Писарев Дмитрий Иванович - Ю. Сорокин.Д. И. Писарев как литературный критик

  

  

  

   Д. И. Писарев. Литературная критика в трех томах. Том первый

   Статьи 1859-1864 гг.

   Л., "Художественная литература", 1981

   Составление, вступительная статья, подготовка текста и примечания Ю. С. Сорокина

   OCR Бычков М.Н.

  

  

   Писарев рано выступил как литературный критик. В двадцать лет он становится известным публицистом - постоянным сотрудником журнала "Русское слово", одного из боевых органов демократического направления. Литературная деятельность его продолжалась недолго, менее восьми лет, но оставила яркий след в сознании современников и последующих поколений русской интеллигенции.

   Эта деятельность была в высшей степени интенсивной и многосторонней. Писарев, как и другие выдающиеся представители демократической мысли шестидесятых годов, был публицистом широкого диапазона. Его произведения затрагивали самые жгучие, коренные социальные вопросы той эпохи. Большое место в его наследии занимают очерки из истории европейских народов от начала средних веков до середины XIX века, естественнонаучные статьи (в частности, одна из первых работ у нас, посвященная учению Дарвина), статьи по философии и педагогике. Литературная критика среди них занимает также выдающееся положение. Характерно, что в годы наиболее напряженной работы критика в "Русском слове" (1864-1865), когда круг затронутых Писаревым тем и проблем был особенно широк, литературно-критические статьи (как целиком посвященные разбору произведений художественной литературы, так и совмещавшие анализ их с изложением общей идейной программы критика) составляют почти такой же объем, как исторические очерки, естественнонаучные, философские и педагогические статьи, вместе взятые. Освещение социальных проблем в демократической критике тех лет часто опиралось на анализ литературных произведений, отражавших процессы действительной жизни. Рассматривая итоги и перспективы исторического развития вообще и актуальные задачи общественного развития России в его время, Писарев неизменно придавал особое значение той роли, какую играет в борьбе за социальный прогресс литература, определению места и общественного назначения тех или иных видов искусства, художественных направлений, литературных жанров.

   Значение Писарева как оригинального литературного критика остается до сих пор еще недостаточно выясненным. Внимание исследователей более привлекали общие основы мировоззрения Писарева, нежели конкретные направления и формы его критического анализа. Детально не прослежена и эволюция Писарева-критика, перемены в его общей эстетической позиции, в критериях, с какими на разных этапах своего пути он подходил к явлениям литературы и искусства, в оценках тех или других произведений русской и мировой литературы. Отмечались характерные для Писарева ошибки и промахи в решении эстетических проблем (понимание предмета искусства, природы прекрасного и пр.), полемичность и пристрастность некоторых его суждений о писателях и произведениях (о Пушкине, Гончарове, Островском, Щедрине и др.). Но не всегда эти "промахи мысли" ставились в связь с общим направлением поисков им решения коренных социальных проблем и получали историческое объяснение. В тени нередко оказывались при этом несомненные достоинства писаревской критики, сила его как истолкователя выдающихся литературных явлений.

   Формирование мировоззрения Писарева, поиск решения самых острых и насущных проблем общественного развития шел в специфических, трудных исторических условиях шестидесятых годов XIX века далеко не простым, не прямолинейным путем. В общественно-политических, философских, эстетических взглядах Писарева не раз выступают характерные внутренние противоречия, на первый план иногда выдвигаются решения парадоксальные, крайние. Неоднозначными, иногда взаимоисключающими были и оценки самого Писарева со стороны и его идейных противников, и его почитателей. Его суждения привлекали многих своей искренностью, смелостью, оригинальностью, иногда неустрашимой последовательностью. Но многих они и отталкивали своей резкостью и категоричностью, излишней прямолинейностью.

   Литературное наследие Писарева не раз становилось предметом острых споров и серьезных разногласий. Он вел неутомимую борьбу с представителями реакционной и либеральной публицистики, с представителями "эстетической критики". Жесткой была и развернувшаяся в 1864-1865 годах полемика между двумя журналами одного, демократического направления - "Современником" и "Русским словом", которую представители реакционно-охранительного лагеря окрестили тогда "расколом в нигилистах". Писарев и его взгляды оказались в центре этой полемики. Критика велась и справа и слева. Одни обвиняли Писарева в крайнем радикализме и отвержении "устоев", другие - в "понижении тона", в забвении революционных заветов Чернышевского и Добролюбова. Отголоски этой полемики шестидесятых годов не раз проявлялись и в последующем. В реакционной, либеральной и, в частности, в либерально-народнической критике конца XIX - начала XX века доминировало отношение к Писареву как к "нигилисту" и "разрушителю эстетики", любителю крайних мнений и поверхностных парадоксов.

   Между тем молодые поколения разночинной интеллигенции в те же оды воспитывались в значительной степени "под знаком Писарева", испытали сильное влияние его излюбленных идей.

   Марксистская критика (Плеханов, Засулич, Боровский) рано обратила пристальное внимание на Писарева, оценила и показала историческое значение его наследия. В советскую эпоху, с конца двадцатых годов, развернулось углубленное изучение творчества и мировоззрения Писарева в его исторической эволюции. Литературоведы, историки, философы сделали уже немало, чтобы это историческое значение Писарева было правильно понято и истолковано. В последние три десятилетия в нашей исторической науке утвердился взгляд на Писарева как на видного представителя революционно-демократической мысли своего времени, стоявшего в общественно-политической борьбе в одном ряду с Герценом, Чернышевским, Добролюбовым. Все большее внимание обращалось при этом и на своеобразие складывавшейся у него концепции исторического развития, на особенности той тактической линии, которую отстаивал он в освободительном движении той поры.

