Купер Джеймс Фенимор - Блуждающая искра

раз уже оказался скомпрометированным в этом отношении, он видел ясно, что его враги не упустят случая осудить его, если получат законные доказательства.

   Видя теперь затруднительное положение, в которое поставлены бь судьи невозможностью доказать подлинность его личности, он решил извлечь все возможное в свою пользу из этого обстоятельства. До настоящей минуты ему не приходило в голову отрицать свое имя, теперь же он совершенно естественно пожелал прибегнуть к этому средству спасения.

   Он обратился к градоначальнику с вопросами на английском языке, на котором обращались к нему самому.

   - Вы говорите, синьор подеста, что видели меня в Порто-Феррайо на острове Эльбе?

   - Да, синьор, и я имею честь состоять в должности в этом городе.

   - Вы говорите, будто бы я заявил вам, что состою на службе английского короля в качестве капитана фелуки "Крыло и Крыло"?

   - Да? "Крыло и Крыло", - вы так назвали эту фелуку.

   - Сколько я понял, мистер подеста, вы назвали это судно люгером, - сказал Лейон.

   - Фелука-люгер, синьор капитан, ни более ни менее, честное слово.

   - Все присутствующие здесь почтенные офицеры как нельзя лучше знают, что фелука-люгер, и такой люгер, как говорят, "Блуждающая Искра", две вещи совершенно различные. Далее, синьор, скажите, слышали ли вы когда-нибудь от меня, будто я француз?

   - Нет, вы не так были глупы, чтобы назваться им человеку, который ненавидит французов. Клянусь, если бы все подданные великого герцога ненавидели этих врагов так, как я, он был бы могущественнейшим князем в целой Италии.

   - Без сомнения, синьор. Теперь позвольте мне спросить вас, называл ли я когда-нибудь эту фелуку иначе, как "Крыло и Крыло"? Упоминал ли когда-нибудь о "Блуждающей Искре"?

   - Нет, вы всегда говорили: "Крыло и Крыло", никогда иначе; но...

   - Извините, синьор, но я попрошу вас ограничиться только одними ответами на мои вопросы. Итак, фелуку я всегда называл "Крыло и Крыло", а себя капитаном Смит, не правда ли?

   - Совершенно верно, синьор: "Крыло и Крыло" и капитан Смит, сэр Смит, потомок славной английской фамилии, сколько мне помнится.

   Рауль улыбнулся, так как он помнил, что, возбужденный беседой с двумя итальянцами, он случайно, совершенно не преднамеренно обмолвился двумя-тремя словами в этом роде, а затем уже его собеседники сами ухватились за них и раздули их. Однако, он счел неуместным противоречить подесте, который до сих пор не говорил ничего такого, что могло бы ему повредить.

   - Когда молодой человек из тщеславия желает прослыть знатным, господа, то это еще не дает права считать его шпионом, это доказывает только его легкомыслие, - спокойно заметил Рауль. - Вы говорите, синьор, что я никогда не выдавал себя за француза; но разве не сказал я вам, что моя родина Гернсей?

   - Да, вы мне сказали, что поколение Смит - уроженцы этого острова. Признаюсь, я никогда не слыхал об атом острове, но вице-губернатор знает; он все знает, вице-губернатор, я думаю, в целой Италии не найдется равного ему по учености.

   - Хорошо, хорошо! Теперь будьте любезны, синьор подеста, заявите этим господам, если вы по совести и согласно данной вами присяги можете это утвердить, что вы лично ручаетесь в том, что я имею какое-нибудь отношение к этой фелуке "Крыло и Крыло".

   - Я могу только сказать, что знаю это с ваших собственных слов. На вас был точно такой мундир, как на этих офицерах, и вы себя называли командиром "Крыла и Крыла".

   - Прекрасно; вот это значит - действительно помнить о присяге: ваши показания удивительно точны. Итак, все ваше сообщение сводится к тому, что вы не знаете, называется ли фелука, о которой вы говорите, "Блуждающей Искрой", ни того - француз ли я, и еще того менее, что я - Рауль Ивар; но вы помните, что я назвался Джэком Смитом, уроженцем Гернсея.

   - Да, вы называли себя Джэком Смитом, а не Раулем Иваром. Но, синьор, я видел, как вы направляли пушки против лодок фрегата, на котором мы теперь находимся; и вы тогда подняли французский флаг. Это доказывает, что вы ему враг, насколько у нас понимают эти дела в Порто-Феррайо.

   Рауль почувствовал, что это последнее заявление говорит против него; но в то же время ему чего-то недоставало, чтобы стать настоящим доказательством.

   - Видели вы, что я стрелял или отдавал приказание стрелять, синьор? Вы хотите сказать, что "Крыло и Крыло" враждебно выступило против лодок с "Прозерпины"; но уверены ли вы, что я был в то время на палубе этой фелуки?

   - Нет, синьор, но вы мне говорили, что вы на ней командиром.

   - Разберемся хорошенько, - сказал королевский прокурор, - вы намерены отрицать то, что вы француз и враг англичан, подсудимый?

   - Я намерен, сэр, отрицать все, что не будет доказано.

