Писарев Дмитрий Иванович - Очерки из истории труда

гиванию крови из животного организма. Всякому деревенскому свинопасу известно, что земля родит хлеб хорошо тогда, когда ее удобряют; а удобрение есть тот же сырой продукт, прошедший через желудки людей и животных и возвращающийся в землю. Если продукт отправить за границу, то с удобрением приходится проститься. Те хозяева, которые держат скот для удобрения и в то же время отправляют целые обозы зернового хлеба на далекие рынки, утешают себя сладкими, но обманчивыми мечтами. Земля их медленно истощается. Чтобы сохранять и увеличивать свою производительную силу, земля должна получать обратно в виде удобрения весь сырой продукт, снятый с нее при уборке хлеба. Если мы будем давать ей только часть этого продукта, то она будет становиться беднее, хотя, конечно, не так быстро, как в том случае, когда бы мы не возвращали ей ничего. Цветущее земледелие существует только в тех странах, в которых весь сырой продукт переработывается и съедается на месте, а это возможно только в тех частях земли, в которых разнообразие занятий и развитие промышленности позволяет людям сдвигаться в тесные группы и устроивать множество мелких центров. Земледелие идет хорошо в Англии, еще лучше в Бельгии и в Северной Германии, т. е. именно в тех странах, в которых всего сильнее развита мануфактурная деятельность. Земледелие идет плохо в России, в Турции, в южных штатах Америки, т. е. именно в тех странах, которые обречены учеными людьми на исключительно земледельческую роль.

   Из этого следует заключение, что чисто земледельческая страна, с успехом занимающаяся земледелием, есть чистейший миф. Создание этого мифа, стоящего рядом с законами Мальтуса и Рикардо, делает величайшую честь блестящей фантазии ученых изобретателей, но к явлениям и фактам действительности этот миф относится точно так же, как относятся к ним Оберон и Титания.²⁰ В действительности есть земли, производящие в изобилии хлеб и ткани, сырые продукты и фабричные изделия, и есть другие земли, которые не производят ничего, кроме сырья, но зато и сырья производят мало. На этих последних землях вовсе не лежит какая-нибудь печать отвержения; они могут также завести у себя мануфактуры, оживить свое население разнообразием занятий и устроить множество мелких центров производства и потребления. Когда они сделают это, тогда и сырье будет рождаться у них в большем количестве, а пока они будут слушать мудрых экономистов и гнаться только за усилением вывоза, до тех пор им придется только дивиться тому, как это чисто земледельческая страна не может завести у себя порядочного земледелия; чем сильнее и продолжительнее будет упорство в этом направлении, тем полнее будет истощение земли и тем ужаснее будут нищета, невежество и порабощение жителей.

   Из всего, что было говорено выше, следует, что пути сообщения полезны тогда, когда пробуждают местную жизнь и содействуют образованию мелких центров. Но путями сообщения может овладеть торговый элемент или какая-нибудь другая сила, развивающаяся из того же общего начала присвоения, - и тогда пути сообщения, проложенные не там, где следует, могут только ускорить движение общества к истощению земли, к подавлению всякой внутренней промышленности и к порабощению жителей, обреченных на вечное однообразие труда и на безвыходную зависимость от наглого произвола торговцев и от беспрерывных колебаний цен на далеких рынках.

  

  

   Чтобы передвигать или перевозить с места на место сырой материал, человеку надо знать только величину и вес его, то есть такие свойства, которые определяются простым свидетельством чувств. Чтобы производить в этом материале механические или химические изменения, необходимо иметь более подробные и специальные сведения о свойствах материи. Поэтому уменье переработывать сырой материал развивается в человеческих обществах уже тогда, когда существуют перевозочные средства и пути сообщения. В самом грубом быте дикарей проявляется уже способность изменять форму материи, но эти зародыши ремесленной деятельности относятся к высшим видам развитой промышленности точно так же, как начатки варварского земледелия относятся к подвигам научной агрономии. Дикарь умеет добыть себе огня трением двух кусков дерева; он умеет изжарить кусок мяса или сварить пойманную рыбу; он умеет превратить палку в лук и заострить оконечность твердого кремня; но все эти операции скользят по поверхности материи, производят в ней незначительные изменения и доставляют дикарю очень ограниченную власть над окружающею природою. Дикарь убивает зверя тяжелым камнем, но он не знает, что в этом самом камне заключается железная руда и что из этой руды можно сделать топор, которым очень удобно можно будет убивать зверей и рубить деревья. Поваливши зверя, дикарь сдирает с него шкуру и набрасывает ее себе на плеча, но он опять-таки не знает, что шерсть, покрывающая шкуру, может быть переработана в такую материю, которая гораздо удобнее самой шкуры может служить одеждою. Кроме того, дикарь не знает, что шкуру можно выделать и превратить в кожу, которая доставит очень удобную обувь.

   Таким образом, звериная кожа, способная дать дикарю суконный плащ и сапоги, дает ему только какую-то неуклюжую и неудобную накидку. Силы природы остаются под спудом, потому что у дикаря нет тех сведений о свойствах материи, которые необходимы для того, чтобы вызвать эти силы к целесообразной деятельности. Те немногие и незначительные изменения, которым дикарь умеет подвергать сырой материал, требуют от дикаря больших усилий и дают ему ничтожные результаты; много времени и труда уходит на перемещение материи и так же много на перемены формы, так что на самое важное дело человека, на обработывание и улучшение земли, единственного источника всякого богатства, дикарь может употреблять очень мало времени и физических усилий.

