Модзалевский Борис Львович - Работы П. В. Анненкова о Пушкине

nbsp;   Во всяком случае, прилагаю объявление о выходе издания и остаюсь в надежде вашего ответа. Я живу вместе с братом: в Главном Штабе, в квартире Вице-Директора Инспекторского Д-та.

   С глубочайшим уважением имею честь остаться покорнейшим слугою

   Павел Анненков. С.-Петербург. Ноября 13-го дня 1854.

   Получив это письмо 22 ноября, Н.И. Павлищев на следующий же день, 23 ноября (5 декабря), писал жене Ольге Сергеевне в Петербург, где она жила с сыном и дочерью:

   "Некто Бартеньев, чуть ли не хромоногий гувернер Шевичей, напечатал в Московских Ведомостях статью: "А.С. Пушкин. Глава 1-я. Детство". В примечании к статье сказано: "Большую часть сведений о детстве Пушкина мы заимствуем из записки, составленной со слов сестры его, Действ. Ст. Советницы Ольги Сергеевны Павлищевой, и приносим ей за то усерднейшую благодарность".

   Записку эту составлял я для Анненкова, по случаю издания им сочинений А.С-ча, с подробною биографией.

   Как издатель, дорожащий материалами и собираемыми сведениями, Анненков (не флигель-адъютант, а брат его Павел Васильевич), обратился ко мне с жалобою на Бартенева, который невесть с чего предал тиснению то, что ему не принадлежало и было написано для издателей полных сочинений А. С-ча. Конечно, неприятно и неловко теперь Анненкову печатать биографию с такими сведениями, которые, по-видимому, заимствованы из статьи Бартенева, тогда как, напротив, Бартенев едва ли законно огласил то, что принадлежало издателям Пушкина.

   Посему-то Анненков просит меня объявить в газетах, что записка, составленная мною со слов твоих, мой друг, составлена была для него, как издателя Пушкина сочинений.

   Из статьи Бартенева видно, что ты давала ему эту записку. Но отдавая ее ему, не помнишь ли, что ты ему сказала: разрешала ли ею пользоваться как ему угодно или давала ему только для прочтения? Согласно твоему ответу я напишу статью в Московские Ведомости. Если он употребил во зло рукопись, данную ему только для прочтения, то взмою ему голову; если же он имел от тебя разрешение поступить с запискою как ему угодно, то ограничусь только объявлением, что она составлена мною для Анненкова, по желанию и просьбе его, как издателя сочинений П-на.

   В заключение скажи, пожалуйста, у тебя ли эта записка или она осталась в руках Бартенева? Все это - с первою почтою" и т. д.

   Но еще до получения этого письма О. С. Павлищева писала мужу (29 ноября): "От Соболевского... я получила довольно глупое письмо, ибо шуточки выкидывает некстати, посылает также печатный вздор [?!] Бартенева Хромоногого насчет сведений об Александре Сергеевиче с приложением от него письма ко мне, на которое, разумеется, отвечать не намерена"'. Этот тон не совсем понятного неблагожелательства к талантливому и усердному биографу еще резче звучит в следующем письме О. С. Павлищевой к мужу - от 3 декабря, - в ответ на приведенный выше запрос Павлищева: "...Get imprudent diable Bartenef m'a donne du fil a retordre; quel front d'airain! C'est inoui!!! je vous ecris encore aujourd'hui pour vous dire que hier j'ai repondu a ses amabilites par Sobolevsky auquel j'ai ecrit aussi quelques lignes pour le mettre au fait de la chose, en lui envoyant en meme votre lettre concernant Bartenef. Mon epitre a celui-ci у etait inserree sans etre cachete. Je priai Sobolevsky de la lui lire tout haut, devant les autres, et s'il le trouvait [неразб.] necessaire, de la publier meme dans la Gazette de Moscou.

   Вот письмо Бартенева при присылке его брошюрок. На это я ему с месяц не отвечала и не хотела отвечать, но твое письмо вынудило меня ему написать:

   "М. Г. Петр Иванович! Получивши письмо ваше чрез Сергея Александровича, я была чрезвычайно удивлена изъявлением вашей признательности за данные будто бы мной вам сведения о детстве А. Сер. Я вовсе ее не заслуживаю, удивляясь лишь только тому, кто бы мог сообщить вам оные от моего имени; конечно, не господин Анненков, которого статья ваша, публикованная в Московских Ведомостях, привела в справедливое негодование против меня и моего мужа.

   Муж мой единственно для господина Анненкова составил из слов моих краткое начертание о детстве покойного брата, и в то время (нужно ли мне вам это напомнить?), когда вы меня расспрашивали о нем, я лишь советовала вам обратиться к самому г-ну Анненкову или к Сергею Александровичу Соболевскому, у которого тогда находилась копия с оного. Мне же очень понятно, что если б даже я и хотела удовлетворить вашему любопытству, я не была в состоянии этого сделать, страдая жестокой головной болью, которая и принудила меня чрез минут десять прекратить с вами мою беседу; с тех пор я не имела удовольствия нигде вас встретить. - Позвольте же мне вам повторить, что я никак со стороны вашей не заслуживаю благодарности; изъявите оную тому, кто вам доставил, без моего согласия, материалы для вашей статьи и даже совершенно без моего ведома. О. П."

   J'ai etc pressee de lui envoyer cette lettre que je ne pensais ni a corriger le style, ni les fautes qui probablement s'y sont glissees, Leon etant deja parti pour son universite, - toutefois je prie Sobolevsky de le faire s'il juge a propos de 1'inserrer dans les Московские Ведомости; je ne crois pas pourtant qu'il se donne cette peine, для этого надо бы и предыдущую статью об этом написать, и потому не сделаешь ли ты сам этого, предуведомляя однако Соболевского обо всем. Бартенев же присылает свой адрес: в Москве, на Молчановке, в доме Ст. Сов. Бахметьева; Соболевского же - на Девичьем поле, в доме Мальцева" и т. д.

