Коган Наум Львович - В глухом местечке

sp;    - Въ библ³и сказано, что Богъ покаралъ египтянъ еще падежомъ на ихъ скотъ. Черезъ нѣсколько страницъ говорится уже, что фараонъ гнался на лошадяхъ. А?! Гдѣ же онъ взялъ лошадей?

   Слушатели переглянулись, спрашивая также другъ друга глазами: "гдѣ?"'

   Но вопросъ у Шлёмы легко объяснился: нѣкоторью изъ египтянъ, убоявшихся Бога, спрятались со своимъ скотомъ, на время падежа, у евреевъ, и вотъ они-то, спасш³еся, снабдили своего царя лошадьми.

   - Ну, а теперь послушайте еще немного, и вы поймете всю мою проповѣдь,- это послѣднее. Въ одной пасхальной молитвѣ сказано: "иди, изучай, что сдѣлалъ Лаванъ праотцу нашему ²акову; фараонъ хотѣлъ истребить только мужчинъ, а Лаванъ - всѣхъ". Это что значитъ? Лаванъ - нашъ, и вдругъ онъ хотѣлъ насъ погубить? - Ша, тише, тише! (Въ синагогѣ царила совершеш³ая тишина). Въ талмудѣ сказано, что ни одинъ отецъ не долженъ дѣлать различ³я между своими сыновьями, только старшаго онъ должемъ больше уважать: онъ первенецъ, а тѣ равны между собою. Старшаго слѣдуетъ одѣвать лучше, а другихъ одинаково, чтобы между ними не было зависти. Постойте же: а ²аковъ сдѣлалъ красную шелковую рубашку ²осифу, одному изъ младшихъ сыновей; братья позавидовали, продали ²осифа въ рабство, а тамъ ужъ пошло... Кто же виноватъ? Лаванъ! Если бы онъ не обманулъ ²акова, если бы онъ не замѣнилъ Рахили... Ну? (онъ ожидалъ, чтобы кто-нибудь изъ слушателей подхватилъ слѣдующее слово).

   - Л³ей,- выручилъ Хаимъ-Беръ.

   - То ²осифъ былъ бы...

   - Первенцомъ,- продолжалъ ХаимъБеръ.

   - Изъ-за рубашки не было бы...

   - Зависти.

   - Да, не было бы зависти; а если не было бы зависти, ²осифъ не былъ бы проданъ, мы не были бы въ Егпитѣ, гдѣ мы всѣ чуть не погибли... Теперь вы понимаете?

   - А-а-а-а! Ай-ай-ай! - восторгались слушатели:- такая мысль...такая мысль!.. Вѣдь это сладко какъ сахаръ; изъ его рта сыплется жемчугъ!

   Въ сннагогѣ стоялъ шумъ, на который Шлёма не обратилъ вниман³я: онъ былъ гдѣ-то далеко. Сквозь общ³й гамъ я различалъ одно его жужжан³е и послѣдн³я слова проповѣди: "и придетъ Месс³я въ будущемъ году въ ²ерусалимъ, и скажемъ: амннь!.."

   Зачѣмъ Богу нужны стулъ и скамеечка для ногъ - я все-таки не узналъ...

   Шлёма снялъ талесъ и, тяжело дыша, спустился съ амвона и пошелъ на свое мѣсто. Его окружили, заговаривали съ нимъ, выражали ему свой восторгъ, но онъ сталъ у стѣны, спиной къ толпѣ, и началъ молиться. Приближался вечеръ. Хаимъ-Беръ вышелъ изъ ряда скамеекъ, положилъ руки въ карманъ штановъ и сказалъ:

   - Не пора ли начать вечернюю молитву?

   Оживлен³е улеглось; одинъ еврей подошелъ къ канторскому столику и началъ молиться вслухъ, а остальные повторяли за нимъ. По окончан³и этой краткой молитвы кучки стали дробиться. По мѣрѣ приближен³я вечера, присутствовавш³е становились все мрачнѣе. Кто выбѣгалъ на улицу посмотрѣть, нѣтъ ли еще звѣзды, чтобы можно было закурить; слышались уже обыкновенные разговоры, даже жалобы на дѣла. Въ душѣ каждаго возставали призраки, давивш³е его прежде: нужда, голодъ, позоръ... Говорятъ, что пр³ѣдетъ податной инспекторъ для провѣрки торговыхъ документовъ,- надо и о немъ позаботиться... Сообщивш³й о "курицѣ" кусаетъ свою бороду и о чемъ-то разсказываетъ служкѣ. Только Шлёма ни съ кѣмъ не говорилъ, былъ спокоенъ, хотя лицо его понемногу тоже принимало свой обыкновенный видъ. Послѣ двухъ ударовъ служки началась послѣдняя молитва... Въ ней слышалась покорная грусть съ оттѣнкомъ упрека въ каждои фразѣ, обращенной къ Нему: "Ты все видишь и все знаешь, и что же съ нами?! Но все же Ты святъ, святъ, трижды святъ!" Отдыхъ возстановляетъ силы, освѣжаетъ организмъ, но предстоящая работа слишкомъ тяжела, и хотя теперь понятно зло, сдѣланное Лаваномъ Изратлю,- страхъ предъ будущимъ несокрушимъ, переходъ отъ блаженной субботы къ буднямъ тяжелъ и жестокъ. Долой чистые кафтаны, исчезаетъ "израиль", и на сцену являются "жиды". Правда, и въ субботу нѣтъ недостатка въ людяхъ, желающихъ поглумиться надъ жидовскимъ "шабесомъ", надъ движен³ями молящихся; но тогда, съ той высоты, на которую израиля возноситъ суббота, это менѣе замѣтно, а затѣмъ идетъ опять старое, опять обычное:

   - Ваша благород³я, хорош³й сахаръ!

   - Пошелъ вонъ, жидъ!

   - Гашпадинъ, не вгодно конфектовъ?

   - Не приставай, говорятъ!

   - Господинъ урядникъ, ваша благород³я, я только на одну недѣля, мине жалко, что вы себя безпокоите...

