Купер Джеймс Фенимор - Сатанстое

автра мы увидим не менее сотни индейских воинов у нашего дома.

   Подходя к дому, рекомендую вам идти оврагом, тянущимся с северной стороны усадьбы; в нем вы будете под прикрытием и подойдете на расстояние не более ста шагов от ворот.

   Таким путем вы легче сумеете пробраться в дом, даже в том случае, если бы он был уже захвачен врагом до вашего прихода. Храни вас Бог, дорогой Дирк, и приведи вас и друзей ваших невредимыми к нам, вашим друзьям!

   Герман Мордаунт"

   Я быстро пробежал глазами и это письмо, которое мне передал Дирк, и, оставив хижину и все, что в ней было, на произвол судьбы, мы быстро вышли из дома, захватив только оружие и патроны для самозащиты и самую необходимую пищу для поддержания сил во время пути.

   Сускезус, по обыкновению, шел впереди, а Прыгун в некотором отдалении от него, по его же следу, на случай непредвиденной опасности. Хотя мы и теперь еще были в тылу у гуронов, однако Сускезус предпочел сойти с их следа и идти к нашей цели кратчайшим путем.

  

   У отца моего была девушка, которая полюбила юношу. Как быть, может, я полюбил бы вашу милость, будь я женщина!

   Шекспир "Двенадцатая ночь"

  

   Время было за полдень, когда мы покинули хижину, и никто из нас не надеялся прийти в Равенснест до наступления ночи. Действительно, уже с полчаса как стемнело, когда Сускезус подошел к оврагу. До этого момента ничто не говорило нам о близости врага.

   С крыльца дома мистера Мордаунта можно было разом видеть шесть или семь бревенчатых хижин, раскинувшихся на большом расстоянии друг от друга, на разных участках его владения. Дом же Германа Мордаунта слыл в округе цитаделью и стоял на расстоянии полумили от ближайшей лесной опушки.

   Но в овраге росло много зеленых деревьев. Положение Германа Мордаунта было достаточно прочное для того, чтобы он мог дать сражение в открытом поле, если бы только у него было сколько нужно людей, по у него было не более семнадцати человек, на которых можно было вполне рассчитывать. Многие его поселенцы были европейцы и совершенно не умели обращаться с огнестрельным оружием, другие же были из числа тех, которые при первой опасности бегут со своими семьями в леса, вместо того чтобы присоединиться к владельцу цитадели. Но были, конечно, и такие, которые баррикадировались в своих бревенчатых хижинах и мужественно, как настоящие герои, отбивались от врага.

   Тот, кому знакома индейская манера ведения войны, сразу мог сказать, что так как овраг был единственным местом близ цитадели, где еще сохранилась густая лесная растительность, и, следовательно, мог служить хорошим прикрытием, то именно этим местом и должны были воспользоваться индейцы, чтобы подойти к хижине. Сускезус, а благодаря ему и мы знали это.

   Теперь, когда опасность еще более возросла, мы решили быть все время настороже, чтобы нас не застигли врасплох. Каждый из нас знал, что ему делать в случае тревоги. Кроме того, мы все научились искусно подражать крику различных птиц, и эти крики должны были служить для нас сигналами, о которых мы заранее сговорились. Этот способ оповещения на расстоянии изобретен был задолго до нас индейцами, которые весьма часто пользуются им.

   Когда мы начали спускаться в овраг, Сускезус и Прыгун шли по-прежнему впереди; мы же, вместо того чтобы идти гуськом, как делали до сих пор, теперь выстроились в одну шеренгу и шли плечо к плечу. Мрак и густолиственность деревьев в овраге делали эту предосторожность необходимой.

   Мы спустились в овраг, прошли довольно большой конец и вдруг очутились возле Сускезуса и Прыгуна, которые все время шли впереди нас. Это произошло оттого, что те внезапно остановились, потому что их зоркие глаза заметили признаки присутствия врага. Там, под сводом нависшей над оврагом скалы, человек сорок индейцев, в полном боевом снаряжении, развели костер и расположились вокруг него поужинать. Костер уже догорал, и его последние отблески слабым, дрожащим светом освещали мрачные фигуры краснокожих воинов, сидевших и лежавших кругом. Если бы мы пошли не здесь, то не могли бы их увидеть ниоткуда, и нам не миновать бы опасности попасть в их руки. Но судьба привела наших передовых на такое место, откуда они заметили догоравшие угли костра. Мы были не более чем в сорока шагах от него.

   Вблизи шумно бежал поток. Сускезус предложил сделать маленький обход и переправиться через поток, шум которого мог служить нам защитой. Дно потока было в этом месте каменистое. Избирая этот путь, мы оставляли гуронов позади себя, но они, вероятно, не успели бы окончить свой ужин, прежде чем мы доберемся до цитадели. Однако Гурт запротестовал.

   - Как, - говорил он, - судьба поставила нас в такое положение, когда мы можем оказать огромную услугу нашим друзьям, внеся переполох в лагерь неприятеля, перепугав их мнимой вылазкой! Ведь тогда они, быть может, откажутся атаковать цитадель! И упустить подобный случай! Нет, это было бы положительно грешно.

   Дирк и я поддержали его, даже Джеп встал на нашу сторону.

   - Да, мистер Корни, это прекрасный случай отомстить за смерть бедного Петера, - сказал Джеп. - Мы им покажем себя!

   Сускезус, как только узнал о нашем решении, ничего не возразил, но тотчас же стал готовиться к бою; Прыгун также.