   Вскоре Соболевский, получив упомянутое письмо О. С. Павлищевой (нам неизвестное), послал самому Н. И. Павлищеву следующее любопытное письмо:

   "На днях, любезный Павлищев, получил я письмо от Ольги Сергеевны, к которому приобщено было ваше от 23 ноября (5 декабря). Претензии Анненкова вздорны, вот как было дело.

   Приезжаю раз к Ольге Сергеевне и прошу ее о позволении привезти к ней некоего юношу Бартенева, ревностного собирателя сведений об Александре Сергеевиче. Позволение мне дано: впрочем, промолвила Ольга Сергеевна, все, что я знаю и помню о детстве брата, внесено в эту тетрадь; возьмите ее и сообщите ему. Тут не было прибавлено ни слова об том, чтобы вышеписанная тетрадь была составлена для особой цели или в пользу какого-нибудь лица; ergo: Бартенев имел полное право пользоваться ее содержанием; я же имел не только право, но и обязанность сообщить тетрадь Бартеневу.

   Из сего следует, что вы, любезнейший Павлищев, не имеете ни малейшего повода претендовать на Бартенева de jure. А что и de facto претендования на него быть не может, в том уверитесь вы из самой его статьи, при сем прилагаемой. Статья содержит 66 16 страниц (82 страницы), каждая страница содержит до 35 строк; положим только 80 страниц по 30 (только) строк на каждую; итак, написано на этот раз Бартеневым 2400 строк.

   Сколько заимствовано Бартеневым из тетради Ольги Сергеевны и не было прежде у Бантыша-Каменского и других биографов?

   1) то, что мать Пушкина называли креолкою,

   2) то, что Дельвигу нравились письма бабки Пушкина (другие подробности о сей последней слышаны Бартеневым от родной его тетки Надежды Петровны Бурцевой, которая коротко знала Марью Алексеевну Ганнибал и Надежду Осиповну Пушкину),

   3) Анекдот: Ну нечего скалить зубы,

   4) то, что сказано о первых поэтических стихах Пушкина,

   5) то, что Пушкина крестил Воронцов.

   Вот и все. Остальное о детстве Пушкина взято из Бантыша-Каменского, писавшего со слов Сергея Львовича.

   Ergo, из 2400 строк статьи Бартенева только 50 (ad maximum, и то гораздо меньше) почерпнуты из того, что есть в статье, писанной со слов Ольги Сергеевны.

   Удивляюсь мелочности наших литераторов и их жадности. Как не делиться тем, что есть или что знаешь? Например, хорошо ли бы я сделал, если бы сохранил у себя и для себя ту массу стихов (из Онегина, Бориса Годунова. Кто знает край, где небо блещет; Какая ночь, мороз трескучий и пр.), которую я немедленно после смерти Пушкина и возвращения моего из-за границы отдал в Современник 1838 года? Хорошо ли бы я сделал, держав под спудом найденную мною в бумагах Льва статью об Александре (она напечатана в Москвитянине), и, наконец, неужели мне теперь, когда выйдет биография Анненкова, чинить на него суд за все то, что Анненков поместил в нее вероятно из 36 писем Александра к Льву, писем, принадлежащих моему опекунству, мною самим переписанных и сообщенных многим, разумеется не для корысти, а в пользу отечественной литературы?

   Для оной же пользы замечу, что я вышереченных писем никому не сообщал в оригинале, а сам списывал их прежде, дабы исключить некоторые шуточки или намеки на лица семейные или живущие, от чего в ходячем списке произошли такие перемены и перестановки, коими я приобрел возможность доказать всем и каждому, что эти письма до меня никому и никем сообщены быть не могли, и что, следовательно, всякое их обнародование есть нарушение собственности малолетних, коих имущество вверено моему попечению.

   Прощайте. Весь ваш Соболевский. 6/18 декабря 1854.

   Москва, дом Мальцева на Девичьем поле".

   "Наше дело в ломбарде подвигается к концу и, по полученным мною сведениям, вам уплата учинится послезавтра (8-го числа). Дай Бог! 3000 по заемному письму также есть чем уплатить, о чем мною приказано. А как мы уплатили прочие долги (долги собственно Льва Сергеевича) - это весьма гадательная статья".

   7 декабря О.С. Павлищева снова упоминала в письме к мужу "насчет Бартенева" и сообщала, что 29 ноября писала ему, переписав письмо к ней Бартенева и свой ответ последнему; "будет ли мне отвечать Соболевский, это еще вопрос"; но Соболевский ответил, - что видно из письма О. С. Павлищевой к мужу от 16 декабря: "Sobolevsky m'a ecrit, il pretend que je lui avals donne la copie de Particle concernant son [т. е. Пушкина] enfance rien que pour la communiquer a Bartenief; il prend le parti de ce dernier, cela va sans dire - comment ai-je pu le faire? Sobolevsky avait deja la copie et ce n'est que pour me debarasser du diable boiteux que je renvoyais celui-ci a Sobolevsky. Я не ожидала такой плохой шалости от Соболевского". Несмотря на то, что, как видно их этих слов О. С. Павлищевой, она сама была виновата в том, что записка попала к Бартеневу, она считала виновными и Бартенева, и Соболевского.

   Приведенное выше письмо Соболевского от 6/18 декабря не убедило и Павлищева в правоте Бартенева и в неосновательности Анненкова, - и он в тот же день составил следующее заявление, которое, судя по помете его на черновике, было составлено им 22 декабря 1854 (3 января 1855 г.) при письмах в редакции "Северной Пчелы" (Булгарину), "Москвитянина" (Погодину) и "Московских Ведомостей". В заявлении этом, указав на печатную благодарность Бартенева О. С. Павлищевой за ее записку о детстве Пушкина, он писал: "Автор статьи выразился неясно. За что именно благодарит он? Я знаю, что он благодарит за сведения, найденные им в записке, благодарит сестру поэта за то, что она передала на бумагу воспоминания свои о детстве брата; но другие могут подумать, что благодарность изъявляется ей за сообщение самой записки, тогда как подобная благодарность должна быть изъявлена не ей, а тому, кто сообщил г-ну Бартеневу записку. Это требует объяснения. Воспоминания о детстве А. С. Пушкина, со слов сестры его, моей жены, написал я в Петербурге, в 1851 году, для издателя сочинений Пушкина Павла Васильевича Анненкова, будучи свидетелем усердного желания его обогатить новое издание биографией, достойной памяти нашего поэта. Таким образом записка эта сделалась собственностью П. В. Анненкова и вошла в состав биографии поэта гораздо прежде, нежели г-н Бартенев почерпнутые в ней сведения напечатал в Московских Ведомостях. Варшава. 19 (31) декабря 1854 г."

