Коган Наум Львович - В глухом местечке

оложен³и. (Хозяйка сладко зѣвнула и отослала дѣтей спать). Полицейск³й надзиратель велѣлъ составить о немъ протоколъ за содержан³е школы, а у него семья; онъ останется безъ хлѣба, Необходимо оказать ему помощь.

   - Ну! - вскричала Эсѳирь:- Аврумъ, знаешь что? Послушай, что мнѣ запало въ голову! Отдай Шлёмкѣ мельницу, или брось всѣ свои дѣла и иди хлопотать за него... Нѣтъ, кажется, лучше будетъ гораздо, если я пойду спать, а вы можете разсказывать другъ другу сказки!

   И, не простившись со мною, она вышла въ другую комнату.

   - Чѣмъ же вы можете ему содѣйствовать? - спросилъ меня Розенфельдъ.

   - Я-то ничѣмъ, но вы бы могли это сдѣлать.

   - Напримѣръ, какъ?

   - Васъ надзиратель, вѣроятно, послушаетъ, вы можете его убѣдить, какъ хорош³й его знакомый.

   - Нѣтъ,- рѣшительно отрѣзалъ онъ:- я въ так³я дѣла не желаю вмѣшиваться. Съ какой стати? Что мнѣ за дѣло до какого-то Шлёмки? Зачѣмъ мнѣ заботиться о другихъ? Мало ли что со мною можетъ случиться, а я буду себѣ портить изъ-за какого-то меламеда! намъ нужно жить тихо; не выѣшиваться ни во что, копить, копить,- единственное, что остается намъ для защиты собственной шкуры. А теперь, вы извините меня за откровенность: мнѣ необходимо завтра встать очень рано. Заходите, пожалуйста, почаще.

   Онъ подалъ мнѣ руку и проводилъ меня до коридора.

   Было около полуночи. Я сидѣлъ у окна въ своей комнатѣ и не могъ заснуть, хотя и чувствовалъ сильную усталость. Въ раскрытыя окна врывался западный вѣтеръ, приносивш³й съ собою шумъ листьевъ... Я зналъ, чьи это деревья; я зналъ, что старый мельникъ все сидитъ подъ своей мельницей. Все было мнѣ знакомо: вѣдь это моя родина; здѣсь протекли мои лучш³е дни. Но я не ощущалъ той нѣжной ласки, того сладкаго забвен³я тревогъ и печали, которыя ожидалъ встрѣтить. Та же ночь, тѣ же деревья, все то же, но ощущенья отъ нихъ совсѣмъ не тѣ же: миръ, прежн³й миръ, не овладѣваетъ утомленной душой. Встрѣченныя мною лица, когда-то близк³я, сильно измѣнились, поддались духу времени, естественному ходу вещей... Неужели стонъ вмѣсто пѣсни, воспаленные глаза, вмѣсто яснаго, спокойнаго взгляда, жалкое безсилье и чахлыя, впалыя груди носятъ такое мудреное назван³е?.. Вѣтерокъ шумитъ, крылья мелыищы скрипятъ, старичокъ сидитъ подъ мельницей и, добывая свое "кете та кресало" (немног³е остатки старины), собирается закурить люльку. Порой онъ поднимаетъ голову и глядитъ на небо, какъ бы желая узнать, много ли еще новаго оно затѣваетъ?..

   Въ слѣдующее утро я направился къ дому надзирателя, рѣшившись попытать свое вл³ян³е. У воротъ полицейскаго дома я встрѣтилъ десятскаго, отъ котораго узналъ, что баринъ уѣхалъ куда-то со слѣдователемъ и возвратится не раньше, какъ черезъ два часа, а господинъ урядникъ "ушли, кто ихъ знаетъ куда"; баринъ "были сердиты, разбили стаканъ съ блюдцемъ изъ-за одной жидовки, "пришедшей съ бумагой". Господинъ урядникъ, по приказан³ю барина, ее "вытолкнули", а потомъ баринъ черезъ окно велѣлъ ему, десятскому, взять у нея бумагу и занесть въ канцеляр³ю. "Больше ничего".

   Дѣлать было нечего, приходилось ждать, и я собирался навѣстить кого-нибудь, чтобы убить время. Завернувъ за уголъ, недалеко отъ лавокъ, я увидѣлъ Шлёму. Онъ несъ въ рукѣ завязанный узломъ платокъ; за нимъ медленно шагалъ другой еврей, стараясь не отставать. Лицо Шлёмы было сер³озно, торжественно, картузъ его былъ надвинутъ на лобъ, такъ что на темени красовалась ермолка. Онъ подходилъ къ евреямъ, молча раскрывалъ передъ ними платокъ, тѣ бросали туда монеты, ни о чемъ не спрашивая, и въ движен³яхъ ихъ выражалось особенное уважен³е къ собиравшему пожертвован³я и къ сер³озности случая. Когда онъ замѣтилъ меня, то тотчасъ подошелъ, также молча раскрылъ предо мною платокъ, не поздоровавшись и не спрашивая объ исходѣ моихъ хлопотъ по его дѣлу. Я бросилъ нѣсколько монетъ, и онъ съ тѣмъ же выражен³емъ быстро отошелъ къ еврейской лавочкѣ. Я окликнулъ его, но онъ нетерпѣливымъ жестомъ пригласилъ меня не безпокоить его всякими пустяками не во-время. Я захотѣлъ узнать, для кого онъ это собираетъ, почему онъ такъ суровъ, и подошелъ къ моему старому знакомому, ребе Хаимъ-Беру. Ребе Хаимъ-Беръ стоялъ у открытой деревянной галлереи своего дома, ожидая своей очереди для пожертвован³я.

   - Что случилось? - спросилъ я его.

   Онъ ничего не отвѣтилъ и, только бросивъ монеты въ платокъ Шлёмы, по удален³и послѣдняго, сказалъ печально:

   - Хана умерла, если вы ее помните,- а ее нечѣмъ похоронить. Благословенъ праведный Суд³я! Что дѣлать!

   - Когда она умерла?

   - Это все равно... Вѣдь, вотъ, шила себѣ при жизни саваны, а на самое не хватило. Такихъ женщинъ нѣтъ теперь! (Онъ вздохнулъ). Пусть Богъ не накажетъ за слова! Она умерла въ сараѣ, гдѣ рядомъ съ ней находилась и корова. Хозяйка сарая дала знать ея сыну о болѣзни его матери, но тотъ не очень-то почесался, ни-нюха!

