Купер Джеймс Фенимор - Сатанстое

ой в здешнем обществе.

   - Ну, я помимо всякой политики полюбил этого славного Гурта и останусь ему верен, хотя он уже дважды поставил меня в неприятное положение. Это славный малый, чистосердечный и открытый, любящий жизнь и беззаботно веселый.

   На этом мы закончили свой разговор и пошли спать.

   На другой день я отправился к Герману Мордаунту настолько рано, насколько это позволяло приличие. Меня провели в маленькую гостиную, где не было никого, но на диване лежал тот самый красный шарф Аннеке, который был на ней в памятный день Пинке тера; вместе с этим шарфом лежала пара крошечных дамских перчаток, таких прелестных, что я не мог противостоять искушению взять их и поднести к своим губам. В этот момент я услышал совсем близко от меня шаги. Поспешно положив перчатки на прежнее место, я обернулся и увидел Аннеке. Она смотрела на меня с таким милым выражением, что я едва удержался, чтобы не кинуться перед ней на колени и просить ее быть моей женой.

   - Что вам так понравилось в этих перчатках Мэри Уаллас? - спросила она, стараясь скрыть лукавую улыбку.

   - Мне показалось, что они издают столь восхитительный запах, что я хотел убедиться...

   - Вероятно, они пахнут лавандой, которой мы, женщины, вообще имеем привычку душить перчатки и платки. Но что за странного руководителя вы себе избрали в Альбани, мистер Литльпэдж, и как это случилось?

   - Вы питаете антипатию к Гурту Тен-Эйку?

   - Антипатию? К такому славному, чистосердечному и скромному во всех отношениях человеку! О нет, такого брата могла бы пожелать себе каждая сестра, хотя у него, конечно, есть и кое-какие недостатки.

   - Но мне кажется, что, несмотря на все его безумство, он пользуется общим сочувствием дам, а разве мисс Мэри Уаллас не расположена к нему?

   Взгляд Аннеке ясно сказал мне, что я был нескромен, и я поспешил извиниться.

   - Вы должны сознаться, Корни, что ваши подвиги на салазках были довольно смешны и что вы можете этим удовольствоваться.

   - Я с вами вполне согласен, Аннеке, - ответил я, - тем не менее я счастлив, что это катание на салазках вам кажется более важным, чем история с ужином.

   - Да, если бы мэр не был столь мил, эта история могла бы стать весьма неприятной! - И Аннеке искренне рассмеялась.

   - Даю вам слово, что этот сумасшедший, но славный Тен-Эйк воспользовался моим незнанием; в этом отношении я действовал, совершенно не подозревая, что я делаю. Бога ради, скажите мне, могу ли я надеяться заслужить ваше прощение? - И я протянул ей руку.

   - Корни, - сказала она ласково, протянув мне кончики пальцев в знак примирения, - если вы полагаете, что нуждаетесь в прощении, то обратитесь к Тому, Кому дано право прощать. Но если Корни Литльпэджу придет фантазия забавляться, как забавляются маленькие мальчуганы, то какое право имеет Аннеке Мордаунт запрещать ему это?

   - Всякое право! Право дружбы, право более разумного суждения, право...

   - Тише! - остановила она меня. - Я слышу шаги в коридоре. Это мистер Бельстрод. Ему нет надобности слышать длинный перечень моих прав; но так как он еще будет минут пять снимать свою шубу, плащ и саблю, то я воспользуюсь этим временем, чтобы сказать, что Гурт Тен-Эйк - опасный руководитель для Корни Литльпэджа.

   - А между тем разве не хорошая рекомендация его сердцу, уму и вкусу, что он полюбил Мэри Уаллас?

   - Ах, он и вам уже успел сообщить об этом? А впрочем, кому он только этого не говорил?! Абсолютно весь город, включая уличных мальчишек, знает о его любви.

   - И сама мисс Уаллас также. И в этом я его одобряю. По-моему, мужчина не должен оставлять девушку, которую он любит, в сомнении относительно своих чувств. Мне всегда казалось низким и малодушным выжидать с признанием до того момента, пока ты не получил полной уверенности во взаимности девушки. Как может последняя дать волю своему сердцу, без этого откровенного и чистосердечного признания, и для чего таить от всех честную, благородную любовь к достойной любви девушке?

   - Да, в этом следует ему отдать справедливость, он не раз честно и открыто признавался ей в своей любви, даже и в моем присутствии, и просил ее позволить ему встать в ряды претендентов на ее руку с тем, чтобы ждать ее решения до тех пор, пока не сумеет заслужить ее расположение и уважение.

   - Согласитесь, мисс Аннеке, что это поведение достойно честного и благородного человека.

   - Без сомнения, так как мисс Уаллас, по крайней мере, знает цель его ухаживаний.

   - Весьма рад, что вы одобряете подобный образ действий, - сказал я, - и хотя у меня сейчас остается всего одна минута до прихода Бельстрода, я все же еще успею сказать вам, что Корнелиус Литльпэдж желает поступить по отношению к мисс Мордаунт совершенно так же, как поступил Гурт по отношению к мисс Мэри!

   Аннеке вздрогнула. Щечки ее побледнели, но затем снова вспыхнули; она ничего не ответила, но взглянула на меня так, что я никогда не забуду этого взгляда. Объясняться было уже некогда, так как дверь отворилась, и Герман Мордаунт вошел вместе с мистером Бельстродом в гостиную, где мы находились.