   Между тем О. С. Павлищева продолжала негодовать на Соболевского. 4 января 1855 г., упоминая о посещении Ф. Ф. Вигеля, она писала: "Соболевского он терпеть не может, - кажись за эпиграмму на его счет, - а сей напакостил с Бартеневым и увертывается правдоподобною ложью" и прибавляла: "надоели мне все эти господа, - не думала, не гадала - попала под тиснение, что меня почти бесит..." Когда же вскоре заявление Н. И. Павлищева было напечатано в "Москвитянине" (1855 г., No 1, кн. первая, стр. 200), оно очень раздражило, в свою очередь, Соболевского, судя по письму О. С. Павлищевой к мужу от 25 февраля. "Соболевский, - читаем здесь, - бесится за твою статью в Москвитянине, il dit: "Votre epoux a fait inserrer dans le Москвитянин un avis tout a fait deplace et injuste a propos de Bartenief - je vous en remercie tous les deux de ne pas savoir a votre age menager vos vieux amis!!! с выноской: "par rapport a ce qui me concerne".

   Перед выходом в свет первых томов анненковского издания, в ноябрьской книжке "Современника" появилась информационная заметка, принадлежащая, быть может, перу одного из редакторов журнала - Панаева или Некрасова, из коих последний, как мы видели, принимал участие в судьбе издания и очень им интересовался. Такие же заметки были напечатаны в "С.-Петербургских Ведомостях" (1854 г., No 255) и в "Журнале Министерства Народного Просвещения" (1854 г., ч. LXXXIV, отд. VII, стр. 91); в последней сообщалось: "Собрание сочинений Пушкина, появившееся вскоре по кончине его, - около пятнадцати лет тому назад, сделалось ныне в продаже весьма редким, и потому нельзя не порадоваться, что представляется случай иметь новое издание сочинений нашего незабвенного Поэта, стяжавшего произведениями своими столь заслуженную славу"; при этом давалась информация об анненковском издании, извлеченная из объявления о нем. В упомянутой статье "Современника" читаем следующее: "Современник", для которого не может не быть дорога память незабвенного его основателя, неоднократно сетовал, что "Сочинения Пушкина" изданы у нас в разгонистых одиннадцати томах, с опечатками, без хронологической или какой-нибудь другой системы, без необходимых примечаний и, наконец, без биографии Пушкина, о которой до настоящего времени публика знает менее, чем об ином обыкновенном авторе, беседующем с читателями о самом себе в своих статейках. К этим сетованиям в последнее время можно было присоединить еще, что каково бы ни было издание Пушкина, но уж и его в продаже по обыкновенной цене не имеется, и вся вновь прибывающая масса читателей или должна обходиться без Пушкина или платить за издание баснословную цену, именно: от тридцати пяти до сорока рублей серебром за экземпляр! По всем этим и еще по многим другим, понятным русскому читателю причинам, мы чувствуем неизъяснимое удовольствие, имея наконец возможность объявить, что в скором времени Россия будет иметь новое, как мы надеемся, прекрасное издание сочинений своего национального поэта. Нынешний издатель Пушкина литератор - и, следовательно, понимает свое дело и всю важность моральной ответственности за выполнение его перед всеми образованными русскими; поэтому должно думать, что он сделает все, что только будет возможно, чтоб сообщить изданию полноту, отчетливость и все качества, придающие подобному труду характер строго классический. Мы слышали, что издание расположено в хронологическом порядке, проверено с прежними изданиями и подлинными рукописями Пушкина, снабжено необходимыми примечаниями и, наконец, дополнено новыми стихотворениями, которые посчастливилось издателю найти в бумагах поэта и которые таким образом явятся в издании г-на Анненкова в первый раз в печати. Равным образом собрано и включено в состав издания все, что было обнародовано из произведений Пушкина, по выходе одиннадцати томов его "Сочинений". Наконец, к изданию приложена будет подробная биография Пушкина, богатая новыми и любопытными фактами, материалом для которой послужили бумаги самого поэта, письма его к разным лицам, записки о нем брата его Льва Сергеевича и других лиц, близких Пушкину. Имея в руках так изданного Пушкина, читая его биографию (которая одна составит значительный том), где рядом с фактами жизни прослежены многие любопытные особенности его творчества, присматриваясь к почерку поэта, к его портрету, к рисункам, которые он иногда рисовал на полях своих рукописей (что все войдет в издание г-на Анненкова), читатель получит возможность как бы перенестись в мастерскую великого поэта, из которой вышли бессмертные создания его гения. Вот какого издания "Сочинений Пушкина" давно и горячо желал "Современник"! И мы уверены, что наше желание разделяла вся читающая Россия. Кажется, нет причины сомневаться, чтоб все сказанное нами не осуществилось именно так, как здесь сказано. Издатель приступил уже к печатанию "Сочинений Пушкина". Все издание будет состоять из шести или семи томов (смотря по тому, как удобнее будет разместить) и будет стоить, вместе с биографией и другими приложениями, 15 рублей серебром с пересылкою, а без пересылки 12. Первые три тома издатель обещает в марте 1855, остальные в течение лета того же года. За дальнейшими подробностями адресуем читателей к объявлению г-на Анненкова, которое должно вскоре появиться в свет".

