Белинский Виссарион Григорьевич - Сочинения Александра Пушкина. Статья пятая

стремление исследования, страстное, полное вражды и любви мышление сделались теперь жизнию всякой истинной поэзии. Вот в чем время опередило поэзию Пушкина и большую часть его произведений лишило того животрепещущего интереса, который возможен только как удовлетворительный ответ на тревожные, болезненные вопросы настоящего. Эту мысль мы полнее и яснее разовьем в статье, о Лермонтове, в которой постоянно будем иметь в виду сравнение обоих этих поэтов. {345}

  В стихотворении "Чернь" заключается художническое profession de foi Пушкина. Он презирает чернь, и на ее приглашение - исправлять ее звуками лиры, отвечает словами, полными благородной гордости и энергического негодования:

  

  

   Подите прочь! какое дело

  

  

   Поэту мирному до вас?

  

  

   В разврате каменейте смело:

  

  

   Не оживит вас лиры глас!

  

  

   Душе противны вы как гробы.

  

  

   Для вашей глупости и злобы

  

  

   Имели вы до сей поры

  

  

   Бичи, темницы, топоры;

  

  

   Довольно с вас, рабов безумных!

  

  

   Во градах ваших, с улиц шумных

  

  

   Сметают сор - полезный труд!

  

  

   Но, позабыв свое служенье,

  

  

   Алтарь и жертвоприношенье,

  

  

   Жрецы ль у вас метлу берут?

  

  

   _Не для житейского волненья.

  

  

   Не для корысти, не для битв:

  

  

   Мы рождены для вдохновенья,

  

  

   Для звуков сладких и молитв_. {46} Действительно, смешны и жалки те глупцы, которые смотрят на поэзию, как на искусство втискивать в размеренные строчки с рифмами разные нравоучительные мысли, и требуют от поэта непременно, чтоб он воспевал им все любовь да дружбу и прочее, и которые неспособны увидеть поэзию в самом вдохновенном произведении, если в нем" нет общих нравоучительных мест. Но если до истины можно доходить не тем, чтоб соглашаться с глупцами, то и не тем, чтоб противоречить им, - а тем, чтоб, забывая о их существовании, смотреть на предмет глазами разума. Не только поэты, с их "вдохновениями, сладкими звуками и молитвами", но и сами жрецы, с которыми Пушкин сравнивает поэтов, не имели бы никакого значения, если б набожная толпа не соприсутствовала алтарям и жертвоприношениям. Толпа, в смысле массы народной, есть прямая хранительница народного духа, непосредственный источник таинственной психеи народной жизни. Народ (взятый как масса), духовная субстанция жизни которого не в состоянии порождать из себя великих поэтов, не стоит названия народа или нации - с него довольно чести называться просто племенем. Поэт, которого поэзия выросла не из почвы субстанциальной жизни своего народа, не может ни быть, ни называться народным или национальным поэтом. Никто, кроме людей ограниченных и духовно-малолетных, не обязывает поэта воспевать непременно гимны добродетели и карать сатирою порок; но каждый умный человек вправе требовать, чтоб поэзия поэта или давала ему ответы на вопросы времени, или, по крайней мере, исполнена была скорбью этих тяжелых неразрешимых вопросов. Кто поэт про себя и для себя, презирая толпу, тот рискует быть единственным читателем своих произведений. И действительно, Пушкин как поэт велик там, где он просто воплощает в живые прекрасные явления свои поэтические созерцания, но не там, где хочет быть мыслителем и решителем вопросов. Превосходно его стихотворение "Поэт", в котором он развивает мысль, что поэт, пока не потребует его Аполлон к священной жертве, ничтожнее всех ничтожных детей мира, а как скоро коснется его слуха божественный зов, душа его стряхивает с себя нечистый сон жизни, как пробудившийся орел, - но мысль эта теперь совершенно ложна. Наша современность кишит поэтами, которые пошлы, когда не пишут, и становятся благородны и чисты, когда вдохновляются; но тем не менее все видят в них теперь не более как _великих людей на малые дела_: все знают, что эти господа скоро выписываются и, из денег, громкими фразами, уверяют других в том, чему некогда сами верили, но чему теперь уже сами первые не верят. Наше время преклонит колени только перед художником', которого жизнь есть лучший комментарий на его творения, а творения - лучшее оправдание его жизни. Гёте не принадлежал к числу пошлых торгашей идеями, чувствами и поэзиею, но практический и исторический индиферентизм не дал бы ему сделаться властителем дум нашего времени, несмотря на всю широту его мирообъемлющего гения. Личность Пушкина высока и благородна, но его взгляд на свое художественное служение, равно как и недостаток современного европейского образования (о чем мы еще будем говорить), тем не менее были причиною постепенного охлаждения восторга, который возбудили первые его произведения. Правда, самый неумеренный восторг возбудили его самые слабые в художественном отношении пьесы; но в них видна была сильная, одушевленная субъективным стремлением личность. И чем совершеннее становится Пушкин как художник, тем более скрывалась и исчезала его личность за чудным, роскошным миром его поэтических созерцаний. Публика, с одной стороны, не была в состоянии оценить художественного совершенства его последних созданий (и это, конечно, не вина Пушкина); с другой стороны, она вправе была искать в поэзии Пушкина более нравственных и философских вопросов, нежели сколько находила их (и это, конечно, была не ее вина). Между тем избранный Пушкиным путь оправдывался его натурою и призванием: он не пал, а только сделался самим собою, но, по несчастию, в такое время, которое было очень неблагоприятно для подобного направления, от которого выигрывало искусство и мало приобретало общество. Как бы то ни было, нельзя винить Пушкина, что он не мог выйти из заколдованного круга своей личности, - и со всею добросовестностью человека и художника написал свое превосходное стихотворение "Поэту":