   План наш был чрезвычайно прост: мы должны были дать общий залп с того места, где сейчас находились, а затем с громким криком кинуться на врага с холодным оружием в руках. Самое важное было не задумываться ни на минуту и не останавливаться вблизи костра, где, как ни слаб был его свет, мы все-таки могли быть узнаны, а миновав его, бежать напрямик к воротам Равенснеста.

   Мы дали дружный залп почти все разом, затем, в ответ на поднявшийся у костра крик и смятение, ответили громким шумным криком и устремились на ошеломленных индейцев, рубя всех, кто попадался под руку, и пробираясь сквозь их толпу к цитадели. В окружавшей нас темноте трудно было составить себе ясное представление о неожиданном нападении; помню только, что около нас и нам под ноги попадали раненые или убитые, а мы перескакивали через них и опять кололи и рубили и все бежали вперед. Через минуту мы оставили костер за собой; нам вдогонку послали несколько выстрелов наугад, но никто из нас ранен не был. До ворот нам оставалось не более ста шагов, и каждый из нас спешил выбраться поскорее из оврага, кто как мог, так как во время нападения мы поневоле должны были действовать порознь. Поэтому с этого момента я могу говорить только о себе. Я видел, что какие-то люди, прячась за деревья, скользят во мраке, как тени; я думал, что это мои товарищи, но не знал наверняка. Вновь зарядить свои карабины мы не могли, так как времени останавливаться не было. Я не мог выбраться из оврага в том месте, где бежал поток, и принужден был взять немного в сторону, где и взобрался на маленькое возвышение. Это положение было весьма удобное, и я остановился па минуту зарядить свой карабин: в то же время я осматривался, желая определить, где нахожусь.

   Там, внизу, в долине, где были постройки колонистов, виднелось двенадцать или пятнадцать догорающих костров - это были хижины поселенцев или их риги и амбары. Но главное здание, то есть сама цитадель, ничуть не пострадала; она стояла, грозная и мрачная, и так как не имела окон снаружи, то в одной из бойниц виднелся только один очень слабый огонек, поданный, вероятно, в качестве сигнала. И в самом здании, и кругом царила полная тишина; позади меня, там, в овраге, и за ним, в долине, тоже все было спокойно, но в этом спокойствии было что-то жуткое.

   Оставаться дольше на этой возвышенности было невозможно, и я решил бежать со всех ног к воротам. Двумя прыжками я выбрался на равнину и увидел, что впереди меня бежали еще двое, из которых один как будто крепко вцепился в другого и держал его.

   Так как оба направлялись к дому, то я окликнул: "Кто идет? "

   - Ах, Корни, это вы! Ну, слава Богу! Вы как раз вовремя, чтобы помочь мне тащить этого гурона; я изловил его, обезоружил и взял в плен, но он упирается так, что мочи моей нет. Подсобите мне пинками или кулаками, как хотите!

   Но я слишком хорошо помнил мстительность индейцев, чтобы решиться на подобные меры, и потому просто схватил пленника за руку повыше локтя и стал тащить и толкать вперед. Вскоре мы добрались до ворот, которые тотчас же отворились, и мы были встречены самим хозяином и десятком вооруженных слуг.

   Выстрелы привлекли внимание Германа Мордаунта, и он понял, что, значит, мы идем, и стоял все время у ворот наготове, чтобы впустить нас, как только мы к ним подойдем. Все мы добежали до ворот почти одновременно. Благодаря тому что нападение было произведено нами так неожиданно, мы успели укрыться в цитадели. А когда ворота форта Равенснест закрылись за нами, всякая немедленная опасность для нас миновала.

   Нас ввели в большую, хорошо освещенную комнату, где мы встретили прелестную хозяйку Аннеке и ее подругу; обе они испытали мучительную тревогу, ожидая нас, но теперь, при виде нас здоровыми и невредимыми, заплаканные глаза их светились радостью, а уста улыбались счастливой улыбкой. Глядя на них, отвечая на их расспросы, мы на мгновение забыли целый мир. Но вот вошел Герман Мордаунт, видимо встревоженный, и сказал:

   - Мы забаррикадировали ворота и только теперь спохватились, что еще не все ваши добрались до нас. Я не вижу ни Траверса, ни его помощников, ни наших обоих охотников. Не остались же они там, в лесу?

   Никто из нас не решился дать ответ, но, вероятно, Герман Мордаунт прочел его на наших лицах, потому что тотчас же воскликнул:

   - Не может быть! Как, неужели все?

   - Все, мистер Мордаунт, все, и даже мой бедный негр Петер, - сказал Гурт. - Вероятно, застигнутые врасплох, все они были умерщвлены в наше отсутствие!

   Обе девушки на минуту закрыли лицо руками, и мне показалось, что побледневшие губы Аннеке шептали молитву. Мистер Мордаунт только вздохнул и некоторое время молча шагал по комнате, а затем, сделав над собой усилие, чтобы казаться спокойным, произнес:

   - Благодарение Богу, мистер Бельстрод вчера благополучно прибыл сюда; он очень желал вас всех видеть, как только вы будете здесь! Если хотите, я проведу вас к нему!

   Мы, конечно, обрадовались, и нас проводили в комнату Бельстрода; майор принял нас в высшей степени сердечно, много говорил о печальном исходе кампании, о горьком разочаровании и об оскорблении, нанесенном английскому самолюбию; мы, со своей стороны, осведомились об его ране, которая, к счастью, оказалась пустячной и в худшем случае могла заставить его похромать недели две-три, не больше.

