Давыдов Денис Васильевич - М. П. Алексеев. (В. Скотт и Д. Давыдов)

  

   Литературное наследство. Том 91.

   Русско-английские литературные связи (XVIII - первая половина XIX века)

   М., "Наука", 1982

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Прошло несколько лет. Популярность В. Скотта в России росла. Поэтические произведения его (хотя и далеко не полностью) приобретали еще большую известность среди русских читателей, преимущественно, впрочем, во французских переводах. Вслед за ними потянулись переводы романов. В. Скотта, в большом количестве помещавшиеся в журналах и выходившие отдельными изданиями; большинство их, впрочем, также сделано по французским переводам Дефоконпре⁴⁶. В Петербурге и Москве трудами различных переводчиков один за другим появлялись: "Кенильворт" (1823), "Маннеринг" (1824), "Легенда о Монтрозе" (1824), "Антикварий" (1825), "Эдинбургская темница" (1825), "Айвенго" (1826), "Веверлей" (1827), "Письма Павла" (1827), "Редгонтлет" (1828), "Сент-Ронанские воды" (1828), "Морской разбойник" (1829), "Вудсток" (1829) и др.⁴⁷ В стихотворной картинке "Сцена в книжной лавке", напечатанной в "Московском вестнике" 1827 г.⁴⁸, некий книгопродавец объясняет переводчику, предлагающему ему свои услуги:

  

  

  ...на Вальтер Скотта

   У нас пришла чудесная охота.

   Вот сколько написал! Он не писатель - черт.

  

  Возьми роман любой - Астролог, Кенильворт,

   Певриль дю Пик - заглавья очень странны,

  

  Да водь зато что за романы!

   Уж имя-то его одно берет!

  

   Попутно сначала 20-х годов растет у нас критическая литература о В. Скотте, на первых порах также переводная. Уже в переведенном с французского "Обозрении нынешнего состояния английской литературы", появившемся в "Вестнике Европы" 1818 г., несколько страниц посвящено В. Скотту; через несколько лет, в 1822 г., в том же журнале напечатана заимствованная с английского статья "О жизни и писаниях В. Скотта"; в 1825 г.- статья "О романах В. Скотта" в "Сыне Отечества" (с французского)⁴⁹. Характерно при этом, что у нас рано расшифровали инкогнито Великого Неизвестного (the Great Unknown), под которым у себя на родине, из уважения к его воле, слыл автор "Веверлея". Как и во Франции, у нас подлинное имя автора прославленных романов было у всех на устах задолго до того времени, как сам В. Скотт публично раскрыл свое инкогнито. А. И. Тургенев, будущий знакомец В. Скотта, в своем "Письме из Дрездена" в "Московский телеграф", помеченном 10 марта 1827 г., спешил сообщить об известии, вычитанном им в "Morning Chronicle": "Наконец Вальтер Скотт объявил себя автором своих сочинений"⁵⁰.

   Публичное признание В. Скотта дало возможность журналистам еще чаще, чем прежде, писать о его частной жизни, о его гостях и семейной обстановке, о его знаменитом замке в средневековом вкусе, Абботсфорде, и о собранных там замечательных коллекциях древностей⁵¹. Любопытно, что еще в 1823 г. в "The English Literary Journal of Moscow" ("Московском английском литературном журнале"), в "Биографическом очерке сэра В. Скотта", об Абботсфорде говорилось: "Двери его всегда открыты, и это гостеприимное жилище ежедневно наполняется образованными людьми всех наций, которые стремятся оказать уважение таланту человека, получившего вечную славу на своей родной земле"⁵². Вскоре в гостях у В. Скотта появились и русские туристы, заезжавшие к нему для того, чтобы лично засвидетельствовать ему свои читательские восторги и, кстати, повидать прославленный Абботсфорд.

   В. Скотт отличался большой общительностью и любил внимание к себе. Поэтому он с удовольствием принимал заезжих путешественников и отдавал много времени беседам с ними. Некоторые из его гостей даже удивлялись этому. А. И. Тургенев приехавший навестить В. Скотта в 1828 г. и проживший в Абботсфорде несколько дней, писал об этом брату Николаю Ивановичу: "Он <В. Скотт> любит посещения чужестранцев, хотя лондонские денди и надоедают ему своими незнакомыми визитами, всегда и весь день почти в обществе, и никто не знает, когда он имеет время писать и что пишет". Тургенев с восхищением прибавлял, что, по словам одного из приятелей В. Скотта, в его присутствии писателю часто "случалось сочинить несколько страниц романа", которые тут же прочитывались вслух и немедленно отправлялись в печать⁵³.

