Модзалевский Борис Львович - Работы П. В. Анненкова о Пушкине

   Пушкиноведение - наука еще новая: ей всего около 70 лет, если считать от первых наших пушкинистов - Бартенева, Анненкова и Грота. За эти 70 лет она дала обильную литературу; но обилие это скорее количественного, чем качественного значения, - тогда как работы о Пушкине исчисляются не сотнями, а тысячами, мы до сих пор не имеем ни одной монографически полной, научно написанной биографии поэта, которая удовлетворяла бы всем требованиям, какие к такой биографии могут быть теперь предъявлены. Причин этого прискорбного явления много, и одна из них, едва ли не главнейшая, то обстоятельство, что к работам над Пушкиным - были ли то вопросы текста или истории творчества, или вопросы биографии поэта - подходили без выработанных методологических приемов, принимались за дело с легким сердцем, брались за него, как за дело простое, обычное, чуть ли не всем доступное. Этими чертами некоторого легкомыслия грешили многие, даже очень известные пушкинисты, имен которых не называем, так как за каждым из них, кроме грехов, имеются и заслуги, за которые мы должны быть им благодарны, если вспомним, какую работу они в общем проделали. Лишь в последние 15 - 20 лет изучение Пушкина становится на должную высоту, становится наукой. Пушкиноведение из области просвещенного любительства или более или менее случайного занятия переходит на степень пристального исследовательского труда, начав с проверки того, что в области изучения текстов и биографии Пушкина сделано было в предыдущие десятилетия. Такой цели призван служить и служит вот уже двадцать пять лет основанный в 1902 г. Академический сборник "Пушкин и его современники", из недр которого вышла целая плеяда пушкинистов-исследователей, в работах своих вновь поставивших и окончательно разрешивших ряд общих и частных вопросов пушкиноведения, запутанных подчас, казалось, до полной неразрешимости. Задачам пересмотра, ревизии того, что сделано было по вопросам пушкиноведения, посвящены многие капитальные работы П.Е. Щеголева, покойного М.О. Гершензона, Н.О. Лернера, М.Л. Гофмана, Б.В. Томашевского, Ю.Г. Оксмана и, наконец, М.А. Цявловского, который недавно издал в своей, как всегда, ювелирно-тонкой и изящной обработке записанные много лет тому назад П.И. Бартеневым рассказы о Пушкине нескольких современников, друзей и знакомых поэта. Хотя П. И. Бартенев (род. 1829, ум. 1912), основатель "Русского Архива", не пользуется теперь как пушкинист такой известностью, как Анненков, Грот, Ефремов, Майков и другие, - его заслуги в области пушкиноведения весьма значительны: его, собственно говоря, следует считать главою научного пушкиноведения, основателем "науки о Пушкине". Человек с большим научным и литературным образованием, с обширнейшими историческими и историко-литературными познаниями, с редкой склонностью к русской словесности и с благоговейной любовью к Пушкину, - он был первым русским ученым, который, спустя лишь десяток лет после смерти поэта, начал собирать материалы о нем и об его литературном наследии. Метод собирания этих материалов был прост, но верен: Бартенев расспрашивал лиц, близких к Пушкину, и затем немедленно заносил вызнанное от них на бумагу, а иногда давал еще свою запись рассказчику и на проверку.

   Из таких записей составлялся ценнейший биографический и историко-литературный материал, предназначавшийся Бартеневым для дальнейшей обработки в форме связной, подробной биографии Пушкина. Как известно, Бартенев успел обработать лишь начальные главы жизнеописания своего любимого писателя и затем, уступив место Анненкову, приобретшему право на издание сочинений Пушкина, он исключительно отдался "составлению" и изданию своего детища - "Русского Архива" и к Пушкину возвращался уже редко, и то лишь по отдельным поводам, а собирание материалов совсем прекратил; но тетрадь с его ранними записями по счастливой случайности сохранилась в руках известного московского любителя книги - Л.Э. Бухгейма - и недавно - в 1925 г. - издана просвещенной фирмой М.В. Сабашникова на радость и на пользу всех, кто любит и изучает Пушкина.

   Свои работы по собиранию материалов для биографии Пушкина Бартенев начал около 1850 года и вел их в 1852 - 1853 гг. Тогда же и с теми же приемами приступил к работам по изучению Пушкина и Павел Васильевич Анненков, которого судьба вовлекла в это дело довольно неожиданно для него; одновременно с работой над текстами он стал собирать материалы и для биографии поэта, литературный и человеческий облик которого постепенно завлек этого деятельного исследователя, а затем и окончательно покорил его своим обаянием.

   До настоящего времени мы знали мало подробностей о путях, которыми шел Анненков к достижению поставленной себе грандиозной задачи - издания первого научного собрания сочинений Пушкина и такой же его биографии. Из работ Л.Н. Майкова, Д. Сапожникова и И.А. Шляпкина, в руки которых попали и которыми были использованы некоторые остатки от "пиршеств" Анненкова, мы могли лишь догадываться о том, чем обладал последний и как он работал. И если приемы издания текстов Пушкина и способы обращения его с подлинными рукописями поэта вызывали справедливую критику позднейших исследователей', а подчас и негодование на кощунственное, с нашей точки зрения, отношение к драгоценным автографам, бывшим в его бесконтрольном распоряжении, то знаменитые "Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина", составляющие I том "Сочинений Пушкина" под ред. Анненкова и вышедшие одновременно со II томом этого издания, до сих пор остаются не опороченными и служат исходным пунктом при исследовании многих биографических и иных вопросов пушкиноведения. Если мы припомним то плачевное состояние, в котором находилась пушкинская историография ко времени появления в свет "Материалов" Анненкова, наличие большого числа поклонников поэта и лиц, хорошо помнивших его еще в жизни, а также огромное количество новых, совершенно свежих и чрезвычайно интересных, собранных Анненковым материалов, которые заключала в себе эта первая биография Пушкина, - нам станет понятным тот хор приветствий, каким встречен был замечательный труд Анненкова. Еще до выхода его в свет Плетнев уведомлял (6 янв. 1855 г.) кн. П. А. Вяземского, бывшего за границею: "Про биографию Пушкина, составленную Анненковым, вы, конечно, уже слышали. Она содержит в себе столько подробностей, что из нее одной выйдет том". Когда же издание было совсем уже закончено, в ноябре 1857 г., выпуском VII тома, Лонгинов восклицал: "Весело библиографу и любителю литературы говорить о появлении подобных книг! Как не радоваться, что первый из наших поэтов издан полно, отчетливо, с полным знанием дела, с благоговейным уважением к его любезной для всякого из нас памяти?". Он находил, что изданием своим Анненков оказал "не одну литературную, но и важную общественную услугу"; так же писал впоследствии и С. А. Венгеров в статье своей об Анненкове, говоря об издании сочинений Пушкина 1855 г.: "...это был настоящий подвиг со стороны Анненкова - подвиг не только литературный, но и общественный. Нужно прочитать статью Анненкова "Любопытная тяжба", чтобы увидеть, сколько энергии и ловкости пришлось употребить издателю, чтобы отстоять неприкосновенность Пушкинского текста".

