Купер Джеймс Фенимор - Сатанстое

шкуры и одеяла заменили нам постели, и, поужинав чем бог послал, мы улеглись спать.

   Траверс нашел это место чрезвычайно удобным и решил, что здесь будет главная квартира. Мы тотчас же принялись строить бревенчатую избушку, где бы можно было укрываться на ночь и в непогоду и сложить все наши припасы, орудия, шкуры и одеяла. Дело продвигалось очень успешно, так как все трудились усердно, а некоторые из нас еще, кроме того, были привычны к такой работе.

   К концу третьих суток избушка наша была готова; в ней даже был пол из грубо отесанных бревен, достаточно высоко поднятый над землей, чтобы предохранять нас от сырости. Избушку, кроме того, проконопатили стружками и сухим листом; ни очага, ни трубы на крыше у нас не было: пищу мы готовили на открытом воздухе. К тщательной внутренней отделке жилья также не приступали, так как не рассчитывали зимовать в нем. Но Траверс настоял, чтобы входная дверь была сделана очень массивная, с толстыми поперечными брусьями, на прочных деревянных петлях. На мой вопрос, зачем нужна была такая дверь, он отвечал, что вокруг нас разгорается война, что агенты французов всячески стараются возмутить местные племена и целые банды мародеров из Канады наводняют эту местность; потому не мешает на всякий случай иметь надежную защиту.

   После первых дней, потраченных на постройку хижины, Траверс и его помощники принялись за свою работу. Они разверстывали все владения на небольшие участки, по тысяче акров каждый, расставляли пограничные вехи в виде обугленных стволов и в то же время составляли подробный план каждого отдельного участка с описанием его почвы, растительности и других подробностей. Эти описания под руководством Траверса составляли мы с Дирком; Гурт же целые дни охотился в лесу или ловил форель в ручье. Питер и Джеп занимались кухней и домашними работами, а индейцы только и делали, что исполняли роль гонцов между Равенснестом и Мусриджем и время от времени служили проводниками нашим охотникам.

   Землемеры не всегда возвращались на ночь в избу; иногда они проводили в лесу двое и трое суток, но по субботам все собирались непременно и строго соблюдали воскресный отдых.

   Все с равным нетерпением всегда ожидали возвращения Прыгуна и Бесследа из Равенснеста с письмом. Письмо это иногда бывало от самого Германа Мордаунта. а иногда от той или другой из барышень. Письма никогда не адресовались кому-нибудь лично, а всем нам вообще - "Отшельникам Мусриджа". Конечно, многим из нас было бы приятнее получать частную корреспонденцию, но мы были рады и общей.

   Во вторую субботу нашего пребывания в Мусридже пришло письмо от Германа Мордаунта. Он писал, что большие отряды наших войск двигаются на север и что французы все время получают подкрепления, что леса полны индейцами, которых французы натравливают на неприятеля, чтобы те с флангов беспокоили его.

   "Канадские индейцы, - писал он, - гораздо коварнее и лукавее наших. В Альбани утверждают, что и у наших замечается слишком много французских денег, французских ножей, томагавков и одеял; обратите внимание на одного из ваших гонцов, по прозвищу Бесслед. Этот человек покинул свое племя и пристал к чужому; такие люди всегда подозрительны. Впрочем, все мы в руках Божьих и должны полагаться на Бога!" - заканчивал Мордаунт свое письмо, которое мы, по обыкновению, читали вслух и в присутствии Траверса, от которого у нас не было секретов.

   - Ну, что касается слухов об индейцах, то стоит только кому-нибудь увидеть клок французского одеяла, чтобы начать утверждать, что их целые тюки. Если следует до известной степени опасаться индейцев, то далеко не в такой мере. Кроме того, мы более чем в сорока милях от пути армии! Что же делать мародерам на таком расстоянии от неприятеля?

   - Ну, а что вы думаете относительно того, что было сказано о нашем онондаго?

   - Эти подозрения могут иметь известное основание. Обыкновенно это дурной знак, когда индеец оставляет свое племя. Наш гонец несомненный онондаго, это я знаю из того, что он несколько раз отказывался от предложенного ему рома; хлеб он возьмет в любое время с полной готовностью, но никогда не допустит ни одной капли рома до своих губ.

   - Да, это дурной признак, - скрывая улыбку, подтвердил Гурт, - человек, который отказывается выпить стаканчик в доброй компании, мне всегда кажется подозрительным.

   Что же касается меня, то во всей манере и в характере этого индейца мне скорее чувствовалось нечто располагающее к доверию, хотя его необычайная даже для краснокожего холодность и замкнутость манер могли, пожалуй, вызвать некоторое подозрение.

   - Не надо забывать, - заметил Траверс, - что с обеих сторон индейцам предложены награды за доставку скальпов.

   При этих словах я заметил, что Дирк с возмущенным видом провел рукой по своим густым кудрям, и на его обычно столь спокойном лице появилось выражение жестокости.

   Я встал и подошел к большому поваленному стволу, на котором сидел Сускезус и доедал свой ужин.

   - Какие новости слышал ты о красных мундирах? - спросил я самым равнодушным тоном. - Как ты думаешь, достаточно ли их, чтобы победить французов?

   - Взгляните на листья на деревьях и сочтите их! - сказал он вместо ответа.

   - Да, но что делают теперь краснокожие? У шести народов все ли еще зарыт топор, и ты сам не собираешься ли бросить занятие рассыльного, или гонца, чтобы приняться за добычу скальпов под Тикондерогою?

