Коган Наум Львович - В глухом местечке

олгъ исполнилъ... Эхъ, не говорите мнѣ, другъ мой, модныхъ словъ! (Я, впрочемъ, и не говорилъ ничего). Я не ребенокъ!.. Дотащился до гроба, одинок³й, безъ семьи, бобылемъ - таковъ жреб³й. А душно, живого человѣка видѣть хочется, чувствовать по-человѣчески хочется: мозги вѣдь есть,- вы думаете, нѣтъ? Правда, деревенѣешь, замерзаешь, а натура все-таки свое беретъ... Шестьдесятъ-пять лѣтъ!.. Иной разъ посмотрю на Кагайлова - жалко его, а вглядишься - нѣтъ, счастливъ человѣкъ, натура цѣльная. Ну, и позавидуешь! Вамъ странно слушать меня, странно, что полицейск³й чиновникъ жалуется на тѣсноту, неудовлетворительность? молъ, не полагается? Вотъ, смотрите! - и онъ указалъ на висѣвшую на стѣнѣ картину: "Пр³емная у князя". Субъекты!

   Онъ подошелъ къ стѣнѣ, снялъ картину и поднесъ ее мнѣ.

   - Хорошо?

   - Да, хорошо!

   - Нѣтъ, лица-то, лица! Сколько души! Всмотритесь!

   - Вижу, вижу!

   - А самъ князь, а, чиновники его, а просители! Нѣтъ, цѣльность эта, непосредственность и искренность!..

   - Да, да, вижу, чувствую!

   - Видите?.. Хорошо видите?.. Это тоже отъ Бога!..

   Онъ повѣсилъ картину на прежнее мѣсто, подошелъ къ столу и налилъ двѣ рюмки вина.

   - Какъ вы думаете, я жидоморъ? - спросилъ онъ.

   - Да, должно быть, есть... того...

   - Ну, такъ выпьемъ!.. Пейте!

   - Васъ что-нибудь задѣло, Лаврент³й Ардал³оповичъ?

   - Спасибо и за вопросъ: онъ заключаетъ въ себѣ предположен³е о возможности съ моей стороны обиды; а это уже хорошо... Думается мнѣ въ так³я минуты, что ругательное это слово... Я - фобъ поневолѣ, почти безсознательно, всего, на что натравливаетъ меня любая "бумага". Увижу на улицѣ торговца, и сейчасъ мысль: приказано провѣрять торговые документы... А есть ли у него, чортъ бы его побралъ, торговое свидѣтельство?.. Навѣрное, мошенникъ, не выправилъ. Ну, и такъ далѣе... Гоняясь столько лѣтъ за этакими вотъ фактами, невольно - поймите меня, совершенно невольно - привыкаешь къ мысли, что нѣтъ на свѣтѣ преступлен³я хуже, чѣмъ преступлен³е противъ документа. И на людей-то начинаешь смотрѣть съ одной только этой точки зрѣн³я! (Онъ засмѣялся). Вѣрите-ли, забываешь, что это живые люди, что ихъ можетъ интересовать что-нибудь поважнѣе моихъ документовъ... А ужъ жиды? Тридцать лѣтъ имѣю съ ними дѣло; знать ихъ, по совѣсти, я знаю только съ внѣшней стороны, по наслышкѣ, но, какъ честный служака, уже потому ихъ особенно преслѣдую, что у нихъ-то какъ разъ цѣлая пропасть этихъ нарушен³й. Почему это выходитъ: нужда ли, услов³я ли,- я въ это не вхожу... Только изрѣдка, какъ вотъ сегодня, позволяешь себѣ воспарить умомъ къ общимъ причинамъ, а въ обычное время, когда я весь во власти "бумаги", они для меня ужасные преступники! Еврей, въ моихъ глазахъ, это - существо, неустанно занятое обходомъ закона, точно у него и нѣтъ другихъ нуждъ, ни семьи, ни любви, ни надеждъ, ни горя. Такъ и кажется, что и на свѣтъ-то онъ родился лишь для того, чтобы обходить законъ да раздражать полицейскихъ чиновниковъ... Вотъ до какой логики доходишь!.. Резонъ? Хороши, я васъ спрашиваю, гражданск³я понят³я Лаврент³я Алексѣева, зачитывавшагося когда-то Щедринымъ и имѣвшаго возвышенные взгляды?..