   Итак, до последнего времени значение работы Анненкова не поколеблено, - его труд с благодарностью вспоминается и используется всеми, кто обращается к работам над Пушкиным.

   Познакомимся теперь с некоторыми данными по истории издания Анненкова и его трудов, связанных с этим изданием, пользуясь для этого печатными и рукописными материалами, хранящимися в Пушкинском Доме.

   Из публикуемой ниже переписки Ивана и Федора Васильевичей Анненковых с их младшим братом Павлом Васильевичем видно, что главным побудительным основанием к работам последнего послужило желание вдовы Пушкина - Натальи Николаевны Ланской и ее мужа - генерала Петра Петровича Ланского (одного из членов опеки над детьми и имуществом Пушкина) осуществить новое издание сочинений Пушкина. Желание диктовалось как спросом на произведения поэта, так и соображениями о выгодах детей Пушкина, наследников его литературных прав. К концу 1840-х гг. так называемое "посмертное" издание сочинений Пушкина, выпущенное опекою в 1838 - 1841 гг., окончательно было распродано и было находимо лишь у букинистов, и притом по высокой цене. Из писем Н. Н. Ланской к мужу в 1849 г. мы узнаем, что вопрос о приискании издателя на сочинения Пушкина очень занимал ее в то время.

   Так, 20 июля 1849 г. Н. Н. Ланская писала мужу из Петербурга (по-французски):

   "Я была у Исакова, которому я очень хочу предложить купить издание Пушкина, не имея до сих пор никакого ответа от других книгопродавцев. Не найдя хозяина в лавке, я получила обещание, что его пришлют ко мне в воскресенье". В одном из следующих писем, от 2 октября 1849 г., она писала (по-французски): "Был у меня Попов, который пришел сказать, что книгопродавцы не дают более - Глазунов 14.000 асе. и Лоскутов 10.000. Он не советует мне уступить издание по столь низкой цене. По его мнению, было бы лучше всего напечатать издание самим и войти в соглашение с типографией Дубельта или каким-либо учреждением подобного рода, принадлежащим Правительству, с тем чтобы они исполнили на свой счет и удержали бы плату впоследствии, - деньгами, которые будут выручены".

   Однако или предложения книгопродавцев были признаны Н. Н. Ланской и Опекой слишком невыгодными, или книгопродавцы в конце концов не рискнули завершить свои более чем скромные предложения заключением формального договора, но Ланские решили последовать совету Попова - самим выступить в роли издателей. В это время П. П. Ланской, генерал-майор и генерал-адъютант, был командиром л.-гв. конного полка, а третьим полковником в полку был Иван Васильевич Анненков. Человек просвещенный, он тогда только что выпустил в свет четырехтомную "Историю л.-гв. конного полка от 1731 по 1848 год", которая доставила ему громкую известность в военных кружках; с 7 ноября 1846 г. он был флигель-адъютантом Николая I. Близкий к Ланским, он пользовался их доверием, был своим человеком в их доме, был им предан и оказывал разные услуги в ведении имущественных дел. По словам близкого к нему И. Г. Данилова, И. В. Анненков "отличался глубокою религиозностью и редкою душевною добротою, которая невольно привлекала к себе его сослуживцев и тех немногих близких к нему лиц, в кругу которых он проводил часы своего досуга". Помимо упомянутой выше "Истории л.-гв. конного полка", Анненкову принадлежат воспоминания о Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, в которую он поступил в 1831 г., 18-летним молодым человеком. Воспоминания эти напечатаны лишь в 1917 г. в No 3 журнала "Наша Старина"; к сожалению, незаконченные, они отличаются большим богатством содержания, прекрасно рисуют внутренний быт и порядки этого своеобразного военно-учебного заведения и написаны с несомненным литературным талантом: очевидно, любовь к литературным занятиям была присуща И. В. Анненкову, как и его братьям, так как и третий брат - Федор Васильевич Анненков также страстно любил Пушкина и усердно помогал братьям в работах над изданием сочинений поэта.

   На И. В. Анненкове, как возможном издателе Пушкина, и остановились Н. Н. и П. П. Ланские. Вспоминая впоследствии о зиме 1849/1850 г., которую он проводил в Петербурге по возвращении из-за границы, П. В. Анненков писал:

   "В это время Ланская, по первому мужу Пушкина, делами которой, по дружбе к семейству, занимался брат Иван, пришла к мысли издать вновь сочинения Пушкина, имевшие только одно издание 1837 года. Она обратилась ко мне за советом и прислала на дом к нам два сундука его бумаг. При первом взгляде на бумаги я увидал, какие сокровища еще в них таятся, но мысль о принятии на себя труда издания мне тогда и в голову не приходила. Я только сообщил Ланской план, по которому, казалось мне, должно быть предпринято издание..."