  

   О прекрасная возлюбленная моя, с гордо поднятой шеей и горящими глазами ты ждешь меня, роя копытом землю! Вот и я! Минута, и мы мчимся, пожирая пространство, и пусть тот, кто нагонит меня, потребует тебя себе в награду!

   "Песнь Араба"

  

   Бельстрод, казалось, был очень рад меня видеть, я отвечал ему тем же, и спустя несколько минут мы снова стали с ним добрыми приятелями, как в Нью-Йорке. Вскоре пришла Мэри Уаллас, и мы все прошли в столовую, куда явился и Дирк, немного запоздавший на этот раз.

   Сначала разговаривали главным образом Герман Мордаунт и Бельстрод. Мэри Уаллас вообще была молчалива, Аннеке же стала как-то особенно задумчива и рассеянна, и только когда Бельстрод обратился непосредственно ко мне, задумчивость ее рассеялась и она внимательно стала прислушиваться к нашему разговору.

   - Ну, мистер Литльпэдж, - сказал майор, - полагаю, что этот ваш приезд в Альбани связан с намерением присоединиться к нам в предстоящую кампанию. Как слышно, очень много молодежи из колоний намеревается двинуться с нами на Квебек.

   - Мы собирались двинуться несколько дальше с Дирком Фоллоком, - сказал я, - тем более что мы не имеем представлениям о том, что королевские войска пойдут в этом направлении. Но мы намерены оба просить о прикомандировании нас к одному из полков в качестве волонтеров и дойти с ним по крайней мере до Тикондероги, потому что нам невыносимо знать, что этот важный пост занят французами!

   - Такие речи приятно слышать, - промолвил Бельстрод, - я надеюсь, что, когда наступит момент вашего прикомандирования, вы вспомните обо мне. Наше офицерское общество примет вас с особым удовольствием в свою среду, где я со времени ухода подполковника являюсь председателем.

   Я поблагодарил его за себя и за Дирка, и разговор перешел на другую тему.

   - Я сейчас встретил Гарриса, - продолжал Бельстрод, - и он рассказал мне весьма пикантную историю об одном ужине, в котором он участвовал. Ужин этот весь был похищен компанией молодых альбанийских мародеров у кого-то и принесен к нам в казармы. Эту скверную штуку они сыграли с другой компанией молодежи, и хотя говорят, что голландцы на такие вещи не сердятся, тем не менее, я полагаю, что пострадавшим было не особенно приятно лишиться своего ужина. Но самое забавное то, что эти пострадавшие, недолго думая, утешились тем, что точно таким же образом стащили ужин мэра, сделав набег на его кухню и опорожнив все кастрюли и сковороды, так что у бедного мэра не осталось ни одной картофелины.

   Я почувствовал, что кровь прилила мне в голову; мне казалось, что все глаза обращены на меня, и вздохнул с облегчением, когда услышал ответ Германа Мордаунта:

   - Как водится, история обросла домыслами, переходя из уст в уста. Но в том, что вы говорите, есть доля правды. Мы как раз ужинали вчера у мэра - на столе был не один картофель, а прекраснейшие блюда и закуски.

   - Как? И ваши барышни были у мэра?

   - Да, и даже мистер Литльпэдж ужинал вместе с нами и также может засвидетельствовать, что нам подали превосходный ужин.

   - Однако, судя по выражению лиц, я вижу, что от меня что-то скрывают, и я желал бы быть посвященным в секрет.

   В ответ на это Герман Мордаунт рассказал ему все как было, со всеми подробностями, несмотря на то, что Аннеке несколько раз пыталась остановить его.

   - Нет, право, этот Тен-Эйк не имеет себе равного! - воскликнул Бельстрод. - Это совершенно непостижимый человек. Я не знаю человека более смелого, любезного, услужливого и устойчивого в своих взглядах, а вместе с тем это какой-то ребенок по своим вкусам и склонностям.

   - Да, вы, пожалуй, правы. Но это объясняется тем, что Гурт Тен-Эйк не получил воспитания в Оксфорде, а имеет лишь домашнее воспитание и потому еще долго останется во многих отношениях ребенком.

   Меня удивило столь определенное высказанное Аннеке мнение: она обыкновенно воздерживалась от резких суждений; но затем я понял, что она старалась этим умерить то влияние, какое Гурт с каждым днем все больше приобретал над Мэри Уаллас. Герман Мордаунт твердо держался той же системы, и вскоре я убедился, что бедный Гурт не имел здесь других сторонников, кроме мисс Мэри и меня. После завтрака я пошел проводить Бельстрода до его казарм, тогда как Дирк остался еще беседовать с барышнями.

   - Это действительно прелестная девушка, мисс Аннеке, - сказал Бельстрод, когда мы вышли с ним на улицу, - я положительно горжусь моим родством с нею - и надеюсь со временем вступить с ней в еще более близкое родство! - хвастливо добавил он.

   Я невольно вздрогнул и взглянул ему прямо в лицо. Бельстрод самонадеянно улыбался, но был при этом совершенно спокоен и с легкостью светского человека продолжал:

   - Я вижу, что моя откровенность вас удивляет, но я не вижу причины скрывать, что намерен просить руки этой девушки; мне, напротив, кажется, что порядочному человеку даже подобает громко заявить о своем намерении в подобном случае.

   - Заявить? Да, конечно, самой девушке или ее семье, но не всем и каждому.

   - Я, пожалуй, готов с вами согласиться в обычных случаях, но когда речь идет о мисс Аннеке Мордаунт, то человеколюбие требует не допускать, чтобы бедные молодые люди питали несбыточные надежды и тратили даром свои сердечные чувства. Ваши отношения к семье Мордаунт мне хорошо известны, но другие молодые люди легко могут проникнуть в эту семью с более корыстными намерениями. Не правда ли?

