Андреевский Сергей Аркадьевич - Братья Карамазовы

ленъ, ни разу не усмѣхнулся, напротивъ, кончилъ нахмурившись.

   - Что-жъ? Не смѣшно? спросилъ Ѳедоръ Павловичъ.

   Смердяковъ молчалъ.

   - Отвѣчай, дуракъ.

   - Про неправду все написано,- ухмыляясь, прошамкалъ Смердяковъ.

   - Ну и убирайся къ чорту, лакейская ты душа. Стой, вотъ тебѣ Всеобщая Истор³я Смарагдова, тутъ все ужъ правда, читай.

   Но Смердяковъ не прочелъ и десяти страницъ изъ Смарагдова, показалось скучно. Такъ и закрылся опять шкафъ съ книгами. Въ скорости Марѳа и Григор³й доложили Ѳедору Павловичу, что въ Смердяковѣ мало-по-малу проявилась вдругъ ужасная какая-то брезгливость: сидитъ за супомъ, возьметъ ложку и ищетъ-ищетъ въ супѣ, нагибается, высматриваетъ, почерпнетъ ложку и подыметъ на свѣтъ.

   - Тараканъ, что ли? спроситъ бывало Григор³й.

   - Муха, можетъ,- замѣтитъ Марѳа.

   Ради такой чистоплотности, Смердяковъ былъ предназначенъ быть поваромъ и отосланъ для обучен³я въ Москву. Пробывъ тамъ нѣсколько лѣтъ, онъ возвратился сморщеннымъ, постарѣлымъ, желтымъ, похожимъ на скопца: но нравственно оставался тѣмъ же и былъ по-прежнему нелюдимъ. И въ Москвѣ, впрочемъ, онъ мало на что обращалъ вниман³е. Новаго оказалось въ Смердяковѣ только то, что онъ сталъ щеголемъ и особенно любилъ чистить свои сапоги англ³йской ваксой, такъ, чтобы они сверкали, какъ зеркало. Все свое жалованье онъ тратилъ на платье, помаду и духи. Но женск³й полъ презиралъ, держалъ себя съ ними степенно, почти недоступно. Все больше молчалъ и постоянно задумывался,- былъ "созерцателемъ".

   Всѣ эти б³ографическ³я черты Смердякова въ высшей степени своеобразны, почти исключительны: церковное погребен³е кошекъ, болѣзненная брезгливость, франтовство при равнодуш³и къ женщинамъ и презрѣн³е къ книгамъ на ряду съ задумчивостью. Вѣроятно, все это придумано, и едва ли Достоевск³й встрѣчалъ Смердякова въ жизни. Но въ этомъ-то и сказывается производительная сила поэта, что возникш³й въ его фантаз³и образъ такъ силенъ и такъ живучъ для его духовнаго зрѣн³я, что онъ съ него пишетъ вѣрною и быстрою рукою, какъ съ живой модели. И Смердяковъ становится для насъ, дѣйствительно, вполнѣ живымъ, хотя бы и фантастическимъ лицомъ.

