Философов Дмитрий Владимирович - (О творчестве Горького)

{См. статью его "Кончился ли Горький?" в сборнике "Книги и люди". СПб., 1908.}. Очевидно, г. Горнфельд придал ей известное значение, иначе он не стал бы утомлять ее разбором внимание читателей. Это дает мне право ответить уважаемому критику, тем более, что ни в какую личную полемику я вдаваться не буду, а постараюсь говорить по существу.

   Почти со всеми замечаниями г. Горнфельда я согласен. Я сознаюсь, что заглавие статьи - "Конец Горького" - не совсем удачно.

   Я готов также признать, что не вся русская критика лежала у ног Горького. Особенно охотно признаю, что "критика покойного "Нового пути" относилась к Горькому без пагубных эксцессов". Признаться в этом мне тем легче, что именно в "Новом пути" (окт. 1904 г.) помещена моя статья о Горьком {См. выше статью "Завтрашнее мещанство".}, где уже проводится та самая мысль, дальнейшему развитию которой я посвятил свою последнюю статью в "Русской мысли".

   Но, признавая замечания г. Горнфельда, касающиеся меня лично и внешности моей статьи правильными, я должен заметить однако, что кроме автора и формы статьи, существует ее содержание. О нем мне хотелось бы поговорить, тем более, что по существу г. Горнфельд меня ни в чем не опроверг.

  

  

   Я утверждаю следующее: 1) сущность дарования Горького - бессознательный анархизм. "Босяк" - тип не только социальный, но и общечеловеческий тип бессознательного анархиста; 2) анархизм босяка Горького соединяется чисто внешним образом с социализмом; 3) полусознательное, механическое соединение двух непримиримых идей - материалистического социализма и иррационального анархизма - пагубно повлияло на творчество Горького, и 4) "Философия" Горького - общераспространенный, дешевый материализм, лженаучный позитивизм - философия оппортунизма (sic!), унаследованная от вымирающей буржуазии и находящаяся в резком противоречии с психологией пролетариата.

   Говоря о Горьком, я брал его творчество как яркое выражение коренного противоречия, заложенного в тех революционных силах, которые выступают под знаменем социал-демократии.

   В социалистической литературе с утомительным однообразием повторяется мнение, что идеализм - детище буржуазии. Это ходячее мнение просто неверно. Идеализм, новое религиозное сознание - удел внеклассовых личностей. Для буржуазии же, как для класса, типичен именно тот, претендующий на целостность миросозерцания квазинаучный позитивизм, тот, вытекающий из него практический материализм, который теперь по какому-то недоразумению навязывается рабочим массам. Современная Франция, та "престарелая кокотка", которая вызвала справедливый гнев Горького, покоится как раз на философии, которую защищает Горький. Пролетариат только еще пробуждается, и он бессознательно берет на веру эту, как дурную болезнь унаследованную от буржуазии, философию, но она так же не соответствует его органической сущности, как и старый клерикализм, с его авторитетом и учением о преклонении "властям предержащим". На святой лик пролетариата надели тупую, самодовольную маску буржуа. На примере Горького легче всего проследить, как самый драгоценный материал, - живая, бунтующая, жаждущая бытия личность, попадая в переделку квази-научного материализма, хиреет, умаляется, становится плоской, безличной. Иначе и быть не может, потому что революционный пафос в корне своем идеалистичен, я бы даже сказал, религиозен. Он весь трагичен и чужд оппортунизма, присущего именно материализму и его детищу - самодовольной буржуазии.

   В современной Европе происходит знаменательное явление: разлад между рабочим классом и социалистической партией. В особенно резких формах этот разлад чувствуется во Франции. Идейному господству партии приходит конец. Непримиримый идеалистичный пафос лучших представителей пролетариата, не вяжется с оппортунизмом, которым пропитана современная с<оциал>-д<емократическая> партия на Западе. Последовательный материализм по существу своему не может быть непримиримым. Он идейный враг всякого абсолюта, всякого далекого идеала, который прежде всего не научен и утопичен. Литтрэ¹ сказал, что "действительность есть остров, окруженный бушующим океаном неизвестности, для исследования которого у нас нет ни лодки, ни паруса... " На этом утверждении осторожного позитивиста покоится вся психология современной торжествующей буржуазии. Но она примирилась с жизнью на своем маленьком островке, и занялась разведением капусты. Упорное, из поколения в поколение копание в земле заставило ее даже позабыть о существовании океана, и всякие попытки построить лодку для его исследования она встречает или смехом, или... штыком. Современная социал-демократия, сама того не замечая, целиком впитала в себя это ограниченное миросозерцание буржуазии, и здесь причина рокового расхождения партии с классом. Класс порывается идти в широкое море, хотя бы и на утлом суденышке, он знает, или, вернее, бессознательно чувствует, что на этом капустном острове ему не ужиться. А партия его осаживает и во что бы то ни стало хочет подчинить его своим идеям. Это ей до сих пор и удавалось. Кто осмелится отрицать, что германский пролетариат, находящийся в наиболее тесном общении с партией - не преисполнен самыми мещанскими аппетитами? Кто не видит, что французский пролетариат, борясь с партией, отстаивает идеи гораздо более широкие, чем его парламентские вожди.