   План этот, в деталях нам неизвестный, очевидно, был принят Опекою, так как из прошения ее, с которым она через несколько месяцев, 30 августа 1850 г., обратилась к гр. А. Ф. Орлову, видно, что, испрашивая высочайшее соизволение "на напечатание новым изданием всех сочинений покойного Александра Сергеевича Пушкина в том виде, как они были напечатаны в последнем издании", Опека намеревалась "изменить один только порядок распределения статей" и дополнить новое издание некоторыми стихотворениями, не бывшими еще в печати. Разрешение на испрашиваемое издание было дано, по докладу Орлова, уже 31 августа, о чем тотчас была уведомлена и Опека, и министр народного просвещения А. С. Норов, как глава цензурного ведомства, долженствовавшего следить за новым предположенным изданием.

   Но изданию этому не суждено было осуществиться, так как И. В. Анненков, став, как упомянуто, ближе к делу литературного предприятия Опеки и заинтересовавшись им, по горячей любви своей к творениям Пушкина, сам пожелал познакомиться с оставшимся от поэта рукописным наследием. В пространных и обстоятельных письмах к брату Павлу Васильевичу от 21 апреля, 12 и 19 мая 1851 г. (см. ниже стр. 308 - 319) он, вместе со старшим братом Федором Васильевичем, сообщал ему о результатах этого ознакомления и созревавшем намерении взять на себя новое издание сочинений Пушкина, причем убеждал Павла Васильевича принять участие в работе по редакции издания, доказывая, что такая работа вполне по его силам и что незачем привлекать к ней постороннего литератора (вроде рекомендованного ему С. С. Дудышкина), которому должно будет за работы заплатить - и немало. Утвердившись в своем намерении, он заключил с Н. Н. Ланской письменный договор, который и был подписан обеими сторонами перед самым отъездом Натальи Николаевны за границу, состоявшимся 12 мая 1851 г. Известие о решении братьев поразило П. В. Анненкова "громадностью задачи на достойное исполнение плана"... Но осенью того же года, когда Ив. В. Анненков привез в Москву известие, что "дело издания Пушкина он порешил окончательно с Ланской, заключив с нею и формальное условие по этому поводу", "издание, - говорит Анненков, - разумеется, очутилось на моих руках. Страх и сомнение в удаче обширного предприятия, на которое требовались, кроме нравственных сил, и большие денежные затраты, не покидали меня и в то время, когда, уже по разнесшейся вести о нем, я через Гоголя познакомился с Погодиным, а через Погодина с Бартеневым (П. Ив.), Нащокиным и другими лицами, имевшими биографические сведения о поэте. Вместе с тем я принялся за перечитку журналов 1817 - 1825 годов"...

   До нас сохранилась записка Гоголя к Погодину, относящаяся, по-видимому, к сентябрю 1851 г., в которой Гоголь писал Погодину о своем старом знакомце: "Павел Васильевич Анненков, занимающийся изданием сочинений Пушкина и пишущий его биографию, просил меня свести к тебе за тем, чтобы набрать и от тебя материалов и новых сведений по этой части. Если найдешь возможным удовлетворить, то по мере сил удовлетвори". Сохранились в бумагах Анненкова, по свидетельству Л. Н. Майкова, и следы просмотра Анненковым периодической печати пушкинской эпохи, в виде "целых тетрадей его выписок и извлечений из журналов не только этого, но и более позднего времени" (из "Вестника Европы", "Московского Телеграфа", "Московского Вестника", "Атенея", "Телескопа" и т. д.). "Очевидно, - пишет Майков, - биограф придавал особое значение старинной журнальной полемике и справедливо искал в ней указаний на то, как постепенно слагалось в русском обществе воззрение на поэтическую деятельность Пушкина".

   "Рядом со старыми журналами, - читаем у Майкова, - другим важным источником служило для Анненкова живое предание. В то время, когда он принялся за свой труд, еще жили и здравствовали многие из соучеников Пушкина по Лицею, а также многие другие близкие к нему люди. Анненков обратился к содействию их памяти. В числе лиц, собиравших ему письменные сведения, важнейшие были следующие: младший брат поэта - Лев Сергеевич, их свояк Н.И. Павлищев, П.А. Катенин, В.И. Даль и некоторые из лицейских товарищей Пушкина, изложившие свои воспоминания в одной общей записке. Все это были биографические свидетельства первостепенной важности, и Анненков воспользовался ими обильно. Впоследствии почти все они появились в печати, и ненапечатанными остались только воспоминания Катенина. К сожалению, рукопись их не находится в той части бумаг Анненкова, которая была нам сообщена".

   Собирал он и устные рассказы современников Пушкина; так, сохранилось указание на участие Анненкова вместе с П. И. Бартеневым и другими на вечере у Погодина 7 октября 1851 г., устроенном специально для беседы и воспоминаний о Пушкине. Запись для Анненкова рассказов С. П. Шевырева, сделанная едва ли не Н.В. Бергом, еще 23 декабря 1850 - 3 января 1851 г., опубликована Л.Н. Майковым в его сборнике "Пушкин". О рассказах П.В. Нащокина и П.А. Плетнева упоминает сам Анненков в своих "Материалах для биографии"... По поводу всех этих бесед Анненкова Л.Н. Майков писал: "Много важного, любопытного и характерного имел он случай услышать от П.В. Нащокина, П.А. Плетнева, М.П. Погодина; но уже в самом свойстве их сообщений заключалась известная слабая сторона: изустные рассказы не могли не быть отрывочными и не представляли той определенности и полноты, какой можно ожидать от воспоминаний, изложенных на письме, более тщательно обдуманных и нередко подкрепленных справками в современных документах. По-видимому, впрочем, не все друзья Пушкина, даже опытные в литературных делах, чувствовали себя в силах последовательно высказать все те впечатления, какие сохранили они от близких сношений с великим человеком. Так, П.А. Плетнев, напечатавший о Пушкине небольшую статью в 1838 году и призывавший других к сообщению сведений о нем, сам не решался впоследствии взяться за перо, чтоб изложить свои собственные воспоминания, как можно было бы ожидать от его дружбы. А между тем рассказы о Пушкине были одною из любимых тем в его беседах, и кто имел случай слышать их, согласится с нами, что чувство, которое питал Плетнев к дорогому покойнику, нельзя назвать иначе, как обожанием. Казалось, все одинаково нравилось Плетневу в личности Пушкина".