   Дневник В. Скотта подтверждает наблюдения Тургенева: первые страницы дневника (записи за ноябрь и декабрь 1825 г.) пестрят именами лиц, приезжавших к писателю, чтобы высказать ему свое восхищение; целые дни В. Скотта проходят в прогулках с незнакомыми людьми, имена которых он едва может запомнить или даже произнести; иные из этих гостей привозят В. Скотту фантастические рекомендации или являются к нему запросто, без всяких приглашений и соблюдения подобающего в этих случаях этикета, живут у него несколько дней, принимая светскую учтивость за вполне искреннее радушие хозяина. 23 ноября 1825 г. В. Скотт, бывший в это время в Эдинбурге, заносит в свой дневник следующий отзыв об иностранцах вообще: "Говоря об Абботсфорде - его начинает посещать слишком много разношерстных людей, особенно же иностранцев. Они мне не нравятся. Терпеть не могу дорогие жилеты и булавки на грязных сорочках. Не выношу нахалов, которые лезут с комплиментами к чужому человеку и в доме писателя рассуждают - по невоспитанности - о его произведениях. К тому же обычно очень скоро обнаруживается, что они знать не знают, о чем говорят, разве только . видели в опере "Деву озера"⁵⁴.

   Впрочем, нельзя отрицать, что поток человеческих лиц, проходивший перед его глазами, представлял для В. Скотта зрелище довольно занимательное и открывал возможности для самых разнообразных наблюдений.

   Русские паломничества в Абботсфорд начались в 20-х годах. В дневниковой записи 24 ноября 1825 г. отмечен приезд в Абботсфорд многих гостей, в том числе иностранцев; среди них "Граф Олоним (нет, Олонин!), сын президента русской Академии, гвардейский капитан. Он невзрачен и кажется хилым, но довольно здравомыслящ, прямодушен и образован"⁵⁵. Следует иметь в виду, что русских дворян (часто представителей знатных семейств), приезжавших в Англию в те годы, было принято величать графами, хотя? бы они и не носили этого титула. Посетитель, чье имя В. Скотт припоминал, был сын Алексея Николаевича Оленина, известного президента Петербургской Академии художеств, Алексей Александрович (1798-1854), некоторое время живший в Англии (графом он никогда не был)⁵⁶. Осенью 1825 г. Оленин пользовался гостеприимством Джона Прингля, владельца имений Хейнинг и Клифтон, расположенных недалеко от Абботсфорда, и приятеля В. Скотта. Видимо, это был не первый визит А. А. Оленина в Абботсфорд. Мы догадываемся об этом потому, что в Москве (в собрании И. С. Зильберштейна) сохранилась еще не бывшая в печати записка В. Скотта к А. А. Оленину от 5 октября 1825 г. В верхнем правом углу записаны место и дата ее получения: "The Haining 5 октября 1825 г." Вот ее текст:

   Sir Walter Scott offers his respectful compliments to Mr D'Olenine and requests the honour of his company to dinner at Abbotsford at six o'clock on Friday or on Saturday evening whichever Mr D'Olenine shall think most convenient.

  

   Abbotsford 5

   October

  

   <Перевод:>

   Сэр Вальтер Скотт свидетельствует свое почтение м-ру Д'Оленину и просит оказать ему честь своим присутствием на обеде в Абботсфорде в 6 часов вечера в пятницу или субботу по его усмотрению.

  

   Абботсфорд

   5 октября

  

   Одновременно с этой запиской было послано письмо (на таком же точно листке бумаги) и к Джону Принглю, радушно принимавшему у себя в гостях молодого Оленина:

   My dear Sir, I send the novel I mentioned which is curious as being laid in your grandfather's family as I believe and your own house at Clifton.

   I would be greatly obliged if you bring Mr Olenine in case he will do me the honor to dine here on Friday or Saturday at six o'clock. You will met the Vice-Chancellor Lord Gifford and his lady.

   Lady Scott and I will be extremely happy if Mr Robert Pringle can also oblige us without deserting your military friends or if they would also do us the same honor.

  

   Abbotsford.

   Wednesday.

  

   <Перевод:>

   Дорогой сэр, посылаю роман, о котором я говорил; он любопытен тем, что действие происходит, как мне кажется, в семье вашего деда и в Клифтоне, в вашем собственном доме.

   Я буду чрезвычайно обязан вам, если вы привезете с собой м-ра Оленина, буде он пожелает сделать мне честь отобедать у меня в пятницу или в субботу в шесть часов. Вы встретите у меня вице-канцлера лорда Гиффорда с супругой.

   Мы с лэди Скотт будем счастливы, если и м-р Роберт Прингль сможет оказать нам эту честь, не покидая на произвол судьбы ваших приятелей-военных, или если они также согласятся приехать к нам.

   Остаюсь, дорогой сэр, искренне ваш Вальтер Скотт Абботсфорд. Среда <5.Х.1825>⁵⁷

   Прощаясь с А. А. Олениным, В. Скотт подарил ему на память свой литографированный портрет и букетик: веточку кипариса и другие растения из своего сада. Этот портрет долго хранился в качестве реликвии в семье Олениных⁵⁸.

