Шулятиков Владимир Михайлович - Мобилизация революции и мобилизация реакции

   Владимир Михайлович Шулятиков

  

  

  

  

   Газеты приносят нам из разных концов России самые противоре-чивые известия; в одном месте волнуются крестьяне, вырубая поме-щичьи леса, составляя приговоры об изменении политического строя, в другом - идут забастовки рабочих, в третьем - толпа сражается с полицией и войсками, в четвертом - учителя, земцы, врачи устраи-вает союзы и препираются с властями, а в ряде других мест слышится свист черносотенной дубинки и патриоты в чуйках, сюртуках и мундирах искореняют "крамолу", не стесняясь средствами. Поэтому каждый считает себя вправе делать политические предсказания сооб-разно своим склонностям и желаниям. Карл Амалия Грингмут, напри-мер, ежедневно составляя списки раненных крамольников, с торжест-вом заявляет: "Смотрите, русский народ просыпается, он проклина-ет свободу и быстрыми шагами идет под знамя родного кулака и та-тарской плети". А человек противоположных воззрений, на основа-нии других известий, скажет; "В народе проснулась мысль, он ищет новой жизни и бесстрашно борется за свои права и свою свободу".

   Кто из них прав? Куда идет Россия? Что значат эти беспрерыв-ные всероссийские бойни, эти песни свобода, этот хриплый вой воинственных охранителей? Обыватель, впервые переживающий такие со-бытия, теряется в предположениях; газетные листы с их противоположными вестями кажутся ему какой-то неразрешимой загадкой; ушибленный с детства бюрократической мамкой, он не понимает ничего, не видит ничего, не слышит ничего и, растерянно опуская руки, го-ворит: "Темна вода во облацех. Россия придет, куда Бог даст. Бу-дущее для него туманно, и поэтому он на настоящее с отчаянием ма-шет рукой.

   Мы не последуем его примеру. Сумятица газетных известий не помешает нам научно разобраться в переживаемых событиях, оценить их значение и отчасти предугадать их исход. Ибо помимо намерений и планов отдельных людей существуют еще намерения и планы народ-ной жизни. Каждый из нас, лично, знает только маленький уголок то-го, что есть; он надеется и отчаивается, любит и ненавидит, тор-жествует и падает, но его судьба, как песчинка, теряется в море многомиллионной массы. Беспощадный голод властно царит над ней, подсказывает ей заветные думы, толкает ее на ту или другую доро-гу. Голод ее сплачивает, голод ее воспитывает, голод ведет ее на борьбу, голод рвет цепи, им же скованные. Он ее руководитель и вождь. И потому никакой человек не может повести за собой милли-оны, если он не ответит им на вопрос: "Как ты накормишь нас?" Никакое слово не возбудит сильного могучего движения, если оно не обещает хлеба" Мы будем бродить в потемках, если позабудет этот основной закон жизни человеческого общества и понадеемся только на веру и безверие, знание и невежество, рабский дух или свободо-любие народа.

   Все это растет на поверхности того океана, который зовется экономической жизнью страны: там "отношениях богача и бедняка, труда и капитала, голода и сытости, нужно искать разгадки того" что мы переживаем, и указаний на то, что вам предстоит*. Бессилен г. Грингмут, проклинающий либерального профессора; бессилен либе-ральный профессор, проклинающий г. Грингмута, их взаимные анафемы остаются на газетных столбцах. Но всемогущ кошелек объединенных капиталистов, всемогуща рука объединенных рабочих, приготовленная к удару. - ибо их жестокой борьбой, борьбой голода с обжорством движется вся история людей, падают старые учреждения в возникают новые.

   Итак, ни черносотенные прокламации, ни постановления земс-кого съезда, ни газетные корреспонденции не выясняют нам вопрос, над которым тщетно ломает себе голову обыватель - ''куда Россия идет, и откуда явились рыцари еврейских погромов, воины грингмутовской армии?" Только исследование экономических отношений современной России сможет нам разрешить задачу.

   Обыкновенно говорят: интересы народа требования народа, бла-го народа. Народ - это кокарда, которою каждая партия освещает свое знамя. Но понимают это слово все по-разному.

   Спросите, например, дворянина Павлова, известного сотрудника "Московских Ведомостей" - за кого он стоит? - и он ответит вам: "За народ". Далее, он скажет вам, что для блага народа необходима креп-кая лоза, зубодробительный кулак, земские начальники с воинским духом, сельские стражники, наблюдающие за каждым шагом мужика. И господин Павлов не может рассуждать иначе: ведь за его спиной стоят целые поколения дедов и прадедов, воспитывавших мужика на барской конюшне и превращающих мужицкий пот в дорогие английские духи, мужицкое сукно и холст во фраки и сюртука, сшитые по последней моде. Все эти фокусы проделывал кулак - с ним связаны воспомина-ния о вольготной барской жизни, - жизни без труда, печалей и воз-дыхания, - и, когда умирали все эти предки, они передавали наследни-кам один и тот же завет: "Мужика нужно держать в ежовых рукавицах для его же пользы". И последний глава дома Павловых передал, ве-роятно, в наследство сыну ту же истину, в придачу к закладным и векселям. Таких Павловых не один и ни два, но сотни и тысячи. Разоряющееся русское дворянство и по сие время живет прошлым: ему кажется, что старое можно возвратить, что настоящая жизнь оста-лась позади, что теперешние передряги и "смута" - одно только не-доразумение. Гордо выпячивая свою грудь, оно кричит: "Истинная Россия есть только Россия, записанная в родословную книгу. Остальные классы ей служат, для нее работают, для нее живут. Поэтому истинное благо народа - свобода тысяч и рабство миллионов. Народ лишь тогда счастлив, когда ему скручены руки".