   Конечно, далеко не все вполне определилось и устоялось в этих общих оценках. Некоторые исследователи склонны были рассматривать его как непоследовательного попутчика революционной демократии, как "радикального разночинца", однако предпочитавшего в трудные годы спада демократического движения эволюционный ("химический") способ изменения действительности революционному ("механическому"). В этом видели его отступление от идей Чернышевского и Добролюбова. Подобный взгляд на Писарева был особенно популярен в литературоведческих работах тридцатых годов; следы этого обнаруживались и позднее. Другие, напротив, видели в Писареве мыслителя, который в обстановке прекращения первой революционной ситуации в России и кризиса утопического социализма продолжал поиск новых путей для решения коренного социального вопроса - уничтожения эксплуатации человека человеком. Отдельные суждения Писарева в статьях середины и второй половины шестидесятых годов оценивались при этом как шаг вперед по направлению к марксизму сравнительно с теорией Чернышевского. Наблюдались и попытки сгладить внутренние противоречия во взглядах Писарева, придать им большую последовательность и цельность; затушевать расхождения между взглядами Писарева, с одной стороны, и Чернышевского и Добролюбова, с другой.

   Приходится сталкиваться даже теперь с прямым неприятием Писарева. В одной из недавних статей о нем указывалось на то, что критика Писарева будто бы потеряла кредит у молодого читателя наших дней; отмечалось, что "многие современные молодые люди" скептически, с неохотой "воспринимают традиционные усилия своих воспитателей заставлять их брать уроки в школе Писарева" {Виноградов И. Испытание Писаревым. - "Литературная учеба", 1979, No 5, с. 147-148.}. Если верить этому, то сложилась парадоксальная ситуация: любимый критик нескольких поколений молодежи нуждается в защите, и не только в защите, но почти в навязывании его произведений нашей молодежи со стороны ее воспитателей. Мы полагаем, однако, что краски в этой картине явно сгущены, что только известная часть молодежи не "одобряет" Писарева, будто бы предпочитая обращение к критическим авторитетам К. Леонтьева, В. Розанова и др. Но если бы дело обстояло так, если какая-то часть современной молодежи действительно отталкивается от Писарева, то никакие слова в его защиту, никакие уверения в том, что его крайности и ошибки вызваны были благими целями и оправданы определенными историческими обстоятельствами, не помогут. Призывы пройти "испытание Писаревым" не достигнут цели. Те, кто "отвернулся" от Писарева, могут сказать: пусть Писарев сыграл положительную роль в свое время, сейчас его критические оценки, советы и рекомендации являются анахронизмом, его критические приемы, его "дерзкое" обращение с замечательными произведениями литературы уже не удовлетворяют нашим требованиям и запросам. Очевидно, однако, дело не может ограничиться лишь "оправданием" или историческими объяснениями парадоксов, ошибок и крайностей критика (хотя эти парадоксы и должны быть поняты в контексте своего времени). Задача состоит в том, чтобы показать, что, помимо этих парадоксов, ошибок и крайностей, своего рода издержек стремительного развития его мысли, в критическом наследии Писарева остается много верного, глубокого содержания, смелых и живых мыслей, тонких и метких оценок литературных явлений, позволяющих нам и теперь лучше понимать эти явления. Этим урокам у Писарева может способствовать только внимательное знакомство с лучшими его произведениями.

  

  

   Юный Писарев в 1859 году был приглашен вести отдел критики и библиографии в только что начавшем выходить "журнале для девиц" под названием "Рассвет". Мировоззрение Писарева еще не сложилось. Сказались также специфические, ограниченные цели журнала. Писарев обращался здесь к незрелой аудитории, девицам, не имевшим жизненного опыта. В стране развертывалась ожесточенная борьба вокруг крестьянского вопроса, складывалась революционная ситуация, все отчетливее определялось расхождение между двумя социально-политическими тенденциями - либеральной и демократической, опиравшейся "на сознательность и самодеятельность непомещичьих, нечиновничьих и небуржуазных кругов" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 166.}. Именно в 1859 году в "Современнике" Чернышевского и Добролюбова развернулась резкая критика буржуазного либерализма, разоблачение попыток крепостников не допустить радикального разрешения вопроса о земле и воле. К восприятию социально-политической и идеологической борьбы тех лет Писарев не был готов. Он не имел еще полной свободы выбора, необходимой подготовки, чтобы разобраться в журнальной разноголосице мнений. "Направление журнала, - по позднейшей иронической оценке самого критика, - было сладкое, но приличное... Мы даже за эмансипацию женщины стояли, стараясь, конечно, не огорчать такими суждениями почтенных родителей" {Писарев Д. И. Соч. в 4-х т., т. 2. М., 1955, с. 175-176. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.}.

