Главная » Книги

Щеголев Павел Елисеевич - А. С. Пушкин в политическом процессе 1826—1828 гг.

Щеголев Павел Елисеевич - А. С. Пушкин в политическом процессе 1826—1828 гг.


1 2 3


П. Е. Щеголев

А. С. Пушкин в политическом процессе 1826-1828 гг.

(Из архивных разысканий) *

  
   Щеголев П. Е. Первенцы русской свободы / Вступит. статья и коммент. Ю. Н. Емельянова.- М.: Современник, 1987.- (Б-ка "Любителям российской словесности. Из литературного наследия").
  
   * Эта статья появилась в издании "Пушкин и его современники" вып. XI (были и отдельные оттиски).
  
   В январе 1826 года вышли в свет "Стихотворения Александра Пушкина", разрешенные цензурой к выпуску 8 октября 1825 года. В этой книге была напечатана элегия "Андрей Шенье", написанная Пушкиным в январе 1825 года. Элегия была урезана в цензуре, выброшен был следующий отрывок - гимн свободе:
  
   "Приветствую тебя, мое светило!
         Я славил твой небесный лик,
         Когда он искрою возник,
         Когда ты в буре восходило,
         Я славил твой священный гром,
   Когда он разметал позорную твердыню
         И власти древнюю гордыню
         Рассеял пеплом и стыдом;
   Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,
         Я слышал братский их обет,
         Великодушную присягу
   И самовластию бестрепетный ответ;
         Я зрел, как их могучи волны
         Все ниспровергли, увлекли,
   И пламенный трибун, предрек, восторга полный,
         Перерождение земли.
         Уже сиял твой мудрый гений,
         Уже в бессмертный Пантеон
   Святых изгнанников всходили славны тени,
         От пелены предрассуждений
         Разоблачался ветхий трон;
         Оковы падали. Закон,
   На вольность опершись, провозгласил равенство,
         И мы воскликнули: Блаженство!
         О г_о_р_е! о б_е_з_у_м_н_ы_й с_о_н!
         Г_д_е в_о_л_ь_н_о_с_т_ь и з_а_к_о_н? Н_а_д н_а_м_и
         Е_д_и_н_ы_й в_л_а_с_т_в_у_е_т т_о_п_о_р.
   М_ы с_в_е_р_г_н_у_л_и ц_а_р_е_й. У_б_и_й_ц_у с п_а_л_а_ч_а_м_и
   И_з_б_р_а_л_и м_ы в ц_а_р_и! О у_ж_а_с, о п_о_з_о_р!.. {*}
  
         Но ты, священная свобода,
   Богиня чистая, нет, - не виновна ты,
         В порывах буйной слепоты,
         В презренном бешенстве народа,
   Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд
         Завешен пеленой кровавой:
   Но ты придешь опять со мщением и славой,-
         И вновь твои враги падут;
   Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,
         Всё ищет вновь упиться им;
         Как будто Вакхом разъяренный,
         Он бродит жаждою томим;
   Так - он найдет тебя. Под сению равенства
   В объятиях твоих он сладко отдохнет;
         Так буря мрачная минет!..
   (II, 398-399)1
   {* Разрядка П. Е. Щеголева.- Ред.}
  