   - Это возмутительно! - выговорилъ я.

   - Возмутительно, вы говорите? Гмъ, это возмутительно! Вы не знаете, что это за тварь. Такой богачъ! Положимъ, его теперь накажутъ: его заставятъ заплатить за ея могилу двѣсти рублей; онъ повѣсится отъ злости. Но не въ этомъ дѣло. Садитесь на ступеньки. Женщины, присутствовавш³я при ея смерти, разсказываютъ, что она все молилась, была споконой и все шептала: "Да проститъ его одинъ Богъ!" Это - его, сынка ея, и только безпокоилась о томъ, будетъ ли онъ читать на ея могилѣ кадишъ {Надгробная молитва.}. Мать!.. Послѣ нея осталось мелочи, около рубля, которую она просила отдать какой-нибудь сиротѣ, и недоконченная ею накидка для торы {Свитокъ библ³и.}... Да, такъ! хорош³я времена! Теперь нѣтъ такихъ женщинъ!.. Стойте! - сказалъ онъ, оживившись:- зайдемте ко мнѣ,- вѣдь мы можемъ говорить въ комнатѣ, я совсѣмъ забылъ. Смотрите-ка! Вѣдь это вы недавно пр³ѣхали? Давно, давно я васъ не видалъ. Да какъ вы измѣнились!

   Онъ подалъ мнѣ руку и, втащивъ меня въ свой домъ, повелъ въ большой залъ, убранный довольно прилично, съ безукоризненной чистотой.

   Хаимъ-Беръ былъ зажиточный еврей лѣтъ 45, носилъ коротк³й сертукъ, одѣвался вообще прилично и относился ко всему, что было чуждо талмуду, съ краинимъ презрѣн³емъ. Онъ слылъ ученымъ евреемъ и чорпалъ свои познан³я по всѣмъ отраслямъ науки изъ извѣстной у евреевъ "книги завѣта". Онъ былъ глубоко убѣждепъ въ томъ, что всѣ знан³я исходятъ изъ талмуда, и когда разсказывалъ о вычитанномъ имъ ученомъ иновѣрцѣ, прославившемъ чѣмъ-нибудь науку, то непремѣнно объяснялъ этотъ успѣхъ: "онъ, вѣроятно, зналъ талмудъ". Мнѣн³е его, какъ человѣка прежде всего набожнаго, затѣмъ талмудиста и наконецъ знавшаго русскую грамоту, какъ онъ выразился, "отъ себя",- было рѣшающее. Хаимъ-Бера съ удовольств³емъ слушали въ синагогѣ, въ субботу, такъ какъ онъ разсказывалъ всегда о предметахъ замѣчательныхъ.

   - Ну, садитесь, поговоримъ немного.

   Я сѣлъ.

   - Давно, давно я видѣлъ васъ...- Онъ также сѣлъ и сталъ чесать пальцами свой подбородокъ, обросш³й черной съ просѣдью бородой.- Смотрю на васъ и припоминаю все старое,- такъ пр³ятно! Что можетъ быть! А? Изъ маленькихъ дѣлаются больш³е, а больш³е умираютъ. Властитель вселенной, что можетъ случиться! Ну, что дѣлать, когда нельзя лучше! - онъ развелъ руками, придвинулся ближе ко мнѣ и началъ менѣе дружелюбно:- Ну, что вы успѣли?

   Онъ запустилъ руку подъ подбородокъ и выжидалъ отвѣта.

   - Въ чемъ же успѣть? Я васъ не понимаю.

   - А! - произнесъ онъ ядовито,- это похоже на удачи моей жены! Она точно такъ же говоритъ, когда чего-нибудь хочетъ и ей не удается. Ну, ну, очень справедливо, очень справедливо, я радъ, я очень радъ; такъ, такъ, мы это знаемъ...

   - Что?

   - Вы мнѣ разсказывайте, что! Что я вамъ мальчикъ? Вы думаете въ самомъ дѣлѣ, что мнѣ нужно все разжеватъ и въ ротъ положить? Пусть будетъ такъ!.. Хорош³й свѣтъ, красивый свѣтъ!

   - Но, увѣряю васъ, я не понимаю, о чемъ вы говорите.

   - Вы мнѣ должны разсказывать! - онъ указалъ пальцемъ на свою грудь при словѣ "мнѣ".- Не раскладывайтесь на нѣсколько тарелокъ! Такъ, такъ! здоровье потеряли, стали тонки и зелены; для насъ-то уже не годитесь, а оттуда по шеямъ! Такъ, такъ, я очень доволенъ! Ну, что будетъ съ васъ? въ приказчики не годитесь, въ работники - также; и свое забыли, да и чужого не знаете.

   - Позвольте, я не совсѣмъ...

   - Ну, ну, знаете, знаете! Я себѣ представляю эту мудрость: Иванъ любитъ Параску, а она любитъ Степана, Степанъ любитъ Аксютку... Теперь, понимаете, нужно еще себѣ ломать голову,- а это необходимо,- почему Иванъ любитъ Параску, а она Степана... Стойте, стойте, не перебивайте, я понимаю, я понимаю! Вы думаете, я въ самомъ дѣлѣ такъ глупъ? Это называется у нихъ "поэззи". Хорошо, пусть будетъ сегодня такъ. Вотъ послушайте меня, что я вамъ скажу: знаете, что? вотъ нате вамъ пятакъ за все это!..

   - Будемъ лучше говорить о другомъ... Что здѣсь хорошаго?

   - Хорошаго? - переспросилъ онъ болѣе грустнымъ голосомъ;- хорошаго?! - все хорошо. Что же можетъ быть хорошаго?

   - Какъ поживаетъ вашъ сынъ? Какъ ваши дѣла?