   Онъ выпилъ еще рюмку, поигралъ тремя пальцами и продолжалъ:

   - Спасибо еще за то, что хоть порой сердчишко да умишко даютъ себя знать, что способенъ еще переживать так³я мгновен³я, какъ вотъ теперь... Искра Божья, значитъ, есть; да сколько нужно свалить съ души хламу, чтобы отыскать-то ее!.. Повѣрите ли, какъ порой на васъ я злился! Изъ-за васъ вѣдь, пожалуй, и гадость-то эту съ протоколомъ поторопился сдѣлать... Вотъ думаешь: жить будетъ человѣкъ, волноваться, живое дѣло дѣлать... А я... Заживо погребенный! Эхъ, что толковать! Будетъ, не могу, не могу я!..

   Онъ стукнулъ кулакомъ по столу, и глаза его сдѣлались влажными.

   - Тряпка, мочала - и больше ничего. Машина!

   - Тяжелый разговоръ; оставимъ его, Лаврент³й Ардал³оновичъ!

   - Тяжелый? Я радъ, что онъ тяжелый; я благословляю такое состоян³е, когда оно меня охватываетъ въ особенныхъ случаяхъ; я отъ души благодаренъ старому жиду Шлёмѣ! Одной фразой онъ ошеломилъ, отрезвилъ меня! Для меня это былъ только Шлёма "безъ разрѣшен³я", Шлёма хитрецъ, Шлёма бѣглый... Ну-съ, а Шлёма человѣкъ, Шлёма съ убѣжден³ями, Шлёма съ горькимъ прошлымъ, Шлёма съ именемъ Бож³имъ на устахъ - это неожиданность, это что-то такое изъ старыхъ книгъ, которыми зачитывался въ молодости... Шлёмка боленъ, Шлёмка еле дышитъ, Шлёмку притащили въ кутузку... "Все отъ Бога"! И какъ вамъ это нравится? Болѣзнь, напасть, кутузка и въ томъ числѣ Лаврент³й Алексѣевъ - все отъ Бога! Возьмите вотъ его!.. А Лаврент³я Алексѣева Шлёмка ушибъ, это вѣрно...

   Онъ помолчалъ, выпивъ еще, и, поднявъ на меня глаза, въ которыхъ свѣтилась грусть, сказалъ:

   - Ушибъ, это вѣрно! Да что толку! Минутное раздражен³е мысли, которому нѣтъ исхода...

   - Лаврент³й Ардал³оновичъ,- сказалъ я,- а не будетъ это слишкомъ "гуманно", если...

   - Что такое?

   - Вы вотъ сами признаете, что виноваты передъ Шлёмой...

   - Безусловно-съ...

   - Именно тѣмъ, что не признавали въ немъ человѣка...

   - "Именно"! Да говорите дѣло!

   - Такъ покажите и ему и другимъ, что вы теперь человѣка признали. Поѣдемъ вмѣстѣ къ больному. Еврей это оцѣнитъ...

   Лаврент³й Ардал³оновичъ широко раскрылъ глаза: для него было неожиданно такое предложен³е. Послѣ недолгаго раздумья онъ, однако, рѣшился:

   - Ѣдемъ сейчасъ же! Андрей, бѣгунки!

   - Вы какъ-нибудь, чтобы онъ не испугался! - сказалъ онъ, когда бѣгунки остановились возлѣ хаты, въ которой жилъ Шлёма.