  

   Поэт! не дорожи любовию народной:

  

   Восторженных похвал пройдет минутный шум;

  

   Услышишь суд глупца и смех толпы холодной;

  

   Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

  

   Ты царь: живи один. Дорогою свободной

  

   Иди, куда влечет тебя свободный ум,

  

   Усовершенствуя плоды высоких дум, {347}

  

   Не требуя наград за подвиг благородной.

  

   Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

  

   Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

  

   Ты им доволен ли, взыскательный художник?

  

   Доволен? Так пускай толпа тебя бранит {348}

  

   И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

  

   И в детской резвости колеблет твой треножник.

  И Пушкин навсегда затворился в этом гордом величии непонятого и оскорбленного художника... И когда он писал свои лучшие творения - "Скупого рыцаря", "Египетские ночи", "Русалку", "Медного всадника", "Галуба", "Каменного гостя", он всего менее рассчитывал на восторг публики и потому не торопился издавать их...

  Из мелких произведений его более других отличаются присутствием глубокой и яркой мысли и вместе с тем национального чувства, в истинном значении этого слова, стихотворения, посвященные памяти Петра Великого. Имя Петра Великого должно быть нравственною точкою, в которой должны сосредоточиться все чувства, все убеждения, все надежды, гордость, благоговение и обожание всех русских: Петр Великий - не только творец бывшего и настоящего величия России, но и навсегда останется путеводною звездою русского народа, благодаря которой Россия будет всегда итти своею настоящею дорогою к высокой цели нравственного, человеческого и политического совершенства. И Пушкин нигде не является ни столько высоким, ни столько национальным поэтом, как в тех вдохновениях, которыми обязан он великому имени творца России. Эти стихотворения достойны своего высокого предмета. Жаль только, что их слишком мало. Из поэм Петр является в "Полтаве" и "Медном всаднике"; об них мы будем говорить в следующей статье. Из мелких стихотворений Петру посвящены только две пьесы, - но это перлы поэзии Пушкина. Кроме простоты и величия в мыслях, чувствах и в выражении, есть что-то русское, народное в самом тоне и складе этих пьес. Кто из образованных русских (если он только действительно - русский) не знает превосходной пьесы, носящей скромное и, по-видимому, незначительное название "Стансов"? Эта пьеса драгоценна русскому сердцу в двух отношениях: в ней, словно изваянный, является колоссальный образ Петра; в связи с ним находим в ней поэтическое пророчество, так чудно и вполне сбывшееся, о блаженстве наших дней: {349}

  

  

   В надежде славы и добра

  

  

   Гляжу вперед я без боязни;

  

  

   Начало славных дней Петра

  

  

   Мрачили мятежи и казни.