   - Сускезус - онондаго, - ответил индеец, особенно упирая на имя своего племени, - в его жилах не течет ни одной капли крови мохоков, а его народ не вырывает топора войны.

   - Почему же? Ведь вы наши союзники и обязаны нам помогать, когда нужно!

   - Сочтите листья, сочтите англичан; им не нужны онондаго!

   - Это правда. Но в лесах тихо? Разве в них нет краснокожих в такое тревожное время?

   Сускезус стал вдруг очень серьезен, но не сказал ни слова; он не старался избегать моего испытующего вопросительного взгляда, но сидел неподвижно, глядя прямо перед собой.

   Я видел, что он решил не отвечать, и не стал настаивать, а спросил его о состоянии ручьев и рек, о количестве в них воды, и он с полной готовностью сообщил мне все эти сведения.

  

   Не бойся ничего до тех пор, пока Бирнамский лес не придет в Дун-Лухух

   "Макбет"

  

   Я положительно не знал, что мне думать о Сускезусе, когда вдруг случилось нечто, что могло подтвердить подозрения относительно него. Прыгун был на охоте, а его, то есть Сускезуса, послали в Равенснест с письмом, хотя была не его очередь. Вместо того чтобы вернуться на другой день, как всегда, он исчез и целых две недели не возвращался. Обсуждая его исчезновение, мы пришли к заключению, что, считая себя заподозренным, он оскорбился и ушел от нас.

   В его отсутствие мы сами побывали в Равенснесте, повидали милых барышень, которые в этой новой для них обстановке еще более расцвели. Когда мы собрались возвращаться в Мусридж, Герман Мордаунт отправился вместе с нами, чтобы помочь нам на месте своими советами и указаниями, как лучше использовать различные источники воды, находящиеся на нашей земле. Мистер Ворден присоединился к армии, быть может, предпочитая сытный офицерский стол весьма скромному столу переселенцев. Язон же заключил с Германом Мордаунтом весьма выгодное для него условие долгосрочной аренды и принялся разыгрывать роль настоящего землевладельца.

   Намерение наших родителей касательно Мусриджа было несколько иное; они хотели распродать его по участкам, оставляя за собой только те, которые нам не удалось бы продать, или те, что останутся за нами при неуплате всей суммы покупателем. Таким образом, они рассчитывали скорее вернуть затраченные деньги и в более короткое время создать поселение.

   Мы уже несколько дней как вернулись вместе с Германом Мордаунтом в Мусридж, когда, проснувшись на заре, я услышал легкие, едва уловимые шаги индейца за стеной нашей хижины. Я вышел за дверь и очутился лицом к лицу с исчезнувшим онондаго.

   - Это ты, Сускезус? А мы думали, что ты окончательно покинул нас!

   - Пора уходить, - сказал он, нисколько не смутившись. - Англичанин и воины Канады скоро будут драться!

   - В самом деле? А как ты об этом узнал? Где ты был все эти две недели?

   - Я был, я видел, я знаю, что говорю! Идите, позовите тех молодых людей и выходите на тропу войны.

   Так вот чем объяснялось его столь продолжительное отсутствие! Он слышал, как мы в его присутствии высказывали намерение присоединиться к нашим войскам перед самым началом военных действий, и отправился на рекогносцировку, чтобы предупредить нас, как только будет пора покинуть Мусридж. Я не мог видеть в этом измены или предательства и был даже рад, что наступил момент, который должен был внести разнообразие в мою жизнь.

   Не теряя ни минуты, я сообщил эту весть товарищам, которые встретили ее так же, как и я. Призвали на совет и Сускезуса, который снова заявил, что следует отправиться сейчас же, не теряя ни минуты.

   - Время бежит, челны готовы, ружья заряжены, люди сосчитаны, вождь настороже, и огни совета уже погашены! - сказал он.

   - Ну, Корни, в путь, - сказал Гурт, вставая и потягиваясь. - Сегодня мы можем переночевать в Равенснесте, а завтра утром выйти на большую дорогу, по которой движутся наши войска. Мне еще раз представится случай увидеть Мэри Уаллас и сказать ей, как я ее люблю!

   - Не надо видеться со скво, не надо заглядывать в гнездо, - сказал индеец решительно и, указав рукой в другую сторону, добавил: - Тропа войны там! Не хорошо воину видеться со скво, когда он вырывает топор. Это обабит его! Нет, идите туда, где лежит тропа войны... Здесь скво, а там скальпы!

   Так как жесты молодого индейца были столь же красноречивы, как и его речь, то мы не могли не понять смысла его слов; но Гурт, снаряжаясь, все-таки продолжал его расспрашивать, и благодаря этим расспросам нам удалось узнать от Сускезуса, что генерал Аберкромби переправился уже со своими войсками через озеро Джорджа и что нам нельзя было терять времени, если мы хотели присоединиться к нему до начала действий под Тикондерогой.

   Сборы наши были недолги; нас только немного задержало отсутствие Траверса, которому пришлось оставить записку, чтобы объяснить причину нашего ухода и обещать вернуться, как только окончатся первые военные операции. Записку эту мы вручили Петеру, который должен был остаться в Мусридже, тогда как мой неразлучный Джеп отправлялся с нами, навьючив на себя весь наш багаж.

