Щеголев Павел Елисеевич - Владимир Раевский

  

   Щеголев П. Е. Первенцы русской свободы / Вступит. статья и коммент. Ю. Н. Емельянова.- М.: Современник, 1987.- (Б-ка "Любителям российской словесности. Из литературного наследия").

   OCR Бычков М. Н.

  

   {* Эта работа впервые была напечатана в журнале "Вестник Европы" (1903, No 6) и затем издавалась отдельно два раза (изд. т-ва "Общественная польза", 1-е - 1905, 2-е - 1907) и вошла в мою книгу "Исторические этюды" [СПб., 1913, с. 152-252].- Ред. Со времени первого появления: работы литература о декабристах сильно разрослась: появилось много исследований и сырых, архивных материалов. В частности, о Раевском писано было очень мало: главное - в книге В. И. Семевского "Политические и общественные идеи декабристов". СПб., 1909. (См. по указателю)" Огромный архивный материал по делу В. Ф. Раевского остается не опубликованным. При включении в книгу работа о В. Ф. Раевском дополнена и исправлена по архивным данным, хотя далеко не в той мере, в какой этого хотелось бы автору. В приложении напечатан всеподданнейший доклад начальника Главного штаба, излагающий сущность дела и ход процесса В. Ф. Раевского.}

  

  

   В настоящем очерке мы имеем в виду восстановить память о замечательном в свое время человеке - о майоре Владимире Федосеевиче Раевском. Он забыт так основательно, что с его именем у современного читателя, вероятно, не связывается никаких представлений. Даже специалисты упоминают о нем вскользь. Между тем Раевский принадлежал к числу тех людей, которые имели бы некоторое право на память потомства, а биография его имеет значение как для истории наших общественных течений 1818-1822 гг., так и для истории нашей литературы. По складу своего характера Раевский является: одним из типичнейших представителей конца Александровской эпохи. Будучи членом Союза благоденствия, а потом Южного тайного общества, он был арестован задолго до конечного взрыва движения, еще в 1822 году, и его процесс дает некоторые любопытные подробности для истории этого движения. Исследователь русской литературы со вниманием остановится также на его отношениях к Пушкину, завязавшихся во время кишиневской ссылки поэта, и отметит влияние политического агитатора и заговорщика на поэта-художника. Наконец, Раевский сам был поэтом; правда, его стихи не печатались при его жизни и не оказали влияние на развитие русской поэзии, но они заслуживают некоторого внимания, как безыскусственное и искреннее свидетельство о настроении, которое охватывало тогда не одного Раевского, но и других его современников {Сведения о Раевском крайне отрывочны и разбросаны по историческим журналам. Главнейший материал для его жизни и деятельности - в письмах Раевского к его сестре Вере Федосеевне. (Русская старина, 1902, No 3, с. 599-600; 1903, No 4, [с. 183-188]; в его заметках по поводу приговора по его делу (там же, 1873, No 3, с. 376-379); Из воспоминаний майора В. Ф. Раевского о цесаревиче Константине Павловиче. Сообщ. В. М. Пущин. - В кн.: Сборник статей в честь Дмитрия Федоровича Кобеко. СПб., 1913, с. 239-246, и в воспоминаниях И. П. Липранди (Русский архив, 1886, стлб. 1213-1284, 1393-1491). Кроме этих указаний, приводим все, какие нам пришлось найти, упоминания о Раевском, хотя бы самые незначительные: Е. И. Раевский.- Русская старина, 1873, No 5, с. 720; 1882, No 10, с. 102; 1887, No 10, с. 132; Л. Заметка по поводу статьи П. В. Анненкова о Пушкине. - Вестник Европы, 1874, No 6, с. 857-858; Максимов С. В. Сибирь и каторга. СПб., 1871, т. III, с. 251, 263; Записки Николая Васильевича Басаргина. - Девятнадцатый век. Исторический сборник, изд. П. И. Бартеневым. М., 1872, кн. I,. с. 74, 100; Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. М., 1897, с. 57; Записки Сергея Григорьевича Волконского (декабриста). СПб., 1901, с. 318, 405, 409, 477; Записки И. Д. Якушкина. М., 1905, с. 51, 62; Сборник старинных бумаг П. И. Щукина. М., 1901, ч. VIII, с. 244; Воспоминания А. Ф. Вельтмана и И. И. Пущина в книге Л. Н. Майкова "Пушкин. Биографические материалы и историко-литературные очерки". СПб., 1899, с. 81, 86, 125. Кое-какие из этих сведений повторяются в книгах: А. Н. Пыпина "Общественное движение в России при Александре I" (СПб., 1885), М. И. Богдановича "История царствования императора Александра I и России в его время" (т. VI, СПб., 1871) и в биографиях Пушкина. См. также статью "Из пушкинской эпохи" в книге В. А. Мякотина "Из истории русского общества. Этюды и очерки". СПб., 1902. Стихи Раевского напечатаны в "Русской старине", 1890, No 5, с. 365-380. Сравните также нашу заметку о Раевском в "Энциклопедическом словаре" Брокгауза и Ефрона, т. 51.}.

   Над его головой пронесся бурный губительный вихрь, разбивший все надежды; человек оказался вне жизни... Заброшенный в Сибирь, спустя много лет, он с горечью в сердце писал:

  

   Где мой кумир и где моя

   Обетованная земля?