   Надо думать, этот отрывок вызвал искреннее негодование цензоров. Весной 1826 года Дельвиг, сообщая Баратынскому о запрещении цензурой нескольких стихов из его поэмы, объяснял свирепость цензуры тем, что "Смерть Андрея Шенье" перебесила цензуру {Сочинения барона А. А. Дельвига [С прилож. биографического очерка, составленного Вал. В. Майковым. Ежемесячное приложение к журналу "Север" за июль 1893 г.- Ред.]. СПб., Изд. Евг. Евдокимова, 1893, с. 158.}.
   Не пропущенные цензурой стихи разошлись по рукам в списках, а после событий 14 декабря среди читателей нашлись охотники, которые приурочили стихи к трагедии, разыгравшейся на Сенатской площади, находя некоторые фразы и слова соответствующими современному положению. Если при таком приурочении местами выходила явная бессмыслица, но зато некоторые фразы, вроде напечатанных нами разрядкой, звучали крайне резко и дерзко. В конце июля или начале августа 1826 года в то время, когда Николай Павлович с приближенными находился в Москве, готовясь к коронации, агент по секретным поручениям генерала Скобелева, 14-го класса помещик Коноплев, представил своему начальнику список этого не пропущенного отрывка, получившего уже заглавие "На 14 декабря", с прибавлением копии известного предсмертного письма Рылеева к жене2. Скобелев доложил стихи Бенкендорфу, начинавшему тогда работать по III Отделению. Началось дело о распространении преступных стихов Пушкина "Андрей Шенье"; к этому делу был привлечен целый ряд лиц, оно прошло несколько стадий - от тайного дознания до обсуждения в Государственном Совете, и кончилось через два года 28 июня 1828 года высочайшей резолюцией. Допрашивался по этому делу и Пушкин, которому оно доставило немало неприятностей, и для биографии поэта подробное расследование всего хода дела представляет немалый интерес.
   В общих чертах сущность этого дела нам известна. Она была кратко рассказана двумя осведомленными лицами: по памяти и по документам - известным чиновником III Отделения M. M. Поповым {В статье "Александр Сергеевич Пушкин" (Русская старина, 1874, No 8, с. 691-694). Эта статья, не обратившая на себя внимание исследователей, очень ценна для изучения отношений полиции к Пушкину и представляет яркое отражение взглядов III Отделения в его целом на поэта4.} и автором пресловутых воспоминаний - бароном М. А. Корфом {В записке о Пушкине, напечатанной в статье Л. Н. Майкова "Пушкин в изображении М. А. Корфа" (Русская старина, 1899, No 8, с. 309-310, и в "Записках" его ["Из записок барона (впоследствии графа) М. А. Корфа.- Ред.)] (там же, 1900, No 3, с. 547).}. Краткое изложение хода процесса дано также П. А. Ефремовым {Сочинения А. С. Пушкина. Ред. П. А. Ефремова. Изд. А. С. Суворина. СПб., 1903, т. VH, с. 259-261, 276, 286-287, 298-300; СПб., 1905, т. VIII, с. 597-601.} по доступным ему документальным данным, не исчерпывающим всего дела и представленным, по большей части, в отпусках и копиях. С большими подробностями рассказал это дело А. Слезскинский в статье "Преступный отрывок элегии Андрей Шенье"3. Он пользовался копией производства дела лишь в одной инстанции (Новгородского уездного суда), и о течении дела в других инстанциях он мог сообщить лишь по путаному изложению, сделанному в этом производстве. Поэтому вкрались в статью г. Слезскинского довольно крупные и многочисленные неточности. Показания, напр<имер>, Пушкина даны им в пересказе. Да и производство уездного суда изложено им очень сбивчиво. Вообще для научных исследований по биографии Пушкина эта статья не годится. По названным только что статьям и сообщениям рассказал об этом деле и М. К. Лемке {В книге М. К. Лемке "Николаевские жандармы и литература 1826-1855 гг. (По подлинным делам III Отделения Собств. е. и. в. канцелярии)". СПб., 1908. Очерк "Муки великого поэта", с. 468-526.}.
   Перечисленные работы дают лишь весьма общее представление о процессе. Кроме них, мы имеем немало документов из различных стадий производства, по большей части не первоначальных подлинников, а официальных копий и повторений. Они способствуют уяснению дела, но по этим разрозненным бумагам трудно восстановить достоверную и детальную историю процесса на всем его протяжении, процесса, изучение которого интересно не только для биографии поэта, но и для истории нашей общественности.
   Между тем ни одно подлинное производство до сих пор систематически не обследовано и не использовано, а производства некоторых инстанций даже не были известны. Первой стадией этого дела было тайное дознание, произведенное Скобелевым и Бенкендорфом. Материалы по этому дознанию сохранились в архиве б<ывшем> III Отделения, ныне в Центрархиве и изданы С. С. Сухониным {В книге "Дела III Отделения Собств. е. и. в. канцелярии об А. С. Пушкине". СПб. Изд. И. Балашова, 1906, с. 15-17 и 267. Изучая дело в архиве, мы убедились, что оно издано г. Сухониным крайне неисправно. Тут - не только бумаги по предварительному дознанию (с. 15-17), но и имеющие отношение к дальнейшим стадиям процесса. Самый главный документ - записка Бенкендорфа с ответами Скобелева, изложившие начало делу - опубликован по подлиннику (вполне правильно) в "Русской старине" в заметке "К делу о доносе на А. С. Пушкина в 1827-1831 годах" (1883, No 6, с. 690-692). См. мою заметку об издании С. С. Сухонина в журнале "Былое", 1906, No 2, с. 299-301.}. Вторая стадия - производство дела в военно-судной комиссии, начатое 25 сентября 1826 года и оконченное высочайшей резолюцией 25 марта 1827 года. Это дело хранится в б. архиве Главного военно-судного управления и не было известно до самого последнего времени: впервые с моих слов сообщил о нем П. А. Ефремов {Некоторые бумаги, вышедшие из этой военно-судной комиссии, с ответами подлежащих мест напечатаны в книжке И. И. Васильева "Следы пребывания А. С. Пушкина в Псковской губернии". СПб., 1899, с. 32- 36. Некоторые следы производства оказались в архиве л.-гв. Драгунского полка, в котором служил Алексеев. Сведения по полковым документам изложены в книге капитана А. М. Ковалевского 1-го ["50 лет существования л.-гв. Драгунского полка. 1814-1833. Гвардейские конноегеря. 1833-1864. Гвардейские драгуны".- Ред.] [Новгород], 1870, с. 38, 169 (прим. 21), 40 (приложения).}. Третья стадия - производство Новгородского уездного суда, использованное в статье г. А. Слезскинского. В архиве этого суда осталась только копия дела, подлинное же было отослано на ревизию в б. Новгородскую уголовную палату. Из архива палаты, хранившегося при Новгородском окружном суде, подлинное дело было, по требованию министра юстиции, отослано в Департамент юстиции {Находившиеся в этом деле подлинные объяснения Пушкина были в 1887 году переданы из департамента юстиции в Пушкинский Музей при Александровском Лицее и напечатаны в книге И. А. Шляпкина "Из неизданных бумаг А. С. Пушкина". СПб., 1903, с. 339-341.} в 1884 году. Четвертая стадия - производство дела в Правительствующем Сенате. Пятая - рассмотрение дела в Государственном Совете. Мы знаем из сенатского дела лишь Указ Сената Новгородскому губернскому правлению {[См.: Решение суда по поводу элегии А. С. Пушкина "Андрей Шенье".- Ред.] - Русская старина, 1874, No 11, с. 584-588.}. В этом указе приведено высочайше утвержденное мнение Государственного Совета. Этим мнением ограничиваются наши сведения о производстве в высшей инстанции. Немало издано документов и бумаг, относившихся к исполнению приговора касательно Пушкина,- об объявлении ему приговора {Русская старина, 1882, No 2, с. 465-469.}, об учреждении секретного надзора и о продолжении его {Например, Русская старина, 1882, No 1, с. 225-226; 1883, No 1, с. 77-78.}. Но документы последнего рода важны только своими датами, а к знанию процесса ничего не прибавляют.
   Самым интересным и важным как для биографии поэта, так и для истории общественного брожения в 1826 году мы считаем дело, произведенное военно-судной комиссией о штабс-капитане Алексееве. Производства других инстанций прибавляют немного материала, имеющего значение; в них много пустословия, не разъясняющего, а только запутывающего дело. Но имеет интерес - специальный для пушкиноведения - производство Государственного совета.
   Изложению этих дел мы посвящаем дальнейшие страницы.
  