   Андрей остался около лошади, а мы вошли во дворъ. Сквозь разбитую ставню мы различили кучу гостей, окружавшихъ кровать больного. Когда скрипнула калитка, служка синагоги, находивш³йся въ числѣ гостей, подошелъ къ окну и, замѣтя насъ, отбѣжалъ къ кровати, слѣдств³емъ чего было то, чтовъ сѣняхъ мы столкнулисъ со всѣми посѣтителями Шлёмы, спѣшившими убраться. Я вошелъ первымъ въ хату, за мной Лаврент³й Ардал³оновичъ. Шлёма лежалъ на чистомъ постельномъ бѣльѣ, былъ укрытъ старымъ одѣяломъ и пальто, а у спинки кровати стояла жена его съ "настоемъ" и плакала. Съ печи выглядывали дѣтск³я головы, грязныя, взъерошеыныя. Хозяйка съ отчаянной мольбой посмотрѣла на надзирателя, прося его взглядомъ не отрывать теперь отъ нея больного мужа... Шлёма пошевелился, выпучилъ глаза и даже силился приподняться, но Лаврент³й Ардал³оновичъ движеньемъ руки далъ понять, чтобы онъ не тревожился.

   - Надзиратель пришелъ навѣстить васъ въ болѣзни!- сказалъ я ему по-еврейски.

   Онъ какъ бы не понималъ меня и, повернувъ голову въ сторону надзирателя, обратился ко мнѣ:

   - Пусть онъ сядетъ!..

   Я поставилъ стулъ возлѣ Лаврент³я Ардал³оновича и предложилъ ему сѣсть. Онъ сѣлъ, снялъ фуражку и съ искреннимъ участ³емъ сталъ оглядывать больного, его семью, окна, дверь, сырыя стѣны...

   - Каково вамъ, Шлёма?

   - Пусть онъ говоритъ громче! - сказалъ мнѣ Шлёма.- Что онъ говоритъ?

   Я объяснилъ.

   Онъ кивнулъ надзирателю головой и улегся попрежнему. Жена его все суетилась за печкой и "шушукалась" съ дѣтьми.

   - Вы не безпокойтесь, Шлёма,- говорилъ Лаврент³й Ардал³оновичъ:- васъ теперь никто не тронетъ!

   Больной повелъ глазами въ мою сторону. Я догадался и передалъ ему сущность обращенной къ нему фразы. Шлёма такъ сморщилъ лобъ и шевельнулъ губой, что я вспомнилъ его же слова: "Есть о чемъ безпокоиться, когда оно меня не задѣваетъ! Я иду себѣ своимъ ходомъ!.."

   Это движен³е замѣтилъ и гость и словно почувствовалъ все безсил³е своей власти. Шлёма теперь никого не боялся; онъ былъ безучастенъ ко всему... Лаврент³й Ардал³оновичъ почувствовалъ себя совсѣмъ неловко и началъ осматривать помѣщен³е; больной закашлялъ, свѣсилъ голову надъ стоявшей на стулѣ чашкой, сплюнулъ и легъ на спину. Вдругъ онъ круто повернулся на бокъ лицомъ къ намъ и, глядя на надзирателя, пытливо, съ оттѣнкомъ снисходительности, съ наболѣвшей злобой къ чему-то общему, родственному ему, надзирателю, по духу, сказалъ мнѣ почти повелительно, не заботясь о моемъ соглас³и:

   - А ну, спросите его: чему учитъ Богъ?

   Я смѣшался; надзиратель замѣтилъ это и настоятельно потребовалъ отъ меня объяснен³я сказаннаго Шлёмой, и я исполнилъ его требован³е.

   - Люби... всѣхъ людей, какъ самого себя! вѣдь вы знаете! - сказалъ Лаврент³й Ардал³оновичъ.