   Съ нахмуренными лицами уходятъ всѣ домой, въ синагогѣ гасятся свѣчи, и въ ней водворяется мракъ. Она глядитъ сурово: лшиенная своей роли до слѣдующей субботы, она не смотритъ теперь съ участ³емъ на друг³е дома въ блескѣ свѣчъ, а ушла въ себя, озлобленная и мрачная...

  

   Прошло три мѣсяца, наступила глубокая зима. Николаевка была засыпана снѣгомъ, морозы стояли лютые. Тощ³я фигуры евреевъ суетились по утрамъ около прибывавшихъ изъ окрестностей повозокъ съ хворостомъ, который они раскупали для топлива. Замѣчалось въ общемъ течен³и жизни какое-то унын³е; особенно грустно и тяжело бывало по вечерамъ. Не было и слѣда того бодрящаго впечатлѣн³я здоровой русской зимы, которое она приноситъ съ собою въ крестьянск³я села...

   Вонъ дрожитъ слабая Хайка, сидя за своимъ столикомъ, въ ватной крфтѣ, изъ которой торчатъ лохмотья; вонъ трясутся разносчики въ лѣтнихъ пальто; лица у нихъ син³я, сами съежились; мальчишки "кусаютъ законъ"; пѣсня свободная, услаждающая жизнь, не пристала, видно, еврейской молодежи... Все уныло, все кряхтитъ, а по вечерамъ даже въ воздухѣ чувствуется страхъ, и морозъ точно не радъ своей роли: надъ кѣмъ онъ проявляетъ свою силу? Кой-гдѣ мелькнетъ во тьмѣ фонарь, освѣщая лица мальчиковъ, идущихъ изъ хедера домой,- и только...

   Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ я сидѣлъ у себя, занятый составлен³емъ новаго прошен³я по моему дѣлу.

   - А ну, будьте столь добры, отворите! - сказалъ кто-то по-еврейски, постучавши въ ставню моего окна.

   Я впустилъ къ себѣ въ комнату вмѣстѣ съ густымъ паромъ и струей холода служку синагоги, одѣтаго въ лохмотья, съ тряпкой на шеѣ, вмѣсто шарфа, съ поломаннымъ фонаремъ безъ двухъ стеколъ, въ которомъ горѣлъ огарокъ сальной свѣчки. Теперь только я разглядѣлъ его: онъ былъ высокъ, плечистъ, съ грубымъ выралжен³емъ лица, отъ него отдавало дикостью, и замѣтенъ былъ отпечатокъ, какой кладетъ горемычная жизнь ни къ чему непристегнутыхъ бобылей. Онъ выговаривалъ слова съ трудомъ, точно они стоили ему большихъ усил³й, при чемъ въ началѣ разговора заикался. Прежде всего онъ погасилъ огарокъ, вытеръ усы войлочнымъ рукавомъ своего верхняго платья, поплясалъ на мѣстѣ, отбивая снѣгъ отъ сапогъ.

   - Мосю, добрый вечеръ вамъ! Какъ у васъ тепло, это прелесть! - сказалъ онъ, потирая ладони. - Что значитъ, когда топишь! Ай-ай! - и онъ покачалъ головой. - Вы мнѣ позволите сѣсть? Будьте такъ добры, я немножечко посижу, а сказать вамъ, зачѣмъ я пришелъ, я еще успѣю... немного отогрѣюсь (онъ сѣлъ по моему приглашен³ю). А! что, можетъ-быть, га?.. У васъ есть табакъ? А ну, дайте-ка немного сюда!

   Я подалъ ему табакъ и всѣ принадлежности для курен³я.

   - Чтобы вы мнѣ были здоровы и живы 120 лѣтъ! А вѣдь это прелесть! (Онъ закурилъ.) Я вамъ не помѣшалъ? Га! вы можете мнѣ сказать: не церемоньтесь, что тутъ церемониться!.. нѣтъ?.. Вы скажите мнѣ это на чистоту: я простой малый, я совсѣмъ изъ маленькихъ пановъ; если нѣтъ - я могу взять ноги на плечи и сейчасъ вытечь отсюда; я вѣдь не танцовалъ съ медвѣдемъ! Что жъ дѣлать?

   - Нѣтъ, пожалуиста, сидите, сколько хотите, мнѣ очень пр³ятно! Да отчего вы вздыхаете?

   - Гмъ, это развѣ я вздыхаю? это мои заботы вздыхаютъ!.. Что можетъ быть изъ насъ всѣхъ, и зачѣмъ Всевышн³й создалъ такой м³ръ? А? Но нельзя говорить...

   - А что такое?

   - Ахъ, какая здѣсь теплота!.. Вкусъ рая... и тамъ не нужно лучше! У васъ есть книга одного, какъ его... Я уже забылъ, Гре... Гретцъ, Гретца... я вспомнилъ: Гретцъ, писано по-ихнему.

   - Есть, а зачѣмъ вамъ?

   - Какъ зачѣмъ? Слушай! я вѣдь за этимъ и пришелъ!

   - Въ такой холодъ?

   - Э, пустыя вещи! Когда нужно, такъ нужно!

   - Зачѣмъ же вамъ нужно?

   - Мнѣ? Вотъ тебѣ новость! Развѣ я говорю, что - мнѣ! Я говорю, что нужно, и только.

   - Кому же нужно?

   - Кому нужно, это другая сказка: это нужно ребе Шлойме... Ну, довольны?.. Я еще немного посижу! - добавилъ онъ просительно.

   - Почему же онъ самъ не пришелъ?

   - Э, вотъ вы чего захотѣли!.. Вотъ это-то и всё несчастье, что онъ не можетъ ходить!

   - Какъ не можетъ?!

   - Какъ не можетъ? такъ, не можетъ... А вы не знаете, какъ это не могутъ?.. нѣтъ... однако жарко становится... Онъ не можетъ, это простая вещь: онъ лежитъ больной.

   - Что съ нимъ? Давно онъ боленъ? Разскажите же, прошу васъ, толкомъ!

   - Что тутъ разсказывать?! Ну, а если я разскажу вамъ толкомъ, такъ, вы думаете, онъ выздоровѣетъ? Нѣтъ, грязь!.. У васъ никого нѣтъ за дверью? А посмотрите-ка, можно говорить громко?

   - Да что такое? спросилъ я тревожно.

