Белинский Виссарион Григорьевич - Русская литература в 1843 году

ался бы живописцем великих страстей и трагических коллизий жизни; без него публика русская и теперь восхищалась бы "Девою чудною" барона Брамбеуса, видя в ней пучину остроумия, бездну юмору, образец изящного слогу, сливки занимательности и пр. и пр.²⁹²

   Гоголь убил два ложные направления в русской литературе: натянутый, на ходулях стоящий идеализм, махающий мечом картонным, подобно разрумяненному актеру и потом - сатирический дидактизм. Марлинский пустил в ход эти ложные характеры, исполненные не силы страстей, а кривляний поддельного байронизма; все принялись рисовать то Карлов Мооров в черкесской бурке, то Лиров и Чайльд-Гарольдов в канцелярском вицмундире. Можно было подумать, что Россия отличается от Италии и Испании только языком, а отнюдь не цивилизациею, не нравами, не характером. Никому в голову не приходило, что ни в Италии, ни в Испании люди не кривляются, не говорят изысканными фразами и не беспрестанно режут друг друга ножами и кинжалами, сопровождая эту резню высокопарными монологами. Презрение к простым чадам земли дошло до последней степени. У кого не было колоссального характера, кто мирно служил в департаменте или ловко сводил концы с концами за секретарским столом в земском или уездном суде, говорил просто, не читал стихов и поэзию предпочитал существенности, - тот уже не годился в герои романа или повести и неизбежно делался добычею сатиры с нравоучительною целью. И - боже мой! - как страшно бичевала эта сатира всех простых, положительных людей за то, что они не герои, не колоссальные характеры, а ничтожные пигмеи человечества. Она так безобразно отделывала их своею мочальною кистию, своими грязными красками, что они нисколько не походили на людей и были до того уродливы, что, глядя на них, уже никто не решался брать взяток, ни предаваться пьянству, плутовству и проч. Прошло это время, - и общество, которое так хорошо уживалось с такою литературою, теперь часто ссорится с нею, говоря: как можно писать то-то, выставлять это-то, выдумать такое-то - и многие из этого общества чуть не со слезами на глазах клянутся, что ничего не бывает, например, подобного тому, что выставлено в "Ревизоре", что все это ложь, выдумка, злая "критика", что это обидно, безнравственно и пр. И все, довольные и недовольные "Ревизором", знают чуть не наизусть эту комедию Гоголя... Такое противоречие стоит того, чтоб обратить на него внимание.