   Улучшение перевозочных средств уменьшает трудности передвижения, а улучшение механических и химических процессов производства точно так же уменьшает трудности превращения. Вся масса сберегаемой силы должна тогда обращаться на землю, и это увеличение в средствах обработки должно вести за собою соответствующее приращение в количестве сырого продукта. На мельнице вода, ветер или пар превращают зерно в муку и выполняют таким образом ту работу, которую прежде должны были совершать тысячи человеческих рук или сотни лошадиных сил; в это время освобожденные люди и лошади могут прилагать свой труд более производительным образом, увеличивая количество того зерна, которое должно быть превращаемо в муку. Приложение паровой силы к прядильной машине и к усовершенствованному ткацкому станку дает возможность шести женщинам превращать в ткань такое количество шерсти, которое сто лет тому назад, в тот же промежуток времени, требовало для своей переработки усиленного труда нескольких сот мужчин; эти освободившиеся работники могут посвятить свои силы тщательному уходу за скотом, могут улучшить породу овец обильным и отборным, кормом и могут таким образом значительно увеличить то количество шерсти, которое должно быть превращаемо в ткань.

   Усовершенствование механических и химических процессов, сберегающее ту рабочую силу, которая должна была употребляться на переработку материала, ведет за собою, кроме того, сбережение в той массе сил, которая тратилась на перемещение. Положим, что страна производит хлеб и железную руду; если она будет, отправлять за границу то и другое, то на перевозку этого сырья потребуется много повозок, вагонов или кораблей, потому что хлеб и руда занимают много места и представляют, сравнительно с своею ценностью, очень громоздкий и тяжелый груз. Но если хлебом кормить дома работников, которые будут превращать руду в полосное или листовое железо, то этот новый продукт может быть отправлен на меньшем количестве повозок, между тем как ценность его будет соответствовать ценности руды, сложенной с ценностью съеденного хлеба. Если листовое и полосное железо будет превращено внутри страны в стальные ножи, то ценность этих ножей будет также соответствовать ценности употребленного железа, сложенной с ценностью того хлеба, который съедят новые работники, а для перевозки ножей потребуется еще меньше повозок, чем сколько требовалось для перевозки листового и полосного железа.

   Если мы подумаем теперь, сколько повозок надо было бы употребить для вывоза железной руды и всего хлеба, съеденного всеми работниками, и если мы сравним это количество с тем, которое потребуется для вывоза ножей, сделанных из той же массы руды, то мы увидим, что первое количество по крайней мере в двадцать раз больше второго. Это докажет нам, что всякая переработка сырого продукта на месте сберегает огромную массу сил, которые иначе пришлось бы издержать на перевозку. Руда и хлеб комбинируются между собою и сжимаются в форму ножей, которые можно везти на край света. Точно так же шерсть и хлеб сжимаются в форму сукна, хлопок и хлеб - в форму кисеи, лен и хлеб - в форму полотна или кружева, и при всех этих операциях постоянно сберегается значительное количество перевозочной силы; а так как всякая трата труда на перевозку сама по себе непроизводительна, то всякое сбережение в этом деле приносит обществу чистую выгоду.

   Эти соображения составляют также довольно увесистый аргумент против мечтателей, превозносящих вывоз сырья и прелести исключительного земледелия. В Великобритании все паровые машины, вместе взятые, заменяют собою ручной труд шестисот миллионов людей, и большая часть этих машин употребляется на сжимание хлеба и шерсти в сукно, хлеба и хлопка в разные ткани, хлеба, угля и руды в стальные орудия; можно себе представить, сколько человеческой силы сберегается для земледелия и для изучения свойств природы; если далеко не вся масса сбереженной силы употребляется производительно, то в этом виноваты уродливые условия английского землевладения и распределения имуществ, то есть такие обстоятельства, которые завещаны настоящей эпохе теми мрачными временами, когда элемент присвоения не встречал себе никакой задерживающей плотины.

  

  

   Чем сильнее развивается в каком-нибудь обществе способность переработывать сырой материал на месте, тем большее количество даров природы находит себе полезное употребление. Одинокий поселенец всегда беден и, кроме того, по необходимости расточителен. Чтобы расчистить себе несколько акров или десятин земли, он часто сжигает сотни деревьев; этот обычай до сих пор существует в наших северных губерниях и в американских поселениях на далеком западе; зола сожженных деревьев идет на удобрение земли, между тем как в заселенной и промышленной земле все составные части дерева нашли бы себе полезное приложение: ствол превратился бы в доски, кора пошла бы на дубление кожи, и даже тонкие ветки нашли бы себе душеспасительное педагогическое применение. В бедном поселении изношенные тряпки выбрасываются, а в промышленном городе они идут на выделку бумаги; гвозди, выскакивающие на улицах из подков лошадей, превращаются в ружейные стволы; медные опилки употребляются на приготовление краски, обрезки кожи - на производство клея, кости мертвых животных - на очистку сахара; из уличных нечистот добывается аммониак, составляющий одну из составных частей нашатырного спирта. Словом, в больших и промышленных городах не теряется почти ни одна частица материи; здесь деятельность и изобретательность людей повторяет в меньших размерах то вечное круговращение вещества, которое составляет собою жизнь природы. Разнообразие занятий дает возможность каждому отдельному человеку проявить свои индивидуальные способности в соответствующей им форме деятельности, и это же самое разнообразие занятий позволяет одной отрасли промышленности извлекать пользу из тех, повидимому, негодных остатков и обрезков, которые выбрасываются ремесленниками другой отрасли. Таким образом, сильно развитое уменье производить механические и химические изменения в форме вещества распределяет самым выгодным образом как человеческие силы, так и частицы сырого материала.