   - Что же вы хотите этим сказать, мистер Бельстрод? Что мисс Мордаунт - ваша невеста?

   - О нет! Она еще не дала мне своего согласия, но, с согласия моего отца, я просил ее руки у Германа Мордаунта, и это дело на мази. Приведет ли оно к желанным для меня результатам, об этом вы лучше в состоянии судить, чем я, потому что в качестве беспристрастного зрителя вернее можете оценить чувства мисс Аннеке ко мне, чем я сам.

   - Вы забываете, что до сегодняшнего утра я целых шесть месяцев не видел ни вас, ни мисс Мордаунт. Неужели же вы все это время ждали ответа?

   - Так как я считаю вас другом семьи, Корни, то не вижу причин скрывать от вас, в каком положении находится дело. Когда мы впервые встретились с вами, я уже объявил о своих намерениях и получил обычный в таких случаях ответ, что Аннеке еще очень молода, что она не думает о браке, что в Англии у меня еще живы родители, с которыми мне следует посоветоваться, что им тоже нужно время подумать и тому подобное, что обыкновенно говорится для начала. Все это я выслушал терпеливо, со всем решительно согласился и в заключение объявил, что намерен написать об этом отцу и повторить свою просьбу, заручившись его согласием.

   - Ну, и это согласие пришло к вам с очередным почтовым судном? - спросил я, не допуская мысли, что можно колебаться принять в свою семью такую прелестную девушку, как Аннеке Мордаунт.

   - Не могу сказать, что именно со следующим пакетботом, как вы предполагаете, но с одним из ближайших почтовых судов я действительно получил ответ от сэра Гарри, моего отца. Он слишком благовоспитанный человек, чтобы не ответить на письмо даже и в тех случаях, когда я его несколько настойчиво и преждевременно прошу о высылке мне денег. Я получил ответ отца, но, признаюсь откровенно, это не было ожидаемое согласие. Атлантический океан так ужасно велик, что для того, чтобы обсудить подобный вопрос и сговориться, требуется весьма много времени.

   - Обсудить? Да что же тут обсуждать? Что может быть легче, как уверить сэра Гарри, что лучшего выбора вы не могли сделать, если только вам не откажут.

   - Откажут мне? Вы очень наивны, милый Корни. Впрочем, это мы увидим, когда вернемся из Квебека.

   - Но что же вам ответил сэр Гарри?

   - Вы полагаете, что убедить сэра Гарри легко? Сильно ошибаетесь. И это объясняется тем, что вы никогда не бывали у нас в Англии и не знаете, какого там вообще держатся взгляда на колонии, иначе вы бы поняли, что это значит. Вы все, конечно, верноподданные короля, об этом я не спорю, но все же Альбани - не Бэс, и Нью-Йорк - не Вестминстер!

   - Значит, сэр Гарри не поддался вашим убеждениям и доказательствам?

   - Сначала он оказал дьявольское сопротивление, и потребовалось целых три письма, из которых последнее было весьма энергичное, чтобы уломать его.

   Наконец мне удалось получить его согласие, и я вручил его мистеру Мордаунту. Конечно, на моей стороне та выгода, что сэр Гарри страдает подагрой и астмой и не владеет ни малейшим клочочком земли, которая не была бы уже отписана мне по наследству от деда, так что даже в случае его несогласия это был бы просто вопрос времени.

   - И все эти подробности были сообщены и отцу, и дочери? - спросил я.

   - Нет, за кого вы меня принимаете? Я не столь глуп. Вы, провинциалы, во многих вопросах удивительно щепетильны, и к вам не знаешь как подойти. Я думаю, что Аннеке не согласилась бы стать женой даже самого герцога Норфолка, если бы узнала, что его семья высказала хоть малейшее нежелание принять ее в свой круг.

   - И вы не находите, что она была бы совершенно права в этом?

   - Не думаю. Ведь она выходила бы только за самого герцога, а не за всех его тетушек, дядюшек, кузин, братьев и сестер. Впрочем, мы еще не дошли до этого, я не получил еще формального согласия, но Аннеке знает, что согласие сэра Гарри получено, и это уже большой шаг вперед. Теперь я знаю, что главнейшим возражением с ее стороны будет ее нежелание расстаться с отцом, который вдов и одинок и для которого разлука с ней будет тяжела. Кроме того, вероятно, и расстаться со своей страной ей будет трудно. Вы, американцы, такие домоседы и думаете, что только у вас хорошо.

   - Мне кажется, что последний упрек нами не заслужен, - возразил я, - напротив, здесь вообще принято думать, что в Англии все лучше, чем у нас в колониях. Еще если говорить о Гурте Тен-Эйке или Дирке Фоллоке, то за них я, пожалуй, не поручусь, но я и все мы, у кого отцы и деды англичане, мы всей душой преданы Англии.

   - Да, пожалуй, вы правы, Корни, - сказал Бельстрод. - Колонии лояльны, хотя голландцы здесь на нас все-таки косятся, этого я не мог не заметить: быть может, это следует приписать остаткам недовольства нашим завоеванием этих провинций.

   - Да ведь завоевания не было; это был просто обмен. Голландцы уступили Англии эти колонии взамен других владений, но мне кажется естественным, что потомки голландцев предпочитают голландцев англичанам.

   - Да, но им не следовало бы забывать, что мы явились сюда для того, чтобы помешать французам завоевать их.