   Что русская с<оциал>-д<емократическая> партия чувствует изъяны своих философских предпосылок, их буржуазную, безличную оппортунистичность - видно из беспомощного стремления как-нибудь подпереть социализм ницшеанством. Не только г. Луначарский, но и Горький возятся с идеей сверхчеловека, самой наивной и антисоциальной, которая только может быть. Сводя жизнь к игре социальных и экономических факторов, т. е. к безличному благодушному оппортунизму, идеологи социал-демократы стараются сохранить личность хотя бы в виде будущего сверхчеловека, этого "барина", который приедет и "всех рассудит". Этот сверхчеловек, или, вернее, эта наивная вера в грядущего сверхчеловека - ничто иное, как продукт психологической потребности выйти из безличной цепи причинности, вечной человеческой потребности верить. Как ни наивна эта вера - она очень ценна, она - доказательство невозможности для живого человека пребывать в духоте буржуазной лженаучности, того позитивизма, который незаметно, от скромного признания непознаваемого перешел к грубому его отрицанию. Современный социализм, как жизненное, реальное явление, оказывается глубже, шире, святее того устаревшего философского механизма, в который его тщательно втискивают идеологи партии. Горький, по моему мнению, одна из жертв такой механической обработки. На его стихийную натуру надели тяжелые вериги ходячего материализма. Обремененный их тяжестью, он остановился, перестал двигаться. Тут, только тут, я и вижу конец Горького. Для возрождения ему надо бы сбросить эту негодную одежду. Лучше оставаться "босяком". На примере Горького я и старался показать, как ржавчина лженаучности, полусознания развела громадное дарование Горького, сделала его бессильным. Ведь ясно же, что голос нынешнего Горького потерял свою звучность, что такая серьезная вещь его, как "На дне", имеет в революционном смысле в тысячу раз больше значения, чем сотни полуграмотных брошюрок, манифестов, которые он стал печь, как блины. Поэтому я и утверждал, что если Горький-художник не в силах осветить свое творчество светом истинного сознания, то пусть он лучше слушает только голос своего художественного инстинкта, потому что интуиция Горького выше его сознания, потому что его сознание губит его интуицию, также, как буржуазная философия партии - губит святую интуицию класса. В России эта несовместимость оппортунистической теории с непримиримой практикой действия пока не столь губительна, потому что мы переживаем острый период борьбы. Но представим себе, что после нескольких лет волнений мы перешли к настоящей буржуазной конституции. Легализованная социал-демократическая партия, конечно, пойдет по западной дорожке парламентаризма, блоков, политических комбинаций, обуржуазивания рабочих масс, если только она вовремя не откажется от своих материалистических предпосылок и не прислушается к "интуиции" пролетариата, который все что угодно, только не материалистичен.

  

  