   Однако уже в первых рецензиях и статьях сказывается воздействие на Писарева некоторых идей передовой критики сороковых годов, Белинского и Герцена. Он выступает за реализм в литературе, отстаивает идеи истинной народности. В одной из рецензий этого года Писарев так характеризует значение гоголевского творчества: "Дорого русскому сердцу имя Гоголя; Гоголь был первым нашим народным, исключительно русским поэтом; никто лучше его не понимал всех оттенков русской жизни и русского характера; никто так поразительно верно не изображал русского общества; лучшие современные деятели нашей литературы могут быть названы последователями Гоголя; на всех их произведениях лежит печать его влияния, следы которого еще долго, вероятно, останутся в русской словесности" {Писарев Д. И. Соч., изд. 5-е Ф. Павленкова, т. 1. СПб., 1909, стб. 34. - Далее: Писарев (Павл.).}. Не раз Писарев прямо опирается на отдельные суждения Белинского; обращается он и к публицистике "Современника", правда, пока еще в ограниченных пределах. Так, Писарев в рецензии на "Парижские письма" М. Л. Михайлова, публиковавшиеся в "Современнике", отстаивает право женщины на всестороннее развитие; касаясь вопросов воспитания, защищает свободное развитие личности, выступает против пассивного подчинения "авторитетам". Но в целом взгляды юного критика еще далеки от последовательного демократизма, зыбки и неопределенны; здесь свободно соединяются и составляют пеструю амальгаму воззрения различных направлений, от демократического "Современника" до "Библиотеки для чтения" с ее умеренным либерализмом, аристократическими симпатиями и проповедью "чистого искусства". Лучше всего эту зыбкость воззрений отражает большая статья "Мысли по поводу сочинений Марка Вовчка", написанная также для "Рассвета" весной 1860 года, после тяжелого психического заболевания, оторвавшего Писарева от работы почти на полгода {Эта статья была опубликована по рукописи лишь полвека спустя после ее написания в дополнительном выпуске к павленковскому изданию сочинений Писарева.}.

   В характерной для Писарева свободно-импровизационной манере затрагиваются здесь многие темы, волнующие критика; разбор повестей Марко Вовчок чередуется с изложением взглядов критика на отдельные социальные вопросы, на искусство, поэзию, различные виды и жанры литературы. Оценивает автор и собственный годичный опыт критической работы, его сильные и слабые стороны. Признаваясь, что, несмотря на несовершенство уже опубликованных статей и рецензий своих, ему "за них не приходится краснеть", так как на них лежит "печать искренности" и дорогих для него убеждений, Писарев провозглашает: "Лишь бы только было движение, жизнь, а там пусть будут и горести, и ошибки, и испытания; все это лучше однообразия, недвижимости, китайщины" {Писарев (Павл.), доп. вып. СПб., 1913, стб. 1-2.}. Это напоминает признания молодого Белинского, чей пример, несомненно, вдохновлял Писарева. Критик сознает ограниченность задач рецензента "журнала для девиц". Однако помощь первым "усилиям молодой мысли" должна, по его словам, заключаться в том, чтобы "направлять ее, держать в уровень с современным движением идей, предохранять ее от гнилых испарений старых предубеждений и предрассудков" {Там же, стб. 3.}.

   Несмотря на смелые замыслы, конкретные ответы критика на вопрос об отношении искусства к действительности, о назначении современной литературы весьма противоречивы; кое-что в усложнившейся обстановке тех дней предстает как анахронизм. С одной стороны, Писарев требует от литературы полной объективности в отображении действительности, решительно выступает против идеализации, приукрашивания жизни, провозглашает, что "поэзия заклятый враг рабства, как вообще всего нечеловечественного, не изящного и не разумного"; {Там же, стб. 109.} с другой - он решительный противник какой-либо социальной тенденции в поэтическом произведении, он за чистое искусство, и поэт по старой традиции представляется ему жрецом такого искусства. Характерно, что общее требование от искусства чистого эстетического наслаждения, состоящего "в созерцании вечных идеалов изменяющейся действительности", а "не дидактизма, не нравоучения" {Там же, стб. 68.}, дополняется выпадами против "прогрессистов". Писарев предлагает литературе разоблачить этот тип, как "разоблачала она байронистов и светских людей, вполне пустых, а потому часто более безвредных, чем эти непризванные проповедники и двигатели человечества" {Там же, стб. 106.}. Характерно и то, что Писарев выступает за принцип аристократизма, который "составляет полезные перила, не позволяющие уклониться в сторону и свалиться в грязный ров". Подобные суждения остаются на уровне старой "эстетической критики", а из современных критиков ближе всего стоят к позиции Дружинина и его "Библиотеки для чтения". Трудно представить, что меньше чем через год, весной 1861 года, Писарев выступит решительным противником аристократизма в жизни и в искусстве, что вместо священнодействующих жрецов чистого искусства, которые должны "очистить помыслы и сердце постом и молитвою, то есть размышлением, наблюдением окружающего мира и анализом самых затаенных движений и побуждений своей души" {Писарев (Павл.), доп. вып., стб. 110.}, критик явится ниспровергателем застарелых авторитетов, призывающим "бить направо и налево" и отбрасывать старый хлам предрассудков

   Однако, при всей решительной смене общественно-политических и эстетико-художественных норм, в критической эволюции Писарева была известная последовательность. В статьях и рецензиях из "Рассвета" имеются зародыши того, что получит дальнейшее развитие в критике "Русского слова". Общий стиль письма, некоторые особенности критического анализа, подхода к литературным явлениям, даже отношения к известным писателям складываются уже в ранний период деятельности Писарева. Внимание Писарева с самого начала сосредоточено на реалистической прозе, а среди писателей-реалистов особо выделяются те, у которых преобладает анализ типических характеров. В статье о Марко Вовчок особенно выделена "сильная и здоровая природа" Тургенева, безбоязненно обратившегося к анализу типа "русского байрониста". С глубокой симпатией молодой критик смотрит на аналитический по преимуществу талант Толстого. "Чтобы сразу возвыситься до чистого эпоса, до создания и развития характеров, до анализа душевных движений, - говорится в той же статье, - нужен или гений, или талант совершенно своеобразный, каков, например, талант Л. Н. Толстого" {Там же, стб. 90.}. Ни один из критиков того времени, после Чернышевского, особо оценившего отражение "диалектики души" в произведениях Толстого, пожалуй, не уделил столько внимания этой стороне художественного метода писателя, как Писарев. В "Рассвете" одной из лучших статей оказалась небольшая статья о рассказе Толстого "Три смерти". В период наибольшего размаха публицистической деятельности Писарева в "Русском слове" дан глубокий и тонкий анализ характеров Иртеньева и Нехлюдова (статья "Промахи незрелой мысли"). В последний год жизни, в "Отечественных записках", Писарев обратился к "Войне и миру", успев в первой статье рассмотреть историю двух лиц - Николая Ростова и Бориса Друбецкого ("Старое барство").