   К сожалению, мы больше ничего не знаем об этой встрече. В частности, До нас не дошло никаких известий о ней от самого Оленина; это произошло, быть может, потому, что он имел достаточные основания уничтожить свои бумаги и записи 1825 г., к которому относятся его посещения Абботсфорда. Штабс-капитан гвардейского генерального штаба А. А. Оленин принадлежал к либеральным кругам русского столичного офицерства и до 1821 г. являлся членом Союза благоденствия⁵⁹. Д. Н. Свербеев, оставивший довольно подробную характеристику А. А. Оленина во время совместного пребывания с ним за границей весною 1826 г., довольно прозрачно свидетельствует об его опасениях, хотя и не упоминает о причинах тревоги - восстании декабристов и расправе Следственной комиссии над его организаторами. "Оленин же,- рассказывает Свербеев,- спешил в Россию по настоятельному требованию его отца, бывшего когда-то государственным секретарем, и, несмотря на весь свой ум и находчивость, путался в своих ответах на мои вопросы, зачем он так спешит домой..." Дело объяснилось только тогда, когда, находясь уже неподалеку от Праги, А. А. Оленин получил "давно ожидаемое письмо из Петербурга от своих родителей и, развернув его, преобразился от восхищения: ему прислали продолжение отпуска". "В порыве восторга,- свидетельствует Свербеев,- он проговорился мне, что ожидая над собой следствия и суда, но тотчас же очнулся и убедительно просил более об этом его не расспрашивать"⁶⁰.

   В цитированной выше записи дневника от 24 ноября 1825 г. В. Скотт наряду с "графом" Олениным называет еще одного русского гостя - "молодого графа Давыдова", "племянника знаменитых Орловых", с его учителей: м-ром Кольером (Colyar). В. Скотт прибавляет, что, несмотря на его молодость: "Count Davidoff" кажется ему юношей смышленым, даровитым и здравомыслящим и что он опасается даже, как бы не оправдалось на нем известное изречение Шекспира из "Ричарда III" (акт III, сц. 1) о ранней смерти тех,. кому много дано: "So wise, so young, they say, never live long {Столь мудрые в столь юном возрасте недолго, говорят, живут (англ.).}"⁶¹. Этот юноша, также в ту пору не бывший еще графом, мало походил на Оленина не только по своему облику и возрасту; хотя гвардейский штабс-капитан и студент принадлежали к дворянским семьям из высшего круга, но едва ли они имели общие интересы; да и будущие их судьбы сложились совсем несходно.

   Владимир Петрович Давыдов (1809-1882), которого В. Скотт имеет здесь в виду, был сыном Петра Львовича Давыдова от брака его с одной из дочерей графа Владимира Григорьевича Орлова (1743-1831), вельможи екатерининских времен и директора петербургской Академии наук. В год знакомства своего с В. Скоттом он действительно был еще очень молод - ему только что исполнилось шестнадцать лет; под надзором гувернера-англичанина Кольера он был отправлен в Великобританию для определения в Эдинбургский университет. По его собственным словам, он "радовался выбору Эдинбурга не столько для изучения философии, сколько тому, что в этом городе жил тогда Вальтер Скотт, в котором все начинали подозревать The Great Unknown {Великого неизвестного (англ).} - автора Веверлея, Роб-Роя, Ивангое и стольких других романов, известных всему свету".

   О том, как состоялось знакомство молодого Давыдова с В. Скоттом, мы знаем из воспоминаний самого Давыдова. "Шотландия,- пишет он,- издавна славилась гостеприимством, чертой, присущей всем жителям нагорных стран. В описанное время русских принимали особенно благосклонно. Давыдов <он пишет о себе в третьем лице.- М. А.> и его наставник были приняты весьма ласково и вскоре получили случай познакомиться с Вальтером Скоттом. Они отправились с рекомендательным письмом в Абботсфорд, замок в смешанно-готическом стиле, воздвигнутый поэтом на берегу быстрой, прославленной в истории и в стихах реки - Твида. Напудренный лакей объявил посетителям, что хозяин уехал с своим гостем, ирландским поэтом Томасом Муром, к развалинам аббатства Мелроз, но вернется часа через два. Пришлось дожидаться поэта в высоких сенях - hall, обставленных до потолка оружием разных эпох и тускло освещенных сквозь оконные стекла, на которых были расписаны гербы. В. Скотт приехал незадолго пред обеденным часом и принял своих гостей С большою учтивостью, которая скоро приняла вид самого дружеского расположения. Он радовался, что гости его приехали в такую счастливую минуту и что они познакомятся с знаменитым поэтом Муром. Приезжие не могли или не сумели высказать того, что приехали вовсе не затем, чтобы видеть Мура, а желали засвидетельствовать почтение самому хозяину, лицу гораздо интереснейшему для них. За обедом В. Скотт старался предоставить ирландскому поэту случай вести разговор, а сей последний говорил охотно о самом себе в своих стихах⁶². Зашла речь и о недавнем приезде в Абботсфорд г-жи Куц (Coutts), бывшей актрисы, а впоследствии герцогини St. Albans. Поэт рассказывал, как она вошла в гостиную Абботсфорда, декламируя стихи Вальтера Скотта о любви к отечеству:

  

  

   "Нужно вам заметить, мистер Дэвидов,- сказал сир Вальтер Скотт,- это вовсе не в моем вкусе; я привык спокойно курить мою сигарку после обеда и не люблю, чтобы меня выставляли на сцену" (здесь кстати сказать, что поэт прибегал к сигарке как к успокоительному средству удерживать воображение и не давать ему волю действовать, по его словам, "подобно паровой машине, от которой отнято внезапно дело")".