   - Не правда ли, Корни, - сказал он мне, когда другие ушли, и мы с ним остались одни, - я ловко устроился, приказав отвезти меня сюда? Лучшего лазарета трудно и придумать. Теперь нашему благородному соперничеству открыто широкое поле действий, и если мы с вами покинем этот дом, не узнав истинных чувств мисс Аннеке, то, значит, оба мы такие дураки, которые заслуживают быть обреченными на безбрачие на весь остаток дней своих! Ведь редко представляется людям более удобный случай овладеть сердцем девушки, чем нам с вами теперь!

   - Признаюсь, мне данный случай не представляется столь благоприятным! - проговорил я. - Аннеке теперь настолько встревожена и за себя, и за других, что ей не до нежных чувств; она думает теперь совсем о другом!

   - Ах, Корни, сразу видно, что вы совершенно не знаете женщин! Может быть, вы были бы правы, если бы дело приходилось только начинать теперь, но когда уже было положено начало, то, говорю вам, при настоящих условиях девушка становится мягче, доступнее; не далее как через неделю дело должно выясниться. И если я буду счастливым избранником, то могу вас уверить, Корни, что вы найдете во мне самое нежное сочувствие, точно так же, как я уверен в вашем, в противном случае. Впрочем, после этого злополучного поражения под Тикондерогой я примирился с поражениями!

   Я не мог удержаться от улыбки, слушая это странное рассуждение о наших шансах на успех.

   - Я не совсем вас понимаю, Бельстрод, - сказал я, - почему вы данные условия считаете столь благоприятными?

   - Да как же, друг мой! - воскликнул майор. - Аннеке, несомненно, любит одного из нас двоих. Что она любит, за это я готов положить руку в огонь: все в ней дышит любовью, и взгляд, и улыбка, и вспышки румянца; и любит она непременно одного из нас. Я буду откровенен с вами, Корни, и не скрою, что, кажется, она предпочитает меня; но вместе с тем я готов поклясться, что и вы, со своей стороны, так же думаете относительно себя!

   - Вы ошибаетесь, мистер Бельстрод, могу вас уверить, - подобной самонадеянности во мне нет.

   - Ну да, конечно! Вы недостойны любви Аннеке Мордаунт; вы никогда не допускали мысли, чтобы она могла полюбить такое незначительное, жалкое существо, как вы, и тому подобное. Не правда ли? Да ведь, в сущности, и я могу сказать то же самое, а в глубине души оба мы рассчитываем на ее любовь, не то мы не стали бы все это время вертеться около нее и ждать чего-то!

   - Вы, может быть, имеете какие-нибудь основания рассчитывать на ее взаимность, но я, повторяю, не имею ни малейшей уверенности в ее расположении ко мне!

   - Мои основания! Это просто мое самолюбие, известная доля которого должна быть у каждого человека как для его собственного самоудовлетворения, так и для спокойствия духа. Надежда неразлучна с любовью, но порождает самоуверенность. Рассуждение мое очень простое: я ранен. Прекрасно! Ранен в бою за родину и моего короля; это весьма почетно; меня приносят сюда на носилках в присутствии моей возлюбленной; она наглядно видит доказательство тех опасностей, которым я добровольно подвергал себя, и считает мое поведение геройским, как я надеюсь. И вы думаете, что всего этого не довольно, чтобы подействовать на женщину и заставить ее высказаться в мою пользу? Разве вы не знаете, как быстро тают женские сердца на огне сострадания, чувствительности и великодушия, и когда они ухаживают за вами во время болезни, то из десяти случаев в девяти их сострадание и сочувствие переходят в любовь. Моя рана - это мастерский прием, могу вас уверить, и я недаром к нему прибегнул; но согласитесь, что в любви, как и на войне, всякие хитрости допустимы!

   - Я вполне понимаю вашу политику, Бельстрод, но не могу понять вашей откровенности. Конечно, вы можете быть уверены, что я не злоупотреблю ею! Я готов согласиться с вами, что ваша рана является большим козырем в вашей игре, но чем я могу похвалиться против вас?

   - Чем? Ролью защитника, и эта роль, могу вас уверить, Корни, может очень многое сделать! Это проклятое нападение индейцев, говорят, довольно серьезное на этот раз, может в течение нескольких дней держать наших барышень в страхе; оно для меня крайне невыгодно, но зато очень выгодно для вас, потому что раненый совершенно стушевывается перед человеком, подвергающимся опасности быть убитым с минуты на минуту. Эта роль защитника превосходная, и я советую вам, по дружбе, использовать ее как можно лучше. Я не таюсь от вас. Корни, и честно говорю вам, что решил как только можно лучше использовать свое ранение.

   Трудно было не рассмеяться такому дружескому совету, по-видимому, вполне искреннему. Проболтав с ним еще около получаса, я простился, пожелав спокойной ночи.

   - Не падайте духом, Корни! - сказал майор, пожимая мне руку. - Пользуйтесь своим преимуществом, как знаете и как умеете, потому что, повторяю вам, я, со своей стороны, сделаю то же самое! Таким образом, будут состязаться мужество в прошлом с мужеством в настоящем. Не будь я лично заинтересован, никому в мире не пожелал бы так от души удачи, как вам, мой добрый друг!

   И действительно, я чувствовал, что Бельстрод говорит правду; при этом я видел также, что он уверен в успехе.

   Выйдя от него, я прошел в гостиную и по счастливой случайности застал там Аннеке одну. Гурт уговорил Мэри пройтись вместе с ним по двору, а Дирк и мистер Ворден увлеченно совещались с хозяином дома и местными колонистами, укрывшимися в форте.