   - Мой сынъ! это тоже сынъ? - шарлатанъ, и больше ничего. Развѣ так³е сыновья бываютъ? ни туда ни сюда,- вотъ читаетъ все время ваши книжки. Читаетъ, читаетъ, читаетъ, что онъ тамъ читаетъ?.. Разъ, ночью, я ломаю голову надъ однимъ вычислен³емъ. "Осипъ! - говорю я,- а, Осинъ, а ну, иди-ка сюда!" - не слышитъ. Я еще разъ: "Осипъ!" - ни слова:_углубленъ! Ну, дѣлать нечего: когда отца не слушаютъ, это вѣдь еще не изъ большихъ несчаст³й. Однако меня разобрало: "ты - корова, ты - собака, ты - ничтожество, тебя отецъ зоветъ, такъ ты имѣешь дерзость не отвѣчать? Что такое? ты занятъ?!" но я сдерживаю себя, захожу въ его комнату, вижу: на столѣ - книга, и онъ до того зачитался, что не слышитъ моихъ шаговъ. Кажется, нужное дѣло? А? Меня припекло, но... нужно молчать, когда находишься въ неволѣ. Подхожу къ нему сзади, толкаю его; онъ выпучилъ на меня свои глаза... "Осипъ, а ну, Осипъ, что я у тебя попрошу: прочти мнѣ, на чемъ ты остановился, и скажи, что ты читаешь?" - "Тургенева, Записки Охотника". -"А должно быть очень умная вещь? А ну, прочти мнѣ тоже что-нибудь (это я попрошу у него). Неужели же я настолько глупъ, что не пойму? хорошее всяк³й понимаетъ".- "Вамъ не иитересно!" - "Но что ты потеряешь,- капиталъ свой положишь, что ли?" Наконецъ я его еле-еле уговорилъ, и онъ мнѣ прочелъ нѣсколько словъ: "На дворѣ цыплята рыли навозъ, старая собака залаяла, а стоявш³й у воротъ конь замахалъ хвостомъ, завидя меня"... Ну, вы слышали когда нибудь подобное? Я васъ спрашиваю, по совѣсти,- вѣдь мы - свои, домашн³е люди,- слышали ли вы когда-нибудь, чтобы собака лаяла, и видѣли ли вы, чтобы лошадь махала хвостомъ? Да еще чтобъ курицы... Стойте, стойте, я совсѣмъ забылъ,- слушайте только,- чтобы курицы рыли навозъ?! Не можетъ быть, никогда! Но когда вашъ Тургеневъ говоритъ,- вѣдь это не шутка! - значитъ, это правда, только ее такъ трудно понять... Какъ только вамъ всѣмъ не стыдно,- началъ онъ сер³озно, со злостью,- философы мои! Это - ваши знан³я? Вѣдь это позоръ! Мой сынъ... онъ такой же шарлатанъ, какъ и всѣ...

   Я невольно улыбнулся.

   - Смѣшно? Ну, смѣйтесь, смѣйтесь! можно лопнуть, смѣйтесь, вѣроятно вы правы...

   - Ребе Хаимъ-Беръ, бросимъ это! - сказалъ я весело.. - скажите, какъ ваши дѣла? какъ живется здѣсь'?

   - Как³я дѣла, такъ и живешь: дрожишь, знаешь, что съ тебя шкуру дерутъ больше, чѣмъ съ другихъ, а имѣешь меньше всѣхъ.

   - То-есть какъ?

   - Такъ!

   - Это не отвѣтъ!

   - Нѣтъ, это отвѣтъ! Паспортъ нуженъ? Разъ. За торговлю нужно платить? Два. На синагогу нужно? Три. Ну, а раввину, рѣзнику, по-вашему, ничего не нужно? По-нашему, нужно... Вотъ уже четыре! Постойте же: въ кружку для бѣдныхъ нужно? Сборъ на пасху для нихъ нужно? А больнымъ, а прихожимъ нищимъ, а школамъ, га! не нужно, говорите вы? Что жъ, кто же будетъ имъ помогать? А ну, сосчитайте-ка, бѣдняку легко приходится? Вѣдь у насъ всѣ даютъ! А поди-ка, заработай: омоешься холоднымъ потомъ, почернѣешь хуже собаки, и что? Хата-покрышка! Старая сказка. Да въ этихъ дѣлахъ вы понимаете столько, сколько пѣтухъ въ "Бней-Одемъ" {Извѣстная молитва въ судный день.}.

   - Вы знаете хорошо этого ребе Шлойме?- вдругъ спросилъ я.

   Онъ молчалъ.

   - Шлёму вы знаете хорошо?

   - Ну, что изъ этого?

   - Какъ онъ вамъ нравится?

   Опять молчан³е.

   - Я хотѣлъ бы знать ваше мнѣн³е.

   Ни слова.

   - Вы не хотите мнѣ отвѣчать?

   - Не стоитъ, вы все равно не поймете. Онъ о курицахъ не говоритъ и не обращаетъ вниман³я, подняла ли лошадь хвостъ или еще нѣтъ,- ему это все равно; вообразите себѣ, что для него есть вещи посер³ознѣе. Вы можете себѣ это представить? Вамъ смѣхъ?

   Я не отвѣтилъ ему. Прошло нѣсколько секундъ, разговоръ не вязался.

   - Я ухожу,- сказалъ я:- мнѣ нужно по дѣлу.

   И, пожавъ его руку, я направился къ полицейскому надзирателю.

   Лаврент³й Ардал³оновичъ ходилъ въ это время по комнатѣ, яростно стуча сапогами. Изъ стоявшихъ въ канцеляр³и десятскихъ никто не рѣшался доложить ему о моемъ приходѣ. Я отворилъ дверь его комнаты и ожидалъ, пока онъ замѣтитъ меня. Онъ все ходилъ, разстегнувъ мундиръ, и гладилъ одной рукой свою голову, какъ это дѣлаютъ, чтобы успокоиться и собрать свои мысли; увидя меня, онъ молча указалъ мнѣ на стулъ и продолжалъ свою прогулку. Потомъ онъ подошелъ къ раскрытому на улицу окну, вложилъ руки въ карманы панталонъ и сталъ насвистывать. Становилось невыносимо, а Лаврент³й Ардал³оновичъ все насвистывалъ, глядя безучастно на улицу.

   - Лаврент³й Ардал³оновичъ, что съ вами?

   Онъ въ отвѣтъ зашевелилъ одной ногой, и она у него какъ-то заплясала, опираясь на кончикъ пятки. Мимо окна проходили крестьяне, почтительно кланяясь ему, но онъ ихъ не замѣчалъ. Прошелъ слесарь Пахомъ, значительно выпивш³й, распѣвая: "вспомни, ваарваръ, ка-акъ ты клялся, ты, подлецъ, смѣи-илъ мине!" Однако и такая вольность, такое неуважен³е и къ нему, надзирателю, и къ его улицѣ и дому прошли совершенно безнаказанно; мой вопросъ оставался безъ отвѣта.

   - Да, братъ,- началъ онъ, наконецъ:- вотъ до чего мы дожили! Ай-да Лаврент³й Ардал³оновичъ!.. Усы, слава Богу, сѣдые; по службѣ, кажется, не мальчикъ, а тутъ тебѣ всякая дрянь будетъ указывать!