  

  

   Но правдой он привлек сердца,

  

  

   Но нравы укротил наукой,

  

  

   И был от буйного стрельца

  

  

   Пред ним отличен Долгорукой.

  

  

   Самодержавною рукой

  

  

   Он смело сеял просвещенье.

  

  

   Не презирал страны родной:

  

  

   Он знал ее предназначенье.

  

  

   То академик, то герой,

  

  

   То мореплаватель, то плотник,

  

  

   Он всеобъемлющей душой

  

  

   На троне вечный был работник.

  

  

   Семейным сходством будь же горд,

  

  

   Во всем будь Пращуру подобен:

  

  

   Как Он, неутомим и тверд,

  

  

   И памятью, как Он, незлобен.

  Какое величие и какая простота выражения!

  Как глубоко знаменательны, как возвышенно благородны эти простые житейские слова - _плотник_ и _работник_!.. Кому не известна также превосходная пьеса Пушкина - "Пир Петра Великого"? Это - высокое художественное произведение, и в то же время - народная песня. Вот перед такою народностию в поэзии мы готовы преклоняться; вот это - патриотизм, перед которым мы благоговеем... А уж воля ваша, ни народности, ни патриотизма не видим мы ни искорки в новейших "драматических представлениях" и романах с хвастливыми фразами, с квашеною капустою, кулаками и подбитыми лицами...

  Никто из русских поэтов не умел с таким непостижимым искусством спрыскивать живой водой творческой фантазии немножко дубоватые материалы народных наших песен. Прочтите "Жениха", "Утопленника", "Бесов" и "Зимний вечер", - и вы удивитесь, увидя, какой очаровательный мир поэзии умел вызвать поэт своим волшебным жезлом из таких скудных стихий... Эти пьесы в тысячу раз лучше его же так называемых сказок, этих уродливых искажений и без того уродливой поэзии... но о них речь впереди. И если таких пьес, как "Жених", "Утопленник", "Бесы" и "Зимний вечер", у Пушкина не много, в этом, конечно, виновата ограниченность и бедность сферы нашей народной поэзии. Но Пушкин умел извлечь из нее дивную поэму, наполовину фантастическую, наполовину фактически положительную и в обоих случаях удивительно верную поэтически действительности русской жизни. Мы говорим! о "Русалке", о которой, впрочем, речь также впереди.

  К особенным чертам пушкинской поэзии, резко отделяющим ее от прежней школы, принадлежит его художническая добросовестность. Пушкин ничего не преувеличивает, ничего не украшает, ничем не эффектирует, никогда не взводит на себя великолепных, но неиспытанных им чувств, и везде является таким, каков был действительно. Так, например, он узнает о смерти той, любовь к которой заставила его лиру издать столько гармонических стонов: какой прекрасный случай изобразить свое отчаяние, написать картину страшной скорби, невыносимой муки!.. Но сердце наше - вечная тайна для нас самих.. . И вот как подействовала на Пушкина роковая весть:

  

  

  Под небом голубым страны своей родной

  

  

   Она томилась, увядала...

  

  

  Увяла наконец, и верно надо мной

  

  

   Младая тень уже летала;

  

  

  Но недоступная черта меж нами есть.

  

  

   Напрасно чувство возбуждал я:

  

  

  Из равнодушных уст я слышал смерти весть,

  

  

   И равнодушно ей внимал я.

  

  

  Так вот кого любил я пламенной душой,

  

  

   С таким тяжелым напряженьем,

  

  

  С такою нежною, томительной тоской,

  

  

   С таким безумством и мученьем!