   Прежде сатира смело разгуливала между народом, середи белого дня и даже не заботилась об инкогнито, но прямо и открыто называлась своим собственным именем, то есть сатирою, - и никто не сердился на нее, никто даже не замечал ее гримас и кривляний. Отчего это? - оттого, что никто не узнавал себя в ней; оттого, что она нападала на пороки общие, которых всякий имеет полное право не принять на свой счет; оттого, что она была книгою, печатною бумагою, невинным школьным упражнением по классу риторики... И давно ли нраво-описательные, нравственно-сатирические романы, юмористические статьи и статейки являлись стаями, как вороны на крышах домов, каркая на проходящих во все воронье горло? - и на них никто не сердился, даже как сердятся летом на докучных мух. Сочинитель гордо называл себя сатириком, гонителем людских пороков, - и гонимые люди без боязни подходили к своему гонителю, к дряхлому беззубому бульдогу, гладили его по толстой и лоснящейся шее и охотно кормили его избытком своей трапезы. Отчего это? - оттого, что пороки, которые гнал сатирик, были совсем не пороки, а разве отвлеченные идеи о пороках, риторические тропы и фигуры. Это были своего рода бараны и мельницы, с которыми храбро и отважно сражался сатирический дон-Кихот, - так же, как добродетель, за которую он ратовал, была для него воображаемою Дульцинеею, а для других - толстою, безобразною коровницею. Теперь нет сатиры и только разве какой-нибудь старый сочинитель решится величаться вышедшим из моды именем "сатирика": теперь пишутся романы и повести без всяких сатирических намерений и целей, - а между тем все на них сердятся. Отчего ж это? - оттого, что теперь и великие и малые таланты, и посредственность и бездарность - все стремятся изображать действительных, не воображаемых людей; но так как действительные люди обитают на земле и в обществе, а не на воздухе, не в облаках, где живут одни призраки, то, естественно, писатели нашего времени, вместе с людьми, изображают и общество. Общество также - нечто действительное, а не воображаемое, и потому его сущность составляют не одни костюмы и прически, но и нравы, обычаи, понятия, отношения и т. д. Человек, живущий в обществе, зависит от него и в образе мыслей и в образе своего действования. Писатели нашего времени не могут не понимать этой простой, очевидной истины, и потому, изображая человека, они стараются вникать в причины, отчего он таков или не таков, и т. д. Вследствие этого, естественно, они изображают не частные достоинства или недостатки, свойственные тому или другому лицу, отдельно взятому, но явления общие. Большинство же публики именно там-то и видит личности, где их нет и быть не может. Прежние так называемые сатирики именно списывали с известных им лиц - и казались в глазах всех неподлежащими упреку в личностях. И это очень понятно: сами оригиналы не узнавали себя в снятых с них копиях, потому что сатирики не могли печатно касаться обстоятельств того или другого лица и ограничивались общими чертами пороков, слабостей и странностей, которые, будучи отвлечены от живой личности, превращались в образы без лиц. Притом же эти сатирики смотрели на пороки и слабости людей, как на что-то принадлежащее тому или другому индивидуальному лицу, как на что-то произвольное, что это лицо могло иметь и не иметь по своей воле и что приобрести или от чего избавиться оно легко могло по прочтении убедительной сатиры, где ясно, по пальцам, доказана выгода и сладость добродетели и опасные, пагубные следствия порока. Вот почему эти добрые сатирики брали человека, не обращая внимания на его воспитание, на его отношения к обществу, и тормошили на досуге это созданное их воображением чучело. В основание своего сатирического донкихотства они положили общественную нравственность, добродушно не подозревая того, что их сатиры, опирающиеся на общественную нравственность, ужасно противоречили этой нравственности. Так, например, в числе первых добродетелей они полагали безусловное повиновение родительской власти и в то же время толковали юношеству, что брак по расчету - дело безнравственное, что низкопоклонство, лесть из выгод, взяточничество и казнокрадство - тоже дела безнравственные. Очень хорошо; но что же иному юноше делать, если он с малолетства, почти с материнским молоком, всосал в себя мистическое благоговение к доходным должностям, теплым местам, к значительности в обществе, к богатству, к хорошей партии, блестящей карьере; если его младенческий слух был оглашен не словами любви, чести, самоотвержения, истины, а словами: взял, получил, приобрел, надул и т. п.? Положим, что такому юноше природа не отказала в человеческих чувствах и стремлениях; положим, что в нем пробудилась любовь к достойной, но бедной, простого звания девушке, любовь, запрещающая ему соединиться с противною ему богатою дурою, на которой, по расчетам, приказывают ему жениться; положим, что в юноше пробудилось человеческое достоинство, запрещающее ему кланяться богатому плуту или чиновному негодяю; положим, что в нем пробудилась совесть, запрещающая употреблять во зло вверенные ему высшею властию весы правосудия и расхищать вверенные его бескорыстию общественные суммы; что ему тут делать? Сатирик не затруднится от такого вопроса и, не задумавшись, ответит: "жениться на предмете любви своей, служить честно и верно отечеству"... Прекрасно; но где же повиновение родительской власти, где уважение к родительскому благословению, навеки нерушимому, где страх тяжкого отцовского проклятия?.. И потом, где уважение к общественному мнению, к общественной нравственности? Ведь общество не спрашивает вас, по любви или не по любви женились вы, а спрашивает, сколько вы взяли за женою и приличная ли она вам партия; общество не спрашивает вас, каким образом сделались вы богачом, когда ему известно, что ваш батюшка не оставил вам ни копейки, а за супругою вы взяли не бог знает что или и вовсе ничего не взяли: общество знает только, что вы богач, и потому считает вас очень хорошим - "благонамеренным" человеком... Послушайся наш юноша сатирика, что бы вышло? - отец его бросил бы, жалуясь на неповиновение и презрение к его власти; потом он прошел бы, с женою и детьми, через все мытарства, через все унижения голодной, неопрятной, оборванной бедности; видел бы к себе презрение общества, а за свою правоту, за свое бескорыстие был бы заклеймен от всех страшными названиями беспокойного, опасного и "неблагонамеренного" человека, вольнодумца и проч., и пр. И неужели вы, "благонамеренные" сатирики, бросите в него камень осуждения, если, истощась и обессилев в тяжелой и бесплодной борьбе, он дойдет до страшного убеждения, что его бедность, его несчастия - необходимые следствия отцовского гнева, заслуженная кара за презрение общественного мнения и общественной нравственности?.. Но, к счастию или к несчастию - не знаем, право, - такие случаи весьма редки, как исключения из общего правила. По большей части бывает так: юноша недолго колеблется между любовью и выгодною женитьбою, между "завиральными идеями" о бескорыстии и правоте и уважением общества: он женится на ком прикажут дражайшие родители, живет с женою, как все, то есть прилично содержит ее, воспитывает детей своих, как все, то есть прилично кормит и одевает их, учит по-французски и танцовать, а после этого первого и важнейшего периода воспитания отдает в учебное заведение, потом выгодно пристраивает в службу, выгодно женит (или выдает замуж) и, умирая, отказывает им "благоприобретенное" на службе имение. И что же? В начале его поприща все превозносят его как почтительного сына, в конце поприща - как нежного супруга, примерного отца, "благонамеренного" чиновника и заключают так: "вот что значит уважение к общественной нравственности! вот что значит родительское благословение, навеки нерушимое!" Итак, наш "благонамеренный" сатирик, бич пороков, самым нелепым образом противоречил самому себе: поставив выше всех добродетелей повиновение не богу, не истине, а эгоистическим расчетам, он в то же время учил юношу следовать свободному выбору сердца, как знамению благословения божия, и запрещал ему торговать священнейшими склонностями своей души; поставив выше всякой награды любовь и уважение общества, он в то же время учил юношу оскорблять основные правила этого самого общества... Впрочем, он это делал, сам не зная, что делает, и поэтому его сатиры не производили никаких следствий. Бывало, выйдет сатирический роман с похождением какого-нибудь пройдохи, вроде известных похождений Совестдрала-Большого-Носа, - роман, в котором уже самые имена действующих лиц - Ухорезовы, Надуваловы, Шлюхины, Правосудовы, Беспристрастовы, Бескорыстны, Миловидины, Правдолюбовы и т. п. обнаруживали нравственную мысль сочинителя, - и что же? - самый отъявленный взяточник, самый бесчестный казнокрад, самый отчаянный шулер читал этот роман с удовольствием и везде расхваливал его вслух, говоря: "Какой славный слог! во всем чистейшая нравственность; добродетель торжествует, порок наказан - чего же больше? чудесный роман!"