   Пойдите к купцу, и он тоже заговорят с вами от имени народа. Он припомнит вам Минина, сибирских купцов - завоевателей, похвас-тается нижегородской ярмаркой, банками и пароходными пристанями, укажет на фабрики и заводы, которые все стянуты в его мясистых руках. Он подсчитает вам свои капиталы и расскажет, сколько люд-ских жизней зависит от одного его властного слова. Дворянство жи-вет прошлым, купец живет настоящим. У дворянства - разваливающиеся усадьбы, сведенные леса, приближение банкротства. У купца - на-дежды на новые барыши, расширение предприятия, невидимая власть денег, покоряющая себе голодные рты. Он идет плавно, уверенно, - и рушатся старые барские дворцы, рушатся мужицкие хаты, чтобы очис-тить место фабричным казармам и заводским корпусам. Все перед ним ломает шапку, все сторонится с его пути, и требования его кошелька становятся законными для целой страны, для целого народа. Ему не нужно кулака - он учит рублем. Ему не нужно конюшен и крепких розог - ибо у него в руках есть лучшие средства: голод и нищета. Ему не нужно полицейской власти над его приказчиками и управляющи-ми: сыновей своих вчерашних господ вооруженных знаниями и нау-кой. он взял к себе на завод в техники, управляющие, директора, и привязал к своей особе крепкой цепью - двадцатитысячным окладом. Он с усмешкой смотрит на крепостнические замашки отживающего дворянина и требует не кулака, а свободы. Пусть все учатся: тем лучшие у него будут служащие. Пусть все свободно пишут, свободно го-ворят - тем легче ему будет подобрать себе вполне подходящих лю-дей. Пусть, наконец, все участвуют в политической жизни страны, выбирают своих представителей в парламент, образуют партии и союзы. Пока это ему не опасно: ведь в его руках капитал - это един-ственная власть и сила нашего времени. Но пусть не вмешиваются в отношения между трудом и капиталом, между бедняком и богачам. Нищий должен свободно нищать, богач свободно богатеть, не следует законом ограничивать рабочий день - это было бы произволом, на-силием над предпринимателем. Не следует рабочим предоставлять права вмешиваться во внутренний распорядок фабрики и заводов, ибо все должно зависеть от того, кто владеет ими, то есть от хозяина, от капиталиста. Словом, нужно предоставить всем людям право свободной борьбы. Купцу не страшна она: он знает, что сейчас непременно победит сильный, а сильным является он, купец, владелец миллио-нов, собственник машины, зданий, земель, хозяин науки, откупщик просвещения.

   И он, этот вчерашний крепостной, уверенно говорит всем и каждому: "Я отправляю насмарку дворянские надежды и требования. Я требую свободы, полной свободы для всего народа - свободы в обо-гащении и обнищании". И я говорю так от имени всей России, ибо день-ги народа, его труд и его наука - мои. Я - это весь русский народ. Чего хочу я, того хочет и он". Здесь, как видите, опять постоянный припев о народе; здесь, как и всюду, пожелания отдельной, сравнительно с населением России, небольшой группы людей имену-ются требованиями 130 миллионов. А глупый мужик, дохнущий с го-лодухи где-нибудь в Симбирской или Вятской губернии, и не знает, что нашлись верные выразители его воли, те самые благодетели, ко-торые осенью у него скупают хлеб по дешевым ценам, а весной продают ему тот же хлеб втридорога.

   От хозяев современного общества: дворян и купцов, перейдем к его рабам - рабочим и крестьянам. Как они понимают слово "на-род", чего хотят, чего требуют? Рабочие ютятся в маленькой каморке, где рядом с ним живут товарищи по работе, которые также одеваются, едят, пьют, работают, как он. Каждое утро подходит к воротам фабрики эта армия в рубахах в блузах, проводит долгие ча-сы за неутомимой машиной и возвращается домой усталая, измученная, разбитая. Жизнь каждого проходит на глазах у всех; ремни машины сое-диняют не только колеса с колесами, - они одну человеческую жизнь соединяют с другой человеческой жизнью. Вот на воротах висят фаб-ричные правила: они одинаковы для всех и для каждого. В расчетных книжках вписаны расценки: когда рука конторщика выводила их, она ценила гуртом рабочую силу, заносила Ивана, Сидора, Петра по номерам, совершенно не заботясь о том, что этот Иван или Петр, чего он хочет, как живет, что думает. Номер записан. - человек исчез. Осталось людское стадо, которому хозяин в субботнюю получку так же равнодушно выбросит кормежку, как конюх бросает сено лошадям. И людское стадо понимает это: для всех этих измученных вечным не-доеданием Иванов, Сидоров, Петров труд - не здоровая трата накопившихся сил, а болезненное, мучительное выматывание жизни. Ког-да подходят они к красным зданиям фабричных корпусов - кажется по-рою, что кирпичные стены впитали в себя кровь стариков, умираю-щих по лачугам, кровь молодых, надрывающихся на работе, кровь де-тей, родившихся, и детей, еде только зачатых во чреве голодных матерей - работниц.

   Изобретательная фантазия художников изображает гения промышленности в виде молодой красивой женщины с светочем в руках; но если бы художники спросили рабочего, как им изобразить эту могу-чую силу, строящую дворцы, заводы, железные дороги, - рабочий от-ветил бы: "Это не обольстительная сказочная женщина, это против-ная костлявая старуха с клюкой в руке, которая затыкает грязными тряпками разбитые окошки моей лачуги, вырывает у моих детей кусок изо рта, гонит меня к хозяину с поклоном, заставляет меня сносить брань, ругань, унижения, забывать, что я человек. Имя этой стару-хи - "голод".