   Когда все было готово, приходилось решить, пойдем ли мы через Равенснест или по новой дороге, которую нам указывал Сускезус. Собственно, того, что обычно называется дорогой, не было ни тут, ни там, но путь на Равенснест был нам уже немного знаком, тогда как в том направлении, куда указывал Сускезус, мы никогда не бывали. Кроме того, в конце первого пути нас ожидали прелестные, цветущие, улыбающиеся личики Аннеке и Мэри, и даже Дирк высказался за Равенснест. Но онондаго решительно отказывался идти в ту сторону. Он оставался стоять неподвижно, указывая рукой на северо-запад с таким упорством, которое трудно было преодолеть.

   - Мы не знаем этой дороги, Бесслед, - сказал Гурт, - а эта нам уже знакома!

   - Сускезус знает, Сускезус покажет!

   - Кроме того, мы хотели бы проститься с барышнями.

   - Не надо видаться со скво! Ничего из этого не выйдет доброго. Тропа войны не ведет к женщинам. Гуроны и французские воины там! Дорога длинная - время короткое! Вождь бледнолицых очень спешит!

   - Черт возьми! И мы спешим, а потому не задерживай нас и иди за нами, если не хочешь идти впереди.

   - Этот путь годен только для тех, кто не хочет видеть врага! - иронично уронил Сускезус и пренебрежительно отвернулся.

   - Да, черт возьми, индеец, - вспылил Гурт, - это еще что за новости! - и, быстро обернувшись, он занес руку и кинулся на онондаго. Тот бросился бежать, желая избежать удара; я погнался за ними, чтобы удержать Гурта; за мной следом кинулись и Дирк и Джеп. Так как мы бежали друг за другом, не переводя духа, сами не замечая, куда бежим, то когда наконец остановились, успели отбежать так далеко от хижины, что ее даже не было видно. Ни у кого не было охоты возвращаться назад. Быть может, с нашей стороны было несколько неосторожно так всецело полагаться на индейца, в котором все мы были даже не совсем уверены и которого почти не знали. Мы внутренне сознавали это, но самолюбие мешало нам в этом признаться. Сускезус ни минуты не колебался относительно пути и вел нас лесом прямо на северо-запад, ориентируясь главным образом по солнцу.

   У нас были с собой наши компасы, и мы знали, что, идя прямо на северо-запад, мы должны выйти к живописному озеру Джорджа, но я лично сильно сомневался, что с помощью компаса мы вышли бы туда так скоро и прямо, как под водительством этого индейца.

   На первом из привалов мы как раз рассуждали об этом. Мы шли безостановочно целых пять часов и теперь должны были передохнуть и утолить голод; по нашим расчетам, мы за это время прошли чуть не половину пути, который, по мнению онондаго, равнялся приблизительно сорока милям.

   - Говорят, что у индейцев нюх не хуже, чем у гончей, - сказал Гурт, - и я против этого не спорю. Но все же думаю, Корни, что компас более надежный путеводитель в лесах, чем все эти индейские приметы на коре деревьев, на загнутых прутьях кустов и тому подобное.

   - Без сомнения, компас не может ошибиться в направлении, но сознайтесь, что было бы довольно скучно останавливаться каждые пять минут и сверяться с компасом да еще каждый раз давать ему время устояться! - возразил я.

   - Ну уж и каждые пять минут! Скажем: каждый час, много каждые полчаса! Я готов побиться об заклад, что пройду по столь же прямой линии, нисколько не уклоняясь в сторону, как и любой индеец, руководствуясь только своим компасом.

   Сускезус сидел неподалеку от нас и мог хорошо слышать наш разговор. Мне показалось даже, что я уловил на его лице пренебрежительную усмешку при последних хвастливых словах Гурта; тем не менее он не произнес ни слова. Покончив с ужином, мы встали и собрались в путь. Сускезус незаметно отступил за спину Гурта, как бы выжидая, чтобы тот пошел вперед.

   - Ну, мы готовы, Бесслед, - сказал альбаниец. - Иди вперед, раз ты взялся вести нас!

   - Нет, - промолвил индеец, - пусть теперь компас ведет нас! Сускезус ничего больше не видит, он слеп, как маленький щенок!

   - А-а, ты захотел меня проверить! Ну что же, я согласен! Теперь вы увидите, Корни, что такое компас!

   И, достав из кармана свой компас, он установил его на ровном пне, выждал, когда игла совершенно успокоилась, затем наметил свое направление на дубе, стоявшем в пятистах шагах от того места, где мы находились, и, забрав свой компас, бодро пошел вперед. Мы следовали за ним; уверенный в том, что он идет в надлежащем направлении, Гурт не потрудился взглянуть на компас, поравнявшись с намеченным деревом, и наметил вдали другое. Так мы шли около получаса, и я уже начинал верить, что Гурт окажется прав, потому что и мне казалось, что мы идем совершенно по прямой линии.

   - Главное, это хорошо начать, - говорил Гурт, - а дальше уже оно само собой идет! Это как и все почти в жизни: стоит только хорошо начать. Что хорошо начинается, почти всегда хорошо и кончается! Правда, я лично в жизни не очень хорошо начал; но ведь я остался сиротой, без отца, без матери, десяти лет! Ну, что ты скажешь про компас, Сускезус?

   - Посмотрите на него, и он вам скажет сам, - ответил индеец.

   - Черт возьми, да эта проклятая игла никогда не установится! - воскликнул Гурт, встряхивая в десятый раз свой компас, чтобы установить стрелку на том месте, где он того желал. - Наверное, он испортился.