   Далее Давыдов рассказывает, что приезжим из России "предложено было много вопросов о московском пожаре 1812 г.: от чьих рук запылала древняя столица? Если не от французских, отчего русские не признают за собою Действия, которое столько же для них славно, сколько оно было бы позорно со стороны неприятеля?"... "Поэт выражал такое удивление высокой роли России в 1812 г., что, когда пришлось вставать из-за стола и перейти к дамам в гостиную, русский студент был вне себя от чувства гордости и восторга"⁶³. В Дневнике В. Скотта отмечено несколько последующих визитов Давыдова и Кольера; одна из этих записей гласит: "Мы обедали дома. М-р Давыдов с его учителем приняли приглашение пообедать вместе с нами"⁶⁴. Сохранилась и карточка с приглашением на обед в эдинбургском доме писателя:

   Sir Walter and Lady Scott request the honour of Mr Davidoif s company at dinner on Saturday the 10-th Dec-r at 6 o'clock

  

   39 North Castle street.

  

   <Перевод:>

   Сэр Вальтер и лэди Скотт просят м-ра Давыдова оказать им честь быть в числе их гостей на обеде в субботу 10 декабря в шесть часов.

   Север, Замковая ул., 39.

  

   Полгода спустя, летом 1826 г., Давыдов имел с В. Скоттом специальную беседу о восстании на Сенатской площади 14 декабря⁶⁵.

   Кстати сказать, с будущим Николаем I (тогда еще великим князем), когда тот в 1816 г. четыре месяца провел в Англии и, между прочим, навестил шотландскую столицу, В. Скотт познакомился лично. Это было 16 декабря 1816 г. Писателя представил великому князю Николаю эдинбургский лорд-мэр В. Арбатнот. На торжественном приеме у мэра была исполнена специально сочиненная для этого случая В. Скоттом на мелодию арии Гайдна торжественная ода, в которой высокий русский гость прославлялся как освободитель Европы от "тирана" Наполеона; здесь же В. Скотт свидетельствовал, что отныне Англия и Россия связаны между собой "взаимными интересами, надеждами и опасностями"; стихи были напечатаны в современных газетах и входят в собрание поэтических произведений В. Скотта⁶⁶.

   Но стихи оставались стихами, а в интимном письме к своему другу герцогу Боклю (Duke of Buccleueb.) от 14 декабря 1816 г. В. Скотт все же отзывается о будущем русском царе с легкой иронией. Время тогда было в Англии тревожное - начиналось широкое политическое движение за избирательную реформу: в ноябре 1816 г. группа Артура Тислвуда (впоследствии казненного по другому делу) пыталась с помощью солдат и с оружием в руках поднять в Миддлсексе восстание против правительства. "Мы здесь спокойны,- пишет В. Скотт из Эдинбурга в указанном письме,- за исключением великого князя Николая",- и прибавляет, что ему не нравится это "дрянное имя" (a shabby sort of name), напоминающее известную шотландскую песенку об ославленном досужими кумушками герое:

  

   Alas! O'Nick, O'Nick, alas!

   Right did they gossip, etc. {*}⁶⁷

   {* Увы! О'Ник, увы!

   Справедлива была сплетня...}

  

   К сожалению, мы не знаем с достаточной точностью впечатления, которое произвело на В. Скотта восстание декабристов в Петербурге. В своем дневнике он ограничился лишь краткой записью (5 июля 1826 г.): "Молодой Давыдов, рассуждая о причинах недавних беспорядков в России, приписывает их глубоко укоренившемуся якобинскому заговору, целью которого было ниспровержение правительства и империи и установление власти консулата"⁶⁸. Своей оценки движению В. Скотт не дает. О событиях 14 декабря он слышал не только от В. Давыдова: английские газеты уделили восстанию довольно значительное внимание. Н. И. Тургенев именно в Эдинбурге в 1826 г. узнал, что привлечен к следственному делу, а Николай I, добиваясь выдачи Н. И. Тургенева английским правительством, не без основания утверждал, что последний является "гостем и излюбленным соучастником в делах" английских либеральных деятелей - лорда Голланда, Брума и Макинтоша - и "что он пользуется симпатией и защитой этих господ в качестве страдающего русского патриота"⁶⁹. В английском общественном мнении 1826 г. зрели симпатии к декабристам, и во всяком случае в Англии очень интересовались следствием по этому делу, судом и приговором Николая I⁷⁰.

   Впрочем, В. Скотт едва ли был в числе британцев, сочувствовавших декабристам, и, вероятно, охотно соглашался с записанным в его дневнике мнением молодого Давыдова, близко стоявшего к официальным кругам русского посольства в Лондоне. Политический консерватизм и застарелая "торийская позиция" В. Скотта подчеркивались не раз. Гейне никогда не мог простить ему "Истории Наполеона" (1827), книги, полной ненависти к французской буржуазной революции 1789 г. и ко всему, ею порожденному. Первые полтора десятилетия XIX в. русской истории интересовали В. Скотта сильнее, чем текущая русская политическая современность. Знакомство с Давыдовым не только оживляло для В. Скотта его давние русские встречи 1814 г., но и прямо могло пригодиться ему при работе над тем томом "Истории Наполеона", в котором шла речь о русском походе Бонапарта. Свидетельство Давыдова это вполне подтверждает: "Чтобы удовлетворить часто выраженное поэтом желание иметь какой-нибудь отзыв, собственно русский, насчет виновников сожжения Москвы в 1812 г.", как пишет В. Давыдов, он выписал для В. Скотта из России и передал ему специальные материалы, которые действительно использованы были в "Истории Наполеона"⁷¹. Тот же интерес В. Скотта к событиям войны 1812 г. привел и к его заочному знакомству и обмену письмами с видным деятелем Отечественной войны, поэтом и партизаном Денисом Давыдовым.