   Къ этому-то Смердякову Иванъ Карамазовъ начинаетъ испытывать какое-то таинственное тяготѣн³е, точно между ними существуетъ внутренняя, невыясненная близость. Этотъ нелюдимый лакей, одаренный острымъ, разъѣдающимъ аналитическимъ умомъ,- умомъ, также эвклидовскимъ, отрицающимъ все туманное,- оказывается будто сродни Ивану. Сперва Иванъ заинтересовался Смердяковымъ и даже пр³училъ его съ собой разговаривать о философскихъ вопросахъ, но потомъ вдругъ не возлюбилъ этого человѣка, который, однако, почему-то сталъ считать себя въ чемъ-то солидарнымъ съ Иваномѣ, "будто между ними было уже что-то условленное и какъ бы секретное, что-то когда-то произнесенное съ обѣихъ сторонъ, лишь имъ обоимъ только извѣстное". Это высокомѣр³е, прикрытое наружной почтительностью, раздражало Ивана. Быть можетъ, скажемъ мы отъ себя, Иванъ, не безъ нѣкоторой гадливости, узналъ въ Смердяковѣ свои собственныя черты, но только поблекш³я и безцвѣтныя, какъ бы отраженныя въ грошовомъ оловянномъ зеркалѣ, безъ краски здоровья и молодости, которыми кипѣлъ онъ самъ,- скопческ³я черты разочарованнаго умника, который, однако, не можетъ взять свое отъ жизни, потому что родился въ рабской долѣ. Какъ бы тамъ ни было, Иванъ и Смердяковъ начали, безъ словъ, понимать другъ друга. Нагляднымъ образомъ это пониман³е выразилось въ одномъ очень туманномъ разговорѣ, который у нихъ произошелъ за день до катастрофы. Смердяковъ, неопредѣленно намекая на близость уб³йства, посовѣтовалъ Ивану уѣхать подальше отъ бѣды - и когда Иванъ, внутреные оскорбляясь за подобныя рѣчи (однако, не выражая этого Смердякову), все-таки его послушался и влѣзъ въ тарантасъ,- то Смердяковъ, провожая его, весьма загадочно - не то злорадно, не то поощрительно, замѣтилъ: "съ умнымъ человѣкомъ и поговорить любопытно". Иванъ бѣжалъ въ Москву и дорогою думалъ: "Прочь все прежнее, кончено съ прежнимъ м³ромъ на вѣки, и чтобы не было изъ него ни вѣсти, ни отзыва: въ новый м³ръ, въ новыя мѣста, и безъ оглядки!" И только уже въѣзжая въ Москву, Иванъ какъ-бы очнулся и прошепталъ про себя: "я подлецъ!"... Эти двѣ главы пятой книги романа - VI и VII - гдѣ описанъ разговоръ Ивана съ Смердяковымъ и его послѣдств³я, удивительны по своей тонкости. О нихъ слѣдуетъ сказать то же, что о допросѣ Мити на слѣдств³и: ихъ необходимо перечесть по окончан³и романа еще разъ, чтобы оцѣнить, до какой степени здѣсь каждый штрихъ, каждое слово умѣстны и важны для будущихъ трагическихъ происшеств³й.

   Итакъ, Иванъ уѣхалъ. Безъ него совершилось уб³йство, началось слѣдств³е, и Митя, какъ виновникъ, былъ арестованъ. Вызванный телеграммой, Иванъ пр³ѣхалъ только на пятый день послѣ уб³йства, когда его отецъ былъ уже погребенъ. По всѣмъ даннымъ, как³я онъ узналъ на мѣстѣ, Иванъ былъ убѣжденъ, что уб³йца - Митя. Почему-то, однако, еще въ вагонѣ, летя изъ Москвы, Иванъ все думалъ про Смердякова и про свой послѣдн³й разговоръ съ нимъ передъ отъѣздомъ. Многое смущало его, многое казалось подозрительнымъ. Но, давая свои показан³я слѣдователю, Иванъ до времени умолчалъ о томъ разговорѣ. Все отложилъ до своего свидан³я со Смердяковымъ.