   Такова обстановка, в которой живет рабочий. Такова сила, властвующая над ним - сила денег, всемогущий капитал. И смотрите, какое чудо совершил он над людьми, одетыми в блузы и рубахи: они уже не отдельные, бессильные слуги старого хозяина, они - целый класс, объединенный общими интересами. Много времени пришлось бы потратить красноречивому проповеднику, чтобы доказать людям, что они братья. Об этом говорили пророки, их побивали камнями. Об этом писали в книгах ученые, - их читали и забывали. Об этой толкова-ли религии всех стран и всех народов, но религии исповедовались на словах и забывались на деле. Но вот пришел жестокий господин современного человечества - Его Величество Капитал. Он не говорит проповедей, не учит добру и справедливости, - он суровым бичем нищеты сгоняет людей в одно место во имя прибылей и барыша. Он кормит их объедками, удлиняет часы работы, делает всё, чтобы каж-дую человеческую жизнь превратить в кредитный билет или звенящее золото. И чудо, которого не могли совершить проповедники, свер-шил золотой телец. Каторжная тюрьма объединила людей крепче, чем обещания рая. Рабочие глядят на свое настоящую жизнь, - и видят серые сумерки жалкого прозябания; они вглядываются в свое будущее,- и видят похоронные дроги. В них работает мысль, работает возму-щение, и все громче раздается голос разума: "Братья, вы нищи, сла-бы, больны, измучены телом и духом. Неужели так может продол-жаться вечно? Неужели счастье, которое сотни взяли от миллионов, миллионы не могут возвратить себе? Могут, возвратят, добудут его. Но только миллионы. Отдельные личности бессильны: они погибнут в борьбе, их стон забудется, их протест заглохнет. А сила всех рабочих рук - она всемогуща. Если черви останавливают поезда то неужели армия людей, привыкших к труду, закаленных тяжелыми уроками жизни, не в состоянии захватить той власти богатства, которая губит нас? Невольники, запертые в тюрьмах, разбивали свои кандалы и выходили на волю; мы, рабочие, разобьем золотые цепи капитала и заставим его служить нам. Но для этого нужна упорная работа, нужно напряжение разума, нужен объединяющий порыв братс-кого чувства, смелость в борьбе, последовательность в действиях. Поймите это все, - вы победили". И голос разума звучит, так гром-ко, что теперь уже миллионы уст повторяют его слова, разнося по всем рабочим каморкам и казармам весть грядущего избавления. Уг-нетение проложило дорогу свободе: оно заставило возненавидеть общего врага - капитал, полюбить будущее царство равенства, и сво-боды и тех, кто вместе с многомиллионной массой борется за это царство и погибает во имя его. Капиталист помимо своей воли во-спитал и облагородил рабочего; огненная ненависть породила огнен-ную любовь. Гордо идут рабочие по этому пути, не пятясь назад, не оглядываясь по сторонам, и не остановятся, пока не дойдут до цели.

   Теперь спросите рабочих - кто они? И они ответят вам: "Мы - народ, не народ сословия, не народ капитала, а народ труда, и требуем, чтобы нашей борьбе с капиталом никто не мешал. Мы тре-буем свободы собраний, стачек, союзов, печати. Мы требуем, чтобы наши избранники были в собрании народных представителей. Мы тре-буем, чтобы закон обуздал алчность наших хозяев, установил бы 8-ми часовой рабочий день, обеспечил бы вас в старости и болезни. На это мы имеем право, так-так все богатство создано нашими руками. И мы говорим так от имени рабочего народа всей России!".

   Пойдемте в мужицкие избы с закопченными стеклами, где в одном углу лежит теленок, а в другом - играют дети. Здесь тоже живет народ. Он изо дня в день говорит о земле, о том, что пахать негде и сеять нечего; о том, что надо землицы прирезать, чтобы жить стало легче и вольготнее, - неисчислимы крестьянские нужды: тут и высокие подати, и косвенные налоги, и земский начальник, пишущий приговоры на мужицких затылках, суд волостного правления, куда засели кулаки и мироеды, и дикий произвол своего же выбранно-го старосты. А барские поля, раскинувшиеся кругом, столь привле-кательные для мужицких коров и столь больно обжигающие мужицкий карман потравными штрафами, - они день и ночь рисуются крестья-нину и нашептывают ему одно и тоже страстное желание: "Земли, земли". И чем больше проникает сознание в забитую мужицкую голо-ву, тем сильнее в ярче говорят крестьяне о своих исконных нуждах. Пусть приедет к ним дворянин Павлов и предложит им от имени русского народа обнажить мягкие части тела, нарезать для себя розог в ближайшем лесу и пойти к начальству с просьбой "посечь для вразумления". Вряд ли они назовут почтенного дворянина своим защит-ником и благодетелем. Они, вероятно, скажут ему; что народ - это они сами и есть и что за свой труд они желают не розог, а хлеба и человеческих прав. Их ведь в России 80 миллионов, а это побольше, чем дворян Павловых, и как ни забыты они, но свои тре-бования они сумеют высказать понятным и ясным языком, без иудушкиной помощи наемных писак и благородий в кокардах.

   Здесь, в этих двух других классах современного общества - в рабочем классе и крестьянстве - мы замечаем тоже самое, что видим у дворян и купцов: и крестьяне и рабочие высказывают свои требования от имени народа. Но их народ - совсем другой, чем на-род Павловых в Морозовых. Его интересы и требования совершенно противоположны интересам и требованиям дворянства и купечества. Так, где же, наконец, истинный народ, который все и каждый призна-ют своим?

  

  

  Вот здесь то мы и приходим к тому выводу, который подсказы-вает современникам наука: народ не есть что-то одинаковое, од-нородное, цельное. Он разделился на ряд враждующих друг с другом классов, имеющих свои собственные интересы, проводящих свои соб-ственные требования. Как примирить дворянина, стоящего за плетку, с купцом, отстаивающим свободу борьбы? Никакое примирение тут не-возможно; спор их решит не мир, а победа одного над другим. Иди дворянин Павлов, во главе казачьих эскадронов и наемных черкес-ских отрядов, загонит Морозовых, Рябушинских и других промышлен-ных тузов на свою родимую конюшню и сделает с ними все, что хо-чет; или Морозовы и Рябушинскне предъявят дворянину Павлову и его сородичам векселя и продадут дворянские гнезда с публичного торга, а затем превратят своих врагов в своих наемников. Друго-го исхода нет, и чем дальше идет время, тем очевиднее становит-ся, что победителем выйдет купец.