   Теперь это блаженное время прошло безвозвратно, вместе с детством нашей литературы. Теперь выходят из моды и герои добродетели и чудовища злодейства, ибо ни те, ни другие не составляют массы общества. Вместо их действуют люди обыкновенные, каких больше всего на свете, - ни злые, ни добрые, ни умные, ни глупые, по большей части положительно необразованные, положительно невежды, но отнюдь не дураки. Их смешное заключается в противоречии их слов с делами, в лицемерном и превратном смысле, в каком они говорят о добродетели, о бескорыстии, о благонамеренности. А они говорят все как один: следовательно, этот "один" или эти "все" есть общество. Неужели же, скажут нам, наше общество стоит на такой низкой ступени, что ничего не может дать писателю, кроме смешного и комического? Неужели наше общество уж до такой степени хуже и ничтожнее общества всех других государств Европы? - На этот вопрос мы можем отвечать и искренно и удовлетворительно. Кто знаком _с современными европейскими литературами, тот не может не знать, что их направление, взятое вообще, а не частно, еще более юмористическое, чем направление нашей литературы. Прочтите, например, "Оливера Твиста" и "Бэрнеби Роджа" Диккенса, первого теперь романиста Англии, и вы убедитесь, что в просвещенной Англии, гордящейся тысячелетнею цивилизациею, так же много чудаков, оригиналов, невежд, глупцов, плутов, мошенников, воров, как и везде, да еще, в придачу, много таких злодеев и извергов, которые в других странах попадаются только как редкие исключения. Прочтите "Les Mysteres de Paris" {"Парижские тайны". - Ред.} Эжена Сю ²⁹³ - и вы порадуетесь тому, что живете в Петербурге, а не в Париже, и что если в тесной толпе рискуете иногда лишиться платка, часов, кошелька, зато никогда не трепещете за свою жизнь... Но, скажут нам, в "Бэрнеби Родже" и в "Парижских тайнах" есть несколько и таких лиц, на которых отдыхает душа читателя, утомленная зрелищем злодейств, - правда; но зато нельзя не согласиться, что добродетельные лица в романе Диккенса бесцветны и скучны; таковы идеальная Эмма, ее возлюбленный Эдвард Честер, Гэрдаль и мать Бэрнеби; а в "Парижских тайнах" - невероятны. Из добродетельных лиц романа Диккенса всех лучше милая, грациозная и кокетливая Долли, забавный оригинал, ее отец, мэстер Уарден, и ее возлюбленный Джой: вы в них видите и слабости и странности, но еще более любите их за эти слабости и странности, через которые и узнаёте в них живые человеческие лица, действительные характеры, а не картонные куклы с надписями на лбу: гонимая добродетель, несчастная любовь, идеальная дева, и т. п. В "Парижских тайнах" также лучшие лица - не самые добродетельные, как идеальный и небывалый Родольф, а те, в которых добрые природные начала борются с искусственными, то есть привитыми обстоятельствами и враждебным влиянием общественного устройства, как, например: Шуринер, Марсиаль, - и, право, гризетка Риголетта правдоподобнее Гуалёзы... Люди везде люди; ни один народ не хуже другого; везде есть злоупотребления, пороки, странности, противоречия слов с делами и дел с словами, нравственных понятий с истинною нравственностью. Вся разница в формах и отношениях. У нас проситель иногда заходит с заднего крыльца к своему судье с секретными доказательствами правоты своего дела; в Англии и Франции кандидаты на разные выборные должности низкими интригами и подкупами располагают избирателей в свою пользу. И тут и там - богатая жатва для наблюдательного живописца общества. Здесь опять могут нам сказать, что нечего и хлопотать попустому, не из чего и раздражать того и другого, третьего и четвертого, если люди всегда были людьми и всегда будут ими. Да, люди всегда будут людьми - прежние не лучше и не хуже нынешних, нынешние не лучше и не хуже прежних; но общество улучшается, и на его улучшении основан закон развития целого человечества. Было время, когда даже истинно добрые, благородные и умные люди были убеждены в существовании чернокнижия и с ревностью, одушевляемые желанием общего блага, жгли чернокнижников; теперь и злые, и глупые, и невежественные люди уже не верят чернокнижию и чужды желания жечь живых людей даже и за действительные преступления. Что это значит? - то, что люди и теперь остались теми же, какими были, а общество улучшилось. Во все века бывали мудрые и благие законодатели, но только в XVIII веке могли огласить мир изреченные с трона божественные слова: "Лучше простить десять виновных, нежели наказать одного невинного". Что это значит, если не то, что люди все те же, а общество улучшается?.. Современники благословляли в России век Екатерины Великой; мы, их потомки, подтвердили правдивость этого благословения, но, вместе с тем, мы имеем свои причины быть гордыми и счастливыми, что живем в настоящее, а не в другое какое-нибудь время... Что это значит, если опять не то же, что люди и теперь те же, а общество ушло далеко вперед?.. Вот здесь-то и обнаруживается все благородство, вся благодетельность роли, какая назначена книгопечатанию самим провидением. Что прежде шло и развивалось с трудом и медленно, то теперь идет и развивается легко и быстро. А это тогда только и возможно, когда литература будет не забавою праздного безделья, а сознанием общества, когда она будет заниматься не стишками да сказочками, где влюбились да и женились, а будет верным зеркалом общества, и не только верным отголоском общественного мнения, но и его ревизором и контролером.