   Несомненно, однако, что не все, что слышал, узнавал и знал Анненков, он смог и пожелал огласить: это видно, между прочим, и из приводимых ниже кратких записей Анненкова, который иные из отмеченных им фактов не ввел в свои "Материалы" и вовсе не использовал. Как бы то ни было, с конца 1851 г. Анненков погрузился в работы по Пушкину - и дело у него пошло быстро и успешно, хотя робость и неуверенность в своих силах не покидали его. Когда, в октябре 1851 г., Анненков, поправившись от болезни, приехал из Москвы в Петербург с братом Федором Васильевичем, слух о его предприятии получил уже широкую огласку. 17 декабря 1851 г. Погодин из Москвы писал Плетневу о работе Анненкова и о желательности содействия ему в этой работе; в то же время (15 января 1852 г.) и Соболевский писал Погодину, обещая свою помощь в работах П. И. Бартеневу: "Анненкова я тоже знаю, но с сим последним мне следует быть осторожнее и скромнее, ибо ведаю, коль неприятно было бы Пушкину, если бы кто сообщил современникам [?] то, что писалось для немногих или что говорилось или не обдумавшись, или для острого словца, или в минуту негодования в кругу хороших приятелей"'.

   Под 25 февраля 1852 г. читаем в Дневнике А. В. Никитенки: "Встретился в зале Дворянского собрания с Анненковым, издателем сочинений Пушкина. Государь позволил печатать их без всякой перемены, кроме новых, какие найдутся в бумагах поэта: последние должны подвергнуться цензуре на общих основаниях. Новых, говорит Анненков, очень много. Разумеется, их трудно будет поместить в предстоящем издании. Анненков за всё заплатил вдове Пушкина пять тысяч рублей серебром, с правом напечатать пять тысяч экземпляров. Выгодно!"

   В августе 1852 г. П. В. Анненков, проработав несколько месяцев над бумагами Пушкина, хранившимися у его вдовы и ею переданными в распоряжение редактора, уехал, для большей продуктивности работы и чтобы иметь возможность сосредоточиться на ней одной, в свою деревню - село Чирьково Симбирской губернии.

   Некоторые сведения о ходе его работ, о различных частных вопросах, с нею связанных, о сомнениях, колебаниях и затруднениях, встречавшихся ему на пути, мы находим в отчасти еще неизданной переписке Анненкова с Тургеневым, хранящейся, в подлинниках и копиях, в Пушкинском Доме. Приводим из этой переписки несколько извлечений, которые покажут, между прочим, какое значение придавал Тургенев - как известно, горячий почитатель Пушкина - труду Анненкова.

   12 октября (1852 г.) Анненков писал Тургеневу из своего Чирькова в Спасское-Лутовиново: "Третий месяц живу один-одинешенек в деревне и засел на 1832 годе биографии Пушкина. Решительно недоумеваю, что делать! Он в столице, он женат, он уважаем - и потом вдруг он убит. Сказать нечего, а сказать следовало бы, да ничего в голову не лезет. И так, и сяк обходишь, а все в результате выходит одно: издавал Современник и участвовал в Библиотеке. Из чего было хлопотать и трубы трубить? Совестно делается. Бессилие свое и недостаток лучшего писательского качества - изложения твердого и скромного вместе, чтобы всем легко было читать, - видишь как 5 пальцев. Надаешь себе нравственных плюх и сядешь опять за ткацкий станок. Какая же это биография? Это уж не писанье, а просто влаченье по гололедице груза на клячонке, вчера не кормленной. Только и поддержки ей, что убеждение (хорош корм!), что по стечению обстоятельств никто так не поставлен к близким сведениям о человеке, как она. Не будь этой ответственности, не из чего было бы и отравлять себя. И так в ноябре доберусь питоябельным образом до конца в гадчайших лохмотьях. Нечего больно зариться на биографию. Есть кой-какие факты, но плавают они в пошлости. Только и ожидаю одной награды от порядочных людей, что заметят, что не убоялся последней. Вот вам исповедь моя - и верьте - бесхитростная..."

   "Я понимаю, как Вам должно быть тяжело так дописывать биографию Пушкина - но что же делать, - отвечал Тургенев из деревни 28 октября 1852 г. - Истинная биография исторического человека у нас еще не скоро возможна, не говоря уже с точки зрения цензуры, но даже с точки зрения так называемых приличий. Я бы на вашем месте кончил ее ех abrupto - поместил бы, пожалуй, рассказ Жуковского о смерти Пушкина - и только. Лучше отбить статуе ноги, чем сделать крошечные, не по росту. А сколько я мог судить, торс у вас выйдет отличный. Желал бы я, говорю это откровенно, так же счастливо переменить свою манеру, как вы свою в этой биографии. Вероятно, под влиянием великого, истинно древнего по своей строгой и юной красоте пушкинского духа вы написали славную, умную, теплую и простую вещь. Мне очень хочется дослушать ее до конца. Еще причиной больше вам сюда приехать"'.

   "Кончил биографию, - читаем в следующем письме Анненкова к Тургеневу - от 4 ноября, из Чирькова, - то есть, собственно, никогда и не начиналась она, - ну да там мало ли чего захочется человеку, откормленному разными затеями чужой кухни. Ченстон продолжает составлять мучение моей жизни. У меня есть просьба к вам. Напишите мне: 1) К какому изданию приложен список предшественников Шекспира и сколько их числом (о современниках его я знаю), 2) между Шекспиром и классическим направлением английской литературы были ли трагики его школы и сколько их. Вы понимаете, что, сказав это в биографии, мое полное убеждение, почерпнутое из соображений пушкинских рукописей, что Ченстон выдумка - будет иметь вид посерьезней, и аккуратным исполнением моей просьбы избавите вы меня от докучных справок в Москве. Сделайте это.