   И вотъ начинаются эти свидан³я - не одно, а цѣлыхъ три. Ивана все тянетъ къ Смердякову, и каждый разговоръ съ нимъ оставляетъ въ немъ нѣчто, подталкивающее его повидаться со Смердяковымъ еще и еще. Эти сцены трехъ свидан³й - замѣчательныя драматическ³я сцены. Невозможно съ большею ирон³ею, медлительностью, ядовитостью, презрѣн³емъ и хладнокров³емъ истерзать сердце человѣческое, какъ это дѣлалъ Смердяковъ, доводя Ивана сперва недомолвками, потомъ намеками, потомъ ясной логикой и, наконецъ, полнымъ разоблачен³емъ тайны уб³йства - до совершенно-неотразимаго убѣжден³я, что старика Карамазова убилъ онъ, Смердяковъ, по соглашен³ю съ нимъ, Иваномъ. "Потому и хочу вамъ въ сей вечеръ это въ глаза доказать, что главный убивецъ во всемъ здѣсь единый вы-съ, а я только самый не главный, хоть его я и убилъ. А вы самый законный убивецъ и есть!" И, дѣйствительно, Смердяковъ это доказываетъ. Ни въ единомъ cause célèbre такъ называемая интеллектуальная виновность не была еще установлена съ такою безпощадною и потрясающею ясностью, какъ виновность Ивана въ уб³йствѣ отца, въ непогрѣшимой и леденящей аргументац³и Смердякова. Несмотря на то, что всѣ три разговора Смердякова съ Иваномъ ведутся на одну и ту же тему, въ этихъ разговорахъ столько движен³я, борьбы, неожиданныхъ изворотовъ мысли, столько возрастающаго драматическаго интереса, что взятые даже отдѣльно отъ фабулы романа, они могли бы произвести большой эффектъ на сценѣ. Къ концу послѣдняго свидан³я Иванъ такъ подавленъ, что онъ даже не возражаетъ Смердякову, а Смердяковъ до того сознаетъ свою близость къ Ивану, что довѣрчиво передаетъ ему похищенныя имъ послѣ уб³йства всѣ три тысячи, оставш³яся нетронутыми - и Иванъ ихъ беретъ! Все это происходитъ какъ разъ наканунѣ суда надъ Митей. Иванъ твердо рѣшается все раскрыть завтра передъ судьями, но Смердяковъ и тутъ добиваетъ его глубокимъ презрѣн³емъ: "не пойдете показывать!" Отъ Смердякова Иванъ уходитъ какъ помѣшанный и, придя домой, впадаетъ въ бредъ. Этотъ бредъ, занимающ³й цѣлую главу подъ назван³емъ "Кошмаръ", конечно, безсмысленъ, но онъ описанъ такъ, какъ могъ изображать бредъ и галлюцинац³и только писатель съ нервами Достоевскаго. Особенность здѣсь въ томъ, что, напримѣръ, Ивану является чортъ, но онъ представленъ вовсе не въ видѣ символическаго призрака, а - напротивъ - и это дѣйствуетъ гораздо сильнѣе - въ видѣ какого-то господина, лѣтъ уже немолодыхъ, въ коричневомъ пиджакѣ, съ подробнымъ описан³емъ бѣлья, которое, если приглядѣться, было грязновато, съ пуховой шляпой и съ видомъ приживальщика хорошаго тона и т. д. И когда, видя передъ собой именно такого господина у противоположной стѣны на диванѣ,- Иванъ вступаетъ съ нимъ въ бесѣду, подозрѣвая, что въ дѣйствительности его нѣтъ - и прибѣгаетъ къ прикладыван³ю мокраго полотенца на голову, чтобы тотъ, наконецъ, исчезъ - и все-таки его видитъ - тогда, дѣйствительно, читателя, пожалуй, и знобить начнетъ... Среди ночи бредъ Ивана прерывается стукомъ въ окно: Алеша пришелъ извѣстить его, что часъ тому назадъ Смердяковъ повѣсился!

   Можно ли придумать болѣе страшный и въ то же время болѣе натуральный эффектъ, довершающ³й послѣднюю мѣру страдан³й для человѣка, въ которомъ и умъ, и гордость, и честь, и самое право на свободу - все это уже осмѣяно, поругано и искалѣчено!..

   На утро Иванъ приходитъ въ судъ совершеннымъ ид³отомъ, передаетъ судьямъ три тысячи, говоря, что получилъ ихъ вчера "отъ уб³йцы, отъ Смердякова", но тутъ-же примѣшиваетъ свой бредъ, говоритъ, что у него есть свидѣтель только "съ хвостомъ, ваше превосходительство, не по формѣ будетъ",- никто ему не вѣритъ и его, какъ больного, уводятъ.

   Такъ онъ и остается въ концѣ романа больнымъ. Но братья, Дмитр³й и Алеша, выражаютъ надежду, что Иванъ "сложен³я сильнаго" и что онъ выздоровѣетъ.

  

  

   Положительный элементъ въ романѣ представленъ младшимъ изъ братьевъ Карамазовыхъ, Алешей, а также монастырской брат³ей, со старцемъ Зосимой во главѣ, и наконецъ, молодыми всходами новаго поколѣн³я или "мальчиками", сгруппированными возлѣ Коли Красоткина.