  

  

  Где муки, где любовь? Увы, в душе моей

  

  

   Для бедной, легковерной тени,

  

  

  Для сладкой памяти невозвратимых дней

  

  

   Не нахожу ни слез, ни пени. {350}

  Да, непостижимо сердце человеческое, и, может быть, _тот же самый предмет_ внушил _впоследствии_ Пушкину его дивную "Разлуку" ("Для берегов отчизны дальней")... В отношении к художнической добросовестности Пушкина такова же его превосходная пьеса "Воспоминание": в ней он не рисуется в мантии сатанинского величия, как это делают часто мелкодушные талантики, но просто, как человек, оплакивает свои заблуждения. И этим доказывается не то, чтоб у него было больше других заблуждений, но то, что, как душа мощная и благородная, он глубоко страдал от них и свободно сознавался в них перед судом своей совести... Та же художническая добросовестность видна даже в его картинах природы, которыми особенно любят щеголять мелкие таланты, изукрашивая их небывалыми красками и из русской природы смело делая пародию на итальянскую. В доказательство приводим одну из самых превосходнейших и, вероятно, по этой причине, наименее замеченных и оцененных пьес Пушкина - "Каприз" {351}:

  

   Румяный критик мой, насмешник толстопузой,

  

   Готовый век трунить над нашей томной музой,

  

   Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной;

  

   Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой,

  

   Что ж ты нахмурился? Нельзя ли блажь оставить

  

   И песенкою нас веселой позабавить?

  

   Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой,

  

   За ними чернозем, равнины скат отлогой,

  

   Над ними серых туч густая полоса.

  

   Где ж нивы светлые? где темные леса?

  

   Где речка? На дворе, у низкого забора

  

   Два бедных деревца стоят в отраду взора,

  

   Два только деревца, и то из них одно

  

   Дождливой осенью совсем обнажено,

  

   А листья на другом размокли и, желтея,

  

   Чтоб лужу засорить, ждут первого борея.

  

   И только. На дворе живой собаки нет.

  

   Вот, правда, мужичок; за ним две бабы вслед.

  

   Без шапки он; несет подмышкой гроб ребенка

  

   И кличет издали ленивого попенка,

  

   Чтоб тот отца позвал, да церковь отворил.

  

   Скорей! Ждать некогда! Давно б уж схоронил.

  Кстати об изображаемой Пушкиным природе. Он созерцал ее удивительно верно и живо, но не углублялся в ее тайный язык. Оттого он рисует ее, но не мыслит о ней. И это служит новым доказательством того, что пафос его поэзии был чисто артистический, художнический, и того, что его поэзия должна сильно действовать на воспитание и образование чувства в человеке. Если с кем из великих европейских поэтов Пушкин имеет некоторое сходство, так более всего с Гёте, и он еще более, нежели Гёте, может действовать на развитие и образование чувства. Это, с одной стороны, его преимущество перед Гёте и доказательство, что он больше, нежели Гёте, верен художническому своему элементу; а с другой стороны, в этом же самом неизмеримое превосходство Гёте перед Пушкиным: ибо Гёте - весь мысль, и он не просто изображал природу, а заставлял ее раскрывать перед ним ее заветные и сокровенные тайны. Отсюда явилось у Гёте его пантеистическое созерцание природы и -

  

  

   Была ему звездная книга ясна,

  

  

   И с ним говорила морская волна.

  Для Гёте природа была раскрытая книга идей; для Пушкина она была - полная невыразимого, но безмолвного очарования живая картина. Образцом пушкинского созерцания природы могут служить пьесы: "Туча" и "Обвал":

  

  

   Последняя туча рассеянной бури!

  

  

   Одна ты несешься по ясной лазури,

  

  

   Одна ты наводишь унылую тень,

  

  

   Одна ты печалишь ликующий день.

  

  

   Ты небо недавно кругом облегала,

  

  

   И молния грозно тебя обвивала;

  

  

   И ты издавала таинственный гром

  

  

   И алчную землю поила дождем.

  

  

   Довольно, сокройся! Пора миновалась,

  

  

   Земля освежилась и буря промчалась,

  

  

   И ветер, лаская листочки древес,

  

  

   Тебя с успокоенных гонит небес.