   - Но ваше произношение, обороты, которые вы употребляете, говоря по-английски, самая наружность ваша - все говорит, что вы француз.

   - Извините, господа, но теперь во многих странах говорят по-французски, далеко не в одних французских владениях. И вы приговорите человека за то только, что его выговор не обнаруживает в нем англичанина?

   - Мы желаем держаться полной справедливости и законности, подсудимый, - сказал Куф, - и вы имеете полную возможность воспользоваться нашими сомнениями. Однако, я должен вас предупредить, что мы уверены в том, что вы француз и Рауль Ивар. Если вам удастся доказать противное, ваша удача, - но доказать вы должны несомненно и ясно.

   - А как же предполагает почтенный совет, могу я это доказать? Меня арестовали в ночь, а утром уже привели к допросу, не дав больше времени, чем Караччиоли. Дайте мне время вызвать свидетелей, и я вам докажу, кто я такой и что.

   Он произнес эти слова с полным самообладанием, как человек, уверенный в своей невинности, что произвело некоторое впечатление на судей. Но они не сомневались в том, что перед ними не кто другой, как самый опасный из их врагов, Рауль Ивар, с люгера "Блуждающая Искра", которого нельзя допустить ускользнуть от них. Воззвание Рауля вызвало лишь с их стороны большую осмотрительность с целью устранить малейшее обвинение в пристрастии.

   - Не имеете ли вы еще какого-нибудь вопроса предложить свидетелю, подсудимый?- спросил председатель.

   - В настоящую минуту ничего больше; вы можете продолжать допрос, сэр.

   - Пусть приведут Итуэля Больта, - сказал королевский прокурор, читая это имя на листе лежащей перед ним бумаги.

   Рауль внутренно содрогнулся, так как свидетельство американца, о котором он совершенно забыл, могло его погубить.

   Между тем Итуэля вреди, сняли с него присягу и приступили к допросу.

   - Ваше имя Итуэль Больт? - обратился к нему королевский прокурор.

   - Так говорят здесь. Что касается меня, то я не отвечаю на подобный вопрос.

   - Вы отрицаете, что это ваше имя?

   - Я ничего не отрицаю и ничего не утверждаю; я не желаю ведаться ни с этим судебным разбирательством, ни с этим судом.

   Рауль вздохнул свободнее, потому что, говоря правду, он мало доверял твердости и бескорыстию Итуэля и боялся, что того могло подкупить обещание помилования.

   - Не забывайте, что вы дали присягу, и вас будут судить как бы за неявку, если вы откажетесь давать показания.

   - Я имею некоторое понятие о законах, - невозмутимо возразил Итуэль, - и я знаю, что никогда свидетель не должен давать ответа, могущего повернуться против него.

   - Так что неопределенность ваших ответов проистекает из страха навлечь обвинение против вас самих?

   - Я отказываюсь отвечать на этот вопрос, - заявил Итуэль с достоинством.

   - Знакомы вы лично с подсудимым?

   - И на это я также не отвечу.

   - Знаете вы человека, называющегося Раулем Иваром?

   - Какое кому дело до того, знаю ли я его или нет? Я американец, и имею полное право заводить знакомство между всеми национальностями, когда это в моих выгодах или доставляет мне удовольствие.

   - Служили вы когда-нибудь на одном из судов его величества?

   - Какого еще "величества"? Насколько мне известно, в Америке нет никаких "величеств"!

   - Имейте в виду, что все ваши ответы записаны, и ими могут воспользоваться при другом случае.

   - Это противозаконно.

   - Видели вы судно, известное под именем "Блуждающая Искра"?

   - Разве можно запомнить все суда, виденные на океане?

   - Служили вы когда-нибудь под французским флагом?

   - Я не обязан входить в подробности своих личных дел. Я родился в свободной стране и волен служить кому захочу.

   - Бесполезно предлагать дальнейшие вопросы этому свидетелю, - сказал капитан Куф. - Этот человек хорошо известен на нашем фрегате и будет, вероятно, подвергнут суду, после того как мы покончим с настоящим разбирательством.

   Итак, Итуэлю позволено было удалиться. И все еще не было доказательств к обвинению подсудимого. Еще свежий в памяти всех суд над Караччиоли, возбудивший общее негодование за свою поспешность, заставлял теперь судей действовать со всею возможною осмотрительностью. Дело обставлялось довольно серьезными затруднениями, и судьи сделали вторичный перерыв заседания, чтобы переговорить между собой.

   Капитан Куф подробно рассказал все обстоятельства поимки Рауля, и высказал предположение в его шпионстве; но именно потому, что это было одно предположение, ничем до сих пор не доказанное, совет склонялся скорее к отсрочке суда за отсутствием необходимых доказательств, чем к произнесению опрометчивого приговора. После всестороннего обсуждения настоящего дела Куф указал еще на одно, по его мнению, действительное средство помочь суду выбраться на настоящую дорогу, и после продолжительных пререканий по этому поводу военный совет возобновил свое заседание.

   - Пусть приведут молодую девушку, известную под именем Джиты, - распорядился прокурор, делая вид, что просматривает свои заметки.

   Рауль содрогнулся, но он быстро подавил свое волнение, по крайней мере наружно, и принял свой прежний, невозмутимо спокойный вид.