   Литература, особенно русская, верно отражает то, что происходит в глубинах русской души. Г. Горнфельд, который внимательно следит за новейшей русской литературой, не мог не заметить, что в ней обнаруживается много неладного. Горький дал ряд вещей плоских, недостойных его дарования, а друг Горького, его единомышленник, выросший на той же философской почве, Леонид Андреев, написал "Жизнь человека", произведение ужасное, отчаянное. Свести этот пессимизм к индивидуальным особенностям художественного дарования Леонида Андреева - слишком близоруко. "Жизнь человека" имеет общественное значение, и успех, который пьеса встретила в широкой публике, доказывает, что коренной пессимизм, овладевший душой Андреева, уже проник и в массы. Горький безоружен перед Андреевым, потому, что из исповедуемой им и Андреевым философии только и может быть два выхода: или поверхностный оппортунизм, или полное отчаяние. Победить Андреева могут лишь те, у кого иное миросозерцание, чем у Горького. Победа может совершиться в совсем иной плоскости. Между тем, Андреев враг серьезный. Победить его необходимо. Иначе рушится вера не только в сверхчеловека, но и в самый социализм. Нечего себя обманывать: "Жизнь человека" - одно из самых реакционных произведений русской литературы, и только наивное и бездарное русское правительство может ставить препоны к его распространению. Оно реакционно потому, что уничтожает всякий смысл жизни, истории. "Жизнь человека" - вне времени и пространства. Если жизнь действительно такова, как ее изображает Андреев, то она одинаково жалка, ничтожна, бесцельна и при самодержавии и при конституции и при социалистической республике. Стоит ли бороться, стоит ли жертвовать своею жизнью, идти на каторгу, на виселицу - когда жизнь человека - сплошное издевательство "Серого Некто", когда здесь, на земле, - все обман и суета? Как наша публицистика просмотрела этот яд андреевской пьесы, как она не удивилась тому сочувствию, которое пьеса встретила в широкой публике, как она не ужаснулась перед этим призраком грядущей реакции, реакции самой страшной, потому что не правительственной, а общественной? Да никакой монах Илиодор² или Крушеван³ так не опасны, как "Жизнь человека". Черная сотня вызывает на борьбу с реакцией за лучшее будущее, заставляет утверждать правду жизни, истории. Андреев же притупляет чувство, волю, погружает в мрак небытия. Г-н Горнфельд может удивиться, что я подхожу к художественному произведению с точки зрения утилитарной. Но в данном случае его удивление было бы неуместно. Я нахожу, что и с художественной точки зрения "Жизнь человека" - вещь очень слабая. Истинно художественное произведение никогда не бывает реакционным, только отрицающим. Оно никогда не потакает небытию...

   Успеху "Жизни человека" на театре Комиссаржевской содействовали "не приемлющие мира мистические анархисты"⁴. Вот еще одно литературное явление, свидетельствующее о кризисе, который переживает современная душа. Ходячий материализм рассыпается в прах, едва сталкивается он с личностью. Не имея же твердого основания, утверждающего бытие, личность впадает в хулиганство, в самое простое хулиганство. Ведь не будет же отрицать г. Горнфельд сплошное хулиганство всей этой обильной литературы "неприемлющих мира"? Они наводнили книжный рынок половой, социальной и религиозной порнографией. Тут не оговоришься, что это все упражнения вымирающей, пресыщенной буржуазии. Характерно именно то, что в лоне мистического анархизма очутилась почти вся современная молодая литература. Здесь объединились все до сих пор непримиримые тенденции русской литературы. Кто бы мог подумать, что дети аристократических эстетов девяностых годов встретятся и подружатся с детьми наших "гражданственников", что сборники "Знания" сойдутся со "Скорпионами" и "Грифами"⁵. Старые декаденты чуждались общественности, ненавидели всякую тенденциозность. Старые "общественники" зорко блюли тенденциозный реализм, гражданскую нотку. Но теперь, точно после наводнения, все смешалось в одну кучу. Пошла какая-то "разлюли моя малина". Все радостно обнялись и с удовольствием открыли друг в друге общее хулиганское начало. Культурность старых декадентов свелась на нет, оказалась ненужной для молодежи, благонамеренность тенденциозных реалистов исчезла, погребенная под развалинами собственной примитивной философии. И началась какая-то свистопляска, блудословие, от которого с души воротит. Современная, увы! очень талантливая молодежь щеголяет своим хулиганством, доказывая всем, что человек - это вовсе не "гордо"! И очень характерна их любовь к кощунству. Как это ни покажется парадоксальным, но никогда ни один атеист старого закала не тяготел так к кощунству, как современная литературная молодежь из "не приемлющих". Мистические анархисты все вынесли на улицу и стали трепать не грубые нелепости официальной религии, а внутренние, интимные, религиозные переживания. Вся порнография стала не просто "клубничкой", а блюдом из клубнички под якобы мистическим и религиозным соусом. Начался шабаш, гнусная хлыстовщина, мистическое хулиганство...