   Онъ началъ тихо, почти шопотомъ:

   - Съ тѣхъ поръ, какъ панъ... (онъ остановился и началъ озираться) закрылъ ему хедеръ и отдалъ его... подъ судъ...

   - Ну, такъ что же? Да говорите по-человѣчески!

   - А что, развѣ я говорю иначе? Съ тѣхъ поръ, какъ намъ отдали его подъ судъ, онъ ходилъ учить дѣтей по домамъ, чтобы никто не зналъ... Ну, слабый человѣкъ и безъ того больной, теплаго платья нѣтъ, какъ водится, въ порванныхъ сапогахъ... такъ это говорится и въ сказкѣ... простудился и лежитъ уже цѣлую недѣлю; теперь у него жаръ... въ хатѣ холодно... Хорошо, очень хорошо!..

   - Ахъ, какой вы чудакъ! Зачѣмъ вы не сказали этого сразу, и къ чему вы спросили, нѣтъ ли кого-нибудь у меня?

   - Мало ли что можетъ случиться! Я говорилъ о панѣ... нельзя осуждать... онъ можетъ узнать...

   - Чѣмъ же Шлойме живетъ? Кто у него бываетъ? Зачѣмъ ему Гретцъ?

   - Не спѣшите же, этого я не люблю, это совсѣмъ не годится... Я вамъ скажу... (Онъ зажегъ огарокъ въ фонарѣ и всталъ, опираясь на длинную палку). Чѣмъ онъ живетъ? Такому человѣку, конечно, не дадутъ совсѣмъ упасть. Даютъ иногда двугривенный, иногда полтинникъ, а иногда гривенникъ, какъ случится, и то не ему - Боже сохрани!- а его женѣ, чтобы онъ не зналъ... А кто бываетъ? По вечерамъ у него много бываетъ: заповѣдь! Онъ любитъ разсказывать, его слушаютъ. Вотъ и теперь у него сидятъ, говорятъ и ему понадобился этотъ... какъ его... Гретцъ. Ну, это все... Такъ вы мнѣ его дадите?

   - Подождите, я тоже съ вами пойду!

   - О! съ самымъ большимъ удовольств³емъ! Отчего нѣтъ? А ну, ну! Собакъ много... Но итти слѣдуетъ: правое дѣло, заповѣдъ!

   Я наскоро одѣлся, и черезъ нѣсколько минутъ мы уже находились въ огромныхъ сѣняхъ съ землянымъ поломъ, изрытымъ ямами. Служка открылъ дверь хаты; паръ хлынулъ туда, и я сразу ничего не могъ разобрать. Помѣщен³е Шлёмы состояло изъ одной комнаты безъ половъ, съ сѣрыми стѣнами и разбитыми ставнями. Посрединѣ находился простой столъ, на которомъ были разбросаны книги; въ углу - шкапъ подъ стекломъ, набитый кожаными переплетами, которые составляли единственную роскошь жилья. Нa огромной русской печи и на лежанкѣ помѣщалась семья Шлёмы; въ другомъ углу стояла простая деревянная кровать, защищенная отъ сырости прилегающей стѣны старыми мѣшками. На довольно грязной подушкѣ лежалъ Шлёма, опершись на руку, и разсказывалъ о чемъ-то сидѣвшимъ недалеко отъ него на табуретахъ Хаимъ-Беру, кантору и еще какимъ-то двумъ неизвѣстнымъ мнѣ евреямъ. Облокотясь на спинку кровати, стояла жена Шлёмы со стаканомъ, наполненнымъ какимъ-то настоемъ.

   - Я объ этомъ непремѣнно подумаю! разслышалъ я слова Шлёмы.

   Онъ былъ блѣденъ, говорилъ тихо; глаза и лицо его пылали, онъ часто кашлялъ.

   - Добрый вечеръ! Какъ ваше здоровье, ребе Шлойме?

   Онъ смотрѣлъ на меня ласково и старался присѣсть.

   - Это большая деликатность съ вашей стороны, что вы пришли,- произнесъ онъ съ трудомъ: посѣщать больного - заповѣдь. Очень правильно... сидите... У васъ, можетъ-быть, есть истор³я Гретца?

   - Скажите, Бога ради, кто васъ лѣчитъ?

   Онъ улыбнулся и махнулъ рукой.

   - Пустое дѣло! лучше бросимъ это. Вотъ ребе Хаимъ-Беръ гдѣ-то вычиталъ въ этой книгѣ, будто былъ народъ такой хозаре, и всѣ они и ихъ цари были еврейской вѣры. Хотя я это зналъ, но мнѣ хочется послушать, какъ тамъ написано. А ну, прочтите мнѣ, какъ это выходитъ?

   Онъ снова силился присѣсть.

   - Я непремѣино прочту вамъ это завтра. Хаимъ-Беръ и друг³е поднялись съ своихъ мѣетъ. Хаимъ-Беръ кивнулъ хозяйкѣ, та вышла въ сѣни.

   - Ну, на здоровье! Всевышн³й Самъ поможетъ вамъ, ребе Шлойме,- говорили уходивш³е.

   - Надежда на Всевышняго! - отвѣтилъ больной. Живите долго за то, что побесѣдовали со мною.

   Хозяйка возвратилась съ заплаканными глазами и взобралась на печку, откуда едва слышались ея всхлипыван³я.

   Служка потиралъ руки и стучалъ сапогами. Въ комнатѣ было и сыро и холодно. Шлёма молчалъ и глядѣлъ въ потолокъ.

   - Давно вы больны?- спросилъ я.

   - Что вы говорите? Давно ли я боленъ? Больше недѣли.

   - Я имѣю къ вамъ просьбу: сдѣлайте мнѣ одолжен³е, позвольте мнѣ прислать къ вамъ доктора.

   - Вы еще дитя!.. Что мнѣ вашъ докторъ сдѣлаетъ? Его уже звали; онъ говоритъ, что здѣсь сыро, что нужно ѣсть мясо и запивать молокомъ... Пусть онъ самъ пьетъ; а что здѣсь сыро, я раньше зналъ... Вашъ докторъ! - произнесъ онъ презрительно.

   - Но такъ нельзя!