   Онъ присѣлъ къ письменному столу, гнѣвно чиркнулъ спичкой и закурилъ.

   - Въ чемъ же дѣло? спросилъ я.

   - Въ чемъ дѣло?.. Какъ вы думаете,- я грамотный?

   - Кажется.

   - Неужели? Благодарю васъ. Вотъ и все.

   - Но я ничего не понимаю!

   - И я ничего не понимаю!

   - Лаврент³й Ардал³оновичъ!

   Онъ стукнулъ кулакомъ о столъ съ большой силой.

   - Что вы мнѣ: Лаврент³й Ардал³оновичъ! - крикнулъ онъ.- Да-съ, я Лаврент³й Ардал³оновичъ, это я безъ васъ знаю; но не для всякой паршивой, противной, грязной жидовки, которой я и видѣть не хотѣлъ бы у себя около помойной ямы, я - посмѣшище! Да я бы ей зубы выбилъ, такъ, просто, трахнулъ бы въ морду, по-военному, если бы могъ; да она, каналья, не прилѣзетъ одна, а все претъ въ канцеляр³ю. "А и гдѣ бумага? А чи вы уже написывали?.." Дрянь!

   - Значитъ, я могу уйти? спросилъ я, поднявшись и подавая ему руку.

   - Ага, заговорила и въ васъ кровь! Наси, пшъ, какъ важно! Кагальное чувство, небось, закопошилось?

   - А вы въ ударѣ, я вижу...

   - Да-съ, въ ударѣ! Скажите, пожалуйста; то, что я оскорбленъ, васъ не задѣваетъ, а что я дерзнулъ не съ должнымъ почтен³емъ отнестись къ высокочтнмой Хайкѣ, вашей единовѣркѣ, это достойно, по-вашему, висѣлицы? Да какого бѣса, чортъ васъ дери, вы хорохоритесь? сидите, когда пришли! Что мнѣ, въ самомъ дѣлѣ, и передъ вами не высказываться откровенно?

   - Лаврент³й Ардал³оновичъ, вы меня не проведете, я знаю васъ не первый день; не можетъ быть, чтобы вы настолько перемѣнились... Въ чемъ дѣло? Ужъ коли откровенно, такъ говорите все. Я хотѣлъ уйти не потому, что обидѣлся, а потому, что нахожу васъ слишкомъ взволнованнымъ. Въ чемъ же дѣло? Жидовка сама по себѣ, и вы знаете свое дѣло... Другое что-то еще у васъ...

   Онъ положилъ одну ногу на другую, потеръ руки и сказалъ уныло:

   - Придется подать въ отставку.

   - Изъ-за жидовки?

   - Да-съ, изъ-за жидовки.

   - Ну, что жъ дѣлать,- отвѣтилъ я, притворяясь, что понимаю его слова буквально.

   - Не посовѣтуете ли вы мнѣ, какъ другъ, извиниться передъ нею? спросилъ онъ ядовито.

   - Что жъ, если вы ее оскорбили или вообще виновны передъ нею, отчего не поступить, какъ должно истинному хруст³анину?..

   - Ну, это уже слишкомъ... Вы видали мое ружье? двустволку, стоившую около двухсотъ рублей?

   - Ну?

   - У моего исправника есть сынъ...

   - Ну?

   - И онъ, сынъ этотъ, страстный охотникъ. Три мѣсяца тому назадъ былъ онъ здѣсь, и понравилось ему мое ружье. "Продайте да продайте!" А я знаю, что значитъ ему продать, и говорю ему: "я самъ такъ привязанъ къ моей двустволкѣ, что не разстался бы съ нею ни за как³я деньги". Какъ вы думаете, могу я любить свое ружье?

   - Нѣтъ!

   Онъ улыбнулся.

   - Здѣсь живетъ одна нахальная жидовка, которая наговорила дерзостей предсѣдателю воинскаго присутств³я за то, что ея единственный сынъ былъ взятъ въ солдаты! Вотъ это и есть Хайка. Она, вы думаете, что выкинула?

   - Мало ли что она могла выкинуть!

   - Жаловалась на уѣздное по воинской повинности присутств³е въ губернское, и когда послѣднее не уважило ея ходатайства, пожелала пойти дальше. Каково? Вотъ мой исправникъ написалъ мнѣ о томъ, чтобы я собралъ свѣдѣн³я о ея бѣдственномъ положен³и: она къ нему обратилась за такимъ свидѣтельствомъ. Это было какъ разъ тогда, когда сынъ исправника уѣхалъ отсюда къ отцу; а Хайка жить мнѣ не давала: скорѣе и скорѣе! Мнѣ это надоѣло; я взялъ и отписалъ исправнику, что у нея есть домъ, и это вѣрно. Когда она узнала отъ моего писаря о содержан³и моего отвѣта, она явилась въ канцеляр³ю и кричитъ, да такъ нахально: "Какое вы имѣли право напимать: "домъ"? Вы хотите быть честнымъ человѣкомъ, такъ зачиво вы не пишете, что домъ мой оцѣненъ въ пятьдесятъ рублей!" Ишь ты, бест³я! это въ канцеляр³и! Ну, я, дѣйствительно, не выдержалъ, послалъ ее къ чорту... Она могла бы попросить, а не приказывать. Она отправляется къ исправнику съ жалобой, а тоть - я его понимаю - подъ вл³ян³емъ "неуважен³я", оказаннаго его сыну, пишетъ мнѣ: и "ставлю на видъ", и "предлагаю", все о грубомъ моемъ отношен³и къ публикѣ... А меня-то не проведешь: я знаю, какъ онъ самъ обращается съ публикой, да еще съ жидовской! Вотъ и порадуйтесь?

   И онъ подалъ мнѣ пакетъ.

   - Что же, вы исправили ошибку?

   - Да-съ, исправилъ! - вознегодовалъ онъ.

   - При чемъ же тутъ жидовка? Она имѣла право отстаивать свои интересы; а что она рѣзка... Каковы бы вы были на ея мѣстѣ? Однако, Лаврент³й Ардал³оновичъ, перемѣнимъ разговоръ. Я къ вамъ съ большой просьбой: чтобы показать свою дѣятельыость, вы приказали составить протоколъ Шлёмкѣ, самому симпатичному изъ здѣшнихъ меламедовъ {Учителя.}, которые, благодаря вашей добротѣ, будутъ продолжать свое дѣло.

   - Нѣтъ, тутъ извините, это дудки! - составить, такъ составить!