   Прошло некоторое время, прежде чем дверь отворилась и появилась Джита, так как ее вместе с ее дядей перевели в отдаленную часть корабля из той каюты, в которой они провели ночь, с целью скрыть от них все происходившее на военном совете. Войдя в комнату, Джита остановила на Рауле взгляд, полный нежного участия; но скоро ее всю охватило волнение, и она сосредоточила все свое внимание на том, что происходило перед нею. Не имея времени дать себе ясный отчет в том, какие могли быть последствия от ее показаний, и разобрав только то, что от нее требовалась одна правда в ответах, она, ненавистница лжи, не колеблясь, вполне естественно обещала говорить только правду.

   Все это было крайне тяжело для Рауля, предвидевшего все последствия подобного начала. Но он так глубоко уважал искренность Джиты, что ни жестом, ни взглядом не хотел смутить эту любовь к истине, составлявшую сущность ее характера.

  

   - Ваше имя - Джита? - спросил королевский прокурор, просматривая свои бумаги. - Джита, а дальше?

   - Джита Караччиоли, синьор, - отвечала молодая девушка.

   Имя Караччиоли заставило всех вздрогнуть и переглянуться.

   - Караччиоли!.. - повторил прокурор с удивлением, - это одно из известнейших имен Италии; уж не претендуете ли вы на родство с ним?

   - Синьор, я не претендую ни на что известное; я бедная, простая девушка и живу с моим дядей в княжеских башнях на горе Арджентаро.

   - Но почему вы носите знаменитое имя Караччиоли?

   - Синьор, - горячо заговорила Джита, - это имя моего отца, покрытое вчера страшным позором, когда в виду тысячной толпы неаполитанцев отец моего отца был повешен на одном из ваших судов.

   - И вы считаете себя внучкой этого несчастного адмирала?

   - Я выросла с этой мыслью. Да, преступник, как вы его называете, был моим дедом, хотя это мало кому было известно, пока он жил в почете, всеми уважаемый.

   Водворилось глубокое молчание: неожиданность сообщения и неподдельная искренность девушки не могли не произвести сильного впечатления.

   - Вспомните, что вы обязались показывать одну правду, - снова обратился к Джите королевский прокурор. - Скажите, знали ли вы Рауля Ивара, француза, командира "Блуждающей Искры"?

   Сердце Джиты сильно забилось, и она невольно покраснела. Она не имела никакого понятия о судопроизводстве, а сейчас забыла даже о деле, ради которого была приглашена. Совесть ее была спокойна, и она решила, что ей нечего краснеть за свое чувство к Ивару.

   - Синьор, - отвечала она, опуская веки перед пытливо устремленными на нее глазами всех присутствующих, - я знаю Рауля Ивара, о котором, вы спрашиваете. Вот он сидит между тех двух пушек. Он француз и командир люгера "Блуждающая Искра".

   - Недаром я рассчитывал на эту свидетельницу! - воскликнул Куф, не скрывая своего удовольствия.

   - И вы говорите, что сами все это знаете, не по наслышке?- переспросил королевский прокурор.

   - Господа! - обратился Рауль к судьям, вставая. - Позвольте мне говорить! Жестоко продолжать этот допрос, жестоко по отношению к этой девушке, которой предстоит тяжелое и неожиданное для нее открытие, я в этом уверен; позвольте ей удалиться, и я обещаю вам не скрывать от вас ничего, на что вы имеете теперь право после ее свидетельского показания.

   После некоторого совещания между собою, судьи отпустили Джиту; но она уже успела прочесть на лице Рауля что-то такое, что подняло в ней мучительную тревогу, и не могла уйти, не выяснив себе выражения его лица, которое так поразило ее своею резкою переменою.

   - Сказала я что-нибудь такое, что может вам повредить, Рауль? - спросила она его с беспокойством.- Если бы я могла предвидеть, что правда повредит вам, никакая власть не вынудила бы от меня слова.

   - Ничего, Джита, так или иначе правда всплыла бы наружу; вы узнаете все в свое время. Итак, господа, между нами нет больше недоразумений, - начал Рауль, когда затворилась дверь за Джитой, - я Рауль Ивар, как вы и предполагали. Я стрелял в ваши лодки, капитан Куф, я избег вашего брандера, я же устроил вам веселую гонку вокруг острова Эльбы; я обманул синьора Баррофальди и его друга градоначальника - и все это сделал из любви к прекрасной и скромной девушке, которая сейчас ушла из этой комнаты. Никакой другой мотив не руководил мною ни при моем появлении в Порто-Феррайо, ни здесь - в Неаполитанском заливе - клянусь вам в этом честью француза!

   Во всяком другом случае ненависть к ловкому врагу одержала бы верх; но в заявлении Рауля было столько неподдельной горячности, оно дышало такой очевидной искренностью, что внушало невольное уважение, и хотя, может быть, суд не вполне поверил его словам, но смеяться никто не позволил себе над положением этого мужественного человека.

   - После вашего признания, господин Ивар, нам не нужны больше никакие свидетели, - заговорил Куф, - но я должен вас предупредить, что падающее на вас обвинение в шпионстве может иметь серьезные последствия.