   - Ахъ, отложимъ это, я васъ прошу!.. Вы долго пробудете здѣсь? - онъ собирался сказать еще что-то, но остановился. - Ребе Бурихъ,- обратился онъ къ служкѣ, будьте такъ добры, на столѣ лежитъ библ³я... дайте ее мнѣ!

   Бурихъ исполнилъ приказан³е, и Шлёма углубился въ поданную ему книгу.

   - Нѣтъ, не выходитъ,- бормоталъ онъ: просто носчастье! - и, закрывъ книгу, задумался.

   - Что такое, ребе Шлойме?.. Что такое? переспросилъ я, не получивъ отвѣта.

   - Что такое? малость: не будь здѣсь такого т могло бы выйти по каждой буквѣ хорошее предсказан³е для евреевъ относительно нынѣшняго времени... Одно т {Въ еврейской азбукѣ два.}... я уже пробовалъ... Дайте-ка псалмы Давида! приказалъ онъ служкѣ.

   Шлёма углубился въ псалмы и не обращалъ на насъ никакого вниман³я. Служка слегка толкнулъ меня, приглашая уйти вмѣстѣ съ нимъ. "Мы ему мѣшаемъ", пояснилъ онъ. Я простился со Шлёмой и обѣщалъ ему прочитать вслухъ мѣсто изъ Гретца; онъ попросилъ меня не заботиться объ этомъ и продолжалъ свое дѣло.

   Всю дорогу мы молчали. Морозъ свирѣпствовалъ еще съ большею силой. Поднялась метель... Бѣдный служка торопился, дрожа отъ холода. При свѣтѣ его фонаря я увидѣлъ, что онъ былъ задумчивъ, и въ глазахъ его стояли слезы. Онъ оборачивался ко мнѣ нѣсколько разъ, желая начать разговоръ, но почему-то не рѣшался сдѣлать это.

   - Вотъ человѣкъ! - выговорилъ онъ, наконецъ, когда мы вошли въ мой коридоръ.- Спокойной ночи!

   - Зайдите, отогрѣйтесь!

   Онъ кашлянулъ отъ удовольств³я и, погасивъ огарокъ фонаря, поставилъ свою палку въ уголъ, чѣмъ показалъ мнѣ, какъ охотно принимаетъ мое приглашен³е. Когда мы вошли въ комнату, онъ медленно подошелъ къ печкѣ и началъ грѣть руки.

   - Прелесть! - восторгался онъ. Что можетъ быть лучше!.. Вы топите навѣрноедровами?.. Что я у васъ спрошу,- продолжалъ онъ, когда я усѣлся за своимъ столомъ: - вы же ученый человѣкъ... отчего это люди бываютъ несчастны?

   - Это трудно сказать...

   - Эхъ, вотъ такъ и блуждаешь во тьмѣ какъ корова... А на дворѣ, вы замѣтили, холоднѣе сдѣлалось... Предопредѣлен³е!.. А видно, что служанка ваша во-время трубу закрываетъ... Ну, да, когда есть дрова, всяк³й дуракъ вытопитъ!

   Я сталъ рыться между книгами, отыскивая Гретца.

   - Вы знаете, какую красивую вещь я вамъ скажу. Вотъ пусть-ка я ночую у васъ сегодня въ самомъ дѣлѣ!.. На дворѣ холодно и темно... у меня нѣтъ семьи... волкъ... Въ синагогѣ тоже холодно... Развѣ топятъ, какъ слѣдуетъ?!.. Я тутъ на полу лягу.

   - Пожалуйста. Мнѣ будетъ пр³ятно.

   - Я это раньше зналъ... Охъ, болячка у меня большая... дуракъ дуракомъ останется какъ скотина... Видишь?.. А печка-таки кирпчная... Э, вотъ оно какъ у насъ! Теперь я понимаю... Вотъ я тутъ лягу себѣ (онъ сбросилъ съ себя свое "пальто", взялъ подстилку, обратилъ ее въ тюфякъ и разлегся). Ахъ, слава Богу и за это!..Ну, ничего не подѣлаешь! Слышь, т мѣшаетъ, говоритъ онъ: вѣроятно, онъ знаетъ, что говоритъ; онъ изъ головы не выдумаетъ... Хорошо вытоплено... что хорошо, то хорошо... нечего сказать... Охъ-о-хо-хо-хо-хо-хо!..

   Я еще долго сидѣлъ надъ закрытой книгой: роковое т и мнѣ не давало спать... Мнѣ было больно и досадно. "И что бы было въ самомъ дѣлѣ, думалъ я,- написать какъ-нибудь иначе и не сбивать ребе Шлойме съ пути, лишая его минутнаго утѣшен³я... единственнаго утѣшен³я, доступнаго еврейскому мечтателю..."

   На слѣдующ³й день я опять навѣстилъ Шлойму, прочелъ ему Гретца нѣсколько страницъ, въ которыхъ говорится о хозарахъ и письмѣ испанскаго министра-еврея къ послѣднему хозарскому царю, ²осифу. Шлёма прослезился и, по окончан³и чтен³я, благодарилъ меня.

   - Вы просто оживили меня, я этого настолько не зналъ. Что можетъ случиться на бѣломъ свѣтѣ!

   Вечеромъ того же дня я повторилъ свое посѣщен³е, упросилъ жену Шлёмы принять отъ меня немного денегъ и увидѣлъ Шлёму въ очень хорошемъ расположен³и духа: онъ даже присѣлъ и разсказывалъ что-то громко. Его окружали его обычные гости. При моемъ входѣ онъ сказалъ радостно:

   - А ну, идите-ка сюда, это васъ тоже касается; прежде всего садитесь. Вы молитесь? Скажите откровенно, мы вѣдь свои люди... Навѣрное, нѣтъ?

   Онъ говорилъ со мной какъ съ ребенкомъ, которому удѣляетъ немного времени, потому что доволенъ имъ, а самъ онъ былъ доволенъ собой и находилъ удовольств³е въ томъ, что снисходилъ къ моей духовной бѣдности.

   - А вы не знаете, что не молиться - грѣхъ большой? - потѣшался онъ надо мной, желая пристыдить меня.