   Где труд тяжелый и бесплодный?

   Он для людей давно пропал,

   Его никто не записал,

   И человек к груди холодной

   Тебя, как друга, не прижал!..¹

  

   Об отце Раевского, майоре Федосее Михайловиче, мы знаем, что он был одним из богатейших помещиков Курской губернии. Вотчины Раевских находились главным образом в Старооскольском и Новооскольском уездах (с. Хворостинка). "Отец мой,- говорит Раевский,- был отставной майор екатерининской службы; человек живого ума, деятельный, враг насилия, он пользовался уважением всего дворянства" {Записки Раевского (рукопись).}². Старооскольские дворяне не раз выбирали майора Федосея Раевского своим предводителем. Майор, человек крутого нрава, был не чужд литературе: нам известна одна его заметка в "Отечественных записках" {Федосей Раевский. Благодетельный помещик. (Письмо в редакцию из Хворостянки от 20 июля 1822 года.) - Отечественные записки, 1822, ч. 12, No 30, октябрь, с. 108-111.}. Жена Раевского происходила из рода князей Фениных. У Раевских была очень большая семья. Мы знаем имена шести дочерей и пяти сыновей: Надежда {Была замужем за H. H. Бердяевым, очень богатая, в свое время блистала в петербургском свете, но пережила тяжелую и печальную старость. Совершенно разорившись, она жила в имении своей сестры Веры, а после ее смерти, доживала свои дни в приюте для престарелых дворян в Курске и умерла, около ста лет от роду, в 90-х годах прошлого века⁸.}, Наталия³, Александра⁴, Вера {Жена Иоасафа Александровича Попова, новооскольского предводителя дворянства⁹.}, Любовь {По мужу Веригина¹⁰.}, Мария⁵, Александр⁶, Андрей {Служил в лейб-уланах и был главным деятелем по изданию военного журнала при г<енерал>-ад<ъютанте> H. M. Сипягине. См.: Русский архив, 1886, стлб. 1430.}, Владимир, Петр {Об этом Петре внук Владимира Федосеевича Раевского сообщает, что он был известен своими бесшабашными выходками и скандалами. См.: Русская старина, 1902, No 3, с. 602¹².} и Григорий⁷. Из всей этой многочисленной семьи право на нашу память заслуживает только Владимир Федосеевич да еще младший брат Григорий по своей беспримерно-несчастной судьбе.

   Владимир Федосеевич родился 28 марта 1795 года. У нас нет определенных данных о его детстве; мы можем только заключить, что оно не было счастливо. Семейные отношения Раевского складывались неудачно и невесело. Отец и мать относились к нему иначе, чем к другим детям, и не скрывали разницы отношений. Когда другие учились вместе в пансионе, мать присылала им денег на конфеты, и Владимиру всегда меньше, чем другим сыновьям. Об отце сам Владимир Федосеевич, уже будучи стариком, писал: "Любил ли меня отец наравне с братьями Александром и Андреем - я не хотел знать, но что он верил мне более других братьев, надеялся на меня одного,- я это знал. Он хорошо понимал меня и к письмах своих, вместо эпиграфа, начинал: "Не будь горд, гордым бог противен"; в моих ответах я начинал: "Унижение паче гордости..." {Русская старина, 1902, No 3, с. 600¹⁴.} По тому, как относились братья и сестры к Владимиру Федосеевичу, когда он был в ссылке в Сибири, можно думать, что и в детстве некоторые его братья и сестры были неприязненно настроены по отношению к нему. По неясным намекам, по обращению отца можно думать, что и в детстве Владимир Федосеевич обнаруживал необычайное упорство и силу воли, которые отмечают всю его жизнь. Гордый и одинокий, он редко открывал свою душу и жил неведомой для постороннего глаза жизнью.

   Раевские заботились о воспитании своих детей. Мы знаем, что дочери их Наталья и Александра воспитывались в Смольном институте, а сыновья, Александр, Андрей и Владимир, учились в Московском университетском пансионе. О годах своего учения Владимир Федосеевич вспоминает в следующих: стихах своего послания к дочери:

  

   А я в твои младые годы

   Людей и света не видал...

   Я много лет не знал свободы,

   Одних товарищей я знал

   В моем учебном заключеньи,

   Где время шло, как день один,

   Без жизни, красок и картин,

   В желаньях, скуке и ученьи.

   Там в книгах я людей и свет

   Узнал...¹³

  

   В эти годы Раевский положил начало тем солидным познаниям, которые выделяли его из среды сослуживцев; быть может, в Московском университетском пансионе зародилась в нем любовь к литературе {Брат его, Андрей Федосеевич, в юные годы тоже занимался литературой. В "Вестнике" 1809 года есть его стихи. Отзыв об Андрее Федосеевиче см. в "Записках" Никитенко¹⁵.}. Впрочем, в старости Раевский резко отзывался о своей alma mater. "Кто были учители первого в России учебного заведения? Самые посредственные люди в нижних классах. В высших классах большею частию (исключая двух или трех профессоров во все 8 лет моего пребывания) педанты, педагоги по ремеслу, профессора по летам, парадные шуты по образу и свойству. И этим-то людям было вверено образование лучшего юношества в России" {Записки. Рукопись. [Не дошедшая до нас часть рукописи В. Ф. Раевского, бывшая в распоряжении П. Е. Щеголева. - Ред.]}.

