Савинков Борис Викторович - С. А. Савинкова. Годы скорби. На волос от казни.

рела только на сына, который ухо­дил под конвоем, так же как пришел' спокойно и с высоко поднятой головой... Много толков слышалось вокруг - все привыкли ничего не ждать от военного суда, кроме строгого приговора, и всех поразил такой яркий пример справедливо­сти! Я с глубочайшим уважением посмотрела на старика пред­седателя: он не допустил совершиться неправосудию! Сын по­том рассказал мне, что когда они шли обратно в крепость, то Назаров так рассуждал:

   "Вот, ведь я полагал после нашего ареста, что нет на свете правды... Ан вижу, что все же она есть! Хоть маленькая - а есть! Старик-то не захотел брать греха на душу - справед­ливый!"

   Не буду говорить о свидании с сыном после суда есть минуты жизни - слишком интимные, слишком дорогие, чтобы отдать их в общее достояние... Скажу только, что когда я об­няла шею сына, шею, которая так близка была к верев­ке, - мне не хотелось выпустить ее более из моих рук!..

   Между тем на другой же день после приговора режим сы­на изменился к худшему. Точно все власти так были уверены в смертном исходе, что допускали некоторые послабления только ради этого. Теперь же свидания сократили, передачу уменьшили и вообще очень усилили надзор... Меня это сильно волновало.

   К тому же, как всегда бывает после долгого напряжения нервов, наступила реакция: упали силы, ушла энергия... И ви­дя, что здоровье мое окончательно расстроилось, нервы расша­тались и вид мой огорчает сына - я решилась для его спо­койствия уехать, чтобы поправиться и приготовиться к новому испытанию, то есть к новому суду, неизбежному, как судьба!..

   Шестнадцатого июля, из числа в число через два месяца после получения мною роковой телеграммы из Севастополя от защитника Иванова, я, взяв в руки утреннюю газету, прочла большими буквами напечатанное следующее известие: "Бегст­во политического". Севастополь 16-го июля: Сегодня рано ут­ром из крепостной гауптвахты бежал важный политический арестованный - Борис Савинков при помощи и в сопровождении вольноопределяющегося Сулятицкого".

   Бежал!!! Ушел из рук властей! Ушел от замков, запоров, от всякого насилия и произвола!.. Ушел от петли!.. От возможно­сти казни!.. О! Навеки благословенно имя помогшего ему!!

   Чувство необъятного счастья наполнило грудь... Спасен! Не надо дрожать за завтрашний день! Не надо ждать суда! Мож­но заснуть без страшной, неотвязной мысли: казнь! И после долгого, долгого времени сплошного горя в мою жизнь вор­вался наконец луч счастья! Но какого относительного сча­стья!.. И недолгого: к вечеру уже червь сомнения залез в душу и стал подтачивать счастливое настроение: "А если поймают?" Опять знакомое чувство страха охватило меня... Хотелось про­резать пространство и мрак и увидеть, узнать - где он? Что? Кто с ним? Где спасается?

   И мучительная тревога поглотила недолгую радость.

   Только когда спустя много дней была наконец получена из-за границы почтовая открытка с знакомым словом "при­вет", с души наконец свалился непомерно тяжелый камень, и в эту ночь я заснула давно забытым сном... покоя!

   Через две недели сын мой прислал из Базеля генералу Неплюеву следующее письмо:

  

   Его Превосходительству генерал-лейтенанту Неплюеву.

   "Милостивый государь!

   Как вам известно, 14-го сего мая я был арестован в г. Севастополе по обвинению в покушении на вашу жизнь и до 15-го июня содержался вместе с гг. Дойниковым, Назаро­вым и Макаровым на главной крепостной гауптвахте, откуда, по постановлению б. о. п. с. р. партии и при содействии вольноопределяющегося 51 Митавского полка В. М. Сулятицкого, в ночь с 15-го на 16-е июля бежал.

   Ныне, находясь вне действия русских законов, я считаю своим долгом подтвердить вам то, что неоднократно было мною заявлено во время нахождения под стражей, т. е. что я, имея честь принадлежать к партии социалистов-революционе­ров и вполне разделяя ее программу, - тем не менее никако­го отношения к покушению на вас не имел, о приготовлениях к покушению не знал и моральной ответственности за гибель ни в чем не повинных людей и за привлечение к террористи­ческому предприятию малолетнего Макарова принять на себя не могу.

   В равной степени к означенному покушению непричастны:

   Ф. А. Назаров и И. В. Дойников.

   С совершенным почтением:

   Борис Савинков". Базель 6-9 августа 1906 г.

  

   А в октябре месяце этого же года состоялся второй воен­ный суд над лицами, обвинявшимися в покушении на ген. Неплюева, в лице арестованного уже впоследствии Калашникова и прежних: Макарова, Дойникова и Назарова. Как и следова­ло ожидать, время охладило пыл страстей и судьи могли спо­койно разобраться в следственном материале, откуда и вытек оправдательный по делу покушения всех подсудимых (следо­вательно, и моего, бежавшего уже тогда сына), за исключени­ем Макарова,- приговор и обвинительный только в принад­лежности к социал-революционной партии, чего из подсуди­мых никто не отрицал.

   Спрашивается, за что же мы все близкие обречены были пережить всю эту передрягу, от которой при воспоминании и доныне мороз подирает по коже?

   Неужели такие ошибки ничего не говорят власть имущим и не научают, что система сыска весьма не целесообразна; что, отдавая участь людей в невежественные руки, значит плодить прискорбные недоумения, ошибки, а следовательно, и врагов!..

   Ведь все обвинение зиждилось только на показаниях сыск­ных агентов и на их рвении отличиться и получить за прони­цательность награду! И все обвинение оказалось мыльным пу­зырем, за который, однако, грозила смертная казнь!

   И не прав ли был мой сын, когда предпочел бежать, чем предаться, несмотря на непричастность, сомнительной надеж­де быть оправданным!

   Итак, пришлось пережить эти события... Для меня они кончились относительно счастливо, мой сын чудом спасся от смерти! Но когда я вспоминаю все пережитые ощущения в ожидании неизбежной, казалось, казни! когда вспоминаю это страшное напряжение - я думаю не о себе!.. Я часто с печа­лью спрашиваю себя - а те? Те другие? Те, пережившие страшную ночь ожидания казни их детей. Те, дорогие сестры по несчастью, для которых медленно ползли минуты и часы, роковым образом приближая неизбежное, для которых нико­гда не настанет время забвения той минуты, когда стрелка ча­сов показывала приближение страшного мгновения.

   И напрас­но уверяют палачи, что они только отнимают жизнь за жизнь! Страшная разница есть в том, как умереть?! Внезапно ли, нео­жиданно ли для самого себя или медленно, высчитывая остав­шиеся минуты, нарочно продленные мстительной рукой? И страна, где возможна такая месть, где ни одна мать не может спокойно смотреть вперед на будущее своего ребенка, - эта страна, говорю это с тоскою, - наша родина! Но день на­станет! Он настанет - могучий, светлый - день истинной свободы! И если бы не было этой надежды, не стоило бы жить!

   Декабрь 1906 г.