  

  

  

  

  ---

  

  

  

  Дробясь о мрачные скалы,

  

  

  

  Шумят и пенятся валы,

  

  

  

  И надо мной кричат орлы,

  

  

  

   И ропщет бор,

  

  

  

  И блещут средь волнистой мглы

  

  

  

   Вершины гор.

  

  

  

  Оттоль сорвался раз обвал

  

  

  

  И с тяжким грохотом упал,

  

  

  

  И всю теснину между скал

  

  

  

   Загородил,

  

  

  

  И Терека могучий вал

  

  

  

   Остановил.

  

  

  

  Вдруг истощась и присмирев,

  

  

  

  О Терек, ты прервал свой рев;

  

  

  

  Но задних волн упорный гнев

  

  

  

   Прошиб снега...

  

  

  

  Ты затопил, освирепев,

  

  

  

   Свои брега.

  

  

  

  И долго прорванный обвал

  

  

  

  Неталой грудою лежал,

  

  

  

  И Терек злой под ним бежал,

  

  

  

   И пылью вод

  

  

  

  И шумной пеной оглашал

  

  

  

   Ледяный свод.

  

  

  

  И путь по нем широкий шел;

  

  

  

  И конь скакал, и влекся вол,

  

  

  

  И своего верблюда вел

  

  

  

   Степной купец,

  

  

  

  Где ныне мчится лишь Эол,

  

  

  

   Небес жилец.

  Несмотря на всю разницу в содержании этих пьес, обе они - живопись в поэзии.

  Мы уже говорили о разнообразии поэзии Пушкина, о его удивительной способности легко и свободно переноситься в самые противоположные сферы жизни. В этом отношении, независимо от мыслительной глубины содержания, Пушкин напоминает Шекспира. Это доказывают даже мелкие его пьесы, как и поэмы, и драматические опыты. Взглянем в этом отношении на первые. Превосходнейшие пьесы в антологическом роде, запечатленные духом древнеэллинской музы, подражания Корану, вполне передающие дух исламизма и красоты арабской поэзии, - блестящий алмаз в поэтическом венце Пушкина! "В крови горит огонь желанья", "Вертоград моей сестры", "Пророк" и большое стихотворение, род поэмы, исполненной глубокого смысла и названной "Отрывком" (т. IX, стр. 183), представляют красоты восточной поэзии другого характера и высшего рода и принадлежат к величайшим произведениям пушкинского гения-протея. Мы говорили уже о "Женихе", "Утопленнике", "Бесах" и "Зимнем вечере", - пьесах, образующих собою отдельный мир русско-народной поэзии в художественной форме. "Песни западных славян" более, чем что-нибудь, доказывают непостижимый поэтический такт Пушкина и гибкость его таланта. Известно происхождение этих песен и проделка даровитого француза Мериме, вздумавшего посмеяться над колоритом местности. Не знаем, каковы вышли на французском языке эти поддельные песни, обманувшие Пушкина, но у Пушкина они дышат всею роскошью местного колорита, и многие из них превосходны, несмотря на однообразие - неизбежное, впрочем, свойство всех народных произведений. "Подражания Данту" можно счесть за отрывочные переводы из "Божественной комедии", и они дают о ней лучшее и вернейшее понятие, чем все доселе сделанные по-русски переводы в стихах и прозе. _Начало поэмы_ ("Стамбул гяуры ныне славят") как будто написано турком нашего времени... Какое разнообразие! Какое богатство! Как виден в этом талант по превосходству артистический, художественный! И то ли еще увидим в этом отношении в больших пьесах Пушкина!

  Сделаем теперь общий взгляд на все мелкие стихотворения и поговорим о некоторых в частности. О стихотворениях, заключающихся в первой части, мы говорили почти обо всех. При начале поэтического поприща Пушкина живо интересовала современная история - направление, которому он скоро совершенно изменил. Он воспел смерть Наполеона; в превосходной пьесе "своей "К морю" он принес достойную дань памяти Байрона, охарактеризовав его личность этими немногими, но сильными чертами:

  

  

   Твой образ был на нем означен,

  

  

   Он духом создан был твоим:

  

  

   Как ты, могущ, глубок и мрачен,

  

  

   Как ты, ничем неукротим.