   Посредником в этой переписке был тот же В. П. Давыдов, приходившийся Д. В. Давыдову двоюродным племянником (отец Владимира Петровича Петр Львович был двоюродным братом Дениса Давыдова). История этого "заочного знакомства" была рассказана самим Д. В. Давыдовым в письме к Пушкину, известном нам, к сожалению, лишь в отрывке без начала, к тому же в черновике; оно, вероятно, являлось ответом на вопрос Пушкина по этому поводу. Приводим его (в прямых скобках вычеркнутые слова):

   "Мне писал племянник мой, Владимир Петрович Давыдов, который учится в Эдинбурге, что он часто видится с Валтером Скоттом и часто бывает у него в деревне. Что Валтер Скотт долго его обо мне расспрашивал и показывал ему портрет мой, находящийся у него в кабинете. Это весьма польстило' моему самолюбию, и я написал Валтеру Скотту благодарное письмо, на которое [в ответ он прислал виденное тобою его письмо] немедленно он отвечал. Сверх того, он - спустя несколько времени [он] прислал мне свой портрет с надписью [его руки]: Валтер Скотт, Денису Давыдову. Теперь я ему [пишу и на днях посылаю] пишу благодарное письмо за портрет, а между тем, узнав, что он составляет себе кабинет разного оружия, [я] на днях посылаю ему курстанской дротик, черкесской лук и стрелы и кинжал. Вот вся история моего знакомства с Валтер Скоттом"⁷².

   Дневник В. Скотта позволяет более отчетливо разобраться в истории этой переписки русского поэта и шотландского романиста и более точно фиксирует некоторые даты, между прочим небезынтересные и для определения того, когда приведенное выше письмо Д. Давыдова послано Пушкину,- черновик его не имеет даты.

   У В. Скотта действительно находился гравированный портрет Дениса Давыдова из серии портретов русских деятелей 1812 г., которая была выпущена художником Дайтоном, вероятно, вместе с его же портретами Александра I и Платова. На гравюре Дайтона Денис Давыдов изображен как могучий воин, с черной кудрявой бородой и шапкой таких же волос, в меховой шкуре, накинутой на плечи и застегнутой пряжкой у ворота, с шарфом вместо пояса и шашкой в руке. Подпись под гравюрой: "Денис Давыдов. Черный капитан" - объясняет нам, почему В. Скотт обычно так именовал Давыдова. Этот портрет В. Скотт и показывал его племяннику, расспрашивая о знаменитом дяде. Что в своих беседах В. Скотт с В. Давыдовым, вероятно, не раз возвращались к личности "Черного капитана", видно из указаний самого Владимира Петровича. В одном из неопубликованных писем к отцу из Эдинбурга он сообщал: "Несколько дней, как мы вернулись из Абботсфорда, где очень приятно провели пять дней. Сир Вальтер Скотт, который нас туда доставил и привез обратно, оказывал нам всевозможные почести, мы пили шампанское за здоровье дядюшки Дениса"⁷³.

   Первое письмо Д. Давыдова к В. Скотту помечено: "Москва, 10 марта (22 по н. ст.) 1826 г." Подлинник его хранится в личном архиве В. Скотта. Так как в этом архиве находится еще несколько писем к нему от русских корреспондентов, в том числе и от Давыдовых, необходимо хотя бы вкратце остановиться на истории этого любопытного собрания; сведения о нем лишь недавно проникли в печать, а публикация его материалов полностью еще не закончена.

   Судьба эпистолярного наследия В. Скотта может до известной степени объяснить, почему вся история его переписки с русскими людьми нам известна еще так плохо. Письма самого В. Скотта к разным лицам (за исключением тех, которые полностью или в выдержках напечатаны были его зятем Локартом в его известной биографии - "Memoirs of the Life of Sir Walter Scott". 7 vols, 1837-1839,- постепенно пополнявшейся последующими публикациями) до последнего времени известны были в печати далеко не во всей своей сохранившейся части; лишь предпринятое в год столетия со дня смерти В. Скотта (1932) и законченное пятилетие спустя двенадцатитомное издание его писем под редакцией профессора Герберта Грирсона⁷⁴ явилось, в сущности, их первым научным изданием и наиболее полным из существующих. Однако задача, поставленная себе проф. Грирсоном и его сотрудниками,- собрать письма В. Скотта, рассеянные по всему миру, в одном комментированном издании - оказалась все же непосильной и невыполнимой; в нем, в частности, остались вовсе не использованными не только русские архивы, где, как увидим, находится много автографов писем В. Скотта, но даже их печатные воспроизведения; ряд писем В. Скотта, сохранившихся в архивах и библиотеках СССР, впервые публикуется в настоящей работе. Что же касается писем, адресованных В. Скотту, то до последнего времени они в еще меньшей степени известны его исследователям. К письмам, полученным им из разных мест и в большом числе, В. Скотт относился весьма бережно и любовно. Он сохранял их и переплетал. До 1921 г. все собрание, заключавшее в себе около 6000 писем, переплетенных в 23 тома, хранилось у потомков В. Скотта и было почти недоступным для интересующихся. В 1921 г. оно поступило на аукцион. Счастливым обладателем всех 23 томов, т. е. всего собрания в целом, сказался известный английский писатель Хью Уолпол (Hugh Walpole, 1884-1940), который приобрел их на аукционе за сравнительно скромную сумму.

