Писарев Дмитрий Иванович - Ю. Сорокин.Д. И. Писарев как литературный критик

  

   После усиленных хлопот родных и друзей, продолжавшихся целый год, узник Петропавловской крепости получил возможность публиковать свои статьи в начавшем выходить вновь "Русском слове". Открывается период самой интенсивной деятельности Писарева в журнале, время сосредоточенных раздумий над тем, что в новых условиях следует делать демократической молодежи. Наступило "трудное", по определению В. А. Слепцова, время - время, когда демократическое движение переживало спад, а реакция усиливалась, преследуя передовую интеллигенцию. Перед лучшими ее представителями встала сложная задача поиска новых путей, новых теоретических решений, чтобы преодолеть этот кризис, задача собирания сил для продолжения борьбы, анализа новых явлений в социальной жизни России и Запада, необходимого изменения тактики демократического движения. Эти задачи глубоко захватили Писарева. В тяжелых условиях одиночного заключения, продолжавшегося более четырех лет, Писарев не только не потерял присутствия духа и творческой энергии, - он полон оптимизма, уверенности в том, что общественное развитие необходимо приведет к разрешению самых сложных задач, к соединению "знания" и "труда", как он сжато формулирует конечную цель социального переустройства. Статьи Писарева именно в это время привлекают особое внимание молодежи, а этот встречный поток сочувствия придает новые силы его ищущей мысли.

   Взгляды Писарева, в частности его эстетические воззрения, его литературно-критические позиции, трудно поддаются систематизации, не легко подвести их к однозначному выводу. Во многих существенных пунктах они подвижны, изменчивы. Идет непрекращающийся поиск новых решений, складываются выразительные и лаконичные формулы "прямых ответов" на "проклятые вопросы"; эти формулы в потоке мысли уточняются и не раз меняют конкретные очертания. В этом непрестанном движении мысли не трудно отыскать противоречия и даже явные передержки, особенно при склонности молодого критика к формулам резким, броским, бескомпромиссным. Труднее, но вместе с тем важнее, определить внутренний закономерный ход этой мысли, пытающейся схватить диалектику живого явления действительности. Направление своей мысли, как оно сложилось в 1864 году, Писарев кратко определил как реализм. В определении скрещиваются два уже утвердившихся в публицистике значения термина: "реализм" как обозначение философского материализма {В таком смысле употреблял это слово Герцен в "Письмах об изучении природы", и это несомненно учитывал Писарев, испытавший сильное воздействие идей Герцена. Последний избирает этот термин, чтобы отграничить свои взгляды от догматики механического, метафизического материализма XVIII века. Писарев стал последовательно пользоваться этим термином в статье "Реалисты" (конец 1864 года).} и "реализм" как еще более общее обозначение учета важнейших условий и требований жизни при решении различных социальных проблем. Теория реализма Писарева исходила из определенных предпосылок, но также разрабатывала и тактические правила. В качестве основного выдвигался вопрос "о голодных и раздетых людях", о радикальном изменении общественного строя, условий жизни и труда масс, о социализме. Осуществление задачи затруднялось, как это ясно формулировал Писарев, по крайней мере тремя факторами: задавленностью и невежеством трудящегося большинства, господством интересов эксплуатирующего массы меньшинства, отсутствием единого, выработанного решения этой важнейшей задачи, - "крайним разногласием положительных проектов", связанным с кризисом утопического социализма. Решение этого коренного социального вопроса, сформулированного в одной из наиболее значительных статей Писарева той поры ("Исторические идеи Огюста Конта"), заключено "в перестройке общественных учреждений" в интересах работников и "через работников", то есть в революционном изменении условий жизни и труда масс с помощью широкого движения масс {Писарев (Павл.), т. 5, стб. 398.}. Условий для такого решительного переустройства общества и для такого движения масс Писарев в современном ему обществе еще не видел. Для того чтобы создать эти условия, чтобы распространить осознание принципа "личной выгоды" на каждого непосредственного производителя {"Мыслители поняли, что принцип выгоды в настоящее время дает неудовлетворительные результаты только потому, что он недостаточно обобщен и что огромное большинство - именно все младшие братья - по своему развитию и по своему положению находятся в невозможности руководствоваться в жизни этим великим принципом". - Писарев (Павл.), т. 5, стб. 384.}, надо, по Писареву, создать предварительно такой слой трудовой интеллигенции, "мыслящего пролетариата", который, занимаясь общественно полезным трудом, сам осознал историческое значение принципа выгоды и внес его в сознание трудящегося большинства {"Реалистами, - говорит Писарев, - могут быть в настоящее время только представители умственного труда" ("Реалисты", гл. XVII).}. Деятельность таких "мыслящих пролетариев", или "реалистов", определяется сознательной любовью к труду, идеей "общечеловеческой солидарности" и принципом "экономии сил", направляемых прежде всего на достижение полезных для общества результатов. Изложению такой программы и была посвящена большая статья "Реалисты".

   Ей предшествовали две резко полемические статьи по адресу "Современника". В. И. Засулич с основанием характеризовала эти статьи как "переходные", как подступы к теории реализма {Засулич В. И. Указ. изд., с. 207.}. В "Цветах невинного юмора" (февраль 1864 года) отвергается сатира Щедрина как занятие "бесполезное", не отвечающее потребностям дня, как запоздалое обличительство. Любопытно и то, что Щедрину при этом приписывается "чисто эстетическая точка зрения", и то, что критик (как и в более ранней статье "Наша университетская наука") возлагает особые надежды на развитие естествознания, которое "составляет в настоящее время самую животрепещущую потребность нашего общества", на распространение его идей; он радуется "увяданию нашей беллетристики", видя в этом "хорошие симптомы для будущей судьбы нашего умственного развития", так же, как и в том, что "поэзия... стала клониться к упадку со времен Пушкина", уступая место прозе. Щедрину дается иронический совет "бросить Глупов" и заняться популяризацией естественнонаучных знаний.