   Вторая просьба. У Пушкина есть список драм, им задуманных или, может, даже и написанных, но истребленных потом. В этом списке между Скупым, Моцартом - стоят и заглавия вроде следующих: Ромул и Рем (эти имена достаточно объяснены Кайдановым), Беральд или Берольд Савойский. При этом имени я бросился к Конверсационс-Лексикон - нет, к Biographie universelle - нет, к Лео, к Сисмонди - нет. Что же это такое? Поройтесь, пожалуйста, у себя в голове или в шкапу у себя: не найдете ли какой-нибудь ниточки, чтоб вытащить его на свет. Не трубадур ли? Да, у Фориеля его тоже нет.

   Третья просьба. Мне нужно непременно знать ваше мнение о Guzla, Мериме. Имели ли вы эту книгу в руках и нет ли ее у вас и теперь. В последнем случае величайшее одолжение сделаете, если тотчас же перешлете ее в Симбирск. Я от вас этого жду, но во всяком случае скажите, не кажется ли вам Guzla двойным шарлатанством, - взятием некоторых дальних звуков от мотивов действительно народных и потом заверением, что до всего дошел своим умом. Конечно, все это более объяснилось бы фактами, чем рассуждениями, но мне хочется только знать ваше нравственное убеждение, ваш взгляд, ваше впечатление".

   Между тем слухи о работе Анненкова распространялись. 19 ноября (1 декабря) кн. П. А. Вяземский спрашивал Плетнева, "что слышно о новом издании Пушкина", а П. И. Бартенев в то же время писал Плетневу (21 ноября): "Как бы я желал... показать вам мои собрания и материалы. Не без основания думаю, что издание Анненкова не совсем уничтожит мои труды... Хочу с ним состязаться в любви к Пушкину и во внимательности к его творениям... Надо сказать, что ведь я подбираю только оброненные колосья, тогда как у Анненкова целое несжатое поле", и т. д.

   5 декабря сам Анненков, в разгаре своих трудов, писал Погодину, что работа "занимает теперь все его время". "Работа моя, известная вам, оказалась гораздо сложнее, чем я думал. Биография подвигается медленно, что объясняется ее задачей - собирать сведения о Пушкине у современников. Вы знаете, какая бывает беготня за современниками. Биография Пушкина есть, может быть, единственный литературный труд, в котором гораздо более разъездов и визитов, чем занятий и кабинетного сиденья. Мне удалось уже отобрать письменные сведения у барона Корфа, Матюшкина, Комовского, Яковлева. Много еще обещают впереди. Я писал отсюда к Вельтману и С.Д. Полторацкому, прося их о сообщении историй их знакомства с Пушкиным, особенно касательно кишиневской и одесской ее эпох, но ответов еще не получал. Горько будет, если совсем не получу. П. А. Плетнев, которому читал я первые листы биографии, делится своим добром весьма радушно, но есть еще человек, не сказавший своего слова. Это вы, Михаил Петрович. Я знал в Москве, что вы крепко заняты, и стыдился просить вас о постороннем деле. На бумаге это делается как-то легче, потому что бумага, вероятно, не краснеет. Глубокое, теплое воспоминание о Пушкине, которым вы оканчиваете свое письмо, развязало мне язык совсем. Ради бога, сообщите о Пушкине все, что вы хотели бы слышать сказанным громко перед русской публикой; составьте записку вашу о Пушкине и не бойтесь отдать ваши воспоминания в неверные руки. Оценить его заслуги, может быть, я не сумею, но в способности понять этот удивительный характер - вряд ли кому уступлю. Много и здесь я получил от друзей-неприятелей его странных поминок, но в самих рассказах их превосходная личность Пушкина высказывается чрезвычайно ясно, назло им. Все это я пишу вам, чтоб несколько убедить вас в способности моей разбирать материалы. Что касается до ваших сообщений, то каждая ваша заметка, каждое число и каждый анекдот будут добро, благо и сущая драгоценность для биографии. Это не комплимент, а мое убеждение".

   Отвечая на вышеприведенный вопрос Анненкова по поводу "Скупого рыцаря", Тургенев писал Анненкову из Спасского-Лутовинова 10 января 1853 г.: "О загадочном Шенстоне или Ченстоне я с месяц тому назад написал моему хорошему приятелю Чорлею, одному из редакторов "Атенэума"; как только получу ответ, - перешлю вам". Затем, приехав в Петербург, Анненков 26 января 1853 г. писал Тургеневу: "Катенин мне прислал записку о Пушкине - и требовал мнения. В этой записке между прочим Борис Годунов осуждается потому, что не годится для сцены, а Моцарт и Сальери потому, что на Сальери взведено даром преступление, в котором он не повинен. На последнее я отвечал, что никто не думает о настоящем Сальери, а что это только тип даровитой зависти. Катенин возразил: Стыдитесь! Ведь вы, полагаю, честный человек и клевету одобрять не можете. Я на это: Искусство имеет другую мораль, чем общество. А он мне: мораль одна, и писатель должен еще более беречь чужое имя, чем гостиная, деревня или город. Да вот десятое письмо по этому эфически-эстетическому вопросу и обмениваем, но напишите, как вам сам вопрос кажется?.. А за ваше участие в разысканиях о Ченстоне - глубокое спасибо. Буслаев мне обещался оказать точно такую же услугу в отношении меримеевской подделки Славянских песен".