   Уолпол, видный английский беллетрист, один из представителей "психологического реализма", близкий по манере своего письма к Голсуорси, А. Беннету, Дж. Конраду, между прочим, интересен для нас также и благодаря тому, что в его творчестве начиная с 1914 г. отчетливо звучала "русская тема" и все заметнее становились русские литературные воздействия⁷⁵. Он с ранних лет был восторженным поклонником В. Скотта. Приобретение драгоценной коллекции писем, адресованных столь любимому им писателю, он считал своей большой удачей. Действительно, попав на аукцион, шесть тысяч писем, в большей своей части не изданных, легко могли распылиться, рассеяться по частным собраниям и библиотекам всех частей света; предложения перепродажи отдельных документов этого собрания делались Уолполу вскоре после его покупки; однако он оставил у себя все 23 тома в неразрозненном виде и завещал их Шотландской национальной библиотеке в Эдинбурге, куда они и поступили после его смерти в 1940 г. и хранятся в настоящее время (так называемый "Walpole Bequest").

   Изучение этого собрания уже началось: некоторые наиболее интересные письма целиком или в извлечениях напечатаны были Уильфридом Партингтоном в двух книгах, вышедших к столетию со дня смерти В. Скотта с предисловием Хью Уолнола: "Личные письма к сэру Вальтеру Скотту. Избранные письма из Абботсфордских рукописей" (1930) и "Почтовая сумка сэра Вальтера Скотта. Новые рассказы и данные, заимствованные из неопубликованных писем к нему" (1932)⁷⁶. Русские знакомые не фигурируют в этих публикациях, однако ко второй из указанных книг Партингтон приложил чрезвычайно ценный перечень корреспондентов, письма которых к В. Скотту встречаются в двадцати трех томах собрания. Из упомянутого перечня явствует, что среди них было и несколько русских: прежде всего Денис Давыдов и Владимир Петрович Давыдов.

   Письма Д. Давыдова написаны по-французски; еще до войны (во время которой архив В. Скотта вместе с другими рукописями Шотландской национальной библиотеки был эвакуирован из Эдинбурга) копии с них, а также с ряда других писем того же собрания были сняты В. М. Паркером (W. М. Parker), готовившим специальную работу о корреспондентах В. Скотта; при этом некоторые места в письмах остались им не разобранными; впоследствии они были напечатаны снова.

   Письмо Дениса Давыдова - то самое, о котором он сообщил Пушкину, печатается здесь по фотокопии, любезно предоставленной Шотландской национальной библиотекой:

   Monsieur!

   Je viens de lire la lettre de mon neveu Vladimir Davidoff a son pere dans laquelle il lui annonce l'honneur d'avoir ete accueilli par vous avec tant de bien-veillance, et la conversation qu'ileut avec vous au sujet de moi. Je vous avoue, Monsieur, que durant toute ma carriere militaire, durant ma vie entiere, rien de plus flatteur n'a retentitdans mon ame! Etre l'objet de l'interet du premier genie de ce siecle, de celui dont je suis le plus ardent,le plus passionne des admira-teurs, est un honneur, je dirai meme un bonheur, auquel je n'ai jamais ose pretendre, assure que j'etois que des courses aventureuses de partisan, quel-ques succes de guerre et enfin quelques coups de sabre donnes et recus, n'eto-ient que trop payes par la confiance de mes camarades et le choix que fesoient que moi mes chefs pour des entreprises perilleuses. Vous venez de mettre le comble a toutes ces recompenses, Monsieur, et c'est avec le plus vif sentiment de reconnoissance que je vous en remercie.

   Veuillez croire un soldat qui sait mieux sentir que s'exprimer, que si jamais il a besoin de stimulant il n'aura qu'a relire ces lignes magiques- lig-nes qu'ilacopie et qu'il conserve soigneusement pres des lettres dontl'ahonore le Marechal Koutousoff pendant la desastreuse et glorieuse campagne de 1812.

   Daignez agreer l'assurance de la reconnoissance la plus prononcee et des sentiments de respect et d'enthousiasme, Monsieur, de votre tres humble et tres obeissant serviteur

   Moscou, ce 10 Mars 1826.

  

   <Перевод:>

   Милостивый государь!