   В 1811 году Раевский был определен в дворянский полк - воспитательное учреждение, состоявшее при 2-м кадетском корпусе¹⁶. Здесь у Раевского завязались короткие дружеские отношения с Г. С. Батеньковым, которому пришлось вынести безмерно тяжелую кару, после 14 декабря 1825 г., за свою прикосновенность к участникам восстания. Обычно возникновение духа свободо- и вольномыслия у русских юношей того времени относят ко времени после 12-го года, после заграничных походов. Тем любопытнее отметить, что уже в 1811 году двое мальчиков-кадетов - Батеньков и Раевский - делились своими мечтами о свободе и воле¹⁷. "По вступлению в кадетский корпус,- признавался Батеньков перед Следственным комитетом в 1826 году,- я подружился с Раевским (бывшим после адъютантом у г<енерала> Орлова.- П. Щ.), с ним проводили мы целые вечера в патриотических мечтаниях, ибо приближалась страшная эпоха 1812 года. Мы развивали друг другу свободные идеи, и желания наши, так сказать, поощрялись ненавистью к фронтовой службе. С ним в первый раз осмелился я говорить о царе, яко о человеке, и осуждать поступки с нами цесаревича... В разговорах с ним бывали минуты восторга, но для меня всегда непродолжительного. Идя на войну, мы расстались друзьями и обещались сойтись, дабы в то время, когда возмужаем, стараться привести идеи наши в действо"¹⁸. И действительно, как только Раевскому пришлось стать близко к тайному обществу, он сейчас же вспомнил о своем товарище и письменно несколько раз приглашал его к активным выступлениям.

   21 мая 1812 г. Раевский был выпущен прапорщиком в 23-ю артиллерийскую бригаду. "17-ти лет,- говорит он сам о себе,- я встретил беспощадную, кровавую войну. Это был 1812-й год - война, роковая в известном смысле для иностранцев, принимавших в ней участие, и для наших, уцелевших - для событий 14-го декабря". Раевский так описывает свое роковое вступление в жизнь:

  

   Среди молений и проклятий,

   Средь скопища пирующих рабов,

   Под гулами убийственных громов

   И стонами в крови лежащих братий

   Я встретил жизнь, взошла заря моя...¹⁹

  

   Раевский принял участие в войне. По словам формуляра, он был в походах против неприятеля "1812 года в Российских пределах при отражении вторгнувшегося неприятеля; против французских и союзных с ними войск: августа 7-го под селением Барыкиным, 26-го под селом Бородиным и за отличие в коем награжден золотою шпагою с надписью "за храбрость", 29-го под Татаркиным, сентября 17-го под Чириковым, 22-го под Гремячем, за отличие в оном награжден орденом св. Анны 4-го класса, октября 6-го под Спасским при атаке и истреблении неприятельского авангарда, 22-го под городом Вязьмою, в коем за отличие произведен в подпоручики. 29-го и 30-го под Саковым перевозом, 31-го под Цуриковым в действительных сражениях²⁰; 21 апреля 1813 года "за отличие и за разные дела" Раевский был произведен в поручики²¹. С 1-го сентября 1813 по 21 ноября 1814 года Раевский находился в походах в Варшавском герцогстве. Заграничные походы русских войск несли новые возбуждения участникам. Любопытное свидетельство о влиянии Запада оставил и Раевский. "В 1816 году мы возвратились из-за границы в свои пределы. В Париже я не был, следовательно, многого не видал; но только суждения, рассказы поселили во мне новые понятия; я начал искать книги, читать, учить то, что прежде не входило в голову мою, хотя бы Esprit des Lois Монтескье, Contrai Social Руссо я вытвердил, как азбуку"²².

   Такое настроение предвещало, конечно, конфликт с окружающей обстановкой. Изменились и условия военной службы. "Железные кровавые когти Аракчеева сделались уже чувствительны повсюду. Служба стала тяжела и оскорбительна. Грубый тон новых начальников и унизительное лакейство молодым корпусным офицерам было отвратительно. Партикулярное платье генералам и офицерам строго было воспрещено, общее обращение генералов (я исключаю старых) сделалось невыносимо. Требовалось не службы благородной, а холопской подчиненности. Я вышел в отставку" {Записка. Рукопись. [Не дошедшая до нас часть рукописи В. Ф. Раевского, бывшая в распоряжении П. Е. Щеголева.- Ред.]}. Раевский при увольнении от службы получил 30 января 1817 года чин штабс-капитана²³. Но в отставке он пробыл недолго. По желанию отца он вновь 2 июля 1818 года поступил на службу, но уже не по артиллерии, а по пехоте, в 32-й егерский полк. 6-го декабря 1818 года он перевелся штабс-ротмистром в Малороссийский кирасирский полк, в апреле 1819 года получил чин ротмистра и 9 февраля 1820 года вернулся капитаном опять в 32-й егерский полк; 22 апреля 1821 года он был произведен в майоры²⁴. Таково прохождение службы Раевского. Служебная жизнь не имела цены в его глазах, она была только видимой. "Внутренняя настоящая моя жизнь разъяснялась для постороннего наблюдателя только моим крепостным заключением",- говорит о себе Раевский.- За повседневной, будничной жизнью офицера, состоящей в отправлении служебных обязанностей, скрывалась таинственная деятельность члена тайного общества; за мнимой надменностью и гордостью одиночества таилось глубоко-идеалистическое настроение, проникавшее все помышления и чувства. Жизнь в мыслях Раевского представлялась странствием к высокой цели и -

  

   Но странника везде одушевлял

   Высоких дум, страстей заветный пламень*.