   "С каким нетерпением ожидаю я известие о вашем Пушкине!" - восклицал Тургенев в следующем письме из деревни, от 29 января 1853 г., а 2 февраля писал Анненкову: "...Сообщу вам отрывок из письма Ф. Чорлея, одного из редакторов Атенэума, о Шенстоне (Ченстона он не знает вовсе):

   "Я могу сказать Вам с уверенностью, что в этом случае Ваш великий писатель - (Пушкин) - позабавился над Вашей публикой. Ни такой драмы, ни даже отрывка такой драмы не существует у Шенстона; это был приятный, несколько болезненный писатель, который писал идиллии во вкусе Гварини. Он также написал поэму под названием Школьная Учительница - в духе старинного английского юмора".

   Вопрос о Шенстоне кончен, но Ченстон меня мучит. Я опять напишу Чорлею, чтобы он опять порылся, не было ли какого Ченстона между драматическими английскими писателями. - Несколько стихов в монологе Скупца носят слишком резкий отпечаток нерусского происхождения - от них веет переводом, а именно:

  

   совесть,

   Когтистый зверь скребящий сердце, совесть

   и т. д.

  

   до

  

   Смущаются и мертвых высылают.

  

   Чистая английская, шекспировская манера.

   Я написал Чорлею, чтобы он спросил об этом у Пэна Коллиера, первого знатока этого дела в Англии - "Вы верите, любезный друг, мы для вас готовы воротить небо и землю"... "Вы, я думаю, знаете, что почти все антологические стихотворения Пушкина переведены из А.Шение?".

   "Спасибо о Шенстоне, - отвечал Анненков, - хотя он был решен для меня еще в Москве; остается Ченстон, но и тот много утерял важности своей. Издатели Атенеума не слыхивали об его трагедии! Значит - все вздор".

   24 февраля, из Орла, Тургенев снова с нетерпением спрашивает: "Да что издание Пушкина?", а 14 марта писал: "Что вы ничего не говорите о вашем издании? - и прибавлял, - о Ченстоне нет еще окончательного ответа". "О Ченстоне окончательного ответа пока нету", - писал он и 2 апреля.

   Около того же времени Анненков писал П. А. Плетневу: "Этими тетрадями кончается первая часть биографии, почтеннейший Петр Александрович. Вторая начинается женитьбой и завершается смертью поэта. Нет ли каких-либо дополнений, упущенных подробностей, нетронутых сторон, анекдотов, частностей? Заметки ваши - сокровище. Если угодно будет сделать какой-либо намек, то я сам буду иметь честь приехать к вам за объяснением. Боюсь, что вы не разберете руки в последней тетради. П. Анненков". Судя по помете на этом письме, Плетнев ответил Анненкову 6 апреля, но ответ его нам неизвестен.

   "Что вы мне ни слова не скажете об издании Пушкина? Боитесь сглазить?" - снова спрашивал Тургенев 21 апреля, а 12 мая писал из Спасского, что из письма Анненкова только что узнал, что тот еще "не приступил к печатанию издания Пушкина и раньше осени не приступит".

   17 мая Анненков писал Тургеневу: "Теперь я не могу оставить город, в котором все материалы у меня под рукою, начиная с Публичной Библиотеки и до Вашей, да, Вашей, сохраняющейся у Языкова. Польза, которую вы мне приносите ею, тогда только может быть оценена, когда узнаешь, что русской библиотеки нет нигде, что Публичная не имеет не только собрания журналов и альманахов, но даже изданий 1825 и 30 годов (Крылов, Дельвиг, Востоков считали ее своей собственностью и оставляли у себя на дому присылаемые книги), что для незначительной справки о стихе надо объехать Лонгинова, Гаевского, Плетнева, Срезневского и проч. и проч. Таковы условия труда на Руси. Вы мне подтвердите право на вашу библиотеку, как на мою временную собственность, это необходимо для меня. Но уже время недалеко, полагаю, когда я высвобожусь".

   "Даю вам полное право распоряжаться по благоусмотрению вашему купленною мною библиотекой, находящейся у Языкова", - отвечал Тургенев Анненкову 25 мая. 9 июня он снова спрашивал, подвигается ли издание, и повторял вопрос 15 июня: "Что ваш Пушкин - подвигается?.. Я получил письмо от Чорлея окончательное - о Ченстоне. Такого писателя решительно не было. Вопрос этот кончен".

   Между тем Анненков продолжал свои разыскания. "Я познакомился здесь со Смирновой для собственных нужд, - писал он Тургеневу из Петербурга 6 июля. - Женщина умная и человек - бестия. Большим пособием в этих сношениях служит для меня то, что она нисколько меня не уважает, и по малозначительности персоны не имеет нужды ни себя ломать, ни меня притеснять, но пользу уже оказала".

   "Пушкин весь кончен, - сообщал наконец Анненков Тургеневу через две недели (20 июля) в письме из Петербурга, - с биографией, с хронологическим порядком, с примечаниями и в рукописи имеет, кажется, европейский вид, но наступает решительный шаг".

   "Пушкин кончен, - отзывался Тургенев в письме от 26 июля, - вот это большая и радостная весть. Поздравляю вас с окончанием такого славного и трудного дела. Ваше издание останется в русской литературе - и ваше имя. Дай Бог вам благополучно окончить печатанье и не замешкаться в материальных и пр. подробностях. Вот бы время вам приехать отдохнуть на месяц в Спасском!"