   - Но на это они вам скажут, что французы не тронули бы их, если бы англичане не поссорились с французами. А теперь я должен проститься с вами: меня ждут еще кое-какие дела.

   Мы пожали друг другу руки и расстались.

   У меня действительно было немало дела в этот день: прибыл Джеп с нашим обозом, и мне опять пришлось пойти к тому самому скупщику, с которым меня познакомил Гурт. Последний отправился вместе со мной, и при его содействии мне удалось прекрасно распродать все, что мне было поручено продать, и даже сопровождавших обоз негров, за исключением, конечно, Джепа, который остался при мне для личных услуг. Остальные же были приобретены для армии в качестве обозной, лазаретной и офицерской прислуги, чем они остались чрезвычайно довольны.

   Я же впервые почувствовал в своем кармане столь громадную сумму, как восемьсот девяносто восемь долларов.

   Было уже поздно, когда все эти дела были окончены, и Гурт предложил мне сесть в его сани и прокатиться по реке. Из беседы с моим новым другом я вскоре узнал, что у него нет уже родителей, что они оставили ему хорошее состояние и что он живет широко и весело. Здесь, в Альбани, главной роскошью богатых людей являлись кровные рысистые лошади, щегольская упряжка и обильный стол, в Нью-Йорке же роскошь выражалась серебром, хрусталем и ценной посудой, дорогим столовым бельем и иногда ценными картинами старых мастеров.

   Катаясь, мы заехали к Гурту. Его холостое хозяйство в образцовом порядке содержала старушка домоправительница; старинный дом, унаследованный им еще от деда, был во всех отношениях полной чашей.

   Я высказал мнение, что таким домом и таким идеальным порядком могла бы не побрезговать и мисс Уаллас.

   - Согласись она стать моей женой, я построил бы для нее новый дом, настоящий дворец! Этому дому более ста лет, и хотя по тому времени он был великолепен, но теперь он не достоин ее! Счастливый вы смертный, Корни, вы сегодня завтракали у Мордаунтов! Вы, как вижу, в самых дружеских отношениях с этой семьей!

   - Да, я имел счастье оказать однажды маленькую услугу мисс Аннеке, и с тех пор вся семья помнит об этом.

   - И, насколько я мог заметить, особенно хорошей памятью в этом отношении может похвастать мисс Аннеке! Мисс Уаллас рассказала мне всю эту историю. Ах, хоть бы мне привел Бог оказать подобную же услугу мисс Уаллас, чтобы доказать ей, что и Гурт Тен-Эйк не трус, что и у него есть сердце! Но пока не предвидится подобного случая, я хотел попросить вас, Корни, об одной услуге!..

   - Все, что в моих силах, я сделаю с величайшей готовностью! - сказал я.

   - Надо вам сказать, что на целых двадцать миль в округе вы ни у кого не найдете таких коней, как мои!

   - Так вы желали бы их продать мисс Мэри Уаллас?

   - Да, пожалуй, и с упряжью, и с санями, и с домом, и с фермами, и со складами на реке, и с вашим покорным слугой в придачу, если бы только она захотела. Но так как она пока еще не высказалась на этот счет, то я хотел бы только прокатить ее на моих рысаках, в моих санях, вместе с мисс Аннеке.

   - Я думаю, что это возможно будет устроить: барышни обыкновенно любят такие прогулки.

   - Вы посмотрите только, Корни, что это за кони! Ведь они доносили меня за час двадцать минут отсюда до Шенектади; это шестнадцать миль по линии птичьего полета и чуть не шестьдесят по проезжей дороге. А какие красавцы! Я назвал их Джек и Моиз и готов дать что угодно, чтобы прокатиться на них с мисс Мэри.

   Я обещал Гурту сделать все от меня зависящее, чтобы уговорить барышень согласиться на такую прогулку. Чтобы убедить меня в достоинствах коней, саней и возницы, Гурт приказал подать сани и предложил мне прокатиться за город. Сани его, окрашенные в небесно-голубой цвет, излюбленный цвет голландцев, были покрыты мехами черно-бурых лисиц, с такой же полостью необычайной красоты, окаймленной алым сукном. Вороные кони его были увешаны бубенцами и колокольцами в таком множестве, что получился целый концерт.

   Промчавшись по главной улице города, мы понеслись вдоль западного берега Гудзона к северу от Альбани по гладкой снежной равнине, излюбленной дороге для вечерних катаний всего избранного общества. По пути заезжали к госпоже Скайлер, почтенной вдовствующей аристократке, стоявшей во главе местного общества и пользовавшейся громадным влиянием в городе. Гурт предложил заехать к ней и представить ей меня, тем более что знатные приезжие никогда не упускали случая представиться этой даме, а я еще не успел исполнить этой приятной обязанности.

   - Ну и счастье же нам! - воскликнул Гурт, когда мы въехали в ворота дома госпожи Скайлер. - Смотрите, ведь это сани Германа Мордаунта. Вероятно, барышни здесь!

   Действительно, Аннеке и Мэри Уаллас обедали у почтенной дамы и теперь собирались уезжать. Я много слышал еще дома о госпоже Скайлер, и потому в первый момент все мое внимание сосредоточилось на ней.

   Это была чрезвычайно тучная особа, едва умещавшаяся в большом кресле и с трудом поднимавшаяся с него; но у нее были прекрасные, умные и добрые глаза и приятная ласковая улыбка. Когда Гурт назвал ей мою фамилию, она многозначительно переглянулась с барышнями, и я заметил, что Аннеке покраснела и как будто несколько сконфузилась, на лице же Мэри Уаллас, как всегда при виде Гурта Тен-Эйка, отразилась робкая радость.