   - Я объяснил уже, какая была у меня побудительная причина проникнуть в Неаполитанский залив. Своего отношения к нации, враждебно настроенной против моей родины, прилагающей все старания повредить ей, я отрицать не стану, - я служу моему отечеству. Что же касается появления моего на этом фрегате, то вам известно, что я не добровольно сюда попал, меня позвали - и мне нечего говорить о повсеместно признаваемых правах гостеприимства.

   Члены суда обменялись выразительными взглядами и на минуту водворилось молчание. Затем королевский прокурор снова приступил к своим обязанностям и сказал:

   - Вы обвиняетесь, подсудимый, в том, что переодетым проникли в Неаполитанский залив с целью заручиться некоторыми сведениями, могущими пригодиться вашей родине в ее борьбе с нами. В только что сделанном вами признании вы даете иной мотив своему поступку, но нам недостаточно одного вашего заявления - мы должны опираться на законные доказательства; если вы можете нам их представить, сообщите.

   Рауль колебался. Он не сомневался в том, что подтверждение его заявления Джитой придало бы ему большой вес; но ему очень не хотелось снова призывать ее перед судьями. Его чувство деликатности не позволяло выставлять Джиту после его признания предметом общего любопытства.

   - Можете вы доказать свои слова, Рауль Ивар? - обратился к нему снова королевский прокурор.

   - Боюсь, что это мне не удастся. Если бы мне, впрочем, разрешили вызвать моего товарища, то может быть...

   - Итуэля Больта? Отчего же, мы выслушаем его показания и посмотрим, можно ли будет дать им цену.

   - В таком случае я попрошу вызвать Итуэля.

   Отдан был приказ, и Итуэль появился перед судьями. После снятия обычного допроса Итуэль заявил, что он только в таком случае будет отвечать как свидетель, если ему позволят говорить свободно и снимут с него кандалы... При этом он поднял руки, и судьи увидели на них ручные цепи, надетые на него каптенармусом. Взгляда упрека и двух слов со стороны Куфа было достаточно, и ручные кандалы были с него сняты.

   - Теперь я могу говорить более добросовестно, - заметил Итуэль с насмешкой, - а то, знаете ли, когда железо впивается в человеческое тело, то хочется говорить одни только любезности. Спрашивайте меня, если у вас есть о чем меня спросить.

   - Повидимому, вы англичанин?

   - Неужели? В таком случае моя наружность обманывает. Я уроженец Северной Америки.

   - Знаете вы подсудимого, Итуэль Больт, человека, называемого Раулем Иваром?

   Итуэль не знал, что ему на это ответить.

   Внимательно всматриваясь в выражение лица Рауля, он, казалось, начинал угадывать, в чем дело.

   - Мне кажется, что да, по крайней мере, насколько я... - протянул Итуэль неопределенно, но, уловив в эту минуту выражение одобрения на лице Рауля, продолжал уже увереннее: - Да, как же, я его знаю.

   - Известно вам, что заставило Рауля Ивара явиться в Неаполитанский залив?

   - Собственно говоря, нет, господа судьи; эта поездка сюда капитана Рауля мне не вполне понятна; его дела здесь не поддаются точному определению.

   Тогда суд предложил Раулю, со своей стороны, предложить несколько вопросов свидетелю.

   - Итуэль, - обратился к нему Рауль, - разве вы не знали, что я люблю Джиту Караччиоли?

   - Я, капитан? Я много раз слышал это от вас, но, вы знаете, я не знаток в такого рода делах.

   - Разве не случалось мне много раз приставать к враждебному берегу единственно с целью увидеть ее, быть подле нее?

   Итуэль, пораженный сначала заявлением Рауля, теперь начал понимать дело.

   - Ничего не может быть вернее, капитан, хотя я много раз противился вашему желанию в таких случаях.

   - Разве не Джита, одна только Джита была причиной моего приезда в этот залив?

   - Именно. Это так же верно, господа судьи, как то, что отсюда виден Везувий. Это было единственным делом капитана Рауля здесь.

   - Сейчас вы заявили, что поведение подсудимого в Неаполитанском заливе для вас туманно и необъяснимо, свидетель, а теперь вы говорите совершенно другое, - заметил прокурор.

   - Совершенно верно, господин судья, но это именно то, что и есть. Я прекрасно знал, что любовь была в основании всего, но ее-то и называю причиной туманной, неясной и необъяснимой.

   - Как же вы узнали, что именно это чувство побудило подсудимого приехать сюда?

   - Эти вещи понимаются сами собой, господа, когда живешь с человеком. Сначала мы заехали туда на гору, где живет тетка этой девушки, и когда мисс Джиты не оказалось, поехали к Неаполю. Вот и все.

   Все это, действительно, так и было, и Итуэль говорил вполне естественным тоном, внушающим доверие.

   - Вы говорите, что сопровождали Рауля Ивара сначала к жилищу родственницы той молодой девушки, а затем сюда. Но откуда, собственно, вы приехали? - спросил его капитан Куф, стараясь равнодушным тоном замаскировать расставляемую ловушку.