   Те земли, в которых мануфактурная промышленность доведена до высокой степени совершенства, несут, конечно, свою долю страданий, произведенных элементом присвоения, но положение этих земель, по всей справедливости, может быть названо счастливым, если мы сравним его с участью тех стран, в которых свирепствует исключительное земледелие. Как ни тяжела жизнь английского или бельгийского пролетария, она все-таки показалась бы легкою негру, работающему на сахарных плантациях Ямайки или разводящему хлопок в Каролине. В чисто земледельческих южных штатах силы человека тратятся самым нерасчетливым образом, и рабство держится в них именно потому, что отсутствие разнообразия в занятиях лишает работника всякой возможности применять к производству силы своего мозга. Человек делает то, что мог бы делать вол, но так как самый глупый человек умнее самого умного вола и так как самый сильный человек слабее самого слабого вола, то, очевидно, заменять рабочий скот людьми чрезвычайно невыгодно, потому что значительнейшая доля человеческой силы (мозг) остается незанятою и теряется даром, между тем как призывается к деятельности та часть человеческого организма (мускулы), которая в человеке слабее, чем в каждом из вьючных животных. Плантатор, распоряжающийся таким образом с своими неграми, похож на охотника, который легавую собаку пустил бы в погоню за зайцем, а борзую заставил бы отыскивать дичь. Было бы неосновательно думать, что плантаторы чувствуют особенную нежность к рабству и к такой методе земледелия, которая истощает почву; они сами попали в заколдованный круг; тираническое господство английской торговли поддерживало у них исключительное земледелие; исключительное земледелие, как и всякое однообразие занятий, мешало ассоциации человеческих сил и тесному группированию населения; разбросанность населения не позволяла людям побеждать те препятствия, которые встречают земледельца на богатой почве долин и речных берегов; необходимость ограничиваться обработкою тощей земли холмов поддерживала бедность; бедность мешала усовершенствованию орудий; плохие орудия укрепляли рутину земледельческих приемов; рутинные приемы вели к отупению работника; тупой работник мог очень легко быть заменен рабом; а когда рабство пустило свои корни, тогда потерялась всякая возможность освободиться от торгового ига Англии и завести свои мануфактуры. Вызванное к жизни бедностью и рутиною, рабство в свою очередь сделалось самым твердым оплотом рутины и бедности; заколдованный круг оказался таким образом замкнутым, и он может быть разбит только таким событием, которое, как теперешняя американская война,²¹ не зависит ни от плантаторов, ни от их негров, ни от торговых оптиматов²² Англии.

   Где нерасчетливо тратится высший вид материи, заключающийся в человеческих силах, там тратится так же нерасчетливо низший вид материи, состоящий в разнообразных сырых продуктах почвы. Во всех исключительно земледельческих странах природа каждый год формирует и каждый год разрушает огромное количество такого материала, который при надлежащей обработке мог бы доставить человеку множество разнородных удобств жизни. В южных штатах стебли хлопчатника сжигаются на плантациях, между тем как в них заключаются превосходные волокна, из которых можно было бы сработать отличные ткани. Семена этого растения могли бы дать большое количество масла, но об нем никто не заботится. Бананы, кроме плодов, могут давать с каждого акра от девяти до двенадцати тысяч фунтов волокна, которое годится на всякое производство, начиная от выделки канатов и кончая фабрикациею тончайшей кисеи; и никто этим не пользуется в такой стране, в которой рабочий класс ходит почти в первобытной наготе. Почва плантаций истощается до последних пределов тупым упорством распорядителей, добывающих постоянно один и тот же продукт: хлопок, или сахарный тростник, или рис, или кофе; а в это самое время оставляются без всякого внимания сотни деревьев, кустарников и трав, которые природа производит даром и которые дают или волокна, годные для пряжи, или превосходные красильные вещества. Рутина ничего не видит и портит все, что попадается ей в руки; а рутина совершенно неизбежна в чисто земледельческих странах, потому что предприимчивость вызывается только разнообразием занятий.

   Развитие механических и химических процессов, превращающих сырой материал в предмет, годный для потребления, или в орудие, облегчающее дальнейшее производство, составляет для общества важнейший шаг вперед - к богатству, к свободе и к мирному наслаждению разумною трудовою жизнью. Человеческая личность развилась всего роскошнее и выбилась из-под средневекового гнета феодалов всего полнее именно в тех странах, в которых развернулась разнообразная ремесленная деятельность. Эпоха освобождения и возвышения человеческого достоинства совпадает везде с эпохою пробуждения технической изобретательности и предприимчивости. Человек, начинающий чувствовать себя властелином природы, не может оставаться рабом другого человека. Но элемент присвоения, отравивший торговлю и извращающий в свою пользу пути сообщения, не может и в этом случае оставаться в бездействии. Когда сделано какое-нибудь открытие, то близорукие люди стараются прежде всего не о том, чтобы обратить это открытие против инертного сопротивления природы, а о том, чтобы сделать из него оружие против тех людей, которым оно неизвестно или недоступно. Положим, что в одной земле открыта возможность прилагать силу пара к производству тканей; эта земля родит лен; сделанное открытие даст средства производить огромное количество полотна, употребляя на эту работу малое количество труда; стало быть, труд сберегается и может быть приложен к дальнейшему усовершенствованию в разведении льна. Кроме того, жители страны становятся богаче, потому что каждый из них вместо одной рубашки может приобрести себе дюжину. Так должно быть, но бывает совсем не так. Люди, разжившиеся торговлею, тотчас заводят себе новые машины, а те люди, которые не могут завести машин, принуждены покупать полотно почти по той цене, по которой оно продавалось до изобретения и применения паровых двигателей. Прежде в стране было множество ткачей, работавших на ручных станках, в свою собственную пользу; теперь обладатели машин совершенно отбивают у них работу; они, обладатели машин, понижают цену полотна как раз настолько, насколько нужно, чтобы убить мелкую промышленность, но совсем не настолько, насколько они, без убытка себе, могли бы понизить цену вследствие облегчений, произведенных новым открытием.