   - Но ему жить будетъ нечѣмъ: дѣти, жена!

   - А мнѣ-то что? и я скоро буду безъ мѣста.

   - Вы говорите теперь искренно?

   - Искренно, чортъ бы меня побралъ, искренно! Шлёмки, Хайки, погибели на нихъ нѣтъ, еще изъ-за нихъ терпи! Хорошо, что вы мнѣ напомнили. Эй, кто тамъ?

   Вошелъ Кагайловъ и десятск³й.

   - Шлёмкѣ протоколъ! - сказалъ сурово надзиратель.

   - Вы не изволили сказать, когда и кому...

   - А теперь изволю - и немедленно!

   - Слушаю!

   - Сейчасъ, с³ю минуту! Убирайтесь!

   - Благодарю васъ отъ души, Лаврент³й Ардал³оновичъ! - сказалъ я ѣдко.

   - Кушайте на здоровье!

   - Вы никогда не причиняли мнѣ такой непр³ятности!

   - Ну и радуйтесь теперь! Кагайловъ! я жду протокола; я много разъ не люблю повторять,- не совѣтую выводить меня изъ терпѣн³я. Кончено!

   Кагайловъ торопливо вышелъ и черезъ нѣсколько мгновен³й шмыгнулъ по улицѣ.

   - До свиданья, Лаврент³й Ардал³оновичъ! - сказалъ я, взявъ свою шляпу..

   - Какъ вамъ угодно... Мое почтенье!

   Я ушелъ отъ него въ крайней досадѣ: "пособничество" мое, противъ моего ожидан³я, принесло вредъ. Я чувствовалъ себя виновнымъ передъ бѣднымъ Шлёмкой, занятымъ теперь при похоронахъ размышлен³ями о небесномъ раѣ и суетѣ м³ра. Мнѣ становилось больно отъ мысли, что онъ лишится хлѣба, который онъ такъ честно зарабатывалъ, помимо общаго права на него всякаго человѣка. Въ близкомъ будущемъ зима, шестеро дѣтей, недоразвившихся еще до понят³я, что смыслъ жизни и высш³я наслажден³я ея состоятъ въ изслѣдован³и таинственнаго значен³я буквъ и вычислен³й,- хотятъ ѣсть... Что съ ними будетъ?..

   - Передайте мое нижайшее почтен³е господину Шлёмкѣ и мадамъ Хайкѣ! - крикнулъ мнѣ вслѣдъ Лаврент³й Ардал³оновичъ, когда я проходилъ мимо его открытаго окна.

  

   Я не искалъ Шлёмы, чтобы сообщить ему о результатѣ моихъ хлопотъ въ его пользу; я не могъ бы видѣть его задумчиваго лица, въ которомъ, безъ сомнѣн³я, прочелъ бы между морщинами на лбу: "забирай свои вещи и иди!.." Видѣть его мнѣ все-таки хотѣлось, и я дожидался вечера, чтобы, благодаря пятницѣ, встрѣтить его въ синагогѣ, куда онъ такъ настоятельно меня приглашалъ.

   Наступалъ вечеръ. Еврейск³я лавки мало-по-малу закрывались. Торговцы, которымъ приходилось поневолѣ опаздывать, выражали нетерпѣн³е въ присутств³и покупателей; нѣкоторые просто отказывались продолжать торговлю. Въ полчаса всѣ магазины были заперты, столики убраны, и суетливыя кучки евреевъ спѣшили по улицѣ, точно за ними кто гнался.

   Показалась звѣзда, мигая дожидавшемуся ея служкѣ синагоги; онъ понюхалъ изъ табакерки, чихнулъ съ особеннымъ удовольств³емъ и нырнулъ въ синагогу, которая черезъ нѣсколько минутъ освѣтилась свѣчами и стала наполняться прихожанами. Каменный домъ, крытый желѣзомъ,- лучшая постройка въ еврейской части мѣстечка,- окруженный акац³ями, какъ бы гордился, переживая торжественные часы, когда его особенно лелѣютъ и прихорашиваютъ. Онъ глядѣлъ съ высоты съ нѣмымъ сожалѣн³емъ на расположенныя вокругъ него бѣдныя еврейск³я лачуги, ожидая отъ нихъ обычной дани молитвы, которыя изъ него уже подымутся къ великому престолу ²еговы... И огни синагоги с³яли надъ темнымъ еврейскимъ мѣстечкомъ, и будто вглядывались въ него пристально и важно... По мѣрѣ того, какъ гордое здан³е оживало - шумъ голосовъ въ мѣстечкѣ становился все тише и тише. Казалось, всѣ эти звуки, весь мелк³й лиризмъ будничнаго горя, всѣ тих³я жалобы и подавленные стоны цѣлой недѣли готовились слиться въ одну могучую симфон³ю, которая поднимется къ небу изъ этого торжествующаго и величаваго здан³я...

   Показались друг³я звѣзды, спускалась синяя ночь. Я стоялъ на улицѣ, наблюдая приходящихъ молиться, стараясь опредѣлить, что изъ вынесеннаго ими въ течен³е недѣли ляжетъ въ основан³е предстоящаго гимна. На всѣхъ лицахъ замѣтно было одно: стремлен³е къ чему-то возвышенному и торжество въ ожидан³и радостнаго событ³я. Ни одного угнетеннаго, ни одного несчастнаго! Вонъ спѣшитъ Хаимъ-Беръ, одѣтый въ черный сертукъ, съ расчесанной бородой; за нимъ мальчикъ несетъ молитвенникъ и талесъ {Молитвенный плащъ.}; далѣе идутъ друг³е евреи, пр³осанившись и сбросивъ съ себя личину подчиненности, довольные, веселые и важные. Въ коридорѣ синагоги слышалось жужжан³е: тамъ, по обычаю, входивш³е мыли руки и съ краткой молитвой переступали порогъ. Я зашелъ въ синагогу и помѣстился на одной изъ заднихъ скамеекъ. Какой-то еврей, раскачиваясь, доканчивалъ про себя вступительную молитву и усиленно шепталъ, торопясь, чтобы поспѣть къ вечерней молитвѣ, совершаемой всѣми единогласно. Служка синагоги ходилъ между рядами скамеекъ, кладя на нихъ молитвенники; онъ останавливался изрѣдка, чтобы понюхать табаку и чихнуть. Я замѣтилъ, какъ онъ подобострастно подошелъ къ Шлёмѣ, который былъ уже здѣсь и сидѣлъ въ первомъ ряду,- постоялъ предъ нимъ немного и понюхалъ табаку, набравъ его двумя пальцами и потрясая ими носъ. Прихожане усѣлись по мѣстамъ. Служка стукнулъ рукою по канторскому столику.