  Андре Шенье был отчасти учителем Пушкина в древней классической поэзии; и в элегии, означенной именем французского поэта, Пушкин многими прекрасными стихами верно воспроизвел его образ. В превосходной пьесе "19 октября" мы знакомимся с самим Пушкиным, как с человеком, для того, чтоб любить его, как человека. Вся эта пьеса посвящена им воспоминанию об отсутствующих друзьях. Многие черты в ней принадлежат уже к прошедшему времени: так, например, теперь, когда уже вывелись восторженные юноши-поэты вроде Ленского (в "Онегине"), никто не говорит "о Шиллере, о славе, о любви"; но пьеса от этого тем дороже для нас, как живой памятник прошлого. "Сцена из Фауста" есть не перевод из великой поэмы Гёте, а собственное сочинение Пушкина в духе Гёте. Превосходная пьеса, но пафос ее не совсем гётевский. Прекрасная маленькая пьеса: "Ворон к ворону летит" есть переделка на русский лад баллады Вальтера Скотта. Пьесы, составляющие третью часть, более проникнуты грустью, но не элегическою: это даже не грусть, а скорее важная дума испытанного жизнию и глубоко всмотревшегося в нее таланта. Чувство гуманности во многих пьесах этой части доходит до какого-то внутреннего просветления. Таковы в особенности пьесы: "Когда твои младые лета" и "Брожу ли я вдоль улиц шумных". Заключение последней превосходно: есть что-то похожее на пантеистическое миросозерцание Гёте в последнем куплете: томимый грустным предчувствием близкого конца, поэт говорит, что ему хотелось бы заснуть навеки в родном крае, хотя для бесчувственного тела везде равно истлевать -

  

  

   И пусть у гробового входа

  

  

   Младая будет жизнь играть,

  

  

   И равнодушная природа

  

  

   Красою вечною сиять! Из этого, как и из многих, особенно больших, пьес Пушкина, видно, что он поставлял выход из диссонансов жизни и примирение с трагическими законами судьбы не в заоблачных мечтаниях, а в опирающейся на самоё себя силе духа...

  В третьей же части находится превосходное стихотворение "К вельможе". {352} Это полная, дивными красками написанная картина русского XVIII века. Некоторые крикливые глупцы, не поняв этого стихотворения, осмеливались в своих полемических выходках бросать тень на характер великого поэта, думая видеть лесть там, где должно видеть только в высшей степени художественное постижение и изображение целой эпохи в лице одного из замечательнейших ее представителей. Стихи этой пьесы - само совершенство, и вообще вся пьеса - одно из лучших созданий Пушкина. Поэт, с дивною верностью изобразив то время, еще более оттеняет его через контраст с нашим:

  

  

  Все изменилося. Ты видел вихорь бури,

  

  

  Падение всего, союз ума и фурий,

  

  

  Свободой грозною воздвигнутый закон,

  

  

  Под гильотиною Версаль и Трианон,

  

  

  И мрачным ужасом смененные забавы.

  

  

  Преобразился мир при громах новой славы.

  

  

  Давно Ферней умолк. Приятель твой Вольтер,

  

  

  Превратности судеб разительный пример,

  

  

  Не успокоившись и в гробовом жилище,

  

  

  Доныне странствует с кладбища на кладбище.

  

  

  Барон д'Ольбах, Морле, Гальяни, Дидерот,

  

  

  Энциклопедии скептический причет,

  

  

  И колкий Бомарше, и твой безносый Касти,

  

  

  Все, все уже прошли. Их мненья, толки, страсти

  

  

  Забыты для других. Смотри: вокруг тебя

  

  

  Все новое кипит, былое истребя.

  

  

  Свидетелями быв вчерашнего паденья,

  

  

  Едва опомнились младые поколенья.

  

  

  Жестоких опытов сбирая поздний плод,

  

  

  Они торопятся с расходом свесть приход.

  

  

  Им некогда шутить, обедать у Темиры

  

  

  Иль спорить о стихах. Звук новой, чудной лиры,

  

  

  Звук лиры Байрона развлечь едва их мог.