I

ДЕЛО АЛЕКСЕЕВА И ПУШКИН

1

  
   Для ознакомления с историей процесса штабс-капитана Алексеева необходимо кратко передать историю возникновения этого дела {Подробно останавливаемся на этой истории и выясняем ее связь с помилованием Пушкина в другой нашей статье5. Биографический очерк А. Ф. Леопольдова дан в книжке Н. Ф. Хованского "Очерки по истории г. Саратова и Саратовской губернии". Саратов, 1884, вып. I, с. 57-76 и в статье М. Л. Юдина "Виновник "Шеньевской" истории (По бумагам и письмам А. Ф. Леопольдова)" (Исторический вестник, 1905, No 11, с. 574-597). Для нас важны приводимые Юдиным рассказы самого Леопольдова о случае со стихами, изложенные в его рукописной автобиографии, хранившейся в б. Саратовской ученой архивной комиссии, и в письмах его к Е. И. Станевичу от 1829 года (хранились там же). С рукописной автобиографией Леопольдова я познакомился благодаря содействию Пушкинской комиссии, по просьбе которой она высылалась из Саратова в Петербург. Сличая его рассказы с документальными данными, приходишь к заключению, что в своих сообщениях Леопольдов неискренен и умалчивает о настоящей своей роли. Он не упоминает, напр<имер>, о том, что надпись на стихах "На 14 декабря" была сделана им, что он собирался пообстоятельнее донести об этих стихах Бенкендорфу. На допросах он старался запутать офицера Молчанова, давшего ему стихи, и т. д. В конце концов мы не убеждены в том, что Коноплев действовал без его ведома и согласия. В автобиографии Леопольдов рассказывает следующим образом о начале дела: "По Москве ходили стихи, переведенные из французского писателя Андрея (тезки моего) Шенье, намекавшие на булгу во Франции и приноравливаемые будто бы к нашему бывшему беспорядку 14 декабря 1825 года (Леопольдов прекрасно знал, что стихи принадлежат Пушкину, а приноровил их к 14 декабря на бумаге он сам.- П. Щ.). Они достались и мне от одного гвардейского офицера, из юношеской любознательности и любопытства. Я понимал дух их и без всякого умысла и цели сообщил товарищу; но у него, увидев их, придумали: щука съедена, остались зубы; эти другие люди возбудили вопрос: не остаток ли это духа недавно погашенной у нас булги? Донесено, и загорелось дело. Я сам понимал, что надобно же все это темное обстоятельство разведать и расследовать. Добрались до источника и до всех военных и статских, имевших их. Вот таким-то путем дошла очередь и до меня" [цитовано по рукописи.- П. Щ.]. А в письме к Е. И. Станевичу от 29 декабря 1829 года, подделываясь, очевидно, к елейному тону своего корреспондента, он уже рассказывал о том же в ином духе: "Случайно попались мне в Москве (он сам выпросил!- П. Щ.), во время коронации дерзкие насчет правительства стихи. Я показал их одному знакомцу, сожалея о несчастном образе мыслей сочинителя (это по первой версии, Андрея Шенье!- П. Щ.). Но сей знакомец мой был шпион, который для выслуги своей открыл об них нач. Г. П. [конечно: - начальнику государственной полиции.- П. Щ.]. Дело загорелось: разысканы все, у кого оные стихи были, от кого и как перешли" (Исторический вестник, 1905, No 11, с. 582). К литературе о Леопольдове нужно добавить еще появившуюся после опубликования моей работы курьезную статью А. Г. Слезскинского ("Русская старина", 1912, No 3). Ср. замечания Ю. Г. Оксмана в примечании к его статье "Саратовское гнездо нигилизма в 1871 г." - "Былое". 1925, No 6 (34), с. 55.}.
   История распространения запрещенного цензурой отрывка из элегии "Андрей Шенье" представляется на основании изучения дела в следующем виде. Коноплев, агент Скобелева, добыл список стихов у кандидата Леопольдова. Знал ли последний, что Коноплев шпион, установить по делу нельзя; во всяком случае Леопольдов играл в этой истории роль довольно постыдную и плачевную. Он собственноручно переписал стихи, прибавив к ним предсмертное письмо Рылеева к жене, и вручил Коноплеву. Скобелев, доносивший на Пушкина еще в 1824 году, тотчас же сообщил эти стихи Бенкендорфу в конце июля или начале августа. Напомним, что в это время царь со всем двором был в Москве и готовился к коронации. Бенкендорф потребовал указать лицо, которое дало стихи Леопольдову. Леопольдова в это время не было в Москве, и Коноплев был послан в Саратовскую губернию разыскать его. Узнав от него, в конце августа, что стихи даны ему прапорщиком лейб-гвардии конно-пионерного баталиона Молчановым в июле 1826 года, Коноплев вернулся в Москву и доложил полученные им сведения Бенкендорфу. Началось дело; был найден и арестован Молчанов, который 8 сентября показал, что стихи получены им в феврале 1826 года от л.-гв. Конно-егерского полка штабс-капитана Алексеева. Александр Ильич Алексеев также был разыскан, арестован и 16 сентября отправлен из Новгорода в Москву {Об А. И. Алексееве, см. выше, с. 328-329. Современные известия о деле Алексеева идут также от А. Я. Булгакова, хорошо знакомого семьи Алексеевых (Русский архив, 1901, т. II, с. 402, 403).}. Здесь и начальник Главного штаба И. И. Дибич и дежурный при государе генерал Потапов тщетно добивались, чтобы Алексеев сказал, кто ему дал эти стихи. Алексеев отвечал, что он получил их в Москве осенью 1825 года, но от кого, решительно не помнит. Генералы пробовали действовать на него через отца; отец умолял сына, грозил ему проклятием, но Алексеев упорно оставался при своем отрицании. В результате, по высочайшему повелению, Молчанов был переведен тем же чином из гвардии в армию в Нижегородский драгунский полк, а Алексеев за запирательство отдан под суд. С самого начала следствия и тот и другой находились в московском тюремном замке {В тюрьме они встретились с офицерами, осужденными на каторгу за участие в восстании Черниговского полка: Соловьевым, Мозалевским, Быстрицким и Сухиновым. См.: Записки неизвестного [И. И. Горбачевского.- П. Щ.] в "Русском архиве", 1882, т. I, с. 545 и отд. изд.}; Молчанов, несмотря на то, что наказание было на него уже наложено, все-таки был оставлен в тюрьме на все время следствия.
   Этих данных достаточно для того, чтобы разобраться в военно-судном процессе, к изложению которого мы и приступаем. Мы считаем нужным не выпускать при изложении тех страниц дела, которые, не представляя важности для пушкиноведения, дают хорошее понятие о том, как ставилась в эта время процессуальная сторона дела и как созидалась "юридическая" аргументация. Слово "юридическая" тут приходится, конечно, брать не иначе, как в кавычках.
  