   Тоже самое происходит в борьбе предпринимателя, хозяина с рабочим. Никакая власть в мире не примирит их друг с другом, ли-бо выгоды одного - убыток другого. Введен 8-ми часовой рабочий день, устроено за счет купца и казны государственное страхование рабочих от болезни, старости, безработицы - значит, рабочий по-бедил купца, Останется все по-прежнему - значит, купец победил рабочего. Не в примирении дело, а в победе одного класса общества над другим. Беспрерывной борьбой враждующих классов направля-ется вся хозяйственная и политическая жизнь страны; остановить, задержать борьбу так же невозможно, как прекратить движение не-бесных светил. Мы можем плакаться и негодовать на дурные чело-веческие страсти, взывать к милосердию и любви хоть целую вечность, - но наши жалобы ни на йоту не изменят положение вещей. Жизнь пойдет своей чередой, разрушая старое, создавая новое под жестокую команду голода и брюха.

   Но все-таки ведь русский народ, то есть сотня миллионов лю-дей, живущих в одном государстве, говорящих одним языком, остает-ся. Как же его понимать? Какова его цель, его назначение? На это ответить не трудно. Посмотрим, как природа поступает со своими детьми: она всем дает воздух, солнце, свет, тепло - людям и зве-рям, растениям и животным. Выдвигается все сильное, могучее, здо-ровое: красивый дуб вытягивается над слабыми ольхами, физически слабый человек силой знания и науки побеждает льва - царя пустыни, - и сажает его в клетку. Неспособное и непригодное к жизни отходит на задний план; напротив, умное, ловкое, сильное побеж-дает и торжествует. То же самое и с народом: в его многомиллион-ной массе ярко выделяются враждующие лагери, и одни организован-ные классы борются с другими организованными классами. Каждый класс хочет добиться первенства, а для этого старается соединить всех своих отдельных членов под одним общим знаменем и повести их по одной дороге. Побеждает тот из них, у кого в данный момент больше всего капитала, больше всего знаний и классового объеди-нения, А затем из низов жизни выдвигается другой, сваливает с нас недавнего повелителя и сам становится на его место. Народ не знает, какой из составляющих его классов более всего способен, более всего энергичен; поэтому он и представляет им всем полную свободу борьбы, свободу организаций, чтобы победил самый могучий, самый умелый. Каждый класс и каждый отдельный человек познается по делам его. Поэтому народ, желающий жить, не может и не должен задерживать и тормозить развитие классов: пусть объединяются дво-ряне, купцы и фабриканты, рабочие, крестьяне - все без исключе-ния, каково бы ни было их звание и положение. Пусть каждый класс общества скажет свое последнее слово, разовьет все таящиеся в нем силы, и тогда - им останется наверху, если он способен к жизни, или пойдет ко дну, если он негоден и гнил. Тонет в трясине банк-ротства старородовитое дворянство: оно не привыкло к труду, кото-рого требует современный строй, - и потому никто и ничто не мо-жет остановить его гибели. Народ, то есть 130 миллионов людей, - должен искать себе новых избранников и руководителей. Да они уже и появились: в роскошных дворцах, на заседании союзов фабрикан-тов, в биржевых и купеческих обществах решаются вопросы о хле-бе и труде, - то есть о том, чем живет вся народная масса. Там де-нежные тузы распоряжаются судьбой народа. Не пойте им благодарст-венных гимнов, не называйте их гениями и вождями: об этом восхва-лении уже позаботились наемные писатели и вся многочисленная свита их продажных почитателей. Помимо вашей воли они властвуют над ва-ми и уйдут не раньше, чем будут побеждены другими.

   Но знайте - они лишь господа сегодняшнего дня, их смертель-ный враг - рабочий класс - уже зреет, растет и всюду дает чувство-вать свою силу. Назавтра он будет господином и, уничтожив господствующих, сделает всех людей - людьми труда.

   В лице дворянства погребено прошлое народа; в лице купечества и промышленного класса говорит и действует его настоящее; а в лице рабочего класса - пролетариата - подает свой голос его будущее и, как часовой с мачты, кричит ему: "Готовься, обетованная земля впереди".

   Итак, если народ хочет развиваться, а не застыть на месте, он должен дать простор борющимся классам, обеспечить свободу борь-бы. Но застыть он не может, если бы даже и хотел: китайская стена тысячу лет ограждала Небесную Империю от человеческой истории, а теперь ее прорезали железные дороги, принесли с собой крупные ка-питалы и крупные предприятия, а вместе с ними их неизбежных спутников - капиталиста и пролетария. То, что только теперь соверша-ется в Китае, в России совершилось давно: в ней уже резко обособи-лись классы, ведущие жестокую борьбу за жизнь. Признать это, обес-печить свободу всем и каждому, чтобы старое и дрянское скорее уми-рало, а сильное, и молодое скорее росло - таково неизбежное назна-чение русского народа, как всех других народов мира.

  

  

   Теперь мы вплотную подошли к той смуте, которой "Московские ведомости" и их подражатели посвятили столько страниц. Как она поя-вилась и чем объяснить это брожение, эти глухие раскаты бури?

   Много лет Россия жила в железных тисках. Безграничная власть администрации подрезывала все, что казалось ей резким, смелым, вы-деляющимся. Полиция сторожила действия, цензура сторожила мысли. Человека подстригали со всех сторон, хотели сделать так, чтобы в его голове гнездились одни только циркуляры да устрашающие статьи грозных законов.

   Наука должна была делать под козырек околоточному и приставу. Ей позволяли говорить только о том, что совершалось в тридевятом царстве, в тридевятом государстве. А когда вместо исследования ас-сирийских рукописей он хотел заняться болячками русской жизни, под-считать в цифрах, сколько у нас умирает с голоду, сколько сходит с ума от невыносимого гнета, сколько рубцов и синяков зияет на ис-полосованной спине русского рабочего и мужика - полицейский мун-дир одергивал ее и говорил: "Проходи дальше, не твое дело". И роб-ким, жалким, бессильным стал русский обыватель; для него не было других интересов, кроме интересов семьи и кухни. В университетах, гимназиях, реальных училищах воспитывались выводки будущих пенкоснимателей; в сельских школах, церковно-приходских и городских училищах маленьких оборванных мальчуганов учили обгрызкам грамо-ты и послушанию: из детей бедноты старались сделать смирных и покорных рабов. По-видимому, полицейский мундир победил. Когда на Западе народы волновались и шумели, русские чиновники с видом пре-восходства говорили своим европейским собратьям: вы невежды в де-ле обуздания. У нас тишь, да гладь, да божья благодать.