   - Имя вашей матери мне хорошо знакомо, мистер Литльпэдж, - приветливо обратилась ко мне хозяйка, - мы с ней знавали друг друга в молодости. Добро пожаловать, молодой человек, как ради нее, так и ради вас самих, тем более что вы оказали такую громадную услугу моей юной приятельнице мисс Мордаунт.

   "Значит, Аннеке рассказала ей об этом, и в лестных для меня словах", - подумал я, и сердце мое радостно забилось при этой мысли. Гурт был, по-видимому, в большом фаворе у этой почтенной и уважаемой дамы, относясь к нему как к балованному ребенку, которого нельзя не любить, несмотря на все его шалости и проделки.

   - Ваша чудная вороная пара все еще у вас, Гурт? - спросила хозяйка с любезностью светской женщины, умеющей всегда сказать каждому то, что ему особенно приятно и интересно.

   - Еще бы! Лучших нельзя найти во всей округе, и хотя господа военные уверяют, что хороши только кровные лошади, то есть, по их мнению, английские, а мои чистокровные голландцы, но Скайлеры и Тен-Эйк никогда не согласятся, что голландская порода не кровная, - и раз уж зашла речь об этом, то я желал бы попросить этих барышень позволить мне сегодня отвезти их домой на моих лошадях. Ваш экипаж может ехать за нами, и так как ваши лошади, мадемуазель, английские, то можно будет устроить испытание. Ваши будут везти порожние сани, а мои - четверых седоков, и я готов прозакладывать что угодно, что мои обойдут их и придут первыми!

   Однако Аннеке не сочла возможным согласиться на это испытание. Репутация Гурта была не такова, чтобы двум барышням было прилично показаться вечером в его санях, в которых нередко появлялись дамы совершенно другого сорта. Она мягко отклонила его предложение, но он так горячо настаивал на своем желании их прокатить, и я, со своей стороны, всячески старался уговорить обеих барышень доставить ему это удовольствие, что наконец было решено переговорить с мистером Мордаунтом и заручиться его разрешением для подобной прогулки как-нибудь на будущей неделе.

  

   Вдруг протяжный крик тревоги заставил его вздрогнуть до глубины сердца. Лорд Вилльям, встань скорее: вода подмывает твои стены!

   Лорд Вилльям

  

   Мы были у госпожи Скайлер в субботу вечером, а в понедельник решено было испытать скорость бега Джека и Моиза. Но, проснувшись утром в воскресенье, я увидел, что на улице льет дождь и дует сильный южный ветер. Было уже 21 марта, и эта оттепель предвещала конец зимы.

   Это, конечно, не помешало мистеру Вордену произнести свою проповедь в церкви Святого Петра, а мне и Дирку прослушать ее с надлежащим вниманием. Аннеке и Мэри также присутствовали при богослужении. Гурт тоже пришел к нам на хоры, откуда можно было видеть обеих девушек. По окончании службы Гурт бегом побежал усаживать барышень в экипаж и на ходу напомнил мне, чтобы я не опоздал завтра к условленному времени.

   Ночью дождь прекратился, но ветер все еще дул южный. Я отправился к Гурту завтракать и по дороге встретил несколько экипажей на колесах.

   - Что ни говори, а настала весна, - сказал я и высказал по этому случаю мое соболезнование Гурту, что прогулка должна расстроиться вследствие оттепели.

   - А почему ей не состояться? - спросил Гурт. - Джек и Моиз в превосходном состоянии, бодры и веселы, и я готов держать пари, что за два часа они домчат нас в Киндерхук!

   - Но ведь на дорогах нет больше снега!

   - А на что он нам? У нас есть река, а на реке лед, лед гладкий, ровный, без трещин! Чего же лучше?

   Признаюсь, мысль ехать по льду мне не совсем улыбалась, но я ничего не сказал. После завтрака мы отправились к Герману Мордаунту. Барышни, узнав, что мы явились потребовать исполнения данного ими обещания, крайне удивились: ехать по льду в оттепель им казалось небезопасным.

   - Опасности нет никакой, - уверял Гурт, - я прошу вас позволить моим вороным поддержать честь голландской породы, не то я никогда не посмел бы настаивать. Поверьте, я буду очень ценить оказанную мне милость, так как вполне сознаю, что совершенно не заслуживаю ее!

   Решить этот вопрос предоставили Герману Мордаунту, который вспомнил, что несколько лет тому назад он также ездил по льду здесь, в Альбани, когда уже кругом нигде не было снега.

   - Да разве это было в конце марта?

   - Нет, это было в начале февраля, но в настоящий момент лед здесь имеет еще не менее восемнадцати дюймов толщины и, вероятно, еще может выдержать воз с сеном!

   - Да, господин, - подтвердил старый негр Катон, когда-то нянчивший Германа Мордаунта, - я сейчас видел несколько возов с сеном, переправлявшихся по льду через реку.

   После таких доказательств нечего было долее сомневаться в крепости льда, и обе барышни согласились участвовать в катании. В санях Гурта поместились обе барышни, Гурт и я, в других санях - Герман Мордаунт, Дирк и одна старая родственница, мистрис Богарт. Мы должны были ехать обедать к другой родственнице Мордаунтов, мистрис Ван дер Гейден, жившей в Киндерхуке, и после обеда вернуться в Альбани.

