит исследователь к действительности, так как именно он и определяет выбор тех или иных фактов из огромного моря исторической и социальной жизни человечества. Таким критерием для исследователя является его идеал. С точки зрения своего идеала, ученый восхищается или негодует, проклинает или благословляет факты социальной и исторической действительности.

Социолог, по Михайловскому, не может не внести своих мнений и оценок в исследование, доказывая возможность осуществления собственного идеала. Но вот это последнее и важнейшее обстоятельство чаще всего им не осознается, "остается в скрытом состоянии". Истинный же социолог, считает Михайловский, должен начинать исследование "с некоторой утопии", а именно: сформулировать свой идеал, "то есть такое расположение реальных элементов, которое лучше, выше, желательнее, чем действительность", после чего "должен прямо сказать: желаю познавать отношения, существующие между обществом и его членами, но кроме познания я желаю еще осуществления таких-то и таких-то моих идеалов, посильное оправдание которых при сем прилагаю" (IV, 406).

Вместе с тем субъективность такого метода становится относительной, так как в само понятие опыта Михайловский включает и опыт сочувственный как возможность встать на точку зрения другого человека или социального слоя, тем самым как бы выйдя за пределы своего сознания, что усложняет и дополняет общепринятое понятие субъективности. Поэтому определение субъективного метода у Михайловского уточняется следующим образом: "субъективным методом называется такой способ удовлетворения познавательной потребности, когда наблюдатель ставит себя мысленно в положение наблюдаемого", и в этом случае "исследователь приближается к истине настолько, насколько он способен переживать чужую жизнь" (III, 400).

Именно с этого разграничения методов и начинаются размышления Михайловского о Л. Толстом в цикле "Записки профана". Одним из поводов обращения Михайловского к творчеству Толстого была его работа "Прогресс и определение образования". Подход Толстого к понятию прогресса был близок Михайловскому. Само слово "прогресс" традиционно воспринималось как нечто положительное, должное, необходимое. В одной из своих первых больших теоретических статей "Что такое прогресс?" Михайловский разрушает эту традиционно положительную оценку данного понятия, раскрывая, как по-разному оно входит в различные предвзятые представления, и отказываясь от оценочного его понимания. В социальной сфере Михайловский выделяет как минимум два вида прогресса: прогресс общества и развитие индивидуальности, утверждая, что "эти два вида прогресса не всегда безусловно совпадают и в сумму цивилизации входят иногда неравномерно" (I, 47) Иллюстрацией этой попытки показать неоднозначность и сложность процесса развития служит для Михайловского теория Дарвина.

В природе прогрессом, по Дарвину, считается приспособление живого организма к условиям существования, дающее возможность длительного сохранения вида. Одновременно прогрессом в природе считается постоянное усложнение организма, дифференциация составляющих его частей. Но приспособление очень часто идет по пути упрощения, а не дифференциации и усложнения организма. В таком случае, что же считать прогрессом?

Однозначный ответ невозможен, считает Михайловский. Если подойти с этой точки зрения к обществу, то окажется, что результатом борьбы за существование для человека является приспособление к исторически данной социальной среде. Но в этом случае человек неминуемо утрачивает индивидуальность. Таких приспособившихся людей Михайловский называл "практическими типами". Эта одна из частей обычных "двойных" формул Михайловского. Вторая часть этой формулы - "идеальный тип", не приспосабливающийся к среде, а, наоборот, борющийся за такое ее состояние, которое могло бы удовлетворить гармонически развитую индивидуальность.

Михайловскому близко понимание Толстым прогресса, которое выразилось в осуждении писателем современной цивилизации, превращающей человека в функцию, или, по любимому выражению Михайловского, в "палец от ноги". Переводя на свой язык учение Толстого и развивая основные его идеи, Михайловский в статье "Десница и шуйца Льва Толстого" пользуется разработанной им теорией "типа" и "степени" развития.

Для Толстого современная цивилизация - регресс, и поэтому Михайловский видит в нем олицетворение "идеального типа", то есть человека, способного противостоять тому, что считается исторически закономерным развитием. Это, по Михайловскому,- "десница" великого писателя. Но, как "идеальный тип", Толстой односторонен в своих оценках. И здесь кроется его "шуйца". Михайловский считает современное состояние общества высокой "степенью" развития и не отрицает, а скорее приветствует то, что традиционно называют "благами цивилизации". Но, с другой стороны, это очень низкий "тип" общества, так как он препятствует гармоническому развитию индивидуальности, и потому критика его Толстым совершенно оправданна.