   Но задержать развитие жизни было невозможно. Казне приходи-лось тратить массу средств на армию, флот, вооружение, приходилось кормить сотни тысяч чиновничьих ртов. Для этого нужны были деньги. Откуда их взять? Ответ оказывался простой: пощупай хорошенько в му-жицких клунях и амбарах, и благо тебе будет на земле. Верные этому завету, чиновники рыскали по деревням, продавали с публичного тор-га последнюю корову, последнюю овцу; разумеется, и коровы и овцы переходили в руки сельских кулаков и мироедов, которые за счет недоимщиков округляли свои состояньица и становились из маленьких паразитов большими пауками, а разоренный мужик все больше и больше попадал в кабалу к богатому соседу, превращаясь мало-по-малу в безземельного батрака, в пролетария. Конечно, рано или поздно бо-гач все равно скрутил бы его; но это обнищание одних и обогащение других происходило бы медленно, извилистыми путями. Правительство же ускорило ход развития, расчистило в деревне торную дорогу круп-ному капиталу. Чтобы пополнить государственную кассу, оно разоряло среднего мужика и поощряло богатого; дни взыскания выкупных пла-тежей, податей и налогов стали праздниками сельских буржуа. Ежегод-но в эти дни рушились тысячи мелких хозяйств, а десятки тысяч крес-тьян окончательно становились пролетариями, передавая свое иму-щество и свою жизнь в цепкие лапы сельских ростовщиков. Когда с аукциона продавали коров и лошадей, это значило, что одна часть крестьян продается другой части, что казна ради своих интересов полунищего делает нищим, состоятельного - богачом. Рука полицей-ского чиновника неустанно углубляла пропасть между нищетой и бо-гатством и разделяла деревню на два враждующих класса. Бюрократия больше всего боялась классовой борьбы, так как знала, что она погибнет в бешеном вихре классовых противоречий, и, тем не менее, она сама способствовала обострению борьбы, приближала минуту взры-ва. Ее ревностные слуги разносили по всем углам России гнет и ра-зорение; они отнимали у полунищего мужика всякую надежду на луч-шую жизнь, обостряли голод, а голод сам собой вырастает в революцию.

   Но другого пути для правительства не было, ибо кассу нужно било пополнить и чиновников накормить. О том, что из этого выйдет, никто не задумывался: "Завтрашний день сам о себе позаботится", - рассуждали чиновники.

   И завтрашний день действительно позаботился о себе. Самона-деянным слугам старого порядка он ответил крестьянскими волнения-ми в 113 уездах Российской Империи.

   Другим источникам доходов для казни были крупные предприя-тия. Их гораздо легче облагать налогами, следить за их деятель-ностью и т.д. Обороты мелких мастерских исчезают от глаз, напро-тив, обороты крупных фабрик все на виду. Крупный промышленник просеивает карманы населения, он собирает в одну капиталистическую кубышку гроши мужика и рабочего. А из этой кубышки и казна при помощи налогов может выудить свою долю. Поэтому крупный капита-лист стал любимчиком бюрократии, у него заискивали, его поощряли, его защищали. В свою очередь и он обещал в будущем денежную под-держку, но пока что просил повременить. Ему, видите ли, нужно встать на ноги, нужно запастись крупными суммами: "Папаша же ему оставил слишком мало, нельзя ли выхлопотать беспроцентную ссуду?". "О, конечно" - отвечали ему: "ведь за вами не пропадет". Он шел в государственный банк и там брал столько, сколько ему требова-лось. Затем он направлялся в министерство финансов. Там он описывал, как ему тяжело сносить конкуренцию западных фабрикантов, снабжающих Россию дешевыми товарами: там, на западе и труд рабо-чих производительнее, и служащие образованнее и машины лучше, так им и легко забрасывать русские рынок дешевкой. А в России мужик - плут, рабочий ленив, машины скверные, попробуйте потягать-ся с европейским фабрикантом и понизить цены на товары. Нет, рус-ская промышленность молодая: ей нужна поддержка, ее нужно холить и щадить, нельзя ли для ее поощрения обложить заграничные товары высокими пошлинами, чтобы они в России вздорожали, и покупателям к ним подступа не было? "Отчего же, возможно", - отвечали ему. И через несколько дней на английские ситцы, на австрийские плуги и лемеха накидывали такую пошлину, что они сразу вздорожали вдвое, и покупатель волей-неволей покупал всяческую браковку российско-го производства. После этого капиталист шел в министерство путей сообщения: дороги плохи, перевоз, товаров по ним обходится дорого, а русская промышленность молодая, слабая и не может за свой счет проводить железнодорожные линии. "Не будет ли вашей милости провес-ти на казенный счет веточку к моей фабрике, считаться нам нечего: вы наши отцы, мы ваши дети". "Проведем, за вами не пропадет", - с ласковой улыбкой отвечал чиновник - звездоносец и, смотришь, через год-два казенный паровоз уже таскал со станции на станцию товары его степенства по удешевленному тарифу. Так много лет обивали промышленники министерские пороги - и всегда с неизменным успехом. Как Хлестаков, они всюду заявляли, что в дороге к всероссийскому благополучию они немного поиздержались. Им верили, сочувствовали и предоставляли в их распоряжение капиталы, собран-ные из тощего народного кармана. Не забывали дать им и крепкую веревку, чтобы получше скрутить плута - рабочего, который вечно отлынивает от работы. "Ну, что же и веревочку давайте, и веревочка в дороге пригодится" - с радостью отвечала они на предложенный дар.