   - Ша! - добавилъ онъ и при этомъ стукнулъ во второй разъ.

   Молодой рѣзникъ, отправлявш³й должность кантора, облачился въ талесъ и подошелъ къ своему столику.

   - Пойдемъ, воспоемъ Господа! - запѣлъ онъ.

   - Пойдемъ, воспоемъ Господа! - подхватили всѣ, и синагога огласилась безчисленными звуками на разные лады.

   Какой-то лучъ бодрости охватилъ молящихся; даже нищ³е, орхимъ {Странствующ³е нищ³е.}, вся голь мѣстечка, приниженная, забитая, со впалыми щеками и подобострастными лицами, освѣтилась тѣмъ же лучомъ. Канторъ дошелъ до молитвы, приглашающей возлюбленнаго пойти на встрѣчу невѣстѣ (субботѣ), и мелод³я осложнилась, движен³я всѣхъ стали возбужденнѣе, голоса звонче и радостнѣе... Чувствовалось, что на все это собран³е надвигается что-то неизмѣримо важное и радостное... И что же будетъ? Суббота, святая суббота! Шесть дней вздоховъ, унижен³й, шесть дней Ицки, Мошки, Шмульки копошатся, хитрятъ, получаютъ гроши съ пинками, ѣдятъ хлѣбъ съ лукомъ, извиваются, унижаются, служатъ пугалами, и только суббота ласкаетъ ихъ и успокоиваетъ своею цѣлящею силой. Въ этотъ день нельзя имъ даже думать о дѣлахъ; это - день нравственнаго подъема и отдыха, день, освященный религ³ей и ограждаемый ею съ величайшей строгостью, день, поддерживающ³й въ евреѣ, подавленномъ тяжелыми услов³ями суетливыхъ и грязныхъ будней,- человѣка, съ его вѣчными стремлен³ями къ небу...

   Въ субботу каждый еврей превращается какъ бы въ властелина. Лучш³й кусокъ, лучшая одежда прячется на субботу; день забвен³я, день, когда онъ вкушаетъ духовную пищу, которая поднимаетъ его настолько, что онъ уже не Ицка, Мошка, Шмулька, а ребе Ицхокъ, ребе Мойше, ребе Шмуэль. Ни кредиторъ, какой-нибудь Шулемъ съ дерзкимъ, плотояднымъ лицомъ, ни штрафъ за беззаконную торговлю, ни насмѣшки, ни бѣдность, ни даже самъ урядникъ, предъ которымъ онъ стоитъ въ ермолкѣ, забавляя его своимъ видомъ, не страшны для него въ этотъ день. Пусть, напримѣръ, подойдетъ теперь къ Шлёмкѣ самъ Лаврент³й Ардал³оновичъ, чтобы подтрунить надъ нимъ: ребе Шлойме не улыбнется жалко, заискивающей улыбкой. Онъ отвернется отъ него, съ презрѣн³емъ къ жалкимъ издѣвательствамъ, къ скудости ихъ содержан³я, какъ маэстро - когда непосвященный нарушаетъ его вдохновенный покой... Тутъ ангелы тысячами восхваляютъ вмѣстѣ съ ребе Шлойме святую субботу. Самъ Саваоѳъ празднуетъ вмѣстѣ съ нимъ,- а надзиратель грозитъ въ такую минуту своимъ протоколомъ! Шлойме глядитъ съ достоинствомъ, ощущая въ себѣ свѣж³й запасъ силъ. Огкуда у него эта осанка, эти медлительно важные жесты? Это дѣйств³е благодатной субботы, радости Израиля, его торлъжества, его оплота и источника его бодрости и силы. Вотъ почему въ глазахъ правовѣрнаго еврея грѣхъ несоблюден³я субботы - больше всѣхъ другихъ религ³озныхъ проступковъ. Темная масса чувствуетъ по инстинкту массоваго самосохранен³я, что чистотѣ субботы она обязана своей невѣроятной выносливостью, сохранившей на трудныхъ и запутанныхъ путяхъ ея истор³и человѣка въ забитомъ и загнанномъ пар³и.

   - Добрая суббота!

   - Добрая суббота, добрый годъ! - слышалось со всѣхъ сторомъ.

   Два удара служки по молитвеннику водворили молчан³е.

   - Беритэ орхимъ {Странствующ³е нищ³е.}!

   Нищ³е были разобраны, и самый почтенный изъ нихъ лѣтами удостоился приглашен³я Шлёмы, который позвалъ его за собою кивкомъ головы. Изъ синагоги стали выходить группами; Шлёма, Хаимъ-Беръ, служка и канторъ составили одинъ кружокъ, сопровождаемый приглашенными, шедшими позади.

   - Добрая суббота, ребе Шлойме! - привѣтствовалъ я ого.

   - Добрая суббота, добрый годъ на васъ и всѣхъ евреевъ! отвѣтилъ онъ, счастливо улыбаясь и продолжая напѣвать вполголоса молитвенные напѣвы.

   Его пропустили впередъ; за нимъ выходили остальные. Хаимъ-Беръ и канторъ какъ бы соперничали въ желан³и итти съ нимъ рядомъ.

   - Хорошая ночь! - произнесъ канторъ, когда они вышли на улицу.

   - Хорошая, очень хорошая! - согласился Хаимъ-Беръ, поглядывая на небо и расчесывая бороду.- Пр³ятный воздухъ! Календарь пишетъ, что въ эти дни все будетъ хорошая погода; онъ угадываетъ: астрономы! Развѣ это глупость? Календарь составляютъ не мальчики.

   Служка и канторъ переглянулись съ выражен³емъ удивлен³я по поводу учености Хаимъ-Бера, при чемъ первый покачалъ головой.

   - Ребе Шлойме, завтра вы намъ навѣрное что-нибудь скажете? - спросилъ канторъ.

   Шлёма наклонилъ голову, не переставая напѣвать вполголоса.

   Нa слѣдующ³й день, въ четыре часа пополудни, я - опять въ синагогѣ. Евреи въ это время собираются сюда потолковать о чемъ-нибудь интересномъ, божественномъ, о различныхъ чудесахъ, о мудрости раввиновъ, а также читаютъ псалмы и бесѣдуютъ, разбившись на отдѣльныя группы. Въ одномъ углу сидѣлъ Хаимъ-Беръ, окруженный слушателями, и читалъ вслухъ "гласъ ²акова". Служка, стоя, прислушивался къ "сладкому учен³ю".