2

  
   25 сентября 1826 года Начальник Главного штаба Е. И. В. Дибич обратился со следующим отношением к великому князю Михаилу Павловичу, который в это время командовал отрядом Гвардейского корпуса, отправленным в Москву на коронацию.
   "У служившего лейб-гвардии в конно-пионерном эскадроне прапорщика Молчанова найдена копия с письма государственного преступника Рылеева и возмутительные стихи на 14 декабря 1825 года. Молчанов в отобранной от него расписке объявил, что сии стихи получил от лейб-гвардии Конно-егерского полка штабс-капитана Алексеева, который, не отвергая того, что отдал оные Молчанову, не только не объявил в свое время сочинения сего начальству, как того требовал долг честного и верного офицера и русского дворянина, но при сделанном ему лично мною допросе, не раскаиваясь в своем поступке, решительно не хочет открыть, от кого он сам получил сии бумаги.
   Как таковое упорство штабс-капитана Алексеева доказывает, как зловредные его склонности, так и намерение скрыть следы, по которым могли бы быть открыты злоумышленники, распространяющие подобные сочинения, то государь император, желая примером строгого взыскания пресечь и впредь подобные столь вредные для общего спокойствия государства покушения,- высочайше повелеть соизволил штабс-капитана Алексеева, яко обличенного собственным признанием в содержании у себя против долгу присяги и существующих узаконений в тайне от своего начальства и сообщении даже другим таких бумаг, кои по содержанию своему, в особенности после происшествия 14 декабря, совершенно по смыслу злодеев, покушавшихся на разрушение всеобщего спокойствия,- предать военному суду здесь при 2-м сводном легком кавалерийском полку Гвардейского отряда с тем, чтоб суд был окончен в возможной поспешности и н_е_п_р_е_м_е_н_н_о в п_р_о_д_о_л_ж_е_н_и_и т_р_е_х д_н_е_й.
   Сообщая вашему императорскому высочеству сию высочайшую волю для зависящего о исполнении оной распоряжения и препровождая при сем найденные у Молчанова письмо Рылеева и стихи на 14 декабря, прошу покорнейше ваше императорское высочество по окончании над ним суда сообщить мне сентенцию оного с мнением вашего высочества для доклада государю императору. При сем имею честь уведомить, что штабс-капитан Алексеев содержится в здешнем тюремном замке".
  