   {* Русская старина, 1890, No 5, с. 378.}

  

   Откуда эти идеалистические настроения? Сам Раевский, будучи уже в Сибири, искал источников своего юношеского идеализма в религиозных представлениях:

  

   Когда я был младенцем в колыбели,

   Кто жизни план моей чертил,

   Тот волю, мысль, призыв к высокой цели

   У юноши надменного развил {*}.

   {* Ibid., с. 374²⁶.}

  

   Здесь мы подходим к любопытной психологической черте людей Александровской эпохи, отличавшихся высоким идеализмом. Были эпохи, когда война рождала мечты о славе и являлась источником идеализма, но Раевский в своих стихах весьма определенно говорит о том, какое событие его жизни зажгло в нем "высоких дум, страстей заветных пламень":

  

   Печальный сон, но ясно вижу я,

   Когда, людей еще облитый кровью,

   Я сладко спал под буркой у огня, -

   Тогда я не горел к высокому любовью,

   Высоких тайн постигнуть не алкал,

   Не жал руки гонимому украдкой

         И шепотом надежды сладкой

         Жильцу темницы не вливал... {*}

   {* Ibid., с. 378-379²⁷.}

  

   Но во время войны случилось духовное преобразование Раевского (оно было подготовлено войною), а после, по возвращении в Россию, по вступлении в тайное общество. Нам трудно теперь представить, какое значение и какой ореол имела деятельность по тайному обществу в глазах самих его членов: вступая в общество, думали, что найдена цель жизни,- и жизнь получала как бы освящение. "У многих из молодежи,- вспоминает И. Д. Якушкин²⁵,- было столько избытка жизни при тогдашней ее ничтожной обстановке, что увидеть перед собой прямую и высокую цель почиталось уже блаженством" {Записки И. Д. Якушкина. М., 1905, с. 11.}. Друг Пушкина, Иван Иванович Пущин, в следующих трогательных строках говорит о своем вступлении в общество: "Эта высокая цель жизни самою своею таинственностью и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла душу мою; я как будто получил особенное значение в собственных своих глазах: стал внимательно смотреть на жизнь во всех проявлениях буйной молодости, наблюдал за собою, как за частицей, хотя ничего не значащею, но входящею в состав того целого, которое рано или поздно должно иметь благотворное свое действие" {Майков Л. Н. Пушкин. Биографические материалы и историко-литературные очерки. СПб., 1899, с. 69.}. К этим свидетельствам присоединим еще слова самого Раевского о своем вступлении в общество:

  

   Но для слепца свет свыше просиял...

   И все, что мне казалося загадкой,

   Упрек людей болезненный сказал...

   И бог простил мне прежние ошибки,

   Не для себя я в этом мире жил,

   И людям жизнь я щедро раздарил... {*}

   {* Русская старина, 1890, No 5, с. 379²⁸.}

  

   Приведенные нами свидетельства участников движения ярко закрепляют в нашей памяти идеалистический момент в их деятельности. Их жизнь, полная трагизма, совершалась во имя самых отвлеченных истин. Они думали работать для блага людей, а это благо они понимали абстрактно, как наивысшую ценность,- работали для бога. В своей "Предсмертной думе" (1842 год) Раевский припоминает свою жизнь, и у него вырываются сильные и вдохновенные строфы:

  

   Меня жалеть?.. О, люди, ваше ль дело?

   Не вами мне назначено страдать!

   Моя болезнь, разрушенное тело -

   Есть жизни след, душевных сил печать!

   . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   И жизнь страстей прошла, как метеор,

   Мой кончен путь, конец борьбы с судьбою;

   Я выдержал с людьми опасный спор

   И падаю пред силой неземною!

  

   К чему же мне бесплодный толк людей?

   Пред ним отчет мой кончен без ошибки;

   Я жду не слез, не скорби от друзей,

   Но одобрительной улыбки! {*}

   {* Там же, с. 374-375.}

  

   Вспоминая в 1848 году о поворотном моменте своей жизни, определившем все ее течение и составившем ее трагедию, Раевский писал в послании к своей дочери:

  

         Но с волею мятежной,

   Как видит бой вдали атлет,

   В себе самом самонадежный

   Пустил чрез океан безбрежный

   Челнок мой к цели роковой.

   О друг мой, с бурей и грозой,

   И с разъяренными волнами

   Отец боролся долго твой...

   Он видел берег в отдаленьи,

   Там свет зари ему блистал,

   Он взором пристани искал

   И смело верил в провиденье... {*}

   {* Русская старина, 1890, No 5, с. 376-377³².}

  

   Нельзя яснее выразить то настроение, которое одушевляло Раевского в течение всей жизни, тот идеалистический порыв, необыкновенно сильный, мощный, который охватил его и держал в своей власти от момента вступления в общества до момента катастрофы.

