div>
Как нежные бутоны превращают лепесты
В ярко радостные розы, ало-красные цветы.
* * *
Иль мы тот народ, кто обрел
Двух сфинксов на отмели невской,
Кто миру титанов привел,
Как Пушкин, Толстой, Достоевский?
* * *
Умершим мир! Но мы, мы дышим.
* * *
Ты переполнил чашу меры,
Тевтон, - иль как назвать тебя!
Подобных образов не счесть, и поистине делается и неловко и грустно при восклицании Брюсова: "Опять в душе кипит избыток и новых форм и буйных слов". Где эти "буйныя слова"? А "новыя рифмы"? Источник их - злоупотребление именами собственными. Этот прием не скрашивает мертвенности стиха и неудовлетворенность читателя усугубляется еще одним естественным чувством - подозрительностью. Самая искуснныя рифмования с именами собственными вызывают чувство непервоклассного удовольствия, схожего с тем, которое мы испытываем при "опасных номерах" цирковой программы. Полька или вальс обрываются, в оркестре начинается зловещее "трррррр", - и с высоты стеклянного купола, вниз, по натянутому стальному канату, летит какая-нибудь всемирная цирковая знаменитость. Публика ошеломлена, благодарна и рада, что это, наконец, кончилось. То же чувствуем мы, в лучшем случае, от "новых рифм". Но большей частью нам не страшно и мы просто не верим. Не верим, не только тогда, когда Брюсов говорит, что слышит:
"Размер ямбического триметра"...
"В твоем глухом гуденье, Иматра".
Не верим даже тому, что "ночь прильнула к яхте", когда "яхта" рифмована с "ахти", что "лодка ветром качаема", когда это происходит на "Сайме", не верим в "садовые флоксы", когда они присосежены к "Вуоксе", и т. д., и т. д. Одним словом, делаемся несговорчивейшими скептиками.
Но Брюсов сам, верит ли он в свои "буйные слова и новые фирмы", в то, что "опять в душе кипит избыток"?
- Пусть ангелы и демоны покорно
Встают опять в мерцающем огне, -
Алхимик, на огонь погасший горна
Смотрю без слез в своем безгрезном сне.
Алхимик еще вызывает ангелов и демонов, но точно ли они "встают опять", и в каком же "мерцающем огне", если огонь горна погас?
Очевидно, не только то, что мечта Брюсова, прежде его "верный вол", отказывается работать, но и то, что погонщик его устал ее понукать, что "кнут" его уже не "тяжел".
Сон алхимика - "безгрозен", и Брюсову остается либо довольствоваться невинными комбинациями с "новыми рифмами", либо жить на счет чужих грез. Думается, что опыт с Пушкинскими "Египетскими ночами" - начало целой вереницы такого рода работ и последнего поэтического периода Брюсова.
Брюсов дописал "Египетские ночи". Что сказать об этом? В предисловии к этой поэме Брюсов услужливо указывает читателю: такие-то строки - Пушкинские, а такие-то "всецело мои". Потешиться по поводу такой услужливости слишком легко для того, чтобы мы воспользовались этим случаем. Нельзя отказать Брюсову в несомненной ловкости фальсификатора. В поэме попадаются куски хорошей мозаики. Работу можно было бы назвать добросовестной, если б не явно порнографические описания любовной сцены в 5-й главе поэмы.
Поэма дописана не достаточно блестяще для того, чтобы полюбить ее, не достаточно дурно для того, чтобы возненавидеть ее.
Можно сказать, что "художник-варвар" "свой рисунок беззаконный" "чертит" не "бессмысленно".4
Оставим книжным регистраторам радость подсчета хороших и слабых произведений поэта. Брюсов выпустил сборник слабых стихов, отважился дописать "Египетские ночи" и, вероятно, сделает еще не одну такую бестактность. Нужно помнить только одно: Брюсов не человек, а образ.
Январь 1917 г.
"Северные записки", 1917, Январь, Сс. 157-162.
Психологический портрет Брюсова в этой статье Парнок очень схож с цветаевской трактовкой образа поэта в ее широко известном очерке "Герой труда" (1924). Влияние статей на очерк (и шире - литературной позиции Парнок на самоопределение Цветаевой) кажется нам несомненным.
1. Валерий Брюсов. Стихи 1912 - 1915 г. Москва. Издательство К. Ф. Некрасова. 1916 г. Ц. 2 р.; Валерий Брюсов. Египетские ночи. Поэма в б главах. (Обработка и окончание поэмы А. Пушкина). Альманах "Стремнины". 1. Москва. К-во Л. А. Слонимского. Ц. 2 р. 50 к.
2. Курсив в цитатах - мой. А. П.
3. Отсылка к строкам пушкинского "Эха" (1831) "На всякий звук Свой отклик в воздухе пустом Родишь ты вдруг".
4. Парафраз строфы из пушкинского "Возрождения" (1819):
Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
Над ней бессмысленно чертит.