   Общество не то, что частный человек; человека можно оскорбить, можно оклеветать - общество выше оскорблений и клеветы. Если вы неверно изобразили его, если вы придали ему пороки и недостатки, которых в нем нет, - вам же хуже; вас не станут читать, и ваши сочинения возбудят смех, как неудачные карикатуры. Указать же на истинный недостаток общества значит оказать ему услугу, значит избавить его от недостатка. А можно ли за это сердиться? Кто ядовитее, язвительнее Гогарта изображал английское общество в лице всех его сословий - и, однакож, Англия не осудила Гогарта за lesenation {Оскорбление нации. - Ред.}, но гордо именует его одним из любимейших и достойнейших сынов своих. Да и есть ли какая-нибудь возможность оскорбить сословие, выставив с смешной или даже предосудительной стороны одного из его членов? Всякое сословие состоит из большого количества людей, а во всяком, даже небольшом, количестве людей найдутся всякого рода недостойные и низкие характеры, - не говоря уже о том, что не может быть сословия, которое бы не имело, вместе с добрыми сторонами, и своих дурных сторон; честь сословия состоит не в том, чтоб не иметь дурных сторон (ибо это решительно невозможное дело), а в том, чтоб уметь открывать глаза на свои дурные стороны и отрешаться от них. Кто усомнится в том, чтоб рыцарство средних веков не было цветом государств, красою общества своего времени, его благороднейшим сословием, что оно не совершило блистательнейших подвигов, не обессмертило себя великими делами? И между тем кому не известно, что это же самое рыцарство, вследствие духа тех грубых и варварских времен, грабило на больших дорогах купеческие обозы, разбойнически резало мирного путешественника, зверски злоупотребляло свою феодальную власть над вассалами и рабами? И, несмотря на то, потомки этого рыцарства - цвет аристократии современной Англии, нисколько не думают ни стыдиться, ни скрывать этого; они с восторгом читают романы Вальтера Скотта и гордятся ими, вместо того чтоб ненавидеть их, как пятно на чести своих предков, следственно, и на их собственной чести. Это доказывает сколько сознание национального величия, столько и зрелость развития общественности в Англии.

   Ничему другому, как робкому несознанию собственного национального величия и незрелости нашей общественности, можно приписать эту раздражительность, которая во всем видит неуважение то к тому, то к другому сословию. Как скоро выведен в повести чиновник, на шее которого пренелепо повязан галстук, а на руках блестят засаленные желтые перчатки, как свидетельство его тщетных претензий на щегольство хорошего тона, тотчас все чиновники обижаются, говоря: "Вот как нас отделывают; служи после этого!" Они как будто и не хотят знать, что можно быть неуклюжим, неловким в обществе, и в то же время можно быть умным, благородным человеком и хорошим чиновником, - не хотят знать, что если один чиновник дурно и неопрятно одевается, имея претензии на светскость, из этого еще нисколько не следует, чтоб все чиновники походили на него. Если воин окажет на сражении чудеса храбрости и получит георгиевский крест, ведь его товарищи, не участвовавшие в деле или не отличившиеся в нем, не почитают себя вправе жаловаться, что им не дали этого креста: какое же будут иметь право оскорбляться все военные, если об одном из них (и то вымышленном лице) напечатают в сказке, что ему случилось струсить на сражении, как, например, князю Блёсткину, выведенному в романе г. Загоскина "Рославлев, или Русские в 1812 году"? И если г. Загоскин, сам участвовавший в великой отечественной войне, вывел, между многими храбрыми лицами своего романа, одного труса, - может ли такая, впрочем, всегда и везде возможная черта служить пятном для армии, которая сражалась под Бородиным и в числе предводителей своих имела Барклая-де-Толли, Кутузова, Багратиона, Ермолова, Милорадовича, Раевского и многих других, известных и славных в мире? Было время, когда наши писатели только и делали что нападали на русское общество высшего и среднего круга за его страсть к французскому языку. Это был действительно недостаток со стороны нашего общества; но могли ли оскорбить его нападки, и притом еще не совсем несправедливые, писателей, когда оно знало, что те же самые офицеры гвардии, которые по-русски объяснялись только по официальным делам службы, геройски жертвовали своей жизнию в битвах против тех же самых французов, язык которых они больше любили и лучше знали, чем свой родной?..

   Сатира - ложный род. Она может смешить, если умна и ловка, но смешить, как остроумная карикатура, набросанная на бумагу карандашом даровитого рисовальщика. Роман и повесть выше сатиры. Их цель - изображать верно, а не карикатурно, не преувеличенно. Произведения искусства, они должны не смешить, не поучать, а развивать истину творчески-верным изображением действительности. Не их дело рассуждать, например, об отеческой власти и сыновнем повиновении: их дело - представить или норму истинных семейственных отношений, основанных на любви, на общем стремлении ко всему справедливому, доброму, прекрасному, на взаимном уважении к своему человеческому достоинству, к своим человеческим правам; или изобразить уклонение от этой нормы - произвол отеческой власти, для корыстных расчетов истребляющей в детях любовь к истине и добру, и необходимое следствие этого - нравственное искажение детей, их неуважение, неблагодарность к родителям. Если ваша картина будет верна - ее поймут без ваших рассуждений. Вы были только художником и хлопотали из того, чтоб нарисовать возникшую в вашей фантазии картину как осуществление возможности, скрывавшейся в самой действительности; и кто ни посмотрит на эту картину, всякий, пораженный ее истинностию, и лучше почувствует и сознает сам все то, что вы стали бы толковать и чего бы никто не захотел от вас слушать... Только берите содержание для ваших картин в окружающей вас действительности и не украшайте, не перестраивайте ее, а изображайте такою, какова она есть на самом деле, да смотрите на нее глазами живой современности, а не сквозь закоптелые очки морали, которая была истинна во время оно, а теперь превратилась в общие места, многими повторяемые, но уже никого не убеждающие... Идеалы скрываются в действительности; они - не произвольная игра фантазии, не выдумка, не мечты; и в то же время идеалы - не список с действительности, а угаданная умом и воспроизведенная фантазиею возможность того или другого явления. Фантазия есть только одна из главнейших способностей, условливающих поэта; но она одна не составляет поэта; ему нужен еще глубокий ум, открывающий идею в факте, общее значение в частном явлении. Поэты, которые опираются на одну фантазию, всегда ищут содержания своих произведений за тридевять земель в тридесятом царстве или в отдаленной древности; поэты, вместе с творческою фантазиею обладающие и глубоким умом, находят свои идеалы вокруг себя. И люди дивятся, как можно с такими малыми средствами сделать так много, из таких простых материалов построить такое прекрасное здание...