   Заниматься причитаниями, взывать к морали, конечно, нелепо. Но остановиться и призадуматься над этим явлением очень стоит. Мне лично кажется, что все это мистическое хулиганство законное детище ходячего материализма, изнанка того же лженаучного позитивизма, которым, увы! зачастую кичится современная интеллигенция. Слишком дешево покончив с абсолютной личностью, считая ее "биологическим комком", она обезоружила самые святые свои идеалы от вторжения хулиганства. "Биологический комок" жестоко мстит и старается вовсю использовать те минуты наслаждения, которые ему представляет "Серый Некто". Стоя на почве материализма, этому "биологическому комку" возражать нечем...

   Горький написал новую повесть, которая, по словам г-на Горнфельда, свидетельствует, что талант его еще не погиб. И слава Богу. Но Горький не только А. М. Пешков, но и Горький, т. е. символ идей, стремлений, исканий широких кругов современного общества. Возвратившись к простой, "интуитивной" литературе, освободится ли он от яда того полусознания, которое до сих пор отравливало и его, и русское общество? В этом весь вопрос. Яд слишком серьезный, вряд ли можно его преодолеть единичными усилиями отдельной личности. Здесь нужен какой-то сдвиг коллективной мысли.

  

   1907

  

   Максим Горький написал два новых романа - "Жизнь ненужного человека" и "Исповедь".

   Герой первого - Евсей Климков. Судьба преследовала Евсея с самого детства. Еще мальчуганом остался он круглым сиротой. Болезненного, вихрастого Евсея, с "совиными глазами", пригрел дядя, деревенский кузнец-философ. Мальчик рос одиноко, замкнутый в себе. "Совиные глаза" его однако хорошо видели и Евсей зорко наблюдал за всем происходящим вокруг. Дядю он любил. Это был единственный человек, которого он не боялся, которому мог высказывать свои недоумения. Но кузнец не знал нужных для мальчика ответов. И Евсей рос, все более и более убеждаясь, что знать ничего нельзя, что мир страшен, что люди злы. Для того, чтобы не терпеть обиды - надо молчать, всему покоряться, отказаться от своей воли. Страх и безволие соединены с острой наблюдательностью, таковы характерные черты этого ненужного человека. Страх не только эмпирический, от вечных обид и побоев, но и мистический, от реального ощущения зла в мире и бессмысленности человеческой жизни.

   Когда мальчик подрос, дядя отвез его в город и определил в лавку к старому букинисту. С этого момента жизнь Евсея становится трагической. Букинист оказался шпионом. Евсей долго не понимал, что делает хозяин, но инстинктивно его боялся и ненавидел. Содержанка букиниста отравляет, наконец, своего престарелого любовника, Евсей поступает писцом в полицейский участок, а затем и сам становится сыщиком. Не по "призванию", а случайно, в силу необходимости. Надо же кормиться. И вот мы попадаем в мир шпионов, в среду отверженных из отверженных.

   Горький, который последнее время увлекался тенденциозной дешевкой, которому вообще чуждо ощущение художественной меры, подвергался большому риску впасть в романтический шаблон и изобразил сыщиков, как великих злодеев, хладнокровно занимающихся ловлей добычи. Но, к счастью, этого не случилось. Сыщики Горького не мелодраматические мерзавцы, а средние, глупые, грубые люди. То среднее дрянцо, которым земля держится. Главный стимул их деятельности - голод. Сложись судьба каждого из них иначе, они, может быть, добывали бы свой хлеб другой, более почтенной профессией. По существу же, это - ненужные люди, прожигающие свою жизнь в пьянстве, в кутеже, в карточной игре. Правда, ими командует более сознательное начальство. Горький попытался дать типы таких начальников, но, надо признаться, вышло это у него довольно неудачно, слишком схематично. Чувствуется, что начальники нарисованы по подлинным документам, вся фактическая сторона - верная, не выдуманная, но живых людей как-то не видно, тогда как средние, рядовые сыщики схвачены живьем. Когда все обстояло благополучно, эти серые, ненужные люди как будто были нужны. Исполняли свои служебные обязанности, брали взятки, кутили. Когда не было дела, выдумывали его, писали рапорты, доносили, получали награды. Но такие патриархальные времена продолжались лишь до 1905 года. Подъем народной стихии совершенно сбил с толку этих ненужных людей. Они инстинктивно почувствовали, что им не только нечего делать, но что и впредь, если мечты народа воплотятся, они, как ненужные люди, будут выброшены за борт. Состояние растерянности, беспомощности, озлобленности воцарившиеся в этом мире, передано Горьким с поразительным мастерством. На фоне этой общей растерянности созревает контрреволюционное настроение, не лишенное своего, особого демократизма. Все эти "права" и "свободы" нужны господам, "нашего брата, сыщика, господа ненавидят; мы с народом". Полупомешанный алкоголик Сашка вырабатывает проект самозащиты и деятельно организует черную сотню. Начинаются погромы. Герой романа - Евсей Климков принимает в них участие, опять-таки помимо своей воли. Он и рад бы уйти, убежать, "заняться торговлей", но не может. Он весь во власти страха, им всецело завладели люди и обстоятельства. На его душе много тяжелых грехов. Он устроил одно провокаторское дело, предал своего друга детства Яшку, предал милую "барышню" Ольгу. И не то, чтобы он не верил в свободу. "Евсей любовался красивым ростом бунта, но не имел силы полюбить его, он верил словам, но не верил людям. Его ласково трогали за сердце мечты, но они умирали, касаясь сердца". Он не только социально, но и морально ненужный человек. Его опустошенная страхом, несправедливостью, голодом, душа не может выдержать напора свободной стихии освобождающегося народа. Когда же на его глазах убивают его товарища, Зарубина, прирожденного, бесстрашного сыщика, - Евсей бросается под поезд. Жизнь ненужного человека кончается самоубийством...