   Под впечатлением разговора с Бельстродом я решил воспользоваться этим счастливым случаем. Его рана меня сильно тревожила; я вполне сознавал, что это большой козырь в его руках и что жалость всегда играет большую роль в чувствах женщины. Что я, собственно, говорил Аннеке во время этого разговора, я едва помню, но в словах моих звучало самое горячее, самое искреннее чувство; мне хотелось так много сказать, так многое разъяснить, что вначале Аннеке не имела возможности вставить слово; но я видел, что она была взволнована и растрогана и слушала меня внимательно и благосклонно. Когда я рискнул взять ее руку, она не отняла ее у меня. Тогда я нашел такие слова, которые вызвали слезы на ее глаза, и она наконец ответила:

   - Вы выбрали странный момент, Корни, чтобы говорить о таких вещах, и я едва знаю, что вам ответить! Но мне кажется, что в такую минуту, когда нам со всех сторон грозит опасность, люди прежде всего должны быть искренни. Я знаю, что мы рискуем быть захваченными этими дикарями, которые кругом обложили наш дом и каждую минуту могут ворваться сюда и убить всех нас. Никто из нас не может сказать с уверенностью, что он завтра будет жив, и потому, в случае, если бы с вами, Корни, случилось что-нибудь, а я осталась жива, то весь остаток жизни моей был бы отравлен сознанием, что я не решилась признаться вам в том хорошем чувстве, которое вы давно уже сумели внушить мне к себе, и утаила от вас то счастье, какое я испытала, когда несколько месяцев тому назад вы так честно и откровенно признались мне в своих чувствах ко мне!

   Не понять значения этих слов было совершенно невозможно, тем более что тихие слезы и полное любви выражение ее чудных глаз подтверждали смысл ее речей.

   Более часа мы провели с Аннеке с глазу на глаз. Мы не замечали времени, перебирая все прошедшее, столь дорогое для нас обоих, и Аннеке созналась, что она часто думала о том смелом маленьком мальчугане, который так геройски вступился за нее, когда она была еще крошечной девочкой. Затем она сказала, что Бельстрод, этот столь опасный в моих глазах соперник, никогда не внушал ей иных чувств, кроме чисто родственных. Бедный Бельстрод! Я положительно был опечален за него и не мог удержаться, чтобы не высказать этого Аннеке.

   - Не беспокойтесь о нем, - сказала она с лукавой улыбкой, - он, конечно, переживет неприятный момент укола его самолюбию, но затем будет рад, что не дал воли своему мимолетному капризу, внезапно вспыхнувшей склонности к молодой американке, которая, быть может, была бы совершенно не на своем месте в том блестящем круге, где должна вращаться его жена. Возможно, что в настоящее время он предпочитает меня всем другим девушкам, которых он знает, но его привязанность, - если то чувство, которое он питает ко мне, заслуживает этого названия, - не похожа на вашу, Корни! Это чувство не исходит из глубины его души, я это чувствую; в этом женщины почти никогда не ошибаются.

   Помолчав немного, я заговорил о Гурте и его чувствах к Мэри Уаллас и спросил, неужели его чувство, столь же сильное и искреннее, как и мое, никогда не встретит взаимности?

   - Позвольте мне, Корни, ничего вам на это не ответить: всякая женщина хочет быть свободна в выборе своей судьбы и всегда держит свои намерения в секрете; но даже и в том случае, если бы намерения Мэри были мне известны, я никогда не сочла бы себя вправе говорить о них. Лично не имея больше никаких тайн от Корни Литльпэджа, я не вправе выдать другую, как выдала себя!

   Мне пришлось удовольствоваться этим ответом и сладким сознанием, что я давно любим. Когда Аннеке ушла и я остался один, я был до того ошеломлен происшедшим, что с трудом мог себя уверить, что все это был не сон.

   Но Бельстрода мне было глубоко жаль, скажу даже, болезненно жаль: бедняга был так уверен в успехе всего какой-нибудь час или два тому назад, и я чувствовал, что у меня положительно не хватит духа сказать ему о том, что произошло.

   Гурт Тен-Эйк вернулся со своей прогулки с Мэри Уаллас более печальный и огорченный, чем когда-либо.

   - Я думал, - сказал он, - что в этот момент общей опасности она наконец откроет мне свое сердце или хоть даст мне малейшую надежду. Но нет! Все, что мне удалось добиться от нее, это замечание, что данный момент совершенно неудобен для таких разговоров. И, право, мне кажется, я готов сейчас бежать в лагерь этих распроклятых гуронов, чтобы они убили меня, но вместе с тем я думаю, что все-таки она все это время слушала меня, хотя я говорил ей только об одном - о моем чувстве к ней; ведь это как-никак утешительно!

   Это была правда, но мне невольно напрашивалось сравнение такого поведения Мэри Уаллас с откровенным и чистосердечным признанием Аннеке, и я от души пожалел моего доброго, благородного друга.

  

   Как мало знаем мы, что мы есть, и как неизмеримо меньше знаем мы то, чем мы будем. Река времен течет беспрерывно и уносит один за другим наши мыльные пузыри, которые лопаются, едва родившись, а государства вздымаются высоко, как волны, чтобы снова их поглотила бездна.

   Байрон

  

   Герман Мордаунт заявил, что все могут спать спокойно, так как установлен ночной дозор. Но в Равенснесте было теперь так много народу, что трудно было найти местечко, где бы можно было кинуть охапку соломы, которая должна была служить нам постелью. Впрочем, мы до того устали, что, несмотря на все пережитое за этот день, кое-как приткнулись и заснули как убитые.