   Ровно в десять утра вся наша компания в двух санях выехала из ворот дома, занимаемого Германом Мордаунтом. Двигаясь по краям улиц, чтобы воспользоваться остатками снега, мы добрались до берега реки. Неподалеку виднелась большая прорубь, по которой можно было судить о толщине льда. Гурт не преминул обратить на это внимание всех присутствующих. Множество саней виднелось тут и там на льду; целые возы сена тянулись по реке в город. Вскоре последние признаки страха и опасений совершенно исчезли, и мы неслись со скоростью ветра по гладкой поверхности скованной льдом реки. Быстрый бег саней, чистый весенний воздух и ясное солнце вызывают радостное ощущение в каждом человеке, и девушки невольно поддались этому веселому настроению, которое разделяли с ними и мы.

   - Я удивляюсь, почему мистер Мордаунт не пригласил мистера Бельстрода принять участие в этой поездке, - заметил Гурт, - майор любит кататься в санях, а в тех санях как раз есть одно свободное место!

   У нас же ему не нашлось бы места, даже будь он генерал!

   - Мистер Бельстрод англичанин, - ответила Аннеке, - и смотрит на наши увеселения как на нечто стоящее ниже его достоинства!

   - Что касается меня, то я не согласен с вашим мнением относительно майора Бельстрода, - сказал Гурт. - Он англичанин и гордится этим, как и Корни Литльпэдж.

   - Ну, Корни Литльпэдж лишь наполовину англичанин, да и до той половины надо еще кое-что скинуть, потому что он родился и воспитывался в колониях, и, вероятно, с детства любил сани; а эти господа из Англии, кажется, участвуют в наших увеселениях с известной снисходительностью, и испытываемое ими при этом удовольствие совершенно иного характера, чем наше.

   - Мне кажется, что вы несправедливы к Бельстроду, мисс Аннеке, - сказал я, - он так расположен к нам, а некоторых лиц любит настолько, что это трудно не заметить.

   - Мистер Бельстрод - превосходный актер, как вам известно и по роли Катона, и по роли Скриба. Судя по всему, талант у него чрезвычайно гибкий. Я уверена, что он чувствует себя гораздо лучше, председательствуя за офицерским столом, чем за столом у нашей милой родственницы в ее скромной голландской столовой, где радушие и хлебосольство заменяют всякий этикет. А у них ведь за два дня следует спросить разрешения приехать, затем узнать, не обеспокоишь ли, не то вас ожидает удивленный взгляд хозяйки и прием далеко не радушный.

   Гурт выразил крайнее удивление, что можно быть столь негостеприимным, чтобы не быть расположенным во всякое время принять своих друзей, но я вполне понимал, что иные условия жизни в Англии создают иные требования и обычаи, точно так же как условия городской жизни обусловливают иные обычаи, чем в деревне.

   Без особых приключений и вполне благополучно мы прибыли в Киндерхук и, за отсутствием и здесь снега, не без труда добрались от берега до дома мистрис Ван дер Гейден.

   Здесь нас ждал самый радушный и ласковый прием.

   Все были как нельзя более в духе, и когда мы собрались уезжать, то милая хозяйка ни за что не соглашалась нас отпустить прежде, чем взойдет луна. Нам всем было так хорошо и приятно у гостеприимной старушки, что решено было остаться, но когда на городской башне пробило восемь часов, мы стали садиться в экипажи и вскоре, добравшись до берега, понеслись по льду со скоростью одиннадцать миль в час.

   Луна была неяркая, так как в воздухе висела легкая дымка, но все же было достаточно светло, чтобы видеть перед собой путь. Бесчисленные бубенчики на упряжи Гурта весело звенели и переливались. Все мы были веселы, и час пролетел незаметно. Мы приближались уже к возвышенности, лежащей над берегом реки и прозванной Обезьяньим Городом. Это дома на выезде из Альбани, составляющие, так сказать, пригород.

   Как я уже говорил, луна была затянута легкой облачной дымкой, а потому, хотя дома и деревья на обоих берегах мы хорошо различали, заметить более мелкие предметы издали было трудно. Утром, когда мы ехали в Киндерхук, то повстречали саней двадцать, но теперь на реке не было ни души. Когда мы были на полпути между островами, лежащими против Куемана и упомянутой возвышенности, Гурт, стоявший впереди и правивший лошадьми, увидел быстро мчавшиеся навстречу сани, направлявшиеся к западному берегу реки, где седоки, по-видимому, рассчитывали высадиться. Проносясь мимо нас, один господин громко крикнул нам что-то, но наши бубенцы помешали нам расслышать его слова. Но у голландцев было в обычае при езде в санях при встрече окликать друг друга, а потому этому случаю не придали значения.

   - Слышали вы, что кричал этот господин? - спросил Герман Мордаунт, поравнявшись с нашими санями.

   - Это, вероятно, возвращаются из Альбани молодчики под хмельком и желают всем встречным покойной ночи.

   - Мистрис Богарт показалось, что он кричал что-то об Альбани и о реке!

   - Посмотрим! - сказал Гурт, передавая мне вожжи, и, выскочив из саней, с кнутом в руке пошел к проруби и, измерив толщу льда, вернулся с доказательством - отметиной пальцем на кнутовище. Барышни ничуть не встревожились и даже подтрунивали над воображаемым страхом бедной мистрис Богарт.

   Но во мне зародилось какое-то смутное беспокойство. Гурт теперь ехал осторожнее; шум бубенцов привлек внимание жителей Обезьяньего Города, и некоторые из них, добежав до самого берега, тоже стали кричать нам что-то по-голландски.