   Этою творческою фантазиею и этим глубоким умом обладает в замечательной степени Гоголь. Под его пером старое становится новым, обыкновенное - изящным и поэтическим. Поэт национальный более, нежели кто-нибудь из наших поэтов, всеми читаемый, всем известный, Гоголь все-таки не высоко стоит в сознании нашей публики. Это противоречие очень естественно и очень понятно. Комизм, юмор, ирония - не всем доступны, и все, что возбуждает смех, обыкновенно считается у большинства ниже того, что возбуждает восторг возвышенный. Всякому легче понять идею, прямо и положительно выговариваемую, нежели идею, которая заключает в себе смысл, противоположный тому, который выражают слова ее. Комедия - цвет цивилизации, плод развившейся общественности. Чтоб понимать комическое, надо стоять на высокой степени образованности. Аристофан был последним великим поэтом древней Греции. Толпе доступен только внешний комизм; она не понимает, что есть точки, где комическое сходится с трагическим и возбуждает уже не легкий и радостный, а болезненный и горький смех. Умирая, Август, повелитель полумира, говорил своим приближенным: "Комедия кончилась; кажется, я хорошо сыграл свою роль - рукоплещите же, друзья мои!" В этих словах глубокий смысл: в них высказалась ирония уже не частной, а исторической жизни... И толпа никогда не поймет такой иронии. Таким образом, поэт, который возбуждает в читателе созерцание высокого и прекрасного и тоску по идеале изображением низкого и пошлого жизни, в глазах толпы никогда не может казаться жрецом того же самого изящного, которому служат и поэты, изображавшие великое жизни. Ей всегда будет видеться жарт в его глубоком юморе, и, смотря на верно воспроизведенные явления пошлой ежедневности, она не видит из-за них незримо присутствующие тут же светлые образы. И еще много времени пройдет, и много новых поколений выступит на поприще жизни прежде, чем Гоголь будет понят и оценен по достоинству большинством.

   "Сочинения Николая Гоголя" в четырех томах означены 1842 годом, но вышли они в феврале прошлого года, а потому и должны принадлежать к литературным явлениям 1843 года. Имея в виду в скором времени, в особой статье, в отделе "Критики", рассмотреть подробно все сочинения Гоголя, - мы не будем теперь распространяться насчет этих четырех томов.²⁹⁴ Это повлекло бы нас слишком далеко и заставило бы выйти из пределов журнальной статьи, ибо об одном "Театральном разъезде после первого представления комедии" можно написать целую статью. В этих четырех томах между старым много и нового, а некоторые пьесы или поправлены и дополнены, или вовсе переделаны автором.

   Из книг, вышедших в прошлом году, замечательнейшие суть не более, как издания разных сочинений, уже бывших известными публике из журналов и альманахов. Да и того так немного, что без труда можно перечесть.

   "На сон грядущий" - вторая часть сборника сочинений графа Соллогуба. В ней помещены уже известные публике пьесы: "Приключение на железной дороге", "Аптекарша", "Ямщик, или шалость молодого гусарского офицера (драматическая картина)", "Лев", "Медведь", и новая пьеса: "Неоконченные повести". - "Аптекарша" и "Медведь" принадлежат к числу лучших произведений даровитого автора; читателям уже известно наше мнение об этих двух повестях графа Соллогуба.²⁹⁵ "Приключение на железной дороге" - легонький, по содержанию, рассказ, исполненный, впрочем, простоты и истины и изложенный с обыкновенным искусством автора "Аптекарши". - "Ямщик" не чужд прекрасных подробностей и верно схваченных черт русского быта; но в целом - это довольно слабое произведение. Герой (генерал Северин) этой драматической картины - лицо до крайности сентиментальное и неправдоподобное; монологи его - риторика. В представлении быта крестьянского много промахов против истины действительности; зато превосходно лицо Саввы Саввича, равно как и его неотлучного Ларьки; оба они в высшей степени верны. "Лев" - мастерской типический очерк одного из самых характеристических явлений светской жизни. "Неоконченные повести" обещают нам целый ряд прекрасных рассказов, если только автор захочет в самом деле воспользоваться этою счастливою мыслию. Первая повесть, которою начинается ряд "неоконченных повестей", исполнена сильного интереса и потрясает душу читателя благородною простотою изложения глубоко прочувствованного автором содержания. А содержание это так же просто, как и его изложение; это одна из тысячи историй, которые так часто совершаются в глазах всех, при свете дневном, и которые все-таки не многими замечаются...

   О "Сочинениях Зенеиды Р-вой" была в "Отечественных записках" особая статья, в которой подробно изложено наше мнение о повестях этой даровитой писательницы, столь рано похищенной смертию у русской литературы.²⁹⁶ В четырех частях "Сочинений Зенеиды Р-вой" только одна новая, нигде прежде не напечатанная повесть; это - вторая часть "Напрасного дара", не оконченная по причине внезапной смерти автора...

   Небольшая книжка "Повестей А. Вельтмана", вышедшая в прошлом году, содержит в себе пять рассказов, из которых четыре были уже давно напечатаны в разных журналах. При бедности современной русской литературы эта книжка была приятным явлением.

   В прошлом же году вышли второй и третий томы "Сказки за сказкой". В них были, между прочим, помещены весьма интересные повести и рассказы г. Кукольника: "Позументы", "Монтекки и Капулетти, или Чернышевский мир", и "Часовой"; особенно хороша повесть "Позументы". В этом же бессрочном издании напечатана богатая хорошими частностями повесть казака Луганского: "Савелий Граб, или Двойник".