   Алеша, этотъ "ранн³й человѣколюбецъ", уже намъ извѣстенъ. Этотъ идеалъ Достоевскаго отчасти выраженъ имъ въ романѣ "Ид³отъ", герой котораго весьма похожъ на Алешу, съ тою, однако, разницею, что Алеша здоровъ, не проявляетъ никакихъ странностей, трезво относится къ жизни и дѣйствуетъ весьма послѣдовательно. Всѣ его любятъ, всѣ съ нимъ дружатъ, а достигается это очень простыми средствами: Алеша всегда откровененъ, уступчивъ, сострадателенъ, любвеобиленъ,- словомъ, онъ представляетъ собою тотъ простой и, однако же, такъ трудно достижимый типъ, съ размножен³емъ котораго достигнуты были бы всѣ лучш³е идеалы общественнаго устройства. Его прекрасно опредѣлилъ помѣщикъ М³усовъ: "Вотъ, можетъ быть, единственный человѣкъ въ м³рѣ, котораго оставьте вы вдругъ одного и безъ денегъ на площади незнакомаго въ милл³онъ жителей города, и онъ ни за что не погибнетъ и не умретъ съ голоду и холоду, потому что его мигомъ накормятъ, мигомъ пристроятъ, а если не пристроятъ, то онъ самъ мигомъ пристроится, и это не будетъ стоить ему никакихъ усил³й и никакого унижен³я, а пристроившему никакой тягости, а можетъ быть, напротивъ, почтутъ за удовольств³е". Алеша глубоко религ³озенъ. Однажды поразившись убѣжден³емъ, что Богъ существуетъ, онъ рѣшился жить для безсмерт³я. Онъ вступилъ на монастырскую дорогу въ видѣ неофита-послушника, вовсе не обязываясь быть монахомъ, а вслѣдств³е любви къ святынѣ и къ святой жизни. Учитель его, старецъ Зосима, признавая законность молодости и ея увлечен³й, завѣщаетъ ему оставить монастырь послѣ его кончины и идти въ м³ръ, гдѣ Алеша долженъ будетъ многое перенести, пока не возвратится къ монашеству.

   Фигура Зосимы въ беллетристическомъ отношен³и мало выдвигается. Хотя отъ этого образа и вѣетъ благоухан³емъ чистоты и святости, хотя м³ровоззрѣн³е и рѣчи Зосимы вполнѣ соотвѣтствуютъ народному представлен³ю о святомъ старчествѣ, но въ общемъ лицо Зосимы слишкомъ походитъ на аллегор³ю, на философск³й тезисъ въ монашеской рясѣ. Интересенъ только эпизодическ³й разсказъ изъ его б³ограф³и, подъ заглав³емъ "Таинственный Посѣтитель", гдѣ Зосима повѣствуетъ замѣчательную истор³ю одного повинившагося ему преступника. Старецъ Зосима выставленъ, чтобы олицетворить собою религ³озную проповѣдь, которая и выражена въ его бесѣдахъ и рукописяхъ. Въ общихъ чертахъ мы съ ней уже знакомы. Жизнь питомца его, Алеши, протекаетъ въ романѣ безъ всякихъ коллиз³й, за исключен³емъ краткаго смущен³я, которое Алеша испытываетъ послѣ смерти Зосимы, когда отъ этого святого старца, вопреки ожидан³ямъ всей брат³и, пошелъ "тлетворный духъ". Это смущен³е выражено въ главѣ "Такая минутка", въ которой у Алеши вырывается и ропотъ на Бога, и какъ бы недовольство на свою воздержную жизнь. Но эта минутка быстро разсѣялась, и послѣ одного вѣщаго сна ночью, въ монастырскомъ саду, подъ открытымъ окномъ кельи, изъ которой виднѣлся гробъ Зосимы, Алеша, осѣненный золотыми главами собора и звѣзднымъ небомъ, палъ на землю со слезами восторга. "Онъ почуялъ въ душѣ своей близость Бога и соприкосновен³е свое съ "м³ромъ инымъ". И никогда потомъ въ жизни не .забылъ онъ этой минуты.- По завѣту Зосимы, черезъ три дня послѣ того, онъ оставилъ монастырь.