   Я только что прочел письмо моего племянника Владимира Давыдова к его отцу, где он сообщает о чести, которую Вы оказали ему, приняв его столь любезно, и о разговоре, который был у него с Вами обо мне. Клянусь Вам, милостивый государь, что за все мое военное поприще, за всю мою жизнь ничего более лестного не отозвалось в моей душе! Быть предметом внимания для первого гения своего времени, чьим самым пламенным, самым страстным поклонником я являюсь, это честь, это, смею сказать, счастье, на которое я никогда не дерзнул бы надеяться, убежденный, что более чем достаточным воздаянием за опасности партизанских походов, кое-какие военные удачи, да сабельные удары, которые мне доводилось наносить и получать, было доверие моих товарищей и предпочтение, которое оказывали мне мои начальники, избирая меня для опасных предприятий. Вы же вознаградили меня несравненно выше, и я благодарю вас, милостивый государь, с чувством живейшей признательности.

   Поверьте солдату, который лучше умеет чувствовать, чем выражать свои чувства, что если ему потребуется когда-нибудь поощрение, то довольно будет перечитать эти волшебные строки - строки, которые он выписал себе и бережно хранит вместе с письмами, коих удостоил его фельдмаршал Кутузов в бедственную и славную кампанию 1812 года.

   Прошу Вас принять уверение в самой искренней признательности и в чувствах уважения и восхищения вашего, милостивый государь, нижайшего и покорнейшего слуги

   Москва, 10 марта 1826 г.

  

   В дневнике В. Скотта 14 апреля 1826 г. отмечено: "Получил письмо от знаменитого Дениса Давыдова, Черного капитана, так отличившегося умелыми партизанскими действиями во время отступления французской армии от Москвы.- Если бы мне только удалось выманить у него несколько анекдотов, славная была бы добыча"⁷⁸.

   Ответное письмо В. Скотта давно известно в печати. Со многими явными ошибками и в неточном переводе оно было опубликовано в первый раз в 1860 г. в четвертом издании сочинений Д. В. Давыдова, "исправленном и дополненном по рукописям автора", и впоследствии механически перепечатывалось отсюда как в русских, так в последнее время и в английских изданиях⁷⁹. Подлинник этого письма долгое время хранился в родовом приволжском имении Давыдовых, возле села Благодатного, Хвалынского уезда, Саратовской губ.⁸⁰, затем след его был потерян. В настоящее время оно отыскалось и находится в Отделе рукописей ГБЛ. В письме не указан год, но на основании записи "Дневника" В. Скотта и всех вышеприведенных данных мы датируем его 1826, а не 1827 годом, под каким оно значится в указанных "Сочинениях" Давыдова 1860 г. и почти во всех остальных его перепечатках и цитациях⁸¹.

   Приводим это письмо по подлиннику:

   Sir,

   It is no small honour for a retired individual like myself to be distinguished in such flattering terms by a person so much admired for the patriotic gallantry with which he served his country in her hour of extreme need and whose name will be read for ages in the proudest though most melancholy page of Russian history. You can hardly conceive how many hearts, and none with warmer devotion than his who now writes to you, were turned towards <you> in your bivouac of snow with hope and anxiety which nothing but that critical period could have inspired or with what a burst of enthusiasm your final course of victory was hailed in this country.

   Your extreme kindness prepares me to expect pardon for a request which I am about to make and the complying with which I will hold an unspeakable favour. I am extremely desirous to know a little in detail the character of the partizan war conducted with so much adventure, spirit and indefatigable activity in the campaign of Moscow. I know that I would be most unreasonable in asking anything of this sort which could occupy your time or occasion you trouble, but a few sketches or anecdotes, however slight, from the hand of the Black Captain would be esteemed by me an inestimable favour.

   My young friend Mr Wladimir Davidow has been unwell during this spring which circumstance joined to illness in my own family has prevented my seeing so much of him as I should have proposed, had Lady Scott's health permitted us to receive our friends in the usual way. He is a young gentleman of a most amiable temper and much accomplishment and I am happy in having made his acquaintance and that of his friend.

   It is very true I have been able to procure a drawing of Captain Davidow which hangs above one of the things I hold most precious, namely a good broadsword which was handed down to me by my ancestors, and which in its day was not bloodless, though we have been a peaceful race for three generations. The military spirit has revived in my son who is a captain of Hussars and reckoned a smart officer.

   I am with much respect, Sir, Your honoured and obliged humble servant Walter Scott

   Abbotsford, 17 April.

   <На обороте:>

   General Denis Davidow

  

   <Перевод:>

   Милостивый государь,

   Для человека вроде меня, живущего на покое, немалая честь быть отличенным в столь лестных выражениях лицом, вызвавшим такое восхищение патриотической отвагой, с которой он служил отечеству в час его крайней нужды, и чье имя будет много веков читаться на самой гордой, хотя и самой печальной странице русской истории. Вы едва ли можете представить себе, сколько сердец, и среди них ни одно с более горячей преданностью, чем сердце пишущего вам это, обращено было к вам на вашем снежном бивуаке-с надеждой и тревогой, какие могла внушать лишь та критическая пора, или с каким взрывом восторга приветствовали у нас в стране победное завершение ваших походов.

   Ваша чрезвычайная любезность позволяет мне ожидать прощения за просьбу, которую я хочу высказать, исполнение которой буду считать несказанным одолжением. Мне в высшей степени желательно ознакомиться несколько подробнее с характером партизанской войны, которая велась с такой энергией и предприимчивостью и так неутомимо в московскую кампанию. Я понимаю, насколько неблагоразумно было бы просить вас о таких сообщениях, которые потребовали бы хлопот и затраты времени, но счел бы неоценимой для себя услугой получение из рук Черного капитана хотя бы нескольких набросков или анекдотов, пусть даже незначительных.