   В прошлом же году вышли два тома "Повестей и рассказов" г. Кукольника. В первом из них помещено шесть уже известных публике рассказов из времен Петра Великого: "Лихончиха", "Новый год", "Благодетельный Андроник", "Капустин", "Сказание о синем и зеленом сукне", "Прокурор". Все эти повести и рассказы исполнены большого интереса и обнаруживают в авторе много поэтической сноровки и исторического такта. Но повести и рассказы второго тома, за исключением "Психеи", богатой прекрасными частностями, не заслуживают никакого внимания и могут быть употребляемы только разве как лекарство от бессонницы, и в этом случае с большою пользою...

   В начале прошлого года вышли "Сочинения Державина" в четырех частях; издание во всех отношениях более неудовлетворительное, чем удовлетворительное, как мы и имели уже случай доказать в свое время.²⁹⁷

   Из новых произведений, появившихся в прошлом году, можно указать только на небольшую поэму "Параша", которая по необыкновенно умному содержанию и прекрасным, поэтическим стихам была бы замечательным явлением и не в такое бедное для литературы время, как наше.

   "Сельское чтение", издаваемое князем Одоевским и г. Заблоцким и дважды изданное в прошлом году, по своей цели и назначению должно относиться больше к числу полезных, чем беллетристических книг. Необыкновенный успех этой прекрасно составленной книжки породил множество неудачных подражаний.

   По части оригинальных беллетристических произведений, вышедших в прошлом году, больше не о чем говорить: ведь не начать же рассуждать о таких творениях, каковы: "Были и небылицы" г. Ивана Балакирева, многочисленные творения автора "Мужа под башмаком"; "Дочь разбойника, или Любовник в бочке" г-на Ф. Кузмичева; "Клятва при гробе матери, или Мститель за убийство", драма г. Голощанова; "Старичок Весельчак, рассказывающий давние московские были" (Москва, издание четвертое), "Разгулье купеческих сынков в Марьиной роще, или поваливай! наши гуляют!" Истинно сатирическая повесть 1835 года, с цыганскими песнями (Москва, издание пятое); "Козел Бунтовщик, или Машина свадьба" г. Базилевича (Москва, издание третие); "Стенька Разин, атаман разбойников"; "Казаки" г. Кузьмичева; "Князь Курбский" г. Ф.(Ѳ)едорова и разные сочинения гг. Скосырева, Куражсковского, Калачилина, Классена, Милькеева, Графчикова, Колотенко и пр.

   Из переводных книг беллетристического содержания, вышедших в прошлом году, замечательны: "Мысли Паскаля", перевод г. Бутовского; тринадцатый выпуск издаваемого г. Кетчером "Шекспира", заключающий в себе комедию "Укрощение строптивой"; первый и второй выпуски издаваемого г. Тимковским "Испанского театра", заключающие в себе комедии: "Жизнь есть сон" и "Саламейский алькальд"; прозаический перевод г. Фан-Дима "Божественной комедии" Данте, превосходно изданный с рисунками Флаксмана, и стихотворный перевод Шиллерова "Вильгельма Телля", г. Ф. Миллера.

   Из оригинальных сочинений учено-беллетристического содержания в прошлом году замечательны: "Прогулка русского в Помпеи" г. Лавшина; "Описание турецкой войны в царствование Императора Александра, с 1806 до 1812 года", новое творение знаменитого нашего военного историка, генерал-лейтенанта Михайловского-Данилевского; "Странствователь по суше и морям" (две книжки), интересные и живые рассказы, самым приятным образом знакомящие читателя с разными странами, народами и племенами земного шара; "Описание Бухарского ханства" г. Н. Ханыкова; третий том компактного издания "Истории государства российского" Карамзина; пятнадцатый (и последний) том второго издания Голикова "Деяний Петра Великого"; второе издание "Руководства к познанию средней истории, для средних учебных заведений" г. Смарагдова; "История Малороссии" г. Маркевича и "История Петра Великого" г. Полевого.

   Специально ученая литература все более и более представляет самые утешительные результаты, - для чего достаточно указать только на "Акты археографической комиссии" и на издание "Остромирова евангелия"; но как предмет нашей статьи - преимущественно книги по части изящной словесности или беллетристики, имеющие интерес не для некоторых только ученых, но общий - для всех образованных людей, то мы и не будем распространяться о специально ученых явлениях прошлогодней литературы.

   Нам остается теперь сделать перечень всего замечательного по части изящной литературы, оригинальной и переводной, что явилось, в продолжение 1843 года, в журналах, ненасытимую жадность которых обвиняют в поглощении всей русской литературы. Посмотрим, сколько сочинений успело съесть это чудовище, то есть наша журналистика... Но, увы! мы боимся, чтоб этот левиафан литературного мира не превратился в одну из тех тощих крав, которых видел во сне фараон и которые не потолстели, съев тучных крав!.. Наши сочинения не так жирны и не так многочисленны, чтоб от них могли слишком жиреть наши журналы, - и если б мы не решились в этой статье говорить об общем значении современного состояния литературы, а приступили бы прямо к обзору литературных явлений прошлого года, показавшихся отдельно и помещенных в журналах, наша статья поневоле вышла бы очень коротка.