   Наконецъ, съ фабулой романа весьма искусно переплетается чудесная и трогательная истор³я "мальчиковъ" - Илюшечки и Коли Красоткина. Описан³е убогой семьи капитана Снѣгирева, отца Илюшечки, и школьниковъ - принадлежитъ къ лучшимъ страницамъ Достоевскаго, посвященнымъ изображен³ю дѣтей и бѣднаго люда. Разсказъ капитана Снѣгирева о нанесенной ему Дмитр³емъ Карамазовымъ обидѣ, о заступничествѣ за него его маленькаго сына Илюшечки, о душевномъ потрясен³и и болѣзни этого мальчика, если не превосходитъ, то во всякомъ случаѣ равенъ по силѣ знаменитому разсказу Мармеладова изъ "Преступлен³я и Наказан³я". Коля Красоткинъ, благородный, великодушный мальчикъ, кумиръ своихъ товарищей, превосходно обрисованъ въ главѣ "Школьникъ", обрисованъ съ рѣдкимъ у Достоевскаго добродушнымъ юморомъ. Дѣтское важничанье Коли передъ товарищемъ выражается въ его авторитетныхъ и книжныхъ выражен³яхъ, вродѣ: "я люблю наблюдать реализмъ", "въ природѣ ничего нѣтъ смѣшного", "я соц³алистъ, Смуровъ" и т. д. Въ этой же главѣ есть замѣчательная комическая сцена, когда Коля задираетъ и вышучиваетъ встрѣчныхъ на базарѣ мужиковъ. Отдѣлъ романа объ Илюшечкѣ, кажется, болѣе другихъ знакомъ публикѣ, такъ какъ Достоевск³й самъ любилъ читать отрывки изъ этого отдѣла на литературныхъ вечерахъ и чаще всего читалъ "Похороны Илюшечки". Здѣсь на могилѣ Илюшечки, школьники, столпивш³еся вокругъ Алеши Карамазова, даютъ обѣтъ быть добрыми и честными, и разстаются подъ впечатлѣн³емъ вѣры въ безсмерт³е души. Этимъ и оканчивается романъ.

  

  

   Мы едва совладали съ громаднымъ матер³аломъ разсматриваемаго произведен³я и, вѣроятно, многое упустили. Иное дѣло своевластный и капризный художникъ, разсыпающ³й, какъ попало, богатство своего ген³я и фантаз³и: иное дѣло - комментаторъ или либреттистъ, задавш³йся мыслью привести въ сжатую систему, къ яснымъ положен³ямъ основныя черты и мотивы гранд³озной, загадочной поэмы. Все же, однако, мы можемъ сдѣлать теперь нѣкоторые общ³е выводы. Они будутъ кратки, потому что въ сущности все наше изложен³е сопровождалось комментар³ями и стремилось выяснить выдающ³еся моменты произведен³я.

   Идея романа, о которой мы говорили въ началѣ, становится теперь еще болѣе ясною. Нѣтъ никакого сомнѣн³я, что романъ выражаетъ протестъ противъ крайняго матер³ализма той эпохи, когда онъ былъ задуманъ и написанъ. Но съ какимъ поэтическимъ могуществомъ и съ какою артистическою умѣлостью выполнена эта задача! Она исполнена помощью начертан³я удивительныхъ образовъ, яркихъ и разительныхъ, совершенно независимо отъ идеи романа, и помощью такой группировки характеровъ и событ³й, которая, безъ всякаго подчеркиван³я, предоставляетъ самому читателю углубиться въ произведен³е и додуматься до выводовъ.

   Поклонникъ м³ра нематер³альнаго, восторженный защитникъ идеи Божества, Достоевск³й задумываетъ возвѣстить свои идеалы грубому, неудержимо расходившемуся въ беззакон³яхъ атеистическому поколѣн³ю.

   Какъ же онъ поступаетъ?