   Но отдыхать было еще рано: предстояли хлопоты с цензурой, едва ли не более сложные, чем само собирание материалов. Хлопоты эти заняли у Анненкова август и сентябрь 1853 г., растянувшись затем и на длинный ряд последующих месяцев. В записках, поданых тогда министру народного просвещения А. С. Норову, "он изъяснил, что Опека над детьми Пушкина передала свое право на издание ему, Анненкову, с условием непосредственного наблюдения за сим изданием, и поручила ему же, для полноты издания и предупреждения опытов биографии А. С. Пушкина, какие уже показывались в журналах, заключая не совсем верные показания, - составить такую биографию. Он, Анненков, исполнил это, обращая преимущественное внимание на литературную деятельность покойного; черты же из его жизни сообщены составителю родственниками и близкими людьми поэта, как то: братом - покойным Львом Сергеевичем Пушкиным, сестрой - Ольгой Сергеевной Павлищевой, Н. Н. Ланской и проч. Г-н Анненков присовокупил, что цель биографии также заключается и в том, чтоб указать примерное религиозное и нравственное направление Пушкина во второй половине его жизни. При сем г-н Анненков представил мне: 1) составленную им биографию под названием: "Материалы для биографии А. С. Пушкина", в двух рукописных томах, 2) пять рукописных тетрадей под литерами А, Б, В, Г, Д, с разными стихотворениями и прозаическими, отчасти не бывшими еще в печати, отчасти же напечатанными в периодических изданиях прежнего времени статьями Пушкина и примечаниями на все его сочинения, и 3) девять печатных брошюр с разными статьями, напечатанными в периодических изданиях прежних лет, но в последнее издание не вошедшими".

   Цензура представленных рукописей была поручена попечителем Петербургского учебного округа М. Н. Мусиным-Пушкиным известному цензору А. И. Фрейгангу, придирчивая и мнительная осторожность которого причинила немало хлопот и огорчений Анненкову. "Издание мое в цензуре и притом - у Фрейганга, - писал Анненков Тургеневу 8 октября. - Оно должно пройти все степени, повышаясь все более, а я за ним - хоботом. Процедуре этой я рад, потому что только ею узнаются намерения, очищаются сомнения и открывается мысль, а всего этого я не боюсь. Однако ж и ворочает это - точно процесс".

   И действительно, дело с цензурой вызвало целую "любопытную тяжбу", которую Анненков должен был вести с цензурным ведомством и о которой он впоследствии рассказал подробно в особой статье под тем же заглавием.

   Между тем Тургенев не переставал спрашивать Анненкова о положении дел.

   "Что вы мне ничего не пишете об издании Пушкина? Я из этого заключаю, что оно идет своим порядком", - писал он 6 ноября 1853 г. - как раз в то время, когда, по окончании первого строгого и придирчивого просмотра Фрейганга, рукописи Анненкова, вернувшись из цензуры в министерство народного просвещения, направлялись последним в III Отделение для решения вопроса, могут ли в таком виде, более полном, чем издание 1838 г., быть изданы сочинения Пушкина. Начальник III Отделения гр. А. Ф. Орлов 27 января 1854 г. положил следующую резолюцию на записке, представленной ему по этому случаю: "Издание сочинений Пушкина может быть допущено в испрашиваемом г-м Анненковым виде, но необходимо, чтоб г-н Министр Народного Просвещения испросил на это высочайшее соизволение". Норов уведомлен был о решении Орлова 28 января и затем, 26 марта и 7 мая, цензура разрешила добавления и поправки к биографии Пушкина, доставленные Анненковым. Последний 1 мая писал Тургеневу: "Пушкин подвигается. Биография переписывается и теми, которые слышали ее, похваливается, ибо есть люди, изливающие силу свою из одежд, если даже и сзади к ним прикоснешься. А вышло биографии на могущественный том листов в 30. Это, разумеется, сожмется, в дальнейшем ходу. Задавлен я теперь проверкой текстов. Это работа, под которой, с непривычки, я ей-богу погибал и теперь еще едва на поверхности, но надеюсь нынешним летом все порешить".

   "Известите о Пушкине, если что выйдет благоприятное, - и вообще не оставляйте известиями", - писал Тургенев Анненкову из Спасского спустя пять месяцев, 1 октября 1854 г. Но лишь 7 октября последовало, по представлению Норова, окончательное разрешение со стороны Николая I на анненковское издание в следующих характерных выражениях: "Согласен, но в точности исполнить, не дозволяя отнюдь неуместных замечаний или прибавок редактора".

   "На прошлой неделе, - сообщал по этому случаю Анненков Тургеневу, - получено последнее согласие на издание Пушкина, но с некоторыми ограничениями. Как бы то ни было, - к половине октября начнется печатание" (письмо от 11 октября).

   15 октября Тургенев спрашивал из Спасского, "вышло ли разрешение на печатание Пушкина?", а 18 октября, получив письмо Анненкова, писал: "Душевно радуюсь получению разрешения насчет Пушкина - наконец!".

   16 октября Некрасов в свою очередь сообщал Тургеневу, что Анненков "Пушкина получил и на следующей неделе приступает к печатанию", а 22 октября писал, что Анненков "в сильной деятельности, но что это за кулацкое безвкусие! Я ему помогаю в выборе бумаги, но не я буду виноват, если формат нового Пушкина будет уродлив и шрифт гадок, - уж эти статьи он решил! Шрифт (тонкий и узкий) особенно для стихов мне решительно не нравится. Издание скоро начнется".

   Упреки Некрасова нельзя признать справедливыми, но сообщение его о начале издания было верно: 22-м октября помечены цензурные разрешения на I и II томах Сочинений (цензором А. Н. Фрейгангом), а 27-го октября сам Анненков сообщал Тургеневу: "Наступили хлопоты для меня. Я печатаю Пушкина в двух типографиях - бумага, обертка, рисунки, шрифты, факторы, брошюровка, - сон даже потерял. Первого ноября надеюсь увидать первую корректуру - будет мне это впечатлительно. Затем пойдут листы за листами, листы за листами. Не скрою, что страшно за себя, - ведь я собрал все мерзости последнего издания в примечаниях моих, а как сам наделаю ровно такое же количество их, то уж нехорошо. А русские корректоры и русские типографии на то и существуют, чтоб показать, как бы приятно было иметь настоящих корректоров и настоящие типографии...". "Посылаю вам корректуру (неисправленную) только что полученную моего объявления. Это из календаря на 1855 г., где оно будет приложено. Такое же точно будет припечатано и во всех газетах. Напишите, достаточно ли? И так ли? Да распространите около себя слух об издании. Деньги нужны, ах, нужны - менее 15 т. руб. сер. нельзя сделать, а их далеко, очень далеко еще нет".