   - Так возьмите другой! Возьмите все три разом! - сказал индеец.

   Мы достали свои компасы и сверили их, но эти маленькие черти словно сговорились между собой, и оказалось, что мы все время шли на юго-восток, вместо того чтобы идти на северо-запад. Против очевидности нельзя было спорить. Мы возвращались назад, вместо того чтобы идти вперед. Но онондаго ни жестом, ни словом, ни выражением не проявил своего торжества; он стоял в стороне неподвижно, как мраморное изваяние, а когда ему предложили идти во главе нашего маленького отряда, он молча пошел, не выразив при этом ни радости, ни неудовольствия.

   С этого момента мы стали быстро продвигаться вперед; далее мы стали как бы уклоняться к северу и перед закатом солнца увидели сквозь прогалину в лесу между стволами лежащее вдали озеро. По пути мы должны были взбираться на холмы, перебираться через ручьи и переправляться через речки, а теперь стояли на возвышенности; перед нами лежала прогалина, образовавшаяся оттого, что место это было скалистое и почва на нем скудная, а потому и растительность бедная. Придя сюда, мы убедились, что здесь не раз устраивали свою стоянку индейцы. Следы их костров были ясно видны. Поблизости в скале бил ключ с чудесной водой. Сускезус подошел напиться этой воды и заявил, что сегодня мы не пойдем дальше.

   Теперь только, сбросив с себя заплечные мешки и оставив в сторонке карабины, мы осмотрелись кругом. Под ногами у нас, на расстоянии, быть может, тысячи шагов, лежало озеро, спокойное и прозрачное; мы находились на восточном его берегу; бесчисленное множество островов и островков, группировавшихся у нас под ногами, удивительно разнообразили пейзаж. На южном берегу озера в лесу виднелась широкая просека и на ней руины; это были развалины форта Уильям Генри; около этих развалин раскинул лагерь Аберкромби со своим войском - самым многочисленным, какое только видела до этого времени Америка.

   Сотни барок, шлюпок и баркасов, вмещающих по сорок и по пятьдесят солдат, бороздили озеро во всех направлениях. Несмотря на большое расстояние, нетрудно было сообразить, что в английском лагере готовятся начать военные действия. Итак, в этом отношении Сускезус не обманул нас, и все, что он сообщил о намерениях Аберкромби, было также совершенно верно.

   Эту ночь мы провели на скалистой возвышенности, и хотя удобств было мало, но я не помню, чтобы когда-нибудь спал лучше, чем в эту ночь. Я не просыпался до самого утра и очнулся, только почувствовав легкое прикосновение к моему плечу. Я раскрыл глаза и увидел Сускезуса, стоявшего надо мной. Впервые с тех пор, как я его знал, я заметил выражение радости или удовольствия на его лице. Никого, кроме меня, он не разбудил, и когда я встал, он сделал знак следовать за ним.

   Великолепное зрелище открылось моим глазам. Вершины гор уже золотил восход, а низины все еще тонули в полумраке. Этот контраст пробуждения дня и отголосков ночи был поразителен. Но не ради этого разбудил меня онондаго; он жестом и глазами указал мне на развалины форта Уильям Генри, и я понял, что возбуждало в нем внимание. Видя, что я его понял, он воскликнул:

   - Хорошо?!

   Вся армия Аберкромби пришла уже в движение; все озеро было покрыто судами и баркасами, перевозившими войска на северный берег. Последняя бригада только что отчалила от берега.

   - Что же нам теперь делать, Сускезус? - спросил я.

   - Прежде всего позавтракать! - спокойно ответил он. - Затем спуститься с горы.

   - Но как мы попадем в ряды войск?

   - Не спешите, - сказал индеец, - спешить придется, когда французы станут стрелять!

   Слова эти, а главное, сам тон, каким они были произнесены, очень мне не понравились. Но теперь было не до того. Я позвал Дирка и Гурта, чтобы дать возможность и им полюбоваться этим грандиозным зрелищем.

   - Вот изумительное зрелище! - сказал Тен-Эйк после довольно продолжительного молчания. - Я сожалею теперь, что потратил столько времени, бродя по лесам, когда наше место было там!

   - Мы еще поспеем вовремя; военные действия еще не начались! - сказал я.

   - Да, но я готов бы сейчас вплавь переплыть озеро, чтобы присоединиться к ним!

   - Зачем вплавь? - сказал Сускезус - У нас есть лодка!

   - Лодка! Клянусь святым Николаем, ты чародей, Сускезус, и мы действительно доверились умному человеку. Когда тебе нужен будет друг, я всегда к твоим услугам! - горячо воскликнул Гурт.

   Тем временем проснулся и Джеп. С минуту он смотрел во все глаза на переправу войск, потом вдруг разразился громким хохотом, затем стал мотать головой, как китайский болванчик, потом стал кататься по земле, надрываясь от смеха, наконец встал и стал отряхиваться, как мокрый пудель; опять разразился страшным смехом, корчась и держась за бока, и в конце концов стал кричать что есть мочи. Все это было самым обычным способом выражения удовольствия у негров.

   Мы уже привыкли к подобным проявлениям и не обращали на них особого внимания, но онондаго ни разу не повернул даже головы в его сторону, как будто ничего не видел и не слышал. Когда же Джеп наконец успокоился, индеец взглянул на него с сожалением, как на человека, лишенного самообладания.

   Наскоро позавтракав, мы тотчас же пустились в путь. Дойдя до берега озера, мы действительно нашли лодку, которая легко могла вместить всех нас, и. не теряя ни минуты, сели в нее и отчалили от берега.