   Онъ черпаетъ основу для своего романа изъ уголовной хроники, въ которой всегда имѣется какое-нибудь злое, гадкое дѣян³е. Глубок³й знатокъ этой сферы, онъ изобрѣтаетъ сюжетъ, исполненный самаго увлекательнаго внѣшняго интереса. Вмѣстѣ съ тѣмъ, чтобы не повторяться, онъ показываетъ судебный процесъ совсѣмъ съ другого конца, чѣмъ въ "Преступлен³и и Наказан³и": тамъ онъ показалъ проницательность судебной власти, отъ которой не могъ укрыться преступникъ; здѣсь, наоборотъ, онъ обличилъ близорукость той же власти, покаравшей невиннаго. Задаваясь этими цѣлями, какъ бы подчиненными главной идеѣ, Достоевск³й уже тутъ, по пути, какъ превосходный уголовный романистъ, психологъ и наблюдатель, успѣлъ создать множество поистинѣ замѣчательнаго. Для главной же своей темы, онъ выводитъ въ этомъ романѣ воплощен³е плотоугод³я въ образѣ семьи Карамазовыхъ. Это - Карамазовщина, припаден³е къ кубку жизни, всемогущая любовь къ матер³и. Отецъ и три сына. Как³я сильныя, незабываемыя лица! Отецъ - негодяй во всѣхъ отношен³яхъ. Сыновья: злой духъ - Иванъ, добрый ген³й - Алеша, посрединѣ - смѣсь праха и божества, грѣшный, какъ всѣ, по преимуществу грѣшный и притомъ вполнѣ русск³й, разудалый и увлекающ³йся, но не дурной человѣкъ - Митя. Своимъ "героемъ" съ самаго начала Достоевск³й упорно называетъ Алешу, но когда картина произведен³я стала развертываться, то героемъ съ внѣшней стороны, сосредоточившимъ на себя всѣ узлы фабулы, началъ выдвигаться Митя, а когда книга была окончена, то едва ли не главнымъ героемъ вышелъ Иванъ. И въ чемъ сказалась Немезида надъ всѣми порочными? Старикъ Карамазовъ, увѣренный, что ему предстоятъ долг³е годы безпутства, черезъ день послѣ своей лекц³и о развратѣ, прочитанной дѣтямъ, былъ умерщвленъ и палъ, разбитый, какъ негодный сосудъ, своимъ незаконнымъ сыномъ Смердяковымъ, т. е. палъ отъ той именно руки, которая появилась на свѣтъ вслѣдств³е самаго, быть можетъ, гнуснаго поступка Карамазова съ Лизаветой Смердящей. Самъ же уб³йца - Смердяковъ - повѣсился. Митя, грубый и необузданный, но въ существѣ хорош³й человѣкъ, долженъ былъ перенести большое горе несправедливаго осужден³я, чтобы нравственно смягчиться. Иванъ, этотъ гордый и умный позитивистъ, не могъ убѣжать отъ голоса ничѣмъ незаглушимой совѣсти и заплатилъ своимъ безум³емъ за попран³е законныхъ требован³й души. И изъ Содома всей этой нечестивой семьи выходитъ безвреднымъ одинъ только человѣкъ - съ свѣтлой душою - Алеша. Монастырь, въ который онъ постоянно навѣдывается, удаляясь отъ житейскихъ дрязгъ, своей мистической поэз³ей, своей свѣжей природой и благочестивыми обитателями, эффектно оттѣняетъ картину. Вся книга проникнута вѣрою въ здоровую сущность русскаго человѣка, и симпатичные образы появляющихся въ концѣ романа дѣтей окрыляютъ надежду писателя на приходъ и нарожден³е лучшаго поколѣн³я.