   6 января 1855 г. Плетнев в письме к кн. П. А. Вяземскому писал:

   "Про биографию Пушкина, составленную Анненковым, вы, конечно, уже слышали. Она содержит в себе столько подробностей, что из нее одной выйдет том...", а 12 января Некрасов просил Анненкова: "Принесите мне завтра полный экземпляр биографии Пушкина, - я начну о ней писать..." К этому дню, очевидно, книга еще не вышла в свет, но уже несколько дней она была в руках читателей, с нетерпением ожидающих нового издания Пушкина. Успех его, как выяснилось сразу, был блестящий и прочный - общество приняло его с восторгом. 17 февраля Анненков угощал своих друзей обедом по поводу выхода двух первых томов своего труда.

   Несколько отзывов современников покажут их отношение к изданию Анненкова. М. Н. Катков 6 апреля 1855 г. писал редактору, благодаря его за "драгоценный подарок": "Труд ваш истинно почтенный. Ваши замечания и взгляды, проблескивающие в биографических материалах, и комментарии, прекрасны... Успех издания несомненен"'. В то же время, предваряя своей заметкой статью об издании Анненкова К. Н. Бестужева-Рюмина, Катков писал: "Предприятие это есть событие важное в нашей литературе. Мы уверены, что новое издание Пушкина будет иметь благотворное влияние на умственную производительность у нас. Честь и слава даровитому издателю! Сколько усилий, сколько трудов, сколько кропотливых разысканий и притом - сколько свежих и остроумных мыслей, высказанных им в биографии нашего славного поэта!..." В. С. Аксакова, читая с отцом, С. Т. Аксаковым, издание Анненкова, отметила в дневнике своем: "Продолжаем читать Пушкина; замечательного, любопытного чрезвычайно много..." Герцен, познакомившись с изданием, назвал его "полным и превосходным".

   "Я чрезвычайно доволен новым Пушкиным, - писал С. А. Соболевский М. Н. Лонгинову по получении I и II томов издания Анненкова. - Не могу не радоваться тому усердию, с которым Анненков изучил своего Автора в печати и рукописях... Умно уже и то, что Анненков назвал это: материалами... Труд Анненкова прекрасен, особенно если вспомнить все трудности, с которыми следовало ему бороться, чтобы, и вне интимности, высказать многое, особенно если вспомнить, что он должен был решиться сказать несколько глупостей в виде пачпорта истине. Другая уловка: сообщить публике неконченное, недоделанное или исключенное так, чтобы оно не пропало и чтобы, однако же, не пришлось прибегать к собственному рукоделию, - весьма счастлива... Благодарю Анненкова 1) за приличный и благородный тон его труда; 2) за отсутствие возгласов и хвалебных эпитетов, знаков восклицания и других типографских прикрас (NB Это было бы приятно Пушкину самому, любившему во всем приличие и порядность); 3) за то, что он не восхищается эпиграммами Пушкина, приписывает их слабости, сродной со всем человеческим, и признает их пятнами его литературной славы (c'est le premier biographe qui ait ose dira cela de son heros, que je sache)... Что он ни слова не упоминает о Гаврилиаде" и т. д.

   Очень доволен был биографией Пушкина и Погодин; это видно из дневника его. "Читал Пушкина и приписывал, что помнил. Был очень рад", - записал он 31 января 1855 г., а на другой день отмечал: "Все утро с великим удовольствием за биографией Пушкина; вспоминал и плакал". Написал он и Анненкову письмо с похвалою его труду; благодаря Погодина за это "доброе слово", Анненков писал ему с некоторым упреком:

   "Если бы вы исполнили намерение свое изложить письменно свои заметки, впечатления, опровержения и дополнения - вы дали бы драгоценнейший документ к жизненной стороне биографии. Что в молодости и в кончине есть пропуски, - не удивляйтесь. Многое даже из того, что уже напечатано и известно публике, не вошло и отдано в жертву, для того чтобы по крайней мере внутреннюю, творческую жизнь поэта сберечь всю целиком. И она, благодаря благороднейшему нашему министру и содействию умного Л. В. Дубельта, сбережена по возможности. Пропасть однако ж она, - эта жизненная сторона, - не может совсем; есть и у меня кой-что, но еще более есть у вас. Напишите же, сообщите, разъясните облик поэта в тех местах, где он скучен в биографии или где недописан или криво написан. Во всяком случае, одобрение, выраженное вами, сказать без фразы, дало мне веру в мою работу. Всякий будет занимателен, когда заговорит о таком человеке, как он; но если очевидец и приятель скажет: похоже, - это уже другое дело".

   Зять Пушкина, Н.И. Павлищев, писал Анненкову из Варшавы 3(15) марта 1855 г., по получении "Материалов" и II тома Сочинений:

   Я не мог оторваться от первого тома Вашего издания сочинений Пушкина: так увлекательно сказание Ваше о жизни Пушкина под скромным названием материалов. Примите же самую теплую благодарность мою за доставление первых двух томов; продолжения ожидаю не один я, - ожидает вся читающая Русь.

   При засвидетельствовании душевного почтения Ивану Васильевичу, искренно желаю, чтобы помнили и любили вашего покорнейшего слугу Н. Павлищева"'.

   Высокого мнения об издании Анненкова был и друг Пушкина - И. И. Пущин, который выразился, что Анненков "запечатлел свой труд необыкновенною изыскательностью, полным знанием дела и горячею любовью к Пушкину - поэту и человеку".

   Наконец, показателем единодушно восторженного отношения к труду Анненкова служит и тот факт, что друзья издателя чествовали его по случаю выхода в свет первого тома Сочинений торжественным обедом, состоявшимся 17 февраля 1855 г., затем поднесли ему экземпляр этого тома в хорошем шагреневом переплете, с надписью на первом белом листе книги: "Автору образцовой биографии Пушкина и добросовестному издателю сочинений великого нашего поэта - Павлу Васильевичу Анненкову - от его литературных друзей и знакомых в память обеда 17 февраля 1855 года", и с подписями: "Иван Тургенев, Иван Панаев, Василий Боткин, Ник. Некрасов, Александр Дружинин, Мих. Михайлов, Михаил Авдеев, Алексей Писемский, А. Майков, Г. Геннади, В. Гаевский, Е. Корш, М. Языков, А. Жемчужников, гр. Алексей Толстой, Арапетов, Н. Гербель, Я. Полонский".