   В другой статье из "Рассвета", также вошедшей в наше издание, Писарев высоко ставил роман Тургенева "Дворянское гнездо". По его словам, в романе, не получившем в тогдашней критике должной оценки, особенно ярко выразилось знание русской жизни "не книжное, а опытное, вынесенное из действительности, очищенное и осмысленное силою таланта и размышления". Подчеркнута способность Тургенева изобразить в героях романа "такие оригинальные черты, такие неуловимые, но характеристические частности, которые вырабатывает только русская жизнь, которые может оценить и подметить только человек, сжившийся с этою жизнью". Тургенев, по заключению критика, в своем романе "не говорит нам о том, что должно быть; он представляет нам то, что есть".

  

  

   В статье "Наша университетская наука" (1863), первая часть которой рассказывает о "годах учения" критика, Писарев признается, что в конце своего пребывания в Петербургском университете испытал решающее влияние общественно-политической обстановки. Студенты, пришедшие в университет после Писарева, в разгар первой революционной ситуации, уже распрощались с иллюзиями чистой науки и чистого искусства. "Старые студенты", и в том числе Писарев, прошли, по его собственному признанию, мимо Добролюбова. Новые, напротив, считали Чернышевского и Добролюбова своими прямыми учителями и вдохновителями. Умственный "крутой поворот" совершился у Писарева летом или осенью 1860 года. Статья о Марко Вовчок, написанная весной этого года, была последней попыткой свести в систему старые верования. Поворот произошел также "через литературу". Наиболее влиятельным поэтом стал для Писарева Генрих Гейне, в творчестве которого ему "всего больше стали нравиться самые резкие ноты его смеха" (см. "Промахи незрелой мысли"). От увлечения резко ироничной и сатирической музой Гейне ведет Писарев свое обращение к материализму и естествознанию. "Далее идет уже прямая дорога к последовательному реализму и строжайшей утилитарности". Но эта "прямая дорога" открылась уже размышлениям узника в Петропавловской крепости, когда "эти переходы совершились". Статьи, опубликованные Писаревым с начала работы его в журнале "Русское слово" до ареста его и приостановки журнала (то есть за январь 1861 - май 1862 года), говорят о решительном разрыве со старой системой воззрений, о резко критическом отношении к окружающей действительности, но еще не о том, что новая система "последовательного реализма и строжайшей утилитарности" сложилась, а "всякая чистая художественность, - как выражается критик в упомянутой статье "Промахи незрелой мысли", - с величайшим наслаждением" была выброшена "за борт".

   Как критик Писарев уже в первых статьях из "Русского слова" раскрывается по-новому. Место рецензий и небольших статей, дающих оценки отдельным произведениям и редко выходящих за рамки сдержанных рекомендаций юным читательницам журнала и требований "эстетической критики", занимают развернутые статьи, решительные по тону поднимающие актуальные общественные вопросы, даже когда разбираются посредственные или просто слабые книжки. Среди общих вопросов выдвигаются на передний план и кардинальные вопросы об отношении литературы к действительности, о назначении художника в современной жизни общества, о специфике художественного творчества, о народности литературы, наконец, об актуальных задачах литературной критики. Эти вопросы занимают важное место в самой обширной и боевой публицистико-полемической статье - "Схоластика XIX века" (май - сентябрь 1861 года), определившей особое место молодого критика в самый разгар революционной ситуации в стране. Здесь Писарев в решительных выражениях поддерживает "Современник" Чернышевского и Добролюбова в развернувшейся журнальной полемике, безоговорочно заявляет себя сторонником материалистического мировоззрения, социального прогресса, безусловно и решительно отвергая и осмеивая всякое идеалистическое "умозрительство", все старое и отжившее в общественной жизни. Здесь сделаны те крайне резкие заявления, которые современники из либерально-охранительного лагеря рассматривали как проявление нигилизма. "Что можно разбить, то и нужно разбивать, - говорилось, например, во второй, наиболее резкой части статьи, - что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть" (1, 135). Столь же решительно формулируется идея непрерывного прогресса в общественном сознании. "Каждое поколение разрушает миросозерцание предыдущего поколения; что казалось неопровержимым вчера, то валится сегодня" (1, 134). Но, обратившись непосредственно к тому, что Писарев в этой и в других близких ей по времени опубликования статьях выдвигает в качестве актуальных задач литературы и критики в общественной ситуации, сложившейся в России, мы должны будем согласиться с мнением, высказанным в свое время В. И. Засулич {См. Засулич В. И. Статьи о русской литературе. М., 1960, с 185-257. Первоначально - журнал "Научное обозрение", 1900, No 3-4 и 6-7; Ленин характеризовал эту статью как "превосходную" (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 183).}, что социально-политическая программа Писарева в это время еще довольно ограничена и не заходит так далеко, как наиболее яркие, революционные по духу статьи Добролюбова 1859-1860 годов.