   Усилия их благодетелей не пропали зря: промышленные предприятия всякого рода: фабрики, заводы, рудники росли и множились. Предместья больших городов украшались целым лесом фабричных труб, мелкие кустарные мастерские исчезали и их самостоятельные хозяй-чики превращались в наемных рабочих. Конечно, крупный капитал все равно скушал бы их со временем без остатка, даже без помощи правительства; но чиновники своей благосклонной политикой облег-чали ему работу собирания денег, ускоряли рост крупной промышлен-ности. Все меньше становилось мелких хозяйчиков - мещан, которые ничего не видели дальше колокольни родного города. Разоренные са-мостоятельным ремеслом они шли на фабрику или завод, смешивались с остальной многотысячной массой, жили с ней общей жизнью и общими интересами. Раньше в каморке какого-нибудь захолустного пошехонья можно было отвертываться от окружающих и говорить: "Ваше дело - не мое дело". А теперь, когда пришлось жить бок-о-бок с тысячами, в одинаковой обстановке, в одинаковых условиях труда, разум проснулся и сказал, что дело каждого рабочего - дело всех рабочих. Возмущенный постоянными притеснениями, он искал причины бесправия и нищеты, и находил причины не в скверном мастере, не в злом хозяине, а в целом классе всемогущих капиталистов, во всем капиталистическом строе. Борьба класса с классом, всех ра-бочих со всеми хозяевами - вот единственный путь к человеческо-му существованию, который указывает фабричная казарма, о которой ежедневно напоминают и штрафы, и ругань мастера, и проституция женщин - работниц.

   Классовая борьба в городе не менее страшна бюрократии, чем классовая борьба в деревне. Но бюрократия, во имя интересов ка-зенного кошелька, сама помогала ее развитию. В десять лет Россия пережила столько, сколько другие страны переживали в двадцать, тридцать лет. Промышленные тузы с громадными состояниями и гро-мадная масса рабочего люда, - вот на какие две половины делятся все большие города России. К этому привели успехи техники, рост больших капиталов, банкротство мелких предприятий, но в ряду этих причин немалое место занимает и чиновник, поощрявший промышлен-ность. Но он ошибся в своих ожиданиях: напрасно он ждал, что всхо-ленные им капиталисты в благодарность за былые услуги понесут свои состояния на алтарь отечества. Капиталисты и поныне толку-ют о плохих временах, о том, что надо щадить предприятия и не взыскивать с них налогов, а напротив, поддерживать их подачками. Папаши юной русской промышленности успели сгнить в могилах; их сынки успели обзавестись целыми выводками взрослых сыновей - ли-бералов, А молодая русская промышленность, как старая дева, все еще скрывает свои годы, жалуется на свою неопытность и слабость, много требует и мало дает. Вожделенные барыши туго стекаются в казну. Но зато казаки и полиция в большом спросе.... . Это дает знать о себе зародившаяся классовая борьба, это приносит свои плоды политика благосклонного покровительства.

   Итак, сама русская бюрократия способствовала развитию клас-совой борьбы. Она запрещала книги, в которых говорилось о жестокой и неизбежной борьбе рабочих с капиталистами. Но она дава-ла рабочим больше, чем может дать самая занимательная книга: она на их спинах записывала жестокие незабываемые жизненные уроки. Она помогала крупным состояниям еще более округляться, - а роскошный дворец миллионера яснее говорит нищему о его бес-правии и голоде, чем обстоятельнейшая лекция ученого. Своими действиями бюрократия обостряла борьбу, поливала ростки недоволь-ства, будила даже самые ленивые, самые отсталые головы. На чер-даках и в подвалах городских домов давно уже выла буря - бюрокра-тия не замечала ее, ибо казенный сундук требовал денег, и нужно было его пополнить, ничем не стесняясь, ни над чем не задумываясь.

   Что происходило в городе, происходило и в деревне. Когда че-ловеку нечего терять, он из труса превращается в храбреца. И серые забитые мужики мало-по-малу переживали это превращение. Мозолил глаза кулак-мироед, все более и более жиревший за общественный счет; барские земли по-прежнему оставались за господами - о при-резке не было ни слуху, ни духу; урядники и становые усердно от-правляли свои обязанности, продавая за недоимки последний скарб. Чаша терпения переполнилась, и крестьянская мысль стала работать по-новому. Правда, сельский пролетарий еще не вполне сознал свое положение и не стремится к тому великому всечеловеческому будуще-му, которое дорого и свято развитому городскому рабочему. Он не вполне понимает, что деревенский толстосум не менее враждебен ему, чем богатый помещик: он только чует в нём своего врага, но еще не умеет и не решается пойти на открытую борьбу с ним. Он сознает себя просто нищим мужиком, которому неоткуда ждать помощи, и ко-торому нужно самому бороться с гнетом помещиков и произволом влас-тей. Но он ещё не сознает в себе пролетария, который должен ополчиться против всех господствующих классов ради освобождения всего рабочего класса. Словом, мужик раньше скверно жил, но хорошо слушался. Теперь ему жить совсем нечем и слушаться он перестает. Крытые соломой убогие хаты стали грозными очагами крестьянского бунта. К этому привело Россию её экономическое развитие, то есть накопление крупных капиталов и обогащение богатых за счет бедных; бюрократия не могла противиться этому разделению крестьянства на щук в карасей. Она, наоборот, помогала разделению, ускоряла его. Требования казенного кошелька гнала ее навстречу неотвратимой бу-ре - классовой борьбе.

   Итак, бюрократия завязала глаза русскому обывателю, он стал чувствовать спиной. Она запрещала ему знакомиться с вредными мыслями: голод научи его думать по-своему. Рожденные под спудом ду-мы, рвались наружу, - их можно было на время задержать, но не за-давить окончательно. Японская война еще более подогрела умы и за-ставила заговорить даже самые трусливые языки. Начались речи, статьи в газетах, жгучие разговоры о хлебе насущном,- о правах че-ловека, о свободе угнетенных, о сытости голодных, - словом, на-чалась та пора русской истории, которую "Московские ведомости" именуют "всероссийской смутой".