   Отзывы критики были также единогласно благоприятны для Анненкова. Приведем из этих отзывов некоторые, в отрывках и в тех частях, которые обрисовывают взгляды современников Анненкова на задачи биографа и издателя сочинений Пушкина.

   Критик "Современника", говоря о "Материалах", писал: "Это первый труд, который надлежащим образом удовлетворяет столь сильно развившемуся в последнее время стремлению русской публики познакомиться с личностями деятелей русской литературы... Творения Пушкина, создавшие новую русскую литературу, образовавшие новую русскую публику, будут жить вечно, и вместе с ними незабвенною навеки останется личность Пушкина. Важный труд, который знакомит нас с нею, представляется г-ном Анненковым в совершенно обработанной литературной форме. Кропотливая мелочная работа сличений и поисков, ему предшествовавшая, не выставляется на первом плане, затемняя для читателя черты великого писателя и его трудов; исследователь дает нам завершенную картину жизни и творчества Пушкина" и т. д. (1855, т. XLIX, отд. III, с. 31, 32). В другом месте тот же критик писал о том, "как много новых и чрезвычайно важных данных заключается в "Материалах", с добросовестною неутомимостью собранных г-ном Анненковым, как внимательно и проницательно г-н Анненков старался объяснить нам личность великого нашего поэта, как основательно и осмотрительно он разгадывает черты его характера".

   В "Отечественных Записках", в отзыве В. П. Гаевского, читаем:

   "Если "Материалы" г-на Анненкова не представляют полного собрания всех напечатанных материалов и указаний для биографии поэта, зато они представляют много неизданного, в высшей степени любопытного и проливающего совершенно новый свет на жизнь и деятельность Пушкина. Вообще, немногие из биографов имели возможность пользоваться для своего труда такими богатыми данными, как г-н Анненков, и потому необыкновенный интерес и совершенная новость нескольких страниц "Материалов" вполне выкупают некоторую неполноту их в библиографическом отношении"; особенно подчеркивал В. П. Гаевский у Анненкова "новость фактов, поражающую внимание читателя во многих местах биографии".

   А.В. Дружинин в "Библиотеке для чтения" поместил восторженный отзыв о "Материалах" Анненкова, составленных, по его мнению, "с редким талантом и с редкою проницательностью".

   "Библиографический труд нашего издателя всеми встречен с заслуженным одобрением", - свидетельствует тот же Дружинин в отзыве о III и V томах сочинений ("Библиотека для чтения", 1855 г., No 5, отд. VI, стр. 6), но замечает при этом, что "честный и благородный труд г-на Анненкова должен служить только началом других трудов о том же предмете, и сам г-н Анненков хорошо сделает, если будет продолжать, в каком угодно виде, свои исследования о жизни, характере, мнениях и занятиях усопшего поэта. Еще не все факты, ему известные и им собранные, вошли в состав "Материалов", еще далеко не все источники им исчерпаны. Стоит подумать о том, что еще может быть рассказано читателю о жизни Пушкина. Кто из наших литераторов своим глазом видел село Михайловское или село Болдино, имена которых навеки должны остаться в русской словесности? Если люди имеют у себя в кабинете виды Нюстидского аббатства и заезжают в Шотландию для того, чтобы пройтись по залам Абботсфордского замка, то как же нам не знать вида, местоположения, физиономии уголков России, посреди которых создавались "Онегин", "Русалка", "Медный всадник", "Цыгане"? Раз коснувшись деревенской жизни Пушкина, мы должны сказать, что окрестности Михайловского до сих пор наполнены имениями, которых помещики, люди весьма образованные, лично знали поэта, видались с ним беспрестанно, и в настоящую пору, без сомнения, могут доставить приезжему исследователю десятки любопытных подробностей про жизнь, привычки и беседы Александра Сергеича. - В Петербурге и Москве равным образом можно насчитать несколько искренних друзей покойного, его родственников, его лицейских товарищей, которым дороги слова поэта, любезно его имя. Кто из названных нами лиц найдет неуместными расспросы биографа или не сделает всего, что от него зависеть будет, для облегчения трудной задачи? Нам самим приходилось не раз беседовать с людьми, пользовавшимися дружбой Александра Сергеевича, и мы можем сказать с полной уверенностью, что с их стороны сам назойливый Боссвелль (если б предположить его существование в наши дни) не встретит ни осуждения, ни холодности. Для всех дорога память поэта, но из этого не следует, чтоб новые о нем сведения приходили к биографу сами, без хлопот, разъездов, новых знакомств и просьб всякого рода. Иначе и быть не может - приготовительный труд разве когда-нибудь бывает легок? Знакомившись с местами, в которых жил Пушкин, и собрав запас характеристических сведений о его жизни и привычках, биограф должен будет приступить к занятию, весьма нелегкому, и у нас еще новому, именно к сохранению беседы (table-talk) покойного поэта, насколько оно будет возможно. Нельзя думать, чтоб из значительного числа особ, близко знавших Пушкина, не нашлось ни одной, запомнившей некоторые речи Александра Сергеевича и способной передать их с некоторой верностью. Автор "Онегина" обладал замечательным разговорным талантом, был жив и остер в беседе; сверх всего этого он мог назваться любимейшим писателем своего времени, оттого его речи не могли выслушиваться без внимания и скоро забываться. Конечно, если биограф захочет бесед, словно записанных стенографом, он ошибется в своих изысканиях, но ему надо помнить, что в беседах важен дух речи, а не ее буквальная верность истине. Мур не записывал своих разговоров с Байроном, сам Боссвелль, конечно, передает нам беседы Джонсона не с полной верностью, - но тот и другой выполнили свою задачу прекрасно. До сих пор в свете ходят остроумные шутки Пушкина, его саркастические отзывы о том или другом из знакомых людей (имен нам не нужно, и биографу нечего о том думать), с помощью некоторых усилий эти disjecta membra poetae могут быть приведены в систему и спасены от всепоглощающей реки забвения. Для того, чтоб с успехом трудиться по части сохранения свету частных бесед Пушкина, биограф должен соединять большую неутомимость с неменьшей изобретательностью. Он должен помогать лицам, от которых добивается сведений и, облегчая их занятия, водворять порядок в массе собственных приобретений. Тут не мешает иметь своего рода систему, равно полезную и для самого биографа, и для того лица, которое сообщает ему свои личные воспоминания. Положим, например, что мы собираем сведения о беседах Пушкина и для этой цели сошлись с человеком, имевшим наслаждение часто с ним разговаривать. Если обе стороны при свидании захотят кончить все дело разом, в какой-нибудь час времени наговорившись о поэте и разговорах его, - ничего дельного не выйдет из подобного свидания. Годы прошли недаром, впечатления утратили свою свежесть, наконец самое занятие (воспоминание о частном разговоре за столько лет назад) на первый раз кажется таким странным занятием! Но положим, что и мы, и лицо, желающее дать нам нужные сведения, приступаем к делу не торопясь, помогая друг другу - насколько будет облегчено общее дело! Мы условливаемся в самой методе рассказов и таким образом создаем вокруг себя некоторый порядок. Беседы с Пушкиным, о которых идет здесь речь, относятся, например, к 18** году, происходили они в Петербурге, осенью. О чем говорили в Петербурге в 18** году? чем Пушкин занимался в это время? какие дела сближали его с нашим теперешним собеседником? в чьем доме они видались и в их беседах участвовали еще какие лица? Как отзывался поэт о предметах, составляющих обычную тему городских разговоров, как судил он о музыке и театре, о семейной жизни, о деревенских занятиях, "о Шиллере, о славе, о любви", говоря его словами? После таких вопросов самый рассеянный человек почувствует свою память хотя немного освеженною. Далее: в том году, о котором идет речь, печаталось ли что-нибудь из сочинений Пушкина? вышло ли вообще что-нибудь замечательное в русской литературе? не предпринимал ли поэт какого-нибудь занятия? не происходило ли в его жизни каких-либо перемен? Лишним считаем выписывать здесь ряды вопросов, из которых каждый может навести рассказчика на забытую мысль, фразу, особенно меткое выражение, на отзыв, на предмет беседы за целый вечер" и т. д.