   В тот момент, когда мы выбрались из лабиринта маленьких островков, большой баркас, шедший впереди других, был недалеко, так что с него нас можно было услышать. Тогда наш индеец принялся грести с удвоенной силой и стал махать рукой, подавая людям на баркасе дружеский знак. Минуту спустя мы подошли к баркасу, и я увидел лорда Гоу, стоящего на носу в полной парадной форме, впереди всех, как будто он хотел быть первым, кто ступит на тот берег озера и проложит путь к победе британского оружия.

  

   Мои сыны! Сердце мое надорвется, видя их лица! А что я могу дать им в утешение, кроме пустых надежд и напускных улыбок!

   Сарданапал

  

   В первый момент лорд Гоу не узнал нас, но он слишком часто встречался с Гуртом Тен-Эйком в Альбани у старушки Скайлер, чтобы не узнать его тотчас же по голосу. Нас радушно приветствовали, и мы, после обычных приветствий, поспешили осведомиться, где находится полк Бельстрода.

   - Его полк в центре, он еще не скоро вступит в дело, - сказал Гоу, - мы авангард, за нами первая очередь. Если вы хотите вкусно поесть, то я не стану вас удерживать, господа: у Бельстрода в полку есть молодой офицер, капитан Биллинг, отличающийся необычайным талантом из ничего готовить превосходные обеды! Но если вы ищете случая отличиться, то наша бригада первая пойдет в дело, а мой стол, каков ни есть, к вашим услугам!

   После таких слов не могло быть и речи об уходе из авангарда.

   Как только Сускезус узнал о нашем решении, он немедленно вернулся на берег. На нашем баркасе подняли паруса, и мы пошли значительно быстрее, так что к полудню рассчитывали высадиться на берег. Признаюсь, настроение у меня было серьезное; невольно вспоминалась и семья, и близкие сердцу; мысль о смерти, о которой почти никогда не думаешь в мои годы, являлась теперь передо мной как грозный, жуткий призрак, грозящий если не мне, то кому-нибудь из моих товарищей, из тех, что были здесь рядом со мной.

   Наш доблестный командир, лорд Гоу, служил уже в немецких войсках и был не новичок в военном деле, но и он был сосредоточен, хотя и не печален: очевидно, он сознавал, что отвечает за жизнь множества людей, и потому он не мог не быть озабочен.

   - Мне помнится, - сказал он, обратившись ко мне, - что наша добрейшая мадам Шюйлер говорила мне, Литльпэдж, что вы единственный сын у ваших родителей. Так ли это?

   - Да, милорд, и я очень счастлив, что моя матушка не знает о том, что здесь происходит.

   - У меня также есть родители, которым я дорог, - произнес Гоу, - но они знают, что я избрал военную карьеру и, следовательно, обязан подвергать риску свою жизнь. Но я завидую тому солдату, который, идя в бой, может отогнать от себя мысль о своих близких. Однако вот мы у берега. Будем исполнять свой долг!

   Это были последние слова, которые я слышал из его уст.

   Когда авангард высадился на берег и подвезли несколько орудий, то французы сосредоточили в этом месте значительные силы, чтобы помешать нашей высадке. Но у них было мало артиллерии, и наша картечь вскоре расчистила нам дорогу. Правда, мы направили свою атаку не туда, где нас ожидали. По сигналу, данному нашим славным командиром, мы заняли берег и сумели удержаться на нем без серьезных потерь. Гурт, Дирк, Джеп и я все время старались держаться как можно ближе к виконту Гоу, и, согласно его приказанию, наш отряд устремился вперед, тесня отступающего неприятеля. Перестрелка была небольшая, но мы все время продвигались вперед, по мере того как французы отступали к Тикондероге.

   Как только мы очистили берег от неприятеля, генерал Аберкромби высадил значительную часть своего войска и построил его в колонны. Четыре тысячи человек милиции были оставлены им для защиты судов; но еще далеко не все баркасы высадили свои команды, да и те, на которых находились боевые припасы, еще были далеко от берега.

   Неприятелем у места высадки был оставлен один батальон под прикрытием деревянного форта, но, видя, что наши силы слишком велики, офицер, командовавший этим батальоном, приказал поджечь форт и отступил в полном порядке. Мы продолжали продвигаться вперед, но отсутствие проводников и густой лес, не говоря уже о неровностях почвы, вскоре заставили наши ряды смешаться; тем не менее наша колонна держалась наравне с передними рядами.

   Вдруг впереди показались французские мундиры.

   Это был довольно значительный отряд, но и они, подобно нам, по-видимому, шли наугад, не зная, куда им идти, чтобы достичь скорее своих укреплений. Пройти мимо нас без того, чтобы при этом не произошло стычки, они не могли, и кто первый открыл огонь, они или мы, теперь трудно сказать; стреляли те и другие. Мы четверо все вместе выпустили свои заряды и принуждены были приостановиться, чтобы снова зарядить ружья. Только я успел вскинуть карабин к плечу, как заметил, что в голове нашей колонны произошло какое-то замешательство, и увидел, что мимо нас пронесли тело какого-то офицера. То был лорд Гоу! Он пал при первом серьезном залпе неприятеля, и смерть этого дорогого, всеми любимого начальника вдруг как будто остервенила наших солдат. Они бросились на французов с бешенством и резали, убивали и ранили их десятками, забрав, кого можно, в плен и рассеяв остальных.