   Мой молодой друг м-р Владимир Давыдов был нездоров этой весной; это обстоятельство, а также болезнь в моем семействе препятствовали мне видеть его столь часто, как я намеревался, если бы здоровье леди Скотт позволяло нам принимать у себя наших друзей, как обычно. Он молодой человек самого любезного нрава и с большими достоинствами, и я счастлив знакомству с ним и с его другом.

   Действительно, мне удалось достать изображение капитана Давыдова, которое висит над одним из предметов, самых драгоценных для меня, а именно над добрым мечом, который достался мне от предков и который в свое время не раз бывал в деле, хотя три последних поколения нашего рода были люди мирные. Воинственный дух возродился в моем сыне, который служит капитаном в гусарах и считается бравым офицером.

   Остаюсь, милостивый государь, с глубоким почтением, много польщенный и обязанный Вам, ваш покорный слуга

   Абботсфорд, 17 апреля <1826>

   <На обороте:>

  

   Это письмо и есть то самое, которое Давыдов показывал Пушкину. Добавим, что упоминаемый здесь друг молодого Владимира Петровича Давыдова - его гувернер Кольер (Colyar). Сын В. Скотта, о котором идет речь в последних строках письма, также носил имя Вальтер. Это был действительно "бравый офицер", умерший в Индии, где он служил в 40-х годах в Британской армии.

   Для истории этого первого обмена письмами между В. Скоттом и Д. Давыдовым очень существенны также и два других еще не бывших в печати письма: Д. В. Давыдова к В. П. Давыдову и В. П. Давыдова к В. Скотту. Они кое в чем подтверждают, но кое в чем и опровергают признания Дениса Васильевича в его письме к Пушкину. Рассказывая Пушкину о том, как завязалось его письменное знакомство с В. Скоттом, Давыдов умолчал о некоторых характерных подробностях и преуменьшил свое участие в поддержании этой переписки, очевидно сильно польстившей его самолюбию. В частности, выясняется, что и портрет В. Скотта послан был Давыдову по инициативе последнего и что сильно желавший его иметь Давыдов подсказал даже текст дарственной надписи на нем. Вот что писал Д. Давыдов:

  

   Я читал письмо твое к брату Петру Львовичу, в котором ты описываешь разговор твой обо мне с сир Валтером Скоттом. Признаюсь тебе, любезный друг, что с рождения моего ничего так не потрясло моего самолюбия! Я был вне себя от восторга!

   Посылаю тебе письмо, которое я пишу к нему, оно бог знает как написано, но он простит расстройству ума моего, ибо он этому причиною.

   Если можешь сделать, чтобы он мне написал хоть две строчки и прислал бы свой портрет с надписью своей руки: "Sir Walter Scott au partisan Denis Davidoff",- то я был бы наисчастливейший человек, и эти строки и этот портрет перешли бы в мое потомство как святые вещи. Пожаласта попроси его,- я этого сам не смел сделать.

   Слышу, любезный друг, о твоих успехах и радуюсь душевно, дай бог в добрый час, авось ли хоть один Давыдов будет человеком - мы все такая дрянь, только что коптим небо, как говорит пословица.

   Скажи пожаласта мое почтение г-ну Коллеру и верь искренной и родственной дружбе

   26 февраля/10 марта. Москва⁸².

  

   Эти просьбы дядюшки В. П. Давыдов выполнил с буквальной точностью, о чем дает представление его собственное письмо к В. Скотту, сохранившееся в упомянутом выше эпистолярном архиве писателя. Однако из него видно также, что обе просьбы дядюшки его несколько затруднили, в особенности просьба прислать портрет с надписью; он не только принес за них свои извинения, но даже поспешил раздобыть портрет В. Скотта, чтобы не затруднять этим писателя; последнему оставалось, таким образом, лишь начертать просимые слова. В. Скотт не мог, однако, отказать и в первой просьбе: он написал письмо "Черному капитану", которое было лестным и само по себе и доставлено было ему с почтительными комментариями.

   Письмо В. П. Давыдова было написано по-английски:

  

   Dear Sir,

   Having this day received from Russia a letter addressed to you I take the liberty of inclosing it, and of informing you of what gave rise to it and how it was-sent to me. The author of it is my uncle General Denis Davidoff, the black captain. Having learnt from my letter to my father the honour, which you did him by keeping his portrait in your room, and your general approbation of his conduct, he was so gratified and, I may say, enraptured with the honor that he could not refrain from expressing to you his satisfaction. He writes to me in the warmest expressions of enthusiasm, and he is not without fear lest his feelings on this occasion may have made his letter to you utterly unintelligible. He flatters himself with the hope that you will honor him with two lines at least of your own writing. And though he has not taken the liberty of asking from you either this favor or that of sending your portrait to him, he expresses to me the ardent desire, which he feels of having such monuments of you in his possession and of transmitting them as "sacred relics" to his posterity. Should you be pleased to grant the latter of these requests, I shall with your permission send to you your portrait, under which my uncle will read with the greatest satisfaction "Sir Walter Scott au partisan Denis Davidoff". I feel c