  Вообще третья часть заключает в себе лучшие мелкие пьесы Пушкина, не говоря уже о двух превосходнейших драматических очерках - "Моцарт и Сальери" и "Пир во время чумы". В самом стихе виден большой успех. И между тем аристархами того времени эта часть была принята очень дурно. _Кавказ, Обвал, Монастырь на Казбеке, На холмах Грузии лежит ночная мгла, Не пленяйся бранной славой, Когда твои младые лета, Зима, что делать нам в деревне, Зимнее утро, Калмычке, Что в имени тебе моем, Брожу ли я вдоль улиц шумных, В часы забав иль праздной скуки, К вельможе, Поэту, Ответ анониму, Пью за здравие Мери, Бесы, Труд, Цыганы, Мадонна, Эхо, Клеветникам России, Бородинская годовщина, Узник, Зимний вечер, Дар напрасный, дар случайный, Каков я прежде был, таков и ныне я, Анчар, Приметы_ - во всех этих пьесах критиканы 1832 года увидели несомненные признаки падения Пушкина!.. То-то были люди со вкусом!..

  Четвертая часть преимущественно занята русскими сказками и "Песнями западных славян"; мелких пьес не много, но они все превосходны. "Гусар", "Будрыс и его сыновья", "Воевода" - мастерские переводы из Мицкевича. "Красавица", две пьесы _подражаний древним_ и "Элегия" ("Безумных лет угасшее веселье") принадлежат к лучшим произведениям Пушкина. Кроме того, в четвертой части ' напечатан "Разговор книгопродавца с поэтом", явившийся в первый раз в виде предисловия к первой главе "Евгения Онегина". Этот "Разговор" отзывается первою эпохою поэтической деятельности Пушкина и не совсем кстати попал в четвертую часть его сочинений.

  К позднейшим сочинениям Пушкина, которые бы должны были составить пятую часть его мелких стихотворений, принадлежат: "Туча", "Аквилон", "Пир Петра Великого", "Полководец" (одно из превосходнейших созданий Пушкина), "Покров,

  упитанный язвительною кровью" (из А. Шенье). В IX том изданных по смерти его сочинений вошли некоторые из старых, не попавших по недосмотру в первые тома, и некоторые из новых произведений, которых автор не хотел печатать, а некоторые и из действительно последних его произведений. Во всяком случае лучшие из них: _Памятник, Разлука, Не дай мне бог сойти с ума, Три ключа, Паж или пятнадцатилетний король, Подражание итальянскому, Подражание арабскому_ ("Отрок, милый отрок нежный"), _М. А. Г., Лицейская годовщина, К Гнедичу_ ("С Гомером долго ты беседовал один"), _Расставание, Романс, Ночью, во время бессонницы, Заклинание, Каприз, Подражания Данту, Отрывок, Последние цветы, Кто знает край, где небо блещет, Осень, Начало поэмы, Герой, Молитва, Опять на родине_, да еще пропущенные вовсе: _Нет, нет, не должен я; не смею, не могу_ и _Признание_ (Александре Ивановне О-й)...

  До какого состояния внутреннего просветления возвысился дух Пушкина в последнее время, могут служить фактом две маленькие пьески - "Элегия" и "Три ключа".

  

  

  Безумных лет угасшее веселье

  

  

  Мне тяжело, как смутное похмелье;

  

  

  Но, как вино, печаль минувших дней

  

  

  В моей душе чем старе, тем сильней.

  

  

  Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

  

  

  Грядущего волнуемое море.

  

  

  Но не хочу, о друга, умирать;

  

  

  Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,

  

  

  И, ведаю, мне будут наслажденья

  

  

  Меж горестей, забот и треволненья:

  

  

  Порой опять гармонией упьюсь,

  

  

  Над вымыслом слезами обольюсь,

  

  

  И, может быть, на мой закат печальной

  

  

  Блеснет любовь улыбкою прощальной.

  

  

  

  

  ---

  

   В степи мирской, печальной и безбрежной

  

   Таинственно пробились три ключа:

  

   Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,

  

   Кипит, бежит, сверкая и журча;