   Слово "карамазовщина", гораздо больше широкое, чѣмъ "обломовщина", должно было бы сдѣлаться всем³рнымъ терминомъ для нашей эпохи. Подъ нимъ, какъ вы видите, разумѣется высш³й животный эгоимъ, изгоняющ³й все трогательное, милое, поэтическое, этическое, самоотверженное и возвышенное ради всего осязательнаго, питательнаго и лакомаго. Вонзившись въ самую суть этой черты времени, Достоевск³й отмѣтилъ ее неизгладимой царапиной львинаго когтя. Не съ той же ли въ сущности "карамазовщиной" имѣетъ дѣло Эмиль Зола во всей своей огромной сер³и Ругонъ-Макаровскихъ романовъ: "Нана", "Potbouille", "Au bonneur des dames", "La joie de vivre" и въ самыхъ послѣднихъ своихъ произведен³яхъ: "Germinal" и "La terre"? Не съ той же ли "карамазовщиной" борется Левъ Толстой, отдавшись проповѣди почти невыполнимаго, первобытно-христ³анскаго самопожертвован³я? Достоевск³й также думалъ разрѣшить "карамазовск³й" вопросъ и романомъ, и проповѣдью въ одно и то же время. Въ дѣйствительности же онъ разрѣшилъ его не какъ бытописатель и не какъ проповѣдникъ, а какъ поэтъ. Онъ далъ удивительный образъ Ивана Карамазова, который, подобно Макбету, стремился завладѣть вѣнцомъ невозмутимаго матер³альнаго счастья, вопреки своимъ природнымъ правамъ и который, какъ узурпаторъ, былъ застигнутъ возмезд³емъ на самой вершинѣ присвоеннаго благополуч³я. Сверхъ того "Братья Карамазовы" важны въ томъ отношен³и, что въ нихъ отразился весь Достоевск³й со всѣмъ его могуществомъ и слабостями, со всѣмъ своимъ м³ровоззрѣн³емъ - до такой степени полно, что онъ могъ бы озаглавить свою книгу "Toute la lyre", конечно съ гораздо большимъ правомъ, чѣмъ Гюго, назвавш³й такъ свой послѣдн³й сборникъ. Здѣсь Достоевск³й развернулъ всѣ свои способности въ ихъ высшемъ развит³и: гуманистъ и мистикъ, криминалистъ, псих³атръ и психологъ, болѣзненно-чутк³й сенсуалистъ и сатирикъ,- всѣми этими сторонами своей сложной артистической натуры онъ обогатилъ свою обширную и глубокую работу. Здѣсь же сказалось и его поэтическое пристраст³е къ Росс³и. Если, быть можетъ, оно и вовлекло его въ парадоксы, какъ публициста, за то это же пристраст³е, дышащее какой-то почвенной физ³ологической любовью къ родинѣ, помогло ему создать нѣсколько причудливый и растрепанный, но удивительно-русск³й образъ Мити Карамазова, какой-то миѳологическ³й типъ грубаго и въ то же время трогательнаго неудачника, привлекательнаго, несмотря на свою стих³йную разнузданность. Въ этомъ же произведен³и изобилуютъ всѣ такъ называемые литературные недостатки Достоевскаго, столь откровенные, что въ нихъ могъ бы уличить нашего писателя каждый школьникъ: длинноты, излишества, однообраз³е языка всѣхъ дѣйствующихъ лицъ и часто - прямое неправдоподоб³е, какъ, напримѣръ, разговоръ Ивана съ Алешей въ трактирѣ, длящ³йся цѣлыхъ три главы, содержащ³й цѣлые трактаты, литературно-обдуманные и очевидно вложенные въ уста собесѣдниковъ самимъ авторомъ, безъ всякой маскировки. Читатель можетъ на все это весьма законно сѣтовать, а комментаторъ долженъ отмѣтить въ этомъ лишь смѣлую самобытность писателя - смѣлость, напоминающую, напримѣръ, Шекспира, который, какъ извѣстно, не церемонился съ требован³ями внѣшняго правдоподоб³я и у котораго и короли, и солдаты, и любовники щеголяютъ философ³ей, реторикой, каламбурами, афоризмами, и вообще всегда однимъ и тѣмъ же, откровенно-шекспировскимъ языкомъ. Все это доказываетъ, что важнѣе всего - умѣть наслаждаться авторомъ, а не предписывать ему как³е бы то ни было законы творчества. Несмотря, однако, на всѣ эти элементарные техническ³е промахи, и даже вопреки положен³ямъ самой модной эстетики, Достоевск³й написалъ идейный, ярко-субъективный и въ то же время высоко-художественный романъ. Безсознательный революц³онеръ, или, вѣрнѣе, нигилистъ въ традиц³яхъ искусства, онъ показалъ еще и другое чудо: занявшись въ этомъ романѣ упорной и незамаскированной публицистикой, направленной противъ явлен³й извѣстной исторической минуты, отдавшись, такъ сказать, цѣликомъ - типамъ и вопросамъ именно этой современной, быстро текущей минуты,- Достоевск³й создалъ произведен³е, внутренняя поэз³я котораго почти сглаживаетъ въ немъ колоритъ моды и клеймо времени, и мы даже не въ состоян³и представить себѣ эпохи, когда бы "Братья Карамазовы" утратили свой психологическ³й и художественный интересъ. Такова эта глубокая философско-драматическая поэма - какъ всего правильнѣе слѣдовало бы назвать этотъ удивительный романъ Достоевскаго.

  

   1888 г.