   - Это смотря по тому, с какого времени начать считать, - невозмутимо ответил Итуэль. - Собственно, первый мой выезд был из Америки.

   - Нет, мы возьмем последний, предшествовавший вашему появлению здесь.

   - А, я понимаю вас, капитан Куф, мы съехали с люгера, известного под названием "Блуждающая Искра".

   - Я так и думал. Теперь скажите мне, где вы оставили люгер?

   - Мы, собственно говоря, нигде его не оставили, так как едва мы с него сошли, как его и след простыл.

   - Но где это было?

   - На море, само собой, капитан Куф: подобной вещи не могло случиться на земле.

   - Вне всякого сомнения. Но, видите ли, так как точное доказательство настоящего положения вещей может иметь важное значение для решения участи подсудимого, то нам и было бы желательно проследить все это дело обстоятельно.

   - Я оставил люгер приблизительно в полуверсте от того места, где теперь стоит ваш фрегат, - вмешался Рауль, - но его здесь нет, как вы видите.

   - Где же он теперь? Вы присягнули говорить правду, свидетель, отвечайте?

   - Я, право, затрудняюсь, капитан Куф; именно в виду моей присяги я по совести не могу вам ответить на этот вопрос. Никто не знает, где в настоящее время находится люгер, кроме тех, кто на нем.

   Куф был немного смущен этим ответом, а капитан Лейон иронически улыбался и сам обратился к Итуэлю:

   - Вы совершенно верно заметили, что только людям на борте люгера известно, где они находятся; но не скажете ли вы нам, где вы условились найти друг друга, когда сошли с судна, предпринимая ваше смелое путешествие?

   - Я протестую против этого вопроса, как противозаконного, - отвечал Итуэль с такой силой и порывистостью, что прокурор вздрогнул, а прочие члены суда переглянулись с удивлением.

   Затем, в виду важности и затруднительности положения, суд удалился для совещания. После того, как каждый высказал свое мнение по этому поводу, решено было все-таки вторично предложить свидетелю этот вопрос, принимая во внимание его значение для дальнейших действий фрегата. Суд вернулся в комнату, где происходило разбирательство дела, и прокурор снова обратился к Итуэлю:

   - Свидетель, суд постановил, что вы обязаны отвечать на этот вопрос. Итак, в каком месте условился Рауль Ивар встретиться со своим экипажем?

   - Не думаю, чтобы капитан Рауль о чем-нибудь уславливался со своим экипажем; я, по крайней мере, не слыхал. Да и не такой человек капитан Рауль. Он решает все один, а другие его слушаются; вот какой человек капитан Рауль.

   - Бесполезно его спрашивать, - опять вмешался Рауль. - Я оставил судно здесь, как я уже говорил вам, и в случае, если бы подал сигнал прошлою ночью, меня ожидали бы близ скал Сирен; но так как сигнал не был дан, и время для него уже прошло, то более чем вероятно, что мой старший лейтенант отправился на другое условленное между нами место, о котором свидетель не знает и которого я, конечно, никогда вам не назову.

   Рауль сохранял полное самообладание и твердость, держал себя так спокойно и с таким достоинством, что не мог не внушать к себе невольного уважения. Его ответ сделал бесполезным дальнейший допрос Итуэля, и, после нескольких незначительных замечаний со стороны прокурора, оставалось только выслушать оправдание подсудимого.

   - Господа, - начал Рауль, - я не скрыл от вас своего имени, своей национальности, характера профессии. Я - француз и ваш враг, так же, как и враг Неаполитанского короля; я одинаково истреблял как ваши, так и его суда. Если вы отпустите меня на мой люгер, я примусь опять за прежнее. Все враги Франции - враги Рауля Ивара. Вы, господа, не можете этого не понять. Я молод, у меня не каменное сердце, и меня не может не восхищать красота. Я полюбил Джиту Караччиоли, и вот уже год, как добиваюсь ее руки. Должен признаться, что она не поощряет меня в этом направлении, но от этого она ничего не теряет в моих глазах. Мы расходимся с нею во взглядах на религию, и я думаю, что, отказав мне в своей руке, она сочла за лучшее удалиться из Арджентаро, чтобы больше не встречаться со мной. Таковы девушки, господа, но мы, как вам должно быть известно, мы не так легко соглашаемся на подобную жертву. Я узнал, куда отправилась Джита, и последовал за нею. Необходимо было войти в Неаполитанский залив и пройти среди неприятельских судов, чтобы разыскать ту, которую я любил; но это совсем не то, что взяться за гнусное ремесло шпионства. Кто бы из вас, господа, поступил иначе? Я вижу молодых среди вас, они должны сознавать силу красоты; да и другие, более пожилые, вероятно, испытали в свое время подобные страсти, общие всем людям. Если вы осудите меня, то осудите, как просто француза, сердце которого оказалось слишком слабым, но не как шпиона.

   Сила и искренность этой речи не прошли бесследно, и если бы решение зависело от воли сэра Фредерика, подсудимый был бы немедленно оправдан. Но Лейон не понимал любви, и к тому же обладал неудержимым духом противоречия, не допускавшим его легко соглашаться с чужими мнениями. Подсудимого увели, а судьи приступили к обсуждению дела.