   Таким образом, роковой удар, нанесенный мелким производителям, вовсе не уравновешивается тою ничтожною пользою, которую получают потребители. Вся выгода валится в карман посредника, стоящего между производителем, т. е. поденщиком, работающим на фабрике, и потребителем, т. е. человеком, покупающим полотно. Если бы человеческий труд в данной стране распределялся по различным отраслям производства совершенно расчетливо, так, чтобы не терялись ни время, ни способности работников, тогда, конечно, ткачи, принужденные оставить свои ручные станки, могли бы тотчас приняться за земледелие и обогатить страну приращением сырого продукта. Но в действительности бывает сплошь и рядом так, что одни работники голодают от недостатка работы, между тем как несколько других отраслей промышленности в той же стране могли бы много выиграть, если бы привлекли к себе большее количество рабочих рук. Ланкаширские работники сидят без дела вследствие недостатка хлопка²³ и терпят крайнюю, степень нужды, а между тем земля Англии все еще далеко не так хорошо обработана, как того требует современное положение агрономической науки. А происходит такая неурядица оттого, что и мануфактурист и землевладелец стараются извлечь свои барыши и ренты не из природы, а из тощих кошельков потребителей и из того куска хлеба, который они бросают производителю. Об увеличении количества и об улучшении качества продукта заботятся очень немногие капиталисты, а возвысить цену своих произведений и понизить задельную плату работников стараются все. Но кошельки покупателей могут быть истощены, и желудки работников также только до известной степени способны переносить лишения; между тем богатство и силы природы совершенно неистощимы. Кто борется с природою, тот обогащает и самого себя и всех окружающих людей; кто обирает людей дозволенными или недозволенными средствами, тот разливает вокруг себя бедность и страдание, которые непременно, рано или поздно, тем или другим путем доберутся и до него самого. Если внутри каждой промышленной страны происходит постоянная борьба между перепутанными интересами различных людей, содействующих производству, то, конечно, та же бесплодная и гибельная борьба, в больших размерах и с большим ожесточением, разыгрывается во всех международных промышленных сношениях. Та страна, в которой открыто средство ткать полотно паровыми машинами, будет употреблять все усилия, чтобы помешать другой стране, производящей шелк, в применении новых машин к выделке атласа, тафты и других материй. Между тем обеим странам было бы положительно выгодно, если бы в одной производилось как можно больше полотна, а в другой как можно больше шелковых тканей. Обмен между обеими землями усилился бы, и жители обеих земель могли бы пользоваться в изобилии бельем и шелковым платьем. Но международною торговлею и фабричною промышленностью управляют не жители, а капиталисты, которые, по своему неведению, воображают себе, что им нет никакого дела до общего уровня народного благосостояния. Неведение капиталистов внушает им своеобразные расчеты и предвзятые идеи, которым эти джентльмены служат с непоколебимым постоянством и иногда с изумительным самоотвержением. Капиталисты, затратившие свои капиталы на сооружение фабрик, воображают себе, что им необходимо переработывать на своих фабриках весь сырой продукт, получающийся с полей, лесов, стад и рудников всего мира. Пусть обитатели всего земного шара занимаются земледелием, скотоводством и добыванием руды; пусть все это сырье везут к нам, в наш маленький уголок; за все это мы сами будем давать такую цену, какую захотим; потом мы сами все это переработаем на наших фабриках, нашими неизмеримо-могущественными машинами, и, наконец, пусть обитатели всего земного шара покупают у нас все, что им нужно для одежды, все, что им нужно для украшения и комфорта, все, что им нужно для работы, начиная от железного гвоздя и кончая паровым локомотивом. Чем меньше будет фабрик и чем больше они будут централизованы, тем бесконтрольнее будет наше господство над миром. Мы всем и всему будем назначать цены; от нас будет зависеть и плантатор, разводящий хлопок, и работник, нанимающийся на нашу фабрику, и всякий человек, желающий купить платье или орудие. Захотим помиловать - помилуем; захотим без хлеба оставить - оставим; все это будет в наших руках, и власти нашей не будет предела. Вот чего желают, вот о чем по крайней мере мечтают все капиталисты; эти золотые грезы понемногу осуществляются; Англия, классическая страна капитала, действительно держит в крепостной зависимости производителей многих плодородных и обширных земель. Ирландия, Португалия, Турция, Ост-Индия, Вест-Индия, южные штаты, Бразилия продают ей свои сырые продукты и покупают у нее каждый лоскут материи и каждый обделанный кусок железа по той цене, которую ей заблагорассудится назначить. Внутри самой Англии тысячи рабочих рук находятся в полном распоряжении капиталистов; тысячи желудков, соответствующих этим рукам, ожидают от них манны небесной и, по желанию тех же капиталистов, могут быть поражены всеми язвами египетскими. Мечта таких капиталистов была бы совершенно осуществлена, и блаженство этих столпов отечества было бы безоблачно, если бы только им удалось подорвать все фабрики, существующие во Франции, в Бельгии, в Германии и в других странах, не пожелавших ограничиваться поставкою сырья в Англию. К этой-то цели и направляются усилия всех капиталистов всех наций. Подорвать иностранных соперников и отбить у них выгодный рынок - это считается подвигом просвещенного патриотизма, хотя от этого подвига не выигрывает никто, кроме капиталистов. Они понижают цены на свои произведения, работают себе в убыток, несут огромные потери, а потом, подорвавши иностранную промышленность, опять возвышают цены и с избытком вознаграждают себя за пожертвования, положенные на алтарь отечественной славы. Вся тяжесть этих патриотических операций обрушивается, конечно, на работников, которым никогда не удается полакомиться их сладкими последствиями. Когда фабрика работает себе в убыток, тогда хозяин понижает задельную плату, а когда фабрика приносит двойные барыши, тогда хозяин радуется и кладет деньги в карман.