   "Теперь, когда издание г-на Анненкова опять обратило глаза всей просвещенной России на поэта, дорогого ее сердцу, - теперь, говорим мы, надо торопиться говорить о Пушкине, надо делать исследования о жизни Пушкина. Поспешим же сохранить то, что может быть сохраненным. Поспешим от души попросить каждого из бывших сверстников и товарищей поэта набросать свои о нем заметки и сохранить свой труд для будущих биографов. Время не ждет никого, годы идут своей чередою, унося прошлое, гася воспоминания, изменяя самый вид мест и людей. Мы слышали, что село Михайловское уже во многом утратило физиономию, которую оно имело во время Пушкина; а мы еще не имеем ни описания Михайловского, ни рисунков дома, в котором обитал первый из певцов русских. Пройдут еще года и последуют еще перемены. Всепоглощающая река забвения нахлынет на воспоминания о частной жизни Александра Сергеевича, - и труд самого искусного биографа сделается невозможностью. Трудитесь же, почтенные любители русского слова, не откладывайте предприятий ваших! Почтимте память поэта, доставившего нам столько наслаждений, и честным трудом нашим постараемся заслужить благодарное слово от будущих поколений!"

   Таковы были главнейшие отзывы печати, и недаром наиболее крупный из преемников Анненкова в работах по Пушкину и живой свидетель времени появления в 1855 году сочинений поэта под редакцией Анненкова - Л.Н.Майков уже на склоне дней вспоминал о том "сильном впечатлении, которое произвело в обществе и особенно - в литературных кругах" это издание. "Среди однообразия тогдашней литературы какою свежестью пахнуло от этих красиво напечатанных страниц, на которых читатели, рядом с давно знакомыми и давно любимыми произведениями славного поэта, встретили новые, дотоле неизвестные в печати откровения его музы и затерянные в старых журналах яркие блестки его гениального дарования и могучего ума! Какою драгоценностью казались сведения о жизни и творчестве Пушкина, собранные во введении, которое автор-издатель скромно назвал "Материалами" для биографии поэта! Что издание Анненкова не вполне исчерпало литературное наследие, уцелевшее в бумагах Пушкина, - об этом стало известно очень скоро, и сам издатель поспешил пополнить по возможности пробелы своего труда, выпустив в 1857 году седьмой, дополнительный том к шести, изданным за два года перед тем. Но сила впечатления, произведенного изданием, зависела не от новых дополнений, а от того, что в труде Анненкова создания поэта являлись впервые в исправном, не испорченном опечатками тексте, расположенные в правильном хронологическом порядке и умно объясненные трудолюбивым и внимательным биографом. На читателя благотворно действовало то благоговение, с которым издатель относился к своему делу. Если за Белинским остается заслуга первой критической оценки Пушкина в связи с общим развитием новой русской литературы, то прекрасное начало научному истолкованию художнической деятельности поэта в связи с событиями его жизни положено было, без сомнения, П. В. Анненковым".