  

  

   Внешние мотивы присоединения Раевского к тайному обществу - те же, что были у других декабристов, и одинаково излагаются во всех известных нам записках того времени. Вспоминая об обстоятельствах, вызвавших к жизни тайное общество, Раевский на первом месте отмечает, конечно, влияние заграничных походов, из которых он, как и все декабристы, "возвратился на родину уже с другими, новыми понятиями" {Русская старина, 1902, No 3, с. 601³³.}; заграничная жизнь открывала перед изумленными глазами новые, огромные горизонты и всю глубину наших внутренних неустройств: гнет крепостного права, принижение личности, жестокость нравов, соединенную с невежеством. Наряду с этими первостепенной важности основаниями для возникновения тайного общества Раевский резче, чем все другие мемуаристы, подчеркивает специфические, частные обстоятельства, которые способствовали возбуждению оппозиционного настроения и придали всему движению декабристов особую, милитаристскую окраску. "Армия, избалованная победами и славою, вместо обещанных наград и льгот, подчинилась неслыханному угнетению. Военные поселения, начальники, такие, как Рот, Шварц, Желтухин²⁹ и десятки других, забивали солдат под палками..., боевых офицеров вытесняли из службы,... новые наборы рекрут и проч. и проч. производили глухой ропот... Власть Аракчеева, ссылка Сперанского³⁰, неуважение знаменитых генералов и таких сановников, как Мордвинов³¹, Трощинский, сильно встревожили, волновали людей, которые ожидали обновления, улучшений, благоденствия, исцеления тяжелых ран своего отечества..." {Там же, с. 601-602³⁴.}

  

  

   Раевский был одним из первых, примкнувших к тайному обществу. Получив назначение в 32-й егерский полк, квартировавший в Бессарабии, Раевский в 1818 году отправился к месту своего служения и по пути заехал в Тульчин. "В Тульчине,- пишет Раевский в записках,- находилась главная квартира 2-й армии, которою командовал граф Беннигсен, а потом кн. Витгенштейн. В главной квартире у меня было много близко знакомых, товарищей по университетскому благородному пансиону. В главной квартире было шумно, боевые офицеры еще служили... Аракчеев не успел еще придавить или задушить привычных гуманных и свободных митингов офицерских. Насмешки, толки, желания, надежды... не считались подозрительными и опасными. Беннигсен уже устарел и впадал в ребячество. Его сменил Витгенштейн, начальник кроткий, справедливый и свободомыслящий. Оба они были весьма популярны, и того и другого генералы, офицеры и солдаты любили и почитали"³⁵. В Тульчине решилась судьба Раевского. Он был принят в члены Союза благоденствия. Союз был основан в 1818 году и прекратил свою деятельность в 1821 году. Деятельность Раевского была прервана его арестом в феврале 1822 года. Следовательно, в момент катастрофы он был членом Южного тайного общества, начавшего самостоятельное, независимое от Северного, существование в 1822 году. В своих заметках, писанных уже в Сибири в 1844 году, Раевский, указывая на то, что следствие не открыло его принадлежности к декабристам, говорит, что он и не мог принадлежать к ним, потому что то общество, конечным эффектом которого было 14-е декабря, основалось лишь в 1823 году. Эта утверждение, конечно, не соответствует действительности. Нетрудно объяснить, почему не соответствует: оно написано по-поводу официальной бумаги, имеет в виду указать несоразмерность понесенного Раевским наказания с материалом улик и является данью таинственности. В интимном письме к сестре Раевский прямо заявляет: "Тайна [ареста и заключения, длившегося годами] оставалась тайною, и только 14 декабря 1825 г. она объяснилась на Сенатской площади"³⁶. Сам Раевский хорошо понимал цели и значение своей деятельности и знал, к чему она должна была привести. Для того, чтобы выяснить роль Раевского в тайном обществе, сущность и значение его процесса в истории тайного общества, необходимы предварительные сведения из этой истории. Мы даем их здесь, ограничившись самыми общими и не подлежащими сомнению данными.