   Вся эта система вечной войны между трудом и капиталом описана очень ярко в следующей речи, произнесенной несколько лет тому назад в Бредфорде, в Йоркшире, по поводу выборов:

   "Эта система основана на иностранной конкуренции. Теперь я утверждаю, что принцип "покупай дешево, продавай дорого", сталкиваясь с иностранным соперничеством, ведет к разорению рабочих и мелких торговцев. Почему? Труд есть творец всякого богатства. Человек должен трудиться, прежде чем будет выращено одно зерно или соткан один ярд материи. Но в этой стране работнику негде работать на себя. Труд отдается внаем, труд покупается и продается на рынке; следовательно, так как труд создает всякое богатство, то труд должен быть куплен прежде всего. "Покупай дешево, покупай дешево!" Труд куплен на самом дешевом рынке. Тогда начинается другая история: "Продавай дорого, продавай дорого!" Продавай - что? Продукт труда. Кому? Иностранцу - ай! и самому работнику. Так как труд несамостоятелен, то работник не принимает участия в выгодах, добытых его же усилиями. Покупай дешево, продавай дорого! Как вам это нравится? Покупай дешево, продавай дорого! Покупай труд работника дешево и продавай этому же самому работнику продукты его же собственного труда дорого. Таким образом, каждая сделка между нанимателем и наемником оказывается со стороны первого рассчитанным обманом. Труду приходится терпеть постоянную потерю, для того чтобы капитал мог разрастаться от вечного надувательства. Но на этом система не останавливается. Приходится выдержать иностранное соперничество, т. е., другими словами, мы должны разорить торговлю других стран, как разорили труд нашей собственной страны. Как тут быть? Страна, платящая большие налоги, должна подорвать такую, которая платит малые налоги. Конкуренция за границею постоянно увеличивается, стало быть, дешевизна должна также увеличиваться. Надо, стало быть, чтобы задельная плата в Англии постоянно понижалась. А как устроить ее понижение? Излишком рабочей силы. А чем они производят излишек рабочей силы? Монополией земли, которая гонит на фабрику больше рук, чем сколько их требуется; монополией машин, которые выбрасывают эти руки на улицу; женским трудом, который прогоняет мужчину от станка; детским трудом, который в свою очередь прогоняет женщину. Тогда, наступив ногою на всю эту живую кучу излишка, они придавливают ее каблуком и кричат: "Голодная смерть! Кто хочет работать? Лучше похлебка, чем совсем ничего!" И измученная толпа жадно хватается за их условия. Такова эта система в отношении к работнику. Но как действует она на вас, избиратели? Какое влияние производит она на домашнюю торговлю, на лавочника, на сбор в пользу бедных и на другие налоги? Каждому возрастанию конкуренции за границею должно соответствовать увеличение дешевизны дома. Дешевизна труда увеличивается вследствие излишка рабочих рук, а этот излишек получается посредством усиления машин. Я спрашиваю еще раз: как это действует на вас? Вот этот манчестерский либерал устроивает новую машину и за ненадобностью выбрасывает триста человек из фабрик на улицы. Лавочники! Триста покупателей убавилось. Плательщики! Триста бедных прибыло. Но заметьте! На этом зло не останавливается. Эти триста человек понижают задельную плату тех людей, которые остаются за работою. Хозяин говорит: "Теперь я убавляю вам плату". Люди упираются. Тогда он прибавляет: "Вы видите этих триста человек, которые только что ушли отсюда? Вы можете поменяться с ними местами, если хотите; они прибегут сюда на каких угодно условиях, потому что им приходится голодать". Люди чувствуют это и покоряются. Ах вы, манчестерский либерал! Фарисей из политиков! Эти люди слушают - добрался ли я до вас? Но зло и тут не останавливается. Люди, потерявшие работу, ищут себе занятий в других отраслях промышленности и везде понижают задельную плату своим появлением". Из приведенного отрывка ясно, что усовершенствования в химических и механических процессах переработки очень часто приносят массе общества значительный вред, потому что эти усовершенствования всегда монополизируются теми самыми людьми, которые конфисковали в свою пользу все удобства и наслаждения жизни. Увеличивая могущество одних и бессилие других, открытия и изобретения увеличивают неравенство и порабощение. Если бы такое положение вещей не носило в самом себе зародыша разрушения, если бы можно было думать, что оно прочно и устойчиво, тогда надо было бы сознаться, что каждое наше открытие, улучшающее оружие монополистов, есть новое бедствие, обрушивающееся на нашу породу. Теперь всеми сделанными открытиями пользуется ничтожное меньшинство, но только очень близорукие мыслители могут воображать себе, что так будет всегда. Средневековая теократия упала, феодализм упал, абсолютизм упал; упадет когда-нибудь и тираническое господство капитала.