   Для нас ясны теперь ее причины, ясен и ее исход. Не зажигательные слова родили современное движение: оно появилось благодаря классовой борьбе, которая уже давно зрела и развивалась в недрах русского народа. Пока различные классы не выделялись ярко, не нау-чились понимать свои нужды и отстаивать их, - до тех пор несколь-ко тысяч исправников могут, хотя с грехом пополам, справляться с народом отеческой палкой в зубосокрушительным поучением. Но когда классы переходят к сознательной борьбе друг с другом - бюрократия не в силах направлять ее по своему усмотрению: конь вырвался из рук и разорвал уздечку. Купцы - фабриканты кричат: "Дай!" Дворяне кричат: "Дай!" Рабочие кричат: "Дай!" Крестьяне кричат: "Дай!" Если удовлетворить одного - обидишь другого, и он озлобится еще сильнее. Благодетельствовать под сурдинку тоже трудновато по ны-нешним временам: газеты болтливы и быстро раскрывают секреты. Если же никому ничего не дать, то ополчатся все и, в конце концов, уничтожат то, что никому не приносит выгоды. Отношения современ-ной русской жизни так сложны, нужды различных классов населения так многочисленны, что бюрократия в них не может разобраться и те-ряет голову. В этом и заключается ее слабость и причина ее близкого падения. Но, несмотря на очевидность фактов, бюрократия всеми си-лами цепляется за свою слабеющую власть: ведь трудно отказаться от того, к чему приучили века беспрекословного повиновения. А ес-ли события таковы, что отдельными полицейскими мерами с ними не справиться, необходимо искать себе союзников среди различных об-щественных классов. Наиболее близким для бюрократии классом явля-ется дворянство. Мы видим, чего хотят и жаждут его представители: татарский кнут и плетка - вот их любимые воздействия, А это все вещи, достаточно оцененные попечительной властью. Кроме того, сы-новья родовитых фамилий стоят в тесной связи с администрацией: из них выбирают земских начальников, губернаторов и вообще всякого сорта укротителей. Чиновник и дворянин понимают друг друга и идут нога в ногу, рука в руку. Чиновник укрощает недовольных, дворянин организует черную сотню. В Петербурге, в Москве, в Харькове, в Киеве открывает свои действия" так называемое, "Русское собрание". Цель этого общества искоренять крамолу и содействовать властям. Это так сказать, неофициальный застенок, в котором на каждом за-седании выслушивается до дюжины доносов, намечаются неблагонадеж-ные лица, которых нужно изгнать из школы, из больницы, из фабрики, из завода. Занимаются там больше делом, чем рассуждениями, и ко всяким пространным мыслям относятся неодобрительно. Словом, охо-тятся на красного зверя, и потому больше улюлюкают, чем говорят. Но есть и другое общество, которое старается привлечь в себе сторонников воззваниями и речами: эго "союз русских людей", заседающих в помещениях государственного конозавода - там другие приёмы и другое обращение. Там вы все время будете слышать о благе рус-ского народа. Дворянин не грозит там плеткой мужику, а наоборот, ласково треплет его по плечу и убеждает: "Ты, братец, того, под-держи! Будем жить по-хорошему, по-старинному - мы к вам, вы к нам". Этой осенью туда вздумала явиться депутация от рабочих, чтобы "по-хорошему попросить графа Шереметева и других русских людей насчет землицы". Но благородные русские люди не привыкли заниматься таки-ми вопросами: они ответили, что такая просьба несвоевременна. "Русское собрание" и "Союз русских людей" - две крепости старого дворянства, из которых бомбардируют современную смуты.[*] Когда вы видите прокламацию, приглашающую бить студентов, жидов, забастовщиков - знайте, что там один из "истинно-русских человеков" руку свою приложил. Когда происходит еврейский погром, вы не-пременно увидите где-нибудь в стороне, на безопасном месте "истин-но-русского человека", с умилением наблюдающего плоды своей пропо-веди. Но могут спросить: откуда же берется та масса, которая гро-мит, жжет, убивает? Откуда "истинно-русские чёловеки" набирают се-бе заплечных мастеров? Ответ дать нетрудно. В каждом городе есть масса бездомных босяков, специалистов по части чужого имущества; они пойдут всюду, если почуют добычу. В каждом городе немало и полицейских чинов; для них весьма привлекательно попользоваться имуществом крамольника, особенно, если кроме награбленного добра получить еще и благодарность от начальства. Наконец, во всех мес-тах России кишмя кишат сыщики. Они хватаются за погромы, как утопающий за соломинку, ибо прекрасно сознают, что в свободной Рос-сии государственная казна не будет щедро оплачивать доносчика. На Западе и на Юге к ним присоединяются еще и русские купцы, с удо-вольствием громящие еврейские магазины, чтобы уничтожить конкурен-тов. Словом, член "русского собрания" всегда найдет себе много по-мощников и исполнителей. Вся трудность только в деньгах и в руково-дителях. Полиция великодушно помогает и в этих затруднениях. Таин-ственными путями тощий кошелек какого-нибудь дворянина Павлова быстро пополняется: строки воззвания пиши пострашнее - заплатят столько, сколько Лев Толстой не получает за свои романы. Тебе на-до громил? Изволь: городовые хорошо знакомы с ворами и сыщиками своего участка, наберут их сколько угодно. Не знаешь, где живут кра-мольники и жиды? Полиция укажет тебе их адреса. Нет оружия, и ты боишься отпора? На сей случай, имеются казенные револьверы и казачьи сотни, которые быстро усмирят строптивых. Опасаешься, что народ будет возмущен убийствами? Ах, какой ты недогадливый: дело можно обделать чисто. Пономари зазвонят во все колокола, батюшки скажут умилительную проповедь насчет злодеев и разбойников, потом отслу-жат молебен об одолении внутренних врагов и уйдут попить чаек. А молящиеся, сперва прослезятся, потом вознегодуют, потом возлику-ют и тронутся в благочестивый поход против грешников. И выйдет все очень даже трогательно и по-христиански. Правда, нужно для этого много черной работы: нанимать громил, рядиться с ними, распреде-лять их по участкам. Но это может взять на себя полиция. А ты, господин сочинитель, знай себе, говори и пиши: источай слезы пат-риотической скорби, пускай фонтаны благонамеренного негодования, скрежещи зубами, скрипи пером, толкуй о русских дубинах, топорах и дрекольях. О денежках же позаботится русская казна: ведь мужицких денег в казначействе довольно.