   Было около трех часов ночи, когда Язон Ньюкем разбудил меня и других мужчин. В несколько минут все были на ногах и вооружены.

   Так как индейцы вообще совершают свои нападения перед рассветом, когда обыкновенно сон у человека крепче всего, то это распоряжение Германа Мордаунта не удивило никого. Пока он стоял, наблюдая за тем, что происходило за стенами форта, мы все собрались во дворе и ожидали его распоряжений; нас было двадцать три или двадцать четыре человека.

   Язон прекрасно исполнил возложенное на него поручение, то есть разбудил всех мужчин, не потревожив сна ни одной женщины; очутившись возле бывшего педагога и теперешнего мельника, я похвалил его за ловкость, проявленную им в данном случае. Между нами завязался разговор.

   - Я полагаю, Корни, что эта война может повлечь за собой некоторые изменения в правах владения участками!

   - Не вижу, каким образом это может случиться, мистер Ньюкем, если только вы не рассчитываете, что французы отнимут у нас эту колонию, что весьма невероятно!

   - Я не думал о французах. Но разве гуроны не завладели в данный момент всей этой землей, кроме форта? Надеюсь, против этого спорить нельзя?! Если же мы прогоним их и вновь овладеем этой землей и нашими участками, то это будет, так сказать, вновь отвоеванная земля, а завоевание дает право завоевателю на завоеванную территорию, так сказано в законах!

   Эту речь Язон клонил к тому, чтобы утвердить свои права собственности на мельницу и участок, арендованный им у мистера Мордаунта. Это было задумано Язоном для того, чтобы лишить Мордаунта его собственности и присвоить этот мельничный участок себе.

   Однако мне не удалось ничего возразить ему на это, так как явился мистер Мордаунт и стал разъяснять нам план зашиты нашей цитадели. Как и следовало ожидать, индейцы прибегли к единственно возможному, при отсутствии артиллерии, плану атаки: они готовились поджечь ограду и ворваться в дом и с этой целью в продолжение всей ночи собирали горючий материал и сваливали его у самой деревянной ограды почти на всем ее протяжении.

   Работа эта велась очень остроумно. Один из наиболее ловких, смелых и проворных индейцев подбирался к самой стене вплотную и, присев там на корточки так, чтобы быть совершенно недоступным глазу неприятеля, принимал поданные ему на длинном шесте корзины с горючим материалом - сосновыми шишками, валежником и тому подобным - и раскладывал их под стеной. Для большей успешности работы товарищи поджигателя выстроились в два ряда, один ряд внизу, на ровном месте, другой - на скалах, на которых был построен форт, а остальные доставляли материал из леса, насадив корзины на шесты, затем передавали их следующей группе, а те в свою очередь - главному поджигателю. Таким образом, все стояли на своих местах, не теряя времени на ходьбу или беготню взад и вперед, - и работа шла бесперебойно, как бы с помощью механизма.

   Эту ловкую махинацию открыл Сускезус; часовые же ее проглядели. Зная нрав индейцев, а в особенности зная Мускеруска, он был уверен, что ночь не пройдет у них в бездействии. Самым слабо защищенным местом цитадели была, несомненно, сторона, обращенная к скале, где имелась лишь невысокая деревянная стена да еще естественная защита, то есть скала, которая, однако, не могла считаться неприступной. Поэтому Сускезус нисколько не сомневался, что нападение будет произведено именно с этой стороны. Стоя здесь настороже, он заметил подготовку гуронов к поджогу, но, зная поспешность и нетерпеливость бледнолицых, не сказал об этом никому ни слова, пока гуроны не закончили почти всей работы. Если бы им помешали в самом начале, они измыслили бы что-нибудь другое, быть может, такое, что труднее было бы заметить и что ускользнуло бы от внимания осажденных; теперь же, предоставив им тратить свои силы на эту работу, Сускезус мог всегда успеть предупредить Мордаунта о намерении гуронов и в последний момент помешать осуществлению их плана.

   Сейчас предстояло решить, как нам поступить: попытаться ли застрелить смельчака-поджигателя и затем сделать вылазку, чтобы уничтожить его работу, или же дать ему поджечь и затем только показаться неприятелю?

   В стене накануне была проделана маленькая бойница, через которую можно было видеть груду материала для поджога, и я побежал к этой бойнице посмотреть, что происходило за стеной. Бойница находилась на уровне второго этажа дома, и хотя ночь была темная, но груды хвороста и шишек, сложенные у самой стены под бойницей можно было различить, так же как и фигуру индейца, который в тот момент, когда я выглянул из бойницы, присев на корточки, старательно поджигал еловые шишки. Гурт был возле меня, и мы оба с напряженным вниманием следили за гуроном; у нас под рукой был достаточный запас воды, чтобы при желании залить огонь, прежде чем он успеет охватить слишком большое пространство.

   Так как мы смотрели сверху, то не могли разглядеть лица поджигателя, но когда он поднял голову и взглянул вверх, следя за пламенем, мы оба признали в нем свирепого Мускеруска, пленника Джепа. Гурт не выдержал и, высунув дуло своего карабина в бойницу, выстрелил по нему, даже не дав себе труда хорошенько прицелиться. Этот выстрел стал как бы сигналом, от которого все разом пришло в волнение. Мускеруск в первый момент был как бы ошеломлен этим выстрелом, но затем, издав свой боевой клич, как лань, большими прыжками кинулся из-под стены к своим. Одновременно с этим как из-под земли выросли сотни темнокожих воинов, огласивших воздух пронзительным криком; они бегали, скакали, прыгали так, что от них рябило в глазах, и казалось, что их тут сотни и тысячи, но вместе с тем они как будто не намеревались атаковать нас, а только метались как угорелые во все стороны, бегали во всех направлениях, приплясывали и кривлялись с невероятным, чисто обезьяньим проворством и ужимками, время от времени стреляя наугад и, очевидно, выжидая, когда пламя сделает свое дело.