   Известно, что первые тайные кружки и союзы с политическим направлением возникли тотчас же по возвращении наших войск из заграничного похода в 1815 году. Мы знаем о существовании Союза спасения, Военного общества и других кружков. Учредители их берут за образец известные в России масонские союзы и заграничные тайные общества. На первых порах интересуются формой больше, чем содержанием: вполне в духе времени - отводят много места обрядности и таинственному элементу. С годами общества становятся серьезнее, объединяются; появляется крупная организация Союза благоденствия с двумя думами - петербургской и тульчинской; ее место занимают два самостоятельно действующих общества - Северное и Южное. Внутренняя история общества характеризуется тем, что постепенно разъясняются способы действия и определяются задачи. На одном конце стоит мирная культурная работа, на другом - крайний политический радикализм. Но наши сведения об устройстве, способах действия и идейной стороне обществ крайне скудны. Источники наших сведений - официальные данные и записки участников движения. Первые сгруппированы в известном "Донесении Следственной комиссии для изысканий о злоумышленных обществах"³⁷. Это донесение преследовало определенную цель и, должно сказать, занималось гораздо больше выслеживанием преступных слов, когда-либо произнесенных обвиняемыми, чем выяснением реальной деятельности декабристов, условий их работы, средств, к которым они прибегали. А авторы мемуаров почти все свое внимание сосредоточивают на подробностях 14-го декабря или на событиях, вызванных этим днем, и совсем не останавливаются на том, что действительно интересно для нас - на истории своей повседневной деятельности,- и не касаются теории и практики пропаганды. Нельзя забывать следующей особенности сообщений декабристов: их воспоминания в значительной мере создавались под влиянием круга данных, обращавшихся во время следствия: усвоенные ими приемы сохранения тайны в период деятельности сохранили свое значение в известной степени и после официального расследования дела. Затем нужно принять во внимание, что как во всех тайных обществах, так и в организациях декабристов, лишь очень немногие члены, самые влиятельные, стоявшие во главе дела, понимали и знали все цели и все действия организации, а были и такие, которые, заявив свое сочувствие идейной стороне движения, исполняли поручения старших членов и были, так сказать, на посылках. Огромное большинство членов знало только свою специальность и имело сношение не со всеми, а с определенными лицами. Те члены общества, которые, действительно, могли бы в деталях разъяснить историю движения, мемуаров не оставили; записки исходят в большинстве случаев от членов, игравших второстепенную роль и сравнительно мало осведомленных. Кстати отметить здесь значение конспирации в декабристском движении: декабристы были гораздо таинственнее, чем это принято думать. Самое важное доказательство тому - продолжительность существования общества и крайняя скудость фактических данных по истории движения в официальном исследовании. В стороне должен быть поставлен источник, игравший видную роль в создании обычного представления, пытающегося, в противовес суждениям "донесения", уменьшить значение движения, выставить на вид его несерьезность и стереть чересчур резкие штрихи "доклада комиссии". Мы говорим о свидетельстве Ник<олая> Ив<ановича> Тургенева в его известной французской книге о России³⁸. Опубликованные в 1901 и 1902 гг. данные позволяют утверждать, что Тургенев в своем рассказе об обществе допускал сознательное отклонение от истины, и заставляют нас отнестись с весьма большим недоверием к тем страницам его книги, которые посвящены декабристам и легли в основу суждений о них, обращающихся в большой публике {Н. И. Тургенев был одним из самых важных членов тайного общества. Изданные в 1901 году записки С. Г. Волконского еще раз авторитетно подтверждают важную роль Тургенева в обществе. В 1901 г. в "Русской старине" были напечатаны его оправдательные записки по делу и переписка его с братьями³⁹. Когда начался суд над декабристами, Тургенев был за границей и заочно был присужден к смерти. Рассчитывая на таинственность своих действий, он усиленно хлопотал через братьев и Жуковского⁴⁰ перед имп. Николаем I о смягчении его участи и позволении вернуться в Россию для оправдания. И братьев, и царя он уверял в ничтожности действий тайного общества и в том, что его роль в нем сводилась к нулю. Понятно, он не мог быть беспристрастным историком общества⁴¹.}.

   Союз благоденствия, членом которого был Владимир Федосеевич Раевский, в свое время был известен под названием общества "Зеленой книги", по цвету обертки устава этой организации. Он был учрежден в 1818 году: вернее в этом году было реформировано ранее существовавшее тайное общество, которое получило теперь новый устав и название "Союза". Устав Союза благоденствия заключал в себе две части. В первой части авторы устава предлагают вступающим в "Союз" заниматься различными отраслями культурной работы. Первый параграф первой книги устава о цели Союза благоденствия заключает в себе следующее: "Убедясь, что добрая нравственность есть твердый оплот благоденствия и доблести народной и что при всех об оном заботах правительства едва ли достигнет оное своей цели, ежели управляемые с своей стороны ему в сих благотворных намерениях содействовать не станут. Союз благоденствия в святую себе вменяет обязанность, распространением между соотечественниками истинных правил нравственности и просвещения, споспешествовать правительству к возведению России на степень величия и благоденствия, к коей она самим творцом предназначена". Устав "Союза" намечал четыре специальности, каждый из членов должен был трудиться на одном из следующих поприщ: человеколюбие, т. е. дела частной и общей благотворительности; заботы об умственном и нравственном образовании, т. е. распространение истинных познаний; содействие правильному и справедливому отправлению судопроизводства и теоретические занятия политической экономией. До нас дошла только первая часть, предназначенная для прозелитов. Учредители, конечно, знали, что действия общества не могут ограничиться только содействием культурной работе правительства. "Настоящая же цель Союза благоденствия, по собственному сознанию его членов, заключалась в том, чтобы ввести в России представительное правление, причем они надеялись на содействие своим видам самого государя" {Богданович М. И. История царствования императора Александра I и России в его время. СПб., 1871, т. VI, с. 420.}. И. Д. Якушкин так говорит об этом уставе: "В самом начале изложения его было сказано, что члены тайного общества соединились с целью противодействовать злонамеренным людям и вместе с тем споспешествовать благим намерениям правительства. В этих словах была уже наполовину ложь, потому что никто из нас не верил в благие намерения правительства" {Записки И. Д. Якушкина, с. 17.}.

   Во всяком случае, на первых порах вожди Союза благоденствия, которым были известны отдаленные цели "Союза", заботились главным образом о распространении оппозиционных идей в русском обществе, создании общественного мнения, расположенного в пользу этих идей, и приуготовлении преданных членов общества. Они достигли своей цели: число членов "Союза" быстро увеличивалось, и сказывались следы деятельной пропаганды. Как вербовались члены тайного общества и что открывалось им при посвящении, - показывает разговор, бывший летом 1822 года у члена Южного общества князя Барятинского с Фаленбергом, тогда еще не знавшим об обществе. Барятинский открыл ему его существование.