   - Онъ молится въ двухъ парахъ тефилинъ {Головной уборъ во время молитвы.}, какъ праведники,- сострилъ на мой счетъ Хаимъ-Беръ.- Что жъ, онъ привыкъ такъ.

   - Ну, а постъ соблюдаете?

   - Что за вопросъ! - продолжалъ Хаимъ-Беръ.- Развѣ нужно ещо спрашивать?

   - А можетъ-бытъ онъ одинъ изъ скрытыхъ праведниковъ? - говорилъ канторъ, которому сообщилось шутливое настроен³е другихъ.

   - Позвольте, господа! - отозвался я:- я вѣдь еще не знаю въ чемъ дѣло?

   Никто не отвѣчалъ мнѣ; Шлёма смотрѣлъ на меня ласкающе; на его лицѣ выражалось сострадан³е ко мнѣ, но не было желан³я говорить со мною какъ съ равнымъ и пускаться въ объяснен³я.

   - Объясните же мнѣ хоть вы, ребе Хаимъ-Беръ! - попросилъ я.- Я хочу знать, какой смыслъ имѣютъ ваши вопросы?

   Хаимъ-Беръ сидѣлъ ко мнѣ вполоборота и чесалъ подбородокъ; онъ лѣниво отвѣтилъ:

   - Это не Тургеневъ; что же можетъ быть хорошаго?

   - А все-таки!

   - Эхъ, это вамъ въ одно ухо войдетъ, а изъ другого выйдетъ... Поэззи!.. Пусть онъ вамъ скажетъ, если хочетъ!

   И онъ указалъ на кантора. Послѣдн³й оказался болѣе уступчивымъ и не безъ нѣкоторой деликатности объяснилъ мнѣ, что ребе Шлойме только-что сдѣлалъ одно очень замѣчательное толкован³е. Сказано, что отъ евреевъ требуются три вещи: молитва, покаян³е и благотворительность. Раввины обозначили такъ: молитва - голосъ, покаян³е - постъ, благотворительность - деньги. Ребе Шлойме и растолковалъ, что въ ихъ опредѣлен³и скрывается бездна ума, это нужно понять: "голосъ", "постъ" и "деньги", по-еврейски, равны между собой по счету буквъ, число которыхъ въ каждомъ изъ этихъ словъ составляетъ 136. Это равенство должно доказыватъ, что Богъ снисходитъ къ слабости людей, которые не всегда могутъ выполнить всѣ эти требован³я и, при существован³и уважительныхъ причинъ, довольствуются однимъ изъ трехъ. Подтвержден³емъ этого могутъ служить слова Давида, когда, говоря о премудрости Творца, онъ восклицаетъ: "человѣкъ глупъ, не знаетъ, и злодѣй не знаетъ этого". "Глупъ" по числу буквъ = 272. "этого" = 408. Значитъ, въ словахъ Давида скрывается слѣдующая мысль: человѣкъ не знаетъ двухъ требован³й (2. 136), а злодѣй - всѣхъ трехъ (3. 136), т. е. можно остаться человѣкомъ, не выполнивъ двухъ изъ этихъ требован³й; значитъ, одно обязательно; но не исполнить и одного изъ нихъ - тяжк³й грѣхъ, свойственный злодѣямъ.

   - Ну, теперь вы его просто осчастливили! - подхватилъ презрительно Хаимъ-Беръ.- Вы кончили? Ну, теперь на немъ новая кожа. Вотъ онъ чешется отъ того, что вы сказали. Онъ даже не будетъ спать цѣлую ночь. Шутка!

   Шлёма продолжалъ смотрѣть ласково, но, кажется, не слышалъ, о чемъ говорили. Я ушелъ, довольный благопр³ятнымъ поворотомъ въ настроен³и Шлёмы, и полагалъ, что дальнѣйш³я мои посѣщен³я излишни.

   Утромъ слѣдующаго дня я былъ пораженъ сильнымъ стукомъ въ ставню. Я вскочилъ и подошелъ къ окну узнать, кто стучитъ, но на мои вопросы слѣдовалъ стукъ болѣе сильный. Я потерялъ терпѣн³е и сильнымъ движен³емъ руки просунулъ стержень ставни такъ, что она открылась; я увидѣлъ осыпаннаго снѣгомъ служку, скорчившагося отъ холода. Свистъ вьюги былъ слышенъ въ комнатѣ. Я отдернулъ крючокъ у двери и толкнулъ ее ногою. Онъ влетѣлъ въ комнату съ искаженнымъ лицомъ и, безъ привѣтств³я, не взирая на мое сердитое замѣчан³е: "зачѣмъ вы не отвѣчаете, когда васъ спрашиваютъ?" - прихлопнулъ дверь, посмотрѣлъ на меня съ какой-то враждой и, приблизившись ко мнѣ, сътжестокимъ упрекомъ промычалъ, заикаясь:

   - А его опять взяли!

   - Koro? Кто?

   - Koro? Koro? Вамъ надо спать до девяти часовъ... Образованный человѣкъ!.. Зачѣмъ его взяли?

   - Шлёму?

   - А вы не знаете! Да, Шлёму; вы видите, что не меня... Только-что два десятскихъ провели его мимо вашей квартиры. Вьюга разметаетъ свѣтъ... Съ постели... больного человѣка... слабъ... Почему его взяли? А?

   Я ничего не понималъ и, не тратя словъ, разумѣется, поспѣшилъ одѣться и отправиться въ полиц³ю.

   - Я здѣсь буду ждать... Когда идете, такъ идите. Такъ нельзя... Что это, свѣтъ не свѣтъ? Вѣдь человѣкъ!..

   Я предоставилъ ему доканчивать про себя свою рѣчь и почти у самаго полицейскаго дома нагналъ арестованнаго. Онъ плелся, сопровождаемый двумя десятскими, которые слегка поддерживали его. Онъ пошатывался; въ лицѣ его не было ни кровинки; глаза смотрѣли вдаль, нижняя челюсть вздрагивала; порой онъ пугливо оглядывалъ своихъ провожатыхъ. Послѣдн³е шли, сознавая лежавшую на нихъ отвѣтственность, и число ихъ доказывало, что дѣло было не шуточное.