   Горький взял для своего романа новую, еще неиспользованную в литературе среду. Описал он ее так, как видел ее Евсей. Он посмотрел на нее глазами простого среднего человека, не имеющего в себе достаточно умственных и нравственных сил, чтобы разобраться в окружающем его хаосе, чтобы отделить добро от зла, чтобы направить волю свою к добру. Благодаря такому приему ткань романа стала живой, органической. Личность автора не выступает на первый план. В романе нет тенденции. Она скрыта под спокойным рассказом бытописателя. И поэтому непосредственное впечатление получается очень сильное. Но значение романа, конечно, не исчерпывается этим чисто внешним его интересом, мастерским описанием малоизвестной читателю среды. Может быть и бессознательно, автор поставил перед нами вопрос о ненужных людях вообще. Горький ведь не морализует. Его не прельстила слишком легкая задача доказать читателю, насколько мало почтенна профессия филера. Его, очевидно, занимает вопрос, как и почему образуются такие ненужные люди. Евсей Климков не только тип, не только представитель известной среды, - он фигура символическая. Трагедия его не в том, что он не нужен, а в том, что он не нужен не только по своей вине. В нем много инстинктивного благородства, в нем истинная жажда правды и справедливости, он не лишен наблюдательности, способностей мыслить. Но между его действиями и его мыслями нет никакой связи. Думает он по своей воле, действует по чужой. Это натура, прежде всего, пассивная. С самых первых проблесков сознания, с тех пор, как он начал жить, он ясно ощутил непримиримое противоречие между я и не-я, между собой и окружающим его миром. С одной стороны, он понял, что мир - его враг, с другой - он увидал, что враг этот непобедим, и он ему подчинился. Он почувствовал, что борьба ему не под силу, что для того, чтобы жить - нужна прежде всего покорность. В Евсее воплотилось все инертное начало русского народа, его пресловутое долготерпение, способствующее проявлению и высшей святости - в смиренном самоотречении, и высшей подлости - в подчинении чужой воле, направленной ко злу. В сущности, отрок Евсей мог быть отроком Варфоломеем и стать Сергием Радонежским¹, т.е. представителем пассивной аскетической святости. Но времена теперь другие. И если говорить о типе святости современной - то она прежде всего активна. Современную святость надо искать не в подвигах индивидуального самоотречения, а в подвиге сознательной общественной деятельности, в активном я. В этом отношении интересно сравнить "Жизнь ненужного человека" с другим романом Горького - "Исповедь". В противоположность Евсею, Матвей (главное лицо "Исповеди"), натура глубоко деятельная. Детство его похоже на детство Евсея. Та же нищета, покинутость, хождение по чужим людям. Те же постоянные мысли о Боге, о несправедливости, о зле в мире. Но в то время, как Евсей преклоняется перед неразрешимыми вопросами, не ждет ответа на них и в покорности ищет спасения, Матвей хочет добится ответа, хочет бороться со злом, причем эта борьба ему представляется единоборством, потому что, как и Евсей, он занят, главным образом, собой. И у того, и у другого очень острое ощущение личности. Они прежде всего индивидуалисты. Евсей подчинился миру до конца, до смерти. Мир победил его. Матвей, наоборот, победил или, по крайней мере, думает, что победил мир. Победу эту он нашел, отказавшись от единоборства, поняв, что борьба должна быть не единоличной, но общественной, и не Я должен бороться со злом, а Мы. Матвей всю жизнь искал Бога и в конце концов нашел Его. Бог его в народе и в земле. Люди должны подняться сами и поднять землю до неба, уничтожить разрыв между землей и небом. Они богостроители, боготворцы, социализм и есть - процесс боготворческий. Я не буду входить в разбор этой религии, рассматривать ее содержание. Мне важно лишь отметить формальную сторону проблемы, а именно, что Горький приходит к идеалу религиозной антиномии между личностью и обществом. Все это довольно непродуманно, бессознательно и беспомощно, но психологически глубоко верно и знаменательно. Один из учителей Матвея говорит ему:

   "Началась эта дрянная и недостойная разума человеческого жизнь с того дня, как первая человеческая личность оторвалась от чудотворной силы народа, от массы матери своей, и сжалась со страха перед одиночеством и бессилием своим в ничтожный и злой комок мелких желаний, комок, который наречен был - я. Вот это самое я и есть злейший враг человека". Матвей этому верит, потому что, действительно, слишком много мучений доставил ему этот "комок", но слишком ясно, что от своего я Матвей все-таки не откажется. Психологически это просто невозможно. Слишком подлинны были его искания, его страдания, чтобы он мог с такой легкостью отказаться от своего я. Не в отрицании личности, а в высшем ее утверждении, высшем преодолении - спасение Матвея. Уж раз "комок" оторвался от "массы", почувствовал себя "я", с массой он не сольется, не превратится в полип грандиозного полипняка. Оторвавшийся комок должен сознательно вернуться к массе, почувствовав, что она не полипняк, а соединение таких же, как он, одиноких страждущих я, которые, сознательно соединившись вместе, не только не потеряют себя, а, наоборот, утвердят, из ненужных людей превратятся в самых нужных, из пассивно покорных в деятельных борцов. Волна индивидуализма достигла своей вершины и начинает спадать, но слишком наивно думать, что она пропадет бесследно, что можно идти назад, к старому, к принципу безличной общественности. И Евсей, и Матвей бессознательно пережили кризис индивидуализма. И если Евсей остался ненужным человеком до конца, то Матвей так или иначе спасся, но спасся потому, что внутренно от своей личности не отрекся. Недаром странник Иона, который открыл ему глаза, отметил его, пригрел его на груди своей и указал ему путь спасения. Иона отлично видел, что Матвей человек нужный, что цена ему большая и именно потому, что он сильная, активная личность, готовая бороться со злом. Не против личности восставал Иона, а против ее одиночества. Одинокая личность - величайшее страдание, и вместе с тем громадная социальная опасность. Ненужный человек Евсей - именно такая одинокая личность, благодаря своей пассивности сделавшаяся в социальном смысле в высшей степени вредной. Не безличные люди нужны для новой общественности, не полипы создадут ее, а именно Матвеи, которые предчувствуют гармоническое сочетание начал личного и общественного без ущерба одного начала в пользу другого.

   Много в России "ненужных людей", слишком много. Мы находимся в заколдованном кругу, потому что ненужными люди становятся в силу общественных условий, а создать новые условия могут лишь люди нужные. Но чувствуется, что цепь этого круга уже разорвана. Если Евсей погиб, то жив Матвей, который уже на пути к спасению. Пусть то спасение, которое ему предсказывает не художник Горький, а общественный деятель - спасение иллюзорное, неподлинное. Важно то, что указан путь. Отрадно то, что Горький если не разумом, то психологически почувствовал, что социальный вопрос, т. е. справедливое устроение людей на земле, тесно связан с проблемой личности и с религией. Горький-мыслитель не ответил Горькому-художнику. Художник воплотил два жизненных типа, две болеющих, одиноких личности. Художник "нутром" понял, что одинокой личности нет спасения, но, вместе с тем, то же художественное чутье подсказало ему, что без острого личного самоощущения - нет человека в подлинном смысле этого слова, есть только человеческий организм, безликое существо, скованное законом причинности, существо невменяемое, не творящее историю, а творимое ею. Своих двух, столь противоположных и столь сходных героев, Евсея и Матвея, художник Горький описывает с одинаковою любовью, чувствуется, что он одинаково за них страдает. Ему ценно в них именно начало личное. Опять-таки, как художник, Горький очень проникновенно отметил, что первая ступень самосознания - это вопрос о моем личном отошении к Богу и созданному им миру. В религиозных исканиях и мучениях оттачивается личность. Вне Бога личности не существует. Само бытие свое она получает в любви к нему или в борьбе с ним. Богоборчество необходимый этап развития индивидуальности. Иегова особенно возлюбил Иакова и назвал его Израилем. Но личного отношения к Богу недостаточно. Религия не есть дело только личное. Она есть общественная связь личностей, объединенных в любви к общему для них Богу. И это предугадал художник Горький. Погубив пассивного Евсея, личность которого сознала себя лишь, как существо страдающее, несвободное, он провел активного Матвея через все искусы, открыл ему надежду на лучшее будущее, показал ему исход в религиозной общественности, где личность, не теряя себя - перестанет быть одинокой, где солидарность превратится в любовь друг к другу. Конечно, это лишь смутные чаяния художника, неопределенные намеки и упования. Ими кончается работа художника Горького, исчерпывается значение и сила двух новых его романов.