   Герман Мордаунт сохранял удивительное спокойствие, женщины также вели себя геройски: ни криков, ни жалоб, ни отчаяния, ни даже проявления страха; некоторые из жен колонистов даже вооружились карабинами и совершенно бесстрашно готовились постоять за себя и за своих детей.

   Прошло около четверти часа со времени выстрела Гурта. Огонь стал разгораться, и наши запоздалые . усилия затушить его не привели ни к чему. Но это нас не особенно огорчало, так как пламя освещало всю равнину и скалы, а, следовательно, от нас не ускользнуло малейшее движение неприятеля, тогда как нас за стеной не было видно; к тому же с равнины стрелять по нам не было никакой возможности; обстреливать же дом не имело смысла, так как толстые бревенчатые стены его были со всех сторон глухие, а двор, где мы, защитники цитадели, собрались, был со всех сторон защищен домом.

   Таково было положение, когда горничная Аннеке, разыскав меня в толпе, передала, что ее госпожа просит меня прийти к ней хотя бы всего только на одну минутку, если я могу покинуть свой пост. Так как мне не было поручено никакого поста, то я легко мог отлучиться на несколько минут. Гурт осведомился, не было ли такого же приглашения и для него, но даже и в этот критический момент Мэри Уаллас осталась верна себе и, по-видимому, не желала выказать бедному Гурту ни малейшего предпочтения перед другими. Аннеке ожидала меня в той самой маленькой гостиной, где мы вчера объяснились с ней; она была одна и бледна как полотно.

   - Корни, - сказала она, - я послала за вами, так как почувствовала потребность сказать вам несколько слов, быть может, в последний раз!

   - Не тревожьтесь, дорогая моя! Вы преувеличиваете опасность! Гурт, Дирк и я видели минуты много хуже этих!

   Аннеке склонила голову ко мне на грудь и тихо плакала, но вскоре подняла голову и, глядя мне прямо в глаза с любовью и доверием, сказала:

   - Корни, моему отцу уже все известно! Вы, конечно, знали, что он желал видеть своим зятем мистера Бельстрода, но вместе с тем он сейчас только сказал мне, что никогда не желал идти в этом деле против моего желания или противиться моей склонности, и добавил, что мой выбор в то же время и его выбор; он поручил мне передать это вам от его имени. Одному Богу известно, свидимся ли мы, дорогой друг, но, во всяком случае, я думала, что для вас будет утешительно знать, что отныне мы одна семья!

   - Наши родители не имеют других детей, кроме нас, Аннеке, и я верю, что они будут разделять наше счастье!

   - Да, я часто с радостью думала о том, что теперь у меня будет мать, ваша мать!

   - И мать, нежно любящая вас, как я это не раз слышал из ее собственных уст!

   - Благодарю, Корни, за эти слова; они для меня очень отрадны! Но теперь вам пора вернуться к вашим друзьям! Идите, я буду молить за вас Бога!

   - Иду, но еще одно слово, одно слово о бедном Гурте; вы не поверите, как он был огорчен, что только меня одного призвали в такой момент, а о нем даже не подумали!

   - Что же делать?! Мэри Уаллас строго держится приличий, и ничто на свете не заставит ее отступить от однажды принятых ею правил!

   - Да, но в характере Гурта столько благородства, и он любит так искренне, так нежно и так глубоко, что Мэри Уаллас своею строгостью заставляет его жестоко страдать!

   - Как же быть?! Быть может, уже близок момент, когда она изменит свое поведение; но надо помнить, что Мэри - круглая сирота, и потому она должна быть особенно осторожна в своих решениях.

   На одно мгновение я заключил Аннеке в свои объятия, а затем побежал во двор, где находились все остальные мужчины. В тот момент, когда я добежал до ворот, страшный вой за стеной возвестил всем нам о начале нападения со стороны гуронов: этот неистовый вой был их военным кличем. Тотчас же был открыт беглый огонь, на который наши отвечали сквозь щели частокола, стреляя из-за этого прикрытия по бегущим по равнине индейцам. Герман Мордаунт сообщил мне, что значительный отряд гуронов засел под скалой и что Гурт с Дирком, Джепом и четырьмя поселенцами и нашими двумя индейцами вызвались выбить врага из этого прикрытия.

   Костер под стеной был подожжен в том месте, где кончалась скала, под северо-восточным углом дома, так что две стороны цитадели были освещены, а две другие тонули во мраке. Ворота выходили на запад, поэтому обойти дом с юго-западной стороны было не особенно трудно, и добраться до скалы с этой стороны также было возможно; отсюда можно было произвести залп по индейцам, засевшим непосредственно под самым частоколом, чтобы, воспользовавшись удобным моментом, взобраться на него, так как в этом месте он был значительно ниже.

   - А кто охраняет ворота? - спросил я.

   - Мистер Ворден и мистер Ньюкем; оба они хорошо вооружены. Мистер Ворден, несмотря на свой сан и возраст, выказывает много мужества и решимости! - добавил Герман Мордаунт.