   Я поровнялся съ ними и спросилъ Шлёму, зачѣмъ его потребовали, отчего онъ не сослался на болѣзнь, вѣдь онъ имѣлъ право не являться до выздоровлен³я. Онъ быстро взглянулъ на меня, нижняя скула его дрожала, и онъ только ускорилъ шаги, а одинъ десятск³й объяснилъ, что Шлёму приказано было "доставить" немедленно. Шлёма вглядывался и въ меня и въ говорившаго и все торопплся. Я оставилъ ихъ и поспѣшилъ въ канцеляр³ю Лаврент³я Ардал³оновича; но тамъ мнѣ сказали, что не приказало никого пускать къ нему въ кабинетъ, такъ какъ онъ сегодня очень занятъ. Я сталъ дожидаться въ прихожей, а тѣмъ временемъ прибылъ и Шлёма, который повалился на скамейку, уцѣпившись обѣими руками за ея доску, чтобы держать свою спину въ равновѣс³и. Онъ скорчился, снялъ шапку и ермолку, и стриженная голова его ушла въ глубь воротника потертаго драповаго пальто; воспаленные мышиные глаза искрились и перебѣгали съ предмета на предметъ.

   - Ишь, въ могилу пора, а сплутовалъ, стало-быть! - замѣтилъ одинъ изъ ожидавшихъ по дѣлу мастеровыхъ.

   Изъ канцеляр³и вышелъ писарь, чтобы убѣдиться, пришелъ ли герой сегодняшняго утра, и отъ удовольств³я кивнулъ головой. Шлёма остановилъ на немъ взглядъ безсмысленный, нѣмой, переводя его и на одежду и на обувь то писаря, то нѣкоторыхъ изъ присутствовавшихъ.

   Онъ закашлялъ.

   - Эй!

   Послышался рѣзк³й звонокъ изъ кабинета, откуда выглянулъ Кагайловъ.

   - Есть! - доложилъ онъ громко и вышелъ къ дожидавшимся.

   - Вставай! - крикнулъ онъ Шлёмѣ.

   Тотъ медленно повернулъ голову въ его сторону и сталъ подниматься, опираясь на ладони.

   - Поставьте его! - приказалъ нетерпѣливый Каганловъ десятскимъ, которые тотчасъ его "поставили".

   - Ага, есть! - грозно произнесъ появивш³йся Лаврент³й Ардал³оновичъ и, увидя меня, прибавилъ:- Вотъ кстати, порадуйтесь! Шлёма!

   Шлёхма медленно откинулъ одной рукой огромный воротникъ пальто, вытянулъ лицо и умудрился поклониться, держа подъ мышкой свои головные уборы.

   - Франтъ! - потѣшался надзиратель,- мое нижайшее!.. Эй, стрѣлять будешь?

   Присутствующ³е разсмѣялись. Шлёма прищурилъ глаза и сморщилъ лобъ отъ напряжен³я.

   - Отвѣчай: будешь стрѣлять?

   Взрывъ хохота. Шлёма издалъ какой-то болѣзненный звукъ и зашевелилъ губами, желая, вѣроятно, изобразить угодливую, привычную улыбку.

   - Лаврент³й Ардал³оновичъ! - вступился я, вѣдь онъ боленъ; развѣ нельзя этого отложить?

   - Да-съ, нельзя. Кагайловъ, прочтите полученную бумагу; пусть послушаютъ...

   Кагайловъ началъ читать... О, ужасъ! это было требован³е о немедленномъ арестован³и августовскаго мѣщанина Шлёмы Меперова Яроцкаго и о высылкѣ его съ первымъ этапомъ, такъ какъ онъ уклонился, лѣтъ тридцать тому назадъ, отъ отбыван³я воинской повинности...

   Извѣст³е это поразило всѣхъ, и никто не смѣялся теперь, видя еле дышавшаго "воина". Шлёма какъ будто не разслышалъ прочитаннаго; онъ все смотрѣлъ вопросительно, безсмысленнымъ взоромъ, на потолокъ и стѣны, и закашлялъ...

   - Ну, что ты скажешь? - спросилъ его надзиратель, приблизившись къ нему.

   Шлёма встрепенулся. Печально улыбнувшись и, въ свою очередь, сдѣлавъ шагъ къ надзирателю, глядя ему пристально въ глаза, онъ сказалъ слабымъ голосомъ, но твердо, тономъ человѣка, догадавшагося, наконецъ, въ чемъ дѣло:

   - Это отъ Бога?..

   Надзиратель посмотрѣлъ удивленно... Не такой отвѣтъ требовался для поддержан³я насмѣшливаго настроен³я, и добродушный въ сущности Лаврент³й Ардал³оновичъ сразу почувствовалъ неестественность своей интонац³и. Шлёма своимъ отвѣтомъ далъ ему ключъ къ болѣе вѣрному пониман³ю "этого типа". Я хорошо зналъ Лаврент³я Ардал³оновича, его впечатлительность и доброе сердце, и потому легко замѣтилъ происшедшую въ немъ перомѣну. Онъ съ возраставшимъ любопытствомъ и недоумѣн³емъ вглядывался въ невзрачную фигуру Шлёмки, и въ глазахъ его заискрилось даже уважен³е...

   - Все отъ Бога?.. - процѣдилъ онъ.- Гмъ, да-съ... А вамъ чего надо? - обратился онъ къ постороннимъ:- Убирайтесь, чего прилѣзли! Посадите его на скамью, приказалъ онъ десятскимъ...- Садись, Шлёма... я сейчасъ...

   И онъ далъ мнѣ знакъ послѣдовать за нимъ въ его кабинетъ. Когда я вошелъ туда, онъ плотно притворилъ за мною дверь.

   - Да, я вамъ доложу, Яковъ Григорьевичъ! это "сюрпризъ", и даже того... сугубое...Тутъ еще это дѣло, онъ подъ слѣдств³емъ за школу проклятую, а теперь... извольте больного, хилаго... Да вѣдь онъ не выдержитъ... Ну, какъ его отправлять теперь этапомъ за двѣ тысячи верстъ, въ такой холодъ?

   - Лаврент³й Ардал³оновичъ, простите; но зачѣмъ же вы не приказали не трогать его, если онъ боленъ?