   Но такого геройского пыла, какой проявил при этом Гурт Тен-Эйк, я никогда не видел. Этот всегда столь добродушный и милый весельчак совершенно преобразился. Он преследовал французов с яростью вплоть до самых их укреплений. Когда нам пришлось вернуться назад, на нас напали индейцы, но Джеп уложил троих прикладом своего ружья; Дирк убил наповал двоих, и это внушило врагам достаточно уважения к нашим особам, и они перестали нас преследовать.

   Кроме того, в милиции находился один партизан, Роджерс, командовавший отрядом стрелков на нашем левом фланге. Он быстро двинулся вперед, но индейцы, опасаясь быть окруженными, рассыпались и оставили нас в покое.

   Аберкромби избрал для ночлега место, находившееся в двух милях от передовых укреплений Тикондероги, неподалеку от озера. Необходимо было дождаться прибытия артиллерии и боевых припасов, а также и долгожданного провианта. Кроме того, смерть Гоу произвела на всех удручающее впечатление.

   Вернувшись в общий лагерь, мы отыскали там майора Бельстрода. Здесь нас приняли чрезвычайно радушно, и когда узнали, что мы находились в отряде авангарда, отличившемся на фланге правой колонны, то нам устроили настоящую овацию.

   - Вам может показаться странным подавленное состояние войск после столь благополучной высадки и при наличии более сотни пленных, но для нас было бы легче, если бы лучшую нашу бригаду уничтожили, чем лишиться такого человека, как Гоу! Он был душой армии! Наш главнокомандующий не знает ни американцев, ни условий войны на этом континенте; отсюда вся нерешительность, ошибки, оплошности, могущие иметь потом важные последствия в таком деле, как война!

   И это говорил не один Бельстрод; то же самое слышалось повсюду.

   8 июля ранним утром был произведен смотр войскам, затем передовые отряды двинулись на приступ форта Пропер, защищавшего город и расположенного на маленьком полуострове, а следовательно, доступного всего только с одной стороны. Кавалерия здесь не могла пройти из-за рельефа местности, и Бельстрод и другие командиры вынуждены были спешиться; ни одно орудие не могло быть подвезено сюда, так как единственная сторона, с которой можно было подойти к форту, была защищена топким болотом, а там, где кончалось это болото, начинался деревянный парапет. Этот-то парапет и должны были взять наши два корпуса. Для защиты его французы установили батарею вдоль всего парапета; у нас же не было ни одного орудия, чтобы прикрывать наше наступление.

   Говорят, что Аберкромби не посоветовался ни с одним из американских офицеров, перед тем как приказать атаковать форт. Впереди всех, в голове колонны, шли шотландские горцы, а непосредственно за ними двигался полк Бельстрода. Шотландцами командовал старый боевой офицер, полковник Гордон Грахам. Чтобы подойти на расстояние выстрела к парапету, потребовалось более часа времени из-за топкого болота и частого леса, страшно затруднявших движение. Приказано было не открывать огня, а добежать до парапета и принять неприятеля в штыки. Наконец голова колонны стала появляться из леса; перед тем как выйти из-под прикрытия под неприятельский огонь, сделана была остановка, чтобы дать возможность всем выстроиться в боевом порядке. Нас отделяли каких-нибудь шестьсот шагов от парапета, когда в наших рядах где-то на фланге раздался одинокий выстрел, - это выстрелил Джеп, пробравшийся сторонкой по болоту и убивший наповал французского офицера, вскочившего на парапет, чтобы произвести рекогносцировку.

   Горцы медленно продвигались вперед, идя в ногу под звуки своего марша, когда по всей неприятельской линии пробежал огонь; град пуль и картечи засвистал в воздухе, неся смерть в наши ряды. Шотландцы на минуту смешались, но тотчас же оправились и продолжали идти вперед. Полк Бельстрода также пострадал; картечь свистала в воздухе, и мы видели, что впереди дерутся. Бойня произошла страшнейшая; в числе жертв пал старый Грахам. Вскоре каждый командир открывал огонь, как только предоставлялась возможность развернуться. Все честно исполняли свой долг; все рвались вперед к парапету, опережая друг друга. Но неприятель навалил перед ними целые горы деревьев с порубленными сучьями и ветвями, так что образовалось заграждение, перейти которое в боевом порядке было невозможно: между тем французская артиллерия не прекращала огня по всей линии. Некоторые части вынуждены были отступить. Бой продолжался четыре часа; наши солдаты безрезультатно стреляли по неприятелю, который из-за своих прикрытий безнаказанно расстреливал наших.

   Гурт все время держался в первых рядах и вскоре очутился в самой гуще сражения. Мы побежали за ним, добежали до поваленных перед парапетом деревьев и засели там, скорчившись между ветвей; но когда наши отступили, мы остались одни, а когда огонь стал мало-помалу утихать, волей-неволей пришлось вернуться назад. Мы отступали осторожно, скрываясь за деревьями, но все же внимание неприятеля было привлечено выстрелами Гурта, который отступал, продолжая стрелять. В продолжение нескольких минут пули свистели вокруг нас, как рой пчел.

   Джепа не было с нами, и я не знал, где мне его найти; но когда мы добрались до болота, я увидел его, тащившего за собой рослого индейца, навьюченного тремя карабинами. Это был его пленник: остальных же двух он уложил на месте, а ружья забрал. Вскоре мы узнали об отступлении по всей линии. Несмотря на превосходящую численность, мы были окончательно разбиты; раненых несли сотнями на баркасы и другие суда, стоявшие у берега: большинство убитых было оставлено на поле сражения, и в ту же ночь большинство судов отошли от берега, а остальные отчалили на рассвете.