   Незадолго до выхода в свет "Материалов" Анненкову пришлось вступить в спор с конкурировавшим с ним Бартеневым, - по следующему поводу. В No 71 "Московских Ведомостей" от 15 июня 1854 г. в литературном его отделе появилась 1-я глава работы Бартенева "А. С. Пушкин. Материалы для его биографии", посвященная детству поэта, причем в 4-м примечании к статье было сказано: "Большую часть сведений о детстве Пушкина мы заимствуем из записки, составленной со слов сестры его, Действ. Ст. Советницы Ольги Сергеевны Павлищевой, и приносим ей за то усерднейшую благодарность". Примечание это дало Ив. В. Анненкову повод спустя четыре месяца обратиться к Павлищеву с таким письмом:

   Я обращаюсь к вам с покорнейшею просьбою. В бытность вашу в Петербурге в 1851 году я просил вас составить записку о детстве Александра Сергеевича Пушкина, по воспоминаниям супруги вашей, для будущей биографии поэта, которую предполагал присоединить к новому изданию сочинений его, порученному мне тогда Опекой над детьми покойного. Супруга ваша и вы сами были так добры, что приняли мою просьбу, и драгоценная записка о детстве Пушкина, написанная вашею рукою, была мне вручена тогда же. Впоследствии я передал как составление биографии поэта, так и приготовление издания брату моему Павлу Васильевичу Анненкову. После многих трудов, целого года высшего цензурного рассмотрения и наконец Высочайшего соизволения на издание как сочинений поэта, так и биографии его (куда с искренним изъявлением признательности за сообщение вошла и записка ваша) - я к удивлению нахожу в Московских Ведомостях 1854 года, No 71, в статье "Александр Сергеевич Пушкин", отрывки из вашей записки и все содержание. Автор статьи г-н Бартенев приводит ее как будто это была его собственность или поручена ему для опубликования.

   Теперь, когда уже началось печатание нового издания сочинений Пушкина, вы легко поймете, как неприятно будет брату моему носить упрек в присвоении чужой собственности или употреблении материалов, не принадлежавших изданию. Вот почему обращаюсь к вам с убедительнейшей просьбой уведомить меня, дано ли было вами позволение г-ну Бартеневу к опубликованию записки вашей. В случае если никакого позволения от вас не было, то я прошу вас послать в редакцию Московских Ведомостей или журнала "Москвитянин" небольшую записку с объяснением истины и с подтверждением, что записка исключительно принадлежит изданию Пушкина, которое теперь печатается.

   В случае данного вами позволения, так как вы всегда имели право располагать своей собственностью, - убедительнейше прошу вас о публичном заявлении посредством тех же органов, что записка ваша первоначально была составлена по просьбе издателей нового собрания сочинений Пушкина. Вы понимаете, Милостивый Государь, настоящие причины моего домогательства, - тут дело не в интересах, а в сохранении честного имени перед публикою, что особенно и тревожит брата моего, нынешнего издателя Пушкина. Надеясь на прежнее ваше благорасположение, я смею ожидать ответа вашего, и если вы убедитесь в необходимости публикаций, по моему мнению неизбежных, то утруждаю просьбою о присылке с них копий. Вы согласитесь, что неприятно быть зачисленным в число тех писателей, которые не имеют понятия о правах литературной собственности и ради тщеславия посягают на все, что ни попалось под руку или что плохо лежит.

   Для отстранения даже и тени неблагородного подозрения, я прошу вас как от своего имени, так и от имени брата - услуги, которая совершенно сходна с истиною, как вы знаете.

   С истинным почтением и преданностью имею честь быть Вашего Превосходительства покорнейший слуга

   И. Анненков. 1854 года октября 16 дня. Адрес мой: в Главном Штабе. С.-Петербург".

   Павлищев, получив это письмо 23 октября, на другой же день ответил И. В. Анненкову, что он Бартенева не знает, и просил прислать ему No 71 "Московских Ведомостей".

   Получение этого письма Павлищевым совпало с получением О.С. Павлищевой письма Бартенева (от 30 октября); в нем Бартенев, посылая сестре Пушкина отдельные оттиски двух первых статей своих о поэте, благодарил ее "за сведения, найденные им в записке ее об детстве его", и просил "об исправлении и указании сделанных им ошибок". "Биография Александра Сергеевича, - прибавлял он, - есть дело общее: это одно дает мне смелость обращаться к вам с подобною просьбою..." Между тем П.В. Анненков 13 ноября снова писал Н.И. Павлищеву по тому же поводу использования Бартеневым записки Павлищева о Пушкине:

   Я решаюсь лично благодарить вас за письмо ваше к брату моему Ивану Васильевичу, которым вы изволите подтверждать права нового издания Пушкина на записку, вами составленную. Препровождаю при сем статью г-на Бартенева. Если вы признаете нужным сделать какую-либо протестацию против самоуправства автора, то нескольких строк в Московских Ведомостях будет достаточно. Брат желал бы устранить свое имя из печати, так как все издание передано мне, и я им один и занимался действительно. Во всем остальном просим вас поступить совершенно по вашему благоусмотрению и самим определить пользу или бесполезность печатного объявления.

   Подписка на новое издание Пушкина здесь открыта. Передо мной уже лежат первые 11 листов, вышедших из печати. Нет сомнения, что вы и супруга ваша получите первые экземпляры прямо из типографии.

   Я бы желал знать, есть ли русские книгопродавцы в Варшаве и можно ли открыть, посредством их, подписку и продажу Пушкина в Варшаве с той уступкой 10% в пользу комиссионеров, какую я здесь делаю всем вообще книгопродавцам. Я не смею утруждать вас каким-либо поручением, но желал бы знать ваше собственное мнение о возможности или невозможности приобрести покупщиков Пушкина в самом сердце Польши. Простите эту докуку заботливости человека не очень богатого, который употребил 20.000 р. сер. на издание поэта, так близкого всем по всем отношениям.

 &