   Когда два года спустя после выхода I - VI томов сочинений, Анненков, пользуясь наступившей большей свободой цензуры, выпустил VII, дополнительный том своего издания, - снова раздался целый хор хвалебных отзывов, в которых давалась и общая оценка всего труда. Так, мы уже приводили выше восторженный отзыв такого осведомленного знатока дела, как библиограф М. Н. Лонгинов; так, А. В. Станкевич в журнале "Атеней" писал: "П.В. Анненков положил прочные основания биографии Пушкина, он сделал все, что было в его власти, все, что мог он сделать в данное время и при данных материалах, указаниях и сведениях о поэте". Но, прибавлял он, "сколько вопросов относительно деятельности и жизни Пушкина пробуждает биограф прекрасным трудом своим, вопросов, на которые до сих пор не может быть ответа! Личность, жизнь и деятельность нашего поэта будут тогда только вполне ясны и вполне понятны, когда все подробности, касающиеся их, будут обнародованы теми, кто имеет на это возможность и право. Пора являться в печати подлинным письмам Пушкина, подробным заметкам и воспоминаниям о нем и обо всех обстоятельствах его жизни, со стороны лиц, имеющих что-либо сообщить в этом отношении. Это - долг последних русской литературе и русскому обществу. Выскажем желание, чтобы срок уплаты по этому долгу не отдалялся произвольно на неопределенные времена. - В конце седьмого и последнего тома сочинений Пушкина приложены издателем алфавитные указатели стихотворных и прозаических произведений, а также подробный указатель к материалам для биографии Пушкина, помещенным в первом томе издания. Все это сделано с такой тщательностью и представляет читателю такие удобства, к которым мы до сих пор не приучены русскими изданиями".

   В "Библиотеке для чтения", в рецензии И. Л. говорилось по поводу "Материалов" Анненкова, что издатель, "не дозволяя себе ни одного хоть сколько-нибудь гадательного положения и основываясь везде на тщательном изучении предмета, на фактах и самой строгой, ученой их проверке, скуп на выводы и приговоры, но зато выведенные им положения драгоценны, как твердые и точные определения науки..."

   Один из лучших пушкинистов той эпохи, Е. И. Якушкин в 1858 году также писал, что "...издание г-на Анненкова во многих отношениях может быть названо образцовым. На это название дают ему право: система, принятая издателем, многочисленные примечания и превосходно составленные материалы для биографии поэта, которые, при всей неполноте своей, могут по справедливости считаться лучшим биографическим трудом в русской литературе". Последующие редакторы Сочинений Пушкина - Г. Н. Геннади и Н. В. Гербель - широко пользовались изданием Анненкова и не опорочивали его; зато П. А. Ефремов в своем издании 1880 г. сделал, со свойственной ему резкостью и неблагожелательностью, много выпадов против Анненкова, находившегося тогда еще в живых. По поводу ожесточенных полемических нападок Ефремова Анненков дал горькую, но справедливую отповедь в специальной статье об издании самого Ефремова, напечатанной в "Вестнике Европы" 1881 г. ("No 2).

   Немного позднее строго критиковал издание Анненкова и В. Е. Якушкин, считавший, что Анненков "пренебрег значительною, большею частью бывшего у него в руках материала" ("Русская Старина", 1884 г., No 2, стр. 416). Упреки эти поддерживал и цитированный выше Венгеров, говоривший, что Анненков в отношении пушкинских текстов сделал далеко не все, что следовало сделать историку литературы и библиографу, которому выпало счастье получить в свое распоряжение такую драгоценность, как бумаги Пушкина (Крит.-биогр. словарь, т. I. СПб., 1889, стр. 602), а по поводу "Материалов для биографии" писавший, что это "действительно, одни только "материалы", в которых лично Анненкову принадлежащее и в количественном и в качественном отношении занимает совершенно второстепенное место. Как сборник документов, выписок из бумаг Пушкина и устных рассказов лиц, знавших поэта, "Материалы" Анненкова, однако, имели чрезвычайно важное значение в свое время", - признается Венгеров. Но если их рассматривать как литературное произведение, то ценность "Материалов", по мнению Венгерова, будто бы "донельзя темно, вяло и малоинтересно написанных", совсем невелика. "Страстная, кипучая натура Пушкина совершенно пропадает в бледном изображении Анненкова, - вместо полной высокого драматизма картины жизни несчастного поэта получается какой-то ряд сухих справок". Впрочем, Венгеров готов был объяснять последнее обстоятельство причинами, вне автора стоявшими, т. е. цензурными условиями времени появления "Материалов" (ib., стр. 604), на которые, напомним кстати, указывал и сам Анненков в статье своей "Любопытная тяжба" ("Анненков и его друзья", стр. 397).

   Подводя итоги литературным заслугам Анненкова в его некрологе, А. Н. Пыпин делал такой вывод об анненковском издании Пушкина: "Предприятие Анненкова было особенно ценно в обстоятельствах, среди которых жила тогда наша литература. Обстоятельства были очень малоблагоприятные. Окруженная тяжелым недоверием и подозрениями литература едва хранила нить предания сороковых годов, и издание Пушкина приобрело цену нравственного ободрения; это было притом не только напоминание, но в значительной степени и реставрация писателя, который для критики сороковых годов был величайшим явлением русской литературы и залогом ее будущего. Труд Анненкова был первый в своем роде опыт исследования внешней и внутренней биографии писателя, истории его содержания и способов творчества. Позднее, когда подобные изыскания установились и размножился вообще историко-литературный материал, нетрудно было указать недосмотры и ошибки в работе Анненкова; забывают только, что в подобных случаях чрезвычайно важно и особенно трудно бывает именно начало. Как притом мудрено было внешнее положение Анненкова в качестве издателя Пушкина, можно видеть из того, что когда по окончании издания наступили более благоприятные цензурные условия, Анненков мог издать в 1857 г. целый дополнительный том".