   Капитан Куф почувствовал некоторую долю сострадания к мужественному врагу, я если бы решение зависело от него, то он отпустил бы его на борт "Блуждающей Искры", дал бы ему отъехать на известное расстояние и затем снова начал бы свою погоню за ним. Но решение зависело не от него одного, да к тому же его связывало присутствие королевского прокурора, не обладавшего большей мягкостью, чем сам Лейон.

   Результат совещания, длившегося добрый час, оказался роковым для подсудимого. Двери открыли, подсудимого ввели и прочли приговор. Он заключался в том, что Рауля Ивара, пойманного переодетым среди враждебных ему союзных эскадр, как шпиона, присудили к повешению завтра на одном из английских судов, по указанию главнокомандующего.

   Так как Рауль и не ожидал ничего другого, то он выслушал приговор спокойно и вежливо и с достоинством поклонился военному совету. После этого его увели, чтобы заковать в кандалы, согласно установленному для подобных случаев обычаю.

  

   Больт не был предан суду, так как относительно его судьбы возникало много затруднений и разногласий. Капитану Куфу дано было полномочие неограниченного произвола в подобных случаях, но в нем заговорило чувство гуманности по отношению к иностранцу, насильно завербованному в число английских матросов. Куф решил взять Итуэля обратно на свое судно на том основании, что он не может быть подвергнут суду, пока не докажет своей национальности - к такому выходу из затруднительного положения нередко прибегали капитаны, желавшие избежать необходимости произнесения смертного приговора. Во всяком случае, Куф решил переговорить об этом с адмиралом, который не был иногда чужд снисходительности, когда не был под влиянием той сирены, {Сирена - коварное мифическое существо, которое по верованиям древних греков под видом прекрасной девушки влекло моряка на гибель.} у которой он находился в положении покорного раба.

   По произнесении приговора над Раулем и после того, как он был уведен из комнаты совещания военного совета, суд поспешил немедленно отправить лодку к Нельсону, чтобы отвезти ему копию с судебного приговора для подписи. Затем возникли горячие прения относительно местонахождения люгера "Блуждающая Искра" и способах изловить его. В одном все были согласны: люгер не должен быть далеко, но где именно? Этого никто не мог сказать. Офицеры были отправлены на все прибрежные высоты Капри, откуда можно было обозревать море по всем направлениям на большое протяжение; но все было безуспешно: люгер как в воду канул.

   Прошла большая часть дня. Полное затишье не позволяло судам двинуться в путь. Капитан Куф настолько был уверен в том, что преследуемый люгер непременно находится неподалеку, что даже сделал уже некоторые приготовления к новой атаке, рассчитывая на этот раз на больший успех в виду соединенных сил трех судов. Но воротилась и последняя лодка, посланная на разведки к острову Искии, и с тем же результатом - нигде никаких признаков "Блуждающей Искры".

   Куф разговаривал с другими двумя капитанами в то время, когда ему принесли это известие.

   - Меня уверяли, - сказал он, - что этот Рауль Ивар имел смелость входить во многие из наших портов под английским флагом и оставаться в них, сколько ему заблагорассудится, не возбуждая подозрения. Не пробрался ли он и теперь в глубь залива? Около городского мола такое множество разнообразных судов, что при некоторых незначительных изменениях во внешнем виде такое небольшое судно, как люгер "Блуждающая Искра", могло не обратить на себя ничьего внимания. Что вы об этом думаете, Лейон?

   - Действительно, капитан Куф, таков закон природы: мелкие предметы теряются перед лицом крупных, и то, что вы говорите, вероятно. Нет лучшего средства укрыться, как затеряться в массе.

   - Может быть, это и верно, Лейон, - проговорил сэр Фредерик, - но мне что-то не верится, чтобы французское судно, большое ли, маленькое ли, осмелилось бросить якорь перед самым носом Нельсона.

   - Это было бы в роде того, как если бы ягненок улегся перед волком, - сказал Куф. - Винчестер, не наша ли это едет лодка?

   - Как же, капитан, это возвращаются с ответом от Нельсона. Рулевой!

   - Рулевой! - сурово крикнул Куф. - Вы невнимательны к вашим обязанностям! Наша лодка почти подъехала к нам, а вам дела нет!

   Рулевой ничего не возразил, приученный к строгой дисциплине и безмолвному послушанию. Офицер, отвозивший Нельсону постановление военного совета, поднялся на палубу "Прозерпины" и вручил капитану Куфу ответ адмирала.

   - Посмотрим! - сказал Куф, вскрывая пакет у себя в каюте, куда он удалился с обоими командирами. "Одобряю. Приговор должен быть приведен в исполнение на палубе фрегата "Прозерпина" завтра днем между восходом и закатом солнца".

   Затем следовала хорошо всем знакомая подпись Нельсона. Это было то, чего и ожидал Куф, даже, чего он желал; о, он предпочел бы больший простор в выборе времени для исполнения приговора... Объявлением подписанного адмиралом смертного приговора он надеялся добыть от Рауля сведения о местонахождении люгера, а затем, опираясь на его признание, хотел испросить для него помилование и задержать у себя в качестве военнопленного. Куф не был высокого мнения о корсарах и предполагал, что человек, для своих личных выгод вступивший в борьбу, не остановится перед возможностью спасти свою жизнь ценою выдачи тайны; морскому кадровому офицеру, состоявшему на службе у французской республики, он не решился бы сделать подобное предложение.