   - Да, такъ! - говорилъ Хаимъ-Беръ, закрывая книгу: - это не шутка: это талмудъ! Развѣ не все значитъ талмудъ? Былъ недавно одинъ раввинъ, который никогда не учился ихъ наукамъ, и зналъ ихъ всѣ наизусть святымъ духомъ.

   - Неужели-таки положительно всѣ? - спросилъ кто-то.

   - У-ва, великая вещь! всѣ положительно! Что ты такъ горячишься? Когда ты не имѣешь ума даже настолько, чтобы привязать кошкѣ хвостъ, такъ ты совсѣмъ долженъ молчать! Разгорячился! Что ты такъ разгорѣлся? А по-твоему, раввинъ станетъ тратить время на разныя глупости'?

   - Какъ же онъ ихъ узналъ?

   - Какъ онъ ихъ узналъ? - такъ, просто узналъ!

   - Но это невозможно? - вмѣшался канторъ.

   - Вы мнѣ говорите: "невозможно''! - горячился Хаимъ-Беръ:- вы думаете, что имѣете дѣло съ маленькимъ ребенкомъ? Я шучу съ вами? Я говорю съ вами какъ человѣкъ!.. Когда такъ было, то было: тутъ не идетъ на обманъ. Онъ зналъ все, потому что въ талмудѣ вы имѣете все (онъ покрутилъ усы). На что вамъ лучше? вотъ я разскажу вамъ еще: Рамбамъ! онъ былъ только талмудистъ, а зналъ медицину, да еще какъ зналъ! Не всякое знан³е есть знан³е. А онъ зналъ! Одинъ больной жаловался на головную боль... Вотъ выслушайте: доктора признали, что необходимо у него снять верхнюю кость черепа, ибо подъ ней, въ мозгу, червь. Такъ они признали; хорошо, пусть такъ! Рамбамъ услышалъ про это, и въ день, когда дѣлали больному операц³ю, взлѣзъ на чердакъ дома, въ которомъ она происходила, пробуравилъ отверст³е въ потолкѣ и смотритъ. Божы³мъ духомъ онъ узналъ, что врачи не помогутъ больному, а человѣка вѣдь жаль. Наконецъ, верхняя часть черепа у больного уже снята, и въ мозгу виднѣется червь,- червь обыкновенный, червь какъ всѣ черви... Вы слушаете? Но какъ же его вынуть? взять его щипцами опасно, потому что онъ можетъ углубиться въ мозгѣ, и человѣкъ пропалъ! Стали дѣлать заклинан³я - не помогаетъ. Что дѣлать?.. Вы слушаете? Тогда съ потолка отозвался Рамбамъ: "положите на мозгъ листъ капусты, червь самъ перелѣзетъ на него". Такъ и было, и человѣкъ былъ спасенъ. Ну, отчего тѣ не могли догадаться? - Голова не талмудическая! Гмъ! - онъ побѣдоносно взглянулъ на противника, сраженнаго его познан³ями.

   Среди другихъ присутствовавшихъ замѣтно было волнен³е въ ожидан³и проповѣдника. Въ одной кучкѣ разсказывали о чудесахъ и тайнахъ, о текущихъ вопросахъ. Кто-то передалъ, что Ротшильдъ предлагаетъ по рублю за каждаго еврея, но не соглашаются на это. Служка очутился и здѣсь и жадно слушалъ разсказывавшаго, который свелъ рѣчь на предстоящую войну между русскимъ, и туркомъ и на то, что англичанинъ - онъ малый съ крѣпкими костями - перехитритъ обоихъ. Одинъ еврей, высокаго роста, съ смуглымъ лицомъ, опершись одной ногой на скамейку, объяснялъ, что всѣ происшедш³я войны предусмотрѣны библ³ей, въ предсмертной рѣчи ²акова; нужно только умѣть понимать каждую букву, ибо въ каждой буквѣ скрывается тайна...

   - На что вамъ лучше? - отозвался другой, съ худымъ лицомъ, въ оборванномъ платьѣ:- чтобы понять, что иногда значитъ даже простое слово, я вамъ разскажу о ребе Менделе. Ребе Менделе послалъ человѣка къ такому же раввину, какъ и онъ самъ, къ ребе Мойше, и поручилъ посланному отдать ему записку во всякое время дня и ночи, даже если робе Мойше будетъ читать "Шмойне-эсри" {Самая важная молитва.}. Ребе Менделе - не сапожникъ, а знаменитый мудрецъ; ребе Мойше - тоже не портной. Посланный шелъ пѣшкомъ цѣлую недѣлю - такъ наказалъ ему Менделе - и прибылъ въ домъ ребе Мойше вечеромъ, когда тотъ читалъ, какъ назло, "Шмойне-эсри".

   Лица у всѣхъ вытянулись, рты открылись, и возбужден³е слушателей достигло крайнихъ предѣловъ.

   - Посланный недолго думаетъ, подходитъ къ раввину, толкаетъ его въ бокъ и отдаетъ ему записку: "отъ ребе Менделе!" И тотъ - что вы думаете? - вскрываетъ записку!..

   - Посреди молитвы? - вырвался звукъ ужаса.

   - Нѣтъ, посреди бала! - замѣтилъ съ раздражен³емъ разсказчикъ:- вы-же слышите, кажется, вѣдь у васъ есть уши! Прочелъ записку, упалъ на землю и вдругъ разрыдался... А въ запискѣ было: "Мендель любитъ курицу." Вотъ тебѣ и курица! Тутъ не курица, а что-то очень глубокое, что только они вдвоемъ понимали.

   Слушатели были потрясены и сильно задумались надъ тѣмъ, какой смыслъ можетъ скрываться въ курицѣ...