   - Какая же цель этого общества? - спросил Фаленберг.

   - Избавить отечество от порабощения,- отвечал Барятинский,- и ввести правление конституционное.

   - Но Россия далеко еще не готова к принятию такого правления,- заметил Фаленберг.

   - Правда,- сказал Барятинский,- и потому-то в плане общества принято правилом прежде всего распространять просвещение и свободомыслие, а между тем, отыскивая повсюду людей с благородным духом и независимым характером, беспрестанно ими усиливаться; когда же общество будет так сильно, что голос его не может не быть не уважен, потребовать от государя настоятельно конституции такой же, как в Англии {Die Ermordung Pauls und die Thronbesteigung Nicolaus I. Neue Materialen veröffentlicht und eingeleitet von Thedor Schiemann. [Убийство Павла и восхождение на престол Николая I. Новые материалы. Публикация и предисловие Теодора Шиманна (нем.).- Ред.] Berlin, 1902, S. 367-368.}.

   1818-1819 годы были временем наивысшего развития деятельности "Союза"; 1820-й был годом перелома в его деятельности. События не оправдывали надежд будущих декабристов на то, что дело изменения существующего строя произойдет само собой; наиболее энергичные и нетерпеливые члены требовали перехода к более решительной деятельности. Начались разговоры о различных формах возможного будущего и о вернейших средствах к его достижению. Крайние взгляды нашли себе представителей в южном отделе "Союза" - тульчинской думе. Здесь была тоже правая, представленная Бурцовым, Комаровым⁴², вскоре прекратившими свою тайную деятельность, и левая, имевшая своим руководителем талантливого агитатора П. И. Пестеля.

   В 1821 году, в феврале, депутаты петербургской и тульчинской дум собрались в Москве на съезд, чтобы обсудить вопрос о будущем тайного общества. Решено было объявить о закрытии Союза благоденствия и, удалив таким образом всех ненадежных и умеренных членов общества, приступить к коренной реформе "Союза". Этот съезд приступил к выработке устава, который должен был делиться на две части: в первой, части, по-прежнему, вступающим в "Союз" предлагалось избрать род деятельности по прежним отделам. Члены высшего разряда знали и действовали по второй части устава; эту часть писал Н. И. Тургенев. "В этой второй части устава уже прямо было сказано, что цель общества состоит в том, чтобы ограничить самодержавие в России, а чтобы приобрести для этого средства - признавалось необходимым действовать на войска и приготовить их на всяких случай" {Записки И. Д. Якушкина, с. 54.}. Депутат тульчинской думы Бурцов, представитель умеренных на юге России, должен был заявить о прекращении действий "Союза" всем членам, а затем избранным (из этих избранных исключалась неприятная Бурцову партия Пестеля и его приверженцев) предложить принять участие в реформированном обществе с новым уставом. После съезда произошло следующее. Петербургская дума, под руководством Никиты Муравьева, приняла выработанный на съезде устав, а тульчинской думе он остался неизвестным, так как Бурцов исполнил только первую часть своего поручения; он объявил о закрытии "Союза" и скрыл о его реформе. Члены тульчинской думы отнеслись отрицательно к постановлению съезда, полагая, что депутатам не принадлежало право распускать "Союз". Конечно, они решили продолжать свою деятельность, но уже в том крайнем направлении, которое обнаружилось в последний год (1820) и находило защитника в П. И. Пестеле. Таким образом, петербургская дума, ставшая теперь Северным тайным обществом, и тульчинская, превратившаяся в Южное, стали независимы в своей деятельности одна от другой, не прекращая, конечно, сношений между собой. Северное общество стояло на стороне монархически-конституционного переворота; южное - имело в виду республику. С. Г. Волконский оставил в своих записках следующее свидетельство, кратко резюмирующее деятельность обоих обществ: "Дела Южного общества, замышляющего радикальный переворот..., быстрыми шагами подвигались вперед; вербовка членов шла успешно, при чем самоотвержение от аристократических начал придавало какую-то восторженность частным убеждениям, а поэтому - и самому общему ходу дела.

   Действия же Северного общества, как по существу своему, так и по принятым им началам, были не так живительны, и более относились к приготовлению разных проектов конституции, между которыми труд Никиты Муравьева более всех других был Северной думой одобряем, как мысль; но в затеянном перевороте ставить все в мысленную рамку... преждевременно.

   Для успешного переворота надо простор, увлечение, а по перевороте - надо сильную волю, чтоб избегнуть анархии, и к этой цели клонилось постановление Южного общества, чтоб при удаче, вслед за переворотом, учредить временное правительство на три года, а впоследствии отобрать от народа или чрез назначенных от него доверителей, чего и что хочет Россия" {Записки Сергея Григорьевича Волконского (декабриста). СПб., 1901, с. 420.}.