   Начнем с стихотворений. Прошлый 1843 год, вероятно, последний богатый в этом отношении год: в продолжение его напечатано (в "Отечественных записках") несколько посмертных стихотворений Лермонтова. Из них: "Незабудка", "Избави бог", "Смерть", "Когда весной разбитый лед", "Ребенка милого рождение", "Они любили друг друга", "К портрету старого гусара", "Посвящение", приписанное в конце поэмы "Демон", равно как и отрывочно напечатанная поэма "Измаил-Бей", принадлежат к самой ранней эпохе поэтической деятельности Лермонтова и замечательны не столько в эстетическом, сколько в психологическом отношении, как факты духовной личности поэта. В эстетическом отношении эти пьесы поражают то энергическим стихом, то могучим чувствованием, то яркою мыслию; но в целом они довольно слабы и отзываются юношескою незрелостмю. Пьесы: "Романс к ***", "Не плачь, не плачь, мое дитя", "Из-под таинственной, холодной полумаски", "Нет, не тебя так пылко я люблю", "Сон", равно интересные как в эстетическом, так и в психологическом отношении, принадлежат, без всякого сомнения, к эпохе полного развития могучего таланта незабвенного поэта; а пьесы: "Утес", "Дубовый листок оторвался от ветки родимой", "Морская царевна", "Тамара" и "Выхожу один я на дорогу" принадлежат к лучшим созданиям Лермонтова. Все эти пьесы составят четвертую часть изданных в 1842 году "Стихотворений М. Лермонтова", которая скоро должна выйти в свет. В "Современнике" была помещена корсиканская повесть "Маттео Фальконе", переделанная Жуковским из Шамиссо стихами, с присовокуплением интересного письма автора к издателю "Современника": письмо это заключает в себе изложение теперешнего взгляда знаменитого поэта на поэзию. - Стихотворения нынче мало читаются, но журналы, по уважению к преданию, почитают за необходимое сдабриваться стихотворными продуктами, которых поэтому появляется еще довольно много. Из них можно указать в особенности на довольно многочисленные стихотворения г. Фета, между которыми встречаются истинно поэтические, и на стихотворения Т. Л. (автора "Параши"), всегда отличающиеся оригинальностью мысли. Попадаются в журналах стихотворения и других поэтов, более или менее исполненные поэтического чувства, но они уже не имеют прежней цены, и становится очевидным, что их творцы или должны, сообразуясь с духом времени, перестроить свои лиры и запеть на другой лад, или уже не рассчитывать на внимание и симпатию читателей...

   Оригинальными повестями прошлогодние журналы значительно беднее журналов третьего года. Мы разумеем здесь качественную, а не количественную бедность. В каждой книжке каждого журнала (за исключением "Москвитянина") непременно есть русская повесть, но какая - это другое дело. Вот перечень лучших оригинальных повестей в прошло, годних журналах. "Тля" г. Панаева, "Чайковский" г. Гребенки, "Из Записок неизвестного", юмористический очерк Сергея Нейтрального (в "Отечественных записках"), "Вакх Сидоров Чайкин" В. Луганского, "Райна, королева Болгарская" г. Вельтмана (в "Библиотеке для чтения"), "Жизнь человека, или прогулка по Невскому проспекту" Луганского, "Хмель, сон и явь" его же (в "Москвитянине"), "Черный таракан" (фантастический роман из жизни одного чиновника) В. Зотова (в "Репертуаре и Пантеоне"). Сверх того в "Отечественных записках" были помещены повести: "Ярмарка" г-жи Закревской, "1812 год в провинции", рассказы Г. Ф. Основьяненко, "Ничего", "Хроника петербургского жителя" барона Ф. Бюлера, "Две сестры" г-жи Жуковой, "Дженнат и Бока", чеченская повесть Л. Ф. Екельна, "Необыкновенный завтрак" Н. А. Некрасова; в "Библиотеке для чтения": "Хозяйка" г. Ф. Фан-Дима, "Историческая красавица" Н. В. Кукольника, "Гримаса моего доктора" И. И. Лажечникова, "Волгин" г. В., "Хижина под скалами" г. П. Корсакова, "Идеальная красавица" барона Брамбеуса.

   "Тля" г. Панаева отличается свойственною этому писателю сатирическою меткостию. Собственно, это не повесть, а очерк, отличающийся верностию действительности. Жаль, что этот очерк имеет слишком местное значение и вне Петербурга теряет много своего интереса. "Чайковский" г. Гребенки исполнен превосходных частностей, обнаруживающих в авторе несомненное дарование. Характер полковника, отца героини повести, многие черты исторического малороссийского быта поражают своею поэтическою верностию. Но целое этой повести не выдержит строгой критики. Особенно вредит ей мелодраматизм. Мстительная цыганка-колдунья, злодей Герцик, кстати укусившая его змея - все это мелодраматические эффекты. Тем не менее, повесть г. Гребенки была одною из лучших повестей прошлого года. "Из записок неизвестного" - очерк, исполненный легкого юмора и приятный в чтении. "Вакх Сидоров Чайкин" - одна из лучших повестей казака Луганского, исполненная интереса и верно схваченных черт русского быта. Замечательна по ловкому и приятному рассказу его же "Жизнь человека", но "Хмель, сон и явь" имеет достоинство психологического портрета русского человека, мастерски схваченного с натуры. Эта повесть имела бы больший интерес и была бы очень полезна и для читателей низшего разряда: почему ее приятно было бы увидеть перепечатанною в "Сельском чтении". "Райна, королева Болгарская" - не повесть, а фантасмагория, подобно всем произведениям г. Вельтмана. Действующие лица говорят в ней двумя манерами: то языком совершенно понятным для нас, но отличающимся колоритом древнеболгарским, то языком романов нашего времени. Один из главных героев фантасмагории - русский князь Святослав, которого г. Вельтман рисует нам так обстоятельно, как будто бы сам жил в его время и все видел своими глазами. Удивительнее всего в этой повести, что местами она не лишена интереса. "Черный таракан" - рассказ не без юмора и не без занимательности. Нам нужды нет знать, тот ли это г. Зотов написал ее, который пишет такие ужасные драмы, стихотворения, "Театралов", "Побрякушки" и пр., или совсем другой г. Зотов: мы знаем только, что его "Черный таракан" - очень недурная вещь.