   - Чортъ его знаетъ! Во-первыхъ, это было бы ужъ очень "гуманно" (онъ улыбнулся); во-вторыхъ, какъ я могъ предположить болѣзнь! Шлёмка способенъ на все, жида можно требовать всегда... Наконецъ я былъ увѣренъ, что это плутъ, мошенникъ... Съ одной стороны "немедленно" и за "уклонен³е", а съ другой - кто его знаетъ, какъ тогда было при той рекрутчинѣ, да еще жидамъ... Я бы и самъ, можетъ-быть, удралъ при тѣхъ порядкахъ, наконецъ (и онъ сконфуженно улыбнулся), все это, видите... оказывается отъ Бога!

   - Что же теперь будетъ?

   - Погодите, мнѣ что-то припомнилось... надо заглянуть въ рекрутск³й уставъ. Позвольте. И онъ сталъ перелистывать снятую имъ съ этажерки книгу.- Такъ и есть! И какъ это я раньше не замѣти³ъ? Шлёма не можетъ быть ни призываемъ ни подвергнутъ наказан³ю за истечен³емъ срока давности. Этого, въ припадкѣ "не послабляючи", какимъ-то образомъ и не разглядѣли. Да вѣдь у нихъ тамъ списки, бумаги, а тутъ - живой человѣкъ... Требован³е, выходитъ, не совсѣмъ законное... Да вѣдь вотъ бѣда: я какъ низш³й по ³ерарх³и, не смѣю разсуждать, а должонъ исполнить. Ахъ, Ты, Господи Боже!..

   - Посовѣтуйте, что же дѣлать?

   - Что тамъ совѣтовать! Тутъ чортъ ногу сломитъ. Я самъ тутъ ничего не разберу... Это ужасно... Это не для моихъ нервъ: ружье, исправникъ, Хайка, школа, требован³е... Поймите: самъ я какъ заяцъ затравленъ всѣми этими предписан³ями и бумагами, а тутъ клокъ души имѣется, онъ и заговариваетъ въ подобныя минуты... Стойте, нужно жъ однако дѣйствовать!

   Онъ въ волнен³и заходилъ по комнатѣ.

   - Вотъ что,- сказалъ онъ:- необходимо, во-первыхъ, достать свидѣтельство отъ городового врача о томъ, что Шлёма опасно боленъ, это - разъ; затѣмъ, пусть кто-нибудь напишетъ отъ имени Шлёмы объяснен³е по поводу незаконности требован³я. Мы пока время выиграемъ и, я убѣжденъ, возстановимъ истину.

   - Лаврент³й Ардал³оновичъ, два слова!

   - Ну?

   - Теперь я опять васъ узнаю...

   - Очень хорошо, это именно я! пошутилъ онъ и тотчасъ крикнулъ, насупясь: Андрей!

   - Чего изволите?

   - Что это! Гужно мнѣ чай пить или нѣтъ? "Чего изволите!" рыло неумытое, пошелъ вонъ!

   - Я ухожу; Лаврент³й Ардал³оновичъ! сказалъ я.

   - Ну и радуйтесь! - отвѣтилъ онъ съ раздражен³емъ. - Кагайловъ! Прикажите отвести Шлёму домой. Онъ еле дышитъ.

   Проходя передшою, гдѣ находился Шлёма, я успѣлъ замѣтить его стеклянный взглядъ; онъ сидѣлъ въ прежнемъ положен³и и усиленно кашлялъ.

   Сначала я обратился къ Хаимъ-Беру съ просьбой найти адвоката и навѣстить съ нимъ Шлёму; затѣмъ я направился къ Розенфельду. Никого не было въ его столовой, дѣти его бѣгали по двору. Я окликнулъ хозяина, но вмѣсто него явилась его супруга, съ кухоннымъ ножомъ въ одной рукѣ и съ луковицей въ другой, и сердито спросила:

   - Что, вамъ мужа моего надо?

   Я попросилъ ее сказать поскорѣе, гдѣ онъ, такъ какъ въ немъ теперь крайняя нужда.

   - А что такое? Что за необходимость! Рѣжутъ кого! Кажется, никого не рѣжутъ!

   - Не рѣжутъ, но все-таки скажите, гдѣ онъ!

   - Извѣстно, гдѣ онъ! Или на мельницѣ, у кочегара. или на лѣсопилкѣ. Слава Богу, у него есть, гдѣ быть, если бы онъ хотѣлъ. Онъ вамъ очень нуженъ, такъ идите, ищите его,- мнѣ онъ не нуженъ!

   Я кивнулъ ей головой и вышелъ въ коридоръ.

   - А ну, погодите, пожалуйста! - позвала она меня болѣе ласково.

   Я остановился; она приблизилась ко мнѣ и почти заискивающе спросила:

   - Вы не знаете... можетъ-быть, вы слышали... тамъ на вашей улицѣ... дешево продаютъ сало на пасху?..

   - Не знаю-съ,- торопливо отвѣтилъ я и поспѣшилъ вонъ. Я нашелъ Розенфельда на его лѣсопилкѣ, и онъ, къ моему удивлен³ю, оказался на этотъ разъ весьма уступчивымъ. Часа черезъ два желанное докторское свидѣтельство и "объяснен³е" было у меня въ рукахъ; я зашелъ къ себѣ, чтобы обрадовать служку. Онъ сладко храпѣлъ, развалившись на полу возлѣ печки.

   - Ребе Бурихъ!

   - Га? Ну, что? - спросилъ онъ, продравши глаза и вскочивъ на ноги.

   - Ребе Шлойме давно ужъ дома; подите къ нему, онъ очень боленъ.

   Бурихъ всплеснулъ руками.

   - Ахъ, ахъ, мой Богъ!.. Онъ дома, говорите вы? Смотри только: утромъ его взяли въ полиц³ю, а теперь онъ дома! Ну, ну, я сейчасъ!

   Онъ надѣлъ изорванныя рукавицы, затянулъ свой войлочный поясъ и взялся за ручку двери.

   - Нѣтъ, это просто такъ! продолжалъ онъ. - Что такое, что онъ боленъ? Это грязь, это не стоитъ нюха табаку, на это у насъ Богъ Отецъ! Вы думаете, онъ вѣчно будетъ боленъ? Увидите!.. ну, надо итти, бѣгу; когда надо, такъ надо... я самъ понимаю... вы думаете,что я... Ахъ надо!..