   Сэр Фредерик и Лейон были того же мнения, а потому возможность взятия "Блуждающей Искры" все они считали делом решенным.

   - Однако, очень печально, - заметил сэр Фредерик своим ленивым тоном, - когда нет другого выбора, как предать своих друзей или быть повешенным.

   - Так, так, Дэшвуд, - отвечал Куф, - никто, вероятно, и не находил его положение приятным. Чего бы я не дал, чтобы поскорее покончить с этим ненавистным люгером! Ну, да теперь недолго ждать.

   В эту минуту в каюту буквально ворвался Гриффин, не предупредив даже о своем приходе обычным стуком в дверь.

   - Что случилось, Гриффин? - холодно спросил его Куф.

   - Простите, капитан, - начал Гриффин, тяжело дыша, так как он торопился сообщить новость, - часовой, оставленный на высотах Кампанеллы, сейчас дал знать, что он видит люгер на юго-востоке, приблизительно в окрестностях горы Пиане, и что это нам как нельзя более кстати теперь: ветер уже поднимается.

   - Превосходная новость! - воскликнул Куф, потирая руки от удовольствия. - Распорядитесь, Гриффин! Скажите Винчестеру, чтобы снимались с якоря, и другим бы судам об этом передали. Ну, господа, игра начинается, и остается только хорошо ее разыграть. Теперь распределим наши обязанности. Так как "Прозерпина" лучшее из трех судов (при этом сэр Фредерик иронически улыбнулся, а Лейон поднял брови, как будто услышал нечто совершенно новое для себя), то она пойдет вперед, а вы, сэр Фредерик, только после солнечного заката последуете за мной; вы же, Лейон, переждете, когда наступит ночь. Таким образом мы преградим все пути отступления и, наверное, удачно выполним свое дело; окруженный со всех сторон нашими судами и лодками, загнанный в залив, люгер будет принужден сдаться.

   - Прекрасно задуманный план, капитан Куф, - заметил Лейон. - Только иногда случается, что, вместо того, чтобы его вогнать между берегом и нами, мы сами окажемся пригнанными к берегу, а неприятель останется снаружи. Что тогда делать?

   - Пуститься за ним в погоню, и тогда видно будет, что надо делать каждому из нас. А теперь, господа, простите за негостеприимство, но "Прозерпине" пора пуститься в путь, так как путь ей предстоит немалый, а сами вы знаете, можно ли очень рассчитывать на ветер в это время года.

   Куф так торопился, что его гости немедленно поднялись. Вернувшись на свой фрегат, сэр Фредерик потребовал себе обед, на который пригласил некоторых из своих офицеров. После обильного обеда он часа два пиликал на скрипке, затем отдал необходимые приказания первому лейтенанту, и больше уже не заботился о своем фрегате.

   Капитан же Лейон, поднявшись на свой корвет, прежде всего распорядился, чтобы принялись за починку по меньшей мере в восьмой или девятый раз нескольких старых парусов; после этого он приступил в одиночестве к довольно умеренному обеду.

   Совсем иное происходило на "Прозерпине". Работа кипела, и в скором времени фрегат на всех парусах уже огибал вершину Ана-Капри. Дул попутный ветер, и ход судна не обманул ожиданий командира.

   Когда солнце зашло, и все кругом оделось легким туманом, с фрегата "Прозерпина" можно было смутно различить вдали темную точку - то была "Терпсихора", двинувшаяся по следам первого фрегата. Сэр Фредерик ужинал у себя в каюте с приглашенными офицерами, но на палубе у него находился умелый и добросовестный старший лейтенант, строго державшийся данных ему инструкций, и настолько опытный, что в случае какой-нибудь неожиданности мог распорядиться и самостоятельно.

   На корвете капитана Лейона в это время шла усиленная починка старых парусов, которые необходимо было исправить, прежде чем отправиться в путь. Но вот и для корвета наступило время отплытия, и он снялся с якоря.

   Когда он шел уже полным ходом, капитан Лейон позвал к себе в каюту своего старшего лейтенанта.

   - Посмотрите, Мак-Бин, - сказал Лейон, указывая ему на разложенную на столе карту, - капитан Куф должен теперь находиться как раз около Пиане, а сэр Фредерик вот здесь. Должен же стоить чего-нибудь этот люгер, если на него пускают такую солидную облаву! Говорят, эти корсары большие любители золота, да если еще принять во внимание стоимость самого судна, да перерыть там все сундуки - меня бы не удивило, если бы этот приз дал от восьми до десяти тысяч фунтов стерлингов! Недурно было бы для экипажа корвета, но сущая безделица, если разделить между экипажами трех судов. Что вы об этом думаете?

   - Совершенно то же самое, что вы мне сейчас сказали, капитан. Придется делить на три части долю каждого лейтенанта, как и каждого капитана.