  

  

   Ремесленники и фабричные работники посредством разных химических и механических процессов изменяют форму того сырого материала, который так или иначе производит земля. В большей части случаев человек до сих пор делает очень мало для увеличения производительных сил земли. Роль земледельца почти везде ограничивается тем, что он приводит землю в соприкосновение с семенами и потом, через несколько месяцев, берет себе то, что выросло на ниве. Сколько сырого материала произведет земля и какого качества будет этот материал - это такие вопросы, на которые земледелец не сумеет дать определенного ответа. Мельник знает, сколько пудов муки выйдет из четверти зернового хлеба, и ткач знает, сколько аршин полотна он может выткать из данного количества пряжи, но земледелец, бросивший свои зерна в землю, находится скорее в положении игрока, взявшего лотерейный билет, чем в положении ремесленника, способного высчитать будущие результаты своего труда. Что даст земля, что даст погода - то и возьмет земледелец; успех его труда зависит от стечения многих благоприятных условий; успеху этому могут повредить множество случайных препятствий; зерно, положенное в землю, должно испытать не один видоизменяющий процесс, а целый ряд таких процессов, и этот длинный ряд видоизменений должен тянуться в продолжение нескольких месяцев. Чтобы управлять этими процессами, совершающимися в таинственных лабораториях природы, земледельцу необходимо обладать множеством сложных знаний, а так как до сих пор земледелие повсеместно находится в руках людей очень бедных и совершенно невежественных, то, разумеется, все процессы, относящиеся к созиданию сырых материалов, совершаются как придется, по воле прихотливой судьбы и коварных стихий.

   Земледелие зарождается в самой глубокой древности, в то время, когда фабричная промышленность совершенно не существует; но, зародившись так рано, земледелие останавливается на очень низкой степени развития и начинает совершенствоваться только тогда, когда между людьми существует уже привычка к общественной жизни, значительное разнообразие занятий и деятельное движение идей. Торговля, пути сообщения, многочисленные и разнородные фабрики должны познакомить человека со многими прекрасными результатами разумного труда и ассоциации и со многими печальными явлениями присвоения и раздора, прежде нежели появится мысль о рациональном земледелии. Исцарапать землю заступом или плугом и засыпать борозды хлебными зернами может всякий дикарь, и мы действительно видим, что этими работами занимаются такие, люди, которые отличаются от дикарей только платежом денежных или натуральных повинностей. Но чтобы довести шансы неурожаев до самой незначительной величины, чтобы обратить азартную игру земледелия в верное ремесло, чтобы развернуть и вызвать к деятельности скрытые силы земли, - человеку необходимо знать особенности различных слоев земной коры, химические свойства составных частей почвы, условия жизни растительного организма, нравы насекомых, которые могут вредить посеву, признаки, по которым можно судить об атмосферических изменениях, степень зависимости этих изменений от гор, рек, лесов и других особенностей местоположения, степень влияния этих изменений на посевы и множество других одинаково важных подробностей. Физика, химия, геогнозия, метеорология, энтомология, физиология животного и растения находят себе непосредственное приложение к земледелию; большая часть этих наук возникли очень недавно; обе их стороны, теоретическая и прикладная, разработаны еще очень неудовлетворительно; круг распространения знаний вообще и естественных наук в особенности чрезвычайно тесен; истины, открытые в лаборатории, проникают в мастерскую очень медленно и применяются к фабричному производству очень нерешительно; еще медленнее пробираются они к земледельцу, работающему в поле, и еще нерешительнее относится к ним практика сельского хозяйства.

   В последнем случае медленность и нерешительность доходят до таких крайних пределов, что рациональная агрономия в передовых странах Европы представляется до сих пор чем-то вроде затейливого эксперимента, не успевшего упрочить себе никакого значения в промышленной практике. Английские экономисты, например Мак-Куллох, утверждают до сих пор, что выгоднее заниматься мануфактурным производством, чем земледелием, на том основании, что "нет пределов дарам природы в мануфактурных изделиях; напротив того, есть пределы, и не слишком отдаленные, ее дарам в земледелии". Эта чрезвычайно странная мысль подкрепляется следующим рассуждением: "Самый огромный капитал может быть истрачен на сооружение паровых машин, и когда число их будет увеличено безгранично, то последняя машина будет так же сильна, как первая, и будет производить столько же продуктов и сберегать столько же работы. В отношении к земле вопрос ставится совершенно иначе. Земли первого сорта оказываются быстро истощенными; и если мы будем прилагать безграничные массы капитала даже к лучшим землям, то непременно будем получать с капитала постоянно уменьшающееся количество процентов" (Mac Culloch. Principles of Political Economy, p. 166). {Мак-Куллох. Основы политической экономии, стр. 166. - Ред.}

   Я привел эти умозрения не для того, чтобы их опровергать: они уже, вероятно, опровергнуты в уме читателя тем простым аргументом, что самая отличная паровая машина не может произвести ни одного клочка шерсти или хлопчатой бумаги и что она приносит пользу только тогда, когда есть сырой материал, произведенный землею посредственно (как шерсть) или непосредственно (как хлопок). Стало быть, если есть известные пределы производительности земли, то на этих же самых пределах должна останавливаться и деятельность машин. Но важно и любопытно заметить, как несокрушимо экономист уверен в том, что производительные силы земли ограничены. Эта уверенность возникает и поддерживается в таких мыслителях совершенно независимо от свидетельств естествознания; она существует даже наперекор этим свидетельствам. Если же целая доктрина, поддерживаемая такими людьми, которых многие считают умными и учеными, может говорить о земледелии и при этом оставлять совершенно в стороне современные попытки и будущие осмысленные надежды рациональной агрономии, то это, очевидно, доказывает, что истины, выработывающиеся в лабораториях и кабинетах натуралистов, плохо проникают даже в смежные кабинеты других ученых и в миросозерцание той части общества, у которой есть лоск образования и досуг для размышления. Знания распределяются чрезвычайно неравномерно между различными слоями человеческих обществ; в низшие слои они проникают туго, а оставаясь в верхних слоях, они часто превращаются в красивую игрушку, развлекающую праздный ум, но неспособную помогать какой бы то ни было производительной работе. В одной части общества лежит масса бесполезного знания, а в другой части в это же самое время напрягаются человеческие силы go болезненного истощения, - напрягаются в слепом, рутинном и, следовательно, неблагодарном труде. Соедините знание и труд, дайте знание тем людям, которые по необходимости извлекут из него всю заключающуюся в нем практическую пользу, и вы увидите, что богатства страны и народа начнут увеличиваться с невероятною быстротою.