   Видя, что мое присутствие во дворе бесполезно, я поспешил к воротам; меня беспокоила и затея Гурта, и разгоравшийся кругом огонь. Попросив их пропустить меня, я, пользуясь темнотой ночи, хотел посмотреть, не грозит ли огонь нашей ограде. По счастью, только что прошел грозовой ливень, и столбы частокола были до того мокры, что их трудно было поджечь. Пробравшись по ограде до северо-западного угла дома, я увидел груды горящего валежника. Яркий свет, исходивший от этого пламенеющего костра, до того слепил находящихся на равнине, что под его прикрытием я мог пробираться незаметно. Рассеянные повсюду выкорчеванные обгорелые пни, казалось, плясали под дрожащим светом костра, падавшим на них, и я несколько раз принимал эти вывороченные пни за неприятелей. Наконец я добрался до того места, откуда моим глазам представилось настоящее пожарище: не только валежник и сучья были объяты пламенем, но огонь успел уже охватить на весьма значительном протяжении первый ряд столбов частокола. Две минуты спустя я вернулся во двор и просил Язона передать Герману Мордаунту, что нельзя терять ни минуты и необходимо во что бы то ни стало скорее тушить огонь.

   В той стороне, где должен был находиться Гурт, не было слышно ни малейшего звука. Эта тишина тревожила меня; то тут, то там слышались одинокие выстрелы, но все больше в другой стороне. Я решил сделать еще одну вылазку и добраться до юго-западного угла цитадели, и на этот раз меня никто не потревожил. Весь южный фасад здания тонул во мраке, только верхнюю часть крутых скал озарял слабый луч света. Сколько я ни вглядывался, нигде не было ни малейших признаков моих друзей, и я начал уже опасаться, не попал ли мой отважный альбаниец в какую-нибудь западню. Вдруг я почувствовал, что кто-то слегка коснулся моего локтя; я оглянулся и увидел индейца в полном боевом убранстве и татуировке; я уже схватился за нож, но он удержал мою руку, проговорив:

   - Он не прав! У него голова слишком молодая, сердце хорошее, рука тоже хорошая, дух смелый, но голова дурная... Там слишком много огня, светло, здесь темно, здесь лучше!

   Я сразу узнал голос онондаго и понял, что он говорил о плане Гурта, который избрал позицию, по мнению Сускезуса, неудобную.

   Гурт дошел до самого края скалы, где он и его товарищи оказались на свету, озаренные пламенем пожара, и где их нельзя было не увидеть. Однако я его не видел, пока Сускезус не указал мне.

   Действительно. Гурт со своим отрядом взобрался на маленький выступ скалы, где позиция у него была превосходная и откуда он легко мог стрелять в тех, кто попытался бы пойти на приступ. Но отсюда было далеко до места, где бы он, в случае надобности, мог укрыться. У меня не было времени ни присоединиться к нему, ни предупредить его об опасности; и он, и товарищи его стояли совсем на виду, и силуэты их ясно вырисовывались на фоне зарева. Все они готовили оружие, собираясь произвести залп. Впереди всех стоял Гурт, почти вися над пропастью; позади него - Дирк и Джеп, а за ними Прыгун и четверо колонистов. Еще минута, и все они разом выстрелили в притаившихся под скалой индейцев. С минуту царила тишина, затем раздался залп из-за обгорелых пней на равнине. Тогда те из наших, которые были ближе к воротам, кинулись на них; но я видел, как упали двое из поселенцев и Прыгун, а Гурт, Дирк, Джеп и двое других исчезли; воздух же огласился столь диким ревом и воем, что мне трудно было поверить, что эти звуки исходили из человеческих уст.

   Вскоре все кругом покрылось индейцами, словно тучей саранчи. В это же время сверху через ограду лили воду, заливая огонь, и вдруг в один момент кругом воцарилась темнота. Не случись этого, вероятно, никто из бывших на скале не вернулся бы во двор, и хотя по ним все время продолжали стрелять, но теперь уже просто наугад: завязалась свалка, и среди воя и крика дикарей явственно слышался властный и низкий голос Гурта, ободрявшего своих товарищей. Стоя под прикрытием стены, мы с Сускезусом выстрелили по гуронам, очутившимся ближе других к Гурту, но этого было мало: их было более сотни. Стоять в стороне и смотреть, как неприятель подавляет своей численностью наших товарищей, было свыше моих сил, - и мы с Сускезусом набросились на неприятельский арьергард. Те приняли это нападение за вылазку и расступились на мгновение настолько, что Дирк и двое поселенцев пробились и присоединились к нам. Тогда мы стали отступать шаг за шагом, продолжая отстреливаться. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы нам на выручку не пришел Герман Мордаунт со значительным отрядом наших. Мы дали общий залп, и враги рассеялись, точно провалились сквозь землю, а мы все вместе добежали до ворот, и они закрылись за нами.

   За это время все кругом совершенно изменилось. Огонь был потушен и всюду царил полнейший мрак. Шум, крик и вой совершенно затихли; везде было тихо, как в могиле. Даже наши раненые не издавали ни стона, ни жалобы; теперь нечего было более опасаться нового нападения врагов, так как бледная линия на горизонте предвещала близость восхода, а индейцы никогда не нападают при дневном свете.

   Теперь Герман Мордаунт принялся подсчитывать наши потери и урон неприятеля, стараясь выяснить наше положение. С этой целью стали искать Гурта, но оказалось, что его нигде не было; его никто не видел; точно так же исчез и Джеп. Тем временем уже почти совсем рассвело. Мы не знали, какая участь постигла Гурта и моего несчастного негра, и потому вышли за ворота и стали обыскивать все места, где бы они могли укрыться и дождаться дня; затем мы вышли на равнину искать тела убитых товарищей. Уже ни одного трупа гуронов не оставалось на поле сражения; наши же лежали у подножия скалы: оба поселенца и Прыгун; все трое были скальпированы. Но Гурта и Джепа нигде не было видно.