   В статьях Писарева 1861 года дается острая критика старого, обнажается уродливость отношений, господствующих в дворянской и чиновничьей среде, в "патриархальном" семействе, демонстрируется разлагающее действие этой среды на человеческую личность, все, что забивает активное начало в ней, превращает даже способных людей в "героев фразы" типа Рудина. Пафос этих статей, как и статей Добролюбова, состоит в призыве к общественной активности, к действию, к труду. "Работать надо, - говорится в статье "Писемский, Тургенев и Гончаров", - работать мозгом, голосом, руками, а не упиваться сладкозвучным течением чужих мыслей, как бы ни были эти мысли стройны и вылощены". Условием для эмансипации личности, освобождения ее от гнетущего и деморализующего влияния затхлой помещичьей и чиновничьей среды (а именно эта эмансипация молодого поколения выдвигается Писаревым как "лозунг дня"), является превращение молодых представителей "среднего сословия" из пассивного продукта окружающей среды в активных деятелей. На передний план выдвигается при этом усвоение и переработка новых освободительных идей. "Только тот, - говорится в той же статье, - кто переработал идею, способен сделаться деятелем или изменить условия своей собственной жизни под влиянием воспринятой им идеи... только такой человек способен служить идее и извлекать из нее для самого себя осязательную пользу". Здесь Писарев развивает мысли передовой демократической критики сороковых годов - критики Белинского и Герцена, солидаризируется с критикой "Современника" Чернышевского и Добролюбова. Но с последним у Писарева образуются и существенные расхождения.

   В статьях Добролюбова 1859-1860 годов проводилась мысль о невозможности далее мириться с "царюющим злом", о назревании народного протеста. Он призывал передовую демократическую молодежь готовить условия для революционного выступления народа, поддерживать его. Такое развитие событий представлялось единственно возможным путем коренного разрешения крестьянского вопроса, открывающим перспективу глубокого социального переустройства общества.

   Выводы и прогнозы статей Писарева 1861-1862 годов были ограниченнее и скептичнее. Народ он не считал готовым ни к прямому революционному выступлению, ни к восприятию освободительных идей, выработанных демократической интеллигенцией. "Умственную эмансипацию масс" признает он "великой задачей нашего времени" (1, 57), но вместе с тем указывает на глубокий разрыв между народом и образованным обществом, что определяет невозможность для литературы реально выявить "существенные признаки" народности, он не видит возможности прямого воздействия на сознание народа как "педагогической", так и "поэтической пропаганды" {Правда, по признанию Писарева, "после Гоголя дело сближения образованного класса с народом подвинулось вперед: главными действующими лицами романов и повестей стали являться русские мужики и бабы, но и здесь анализ скользит по одной поверхности. Романы из народного быта рисовали и рисуют нам не столько характеры, сколько положения. Если есть драматическая борьба, то она замыкается в круг чисто внешних происшествий" (1, 59).}. "Расстояние между нашими (народа и "образованного общества". - Ю. С.) воззрениями и наклонностями до сих пор еще так велико, что оно исключает всякую возможность непосредственного понимания. Нам достаточно было бы развернуть перед народом наше миросозерцание во всей его полноте, чтобы внушить ему недоверие и боязнь" (1, 61). Из контекста ясно, что речь идет не о реакционных взглядах господствующих классов, но о мировоззрении демократической интеллигенции, об идеях материализма, общественного прогресса, социализма. "Есть такие народные верования и предрассудки, - говорит Писарев, - которые невозможно затрогивать грубо и неосторожно; их надо разрушать исподволь, надо вести народное развитие, не касаясь их прямо и предоставляя их устранение времени и здравому смыслу". И в "Схоластике XIX века" такое сближение мировоззрений отодвинуто на будущее. "Наш народ, - говорится в начале статьи, - конечно, не знает того, что о нем пишут и рассуждают, и, вероятно, еще лет тридцать не узнает об этом. Житейских, осязательных результатов он, вероятно, долго не увидит, потому что стремления не переходят в дело и остаются на страницах журналов" (1, 99). Писарев ограничивается грустной констатацией, что "внешняя физиономия нашего общества слагается... помимо литературы", что "журналистика не может иметь никакого влияния на решение административных вопросов", то есть на ход реформ, что, наконец, "русский крестьянин, быть может, еще не в состоянии возвыситься до понятия собственной личности, возвыситься до разумного эгоизма и до уважения к своему я" (1, 100-101). Эмансипация в России, по мнению Писарева, идет не снизу вверх, а сверху вниз. В таких условиях "журналистика, проводящая общечеловеческие идеи в русское общество, нуждается, - по Писареву, - в посредниках, которые проводили бы эти идеи к народу" (1, 100-101). Роль такого посредника могут взять на себя те слои общества, которые критик именует здесь "средним сословием". Конкретно называются им провинциальное дворянство и мелкое чиновничество. Не трудно заметить, что сама задача литературы ("гуманизация") поставлена в это время недостаточно конкретно и объект воздействия литературы ("среднее сословие", "провинциальное дворянство и мелкое чиновничество") охарактеризован не вполне дифференцированно. Писарев, впрочем, имеет в виду, что из этих слоев в основном рекрутируется студенчество университетов, будущие ученые, писатели и журналисты. Именно в этом "среднем сословии" выражается "национальное самосознание", им усваиваются новые понятия, здесь проходит борьба идей; это среднее сословие наиболее способно к историческому движению. Сюда доходят книги и журналы, вносящие новые понятия, люди этого социального круга общаются с народом и могут при благоприятных условиях передавать ему эти новые идеи, влиять на него. Для этого, однако, необходимо, чтобы само среднее сословие не было тем, чем оно является теперь. В этом процессе перерождения его решающую роль и получает литература. "Гуманизировать это сословие, - заявляет молодой критик, - дело литературы и преимущественно журналистики... И это, может быть, единственная задача, которую может выполнить литература и которую при том только одна литература и в состоянии выполнить" (1, 101). Для решения же этой задачи времени "литература во всех своих видоизменениях должна бить в одну точку: она должна всеми своими силами эмансипировать человеческую личность от тех разнообразных стеснений, которые налагают на нее робость собственной мысли, предрассудки касты, авторитет предания, стремление к общему идеалу и весь тот отживший хлам, который мешает живому человеку свободно дышать и развиваться во все стороны" (1, 103). Так первой и центральной задачей литературы должно стать освобождение личности от стеснений, накладываемых на нее средой, выработка молодым поколением нового миросозерцания, отвергающего сословные предрассудки и "авторитет предания".