Толстого современники постоянно упрекали, что он великий художник, но слабый мыслитель. Автор "Войны и мира" создал странную и, как многие считали, примитивную философию истории и почти абсурдную теорию свободы и необходимости, наивно восставая против "исторического хода вещей" и законов истории.

В своей статье Михайловский остроумно и тонко доказывал, что Толстой не отрицает законов истории, но считает необходимым и обязательным нравственный суд над историческими событиями.

Сам Михайловский все факты делил на три разряда. Первый разряд - это факты естественные, совершающиеся помимо воли и сознания человека. Таковы, например, законы природы, прилагать к которым мерку нравственного суда - бессмысленно.

Другой разряд - факты исторические. С одной стороны, они столь же законченны и не подлежат изменению, как и факты естественные, но тем не менее человек не может относиться к ним равнодушно, так как они в свое время прошли "через руки и сознание" людей.

И самый важный разряд - это факты, с которыми человек сталкивается в настоящем. "По существу, они, разумеется, ничем не отличаются от фактов естественных и управляются общими для всего сущего законами, но ошибочно или нет, а человек - по самой природе своей - чувствует ввиду их свою ответственность, потребность нравственного суда, возможность влиять на факты в ту или иную сторону" (V, 378). В этой области фактов человек свободен, утверждает Михайловский, и никакие доказательства их естественности, закономерности и необходимости не снимают с человека личной нравственной ответственности за все происходящее. Здесь взгляды Толстого и Михайловского совпадают, взаимно дополняя друг друга.

Предметом исследования Михайловского была прежде всего статья Толстого о народном образовании, что давало возможность критику очень четко выделить одну из центральных проблем, заданных народнической идеологией.

Михайловский согласен с Толстым, что в народе заключены громадные духовные силы и возможности, которыми далеко не всегда обладают люди, стоящие вне его. Вместе с тем о народе чаще всего говорится как о темной, неразвитой массе, испытывающей потребность в образовании. И то и другое мнение опирается на реальные факты, чем и объясняется двойственность позиции образованных классов по отношению к крестьянству. И возникает вопрос: нужно учиться у народа или, наоборот, учить народ?

Толстой считает, что образование крестьянства должно сводиться к передаче некоторой суммы сведений, а воспитывать его нельзя, так как можно дать народу "камень вместо хлеба" и разрушить заложенные в нем задатки добра, красоты и справедливости. Тем более что такие задатки существуют в народе в гармонической целостности, в отличие от образованного общества, сознание которого отягощено рефлексией, изломанностью, эгоизмом.

По мнению Михайловского, Толстой предлагает только видимость решения. Отношение же Михайловского к народу станет понятным, если обратиться к излагаемой им самим истории возникновения и развития народнической идеологии. Тем более что социологические, философские и историко-литературные исследования Михайловского, опубликованные в "Отечественных записках", во многом определяли то явление в русской культуре, которое получило название народничества. Он по праву считается одним из выдающихся его идеологов в целом и самым ярким представителем народнической критики в частности.

Михайловский исследует генезис народничества, начиная с движения декабристов, подчеркивая, что "их ядро составляла военная молодежь аристократического происхождения" (II, 633).

Лучшие люди 40-х годов по своему общественному положению представляли гораздо менее определенную социальную группу. Это были литераторы, профессора, средней руки помещики, закончившие курс в русском или немецком университете, часто стоявшие вне государственной службы. Михайловский считает, что центральной их идеей была идея цивилизации, причем сводилась она к двум основным элементам - философии и искусству. К существующей действительности они относились отрицательно и находили себе прибежище "в гегелевской диалектике и прекрасных образах" (II, 634).

Но вот появляется Белинский, и вместо общих вопросов цивилизации под "красивой корой искусства и философии" заклокотали чисто земные, жизненные задачи - "освобождение крестьян и освежение политической атмосферы" (II, 634).

Следующая эпоха выдвинула на арену две новые силы - разночинцев и "кающихся дворян". Если, по Михайловскому, лучшие люди 40-х годов пытались ответить на вопросы, что такое истина, красота, прогресс, свобода, возводя их решение на высоты философии, то разночинцы "принесли с собою новую точку зрения, которая состояла в подчинении общих категорий цивилизации идее народа" (II, 647).