  

   Она смотрела всем в лицо с растерянным видом и ничего не замечая, она видела, что вокруг нее были люди, но не знала зачем, ни один вздох не облегчал ее душу.

   Байрон

  

   Самой тяжелой для меня минутой было, когда около часа спустя после того, как мы вернулись с наших бесплодных поисков, мистер Мордаунт прислал звать меня в гостиную, где он находился с Аннеке и Мэри Уаллас. Луч радости вспыхнул в глазах Аннеке при виде меня. Мэри же казалась пришибленной, удрученной; лицо ее было мертвенно-бледно. Аннеке заговорила первая.

   - Хвала Господу, что Он сохранил вас невредимым. Наши друзья вернулись?

   - Скажите мне скорее всю правду, мистер Литльпэдж, я могу все вынести, все лучше, чем эту страшную, мучительную неизвестность! Он убит? Да? - спросила Мэри.

   - О нет! Во всяком случае, я не думаю! Мы нашли бы его труп, но я боюсь, что его захватили в плен!

   - Но скажите, они будут пытать его? Мучить? Гуроны подвергают пыткам своих пленников⁰ Вы не знаете? Бога ради, не скрывайте ничего от меня!

   При этом лицо ее выражало такую муку, глаза смотрели растерянно, губы дрожали.

   Я понял, что она любит Гурта, и видел, что она невыносимо страдала.

   - Не думаю, чтобы они стали мучить его! Нет, они, вероятно, взяли в плен и моего Джепа и скорее станут пытать его, чем мистера Тен-Эйка!

   - Ах, почему вы назвали его так? Разве вы не звали его давно уже Гуртом, или ваша привязанность к нему остыла?! - воскликнула Мэри.

   - Упаси Господь! - возразил я. - Никогда моя дружба к нему не изменялась; я полюбил его всей душой и сделаю все, чтобы прийти к нему на помощь!

   - О, благодарю, благодарю вас! - воскликнула Мэри и, будучи не в силах более сдерживаться, разрыдалась, припав головой к груди своей подруги.

   Оставив барышень в гостиной, мы с Германом Мордаунтом прошли в его кабинет и стали совещаться, что нам предпринять, чтобы узнать, что стало с Гуртом.

   Мы призвали Сускезуса на совет и прежде всего спросили:

   - Как ты думаешь, Сускезус, можно ли отправить к гуронам парламентера, чтобы узнать о судьбе наших товарищей и вступить с ними в переговоры относительно выкупа?

   - Конечно, можно! Краснокожие хорошо принимают посланных! Посланные свободно приходят и свободно уходят! Как же заключить торг или уговор, если скальпировать посланных?! Можно послать кого-нибудь!

   Действительно, даже самые дикие племена индейцев уважают парламентеров. Гуроны же, поддерживавшие самые близкие отношения с французами, были сравнительно культурны. Я предложил свои услуги в качестве парламентера, но Герман Мордаунт нахмурился и. по-видимому, не желал этого.

   - Аннеке не простит мне этого! Вы не должны забывать, Корни, что теперь не принадлежите себе! Она будет в тревоге и в отчаянии во все время вашего отсутствия. Пошлем лучше нашего онондаго, если только он согласится!

   - Что вы скажете, Сускезус, - спросил Мордаунт, - согласны вы пойти к гуронам парламентером от моего имени?

   - Почему же нет, если это нужно? Хорошо быть посланным! Что надо сказать?

   И в один момент он был уже готов. Он смыл боевую татуировку с лица, натянул на себя холщовую рубашку и штаны и, взяв с собой белый флажок, направился в неприятельский лагерь.

   Те полчаса, что он отсутствовал, были для нас временем мучительнейшего ожидания. Все мы, а также мистер Ворден и Язон, вышли за ворота ожидать его возвращения и наконец, к немалому нашему утешению, увидели, что вслед за нашим парламентером идет небольшой отряд индейцев, среди которых мы заметили двух пленников. Индейцев было всего двенадцать человек, и все вооружены. Они медленно выбрались из оврага и шли по лугу, тянувшемуся до самого частокола; но, не дойдя до ворот шагов четыреста, они остановились. Видя это, мы, тоже в числе двенадцати человек и также вооруженные, пошли им навстречу, но, пройдя половину пути, остановились, как того требовал обычай. Здесь мы ждали нашего посланного; до сих пор все, казалось, шло как нельзя лучше.

   - Какие вести? - поспешно спросил Мордаунт. - Наши друзья невредимы?

   - Скальпы их не тронуты, ответил онондаго, - десять человек накинулись на них двоих и схватили! Откройте глаза свои, и вы их увидите!

   - А гуроны согласны принять за них выкуп? Ром, карабины, порох, рис, одеяла - все это вы могли предложить от моего имени!

   - Все, но это нехорошо! Они говорят, что все это они сами возьмут, и даже еще больше!

   - А между тем они все-таки пришли сговариваться? Что вы нам посоветуете делать. Сускезус?

   - Пусть трое из вас положат оружие и пойдут сговариваться с ними! Идите вы, священник и молодой вождь (так он называл меня)! Это будет трое.

   Тогда три воина гуронов тоже положат оружие и подойдут к вам! Пленные ждут - это хорошо!

   Мы в точности исполнили все, что нам было пре