   Писарев высоко оценивает значение для современного русского общества художественной литературы ("изящной словесности"). Здесь он развивает мысли, впервые отчетливо выраженные Белинским {См., например, суждения Белинского о движении русского общества и об участии в нем литературы после 1812 года в восьмой статье о Пушкине.}. "На изящную словесность, - говорит Писарев, - нам решительно невозможно пожаловаться; она делает свое дело добросовестно и своими хорошими и дурными свойствами отражает с дагерротипическою верностью положение нашего общества" (1, 106). Более того, Писарев именно в литературе, этом зеркале действительности, видит своеобразную социологию русского общества. "У нас в изящной словесности да в критике на художественные произведения сосредоточилась вся сумма идей наших об обществе, о человеческой личности, о междучеловеческих, семейных и общественных отношениях; у нас нет отдельно существующей нравственной философии, нет социальной науки; стало быть, всего этого надо искать в художественных произведениях" ("Писемский, Тургенев и Гончаров"), Критик объясняет такую универсальную роль русской литературы невозможностью в условиях социального гнета и репрессий развернуть открыто освободительную деятельность. "Многие из наших беллетристов сделались художниками потому, что не смогли сделаться общественными деятелями или политическими писателями; что же касается до истинных художников по призванию, то они также должны были какою-нибудь стороною своей деятельности сделаться публицистами". Скрещение публицистического и художественного, поэтического и гражданского начал, таким образом, признается теперь неизбежным, вытекающим из настоятельных потребностей русской жизни.

   Решительно отвергаются идеалы "чистого искусства", как проявление общественного индифферентизма. В эпохи, когда "вся сумма умственных сил страны бросается в омут действительной жизни... историк поневоле делается страстным адвокатом или беспощадным судьею прошедшего; поневоле поэт делается в своих произведениях поборником той идеи, за которую он стоит в своей практической деятельности. Беспристрастие, эпическое спокойствие в подобные эпохи доступны только людям холодным или мало развитым, людям, которые или не понимают, или не хотят понять, в чем дело, о чем хлопочут, отчего страдают, к чему стремятся их современники" (1, 157).

   Среди литературных жанров, привлекающих внимание Писарева, почти исключительное положение занимают повесть и роман из современной жизни и почти начисто отвергается лирическая поэзия, если она сторонится общественно значимого содержания, гражданственных мотивов. Из современных русских поэтов исключение сделано лишь для Некрасова и Майкова, которых критик "выгородил", по его шутливому выражению, из числа постоянно осмеиваемых "микроскопических поэтиков", - первого "за его горячее сочувствие к страданиям простого человека, за честное слово, которое он всегда готов замолвить за бедняка и угнетенного", второго - "как умного и современно развитого человека, как проповедника гармонического наслаждения жизнью, как поэта, имеющего определенное, трезвое миросозерцание" ("Писемский, Тургенев и Гончаров"). Через два года (в "Цветах невинного юмора"), когда вполне развернется писаревская "строжайшая утилитарность", подвергнется остракизму и Майков. И он окажется в ряду "микроскопических поэтиков". Эти удары по "микроскопическим поэтикам", куда независимо от их поэтического мастерства и таланта зачисляются все те, кому "доступны только маленькие треволнения их собственного узенького психического мира" - Полонский и Фет, так же как Вс. Крестовский и Щербина, - не новость в критике того времени. Этот поход против "чистой лирики", чуждой глубинным интересам современного мира, начатый уже в статьях и рецензиях середины сороковых годов Белинским, был продолжен, усилен критикой "Современника" и "Русского слова".

   Развитие прозы в это время Писарев объясняет теми особенностями современного общества, тем процессом "гуманизации среднего сословия", который он расценивал как веление времени. Ведь современные повести и романы в основном изображают жизнь "среднего сословия", а "романы из жизни высшей аристократии и из простонародного быта сравнительно довольно редки" (1, 106), поскольку в жизни верхушки общества и в быту его низов еще недостает исторического движения, мало очевидного "внутреннего содержания". Этим сосредоточением повествовательной прозы на изображении внутренней, частной, семейной жизни среднего слоя Писарев объясняет и специфическую ее особенность: она "обращает свое внимание не столько на общество, сколько на человеческую личность. Психологический интерес в большей части наших романов и повестей преобладает над бытовым и социальным" (1, 107). Изображается жизнь "внутри семейства и почти никогда не приводится в связь с каким-нибудь общественным вопросом". В критических статьях Писарева этого времени

   ("Стоячая вода", "Писемский, Тургенев и Гончаров", "Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова") анализ семейных конфликтов, отношений между родителями, защищающими "авторитет предания" и устанавливающими свой произвол над личностью детей, рассказ о страданиях угнетенных членов семейства, об их попытках защитить свою личность от посягательств родительского деспотизма занимают центральное положение. Характерно, что даже позднее (в статье "Мотивы русской драмы") образ "темного царства" в пьесах Островского, которому Добролюбов придал такое широкое символическое значение в социальном плане, Писарев ограничивает обстановкою русской патриархальной семьи.