   - Они вечно что-нибудь кричат всем едущим в Альбани, - сказал Гурт, - такая уж у них привычка!

   И мы продолжали путь, не останавливаясь. Все по-прежнему были веселы, но я не был спокоен. Мэри Уаллас даже запела, и мы с Гуртом обернулись, чтобы лучше слышать ее.

   Вдруг резкий звук трения полозьев по льду и громкое восклицание заставили нас посмотреть вперед: в тридцати шагах от нас мчались сани, которыми стоя правил один человек. Он размахивал кнутом и кричал нам что есть мочи; он мчался во весь опор, и когда мы оглянулись, я увидел, что он всем телом подался вперед, еще разгоняя быстрее своих коней. В следующий момент Герман Мордаунт поравнялся с нашими санями и властно потребовал, чтобы мы остановились.

   - Что это значит, мистер Тен-Эйк? Вот уже третий раз нам кричат об Альбани и реке? На этот раз я сам вполне отчетливо слышал эти слова!

   - Это значит, что все они завидуют моим вороным и когда проносятся мимо, то непременно пускают мне вслед какое-нибудь глупое замечание! Что прикажете делать?

   Мы помчались снова Гурт, по-видимому, спешил достичь города, как вдруг звук, похожий на залп из нескольких орудий, заставил разом обоих возниц остановить на месте лошадей. Мистрис Богарт слабо вскрикнула, барышни точно застыли.

   - Очевидно, что-нибудь неблагополучно. Что это такое? Вы должны это знать, мистер Тен-Эйк! - обратился к Гурту Герман Мордаунт.

   - Да, что-то есть! Надо посмотреть, что это? - проговорил Гурт и, выйдя из саней, несколько раз сильно ударил каблуком сапога о лед, желая убедиться в его прочности. В этот момент другой такой же выстрел раздался позади нас. Гурт вгляделся в даль, затем, став на колено, приложил ухо ко льду и стал прислушиваться. Еще два таких же выстрела последовали один за другим прежде, чем он успел подняться.

   - Да, теперь я понимаю, в чем дело, - сказал Гурт. - Но лед надежен, и в этом отношении нам нечего опасаться, хотя, быть может, лучше было бы выехать на берег. Вероятно, дождь и сильная оттепель настолько увеличили прибыль воды в реке, что лед поломался во многих местах вблизи берега. В этих местах образуется род шлюзов, у которых вода приобретает громадную силу давления, и лед трескается на большом протяжении, причем обломки и глыбы льда, взгромождаясь друг на друга, образуют преграды в двадцать и тридцать футов вышиной. Ничего подобного здесь пока еще не произошло, но позади нас, в полумиле отсюда, лед действительно дал трещину.

   Мы оглянулись и в указанном направлении увидели трещину, преградившую нам путь назад. Западный берег Гудзона в этом месте был очень крутой и обрывистый, и, вглядевшись попристальнее, мы заметили, что лед, на котором мы стояли, описывает медленное вращательное движение: нас, несомненно, несло по реке. Минуту спустя это стало ясно для всех. Следовало принять какое-нибудь решение. Прежде всего мы обратились к мистеру Мордаунту как к старшему, но он предоставил решение Гурту, как наиболее знакомому со всеми этими явлениями.

   - Пока льдину несет, мы, конечно, не можем добраться до берега, и мне думается, всего лучше ехать дальше вперед: мы с каждой саженью будем становиться тогда ближе к Альбани, а если мы проедем полторы или две мили, то будем между островов, где несравненно легче выбраться на берег, чем здесь, в этом широком месте реки. Мне не раз приходилось переправляться через реку на плавучих льдинах; пока еще, могу вас уверить, никакой серьезной опасности нет!

   Все заняли свои места, но я видел, что Герман Мордаунт сильно встревожен. Пересадить дочь к себе в сани он не мог: неловко было оставить Мэри Уаллас одну, и так же неловко было покинуть мистрис Богарт. Это он прекрасно сознавал. Видя его положение, я подошел к нему и уверил, что ни одну минуту не буду спускать глаз с Аннеке.

   - Спасибо вам, Корни, мой дорогой, - сказал растроганно Мордаунт, горячо пожимая мою руку. - Да вознаградит вас Бог! Я хотел вас просить пересесть в мои сани и пустить меня на ваше место, но думаю, что под вашей охраной моя дочь будет даже в большей безопасности, чем под моей. Поручаю ее вам! Если бы Бельстрод был с нами, мы могли бы... Впрочем, Гурт торопится, не надо его задерживать.

   Мы вскочили в сани, и Гурт, не теряя ни секунды, понесся вперед. Я сказал несколько слов, чтобы подбодрить девушек; затем все смолкли.

  

   Он содрогнулся всем телом в смертельном страхе. Он слышал только шум бури среди ночи.

   Лорд Вилльям

  

   Гурт хотел добраться до мелких островов, лежащих близ Альбани, и искать на них спасения в случае, если опасность на льду возрастет еще более.

   Между тем треск льда раздавался все чаще и чаще то впереди, то сзади нас. Гурт гнал вперед лошадей, зная, что в этом месте реки берега с обеих сторон неприступны.

   Берега Гудзона вообще очень крутые и обрывистые, и до самого города Альбани нет долин - река течет среди гор и холмов и потому чрезвычайно живописна. Ниже города вид реки совершенно изменяется. Здесь уже чувствуется влияние морских приливов и отливов; здесь она становится судоходной. Главнейшим притоком является Мохок, протекающий между плодородными равнинами, окаймленными с севера и юга крутыми холмами. По весне, когда тают снега, равнины эти заливает водой, и наводнения влекут за собой множество несчастий.