   Благоприятен для Анненкова и отзыв современного пушкиноведа Н. О. Лернера, который признает, в свою очередь, что работа Анненкова "не утратила до сих пор своего значения, и что, несмотря на то, что позднейшая специальная критика обнаружила и до сих пор продолжает обнаруживать много недостатков в его комментаторском, редакторском и биографическом труде, обличая и ошибки в освещении предметов, и шаткость метода, и общую небрежность, - нельзя не признать, что именно Анненков положил начало наукообразному пушкиноведению" и что его "Материалы для биографии Пушкина" "в некоторых отношениях служат даже первоисточником" и "изучение Пушкина без них немыслимо". Наконец, новейший исследователь текстов Пушкина Б. В. Томашевский считает издание 1855 - 1857 гг. "первым критическим изданием сочинений Пушкина", говоря, что Анненков "основательно изучил библиографию произведений Пушкина и почти все его рукописи", но что, "к сожалению, изучение это шло в процессе издания, в основу же текста легло посмертное издание, к которому Анненков относился с излишней доверчивостью и исправлял лишь самые очевидные промахи" и т. д.

   Выпустив свои "Материалы", Анненков не переставал собирать сведения о Пушкине. Так, например, уже 12 апреля 1856 г. он писал Погодину: "Тот же неотвязчивый проситель, которого вы видели в Москве, снова прибегает к вам. Дело все о Пушкине. Ради Бога, отверзите руку вашу, соберите материалы ваши и пособите ему! Время все идет: вот уж весна на дворе и весна в обществе. Я считаю обязанностью моею перед публикой договорить начатую речь о Пушкине, когда речь начинает бежать вообще из-под льда со всех сторон. А как заговорить без вашей помощи? Я буду в Москве на Фоминой неделе, проездом, и постучусь у вашей двери. Впустите меня! Если вы дадите мне тогда кусок живого хлеба, я увезу его в деревню и потружусь над ним. Обстоятельства у нас переменчивы. Кто не торопится сказать того, что сказать имеет, тот, может быть, и не скажет уж ничего. Сколько у нас таких молчальников, пропустивших свою очередь слова, - сами знаете. Будьте же добры ко мне и разрешите мне слово: это от вас зависит".

   Но Погодин, по-видимому, так и не собрался написать для Анненкова просимые им записки о Пушкине. Зато в 1857 г., при содействии Л. Н. Толстого, Анненков получил замечательные записки М. И. Пущина о встрече с Пушкиным на Кавказе в 1829 году. На этом, однако, поскольку мы знаем, работы Анненкова по собиранию материалов о Пушкине прекратились, и все последующие статьи его, касавшиеся Пушкина, были написаны уже по ранее собранным данным, ни одной публикации новых материалов - которых, конечно, он мог бы разыскать немало - он не сделал. Печатаемые ниже материалы представляют собою часть того, что накопилось в рабочем портфеле Анненкова в период его работ над Пушкиным в 1850 - 1854 гг.; это, конечно, не все, что было в бумагах Анненкова, но все, что из них перешло в Пушкинский Дом; некоторая часть тех же материалов хранится ныне в бумагах Л. Н. Майкова в Рукописном Отделении Библиотеки Академии Наук, небольшая часть приобретена была П. Е. Щеголевым в 1923 г. у одного букиниста и готовится им к изданию.

   Материалы Пушкинского Дома мы разделим на 15 групп, сообразно отдельным листам рукописей Анненкова, писанных в разное время, по разным поводам.

   1) Каверин, сын сенатора, образованный человек, воспитывавшийся в Геттингене, красавец собой, богатый; он, по словам Сабурова, лечился от французской болезни холодным шампанским, вместо чаю выпивал с хлебом бутылку рому и после обеда, вместо кофею, - бутылку коньяку, но был остроумен, и любезен, и блестящ. Гусар.

   2) Молостов, широкоплечий гусар, был просто пьяница горький и буйный, но умный. Цинизм времени выразился в нем шуткой: "Лучшая женщина есть мальчик и лучшее вино - водка".

   3) Чаадаев, воспитанный теткой Шаховской превосходно, не по одному французскому манеру, но и по-английски, был уже 26-ти лет, богат и знал 4 языка. Влияние на Пушкина было изумительно. Он заставлял его мыслить. Французское воспитание нашло противодействие в Чаадаеве (сперва гусарском офицере, потом адъютанте И. В. Васильчикова), который уже знал Лока [?] и легкомыслие заменял исследованием. Чаадаев был тогда умен; он думал о том, о чем никогда не думал Пушкин. Сабуров рассказывает, что Пушкин, восхищавшийся Державиным, встретил у Чаадаева опровержение, а именно за неточность изображений. Пример был Путник Державина: "Луна светит, сквозь мрак ужасный едет в челноке". Чаадаев был критик [?] тогда. Взгляд его на жизнь был серьезен. Он поворотил его на мысль. Пушкин считал себя обязанным и покидал свои дурачества в доме Чаадаева, который жил тогда в Демутовом трактире. Он беседовал с ним серьезно.

   4) Об оде на свободу. Александр ее знал, но не нашел в ней поводов к наказанию. Между прочим ода, как говорили тогда, была подсказана Пушкину Н.И.Тургеневым. Александр [Тургенев], между прочим, был владыкою Синода при Голицыне и старался сообщить лютеранско-мистическое направление духовенству. Когда невежественная часть духовенства свергла Голицына, князь остался Министром (Почт-Директором), а Тургенев очутился брошенным. Дело о ссылке Пушкина началось особенно по настоянию Аракчеева и было рассматриваемо в Госуд. Совете, как говорят. Милорадович призывал Пушкина и велел ему объявить, которые стихи ему принадлежат, а которые нет. Он отказался от многих своих стихов тогда и, между прочим, от эпиграммы на Аракчеева, зная, откуда идет удар.

   Генеральша Гартунг в Кишиневе, дочь Стурдзы, господаря, и первая жена Гики, сын которого недавно был господарем, жила в разводе с мужем и не отличалась строгим поведением. У ней-то жила гречанка, о которой Пушкин писал в стихах. Гартунг приняла раз самого Данзаса в ванне. О еврейке, о которой часто упоминает Пушкин, он говорил, что это должна быть дочь одной из двух хозяек-жидовок, содержавших два трактира в Кишиневе. Она была недурна, но коса. Липранди часто бывал с Пушкиным - он был тогда подполковником Генерального Штаба, потерял жену-француженку и выстроил ей богатую