   Онъ вышелъ, сильно стукнувъ дверью.

  

   "Прошу убѣдительно: подождите моего возвращен³я въ моей комнатѣ. Я сегодня совсѣмъ развинтился и чувствую неотложную потребность хоть одинъ часъ побыть въ шкурѣ человѣка. Молодой другъ, не удивляйтесь, что я въ такомъ настроен³и! Вы меня понимаете... Самъ не знаю, что это со мной... нервы, все нервы! Побудьте со мной; хочу встряхнуть старину; я одинокъ, а сегодня только при васъ почувствую себя легче. Волнуетъ же васъ вашъ Шлёмка разными тамъ воспоминан³ями; ну, а вы волнуете меня. Что дѣлать? Или ужъ не думаете ли вы, что я неспособенъ ни на что, кромѣ ругани! Эхъ, молодой другъ! Я вѣдь и ругаюсь-то тоже "отъ искренняго сердца", какъ выражался у Гоголя уважаемый коллега, городнич³й... Какъ видите, нахожусь въ полосѣ покаян³я, а это гораздо удобнѣе въ личной бесѣдѣ. Итакъ жду и надѣюсь.- Вашъ Л. Алексѣевъ".

   Записку эту мнѣ отдалъ Андрей, когда я пришелъ въ полиц³ю съ бумагами, и съ особенной любезностью прибавилъ, что баринъ просто велѣли"не отпущать васъ, а если что, такъ и обѣдать можно; они вернутся вечеромъ". Я былъ очень тронутъ и рѣшился исполнить капризъ Лаврент³я Ардал³оновича: ожидать его непремѣнно въ его же комнатѣ

   - Ну, въ такомъ случаѣ, пообѣдаемъ...

   - Сейчасъ, какъ угодно!.. вотъ и вино. . бутылочку одну для васъ, а другую старому еврею отослали.

   - Шлёмѣ, что сегодня былъ здѣсь?

   - Ему самому... еще чай, сахаръ и бумажку съ Кагайловымъ. Урядникъ нашъ передали.

   Я отобѣдалъ и, сославшись на желан³е отдохнуть, выпроводилъ разговорчиваго Андрея.

   Погода совершенно испортилась: поднялась сильная метель, посыпался снѣгъ. Тоскливо смотрѣли улицы и избы съ побѣленными крышами; за сердце хватала ѣдкая грусть, и все казалось безпросвѣтнымъ... опять снѣгъ, опять вой вѣтра!..

   Когда начало темнѣть, я позвалъ Андрея, велѣлъ ему зажечь лампу и поставить самоваръ. Дождавшись того и другого, я принялся безцѣльно разсматривать обстановку комнаты.

   - Андрей! - послышался въ передней громк³й голосъ возвратившагося Лаврент³я Ардал³оновича:- поди къ лошади! Ахъ, вы здѣсь? - сказалъ онъ ласково, войдя въ кабинетъ.

   Онъ снялъ съ себя шинель и, потирая руки, подошелъ ко мнѣ.

   - Ну, вотъ хорошо, что вы тутъ. По крайней мѣрѣ здѣсь тепло, уютно, а на дворѣ-то страсти! И чай какъ кстати!

   - Хотите, сейчасъ налью?

   Лаврент³й Ардал³оновичъ сѣлъ и лѣннво махнулъ рукой.

   - Отдохнуть, прежде всего отдохнуть!.. Проклятая ѣзда! Уб³йство тамъ какое-то. Найденъ трупъ, неизвѣстно чей, кто убилъ... Я кричалъ, слѣдователь кричалъ, оба мы писали, допрашивали... Ну, какъ всегда... Боже мой!

   Онъ приказалъ появившемуся Андрею налить намъ чаю и разсѣянно сталъ мѣшать ложечкой въ поданномъ ему стаканѣ.

   - Да,- началъ онъ, вынимая изъ кармана табачницу и свой длинный мундштукъ; онъ чиркнулъ спичкой и закурилъ.- "Это отъ Бога"! - произнесъ онъ съ улыбкой.

   - Все отъ Бога! - отвѣтилъ я.

   - Я помню, лѣтъ 15 тому назадъ,- произнесъ онъ усталымъ голосомъ, послѣ нѣкотораго перерыва, опустя голову и глядя на полъ,- мнѣ пришлось одного заковалъ и отправить "немедленнѣйше" въ такую же вотъ ночь, какъ теперь... Старикъ, русск³й, все дрожалъ, хилый такой... Скрывался гдѣ-то и отчего-то, я ужъ и не помню... плакалъ онъ, крестился, въ ноги падалъ... Брръ!.. Что за болванъ, гдѣ онъ чай покупаетъ, чортъ его дери! Бурда какая-то, а не чай!

   - Да это, ваше благород³е, тотъ же, что и вчера... Я сегодня не покупалъ! - отозвался Андрей.

   - Пошелъ вонъ, дуракъ! Тебя не спрашиваютъ!

   Десятск³й вышелъ, а Лаврент³й Ардал³оновичъ съ ожесточен³емъ выпилъ свой стаканъ и, отодвинувъ его, продолжалъ:

   - А мой исправникъ все сердится; онъ въ послѣднее время даетъ мнѣ чувствовать, что старъ я, что я ему не гожусь. Всю вотъ жизнь возился, волновался, и что въ концѣ концовъ? недовольство!

   - Нехорошо, Лаврент³й Ардал³оновичъ!

   - Нехорошо?.. Сколько вамъ лѣтъ?

   - Двадцать-пять.

   - Въ эти лѣта и я былъ полонъ надеждъ; еще бы: во-первыхъ, былъ глупѣе; во-вторыхъ, молодость! А вотъ теперь промаячилъ силы свои по мелочамъ - и что же? Недоволенъ начальникъ, значитъ и вся жизнь на смарку!.. Другой нуженъ! Такъ-съ, очень можетъ быть. А мнѣ-то что осталось? "Сладкое сознан³е исполненнаго долга"? Ха-ха-ха! Да чортъ меня побери, если я сознаю, какой именно я д