   Предыдущая зима была чрезвычайно снежная, и теперь воды со всех сторон неудержимыми потоками неслись к морю, сокрушая и разрушая все на своем пути и заливая все низменные места.

   В то время как Гурт гнал вперед своих коней, Гудзон с обеих сторон города совершенно вскрылся и теперь нес громадные льдины и целые горы льдин к морю, и от всей этой огромной ледяной равнины, по которой мы ехали еще утром, уже ничего не осталось.

   Звон бубенцов саней Германа Мордаунта все еще слышен был где-то за нами, но чем дальше мы продвигались вперед, тем чаще и громче трещал лед со всех сторон. Обе девушки сознавали, конечно, грозящую нам опасность, но не жаловались и не малодушничали. Наконец, совершенно выбившись из сил, вороные заметно убавили ход, и Гурт понял, что всякая надежда добраться до города благополучно безвозвратно погибла. Тогда он сам стал сдерживать лошадей, как вдруг страшный треск раздался прямо перед нами, и лед стал вздыматься горой под нашими санями или, вернее, под ногами наших коней до высоты десяти футов, образуя подобие двухскатной крыши. Возвращаться назад было поздно. Громко гикнув на своих вороных, Гурт вытянул их со всего маха кнутом, и благородные животные, точно поняв, чего от них требуют, собрали все свои силы, взлетели на верх крыши и, перелетев через трещину в три фута шириной, вынесли сани на ровный лед.

   Все это было делом одной секунды. Девушки насилу усидели в санях; я сам держался с трудом; только Гурт стоял как вкопанный, не дрогнув и не пошатнувшись. Когда же мы перенеслись через трещину, он сразу натянул поводья и остановил лошадей. Позади нас все еще слышались бубенцы вторых саней, но из-за ледяной горы мы не могли их больше видеть. Осколки льдин, громоздясь одна на другую, в одну минуту образовали преграду футов в пятнадцать высотой, через которую невозможно было перебраться даже и пешком. Но голос Германа Мордаунта до нас долетел:

   - Держите к берегу, Гурт! Ради Бога, держите к берегу!

   Затем, судя по звуку бубенцов, задние сани стали удаляться по направлению к западному берегу. Мы все четверо прислушивались к этим бубенцам с чувством скрытой тревоги, а кругом нас трещал и ломался лед, и когда бубенцы совершенно замерли вдали, нам показалось, что мы отрезаны от всего живого мира.

   Но нельзя было терять времени, следовало немедленно принять какое-нибудь решение: или постараться добраться до западного берега, или же до одного из ближайших островков, лежащих как раз в противоположном направлении. Гурт предпочел последнее и, пустив своих коней шагом, повернул в сторону островка. Чтобы успокоить Аннеке, он заявил, что весьма счастлив, что мистер Мордаунт остался по ту сторону ледяной преграды, так как теперь ему легче будет добраться до берега, чем нам.

   Подъехав к острову, Гурт передал мне вожжи, а сам пешком пошел посмотреть, есть ли возможность сойти на берег; прошло четверть часа, показавшихся нам целой вечностью. Кругом трещал лед и разбивались, налетая друг на друга, громадные глыбы. Мы не могли поручиться ни за одну секунду безопасности; при этом я невольно удивлялся невозмутимому спокойствию, холодной рассудительности и присутствию духа Гурта. Вернувшись, он заявил, что все обстоит благополучно и что беспокоиться пока не о чем, затем отозвал меня в сторону и сказал:

   - Корни, я был безумцем, когда мечтал спасти мисс Мэри из какой-нибудь страшной опасности. Вот она теперь налицо, и я боюсь, что она ужаснее всякого льва и тигра, но мы с вами не должны терять голову: необходимо во что бы то ни стало спасти этих девушек или погибнуть вместе с ними. Лед идет на всем протяжении; мы с вами, пожалуй, добрались бы до берега, перескакивая с льдины на льдину, но льдины эти поминутно разбиваются - ни за одну нельзя поручиться. Как быть с девушками?! Я сильно опасаюсь за судьбу Германа Мордаунта, Корни, и боюсь, что он и его спутники погибли!

   - Боже мой! Неужели это возможно? Нет, нет, я не хочу думать об этом! - воскликнул я, невольно протестуя против этой ужасной мысли.

   - Дай Бог! А теперь, когда вы понимаете всю опасность, Корни, поспешим переправить наших спутниц на остров. Одной минуты достаточно, чтобы сообщение с ним прервалось, и тогда нам нет спасения! - сказал Гурт.

   Но пока мы говорили, между островом и нами выросла целая стена льдин; лошади никаким образом не могли взобраться на эти почти отвесные ледяные торосы. Пришлось попросить барышень выйти из саней и перевести их пешком через ледяной барьер на остров. Хотя мороза почти не было, но все же топкая, вязкая, болотистая почва размытого водой острова несколько затвердела, что значительно облегчило нам нашу задачу. Оставив двух подруг под деревом, мы вернулись назад на льдину за санями, решив перетащить их на остров на себе. Гурт стал выпрягать лошадей; мало того, он снял с них даже уздечки, затем звонко щелкнул по воздуху кнутом раз, другой и третий, и вороные, почуяв свободу, помчались как вихрь по направлению к городу.

   - Было бы жестоко, - проговорил Гурт, глядя им вслед, - н