   В статьях 1861 года Писарев утверждает, что литература не может еще выйти из "отрицательного направления", приданного ей Гоголем. Высоко оценивая произведения Писемского и Тургенева, Писарев к их заслугам относит то, что они "не пробовали представить положительных деятелей, то есть таких героев, которым вполне могли бы сочувствовать автор и читатели... Оба - Тургенев и Писемский - стояли в чисто отрицательных отношениях к нашей действительности, оба скептически относились к лучшим проявлениям нашей мысли, к самым красивым представителям выработавшихся у нас типов {Имеются в виду герои типа Рудина. - Ю. С.}. Эти отрицательные отношения, этот скептицизм - величайшая их заслуга перед обществом" ("Писемский, Тургенев и Гончаров"), Он констатирует, что "наша литература до сих пор не представила образа сильного человека, проникнутого идеями общечеловеческой цивилизации" ("Стоячая вода"). И все это говорится, несмотря на страстное убеждение Писарева в необходимости обращения к "утопии", к социалистическому идеалу. "Когда рутина довела до того, что приходится барахтаться и захлебываться в грязи, тогда поневоле отвернешься от действительных фактов, проклянешь прошедшее и обратишься за решением жизненных вопросов не к опыту, не к истории, а к творчеству здравого смысла и к непосредственному чувству" ("Писемский, Тургенев и Гончаров"). Это горькое признание, это не лишенное трагических нот сочетание решительного отрицания социальной действительности, где господствует неравенство и произвол со страстной мечтой об истинно человеческих отношениях в обществе, - своеобразие настроения писаревских статей конца 1861 - начала 1862 года.

   Двух писателей - Писемского и Тургенева - в критических статьях этого времени Писарев выдвигает на первый план и творчество их высоко оценивает, хотя и признает, что представляют они поколение "прошедшего времени", сороковых и пятидесятых годов, не способное решить вопросы, выдвинутые жизнью перед молодым поколением. Так вновь подчеркивается связь поколения, воспитанного на идеях Белинского, с молодыми людьми шестидесятых. Писемского и Тургенева Писарев объединяет, несмотря на бросающиеся в глаза расхождения в их писательской манере, в их подходе к изображаемым лицам и обстоятельствам {Писемский, по характеристике критика, "рисует крупными штрихами", а Тургенев "с любовью отделывает подробности"; первый привлекает резкой, угловатой правдивостью в воспроизведении жизни и быта в самых рядовых проявлениях. По "жизненной полноте" его картин, по глубине захвата явлений жизни критик готов поставить Писемского, как "черноземную силу", выше Тургенева. Даже и позднее, когда Писемский скомпрометировал себя антинигилистическим романом "Взбаламученное море" (1863), Писарев признает, что картина, предлагаемая им, нередко "потрясает всю нервную систему читателя неотразимым впечатлением". Впрочем, к разбору его произведений в дальнейшем он уже не обращался, ограничиваясь частными упоминаниями. С тургеневским творчеством связь оказалась значительно прочнее.}. В обоих он уважает последовательных реалистов, честно и прямо воспроизводящих явления русской жизни, принципиальных врагов фразы и ложной идеализации. От подробного анализа стилевых различий авторов Писарев, впрочем, уклоняется, иронически замечая, что это могло бы завести "в такую глубь эстетики, которою... было бы бесплодно и невежливо утомлять читателя". В начале статьи "Стоячая вода" он заявляет, что не намерен "решать вопроса о степени таланта автора и о художественном достоинстве его произведений; эти вопросы давно рассмотрены и решены". Так, решительно и навсегда отклоняя приемы "эстетической критики", Писарев находит "более интересным и... более полезным" разговор о явлениях жизни, отраженных в произведениях. Такому направлению критического анализа Писарев остается с этого времени верным до последних статей. Это, конечно, не означает, что Писарев уклоняется от оценки достоинств писателя или литературного произведения. Самый выбор произведения, обращение к его образам, типам и ситуациям достаточно свидетельствуют о доверии критика к автору, к его правдивости, силе художественного воспроизведения действительности. Достаточно открываются при этом и симпатии критика к одним сторонам таланта писателя, антипатия - к другим. Писарев не первый провозглашает такой метод критического анализа. В сущности, к нему обращался уже Белинский, его применял Чернышевский, отчетливо сформулировал его принципы Добролюбов, назвавший это реальной критикой {Ср.: "Мы хотим просто подвести итог тем данным, которые рассеяны в произведении писателя и которые мы принимаем как совершившийся факт, как жизненное явление, стоящее пред нами" (Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти т., т. 6. М.-Л., 1963, с. 97); "только фактическая, реальная критика и может иметь какой-нибудь смысл для читателя" (там же, с. 304).}.

