Страхов Николай Николаевич - Вещество по учению материалистов

sp; Куда это наконецъ мы уходимъ отъ чистаго, голаго матерiялизма, отъ точныхъ результатовъ естественныхъ наукъ?

   Къ сожалѣнiю вся книга Бюхнера отличается такого рода напыщенностью, доходящею почти до недобросовѣстности. Чтобы говорить извѣстнымъ языкомъ, нужно понимать этотъ языкъ; чтобы приводить мѣста изъ писателей, нужно понимать этихъ писателей. Бюхнеру хотѣлось сдѣлать свою книгу философскою и вотъ онъ подбираетъ тѣ выраженiя и цитаты изъ философовъ, которыя кажутся ему понятными; отъ этого книга получаетъ фальшивый блескъ, но въ глазахъ знающихъ тѣмъ ниже падаетъ.

   Итакъ мы можемъ, несмотря на случайную фразу Бюхнера, принять, что матерiялисты не составляютъ понятiй о пространствѣ и времени, такъ что самая возможность этихъ понятiй уже подрываетъ основанiя матерiялизма.

   Если въ этомъ случаѣ рѣшать вопросъ, чтó такое пространство и время, кажется труднымъ, слѣдовательно трудно мыслить безъ представленiй, трудно понимать что-нибудь безъ помощи пространства и времени, то въ другихъ случаяхъ мышленiе безъ представленiй бываетъ гораздо легче. Замѣтимъ поэтому, что вообще такое мышленiе есть дѣло очень обыкновенное, ежедневное, свойственное каждому. У насъ есть цѣлый разрядъ явленiй, которыя являются намъ только во времени, но не въ пространствѣ, слѣдовательно никакъ не могутъ быть вполнѣ представляемы. Сюда принадлежатъ напримѣръ страсти, чувства, желанiя и пр. вообще всѣ душевныя явленiя. Говоря о нихъ, мы совершенно ясно знаемъ о чемъ говоримъ; такъ какъ это наши собственныя состоянiя, то мы знаемъ ихъ даже лучше, чѣмъ явленiя намъ чуждыя, внѣшнiя для насъ. Представить ихъ въ пространствѣ мы однакоже никакъ не можемъ.

   При всемъ томъ мышленiе представляющее для насъ несравненно легче и съ него первоначально начинается процесъ самого мышленiя. Мы легче анализируемъ, легче обнимаемъ не самую страсть, а ея выраженiе въ видѣ явленiй представляемыхъ, напримѣръ въ чертахъ лица, въ взглядахъ, въ движенiяхъ и проч. Между тѣмъ центръ и смыслъ всего этого заключается внутри, въ явленiи непредставляемомъ.

   Такъ какъ мышленiе начинается представленiями, то отъ этого произошло, что языкъ, который является уже при первыхъ явленiяхъ мышленiя, имѣетъ описательный характеръ, то-есть характеръ представленiй. Языкъ преисполненъ образовъ и самыя отвлеченныя слова по своему значенiю имѣютъ смыслъ представительный. Совершенство происходитъ отъ верхъ, понятiе отъ понимать, т. е. обнимать, схватывать и т. д. Мы говоримъ - теченiе мыслей, волненiе души, и пр. Намъ невозможно избѣжать этихъ выраженiй; потому и философскiя книги, въ которыхъ идетъ дѣло о мышленiи предметовъ, а не объ ихъ представленiй, и они пишутся языкомъ представленiй. Въ этомъ заключается одна изъ главныхъ трудностей ихъ пониманiя; въ нихъ языкъ представленiй долженъ выражать непредставляемые предметы. Совершенно обратную трудность представляютъ книги по математическимъ и физическимъ наукамъ. Здѣсь темнота является какъ слѣдствiе сложности самыхъ представленiй, вслѣдствiе того, что кромѣ представленiй ничего нѣтъ. Мы легче понимаемъ исторiю или романъ, потомучто тутъ смѣшиваются и представленiя и понятiя непредставляемыя.

   Послѣ этого понятно, что ученые, постоянно занятые представленiями, обращенные всѣмъ своимъ вниманiемъ ко внѣшнему мiру, должны развивать въ себѣ въ сильной степени представительное мышленiе, тогда какъ способность мыслить безъ образовъ остается неразвитою и темною. Имъ остается неяснымъ, спутаннымъ все, чего нельзя представить и дѣло часто кончается совершеннымъ отверженiемъ всего что непредставляемо. При этомъ никто не вздумаетъ подумать, что онъ не вполнѣ развилъ свою способность мыслить; учиться мышленiю никто не хочетъ; какъ извѣстно въ этомъ отношенiи всѣ болѣе склонны учить, чѣмъ учиться. И вотъ является крайнiй, сильнѣйшiй аргументъ матерiялистовъ: помилуйте, говорятъ, я этого не понимаю (слѣдовательно это нелѣпость); я этого никакъ не могу себѣ представить (слѣдовательно это не существуетъ).