3

  
   Исполнение по отношению начальника штаба последовало в тот же 25-й день сентября. Великий князь дал соответствующее предписание графу Орлову, командовавшему сводной легкой Гвардейской кавалерийской бригадой и л.-гв. сводным кирасирским полком. В тот же день при 2-м сводном легком кавалерийском полку была учреждена комиссия военного суда. Презусом ее был назначен л.-гв. конно-егерского полка полковник барон Ренне, асессорами - капитаны Павлищев {Это Пав<ел> Ив<анович> Павлищев, брат Ник<олая> Ив<анович>а, женившегося впоследствии на сестре Пушкина.}, Корф, штабс-капитан Стремоухов, поручик Вуич, прапорщики: Вульф {По спискам полка это - Петр Иванович Вульф, едва ли не двоюродный брат приятелю Пушкина Алексею Николаевичу Вульфу.} и Кронек; производителем дел - обер-аудитор 9-го класса Иванов.
   Суд совершался с соблюдением всех формальностей. На первом же заседании 26 сентября презус, объявив о цели собрания, "уговаривал всех обретающихся в суде, дабы при отправлении начинающегося дела напамятовали свою совесть, а что в суде случится, хранили бы тайно и никому о том, кто б он ни был, не объявляли". Затем, намечая программу действий, комиссия постановила предложить подсудимому обычный вопрос: "не имеет ли он на презуса, асессоров и аудитора какого показать подозрения и судом их будет ли доволен" и затребовать из штаба формулярный список и кондуит Алексеева. По изъявлении Алексеевым своего удовольствия комиссией, судьи принесли судейскую присягу {Формула присяги: "Мы, к настоящему военному суду назначенные судьи, клянемся всемогущим богом, что мы в сем суду в прилучающихся делах, ни для дружбы, или склонности, ни подарков или дачей ниже страха ради, ни для зависти и не дружбы, но токмо едино по челобитью и ответу, по его и<мператорского> в<еличества> всемилостивейшего государя императора воинским пунктам, правам в уставам приговаривать и осуждать хощем право и нелицемерно, так как нам ответ дать на страшном суде Христове,- в чем да поможет нам он, нелицемерный судья".}. Вступив в исполнение обязанностей, презус на основании воинских процессов I главы 14-го пункта уговаривал Алексеева, чтобы он "с пристойным воздержанием дело свое доносил вкратце". Подобный уговор был, очевидно, вызван необходимостью закончить дело в три дня. Ввиду такой крайности, дежурный генерал предписывал комиссии заканчивать дело, не дожидаясь обычного представления формуляра и кондуита подсудимого.
   26 сентября, к 10 часам утра, штабс-капитан Алексеев был доставлен из тюрьмы плац-адъютантом в комиссию, несмотря на то, что он был болен: "был одержим воспалением левого глаза и чувствовал слабость во всем корпусе". На учиненные судной комиссией вопросы Алексеев отвечал:
  
   "Зовут меня Александр Ильин, сын Алексеев, 26 лет, греко-российской веры, на исповеди и у святого причастия бывал.
   В службу вступил по выпуске из пажеского корпуса прапорщиком в конно-артиллерийскую роту No 22 - 1819 года апреля 6 дня; из российских дворян, собственности не имею, а что за отцом моим состоит и сколько, того не знаю.
   Из прапорщиков артиллерии перевелся в конно-егерский Е. В. полк, где и произведен в 1819 году ноября 26 в поручики, в 1823 ноября 26 за отличие по службе в штабс-капитаны и 1825 22 августа переведен в лейб.-гв. конно-егерский полк; под судом и штрафами не был.
   1. По нахождении моем в Москве точно получил оные стихи, но от кого, не помню, и без всякой определительной цели и намерения,- в октябре или ноябре месяце.
   2. Стихи, отданные мной Молчанову, были написаны собственной рукой моею, но без надписи на 14 декабря, а письма преступника Рылеева, мне же показанные стихи и письма в суде мне вовсе неизвестны.
   3. Оные стихи при разборе разных бумаг моих попались в руки Молчанова и по просьбе его ему отданы, а на какой конец, не знаю.
   4. Хранение стихов сих не считал тайною, а из содержания оного не предполагал и не предвидел ничего зловредного, ибо оные, как выше сказано, получены были мной в октябре или ноябре месяце.
   5. В тайных обществах не бывал и ничего ни от кого не слыхал и нигде не был замечен, ибо милости, оказываемые покойным государем императором отцу моему и семейству, не могли внушить мне ничего дурного противу Е<го> В<еличества> и правительства.
   6. Никаких других подобных бумаг не имею".
  
   Итак, Алексеев признавал, что он дал Молчанову писанный его рукою список стихов, но предъявленный ему на суде лист, на котором были четко переписаны сначала письмо К. Ф. Рылеева, а за ним стихи с надписью "на 14 декабря", оказался ему совершенно неизвестен: он был не его руки, затем заключал совершенно неизвестное ему письмо К. Ф. Рылеева, а стихи, действительно, были те самые, которые он дал Молчанову, но, давая их Молчанову, он не делал надписи "на 14 декабря".
   Комиссия определила допросить по делу Молчанова. На запрос Комиссии 26 же сентября Молчанов отвечал несколько неясно, что копия с письма Рылеева не у него найдена и ее никогда у него не было, но стихи на 14 декабря получены им действительно от Алексеева. О подробностях получения
   Молчанов сообщал следующее:
  
   "Которого числа именно я получил оные стихи, точно упомнить не могу; а получил их в феврале месяце, проходя из Москвы в Петербург с ремонтом. Говоря про Пушкина стихи, он, Алексеев, и сказал, что у него есть последнее его сочинение, и показал оные мне; я у него попросил их списать,- без всякого намерения, но только из одного желания иметь Пушкина сочинения стихи. Чьей рукой оные стихи были написаны, я этого не знаю, а для чего я не предъявил оных начальству, потому что не пожелал, чтобы оные стихи могли иметь какое дурное влияние на других".
  