   Далее на сцену выступает Горький-мыслитель, ученик Луначарского, проповедник ходячей религии "по Авенариусу и Гольдцапфелю"². Здесь провал Горького, здесь Горький, как личность и художник, исчезает. Воцаряется великое, безликое "оно", социал-демократическое божество, созданное в книжках и брошюрах передовых марксистов.

   Но такой ничтожный финал не уничтожает работы художника, который снова и снова поставил перед нами проблему личности и тесно связанной с ней проблему религиозной общественности и притом поставил очень глубоко и жизненно. Сколько бы ни старался Горький уверить нас, что он правоверный марксист, что он исповедует религию Луначарского не только за страх, но и за совесть, мы ему больше не верим. Новые его произведения слишком ясно показывают, что сам он, писатель, художник Горький гораздо глубже, серьезнее и значительнее, чем те извне воспринятые ходячие теории, которые он в ущерб себе и своему творчеству, а следовательно и в ущерб всем нам, его читателям, столь старательно проповедует. И хочется верить, что Горький, наконец, выйдет из пеленок религии Луначарского, и вместе со всей русской интеллигенцией станет на путь истинный.

  

   1908

  

   Впервые: Новый путь. 1904. No 11; печ. по: Философов Д. В. Слова и жизнь. СПб., 1909. С. 38-49.

  

   Философов Дмитрий Владимирович (1872-1940) - публицист, литературный критик, общественный деятель. Близкий друг Мережковских, сторонник "богоискательства", активный участник Религиозно-философских собраний. Цикл его статей о Горьком оказался в центре внимания тогдашней литературной общественности и вызвал острую полемику.

  

   ¹ Из стихотворения Ф. И. Тютчева "Чему молилась ты с любовью...".

   ² Статья Философова - непосредственный отклик на скандал, разгоревшийся на премьере "Дачников" 10 ноября 1904 г. в театре В. Ф. Комиссаржевской. Причиной скандала стало то, что в пьесе явственно присутствовали выпады против конкретных литературных и общественных деятелей, связанных с "богоискательскими" кругами. Об этой премьере сохранились воспоминания В. Р. Гардина (1877-1965), актера, исполнявшего роль Басова: "...Зрительный зал активно включился в спектакль в качестве... действующего лица, а мы, участники спектакля, почувствовали крепкую поддержку одной части зрительного зала и поняли, что другую его часть должны разить остроты и правда пьесы, ибо это лагерь Басовых, Сусловых, Рюминых, то есть тех же "дачников", попусту живущих на русской земле... В третьем акте нас колотило как в лихорадке. Зал решительно раскололся на два лагеря.

   Каждый неодобрительный возглас снизу покрывался взрывом аплодисментов балкона...

   А к началу четвертого театральный зал превратился в митингующую площадь" (Максим Горький в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1981. Т. 1. С. 184-186).

   После событий 9 января 1905 г. пьеса была запрещена.

   ³ Маркони Гульельмо (1874-1937) - итальянский радиотехник, осуществивший первую радиопередачу через Атлантику с помощью аппарата, тождественного аппарату А. С. Попова.

   ⁴ Мечников И. И. (1845-1916) - русский биолог и патолог, активно занимавшийся проблемой старения и смерти.

   ⁵ Дюбуа-Реймон Эмиль Генрих (1818-1896) - немецкий физиолог, философ, публицист. Разработал методику электрофизиологических исследований. Представитель механистического материализма и агностицизма.