   К сожалению, в этой разрозненности труда и знания, проявляющейся в жалком состоянии современного земледелия, нет ничего случайного. Эта разрозненность служит верным симптомом и является неразлучным спутником слабости общественного движения. Где население разбросано по большому пространству земли, где все жители поневоле принуждены добывать себе хлеб первобытными приемами грубого земледелия, где нет разнообразия занятий, там не может быть и обмена продуктов, потому что нечего и не на что обменивать; там не может быть и путей сообщения, потому что нечего, некуда и незачем возить; там не может быть и живого обмена идей, потому что идеи такого общества так же однообразны, как его материальные продукты; когда исторические события выдвигают среди такого населения на первый план группу предприимчивых и задорных личностей, то этим личностям бывает очень легко справляться с разбросанными, тупыми и невежественными обитателями страны. Эта выдвинувшаяся группа налагает на остальную массу произвольную дань и монополизирует в свою пользу материальные удобства и наслаждения, право носить оружие и любить отечество, право возмущаться оскорблениями и воспитывать в груди преувеличенное чувство собственного достоинства, право совершать чудеса храбрости и изумлять потомство громом исторических подвигов. С течением времени эти монополизированные права изменяются, добыча, приобретаемая собиранием дани и войною, порождает роскошь и нечувствительно разнеживает непреклонные сердца героев, так что потребности их становятся менее кровожадными и более утонченными; герои начинают наслаждаться произведениями искусств и наполняют свои досуги рассуждениями о высоких и прекрасных предметах; возникает официальная и официозная наука, рождается на свет патентованная поэзия; мир обогащается великодушными меценатами и вдохновенными творцами од, элегий, дифирамбов, картин, статуй, портиков и мавзолеев. Историк с свойственным ему просвещенным и человеколюбивым восторгом повествует о смягчении нравов, о процветании наук и искусств, о приближении золотого века и о том, как роскошно развертываются самые блестящие способности человеческого ума.

   Но все эти прелести, восхищающие растроганного историка, относятся только к выделившейся группе, которая сначала обладала монополией военной доблести, а потом так же исключительно стала пользоваться монополией эстетического развития и умственной деятельности. Массе непросвещенной черни, грубой толпе тупых и невежественных людей безраздельно предоставлялось воинами, и точно так же предоставляется мыслителями и художниками, полное и неотъемлемое право работать, как прикажут, и платить, сколько потребуют. Выделившаяся группа похожа на маленькую статуэтку, а грубая масса - на огромную глыбу гранита; статуэтка стоит на глыбе; статуэтку обтачивают и шлифуют; ею восхищаются и любуются; она изменяет свой вид, и эти изменения тщательно записываются в большую книгу, которая называется историею. Ряд этих изменений называется прогрессом и несказанно радует всех людей, одаренных добродушием и человеколюбием; а в это время глыба лежит себе смирно и позволяет себе только обрастать мохом, что также доставляет немалое удовольствие обожателям старины и любителям дикой прелести. Прогресс относится до сих пор к очень незначительной части человечества; знания и идеи двигались в разных салонах и применялись к тому или другому ремеслу только тогда, когда такое применение могло быть выгодно для одного из обитателей этих салонов. Фабричная промышленность опирается на физику, химию, механику, но фабричный работник так же мало знает эти науки и так же мало может пользоваться их результатами, как тот клапан паровой машины, который этому работнику приходится постоянно открывать и закрывать. Работник оказывается бессознательным орудием в руках фабриканта, обладающего вещественным и умственным капиталом; работник настолько же заинтересован в общем успехе предприятия, которому он содействует, насколько какой-нибудь наполеоновский солдат, дравшийся при Аустерлице, был заинтересован в династических замыслах своего полководца; предоставленный своим собственным наклонностям, наполеоновский солдат оказался бы человеком самым миролюбивым; выпущенный из-под направляющего контроля фабриканта, работник перестал бы производить предметы роскоши и совершать чудеса современной промышленной техники. Предметы роскоши не нужны покуда ни самому работнику, ни подобным ему людям, а чудеса техники до сих пор еще слишком превышают общий уровень его умственного развития. Работник есть кусок той chair à canon, {Пушечное мясо (франц.), - Ред.} которая расходуется в промышленной войне, называющейся внутреннею и международною конкуренциею. Ожесточенность этой промышленной войны, приводящей в движение сотни колоссальных машин, тысячи рабочих рук и десятки изобретательных мозгов, вовсе не может служить мерилом благосостояния страны и доказательством развитости ее жителей.