   В дополнение к этому показанию Комиссия постановила спросить у Молчанова, кем и когда именно были найдены возмутительные стихи на 14 декабря, те ли самые, которые при деле имеются, или какие другие, а также была ли на полученных им от Алексеева стихах сделана надпись "на 14 декабря" или нет. Ответ Молчанова опять был не совсем ясен. Он отвечал (26 же сентября):
  
   "Оные стихи никогда у меня найдены не были, а дал я их русскому учителю Леопольдову, который и показал, что получил их от меня; стихи точно те самые, которые я дал Леопольдову, но они переписаны, ибо я дал их ему, они были написаны на четвертушке; а письма не было, которого я никогда не видал; - что ж касается была ли надпись над стихами, этого я совершенно не помню: а можно будет видеть по тем, которые я дал Леопольдову. О теперешнем жительстве Леопольдова не знаю".
  
   На сцену выдвигалось новое лицо, которое необходимо было допросить. Отнесясь к московскому обер-полицмейстеру6 с предложением доставить Леопольдова в Комиссию, Комиссия 27 сентября затребовала от Алексеева и Молчанова подробных указаний о месте передачи преступной рукописи и ее внешнем виде. Алексеев ответил, что он отдал Молчанову стихи в Новгороде, но формата и цвета бумаги не помнит: он твердо помнит только то, что они были переписаны им собственноручно. Молчанов подтвердил, что стихи получил в Новгороде. "Бумага,- показывал он,- кажется, была белая, а верно не помню,- бумага была белая с черными кантиками; а дал я их, эти стихи, в июне месяце русскому учителю Леопольдову". Против этого показания Молчанова Комиссия выставила Молчанову следующий вопрос:
  
   "В дополнительном Вашем показании, данном Вами в суде вчерашнего числа, Вы пишете, что была ли надпись над стихами, этого совершенно не помните, а можно видеть по тем, которые Вы дали Леопольдову, но почему же вы в подписке Вашей, данной 8 числа сентября, объявили именно сими словами {Молчанов дал следующую подписку: "Я, нижеподписавшийся, получил стихи сочинения Пушкина, на четырнадцатое декабря, от Александра Алексеева лейб-гвардии конно-егерского полка штабс-капитана, во время моего возвращения в С.-Петербург с ремонтом в феврале 1826 года. Прапорщик Молчанов. 8 сентября 1826 года. Москва".}: что Вами получены стихи сочинения Пушкина на 14 декабря; объясните на сие, по всей справедливости, была ли оная надпись или нет, а когда не было, то отчего в подписке вашей сие было написано?"
   Молчанов объяснил:
   "была ли надпись над стихами, то я повторяю, что совершенно не помню; а почему я в своем показании пишу, что они на 14 число, то мне Алексеев говорил сам, что они на оное число сочинены Пушкиным".
  
   Между показаниями Молчанова и Алексеева получалось разноречие, которое Комиссия попыталась разрешить очной ставкой, данной 27 сентября. Но Алексеев утверждал и на очной ставке, что "на отданных им стихах не было надписи "на 14 декабря", и что "не в бытность оной незачем ему было говорить на словах то, что не написано, а к тому же он получил их прежде сего времени". А Молчанов остался тоже при своем: я "говорю,- показывал он,- что г. Алексеев, давший мне сии стихи, сам мне говорил, что они сочинены на четырнадцатое число: что и готов утверждать клятвенно". Таким образом, вопрос о том, знал ли Алексеев о применении стихов Пушкина к 14 декабря и надписывал ли он их "на 14 декабря", оставался открытым, впредь до объяснения Леопольдова. Но московский обер-полицмейстер 27 сентября уведомил Комиссию,
  
   "что русский учитель Леопольдов проживал в Тверской части в Университетском пансионе по найму в должности надзирателя, который также числился и по Московскому университету своекоштным кандидатом, а сего года июля 25 числа выехал к родителю своему в город Саратов".
  
   Комиссия постановила обратиться к саратовскому губернатору7 с просьбой о доставлении Леопольдова и, сознавая, что без допроса Леопольдова она не может кончить дела в трехдневный срок без особого на то разрешения начальства, решила донести об этом великому князю Михаилу Павловичу. Но великий князь предписал, чтобы Комиссия, не останавливая дела, кончила его, во исполнение высочайшей воли, в три дня, а о недостающих к делу сведениях и справках упомянула, где следует. После этого предписания Комиссии оставалось только привести дело к концу. 27 сентября Алексееву было сделано священническое увещание, дабы он открыл лицо, передавшее ему стихи, но Алексеев "ни в чем сознания не учинил, а остался при прежде данных им Комиссии показаниях". Затем Комиссия сличила почерк находившейся в их руках преступной рукописи с почерками Алексеева и Молчанова и не нашла никакого сходства. На этом судопроизводство трехдневной Комиссии было закончено.
   27 сентября была составлена "выписка" или конспект всего дела и прочитана Алексееву. Алексеев дополнил свои оправдания следующим разъяснением:
  
   "к оправданию своему имею то сказать, что хотя и имел у себя сии стихи, но без намерения, находя их совершенно незначащими, так я полагал; тем более сие доказывает и то, что, не быв в связи и коротко знакомым с г-ном Молчановым, отдал ему оные. Касательно же необъявления мною того лица, от которого оные выписаны, то призываю в свидетели Всемогущего Бога, что не скрыл и не утаил бы от правительства оного, зная совершенно, что сие объяснение служило бы моим оправданием, и не подвергал бы позору носимой мною фамилии и престарелому и израненному отцу моему и матери огорчения и стыда иметь недостойного сына. Решительно оканчивая клятвою, что не смею оклеветать других, ибо не помню, у кого выписаны оные были мною. Знаю, что подвергаюсь всей строгости законов".
  