  

   [*] - Что над черносотенной дубиной веет дух потомственно дворянина -это признает, например, даже г.Стахович, один из представителей дворянства, а в этом вопросе, ему конечно, и книги в руки. "Подавляющее большинство представителей дворянства по своему влиянию уезд-ных царьков, - "истинные русские патриоты" - пишет он в "Русском слове" (No 289).

  

   Так дворяне из русского собрания и полицейские чиновники выс-шего и низшего полета распределяют друг с другом работу. Одни - гончие, другие - охотники; одни - тявкают, другие - стреляют. Шкуру же "красного зверя" делят сообща. В середине октября произо-шел целый ряд погромов. Известия о кровавых ужасах, совершенных "черной сотней" в России, облетели весь мир. В каждой почти кор-респонденции сообщалось: погромами руководили переодетые полицей-ские, указывая квартиры, где живут "крамольники". В грабеже участвовали казаки, и поддерживали хулиганов, расстреливая тех, кто смел сопротивляться.

   В Твери сожгли здание губернской управы, где несколько слу-жащих сгорело живьем. В Томске подожгли здание, где собрались около 600 железнодорожных служащих: многие сгорели, прочие ранены и убиты. В Одессе войсками и хулиганами убито около 1000 человек, около 8000 - раненых, из которых многие находятся при последнем издыхании. В Иваново-Вознесенске несколько сот вооруженных лавочников, в сопровождении хулиганов, подпоенных местными фабрикантами, казаков и полиции громили квартиры сознательных рабочих и фабричных депутатов, избранных рабочими. Многие убиты, некоторых, сперва, ка-лечили - выкалывали глаза, ломали руки и ноги, а потом уже убива-ли. И эти зверства кровавым потоком разливались до всей России. Некоторых губернаторов, например, Минского губернатора Курлова, - даже русское правительство, втайне сочувствующее всем этим погро-мам, было вынуждено отставить. До такой степени чудовищны и от-кровенны были их злодеяния.

  

  

  Так осуществляется на деле священный союз умирающего дворянства с умирающей бюрократией. В этом союзе дворянства мало - помалу отходит на второй план: одни бегут за границу из страха перед рус-ской революцией, другие отстают, боясь, что ими вызванное движение против них же и обратится. А признаков, что это именно так и слу-чится, достаточно много. В Тамбове во время погрома местной интеллигенции, один из крупных помещиков, г.К., произносил с балкона благодарственную речь "черной сотне". Через несколько дней в Тамбов-ском уезде начались крестьянские беспорядки, причем крестьяне разбирали хлеб, как у помещиков, так и у помещиков - черносотенцев. Раз проснулась страсть к разрушению, - ее не остановить ни сыщикам - руководителям, ни их добровольным помощникам: рано или поздно стихийный взрыв злобы и ненависти обрушивается на их же головы. Иног-да при самом зарождения черносотенного союза непросвещенные "учени-ки" бросаются на своих просвещенных "учителей". Вот, например, по-учительная телеграмма из Курска:

   Курск, 7 ноября. По слухам, собрание "народной партии", в которой предполагалось объединение черносотенцев, с нетитулованными закончилось трагикомически: по вопросу о прирезке крестьянам земли между дворянами и крестьянами возникли пререкания, грозившие закончиться избиением дворян, если бы атому не поме-шали казаки ("Русское слово", No294).

   Некоторые из членов "союза русских людей", напуганные всем происходящим, уже заявили о своём выходе из почтенного общества; они увидели, что ни перо г. Грингмута, ни митра епископа Никона не в силах сохранить за ними насиженные гнезда. Страх толкает их ко всяким "свободам": не избавила дубина, так, может быть, избавит речь о благе народа. Лишенные веры в силу самодержавного порядка, не видящие союзников, изгнанные из вотчин и деревень крестьянским восстанием, они мечутся из угла в угол, и всюду слышат одно грознее слово: "горит". Почва под ногам потеряна, дороги нет... Так мало - по - малу распадаются и сгнивают "русские собрания" и "союзы русских людей". Барин - крепостник создал их и пригласил себе в по-мощь губернаторов, сыщиков, хулиганов; при помощи земских началь-ников и батюшек он постарался использовать весь запас тьмы и неве-жества, все злые силы, взлелеянные старым порядком. Ему это удалось на короткое время. "Священный союз" заключен: хулиганы с Хитрого рынка наняты и вооружены, а хулиганы из "Московских Ведомостей" пишут для них листки и воззвания. Но этот союз уже и разрушается: создавшие его графы Шереметевы и Бобринские уползают из него, как тараканы из горящего дома. Умирающая бюрократия, однако, остается там и делает "союз русских людей" своим собственным полицейским учреждением, Ну что же, - тем лучше: архитектор, построивший дом на скверном фундаменте и оставшийся в нем жить, первым погибнет под его развалинами. А те массы, которые попали туда по непониманию, с тем большей яростью обрушатся на своих предателей, на титулован-ных и нетитулованных лжецов. Рублевая подачка и непроглядная тьма - вот сады, соединяющие на минуту Грунгмута, московского оборванца, курского барина и бессознательного курского мужика. Но есть бо-лее могучая, всепобеждающая сила: вражда голодного к сытому, обез-доленного к богачу. Зовется она - противоречием классовых интере-сов. И она - то разлучит вороватого барина - черносотенца со слу-чайным черносотенцем - мужиком, - разлучит не на минуту, а навеки.

   В народных низах в многомиллионной массе, так называемой "черни"