   Такъ какъ матерiялизмъ отрицаетъ всю область мышленiя кромѣ представленiя, то отсюда необходимо является его существенная черта - отрицанiе множества явленiй. Убѣжденiя матерiялистовъ по преимуществу состоятъ въ томъ, что они отвергаютъ и то, и другое, и третье. Припомните слова Лейбница - системы большею частiю ошибаются, когда отрицаютъ. И дѣйствительно матерiялизмъ есть одна изъ самыхъ ошибочныхъ системъ.

   Подойдемъ теперь ближе и посмотримъ что же признаютъ матерiялисты.

   Для нихъ, какъ основа всему сущему, существуетъ пространство и время; и то и другое признаются не имѣющими никакой основы, необходимо существующими, потомучто ихъ невозможно не мыслить, т.-е. невозможно не представлять. Другими словами матерiялизмъ представляетъ себѣ пространство и время и далѣе не идетъ.

   Вотъ первозданная стихiя матерiялизма. Безконечное пустое пространство, безконечное пустое время - вотъ условiе всѣхъ вещей, вотъ ихъ главный корень, вотъ то что содержитъ въ себѣ все существующее и безъ чего ничто не могло бы быть.

   Вѣрный своему началу, матерiялизмъ не сомнѣвается въ бытiи этого безконечнаго пустого пространства и безконечнаго пустого времени; онъ ихъ представляетъ, онъ не можетъ ихъ не представлять, слѣдовательно они существуютъ, они суть нѣчто сущее.

   Въ такомъ убѣжденiи матерiялизмъ естественно впадаетъ въ намѣренiе описать то, что онъ знаетъ. Дѣйствительно математики и физики нерѣдко описываютъ пространство и время. Они говорятъ напримѣръ:

   Пространство не имѣетъ границъ; части его ничѣмъ не отличаются одна отъ другой; оно неподвижно; оно повсюду проницаемо.

   Всматриваясь въ это описанiе, легко замѣтить здѣсь что-то несообразное. Прежде всего ясно, что всѣ признаки приписываемые пространству, чисто отрицательные. Очевидно описанiе пространства составлено по образцу описанiя физическаго тѣла; всякое тѣло непроницаемо, подвижно, имѣетъ границы, и части его отличаются по своему положенiю; пространство не имѣетъ этихъ опредѣленiй. Слѣдовательно пространство противополагается тѣлу, такъ что тѣло и пространство здѣсь ставятся на одномъ ряду и ихъ существенныя свойства суть вмѣстѣ ихъ существенныя различiя.

   Нельзя не почувствовать, что такое сопоставленiе не совсѣмъ правильно; и въ самомъ дѣлѣ гдѣ основанiя для того, чтобы сравнивать пространство именно съ тѣломъ, а не съ чѣмъ-нибудь другимъ, напримѣръ хотя бы съ временемъ? Признаки пространства у физиковъ выходятъ дѣйствительно странные, какъ и должно быть когда сравниваются два неоднородные предмета. Нельзя напримѣръ рѣшать, какъ замѣтилъ Пигасовъ, дважды-два больше или меньше стеариновой свѣчи, или какъ у Пушкина, что лучше - хорошiй завтракъ или дурная погода?

   Пространство не имѣетъ границъ. Но развѣ понятiе границы приложимо къ пространству? Граница есть предѣлъ между одною и другою частью пространства; слѣдовательно можно говорить только о границахъ въ пространствѣ, а не о границахъ пространства. Сказать - пространство не имѣетъ границъ значитъ тоже, что сказать: пространство занимаетъ собою все пространство.

   Части пространства ни чѣмъ не отличаются одна отъ другой. Очевидно однакоже, что само по себѣ пространство и не можетъ имѣть никакихъ частей. Мы можемъ различать части только въ томъ что существуетъ въ пространствѣ; найдя опредѣленныя части, мы можемъ и сравнивать ихъ между собою и рѣшать одинаковы ли они или нѣтъ. Сказать же о пространствѣ, что оно вездѣ себѣ подобно, значитъ сказать только, что въ каждомъ мѣстѣ пространства существуетъ одинаковое пространство.

   Пространство неподвижно. Опять къ пространству прилагаются понятiя, которыя къ нему не могутъ быть прилагаемы. Движенiе возможно только въ пространствѣ; нелѣпо воображать, что пространство само заключено въ какомъ-то другомъ пространствѣ и предлагать себѣ вопросъ - движется ли оно въ немъ, или нѣтъ? Нелѣпо также сказать: каждая часть пространства постоянно остается въ той же части пространства.