   Сентенция Комиссии от 29 сентября оказалась очень суровой. Комиссия
  
   "нашла подсудимого шт.-кап. Алексеева виновным в содержании у себя противу долга присяги и существующих узаконений в тайне от своего начальства и передаче другим таких возмутительных стихов, кои по содержанию своему, в особенности после происшествия 14 декабря, совершенно по смыслу злодеев, покушавшихся на разрушение всеобщего спокойствия, в необъявлении в свое время сочинения сего начальству, как того требует долг честного и верного офицера и русского дворянина, и в упорном пред начальством и судьями сокрытия того, от кого он получил те стихи; и за таковые учиненные им преступления,- на основании указов, состоявшихся в 31 день декабря 1682 и в 21 мая 1683 приговорила оного к смертной казни".
  
   Комиссия повергла свое заключение на воззрение великого 29 сентября все производство было отослано к нему.
  

4

  
   3 октября великий князь Михаил Павлович представил все дело с сентенцией Комиссии и мнениями - своим и графа Орлова - начальнику Главного штаба барону Дибичу для доклада государю. Дежурный генерал, г<енерал>-ад<ъютант> Потапов, находя, что дело не приведено в надлежащую ясность, затребовал 20 октября мнение аудиториатского департамента. 23 октября требуемое мнение было уже доставлено. Аудиториатский департамент считал необходимым для дополнения дела отобрать показания от прикосновенных лиц: Леопольдова, Пушкина и Молчанова. Леопольдов должен был дать ответы на вопросы: когда он получил от Молчанова стихи, на какой бумаге и чьей рукой они писаны, была ли надпись "на 14 декабря", где полученный им от Молчанова экземпляр, послуживший оригиналом для находящегося в деле, и не его ли рукой переписан этот последний. От А. Пушкина надлежало отобрать показание: "им ли сочинены означенные стихи; когда, почему известно ему сделалось намерение злоумышленников, в стихах изъясненное; в случае же отрицательства, не известно ли ему, кем оные сочинены". Наконец, прапорщик Молчанов должен быть спрошен, "для чего, о полученных им в феврале стихах не донеся тогда же начальству, дал оные в июне Леопольдову и (когда данные им на четвертушке отысканы будут), чтобы объяснил, тою ли самой рукой писаны, как даны Леопольдову и кем подписаны на 14 декабря. Комиссии же военного суда, коей дополнение дела сего поручено будет - заканчивал свое мнение аудиториат - все означенные показания и касающиеся оным обстоятельства прилежно и немедленно рассмотреть и свое на законном основании заключение представить по начальству, а между тем шт.-кап. Алексеева содержать арестованным".
   25 октября последовала высочайшая резолюция: "исполнить по мнению аудиториатского департамента - продолжать в той же судной Комиссии".
   29 октября начальник Главного штаба уведомил Михаила Павловича о резолюции и предписал управляющему министерством внутренних дел выслать в С.-Петербург Леопольдова.
   Но пока дело шло по инстанциям, войска, пришедшие в Москву на коронацию, уже отправились на свои постоянные квартиры, и Комиссия, судившая Алексеева и состоявшая из штаб- и обер-офицеров л.-гв. конно-егерского дивизиона, присоединилась к своему полку, стоящему в Новгороде. Поэтому великий князь, отвечая, как командующий московским отрядом Гвардейского корпуса, 4 ноября начальнику штаба, предлагал последнему обратиться к командующему Гвардейским корпусом, т. е. к нему же, Михаилу Павловичу (это была необходимая формальность!), и приказать распорядиться "о продолжении нынешних действий Комиссии по сему дополнению дела в Новгороде, дабы членов оного суда сим новым поручением не отлучить от занятий". Михаил Павлович дополнил мнение аудиториата своим заключением, которое не предвещало ничего хорошего для Пушкина.
  
   "При чем имею честь Вашему высокопревосходительству присовокупить, что я считаю нужным не только выслать в Новгород прикосновенного к означенному делу учителя Леопольдова, но истребовать от сочинителя стихов А. Пушкина показание, его ли действительно сочинения известные стихи; с какою целию им сочинены они и кому от него переданы, и доставить в Новгород находящихся ныне в ведении Московского Коменданта под арестом шт.-кап. Алексеева и прапорщика Молчанова, и если Комиссия почтет нужным, то и самого Пушкина" {[Курсив П. Е. Щеголева.- Ред.]}.
  
   Михаил Павлович обратил особое внимание на Пушкина. Аудиториат, смотря на него, как на прикосновенного, предлагал спросить, он ли, а если нет, то кто писал стихи и откуда он узнал о намерении злоумышленников, раз стихи были написаны до 14 декабря. Михаил Павлович привязывал Пушкина теснее к делу. Ответы на вопросы, с какой целью стихи были им написаны и кому переданы, могли сильно запутать его. Михаилу Павловичу, конечно, была известна судьба Пушкина и результат его беседы с Николаем Павловичем 8 сентября 1826 года. Не мог он, конечно, не знать, что если Пушкин до сих пор не фигурировал в деле, то на это была воля Николая, знавшего об авторстве Пушкина от Бенкендорфа еще при самом возникновении дела.
  