   Чтобы судить о богатстве и образовании работающих масс, надо наблюдать их тогда, когда они сами задают себе работу и сами, в свою собственную пользу, выполняют заданный себе урок. Масса населения везде занимается земледелием, т. е. непосредственным добыванием пищи, с тех самых пор, как возникли и укрепились привычки оседлой жизни. С успехами земледелия связано теснейшим образом все материальное и умственное благосостояние трудящейся массы, составляющей лучшую, значительнейшую и необходимейшую часть всякого человеческого общества. Земледелие во всех странах земного шара находится до сих пор в младенческом состоянии; в одном месте оно идет лучше, в другом хуже, но нигде общий уровень его не может удовлетворить самым снисходительным требованиям агрономической науки; в совершенном соответствии с жалким положением земледелия находится уровень материального довольства и интеллектуального развития масс; где земледелие идет лучше, там и масса меньше голодает и меньше поражает наблюдателя своим невежеством; где земледелие идет хуже, там оказывается все безобразие нищеты и вся грязь невежества и вынужденной порочности. Но так как земледелие везде идет неудовлетворительно, то и масса везде живет бедно и мыслит плохо. Мы даже привыкли в этом отношении удовлетворяться малым и обнаруживать таким образом в деле меньшей братии похвальную умеренность требований. Мы непритворно восхищаемся, когда читаем в путешествиях или в статистических сочинениях, что в том или в другом государстве большая часть жителей или даже все жители умеют читать и писать. Конечно, это хорошо, но если восхищаться такими вещами и считать их крайнею целью грез и желаний, то это значит ставить развитию масс очень узкие рамки, это значит мириться с тою перспективою, что наука, искусство, мысль, в самом высоком значении этого слова, навсегда будут составлять аристократическую привилегию ничтожного меньшинства. Точно будто масса состоит не из людей, а из орангутангов и точно будто бы широкое и полное умственное образование помешает человеку сеять хлеб или ткать холстину!

   Соглашаясь таким образом урезать и сузить умственное развитие масс, довольствуясь для них грамотою, главными молитвами и четырьмя правилами арифметики, мы сами обрекаем современные общества на хилость и дряблость и сами роем перед нашею прославленною цивилизациею ту яму, в которую свалились уже в былое время многие цивилизации древнего мира.

  

  

   Все погибшие цивилизации успели выработать себе военное сословие, торговлю, дороги и корабли, науку, искусство и промышленную технику. Вавилония, Персия, Египет, Греция, Рим записали в историю воспоминание о многих победах, открыли несколько торговых путей и оставили отдаленнейшему потомству несколько удивительных образчиков зодчества, скульптуры, поэтического творчества или исторического изложения. Но ни одна из этих погибших цивилизаций никогда, в самый цветущий период своего существования, не доходила до рационального земледелия. Можно даже, не боясь ошибиться, утверждать положительно, что если бы та или другая из этих цивилизаций доработалась до рационального земледелия, то эта цивилизация пережила бы все остальные и, наверное, продолжала бы развиваться и совершенствоваться до наших времен. Внешние проявления тех болезней, от которых погибли древние цивилизации, чрезвычайно различны, но существенный и основной характер этих болезней везде и всегда остается неизменным. Везде и всегда цивилизации гибнут оттого, что плоды их растут и зреют для немногих. Немногие наслаждаются, немногие размышляют, немногие задают себе и разрешают общественные вопросы, немногие открывают мировые законы, немногие узнают о существовании этих законов и опять-таки немногие в пользу немногих прилагают к промышленному производству открытия и изобретения, сделанные также немногими, воображавшими себе в простоте души, что они работают для всех. А в это время, в славное время процветания наук и искусств, массы страдают, массы надрывают свои силы, массы своим нелепым трудом истощают землю, массы медленно роют в поле могилы для себя и для своего потомства, и действительно массы беднеют, тупеют, вымирают, и роскошный цвет цивилизации вянет, потому что корень оказывается подгнившим.

   Этот бесплодный, поверхностный и недолговечный характер цивилизаций выражается в самых разнообразных исторических формах; иногда мы видим его в теократическом господстве жрецов, в другой раз - в завоевательных стремлениях политики, далее - в несоразмерном развитии внешней торговли, потом - в фабричной деятельности, далеко превышающей естественные потребности и даже силы известной страны; сущность всех этих явлений остается тожественною: предрассудки поддерживаются для выгоды немногих; войны ведутся для славы немногих; корабли плавают по морям, а караваны ходят по пустыням для обогащения немногих; фабрики удовлетворяют утонченным потребностям немногих и выдерживают ожесточенную иностранную конкуренцию, чтобы доставить барыши немногим. Во всех этих случаях рабочие руки отрываются от земли и употребляются на разные хитрые затеи, в то самое время, когда массы нуждаются в простом хлебе и, если не каждый год, то по крайней мере в два года раз, терпят голод и вымирают целыми поселениями. Чем больше разводится хитрых затей и чем хитрее становятся эти затеи немногих, тем хуже обработывается земля, тем быстрее истощаются ее производительные силы, тем меньше получается сырых продуктов, и, следовательно, тем беднее становится общество в целом своем составе. Никакая утонченность барских нравов, никакая выработанность разговорного или книжного языка, никакая философская система, никакая бессмертная поэма, даже никакое естествознание не могут удержать от неминуемого падения такую цивилизацию, которая лежит на плечах беднеющего и тупеющего народа, истощившего свою землю невежественным и нерасчетливым трудом. Все цветы погибших цивилизаций росли и распускались в ущерб благосостоянию масс, и поэтому нас не должно удивлять то обстоятельство, что во всех этих цивилизациях упадок с такою ужасающею быстротою следовал именно за эпохою величайшего блеека. Этот блеск сам по себе был сильнейшим выражением общественной болезни, а эпоха упадка была даже сравнительно временем облегчения для масс, потому что этим массам, дошедшим до крайней степени нищеты и бессилия, позволялось тогда по крайней мере сосредоточить свое внимание на устройстве собственных мелких делишек, о которых не заботится политическая история.

   Блеск и упадок, цивилизация и варварство, исторический прогресс и исторический застой - все эти слова и понятия совершенно неприложимы к многовековому прозябанию огромного большинств