   Однако в критических статьях этого времени явно определяется и специфика подхода Писарева к литературным явлениям, расхождение в оценке некоторых современных русских авторов и произведений с критиками-современниками и прежде всего с критикой Добролюбова. Так резко полемична теперь оценка Гончарова и его романов; она противостоит и мнению Белинского (об "Обыкновенной истории"), и оценке Добролюбовым "Обломова". Собственную раннюю (1859) статью об "Обломове" критик объявляет ошибочной. Там роман был признан одним из значительнейших явлений современной литературы, без которого "трудно представить ее развитие"; критик утверждал, что роман "составит эпоху в истории русской литературы", потому что "отражает в себе жизнь русского общества в известный период его развития". Там, в согласии с критикой Добролюбова (хотя и без того острого социального звучания, которое содержала в себе добролюбовская статья.), тип Обломова рассматривался как закономерное порождение "старорусской жизни"; гончаровскому определению обломовщины придавался социально-исторический смысл. Вместе с тем Штольц в статье 1859 года был представлен в соответствии с замыслом Гончарова как "тип будущий... к которому ведет современное движение идей", а Ольга Ильинская - как "тип будущей женщины". Теперь, в статьях 1861 года, все радикально переменилось. Типический, исторический смысл обоих романов отвергнут. Штольц и Ольга расценены как образы вымышленные (в чем Писарев теперь сошелся с мнением- ряда критиков, заявлявших то же ранее), образу Обломова отказано в конкретно-историческом содержании. Гончаров как автор обвинен в холодности и неискренности, в отсутствии в его романах и "глубокой мысли", и "прямодушных отношений к действительности". Он представлен приверженцем "чистого искусства", не идущим далее "копирования мелких подробностей и микроскопически тонкого анализа", тогда как за художественную отделку Гончаров в ранней статье получал наивысшую похвалу. Новое отношение Писарева к Гончарову и его роману несомненно отразило резко отрицательную оценку, данную Герценом в 1859 году в "Колоколе" {См. Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. 14. М., 1958, с. 118 (статья "Very dangerous!!!").} и также направленную против критики Добролюбова. Здесь сыграли свою роль и обстоятельства не чисто литературного свойства. Гончаров-писатель воспринимался на фоне репутации Гончарова-чиновника, Гончарова-цензора {См. нападки на Гончарова-цензора в "Колоколе" Герцена (Герцен А. И. Указ. изд., т. 13, с. 104).}.

   Другое расхождение с Добролюбовым связано с оценкой Инсарова и Елены из романа "Накануне". Добролюбов подчеркивал "величие и красоту" освободительных идей, овладевших героем романа (хотя и указывал при этом на "бледность очертаний Инсарова"), высоко оценивал попытку создания в Елене "энергического, деятельного характера" {Добролюбов Н. А. Указ. изд., с. 123 и 109.}. Статья Добролюбова была воспринята как страстное ожидание "русских Инсаровых", способных на решительную борьбу внутренними врагами. Писарев отнесся скептически и к Инсарову, утверждая, что он создан "процессом механического построения", к Елене, считая ее экзальтированной мечтательницей. Это не раз будет высказано Писаревым и в последующих статьях. Напротив, проявлением со стороны романиста мечтательства, предупреждающего действительность, Писарев считает то, что Тургенев, как и Елена в романе, "бракует Шубина и Берсенева".

   Третий полемический мотив своих статей 1861 года Писарев видел в высокой оценке у него Писемского, тогда как Добролюбов, по его словам, относился к Писемскому "с полнейшим и отчасти даже аффектированным пренебрежением". Наконец, свое четвертое расхождение с Добролюбовым Писарев усматривал в иронической оценке со своей стороны "наших лириков", тогда как "Добролюбов относился крайне снисходительно и даже любовно к стихотворным шалостям гг. Фета и Полонского" (3, 446).

   Все эти пока еще не раскрытые и не развитые последовательно несогласия с Добролюбовым составляли прелюдию к резкой полемике с "Современником", вспыхнувшей с начала 1864 года.

   За несколько месяцев до ареста Писарева за прокламацию в защиту Герцена и против царского правительства в "Русском слове" появилась его статья об "Отцах и детях" Тургенева. В Базарове Писарев наконец нашел своего героя. Тип Базарова получил для него особое значение - как образец "нового человека". Этот образ был ему интимно близок, стал как бы его вторым я. К истолкованию типа Базарова Писарев обращался не раз, и его интерпретация менялась с изменениями в мировоззрении критика, в связи с новыми целями и задачами, новой программой деятельности. В. И. Засулич, уделившая в статье о Писареве особое внимание отношению его к этому образу, отметила, насколько общие контуры образа Базарова в статье 1862 года отвечают основным целям, которые ставил Писарев в статьях 1861 года (особенно в "Схоластике XIX века"), и "какая громадная разница" между "нравственным идеалом" Писарева в 1862 году и два с половиной года спустя (в "Реалистах") {Засулич В. И. Указ. изд., с. 188.}. В первой модели героя больше общего с первообразом из тургеневского романа. Писарев выше всего ценит демократизм Базарова, его бунтарский запал, отвержение застарелых авторитетов, преданность настоящему делу, горячее стремление прежде всего к самоосвобождению личности. И он любуется этой сильной личностью, ее "героическим эгоизмом", "сатанинской гордостью", как характеризует самолюбие Базарова аристократ Павел Кирсанов (это высказывание Писарев цитирует, не отвергая его). В финале статьи "Базаров" вместе с тем звучит мотив трагического одиночества людей типа Базарова, обреченного, пока "под ногами снеговые сугробы и холодные тундры", переносить невзгоды, гордо сносить свое одиночество и "вообще не мечтать об апельсинных деревьях и пальмах".

   По-иному раскроется этот образ в "Реалистах", он наполнится глубоким социальным содержанием. Уже в новых статьях Писарева, начавших вновь публиковаться в "Русском слове" с середины 1863 года, складывается другая программа действий, определяются конкретные цели и задачи движения на новом этапе борьбы. В зависимости от изменения общей программы находится и развитие его взглядов на литературу и ее общественное назначение, направление и конкретные выводы его литературной критики.

  

---