   Из драматических произведений, напечатанных в журналах вместо повестей, замечателен, как мастерской эскиз, но не больше, драматический очерк г. Т. Л. (автора "Параши") "Неосторожность". ²⁹⁸ В "Библиотеке для чтения" были помещены: "Монумент", исторический анекдот, в трех картинах, в стихах и в прозе г. Кукольника (несмотря на натянутость пафоса, вещь не без достоинства); "Ломоносов, или жизнь и поэзия" г. Полевого, "Проект" его же, "Братья", драма в пяти действиях г. Каменского.

   Вот и все наши беллетристические сокровища за прошлый год! Нисколько не удивительно, что от этой пищи наши журналы не стали здоровее... Говоря о переводных пьесах, мы будем упоминать только о более замечательных, а о посредственных или обыкновенных умолчим вовсе. В "Отечественных записках" были помещены: "Андре", роман Жоржа Занда, одно из лучших произведений этого автора, даже по сознанию самих врагов его. "Эмё Вер", роман какого-то француза, очень ловко прикидывающегося Вальтером Скоттом, доказывает ту истину, что когда гений проложит новую дорогу в искусстве, то и обыкновенные таланты могут ходить по ней с успехом. Впрочем, у автора "Эмё Вера" много дарования; роман его исполнен интереса; многие характеры, и особенно пастора-фанатика Барбантана, братьев Рено и Гаспара, матери их, г-жи Монмор, обрисованы мастерски; многие сцены исполнены необыкновенного драматизма. "Солидный человек", роман Шарля Бернара, отличается обыкновенными достоинствами всех сочинений этого даровитого писателя. Это - мастерская картина современного французского общества. Не по изложению, а по содержанию заслуживает упоминовения "Жена золотых дел мастера", повесть Шарля Ребо; писатель с большим талантом мог бы чудесным образом воспользоваться подобным сюжетом. - В "Библиотеке для чтения" лучшие переводные повести - "Лавка древностей", роман Диккенса. "Лавка древностей" слабее других романов Диккенса; в ней он повторяет самого себя, и лица этого романа, равно как и его пружины, уже не поражают новостию. "Умницы" - переделка из романа мистрисс Троллоп интересна как картина, хотя уже не новая, но всегда верная, нравов современного английского общества. "Последний из баронов", роман Больвера, довольно занимателен как историческая картина положения ученого в варварские средние века. - В "Современнике" в продолжение всего прошлого года тянулся начатый еще в 1842 году роман шведской писательницы Фредерики Бремер "Семейство, или домашние радости и огорчения". Он вышел теперь весь отдельно, и потому мы изложили наше мнение о нем в "Библиографической хронике" этой же книжки "Отечественных записок". - В "Репертуаре" были помещены вполне "Парижские тайны" Эжена Сю. Роман этот наделал много шума во всей Европе, и у нас также, и, несмотря на все его недостатки, принадлежит к замечательным явлениям современной литературы. Он порожден романами Диккенса и, далеко уступая им в достоинстве, возбудил такой энтузиазм, которого не производил ни один роман даровитого английского романиста: таково уменье французских писателей действовать всегда на массу! Так как с "Парижскими тайнами" только теперь ознакомились многие из русских читателей и так как толки о них еще не прекратились ни в публике, ни в журналах, - то, может быть, мы еще и поговорим об этом романе подробнее в отделе "Критики".²⁹⁹ В "Репертуаре" же переведен рассказ Жоржа Занда "Муни Робэн", весьма замечательный не по сюжету, а по мысли и ее изложению. В "Отечественных записках" и "Репертуаре" помещено по отрывку из Гётева "Вильгельма Мейстера". Отрывок в "Отечественных записках" представляет нечто целое, как то показывает его название "Марианна". О достоинстве перевода нечего говорить: довольно сказать, что он принадлежит г. Струговщикову. В "Библиотеке для чтения" помещен перевод с испанского, сделанный г. Тимковским, прелестной комедии Лопеса де Беги "Собака на сене". В "Репертуаре и Пантеоне" помещен перевод прозою драмы Шекспира "Троил и Крессида".

   Из замечательных статей учено-беллетристических в прошлогодних журналах следующие: в "Отечественных записках": "Дневник камер-юнкера Берхгольца" - живая картина русских нравов времен Петра Великого, писанная очевидцем; "Гёте и графиня Штольберг" (эта же статья помещена и в "Репертуаре"); "Философия анатомии", превосходно составленная г. Галаховым статья, представляющая современный взгляд на одно из величайших человеческих знаний; "Пуло-Пенанг, Сингапур и Манила" (из записок русского морского офицера во время путешествия вокруг света в 1840 году) А. И. Бутакова; "Нижний-Ыовгород и нижегородцы в смутное время" П. И. Мельникова; "Рубини и итальянская музыка" - ва; "Двор королей английских"; "Книгопечатание", "Иосиф II, император германский"; три статьи А. И. Ис-ра ³⁰⁰ - "Дилетантизм в науке"; его же "Буддизм в науке" и его же статья "По поводу одной драмы". К числу учено-беллетристических же статей можно отнести и напечатанную в отделе "Сельского хозяйства" "Отечественных записок" - "Табачная промышленность в России" А. В., потому что автор умел придать этой статье общий интерес и изложить ее с замечательной степенью литературного изящества. - В отделе "Наук и художеств" "Библиотеки для чтения" особенно замечательны статьи: "Плен англичан в Афганистане", "Записки о Северной Америке" Диккенса и "Томас Бекет". - "Современник" тоже не имеет недостатка в ученых статьях, особенно касающихся до Скандинавии; но лучшая ученая статья "Современника", равно как и одна из лучших учено-беллетристических статей во всей прошлогодней журналистике, это "Исторические очерки" М. С. Куторги: "Людовик XIV". В "Москвитянине": "О законах благоустройства и благочиния, или что такое полиция?", "Смерть Карла XII" - статья, очень хорошо составленная г. Головачевым из "Истории Карла XII