   Пространство всюду проницаемо. Здѣсь отъ пространства отрицается положительный признакъ сопротивленiя какому-нибудь движенiю. Но что такое движенiе? Перемѣна мѣста, переходъ изъ одной части пространства въ другую. Слѣдовательно движенiе возможно только при существованiи пространства. И обратно - пространство кромѣ возможности движенiя, ничего въ себѣ не заключаетъ, т.-е. оно не только не сопротивляется движенiю, но и не ускоряетъ его, и не измѣняетъ его направленiя и вообще не управляетъ имъ никакимъ образомъ. Сказать, что пространство проницаемо - значитъ сказать очень мало; нужно вообще сказать, что пространство само въ себѣ не заключаетъ никакихъ силъ, производящихъ явленiя и никакихъ законовъ, по которымъ эти явленiя происходятъ. Словомъ, что въ пространствѣ всюду находится только пространство и ничего болѣе.

   Не менѣе странны бываютъ и описанiя времени. Напримѣръ великiй Ньютонъ выражается такъ, что время течетъ равномѣрно (aequabiliter fluit). Но чтоже это значитъ? Не болѣе, какъ то, что въ равныя времена проходятъ равныя времена. Или также Ньютонъ очень замысловато замѣчаетъ, что порядокъ частей времени и пространства неизмѣняемъ. Если выразимъ точнѣе туже мысль, то мы должны будемъ сказать напримѣръ, что нельзя взять часть времени изъ одной части времени и перенести ее въ другую.

   Вообще при всѣхъ подобныхъ описанiяхъ является немыслимое раздвоенiе пространства и времени, т.-е. само пространство воображается помѣщеннымъ еще въ другомъ пространствѣ, и время проходящимъ еще въ другомъ времени.

   Чтоже мы выведемъ изъ этого разбора? Вопервыхъ то, что натуралисты не имѣютъ никакой возможности сказать что бы то ни было о пространствѣ и времени. Если они начинаютъ говорить объ этомъ, то слова ихъ ничего не выражаютъ. Потомъ, изъ предыдущаго разбора видно, почему натуралисты ошибаются, воображая, что могутъ описывать пространство и время. Они полагаютъ, что это какъ бы дѣйствительные предметы, какъ бы дѣйствительная основа и нѣдро мiрозданiя; а между-тѣмъ, когда вздумаютъ поставить эту основу въ существенное отношенiе, въ настоящую связь съ предметами существующими, то оказывается, что пространство и время ничего не опредѣляютъ, какъ ничему и не мѣшаютъ, что въ нихъ въ полномъ смыслѣ слова нѣтъ ничего. У нихъ нѣтъ никакихъ свойствъ и потому ничто не можетъ зависѣть отъ ихъ свойствъ; ихъ ни съ чѣмъ нельзя сравнивать и ни отъ чего отличать. Съ другой стороны пространство и время вовсе не являются намъ чѣмъ-то таинственнымъ, въ чемъ бы можно было искать болѣе глубокой сущности. Нельзя сказать - пусть эти свойства негодятся; поищемъ другихъ, болѣе дѣйствительныхъ. Напротивъ мы совершенно хорошо знаемъ пространство и время, мы такъ-сказать видимъ ихъ насквозь и разсуждаемъ о нихъ, какъ бы опираясь на пониманiе самой ихъ сущности.

   Итакъ мы знаемъ пространство и время, и однакоже въ этомъ знанiи не содержится никакого дѣйствительнаго познанiя. Это знанiе похоже на формулу А = А, которая конечно совершенно ясна, но зато и совершенно ничего не содержитъ.

   Отсюда очевидно, что мы имѣемъ дѣло не съ дѣйствительными предметами, а съ отвлеченiями, съ созданiями нашего собственнаго мышленiя, которыя потому-то и ясны, что цѣликомъ созданы нами же самими, потому и недаютъ намъ никакого понятiя о дѣйствительности, что совершенно отъ нея оторваны.

   На самомъ дѣлѣ легко показать, что убѣжденiе натуралистовъ въ дѣйствительномъ существованiи пустого или чистаго пространства и пустого или чистаго времени есть слѣдствiе нѣкотораго рода оптическаго обмана, который заставляетъ ихъ невольно раздвоять все воспринимаемое изъ внѣшняго мiра, такъ-что они всюду видятъ или представляютъ вопервыхъ пустоту, а вовторыхъ то что наполняетъ эту пустоту.