   - Вот именно. Нет никакой надобности итти так далеко, как предписал капитан Куф, потому что, в случае, если загонят этот люгер в залив, он, естественно, прежде всего захочет выбраться из него к этому мысу, и тут-то мы его и встретим. Вы следите за моей мыслью?

   - Вполне, капитан, и обо всем позабочусь.

   - Если мы возьмем люгер перед наступлением полной темноты, когда капитан Куф и сэр Фредерик не будут даже знать, где он, то как они могут нам помочь овладеть им?

   - И вы желаете, чтобы мы смотрели во все глаза в эту ночь, капитан Лейон?

   - Несомненно. Чем лучше будем смотреть, тем скорее захватим добычу. Согласитесь, что было бы жаль разделить на троих то, что мы можем получить одни.

   Час или два спустя после заката солнца, собираясь лечь спать, Куф послал за своим старшим лейтенантом, приглашая его к себе, если он еще не лег в постель. Винчестер занят был составлением своих личных заметок, но сейчас же пошел на призыв капитана.

   - Добрый вечер, Винчестер, - дружески и фамильярно обратился к нему капитан, из чего лейтенант понял, что его призвали не для выговоров. - Садитесь и попробуйте этого славного винца.

   - Благодарю, капитан. Это действительно очень хорошее вино. Я слышал, капитан, что адмирал подписал решение совета, и этого француза повесят завтра на нашем судне?

   - Так стоит на бумаге; если же он укажет нам, где стоит его люгер, он будет помилован. Но теперь обстоятельства так сложились, что мы возьмем эту проклятую "Блуждающую Искру" и будем за это обязаны только самим себе.

   - Так оно и лучше, капитан. Неприятно слышать, когда человек выдает своих товарищей.

   - Я с вами согласен, Винчестер; однако нам во что бы то ни стало надо захватить этот люгер. Но я вас позвал собственно по поводу Больта. Надо как-нибудь порешить с этим плутом.

   - Это совершенно несомненный случай дезертирства, капитан, и даже дезертирства к врагам. Я предпочел бы видеть повешенным десять подобных ему негодяев, чем того француза.

   - Вы не злопамятны, Винчестер. Забыли вы Порто-Феррайо и гонку на лодках?

   - Все шло совершенно правильно в том деле, о котором вы говорите, капитан, и мне не в чем упрекнуть мистера Ивара. Совсем другое дело - Больт! Беглый негодяй, предоставляющий другим отстаивать интересы своей родины в то время, когда сам поступает на службу ее врагов!

   - Вот в этом-то и вопрос, Винчестер. Интересы "своей" ли родины отстаивал он на нашем фрегате?

   - Мы его взяли как англичанина на наше судно. Или, капитан, вы верите его рассказам о том, что он янки? Если это правда, то мы, действительно, поступили с ним несправедливо, но я не верю этим уверткам.

   - Прекрасное средство усыпить свою совесть, Винчестер. Но дело становится серьезным, когда касается жизни человека, А я не уверен в том, что он не американец, также и относительно некоторых других из нашего экипажа.

   - Но в таком случае, почему он не представит доказательства своей национальности?

   - Это не всегда возможно. Откуда ему взять все нужные для того бумаги?

   - Но тогда вам остается только отпустить всех, в чьем происхождении вы не уверены, капитан!

   - Большая разница - отпустить или повесить, Винчестер. Нам не достает рук в настоящую минуту, мне бы надо было по меньшей мере еще человек восемнадцать-двадцать, чтобы поставить фрегат на хорошую ногу. А Больт очень не бесполезный человек, он мастер на все руки - словом, мы не можем обойтись без него.

   - Как же думаете вы поступить, капитан?

   - Я думаю опять взять его в свой экипаж. Если он действительно американец, то в его поступке нет ни дезертирства, ни измены. Нельсон дал мне произвольную власть, и я воспользуюсь ею, чтобы успокоить совесть и получить пользу. Через год, много два, мы вернемся в Англию, и там можно будет основательно разобрать вопрос о его национальности, а до тех пор, я полагаю, Больт может только радоваться предлагаемым ему условиям.

   - Может быть, капитан. Но что скажет экипаж при виде такой безнаказанности проступка?

   - Я уже думал объявить его королевским свидетелем. Знаете вы, что это такое? Когда, за неимением никого другого, свидетелем является соучастник обвиненного, то он получает помилование в награду за выдачу товарища. Больт, как вам известно, служил свидетелем в деле Ивара.

   - Это возможно, капитан, но тяжеленько тогда придется бедняге: матросы ненавидят доносчиков более, чем преступников.

   - Все это лучше, чем быть повешенным, Винчестер. Плут будет рад, что дешево отделался. К тому же вы присмотрите, чтобы его уже не слишком преследовали. Итак, Винчестер, распорядитесь, чтобы с него сняли кандалы и объявили ему о его судьбе, прежде чем ляжете спать.

   Таким образом была решена участь Итуэля Больта, по крайней мере, в настоящую минуту. Винчестер, согласно приказаниям капитана Куфа, разбудил каптенармуса и велел ему расковать американца.

   - После всего происшедшего сегодня, Больт, - обратился к нему лейтенант, повышая голос настолько, чтобы его могли слышать все присутствующие побли