Воровский Вацлав Вацлавович - Леонид Андреев

n="justify">   Но стиль этот пригоден только для повествования, и он сохранился у Л. Андреева по сей день. Между тем с 1906 года наш автор серьезно занялся драматической литературой, и тут ему понадобилось выработать особый стиль. Первые драматические опыты его - "К звездам" и "Савва" - не представляют в смысле письма чего-либо оригинального. Свой особый стиль в драматургии Л. Андреев выказал впервые в "Жизни человека", с каковой и начинается третий период в его развитии.

   Как прежде он отвлекался от конкретных, реальных подробностей жизни, оставляя лишь то, что ему казалось важным, так и теперь начинает он абстрагировать от всего конкретного и реального в характерах и обстановке людей. Вместо живой личности он подставляет отвлеченный тип - какую-то сумму нужных и важных, с его точки зрения, черт; вместо полноты драматического действия он дает ряд сопоставлений и движений - схематичных, случайных, - но опять-таки только тех, ка кие, по его мнению, нужны и важны. Так, героями "Жизни человека" являются не живые, конкретные лица, а "человек", "жена человека", старухи, пьяницы и т. и символы. В "Царе-Голоде" герои - либо фантастические фигуры Смерти, Времени, Царя-Голода, либо без личные типы рабочих, хулиганов, буржуа, судей, победителей. Точно так же отдельные акты не являются частями преемственно развивающегося целого, а отрывочными эпизодами, связанными не внутренней связью, а внешней зависимостью от цели автора. И действие в этих эпизодах тоже лишь схематическое, рассчитанное на одностороннее, зато тем более сильнее впечатление на слушателя. Реплики действующих лиц составляются автором так, чтобы по содержанию и по созвучию слое давали то картину пошлости, то ужаса, то гнета, то радости, то падения и т. д. Самые действующие лица изображены тоже лишь с одной определенной стороны. Так например, у друзей Человека "благородные лица, открытые, высокие лбы, честные глаза. Выступают они, гордо выпячивая грудь, ставя ноги уверенно и твердо, и по сторонам смотрят снисходительно, с легкой насмешливостью". Напротив, у врагов Человека "коварные подлые лица, низкие придавленные лбы, длинные обезьяньи руки. Идут они беспокойно, толкаясь, горбясь прячась друг за друга, и исподлобья бросают по сторонам острые, коварные, завистливые взгляды". Рабочие в "Царе-Голоде" только трех типов. Геркулес "со слабо развитой головой и низким лбом", чахоточный рабочий "харкающий кровью и смотрящий в небо", и сухой бесцветный старик. У хулиганов и проституток "почти полное отсутствие лба, уродливое развитие черепа, широкие челюсти, что-то скотское или звериное в походке". У судей и зрителей на суде "все свойства, как толщина, так и худоба, как красота, так и безобразие, достигают крайнего развития". Инженер - "низенький, лысый, грязновато одетый... Некрасив - хорош только большой, выпуклый лоб... Вынимает грязный носовой платок и громко сморкается" и т. д.

   Таким образом, получается схематизация фигур, схематизация действий. Эффект от этого искусственно усиливается, но зато и легко переходит в карикатуру, как, например, в сцене бала у Человека или почти во всем "Царе-Голоде". Эта схематизация - в том числе и злополучные "старухи" - заимствована автором у М. Метерлинка, но только Метерлинк сам создал этот стиль, как выражение своего своеобразного лирико-драматического творчества, Л. Андреев перенял манеру и утрировал ее, доведя до манерности. Правда, справедливость требует признать, что после "Царя-Голода" он не применял этой манеры письма в таких резких формах. И реалистические "Дни нашей жизни", и даже кошмарно-символические "Черные маски" писаны в более жизненных тонах. То же самое новейшие пьесы "Анатэма" и "Анфиса". Но зато "старухи", символизирующие какие-то сверхземные силы, упорно сохраняются автором и в такой реалистической по содержанию пьесе, как "Анфиса".

   В общем, манера композиции и стиль Андреева - хоть и создавались под многообразными влияниями - приспособились к основному настроению автора; как само это настроение, так и приемы творчества у него болезненны, вычурны, неустойчивы, с резкими скачками от яркого реализма к дикой фантастике, от трагического к карикатуре, от богатства образами к тощей искусственной схематизации.

   Не мешает отметить также пристрастие к некоторым образам, бесконечно повторяющимся у Л. Андреева. Так, он очень любит греметь против "города". Достается городу и в специальном рассказе этого названия, и в "Савве", и в "Проклятии зверя". А в то же время Л. Андреев невероятно скуп на описания деревенской природы и вообще трудно себе представить, как бы он стал изображать ее. Чувствует он пристрастие и к "смеху". Уже в первом томике был рассказ "Смех". Страшным смехом смеется идиот в "Василии Фивейском". Затем идет "Красный смех". Далее зловещий смех Тюхи в "Савве"; смех старух в "Жизни человека" и т. д. Но особенную слабость чувствует Л. Андреев к сумасшествию: "Мысль", идиот "Вас. Фивейского", сумасшедшие в "Красном смехе, безумие Николая ("К звездам"), "Мои записки", "Черные маски" и т. п.

   Письмо Л. Андреева угловатое, острое, с резкими гранями, местами вдруг переходящее в красивую образную лирику. Именно в рассказах любит он длинные, округленные периоды, в которых умеет смелой, размашистой кистью дать подчас захватывающий образ (вспомните свист Цыганка в "Повешенных" или превращение героя "Тьмы": "...И диким простором, безграничностью дремучих лесов"... и т. д.). Чего совершенно нет у Л. Андреева, так это юмора; как и большинство русских интеллигентов-писателей, при попытке к юмору он впадает в карикатуру, в шарж. Его, сатира тоже сильно утрирована, карикатурна. Можно было бы сказать, что Л. Андреев прекрасный стилист, боящийся красоты стиля и усиленно делающий его угловатым и тревожащим. И в этом чувствуется отголосок публицистики. Выбор злободневных животрепещущих тем, трактовка их в тревожащих, дергающих нервы тонах, надорванное, болезненно реагирующее перо - все эти качества свойственны скорее публицисту и, будя сейчас непомерный интерес к произведениям Л. Андреева, уменьшают их прочную, длительную художественную ценность. Искусство ревниво и тяжко карает всякую измену.

  

   Впервые опубликовано в сборнике "Из истории новейшей русской литературы", изд-во "Звено", 1910, за подписью "П. Орловский".