   Я передалъ это Шлёмѣ; тотъ разинулъ ротъ, широко раскрылъ глаза, словно его ошеломили, и, подумавъ мгновен³е, ѣдко улыбнулся... Онъ обвелъ глазами надзирателя, потомъ печку, потомъ жену, потомъ свою кровать и снова ѣдко улыбнулся... Этотъ жестъ былъ слишкомъ многорѣчивъ: тутъ вкратцѣ передавалось все прошлое и настоящее... Шлёма тяжело вздохнулъ, легъ навзничь, смотря въ потолокъ, жедленно вынулъ изъ-подъ подушки какую-то тряпку и сталъ вытирать глаза...

   - Шлёма! - вскрикнулъ Лаврент³й Ардал³оновичъ вставъ,- выслушай, что я тебѣ скажу! - но тотъ не слушалъ, и надзиратель обратился ко мнѣ:- Пожалуйста, передайте...

   Но я ужъ ничего не могъ передавать. Шлёма началъ читать что-то шопотомъ и съ заглушенными рыдан³ями ударялъ себя кулакомъ въ грудь послѣ каждаго слова... Это была исповѣдная молитва...

   - Онъ исповѣдуется! - сказалъ я съ трепетомъ и пошелъ вонъ изъ комнаты; за мной поспѣшилъ и надзиратель.

   Когда мы очутились во дворѣ, до насъ долетѣли громк³е вопли жены Шлёмы и пискъ дѣтей...

   - Идите къ Шлёмѣ! - крикнулъ я замѣченнымъ мною евреямъ, заглядывавшимъ въ щели ставенъ.

   Мы возвратились домой и долго не раздѣвались, не говоря другъ съ другомъ ни слова: каждый изъ насъ былъ погруженъ въ свои думы. А вѣтеръ свисталъ и вылъ въ трубѣ... Наконецъ мы раздѣлись и погасили лампу. Я къ полуночи уснулъ, но былъ разбуженъ шагами Лаврент³я Ардал³оновича, который расхалживалъ по комнатѣ въ туфляхъ при свѣтѣ лампы, съ взъерошенными волосами. Онъ замѣтилъ, что я проснулся, и сурово сказалъ:

   - Зубы! чортъ ихъ дери... Да спите, коли спится...

   Я притворился спящимъ и проворочался до утра. Около семи часовъ я всталъ. По улицѣ проходили мастеровые, слышался лай, грохотъ бричекъ. Вдругъ раздался рѣзк³й звукъ отъ встряхиван³я жестяной коробкой, въ которой уже лежатъ монеты... Я подошелъ къ окну...

   Сердито ступая, раздвигая рукой проходящихъ, шелъ служка, потрясая кружкой съ монетами. "Благотворительность спасаетъ отъ смерти!" - выкрикивалъ онъ по-древне-еврейски.

   Это были похороны... Показались простыя носилки... Несли Шлёму... За носилками плелась жена его съ громкими рыдан³ями, тащился мальчикъ въ отцовскомъ пальто и большихъ сапогахъ, выли как³я-то еврейки, а толпа евреевъ провожала покойника съ грустными лицами и торопливыми движен³ями.

   "Благотворительность спасаетъ отъ смерти!.."

   - Неужели умеръ!? - произнесъ Лаврент³й Ардал³оновичъ и подошелъ къ окну.

   - Какъ видите!

   Онъ покрутилъ усы, насупилъ брови и съ досадой сказалъ:

   - Какъ это у васъ даже умирать скверно: тащатъ какъ падлу, торопятся, словно въ шею гонятъ!..

   - Торопятся, Лаврент³й Ардал³оновичъ, торопятся: они глубоко вѣруютъ, что на томъ свѣтѣ имъ будетъ лучше; ну, вѣрно, и не терпится... поскорѣе бы!..

   Въ это время изъ передней вошелъ Кагайловъ, въ вычищенныхъ сапогахъ, съ вымытымъ свѣжимъ лицомъ, съ бумагой въ рукѣ; онъ сдвинулъ ноги, приставилъ руку къ козырьку и отчетливо доложилъ:

   - Въ мистэчки Мыколаевки ycи благополучно! Съ добрымъ утромъ, ваше благород³е!