   Так окончилась эта экспедиция 1758 года. На этот раз приходилось отказаться от возможности увидеть Монреаль и Квебек; в этот роковой день у нас было по меньшей мере десять тысяч человек под ружьем, и больше половины из них были в деле. У неприятеля не было даже и пяти тысяч войска, рассеянного по частям во всех укреплениях, и из них стреляла по нам самая незначительная часть. Непростительной и роковой ошибкой было брать приступом пост, почти неприступный, не имея даже артиллерии для прикрытия наступления.

   В этот ужасный день мы потеряли пятьсот сорок восемь человек убитыми, тысячу триста пятьдесят восемь ранеными; больше половины полководцев были убиты, а все остальные, за малым исключением, ранены. Полк Бельстрода также сильно пострадал: сам Бельстрод был ранен, Биллинг убит, а Гаррис был ранен сабельным ударом.

   Смятение произошло страшное; подобного поражения никто не ожидал: люди садились на суда без разбора, все части вместе, и как только на судне не было больше мест, оно уходило, не дожидаясь никаких распоряжений; припасы и багаж бросали, спасли только все знамена. Милиции, которая почти не участвовала в деле, поручено было прикрывать отступление, то есть посадку людей на суда. Что же касается нас четверых, не считая пленника Джепа, с которым он никак не хотел расстаться, то мы положительно не знали, что нам делать. Все, кто нам был знаком в войсках, были или ранены, или убиты. Мы не только не знали, что стало с Бельстродом, но даже не могли разыскать его полка.

   Не зная, на что решиться, - проситься ли на один из баркасов, отходивших сейчас, или дожидаться утра, мы стояли и совещались у берега, как вдруг я услышал за спиной знакомый музыкальный голос, спрашивавший меня почти шепотом:

   - Вы хотите уехать отсюда? С вас довольно этой забавы? Да?

   Я оглянулся. За мной стоял Сускезус. Кругом кипела толпа людей; одни проталкивались к берегу, другие возвращались за чем-нибудь, и среди этой движущейся толпы пробрался онондаго, никем не замеченный. Откуда он взялся? Как разыскал нас? Этого я не мог дознаться даже и впоследствии.

   - А ты можешь помочь нам уехать, Сускезус? - спросил я.

   - Да, лодка здесь! Идите за мной!

   Мы последовали за ним, и он повел нас прямо по направлению к французским укреплениям. С минуту у меня опять мелькнуло подозрение о предательстве, но оказалось, что Сускезус очень разумно выбрал уединенную бухточку, где и запрятал в камышах нашу лодку, ту самую, в которой он перевозил нас через озеро.

   Я высказал было опасение, что индейцы - союзники французов - могли напасть на нас в этом уединенном месте, чтобы воспользоваться наградой за скальпы, но онондаго поспешил успокоить нас.

   - Нечего опасаться: теперь краснокожие собирают скальпы на поле сражения; там слишком много убитых, чтобы идти искать живых! - сказал он.

   Однако в тот момент, когда мы уже садились в лодку, произошла непредвиденная задержка: наша лодка могла вместить только пять человек, шестого никак нельзя было захватить, а мой Джеп не хотел расстаться со своим пленником.

   - Для краснокожего нет места, - заявил онондаго, - пятеро хорошо, шестеро - дурно!

   - Что же с ним делать? - спросил Гурт.

   - Снять скальп, - спокойно ответил онондаго, - скальп прекрасный - длинный чуб, хороший скальп!

   - Это хорошо для тебя, Сускезус, но нам, христианам, это не годится! Мне думается, что всего лучше обезоружить его и отпустить! - возразил ему Гурт.

   - Обезоружить? Да он и так уже давно обезоружен, но он сию же минуту найдет себе оружие на поле битвы! Но делать больше нечего; надо его отпустить! Отпусти его, Джеп! - приказал я.

   - Больно жалко, мистер Корни! - запротестовал негр, не желая лишиться своего военного трофея.

   - Ну, нечего рассуждать: ты нас всех задерживаешь, развяжи его и пусти!

   Джеп принялся медленно развязывать веревку. Дирк, Гурт и онондаго уже вошли в лодку, а я занес ногу, как услышал за собой сильные удары; оглянувшись, я увидел, что Джеп концом веревки, которой был связан его пленник, хлестал несчастного по спине так, что сквозь кожу проступала кровь. Индеец стоял неподвижно, не издавая ни малейшего звука, высокий, стройный и спокойный, как ствол молодой сосны. Возмущенный этим поступком, я отшвырнул негра в сторону, собственноручно перерезал ножом веревку пленника и, насильно втолкнув Джепа в лодку, сел сам, и лодка наша отчалила.

  

   Бледное солнце закатилось. Тени ночи спустились на землю. Ветер завыл свою унылую песню, и день увидел их воинов распростертыми, их государя пленником.

   Мистрис Гименс

  

   Никогда я не забуду этой ночи. Все мы были измучены, один Сускезус работал веслом; даже Джеп как завалился на дно лодки, так и заснул как убитый.