В этой центральной для Михайловского 70-х годов формуле прежде всего бросается в глаза необычное словосочетание "идея народа", вместо традиционного - "благо народа". Частично такая замена объясняется тем, что о благе народа "пеклась" официальная идеология, с которой Михайловский, конечно, не хотел иметь ничего общего. Но суть дела все-таки заключалась в другом.

Выразителем идеологии эпохи становится все более широкий круг образованного общества и проблемы, им решаемые, с высот философии опускаются к "земле". Соответственно, атрибутами "идеи" становятся не философские и эстетические категории, а такое по отношению к ним конкретное и достаточно определенное социальное понятие, как народ.

Есть и еще одно объяснение необычного словосочетания "идея народа", используемого Михайловским. Существует непосредственное соответствие между глубиной мысли и сложностью исследуемого объекта. Какую глубокую мысль можно извлечь, изучая темного, непросвещенного крестьянина? Полемическая направленность приведенного словосочетания становится очевидной, если иметь в виду распространенное во времена Михайловского мнение о том, что может служить предметом изображения для писателя.

В 1874 году в цикле "Из дневника и переписки Ивана Непомнящего" Михайловский цитировал следующее утверждение анонимного критика: "Мы не дали себе труда понять, что литература ничем другим не может питаться, как интересами образованного круга, потому что они одни только суть истинные национальные интересы в форме сознательной и приуроченной к интересам цивилизации... Образованному человеку естественно относиться с гораздо большим интересом к драме, возникшей из столкновения сложных и зрелых характеров, руководимых страстями и побуждениями цивилизованного быта, нежели к прозябанию жизни, остановившейся на низшей форме развития... Культурная жизнь имеет историю, владеет идеалами, в ней нарождаются и сталкиваются интересы, открывающие человеческой мысли далекие горизонты. Жизнь культурного общества, его положение в виду народных масс, находящихся в состоянии культурной неподвижности или стихийных движений, уже есть идея" (II, 683-684).

Следовательно, даже простое изображение сложных характеров представителей образованного общества уже сообщает произведению идейную наполненность. Что же может дать изображение людей, "находящихся на низшей форме развития"? По Михайловскому, и разночинец, и "кающийся дворянин", и такие писатели, как Толстой, Глеб Успенский, Гаршин, открыли в народе многое такое, что представляет не меньший интерес, чем культурная жизнь, идеалы и сильные личности образованного сословия.

"Кающийся дворянин" осознал, что все блага, включая и культурные, он приобрел за счет народа и он в неоплатном долгу перед ним. Как, в какой форме можно отдать этот долг? "Разночинцу не в чем было каяться, он от других требовал покаяния" (II, 648),- подчеркивал Михайловский, то есть предъявлял счет обществу за ту жизнь, которой жил он и народ, известный ему лучше и больше, чем знали его другие. Но в какой форме предъявить этот счет, что нужно делать для того, чтобы изменилась жизнь народа?

Когда русские писатели и интеллигенты, пытаясь ответить на эти вопросы, обратились к изучению народа, они действительно увидели в его жизни проблемы и сложности, не уступающие по глубине жизни образованного общества. Глеб Успенский открыл теорию "власти земли", очень близкую по своему содержанию "двойным" формулам Михайловского. Для многих "народолюбцев" такая социальная форма крестьянской жизни, как община, скрывала в себе возможность гармонического развития человека.

Однако порожденное эпохой 60-х годов общее настроение, которое влекло к крестьянину разночинца и "кающегося дворянина", постепенно приобретало характер излишне закругленных, с немалым оттенком догматизма схем. И Михайловский становится одновременно и ведущим идеологом народничества, и его постоянным критиком.

Те "кающиеся дворяне", которые требовали решительных действий, создают два направления в народничестве. Последователи М. Бакунина считают народ готовым к революции и призывают к немедленным действиям. Последователи П. Лаврова, наоборот, считают длительную и неспешную пропаганду в народе единственным способом приблизить возможное где-то в очень далеком будущем крестьянское восстание. Михайловский достаточно далек и от тех, и от других.

Многие из тех, кто "пошел в народ", действительно увидели в крестьянстве недосягаемую для образованного человека нравственную высоту.

Единомышленник и друг Михайловского, много лет сотрудничавший с ним в журнале "Русское богатство" В. Г. Короленко так писал об идеологических устремлениях молодежи этого времени: "Молодежь 70-х годов сделала свои выводы из посылок литератур