   Въ синагогѣ шумъ сталъ утихать; кой-гдѣ раздавалось пѣн³е псалмовъ. Въ это время показался ожидаемый всѣми Шлёма. На немъ былъ длиннополый сертукъ изъ чернаго атласа; широк³й, отложной, неглаженный воротникъ его сорочки сверкалъ своей бѣлизной; на головѣ новый плисовый картузъ; руки были сложены за спину, самъ онъ былъ сильно сосредоточенъ на чемъ-то. Онъ понималъ, что теперь - его царство, теперь наступила священная минута, когда ему предстоитъ воздѣйствовать на слушателей словомъ Бож³имъ и мудростью. Шедш³й съ нимъ орхимъ скромно присѣлъ у дверей. Шлёма ни на кого не глядѣлъ: "безплотный взоръ его очей" блуждалъ по тѣмъ закоулкамъ, гдѣ сплетаются между собою слова съ одинаковою суммою буквъ, гдѣ одно изречен³е опровергается другимъ, какъ это можетъ показаться непосвященнымъ; на самомъ же дѣлѣ все такъ гладко и стройно; надо только догадаться, и мудрсцу открывается истинное благополуч³е. Вѣдь вотъ работаетъ вся эта масса цѣлую недѣлю, суетится, потѣетъ,- изъ-за чего? Подозрѣваетъ ли она, что велик³й учитель слово "Ма" (что) мыслилъ какъ "Меа" (сто), изъ чего слѣдуетъ, что каждый еврей ежедневно обязанъ сто разъ благодарить Творца?.. "Если два человѣка сошлись и не говорили между собою о Божьемъ словѣ, то они согрѣшили, подобно вкусившимъ мертвечины". А развѣ всѣ эти люди не достойны сожалѣн³я за то, что невольно такъ тяжко грѣшатъ? Но въ значительной мѣрѣ они искупаютъ теперь свою вину волнен³емъ и страстностью, съ какой они ожидаютъ его поучен³я. И Шлёма цѣнитъ это. Съ грустнымъ выражен³емъ, съ мыслями, обнимающими Его и суету м³ра, онъ поднимается на ступеньки амвона: тамъ давно приготовленъ для него талесъ, табакерка и молитвенникъ. Онъ не торопится, потому что дорожитъ каждымъ мгновен³емъ; онъ ждалъ этого момента столько времени, можетъ-быть, цѣлыя недѣли; онъ живетъ въ настоящую минуту всѣми фибрами, всей полнотой умственнаго и нравственнаго существован³я...

   Послышалось съ разныхъ сторонъ откашливанье, задвигали скамейками, и сотни глазъ устремились на амвонъ. Служкѣ не пришлось даже крикнуть: "Ша!" - Тишина водворилась сама собою.

   Шлёма облачился въ талесъ и самъ стукнулъ рукой по молитвеннику, взявъ его въ лѣвую руку.

   Но онъ еще не начиналъ: онъ вперилъ взглядъ въ слушателей, сообщая имъ свою возбужденность, и когда замѣтилъ, что все у нихъ въ порядкѣ, что они обратились въ одно вниман³е, онъ началъ страннымъ напѣвомъ, свойственнымъ меланхолической восточной музыкѣ, отъ которой отдаетъ унын³емъ и призывомъ къ заоблачному. Онъ сталъ приводить фразы пророка Иса³и, переводя ихъ тутъ же на еврейск³й жаргонъ.

   - "Когъ омаръ гашемъ", это значитъ: такъ сказалъ Господь... (Шлёма остановился). "Гашома имъ кисеи", т. е. небо (онъ поднялъ указательный палецъ) - мой стулъ... "вгоорецъ гадоймъ раглай", и земля,- говорилъ онъ,- скамеечка для моихъ ногъ... Ша! Значитъ, такъ сказалъ Господь: "небо - мой стулъ, а земля - скамеечка для Моихъ ногъ". Что такое значитъ (онъ началъ безъ напѣва) небо - стулъ, а земля - скамеечка? Развѣ Богу нужна мебель? Что жъ, по-вашему, пророкъ Иса³я не понимаетъ? А! вотъ тутъ приходитъ фраза къ проповѣднику и плачетъ: "проповѣдникъ, толкуй меня"; сама фраза чувствуетъ, что могутъ не понять ея, и просится, бѣдная, на толкован³е. Слушайте же меня хоть немного: Богъ сказалъ Моисею: "и вотъ законы, которые ты положишь передъ ними"! Что такое значитъ: "вотъ законы"? значитъ: "возьми законы"!.. "которые положишь передъ ними"; а что же еще,- съѣшь ихъ, что-ли? И зачѣмъ это "положишь"? надо было просто сказать: "вотъ законы для нихъ"! Вѣдь это вопросъ. Но если разсудить этотъ вопросъ...

   Тутъ я потерялъ нить проповѣди, ибо я не былъ въ состоян³и слѣдить за скачками и ссылками оратора на разныя мѣста писан³я. Меня интересовалъ не выводъ, а самъ Шлёма. Неужели это Шлёма! Вотъ этотъ еврей, съ гордой осанкой и повелительными жестами, властелинъ толпы, о которой онъ такъ заботится, это - Шлёма? Куда дѣвалась его робость, и откуда взялся у него такой звучный голосъ, бьющ³й силой и желѣзной убѣжденностью? А глаза! Еще вчера утромъ они походили на мышиные; взглядъ ихъ былъ неясный и мутный отъ безпрестанной мысли, разбиваемой тысячью мелкихъ помѣхъ, отъ неустаннаго напряжен³я, отъ необходимости вѣчно стоять на стражѣ своей духовной жизни. Вотъ почему, занятый только своею мыслью и страстно влюбленный въ нее, онъ постоянно торопился отвернуться отъ будничной суеты и казался такимъ растеряннымъ и жалкимъ. Теперь - его день; теперь онъ чувствуетъ себя сильнымъ и могучимъ въ области созерцан³я. Что значатъ всѣ канцеляр³и, всѣ дѣла м³рск³я въ сравнен³и съ тайнами, которыми онъ думаетъ теперь обладать, которыми онъ готовъ подѣлиться со всѣми!..

   Хаимъ-Беръ все гладилъ свою бороду; портной Ицка положилъ обѣ руки на столъ и спряталъ между ними свою голову; кто стоялъ у амвона, кто, раскачиваясь, подпѣвалъ за ораторомъ тексты. Оказалось, что подлинникъ ²еговы относительно законовъ выраженъ не такъ, какъ того желаетъ Шлёма для того, чтобы подъ каждой буквой подразумѣвались слова, которыя начинались бы этою же буквою и значили бы вмѣстѣ: "и обязанъ человѣкъ блюсти законъ; судья долженъ прежде разсудить, а потомъ рѣшать, выслушивать обѣ стороны, не заискивать передъ богатыми, а чуждаться ихъ". Далѣе, непонятнымъ для чемя образомъ, былъ вдругъ ребромъ поставленъ вопросъ: гдѣ фараонъ взялъ лошадей, чтобы нагнать бѣжавшихъ изъ Египта евреевъ?

&nb