   ⁶ Из поэмы Н. А. Некрасова "Дедушка".

   ⁷ Стасов В. В. (1824-1906) - художественный и музыкальный критик, историк искусства, идеолог "Могучей кучки". В начале XX в. подвергался нападкам со стороны писателей-модернистов, которые видели в нем сторонника наивного реализма, чуждого современной эстетической ситуации.

  

  

   Впервые: Русская мысль. 1907. No 4; печ. по: Слова и жизнь... С. 50-78.

  

   ¹ Из "Стихов, сочиненных ночью во время бессонницы" А. С. Пушкина.

   ² "Грядущий хам" - статья Мережковского (1906), в которой Мережковский предупреждает об опасности возникновения в европейском миросознании "духовного Китая": индифферентного отношения к метафизическим ценностям, ведущего к духовному нигилизму.

   ³ Бюхнер Людвиг (1824-1899) - немецкий философ и естествоиспытатель, врач. Представитель вульгарного материализма, рассматривающий духовное как совокупность функций мозга (в работе "Сила и материя"). Молешотт Якоб (1822-1893) - немецкий философ и физиолог, вульгарный материалист, отождествляющий философию с естествознанием. Труды этих мыслителей были чрезвычайно популярны в среде русской демократической интеллигенции 60-70-х годов XIX в.

   ⁴ Кожб Эмиль (1835-1921) - французский политический деятель, премьер-министр Франции в 1902-1905 гг.

   ⁵ Бриан Аристид (1862-1932) - французский политический деятель, в 1909-1931 гг. неоднократно занимал пост премьер-министра Франции.

   ⁶ Олар Альфонс (1849-1928) - французский историк, специализировавшийся на истории Великой французской революции.

   ⁷ После публикации Горьким памфлета "Прекрасная Франция" (1907), в котором содержались резкие выпады против современной французской общественности, французские средства массовой информации устроили писателю обструкцию; Горький ответил своим оппонентам статьей "Моим клеветникам", одним из адресатов которой обозначен журналист Ж. Ришар.

   ⁸ Вивиани Рене (1863-1925) - французский политический и государственный деятель "левого" направления, премьер-министр Франции в 1914-1915 гг.

   ⁹ Адан Поль (1862-1920) - французский прозаик, представитель "натурализма".

   ¹⁰ Бурже Поль Шарль Жозеф (1852-1935) - французский прозаик, романист.

   ¹¹ Имеется в виду цитата из заключительной части кантовской "Критики практического разума": "Две вещи наполняют душу удивлением и восторгом: звездное небо над нами и моральный закон в нас".

  

  

   ¹ "Жизнь Человека" - драма Л. Н. Андреева (1904).

   ² Слова Базарова ("Отцы и дети").

   ³ Французский естествоиспытатель-физик Пьер Кюри погиб в 1906 г. в уличной катастрофе.

   ⁴ Борджиа Чезаре (Цезарь) (ок. 1475-1507) - итальянский политический деятель, герцог, незаконный сын папы Александра VI, жестокий и беспринципный политик, одержимый идеей объединения Италии; послужил прототипом для образа идеального вождя в трактате Макиавелли "Государь".

  

  

   Впервые: Товарищ. 1907. 15 мая. No 266; печ. по: Слова и жизнь... С. 88-96.

  

   ¹ Литтре Эмиль (1801-1881) - французский философ-позитивист, последователь О. Конта; филолог, составитель "Словаря французского языка".

   ² Илиодор (в миру - Труфавов Сергей Владимирович; 1880-1950-е) - иеромонах, проповедник, религиозный и общественный деятель крайне правого толка.

   ³ Крушеван П. А. (1869-1909) - прозаик, публицист, активный член "Союза русского народа".

   ⁴ "Мистический анархизм" - политико-эстетическое учение, идеологами которого были Вяч. И. Иванов и Г. Чулков.

   ⁵ "Скорпион", "Гриф" - московские символистские издательства.

  

   Впервые: Московский еженедельник. 1908. 26 июля. No 29; печ. по: Слова и жизнь... С. 97-104.

  

   ¹ Сергий Радонежский (ок. 1321-1391) - основатель и игумен Троице-Сергиевой лавры. Духовный пастырь Дмитрия Донского, благословивший его на поход против татар в 1380 г.

   ² Авенариус Рихард (1843-1896) - швейцарский философ, один из основоположников эмпириокритицизма. Гольдцапфель Рудольф - немецкий философ-эмпириокритик.