5

  
   Первое заседание Комиссии, вновь призванной судить, состоялось 12 января 1827 года. К этому времени были доставлены в Новгород - из Москвы Алексеев и Молчанов и 29 декабря 1826 года из Петербурга разысканный Леопольдов {По розыскам оказалось, что Леопольдов приехал в Сердобск 19 августа, а 29 сентября уехал в Петербург.}. В составе суда асессор Вуич был заменен поручиком Ренненкампфом.
   12 января 1827 года Комиссия вызвала в заседание Алексеева, Молчанова, Леопольдова. Алексееву был предложен вопрос о местожительстве "сочинителя А. Пушкина". Он ответил: "я ничего не знаю, не был никогда с ним знаком". Молчанову был сделан следующий запрос:
  
   "в дополнение прежде данных Вами сей Комиссии ответствий, покажите
   1) для чего Вы, о полученных вами в феврале месяце прошлого 1826 года стихах не донеся тогда же начальству, дали оные в июне учителю Леопольдову?
   2) Неизвестно ли вам, где именно проживает ныне сочинитель А. Пушкин?
   Молчанов дал следующий ответ:
   "не донес я об этих стихах, ибо не прилагал к ним никакой важности. - Верно, не дал бы их человеку, которого едва знал, ежели бы считал их важными. Не могу знать, где сочинитель оных стихов находится, и никогда не был с ним знаком".
   Леопольдов на вопросы Комиссии дал следующий ответ:
   "Честь имею ответствовать Комиссии следующее:
   1) Стихи получены мною от г. Молчанова в конце июля месяца минувшего года.
   2) Оные стихи написаны были на желтой четвертушке.
   3) Чьею рукою они писаны, мне неизвестно.
   4) Надписи на оных: на 14 декабря - не было; я поставил сам оную в соответственность содержания оных.
   5) Экземпляр, полученный мною от г. Молчанова, я с человеком отослал назад ему; следовательно, он у него должен быть.
   6) Стихи, списанные с экземпляра, взятого мною у г. Молчанова, и письмо К. Рылеева к жене его (которое я получил не от г. Молчанова), писаны собственною моею рукою.
   7) Сочинитель оных мне неизвестно где проживает. Передача же или временное оставление оных стихов у одного знакомца (тогда жившего в Москве калужского помещика 14 класса Коноплева), через которого обнаружились оные пред Правительством, известно высшему начальству, которое положило начало сему делу".
  
   Вполне естественно было спросить теперь у Леопольдова, почему же он, сознавая возмутительность этих стихов, не донес о них по начальству, да еще собственноручно поставил точку над i: переписав их, дал им заглавие "на 14 декабря". Леопольдов 13 января дал следующий любопытный ответ:
  
   "Медлительность в обнаружении оных стихов правительству происходила от следующих причин: 1) Потребно было время разведать, не известны ли уже оные стихи правительству; ежели они были бы известны, то в таком случае донос мой был бы не у места. 2) Начальство высшее в то время переезжало из С.-Петербурга в Москву по случаю Высочайшей Коронации Их Императорских Величеств; посему и самое Его местопребывание меня в этом деле могло затруднять. 3) Я имел нужду немедленно отправиться к родителю, для оказания ему пособий".
   Приписка сверху: "на 14 декабря" "сделана мною без всякого другого намерения, кроме того, что они, как заметно, изображают историю 14 декабря 1825 года".
  
   Теперь Комиссии предстояло разыскать тот экземпляр стихов, который, по словам Алексеева, написан им, передан Молчанову, от него перешел к Леопольдову и, по словам последнего, был возвращен им Молчанову. Когда Комиссия сообщила Молчанову данный Леопольдовым ответ, Молчанов решительно высказал, что он от Леопольдова стихов этих обратно не получал. В доказательство он просил привести его к присяге. На запрос Комиссии о возникшем недоразумении Леопольдов дал пояснение:
  
   "Собственными руками тех стихов я точно не отдавал г. Молчанову, а отослал их с человеком г-жи Вадковской, которого имя Василий. Мне неизвестно, отчего он ему не доставил. Но однако ж на другой день за столом я г. Молчанова спрашивал, получил ли он оные; он отвечал, что он не получал; спросил того человека, с которым я отослал оные стихи, но его не было. И господин Молчанов заключил со мною сию речь тем, что он спросит у него и возьмет. В чем я также готов дать присягу. -

Другие авторы
  • Боцяновский Владимир Феофилович
  • Дранмор Фердинанд
  • Макаров И.
  • Заблудовский Михаил Давидович
  • Дмоховский Лев Адольфович
  • Фольбаум Николай Александрович
  • Карамзин Н. М.
  • Джонсон И.
  • Готовцева Анна Ивановна
  • Штакеншнейдер Елена Андреевна
  • Другие произведения
  • Иванов-Разумник Р. В. - Реферат Иванова-Разумника "Отношение Максима Горького к современной культуре и интеллигенции"
  • Фофанов Константин Михайлович - Стихотворения
  • Лесков Николай Семенович - По поводу крейцеровой сонаты
  • Диковский Сергей Владимирович - Сказка о партизане Савушке
  • Федоров Николай Федорович - О Ричле
  • Ходасевич Владислав Фелицианович - София Парнок. Стихотворения
  • Добролюбов Николай Александрович - Краткое изложение русской истории
  • Есенин Сергей Александрович - Письмо деду
  • Анненский Иннокентий Федорович - Что такое поэзия?
  • Авдеев Михаил Васильевич - Предисловие автора
  • Категория: Книги | Добавил: Ash (11.11.2012)
    Просмотров: 561 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа