Редько Александр Мефодьевич - Задача жизни у Ибсена

ота о томъ, чтобы обманывать себя и людей и не замѣчать этого, и мнѣ страшно отъ мысли, что я до самой смерти не выберусь изъ этой лжи". Изъ безобразной, ничѣмъ неприкрашенной лжи... У Чехова есть маленьк³й символическ³й разсказъ: "Знакъ восклицательный". Маленьк³й чиновникъ неожиданно убѣждается, что на свѣтѣ существуетъ восклицательный знакъ; наводитъ у своей жены, которая "недаромъ 7 лѣтъ въ панс³онѣ была", справку о смыслѣ этихъ невѣдомыхъ знаковъ. Оказывается, что смыслъ грамматическ³й есть: жена еще не забыла, что "этотъ знакъ ставится при обращен³яхъ, восклицан³яхъ и при выражен³яхъ восторга, негодован³я, радости, гнѣва и прочихъ чувствъ". Открыт³е оказалось ошеломляющимъ. "Сорокъ лѣть писалъ онъ (чиновникъ) бумаги, написалъ онъ ихъ тысячу, десятки тысячъ, но не помнитъ ни одной строки, которая выражала бы восторгъ, негодован³е или что-нибудь въ этомъ родѣ". И маленькаго чиновника мучаетъ до галлюцннац³й этотъ "восклицательный знакъ, безъ котораго и жизнь, и онъ сдѣлались "пишущей машиной".

   Развѣ все это не то же, чего жаждутъ энергичные герои Ибсена?

   Въ противность Ибсену, который всегда является въ роли часовщика: разыскивающимъ, какое именно колесико перестало правильно работать въ душѣ его неудачниковъ: чувство "безвинности", чувство "отвѣтственности", чувство "долга", чувство правды, переходящей въ "изнурительную лихорадку справедливости", жажды и внутренней свободы и самоопредѣлен³я и т. д.,- Чеховъ передаетъ только фактъ и созданное имъ настроен³е, отказываясь отъ анализа, какой именно психологическ³й факторъ сдѣлалъ его хмурыхъ людей хмурыми, и что именно должно измѣниться въ ихъ личной жизни - какое колесико нужно перемѣнить въ ихъ душевномъ строѣ, чтобы они перестали себя чувствовать хмурыми и лишними. Самое большое, что онъ говоритъ о нихъ, это - что они не виноваты, хотя чувствуютъ себя виноватыми, чувствуютъ себя той травой въ "Степи", сожженной солнцемъ, "странную пѣсню" которой слушалъ Егорушка. "Въ своей пѣснѣ она, полумертвая, уже погибшая, безъ словъ, но жалобно и искренно убѣждала кого-то, что она ни въ чемъ не виновата, что солнце выжгло ее понапрасну; она увѣряла, что ей страстно хочется жить, что она еще молода и была бы красивой, если бы не зной и не засуха; вины не было, но она все-таки просила у кого-то прощен³я и клялась, что ей невыносимо больно, грустно и жалко себя".

   Пѣсня травы - пѣсня хмурыхъ людей Чехова. Имъ тоже (сравните "Разсказъ неизвѣстнаго человѣка": почти тождественныя {Мы подчеркиваемъ это совпаден³е, въ виду сдѣланныхъ уже попытокъ истолковать Чехова, какъ художника, для котораго символъ вѣры исчерпывается словами: люди дурны, потому что дурны, и никто въ этомъ не виноватъ, кромѣ нихъ самихъ.} выражен³я) хочется быть "красивыми", имъ хочется прожить жизнь "бодро, осмысленно, красиво", хочется "дѣлать истор³ю", но какое-то солнце "выжгло ихъ понапрасну", и имъ, какъ и травѣ, "невыносимо больно, грустно и жалко себя".

   Что же выжгла жизнь въ этихъ близкихъ Чехову людяхъ? Отвѣтъ - конечно, не исчерпывающ³й - мы находимъ у Ибсена. Сравнивая его лишнихъ людей и хмурыхъ людей Чехова, мы убѣждаемся, что наши ненужные люди только вар³антъ на общечеловѣческую тему о людяхъ, лишенныхъ задачи жизни,- но вар³антъ въ самобытной формѣ. Въ самомъ дѣлѣ, если человѣку для бодрой и сильной жизни нужна, какъ абсолютное услов³е, задача жизни свободная, свободно избранная, избранная подъ своей отвѣтственностью,- то, очевидно, что у насъ не можетъ не быть лишнихъ людей, не можетъ не быть массоваго производства лишнихъ людей.- Можетъ ли быть рѣчь о "свободномъ выборѣ" задачи жизни для тѣхъ, кто хотѣлъ бы - хоть немножко хотѣлъ бы,- чтобы жизнъ была "свята, высока и торжественна, какъ сводъ небесный"? Задача жизни свободно избираема только для тѣхъ, кто равнодушенъ къ такимъ вещамъ. Но тогда неудивительно, что мы фабрикуемъ лишнихъ людей сотнями, что русская жизнь создала такого исключительнаго художника, какъ Чеховъ, и обезпечила его художественнымъ матер³аломъ на всю жизнь!

   Единственное, что самобытно въ этихъ десяткахъ незамѣтныхъ драмъ, въ нѣсколькихъ словахъ, разсказанныхъ Чеховымъ, это - что хмурые люди не знаютъ, отъ чего они страдаютъ и не могутъ указать "единственнаго средства", подобно Эллидѣ, которое могло бы имъ помочь.

   Представители "умѣренности" не разъ указывали, что русск³е хмурые люди не "занимаются дѣломъ" {Напомнимъ, что Эллида тоже не "занимается дѣломъ" у Ибсена.}. Указывали на примѣръ "здоровыхъ людей" за рубежомъ, которые занимаются тѣми же мелкими дѣлами, которыя невозбранны и для хмурыхъ русскихъ людей; занимаются, потому что они здоровые, а не дряблые... Въ этомъ будто бы вся суть нашей хмурости - въ томъ, что мы не способны здорово относиться къ жизни... Вопросъ, однако, въ томъ, что люди, ставимые въ примѣръ "хмурымъ", все, что дѣлаютъ,- дѣлаютъ свободно, мы подъ давлен³емъ. Надъ ними не виситъ сознан³е подневольнаго выбора, не виситъ "притягивающая" власть того, что нужно и что невозможно. Что это не наша самобытная болѣзнь, не наслѣдственная болѣзнь русской души,- порукой въ этомъ общечеловѣческ³я драмы Ибсена. И мы вылѣчимся отъ этой болѣзни такъ же внезапно, какъ вылѣчилась Эллида. И хмурые люди такъ же точно возьмутъ на себя черную работу, которой тяготились, когда она была для нихъ обузой факта... Для этого нужно то "единственное средство", которое примѣнилъ Вангель: нужно, чтобы свобода нравственнаго выбора и самоопредѣлен³я перестала быть достоян³емъ только тѣхъ героевъ русской жизни, которые осмѣливались уходить въ "широк³й океанъ" и тамъ погибали; она должна стать достоян³емъ "массовой нормальной жизни, въ которой гибнущ³е теперь герои займутъ мѣсто "строителей" домовъ съ башнями, "уходящими въ небо", и "воздушныхъ замковъ на каменномъ фундаментѣ", въ которыхъ только и можетѣ, по Ибсену, жить "настоящее человѣческое счастье".