   Было около девяти часов вечера, когда мы отчалили от берега и поплыли вдоль восточного берега озера; уже свыше пятисот судов разного размера шли без всякого порядка, направляясь к форту Уильям Генри. Ночь была безлунная, темная; кое-где только между туч светились робкие звездочки. Целые вереницы судов шли одним путем, шли медленно, точно в похоронной процессии; усталые солдаты едва шевелили веслами. Сотни и тысячи людей были крутом, и нигде не слышно было человеческого голоса. Только когда нам приходилось проходить мимо транспортов, на которых везли раненых, до нас доносились стоны и вопли этих несчастных, протяжные, монотонные, надрывающие душу.

   После нескольких часов плавания мы разбудили Джепа и заставили его сменить Сускезуса. Мы трое тоже время от времени брались за весла, затем дремали от усталости и снова сидели молча. Наконец мы достигли узкого пролива, соединяющего Верхнее озеро с Нижним, где рассеяно такое множество островов и где суда так близко проходили друг к другу, что можно было держаться за борт ближайшего из них.

   - Эй! Кто там в лодке из коры? - крикнул вдруг офицер, стоявший на носу одного судна.

   - Мы, волонтеры, прибывшие для того, чтобы стать под начальство майора Бельстрода! Не можете ли вы нам сказать, где он находится в настоящее время? После отступления мы не могли разыскать даже его полка!

   - Бедняга Бельстрод! Я видел, как его отнесли в арьергард! Да, теперь он долго не сможет ни ходить, ни верхом ездить, если только вообще удастся сохранить ему ногу. Его отправили на первом судне, которое пошло в ту сторону, а там он намеревался приказать отнести себя в дом одного из своих друзей и там лечить свою рану, миновав летучий санитарный отряд и походные лазареты. Ну, а мне, вероятно, придется расстаться с этой рукой, как только мы высадимся в форте Уильям Генри, и когда я избавлюсь от нее, то охотно составил бы Бельстроду компанию, потому что этот человек всегда умеет отыскать себе уютное местечко. Простите, что задержал, господа; ваша лодка ввела меня в заблуждение; я хотел убедиться, не выслеживают ли нас неприятельские шпионы.

   Итак, Бельстрод решил заставить перевезти себя в Равенснест, где мог рассчитывать на более радушный прием, на лучший и более заботливый уход? Признаюсь, я в душе позавидовал ему и пожалел, что не был серьезно ранен, чтобы, подобно ему, иметь право вернуться к Аннеке и позволить ей ухаживать за мной.

   Мы шли значительно быстрее больших судов и потому опережали их одно за другим. На носу одного из них стоял офицер, еще молодой, и зорко наблюдал за нашей лодкой.

   - Куда вы так спешите? - крикнул он нам. - Или вы боитесь, что кто-нибудь успеет раньше вас принести дурные вести?

   - Вы ошибаетесь, сударь! Мы совсем не хотим быть первыми вестниками неудачи: мы - добрые патриоты!

   - Да, неудача! Теперь я вижу, что вы патриоты! Не правда ли, господа, какой приятный денек мы прожили сегодня?

   - Наши войска выказали большую стойкость и мужество, и хотя мы были просто волонтерами, но можем это засвидетельствовать перед целым светом.

   - Ах, эти господа были волонтерами! - воскликнул офицер, почтительно раскланиваясь. - Я никак не думал, что имею честь разговаривать с волонтерами. Так, значит, вы добровольно принимали участие в этом бою?! Ну, про себя я не могу сказать того же! Расчудесные вещи вы теперь сможете рассказать дома, сидя у очага!

   - Да, сумеем рассказать о геройской храбрости шотландских горцев, так как видели, как они дрались и умирали рядом с нами!

   - В самом деле?! Вы были возле этих молодцов? - воскликнул офицер, разом изменив тон. - Могу ли спросить ваши имена?

   Я назвал ему наши имена и сказал, что мы приятели Бельстрода, хотевшие присоединиться к его полку.

   - Не вы ли были рядом с Гоу в то время как он был убит? Да? Надеюсь, мы с вами ближе познакомимся; поверьте, капитан Чарльз Ли будет очень рад пожать вам руку, как только мы вернемся в лагерь!

   В этот момент Сускезус сильным ударом весла направил нашу лодку к берегу одного из островков и положил конец нашему разговору. Скользя, как змея, между мелкими островками, наше утлое суденышко быстро уходило вперед, и вскоре он высадил нас на том самом месте, откуда пять дней тому назад мы отправились на битву.

   Привязав свою лодку, чтобы ее не унесло, индеец повел нас на ту самую скалистую возвышенность, где мы тогда ночевали. Когда мы добрались до вершины, было приблизительно то самое время перед восходом, когда пять дней тому назад меня разбудил здесь онондаго, и открывающаяся теперь отсюда панорама была почти та же, но впечатление, вызываемое ею, было совсем иное. Как и тогда, до тысячи судов виднелось на гладкой поверхности озера и вплоть до мыса у форта Уильям Генри. Но эта бесконечная вереница судов шла теперь вразброд, без всякого порядка, без музыки, как тогда, без весело развевающихся знамен. Глядя на эти черные точки, я невольно представлял себе весь ужас, все страдания, разбитые надежды и разочарования, какие теперь отражались на лицах всех людей, плывших на этих судах.

   Еще неделю тому назад имя Аберкромби было у всех на устах; его восхваляли, превозносили, от него многого ожидали, и нескольких часов было достаточно, чтобы свергнуть этого кумира с пьедестала. Те, кто всех усерднее курил ему фимиам, теперь первые