   В "Мотивах русской драмы" (март 1864 года) с резкой отчетливостью эти специфические утверждения противопоставляются линии Добролюбова. Отвергается взгляд на Катерину из "Грозы" Островского как на "луч света в темном царстве". Ее образ развенчивается; ей в качестве действительного "луча" противополагается Базаров. Смысл этого противопоставления один: надежды в настоящее время надо возлагать не на выступление народа против давящего его гнета, а на деятельность тех, кто ставит "вопрос о народном труде" и об изменении его условий. Добролюбов, как представляется Писареву, уступает "эстетической точке зрения" на Катерину, на народ и его готовность к выступлению. В обеих статьях еще возлагаются свойственные утопистам надежды на перевоспитание "молодых капиталистов и землевладельцев", на приобщение их к общеполезному труду и к новым идеям о переустройстве общества. В дальнейшем эти иллюзии в отношении представителей господствующих классов отпадают, ставка делается на "мыслящих работников", внедряющих в общественное сознание реалистическое отношение к народному труду, действующих во имя будущей "общечеловеческой солидарности". Но противопоставление "реализма" и "эстетики" не только остается, но получает особый смысл. Вопрос об общественном назначении искусства, литературы, об отношении их к знанию, к решению коренных задач социального прогресса становится обязательным спутником теории реализма. Это одна из стержневых тем программной статьи "Реалисты".

   В статье выстраивается характерный ряд "равносильных понятий". Как синонимы термина "реализм" выступают "сознательность, анализ, критика и умственный прогресс", равнозначными слову "эстетика" признаются "застой, реакция, метафизика, идеализм". Сам Писарев шутливо замечает (гл. XIV), что "эстетика" для него становится своего пода "кошмаром". В этом безусловная специфика писаревского словоупотребления, но в известном отношении это определяет особенности его взгляда на искусство. Было бы, однако, грубой ошибкой видеть за этими "сильными" словами о борьбе с "эстетикой", о "разрушении эстетики" игнорирование важной общественной роли искусства и прежде всего литературы. Напротив, одним из центральных требований критики Писарева этих лет является требование активного участия художника, поэта в борьбе за социальный прогресс. Во взглядах Писарева-реалиста на искусство переплетены очевидные ошибки с утверждениями, имеющими самое живое и плодотворное историческое значение.

   Да, эстетика как наука о прекрасном и даже как наука о сущности искусства и законах его развития Писаревым дисквалифицируется и отвергается. Эстетика Чернышевского, построенная на выяснении специфических отношений искусства к действительности, интерпретирована как прямое разрушение эстетики. В лучшем случае, по Писареву, здесь речь может идти о вкусах, которые сводятся к вполне субъективным симпатиям и антипатиям индивида и свое объективное основание находят либо в физиологии, в элементарных требованиях человеческого организма, либо в условиях общественного воспитания, в склонностях и привычках, складывающихся при определенном характере общественных отношений (см. гл. XV "Реалистов") {Еще в "Схоластике XIX века" заявлялось, что "попытки... построить эстетическую теорию и уяснить вечные законы изящного решительно не удались", что "наш век уже не ловится на теории и не повинуется слепо вымышленным законам" и что "абсолютной красоты нет и... вообще понятие красоты лежит в личности ценителя, а не в самом предмете" (1, 114-115).}.

   Науке, особенно естествознанию, реалист, согласно Писареву, отдает, сравнительно с искусством, очевидное предпочтение. Естественнонаучным исследованиям, даже частного, эмпирического характера, приписывается непосредственное практическое и общечеловеческое значение (специфические национальные черты характеризуют лишь сферу познания общественных явлений). Представители естественных наук, по образному выражению Писарева, "тебя накормят, оденут, обуют, обмоют и покажут, кроме того, как кормить, одевать, обувать и обмывать других людей" ("Реалисты", гл. VII). Переключение молодых сил на познание законов природы особенно важно для современного исторического момента и для русского общества, где остро ощущается недостаточное развитие естественнонаучных исследований. Сложнее обстоит дело с познанием общественных явлений, с исследованиями в области истории, политической экономии и т. п. Здесь влияние реализма еще достаточно слабо и основной задачей является усвоение в этих сферах познания точных методов, выработанных в естественнонаучных исследованиях.

   Писарев (см. статью "Разрушение эстетики") склонен умалять значение отдельных искусств, не приносящих якобы необходимой пользы и более удовлетворяющих прихотям господствующего меньшинства - музыки, живописи, скульптуры и др. {В "Реалистах" "художник" (в смысле: живописец, скульптор) охотно приравнивается "эстетику" со всеми вытекающими отсюда последствиями. В ранних "Мыслях по поводу сочинений Марка Вовчка" еще высоко, рядом с поэзией, ставятся тонические искусства, но высказывается равнодушие к искусствам изобразительным, пластическим.}. Критик прямо заявляет, что к ним он испытывает совершенное равнодушие. Хотя именно в это время, не без влияния и Писарева, в русском изобразительном искусстве развертываются направления, стремящиеся связать свои задачи с насущными потребностями общества.

   Критик отвергает (начиная с первых статей в "Русском слове") чистое искусство, искусство для искусства, решительно не признает бесцельного и бессознательного творчества. Тезис эстетики Чернышевского, что искусство "не может создавать свой собственный мир и... всегда принуждено ограничиваться воспроизведением того мира, который существует в действительности", что критик обязан "рассматривать каждое художественное произведение непременно в связи с тою жизнью, среди которой и для которой оно возникло", Писарев трактует как исключительное внимание к содержанию, но не к форме художественного произведения.

   При всех этих отступлениях от диалектического подхода к явлениям искусства, художественного творчества, Писарев, в процессе развертывания теории реализма, особенно высоко оценивает социальное значение и назначение литературы, поэзии в широком смысле этого слова. Потому столь категорически и отвергается "искусство для искусства", что "в наше время, когда наука и литература сделались великими общественными силами, такое отношение к знанию и творчеству было бы совершенно непозволительно". Интересна попытка Писарева внести исторический момент в истолкование отношений искусства к действительности. В современности, когда так остро встала реальная проблема коренного переустройства социальной жизни, признание "чистого искусства", пытающегося встать в стороне от насущных потребностей общества, становится невозможным, препятствует общественному прогрессу. Но в прошлые эпохи само утверждение независимости художника в процессе творчества, философа и ученого "в процессе собственного мышления", "освобождение науки и искусства от узких и корыстных теократических соображений составляет такой необходимый и такой громадный успех, без которого не были бы возможны никакие дальнейшие усовершенствования" {Писарев (Павл.), т. 5, стб. 359. Ср.: "Чистое искусство и умозрительная философия, очень вредные и предосудительные в XIX столетии, могли быть и даже действительно были не только полезны, но даже необходимы для исторического развития человеческого ума и человеческой общественности, - так же точно, как были полезны, неизбежны и необходимы война и рабство, которые точно так же сделались теперь очень вредными и предосудительными явлениями" (там же, стб. 358).}. Любопытно и следующее сопоставление, по форме, но не по внутреннему содержанию, первой и третьей ступени ("тезиса" и "синтезиса") в этом триадическом развитии: "В древних теократических обществах наука и искусство были орудиями; современные реалисты стараются также превратить их в орудия" {Писарев (Павл.), т. 5, стб. 358.}.

   И хотя, по утверждению Писарева, "Белинский натуралист, а не эстетик и не гегельянец, принес бы в десять раз больше пользы>, однако для своего времени эстетические идеи Белинского признаются "очень полезными". Ведь "у эстетиков прежних времен, у людей, подобных Вольтеру или Белинскому, идея общечеловеческой солидарности медленно созревала под эстетическою скорлупкою" ("Реалисты", гл. XV).

   Социально-нормативная точка зрения на явления литературы и искусства, ставящая их в непосредственную связь с насущными требованиями современного общества, сталкивается с точкой зрения исторической и корректируется ею. Искусство и литература не только признаются великой общественной силой, как и наука, для современности, но и факторами, неизменно (хотя и по-разному), участвующими на различных этапах человеческой истории в развитии общества. В конкретных суждениях Писарева о явлениях литературы как прошлых эпох, так и настоящего времени, русской и мировой, исходные строго нормативные критерии (требование обязательной пользы, решающее значение содержания без необходимого учета формы, подчеркивание исключительно сознательного элемента в творчестве поэта) получают неожиданное диалектическое развитие.

   Писарев безусловно отклоняет плоско утилитаристское толкование требований "пользы" от художника, которое пытались (и неоднократно) приписать ему его противники. "Слово "польза", - заявлял он, - мы принимаем совсем не в том узком смысле, в каком его навязывают нам наши литературные антагонисты. Мы вовсе не говорим поэту: "шей сапоги", или историку: "пеки кулебяки", но мы требуем непременно, чтобы поэт, как поэт, и историк, как историк, приносили, каждый в своей специальности, действительную пользу" ("Реалисты", гл. XXIV). Таким образом, понятие пользы у Писарева, пользы для всего общества и в том числе для трудящегося большинства, решительно противостоит буржуазному утилитаризму, узкому понятию меркантильной выгоды.

   Насколько широко и диалектично трактуется "действительная польза", показывают главы XXV и XXVI "Реалистов", посвященные Гете и Гейне, - один из ярчайших примеров глубокого решения вопросов художественного творчества. "Полезными" поэтами ("художниками, создающими образы посредством слова") здесь признаются не только те "двигатели общественного сознания", которые стремятся пробудить в читателях "ощущение и сознание настоятельных потребностей современной гражданской жизни". "Пользу", действительную пользу, приносят и те поэты, творчество которых исполнено внутренних противоречий и не во всем отвечает текущим социальным требованиям. Филистерство, от которого не был свободен Гете, свойственное ему, по утверждению Писарева, равнодушие к "интересам человеческих обществ", не отнимает ни творческой силы, ни величия его ума. А эти творческие импульсы возбуждают энергию у подготовленного читателя. Для "мыслящих реалистов" сочинения Гете, по образному определению критика, "составляют огромную гальваническую батарею, которая постоянно снабжает их утомляющиеся мозги новыми электрическими силами. Они читают Гете и глубоко задумываются над его страницами, и ум их растет и крепнет в этой живительной работе. А приобретенный таким образом запас свежей энергии и новых умственных сил отправляется все-таки вниз по течению, в то живое море, которое называется массою и в которое тем или другим путем, рано или поздно вливаются, подобно скромным ручьям, или бурным потокам, или величественным рекам, все наши мысли, все наши труды и стремления". Еще более полезным для современности признается творчество Гейне со всеми его противоречиями, отражающими конфликты века, борьбу "между остатками прошедшего и живыми проблесками будущего".

   Итак, полезным для общества признается творчество поэта, если оно возбуждает энергию мысли, дает живые материалы для познания действительности, движущих ее противоречий. В этом отношении великому произведению литературы даже отдается предпочтение перед научным исследованием. "Никакое научное исследование, - говорится по поводу Гейне, - не определит вам душевную болезнь целой эпохи с такою ясностью, с какою ее нарисует великий художник". Сила художественного, беллетристического произведения в его доступности массе. "Романы потихоньку или открыто читаются неоперившимися птенцами, а эти птенцы составляют самую интересную часть всякого общества, потому что... все-таки им, птенцам, безусловно, по всем правам и законам природы, принадлежит ближайшее будущее", - говорится в статье "Новый тип" (см. приложение к т. 2 наст. изд.). "Если автор серьезной статьи говорит с 1000 читателей, то романист такого же достоинства может рассчитывать наверное, что он говорит с 10 000".

   Но к истинному поэту предъявляются самые высокие требования и касательно безусловной искренности его отношений к явлениям действительности и понимания глубокого смысла "каждой пульсации общественной жизни". "Кто понял и прочувствовал до самой глубины взволнованной души различие между истиною и заблуждением, тот, волею и неволею, в каждое- из своих созданий будет вкладывать идеи, чувства и стремления вечной борьбы за правду". Самые высшие слова избирает критик для характеристики великого поэта: "бесстрашный и безукоризненный рыцарь духа", "титан, потрясающий горы векового зла" ("Реалисты", гл. XXIV).

   Но, требуя от писателя страстно сознательного отношения к живым тенденциям общественного развития, глубокого отражения их в его творчестве, Писарев вместе с тем выступает убежденным противником явной тенденциозности в искусстве, когда "проглядывают натянутые и обязательные отношения автора к его предмету" и из-под его пера выходят "риторические упражнения на заданные темы". "Ритор и поэт, - замечает Писарев, - разумеется, не имеют между собою ничего общего".

   Писарев, в ответ на попытки обвинить его в неуважительном отношении к литературному наследию, имел полное право заявить: "Я отношусь с глубоким и совершенно искренним уважением к первоклассным поэтам всех времен и народов". Он часто называет имена многих писателей прошлого, без знакомства с творчеством которых "останутся непонятными настоятельные потребности и накопившиеся со всех сторон задачи нашей собственной мысли". Это - Шекспир, Мольер, Вольтер, Гете, Шиллер, Байрон, Гейне, Крылов, Грибоедов, Гоголь и др.

  

  

   Придавая такое великое значение литературе в деле социального прогресса, Писарев, как это он делал и в начале своей деятельности в "Русском слове", особо выделяет роль литературы в развитии общественной мысли в России. Имена Гоголя, Белинского, Добролюбова называются прежде всего, когда речь идет о развитии "всей нашей умственной жизни за целое тридцатилетие". "К этим именам, - замечает Писарев, намекая на Герцена и Чернышевского, - можно было бы прибавить еще два-три имени, но и эти последние также принадлежат к литературе и, по направлению своей деятельности, примыкают или к Белинскому, или к Добролюбову". "Чрезвычайно полезными работниками нашего века" называет он Некрасова, Тургенева, Диккенса, Гюго и других писателей XIX века. Это высшая похвала в устах критика-реалиста. Круг современных писателей, к анализу произведений которых Писарев обращается в эти годы, расширяется. Здесь и те, кто получил широкую известность еще в сороковых-пятидесятых годах (Тургенев, Достоевский, Л. Толстой), и писатели-демократы шестидесятых (Помяловский, Слепцов). Такие критические статьи, как "Реалисты", "Промахи незрелой мысли", "Мыслящий пролетариат" ("Новый тип"), "Подрастающая гуманность", "Погибшие и погибающие", получили широкую известность и долгую жизнь. Как и прежде, основное внимание Писарев отдает повествовательной прозе - роману, повести, рассказу, или, как он их обобщенно называет, "гражданскому эпосу". Новое соотношение литературных жанров представлено Писаревым в "Реалистах" в явно сдвинутых пропорциях: "Роман втянул в себя всю область поэзии, а для лирики и для драмы остались только кое-какие крошечные уголки". Причину такого исключительного обращения к прозе Писарев готов видеть в том, что в ней безраздельно первенствует содержание, мысль, а "от формы требуют только, чтобы она не мешала содержанию". Роману придается, конечно, особое значение. Он важен как зеркало "частной жизни и семейного быта"; он - своего рода психологическое исследование. Но психологический интерес так или иначе сплетается, по утверждению критика, и со сферой социального исследования. Лучшие писатели-романисты этого времени "составляют живую связь между передовыми мыслителями и полуобразованною толпою"; они - "популяризаторы разумных идей по части психологии и физиологии общества, а в настоящую минуту добросовестные и даровитые популяризаторы... так же необходимы, как оригинальные мыслители и самостоятельные исследователи" ("Реалисты", гл. XXVIII).

   Анализ литературных произведений в статьях Писарева этих лет всегда конкретен и вместе с тем нередко поднимается до широких теоретических обобщений. Так, в "Реалистах" детальный анализ центрального образа тургеневского романа призван подкреплять и иллюстрировать основные положения развиваемой здесь "теории реализма". В статье "Промахи незрелой мысли", характеризуя героя "Юности" - Николая Иртеньева, разлад в нем между мечтой и действительностью, Писарев говорит о двух типах мечты - мечты расслабляющей, праздной, оторванной от жизни, и мечты деятельной, когда личность "серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядывается в жизнь, сравнивает свои наблюдения с своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии". Как пример деятельной мечты критик приводит здесь учение социалистов. В. И. Ленин в работе "Что делать?" сочувственно цитирует это рассуждение {См. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 6, с. 172.}. Пример широкого обобщения материалов действительности - ив сопоставлении условий жизни бурсаков в "Очерках бурсы" Помяловского и каторжан в "Записках из Мертвого дома" Достоевского (статья "Погибшие и погибающие").

   В статьях Писарева этого времени не только дается глубокий и точный анализ литературного образа и ситуаций, в которых образ выступает в произведении. Критик при этом часто исходит не из того, что автор говорит о своем герое, но прежде всего из того, что, нередко независимо от воли и намерений автора, открывается читателю в самом произведении. Критик иной раз даже как бы вступает в прямое соревнование с писателем, "дорисовывая" в живой сцене образ героя, дополняя новыми штрихами его характеристику, заставляет его действовать в новой ситуации. Этот прием неоднократно применен в "Реалистах" при характеристике Базарова, "друга Аркадия Николаевича", и других персонажей тургеневского романа. Высокого мастерства в такой "дополняющей характеристике" персонажа Писарев достигает в сцене воображаемого разговора критика с молодым либералом Щетининым - персонажем романа В. А. Слепцова "Трудное время" (см. гл. VII статьи "Подрастающая гуманность"). Любопытно, что в таком свободном, разоблачающем приеме обращения с известным литературным персонажем Писарев сходится с пародийной интерпретацией литературных типов (Молчалина Чацкого, Берсенева и др.), не раз оригинально примененной в сатирах Щедрина.

   Говоря об основной задаче литературного критика, Писарев еще в 1862 году (статья "Московские мыслители") указывал, что она "состоит именно в том, чтобы рассмотреть и разобрать отношения художника к изображаемому предмету" и при этом "обдумать и разрешить по-своему те вопросы, на которые наводит этот предмет". И там, где "художнику представляется единичный случай, яркий образ... критику должна представляться связь между этим единичным случаем и общими свойствами и чертами жизни; критик должен понять смысл этого случая, объяснить его причины, узаконить его существование" (1, 300). Такую работу и стремился выполнить Писарев в лучших своих статьях.

   Ведется анализ образа Базарова, его отношений к другим персонажам "Отцов и детей" в статье "Реалисты" на фоне последовательного изложения основных положений "теории реализма". Писарев, по собственному признанию, строит этот анализ, неизменно придерживаясь материалов романа, но нередко по-своему объясняя слова и поступки героя и окружающих его лиц. Он как бы стремится очистить образ героя от тех наслоений, которые были связаны и с непониманием "нового типа" со стороны Тургенева и с явно враждебным или недружественным отношением к нему современной критики - от "Русского вестника" до "Современника". Базаров возводится Писаревым в ранг "мыслящего реалиста". Любопытно, что при такой интерпретации героя приглушаются или даже и вовсе снимаются те явные черты скепсиса, эгоизма и "сатанинской гордости", которые бросались в глаза другим персонажам романа и его автору и наличие которых у Базарова не отрицал Писарев в статье о нем 1862 года. В одном случае Писарев даже утверждает, что "в его (Базарова. - Ю. С.) взгляде на будущее широко и обаятельно развертывались могущество его мысли и неудержимая страстность его сознательной любви к людям" ("Реалисты", гл. XII). Такое утверждение, естественное в характеристике самого типа "мыслящего реалиста", конечно, вступает в очевидное противоречие с реальными чертами тургеневского героя {Писарев сам к этому времени понимал, что образ Базарова не во всем отвечает реальным представлениям о "новом типе", что он, этот тип, "гораздо отчетливее" обрисован и "гораздо подробнее" объяснен в романе Чернышевского "Что делать?" (см. гл. II статьи "Мыслящий пролетариат"). Но цензурные условия не позволили прямо сказать об этом в "Реалистах". Да и образ Базарова, этой "первой любви" критика, продолжал ему импонировать.}. Но подобная прямая подмена свойств тургеневского Базарова свойствами мыслящего реалиста - случай исключительный. Образ Базарова, каким он представлен в "Реалистах", все же в основном ложится в рамки данного литературного типа. Интерпретация Базарова, предложенная в статье, во многом - можно даже сказать, во всем решающем - определила восприятие героя романа глазами последующих поколений.

   В разгар построения "теории реализма" Писареву не всегда удавалось сохранять объективность суждения о явлениях литературы, сочетать независимость собственной мысли с проникновением в идейно-художественную концепцию литературного произведения. Рядом с такими глубокими критическими разборами, как статьи "Промахи незрелой мысли", "Роман кисейной девушки", "Мыслящий пролетариат" ("Новый тип"), "Подрастающая гуманность", оказывались и такие, где Писарев терял необходимое равновесие, впадая в очевидные крайности. Разительным примером пристрастного подхода, вызывавшим если не возмущение, то недоумение многих современников и последующих поколений читателей, было отношение Писарева к Пушкину и его творчеству. Правда, изредка Пушкин упоминался в ряду писателей, с произведениями которых современный реалист должен быть знаком; указывалось, что еще в школе необходимо знакомство с лучшими произведениями поэта. Но, начиная с "Реалистов", имя Пушкина в статьях Писарева 1864-1865 годов появляется преимущественно, если не исключительно, в ироническом или уничижительном контексте {Последний случай этого рода - в статье "Образованная толпа" (1866).}. В "Реалистах" Писарев обещал "подробно" разобрать "всю деятельность Пушкина". Частичным выполнением этого обещания были две статьи ("Евгений Онегин" и "Лирика Пушкина"), опубликованные в 1865 году под общим заголовком "Пушкин и Белинский". Что это был за разбор! Все привычные в эту пору для Писарева иронические, пародийные, "шутейные" приемы письма были употреблены на то, чтобы принизить Пушкина, высмеять его произведения и их героев. Доставалось и Белинскому, который, по словам Писарева, не избавившись вполне от "шелухи гегелизма" и от влияния "эстетики", преувеличил значение Пушкина как поэта. Писарев не признавал Пушкина родоначальником новой русской литературы, вполне передав эту роль Гоголю.

   Писарев в отношении к Пушкину нарушает собственные принципы критического суждения. Отвлеченно нормативная точка зрения на пушкинскую поэзию не только одерживает верх над историческим подходом, но полностью исключает его. Если в поэзии Гейне и даже "олимпийца" Гете критик, при всей противоречивости их взглядов на мир, все же находит материал для познания действительности и стимулы для мыслительной деятельности реалиста, то содержательная сторона творчества Пушкина попросту игнорируется. Антиисторизм, вопиющая несправедливость писаревских оценок Пушкина очевидны. Перед исследователем мировоззрения Писарева остается задача, чем объяснить подобную резко полемическую направленность его против пушкинской поэзии.

   Это отрицание Пушкина складывалось у Писарева не без влияния критического отношения к Пушкину в некоторых кругах разночинной молодежи тех лет.

   Критическое отношение к некоторым сторонам мировоззрения Пушкина намечалось уже в последних статьях Белинского о Пушкине, начиная с 1845 года. Здесь, при самой высокой оценке Пушкина как художника, все же отмечалось, что его отношение к действительности, понимание им назначения искусства уже не во всем отвечает требованиям современности. Критические ноты сильнее звучали у Чернышевского и Добролюбова. Чернышевский писал, что "Пушкин по преимуществу поэт-художник... В его произведениях выразилось не столько развитие поэтического содержания, сколько развитие поэтической формы" {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 16-ти т., т. 2. М 1949, с. 475.}. Но, как бы то ни было, в этой исторической критике Пушкина ни Чернышевский, ни Добролюбов не отрицали поэтического творчества Пушкина и его значения для истории русской литературы и современности. Они ценили в Пушкине "проницательность художника", высокую степень владения "формой русской народности" {См. Добролюбов Н. А. Указ. изд., т. 2, с. 260.}. В их представлении художественность и гуманизм составляли силу пушкинской поэзии, определяли ее значение

   В шестидесятые годы отношение к Пушкину как к представители "чистого искусства", как к поэту с "отсталыми" взглядами спонтанно распространялось в кругах радикальной молодежи. Это отметил Тургенев в "Отцах и детях". Базаров ведь без обиняков называет сочинения Пушкина "ерундой". В кругу публицистов "Русского слова" первую атаку на достижения русской поэзии предпринял В. А. Зайцев в рецензии на стихотворения Лермонтова (1863). Писарев в эти годы испытывал влияние со стороны более молодого и "радикального" товарища по журналу

   Решающее воздействие на формирование у Писарева отрицательного взгляда на Пушкина и его поэзию оказала позиция критики либерально-охранительного направления, Каткова, Дудышкина, Дружинина, Эдельсона, Анненкова и др. Они всячески подчеркивали отрешенность поэзии Пушкина, как "чистой поэзии", от "злобы дня", противопоставляли поэзию Пушкина гоголевской прозе и натуральному направлении в русской литературе. Писарев некритически воспринял такое противопоставление пушкинского, "идеального" и гоголевского, "натурального" направления, сложившееся в либеральной критике. "Имя Пушкина, - констатировал он, - сделалось знаменем неисправимых романтиков и литературных филистеров". И не нашел ничего лучшего, как осмеять это знамя и отвергнуть Пушкина как основателя новой русской литературы!

   Субъективистское понимание красоты не позволило Писареву оценить, в духе Белинского, историческое, социальное значение Пушкина как поэта, который в своем творчестве достиг полной свободы художественного отражения действительности, "полноты, оконченности, выдержанности и стройности созданий" {Белинский В. Г. Собр. соч. в 9-ти т., т. 6. М., 1981, с. 274.}. "Белинский, - по оценке Писарева, - любил того Пушкина, которого он сам себе создал", а последователи Белинского превознесли в Пушкине "те слабые стороны, которые Белинский затушевывал или перетолковывал по-своему". Отрицая трактовку Пушкина, восходящую к Белинскому, Писарев сам создавал очевидный шарж на поэта. Пушкин-гуманист представлен рядовым либеральным барином, Пушкин-художник - лишь талантливым и умелым стилистом и версификатором.

   Писарев в "Реалистах" признавал законность требований того, чтобы были представлены "серьезные и подробные фактические доказательства" в обоснование таких "возмутительно-дерзких" размышлений о Пушкине. Но в статьях о Пушкине все свелось к пристрастному разбору и к пародийной перелицовке некоторых стихотворений Пушкина и особенно "Евгения Онегина" и его героев. Отрицание Пушкина полностью слилось для него с отрицанием "чистого искусства" вообще.

   Осмеянию в эти годы Писарев подверг не только "чистое искусство". В обстановке резкого обострения политической борьбы явились литературные произведения неприкрыто тенденциозные, пытавшиеся очернить и оклеветать революционное движение и передовую молодежь, защитить и превознести приверженцев реакции. Сложился и был поднят реакционной журналистикой на щит особый жанр антинигилистического романа. Осмеянию этих романов как проявления, по меткому выражению критика, "сердитого бессилия" {Так называлась статья Писарева об антинигилистическом романе В. П. Клюшникова "Марево" (1864).} Писарев посвятил немало талантливых страниц (см., например, статью "Прогулка по садам российской словесности"). Метким сатирическим ударом по таким произведениям реакционной беллетристики явилась небольшая статья "Наши усыпители", впервые опубликованная в 1867 году, но написанная, вероятно, ранее.

   В "Реалистах" Писарев обещал написать "ряд критических статей" о тех писателях, чтение которых он считал необходимым "для общего литературного образования каждого мыслящего человека". Позднее, в первом издании сочинений, появилась статья, посвященная творчеству Генриха Гейне, одна из наиболее значительных литературно-критических статей Писарева. Современников, знавших уже, как высоко ценил Писарев этого поэта, не могла не удивить (сам Писарев об этом предубеждает читателей в начале статьи) критическая ее направленность, сосредоточение на анализе "слабых сторон" поэзии Гейне. Демонстрируются романтические эксцентричности поэта, характерная для него ироническая игра даже самыми дорогими для него понятиями и образами, недостаточная твердость и последовательность политических убеждений Гейне, постоянные колебания между истинной революционностью и либерализмом и пр. Писарев склонен теперь скорее подчеркивать и преувеличивать эти слабости и непоследовательности в Гейне, чем смягчать и затушевывать их. И это он делает именно потому, что влияние поэзии Гейне на формирование мировоззрения тогдашней молодежи очень велико. Критический разбор литературного наследия, отделение в нем ценного и плодотворного от ошибочного и преходящего, выработка цельного и последовательного мировоззрения выдвигается в качестве главной задачи нового поколения. По отношению к поэзии Гейне это можно, говорит Писарев, производить безбоязненно, - от этого она не утратит силу своего воздействия.

   Одной из лучших литературно-критических статей Писарева и безусловно замечательным истолкованием образа Раскольникова и темы преступления в романе Достоевского была статья "Борьба за жизнь", написанная вскоре после выхода в свет "Преступления и наказания". Ее замысел и общее построение типичны для критического метода Писарева. Писарев признается, что роман производит "глубокое и потрясающее впечатление благодаря тому верному психическому анализу, которым отличаются произведения этого писателя". Указывая на свое радикальное расхождение с убеждениями Достоевского, Писарев признает в нем сильный талант, способный "воспроизводить самые тонкие и неуловимые черты будничной человеческой жизни и ее внутреннего процесса" (4, 452). И почти все содержание статьи составляет спокойный, сосредоточенный, детальный анализ состояния, действий и мыслей Раскольникова. Очень точно, нигде прямо не отступая от материалов романа, воспроизводя все моменты истории преступления и все изгибы и ухищрения больной мысли героя, Писарев дает им, однако, другое объяснение. Решительно отвергаются некоторые общие рассуждения героя и теоретические обобщения автора романа. Единственную реальную основу всех действий Раскольникова, его психического состояния, его Духовного кризиса Писарев видит в условиях существования героя, в его невыносимом положении. Его болезнь носит вполне социальный характер; его теория об особенных людях, которым позволено "преступать" человеческие законы, теория, пытающаяся уравнять уголовного преступника с Наполеоном и даже с Ньютоном и Кеплером, есть продукт его больного мозга, порождение тех невыносимых условий существования, в которые попадает герой. Тем более решительно отводится тенденция автора связать убеждения Раскольникова с взглядами передовых, революционных кругов того времени. "Теория Раскольникова, - заключает критик, - не имеет ничего общего с теми идеями, из которых складывается миросозерцание современно развитых людей. Эта теория выработана им в зловещей тишине глубокого и томительного уединения; на этой теории лежит печать его личного характера и того исключительного положения, которым была порождена его апатия". Все высказано решительно, без умолчаний и недомолвок, но и без полемических выпадов и уязвлений в адрес автора романа. Этим статья Писарева отличается от других откликов на роман демократической публицистики, поддававшейся искушению видеть в "Преступлении и наказании" антинигилистический роман.

  

   В конце 1866 года Писарев был освобожден из заключения. Еще раньше, в начале года, правительством было остановлено издание "Русского слова" и "Современника". С прекращением их выхода оборвалась и полемика, разделявшая демократов на две литературные партии. Писарев разошелся с кругом постоянных сотрудников "Русского слова", с бывшим руководителем журнала Г. Е. Благосветловым. Новые связи и отношения в условиях натиска реакции, последовавшего за выстрелом Каракозова, установились не сразу. С начала 1868 года Писарев был приглашен в качестве литературного критика в "Отечественные записки", перешедшие в руки Некрасова и Салтыкова-Щедрина. Бывшие антагонисты стали сотрудниками одного журнала. В "Отечественных записках" Писарев успел опубликовать несколько статей. В начале июля 1868 года он погиб во время морского купания на Рижском взморье.

   В статьях Писарева 1866-1867 годов, опубликованных после закрытия "Русского слова" в разных изданиях, наметились существенные перемены в содержании и тоне высказываний. Здесь нет ни прежней намеренной полемической заостренности, ни характерных крайних суждений, особенно по части "эстетики". Сдержанность тона сочетается с последовательностью выводов. На первый план выдвигается решение социальных вопросов, а среди них особое место занимает вопрос о революционном выступлении масс против буржуазии. В статьях "Генрих Гейне" и "Борьба за жизнь" речь идет об исторической необходимости революционных действий; в статье о Гейне уничтожающей критике подвергается буржуазный либерализм как направление по существу своему антинародное, стремящееся увековечить господство буржуазии.

   Из числа статей, написанных в последний год жизни и опубликованных в "Отечественных записках", особенно выделяется статья "Французский крестьянин в 1789 году", написанная по материалам исторического романа французских писателей-демократов Э. Эркмана и А. Шатриана "История одного крестьянина в 1789 году". В ней дан анализ социального поведения героев романа, принадлежащих к различим общественным слоям, в ходе широкого антифеодального движения, хватившего народ Франции в канун революции и в самом ее начале. "В цивилизованной Европе, - пишет критик, - трудно найти хоть один уголок в котором самосознание масс не обнаружило бы хоть мимолетными проблесками самого серьезного и неизгладимо-благодетельного влияния на общее течение исторических событий". Обращаясь к роману Эркмана-Шатриана, Писарев указывает, сколь важна их попытка "популяризировать историю Франции за последние восемьдесят лет". Исторические романы такого типа, демонстрирующие, по меткому выражению критика, что "настоящим фундаментом... политических зданий всегда и везде является народная масса", проникнутые истинным демократизмом и патриотизмом, неизбежно занимают важное место в литературе. В "Реалистах" Писарев еще безоговорочно заявлял, что считает исторический роман "вообще... за одно из самых бесполезных проявлений поэтического творчества", а исторических романистов, даже калибра Вальтера Скотта и Фенимора Купера, - "усыпителями человечества". На этом частном примере видно, насколько успешно Писарев в конце своего пути преодолевал "антиэстетические" крайности, нередкие в полемических статьях 1864-1865 годов.

  

  

   Писарев был замечательным мастером слова. Его статьи привлекают не только тем, что в них сказано, но и тем, как это сказано. Своеобразны формы его общения с читателем. Это часто свободный, живой обмен мыслями с другом-читателем, своего рода диалог с ним, разговор начистоту, с предельной откровенностью, исключающей всякие увертки и недомолвки. Писарев, делясь мыслями с читателем, нередко сознательно открывает мотивы, которые определяют их то или иное развитие. Не скрывает он от читателя ни отдельных "промахов мысли", ни внутренних в ней противоречий. Те, кто испытал в свое время сильное влияние его страстной публицистики, указывали, как мало походил Писарев в непринужденных беседах с читателем на учителя; он скорее был "влиятельным товарищем, с которым... молодежь советовалась на счет своих жизненных вопросов" {Засулич В. И. Указ. изд., с. 221.}.

   Формы диалогической речи широко представлены в статьях Писарева, - то непринужденная и спокойная беседа с другом-читателем, то страстный спор с литературным противником, воображаемый разговор с героем произведения или иронические реплики, обращенные к "сударыне публике", и т. д.

   Изложению писаревских статей нередко свойствен характер свободной импровизации, когда легко совершается переход от темы к теме, незаметно сближаются и сталкиваются различные соображения, характеризующие явление действительности с разных сторон. Свои взгляды на то или иное явление Писарев подчас излагает "отрывочно, в связи с другими темами" {Засулич В. И. Указ. изд., с. 213.}. Импульсивность изложения, впрочем, не нарушает, как правило, внутренней логики развития основной темы.

   Стиль Писарева неизменно тяготел к естественности и простоте выражения. Форма прямого, откровенного обмена мыслями с читателем предполагала свободное обращение к выразительным средствам обиходно-разговорной речи, к красочному просторечию, к меткому народному слову, пословицам, поговоркам. В публицистической речи Писарева непринужденные формы, теснее всего связанные с разговорным употреблением, играют очень важную, активную роль. Это нередко придает речи характер фамильярный, иногда подчеркнуто грубоватый, но всегда прямой и открытый. К предпочтению этих выразительных средств вела и полемическая струя, сильная в публицистике Писарева. Резко экспрессивные формы речи были необходимы и для сатирического обнажения неприглядных сторон социальной жизни, в борьбе с пережитками крепостничества, с предрассудками и невежеством, с реакцией и либеральным фразерством. Борьбе с "фразами", которые, по убеждению Писарева, могли "надолго задержать и изуродовать наше развитие", он придавал решающее значение. Задача состояла в том, чтобы "отрыть живое явление из-под груды набросанных слов" ("Мотивы русской драмы"). Здесь-то и оказывались особенно полезными слова свежие, простые, имеющие прямой смысл. Формы, типичные для разговорной речи, с присущей им предметной выпуклостью обозначения явлений и отношений реальной жизни, оказывались необходимыми и для популяризации научных знаний. От мастерства популяризатора в очень большой степени зависел успех распространения идеи в массах. "Популяризатор непременно должен быть художником слова", - утверждал Писарев. Этому он уделял особое внимание (см. гл. XXXIII "Реалистов"), И тут просторечным словам и выражениям с характерной для них экспрессией непринужденности, шутки, откровенной иронии открывалась свободная дорога. Если дельной и верной мысли, "чтобы проникнуть в сознание общества, - писал критик, - надо украситься прибаутками и подернуться щедринской игривостью, пускай украшается и подергивается. Главное дело - проникнуть, а через какую дверь и какою походкою - это решительно все равно. Арлекинствовать можно и должно, если только арлекинство ведет к цели". Писарев, впрочем, эти словесные "арлекинады", к которым и сам охотно прибегал в критических и научно-популярных статьях и очерках, ставил в связь с определенным уровнем развития общественного сознания, считал неизбежными на первых этапах популяризации научного знания.

   Понятийные и образные формы передачи содержания не только постоянно соседствуют в стиле Писарева. Они часто сплетаются и свободно переходят друг в друга. Мы уже указывали, что Писарев в литературно-критических статьях, как бы соревнуясь с автором анализируемого произведения, иногда "дорисовывает" образ из этого произведения, дополняет его существенными новыми штрихами, ставит в новую ситуацию, создает нередко целые новые сцены. Типичен и сатирически нацелен, например, такой прием. Характеризуя определенный литературный тип или сюжетную ситуацию, Писарев охотно обращается к предметному сравнению. Сперва вносящий лишь образный штрих в характеристику персонажа, избранный термин сравнения затем становится как бы прямым обозначением данного пе