   Таким образом, теперь были ясно намечены средства, которыми думали достигнуть переворота: известная планомерная система действий на войско. Необходимость прибегнуть к содействию войск сознавалась - правда, не совсем определенно,- и раньше, и некоторые опыты воздействия предпринимались. Прежде всего, конечно, нужно было расположить к себе солдат хорошим обращением и заботливостью об их нуждах, а затем укрепить в них чувство собственного достоинства, несколько ослабив чувство полной покорности авторитету дисциплины и начальства. Теперь устав возродившихся к новой жизни обществ прямо говорил об известном воспитании, известной подготовке с расчетом на определенный эффект. Но именно эта сторона деятельности декабристов нам известна очень мало: официальные данные скудны до чрезвычайности; быть может, их было больше, но не сочли удобным их хранить. Записки декабристов совсем почти не касаются этого вопроса, а между тем для правильной оценки конечного результата усилий декабристов были бы необходимы точнейшие сведения о всех средствах, с помощью которых декабристы действовали в войсках. Конечные эффекты - неудавшееся военное восстание, день 14-го декабря на Сенатской площади и междоусобное сражение под Белою Церковью⁴³. При этом необходимо принять во внимание, что чувство привязанности, которое так умели внушить к себе декабристы, могло заставить солдат пойти за людьми, ими уважаемыми и любимыми. Играло роль и то обстоятельство, что приказывали офицеры, а солдаты исполняли их приказание и шли в открытый бой со своими же товарищами. Но вряд ли все эти указанные причины могут объяснить размер бунта, так как не взводы выходили на площадь, а целые части войск! Очевидно, что декабристы вели систематическую пропаганду, и эта пропаганда находила удобную почву. "В войсках,- показывали на допросах Сергей и Матвей Муравьевы,- есть начала, коими смелый мятежник может всегда пользоваться для произведения неустройств". "Главными они почитают,- продолжает автор "приложения" к докладу следственной комиссии,- пороки настоящего образа продовольствия; ибо эти нижние чины не только лишаются принадлежащих им по праву остатков и всех выгод бережливости, но иногда не имеют и достаточного пропитания; видя же, что начальники похищают их собственность, приучаются и ненавидеть и презирать их. Другое, столь же важное зло есть большое число штрафованных солдат и разжалованных офицеров и иных чиновников, людей, если не всегда очернивших себя злодеяниями, то, по крайней мере, оказавших худые склонности и сверх того лишенных всякой надежды на улучшение судьбы своей в будущем, следственно, готовых на все" {Русский архив, 1875, No 12, с. 437.}. Только эти соображения и привел автор "приложения", задавшийся, между прочим, специальной целью ответить в этом конфиденциальном документе на вопрос: "какими средствами злоумышленники надеялись обольстить войско?" Подробностей он не сообщает. Князь Васильчиков, бывший командиром гвардейского корпуса во время известной истории в Семеновском полку, был убежден, что "все полки были более или менее подготовлены к восстанию и подготовлены к нему неудовольствием, возбужденным излишнею взыскателъностию фронтовой службы {Там же, кн. 1, с. 349.}. Таким образом, для пропаганды в войсках находились благоприятные условия. В известной семеновской истории (отказ подчиниться властям) размер и сущность агитации не выяснены, но она была несомненно. В переписке князя Васильчикова с императором и начальником его штаба Волконским находится немало любопытных указаний и намеков. Во время семеновских волнений был захвачен "пасквиль". В нем "проповедуют солдатам считать себя самих властителями; проповедуют, чтобы они удалили или отставили бы того, кто имел власть доныне, так же как всех офицеров или старших, и выбрали бы других между собою" {Там же, с. 353.}. Прокламация заканчивалась словами: "Спешите следовать сему плану, и я к вам явлюсь по зачатии сих действий. Любитель отечества и сострадатель несчастных. Единоземец". Автор прокламации остался неразысканным. Н. К. Шильдер делает предположение о том, что эту прокламацию сочинил один из будущих декабристов; что более предприимчивые из членов тайного общества намеревались воспользоваться смятением, возбужденным семеновской историей, чтобы вызвать всеобщее восстание среди войск {Шильдер Н. К. Император Александр I. Его жизнь и царствование. СПб., 1898, т. IV, с. 184, 470.}. Вот любопытный отрывок из письма Волконского⁴⁴ к Васильчикову: "Я очень удивлен, что вы мне ни слова не говорите об арестовании полициею унтер-офицера гвардейского егерского полка Степана Гушеварова, который препровожден в Шлиссельбургскую крепость за веденные им разговоры с одним из своих товарищей и музыкантом Преображенского полка насчет истории Семеновского полка и о том, что ежели не вернут арестованные батальоны, то они докажут, что революция в Испании ничто в сравнении с тем, что они сделают" {Русский архив, 1875, кн. 2, с. 57. С этими данными любопытно сопоставить сообщение некоторых декабристов о том, что по дороге в Сибирь они чувствовали себя всегда хорошо там, где часовыми были разжалованные солдаты Семеновского полка. История волнений в Семеновском полку разработана ныне В. И. Семевским в журнале "Былое", 1907, No 1-3. См. также биографию декабриста И. И. Сухинова (Русский архив, 1870, т. 8, No 4-6, с. 908-926); в ней найдется несколько подробностей об агитации среди солдат.}. В позднейшее время прокламационная литература была в большом ходу. У нас немного сведений о ней и еще менее исследований о ней. Самый яркий документ этого рода представляет "Православный катехизис", написанный С. И. Муравьевым-Апостолом и прочитанный перед войсками в день сражения под Белой Церковью. Вот некоторые отрывки из него:

   "Вопрос: Для чего бог создал человека?

   Ответ: Для того, чтобы он в него веровал, был свободен и счастлив.

   Во