   Дѣйствительно, обратимся къ опыту, къ непосредственному наблюденiю. Кто, гдѣ и когда видѣлъ пустое, всюду себѣ подобное пространство, или время? По самой сущности дѣла пустого пространства или времени и воспринимать нельзя. Для воспрiятiя необходимо, чтобы что-нибудь было въ пространствѣ и времени, т. е. необходимо, чтобы пространство не было вездѣ одинаково и время непредставляло какого-то однороднаго теченiя. Сущность мiра заключается именно въ томъ, что время и пространство наполнены, а не пусты. Само собою понятно, что до-тѣхъ-поръ, какъ мы умышленно будемъ представлять ихъ себѣ совершенно пустыми, до-тѣхъ-поръ мы не будемъ имѣть возможности поставить ихъ въ связь съ дѣйствительнымъ бытiемъ, до-тѣхъ-поръ пространство, и время будутъ для насъ самымъ мертвымъ, самымъ ничтожнымъ, самымъ непонятнымъ и ни кчему не ведущимъ предметомъ.

   Математики и астрономы часто говорятъ, что части пространства ничѣмъ не отличаются одна отъ другой. Но если мы возьмемъ дѣйствительное, настоящее пространство, то найдемъ между его частями огромныя различiя. Мiръ заключается въ пространствѣ и слѣдовательно части пространства отличаются между собою точно также какъ части мiра. Въ одной вы находите твердую землю, въ другой подвижное море, втретьей тонкiй воздухъ, или наконецъ лучи небесныхъ свѣтилъ, такъ что самое прямое и простое наблюденiе, первая черта въ описанiи дѣйствительнаго мiра, будетъ состоять въ томъ, что части мiрового пространства не одинаковы, не похожи одна на другую.

   Мы выражаемъ это при помощи того раздвоенiя, о которомъ сказано выше; мы говоримъ: однородныя части пространства заняты или наполнены разнородными предметами. Разсмотрите внимательнѣе такое выраженiе и вы убѣдитесь, какъ оно обманчиво.

   Тѣла занимаютъ пространство. Можно подумать, что тѣло и пространство совершенно независимы между собою, что пространство есть ящикъ, въ который можно положить что угодно и которому все равно чтò въ немъ лежитъ. Между-тѣмъ тѣла необходимо занимаютъ пространство, потомучто протяжонность есть ихъ существенное свойство. Пространство не только содержитъ въ себѣ тѣла, оно содержится въ самихъ тѣлахъ; не оно даетъ мѣсто тѣламъ, но сами тѣла по своей сущности обладаютъ своимъ протяженiемъ.

   Для насъ не ясно обратное предложенiе, именно, что пространство необходимо должно представлять въ себѣ тѣла. Но понятно, что это и есть то самое предложенiе, которое мы должны стремиться доказать, если хотимъ постигнуть мiръ. Разнообразiе пространства и времени есть, какъ мы сказали, первый фактъ, первое простѣйшее и самое общее явленiе. Найти его причины - значитъ не что иное, какъ показать необходимость происхожденiя этого факта, его неизбѣжное явленiе изъ самой сущности вещей.

   То, что сказано о пространствѣ, можно вполнѣ примѣнить и ко времени; не только мiровыя явленiя совершаются во времени, но они по самой сущности своей временныя; не только время ихъ содержитъ въ себѣ, но они сами неизбѣжно содержатъ въ себѣ время. Обратное предложенiе, что время необходимо должно представлять явленiя, что части его неизбѣжно должны различаться по содержанiю, - это предложенiе есть цѣль, къ которой мы неизбѣжно стремимся, есть теорема, которая заранѣе признается человѣческимъ умомъ и которой доказательство онъ всячески старается найти.

   Что мiровое пространство и время не суть тѣ пустыя формы, которыя такъ легко представляются и которыя не имѣютъ никакой связи съ тѣмъ что въ нихъ содержится, въ этомъ можно убѣдиться множествомъ соображенiй. Говорятъ напримѣръ, что пространство проницаемо, что оно безразлично къ движенiю и мѣсту тѣлъ. Между-тѣмъ математики потомъ приходятъ въ сильное затрудненiе, когда оказывается, что тѣла обнаруживаютъ сопротивленiе, когда что-нибудь измѣняетъ ихъ положенiе или движенiе въ пространствѣ. Это сопротивленiе они называютъ силою инерцiи, и это одно изъ самыхъ темныхъ понятiй механики.

   Но если тѣла какимъ-то образомъ связаны со своими мѣстами, то очевидно и наоборотъ мѣста тѣлъ, пространства, ими занимаемыя или проходимыя, также связаны съ тѣлами. Одного безъ другого полагать нельзя. Слѣдовательно тѣла зависятъ отъ пространства. Понятно даже, что такая зависимость совершенно необходима. Еслибы пространство ничего не значило для тѣлъ, еслибы оно повсюду было совершенно доступно для каждаго тѣла и каждаго движенiя, то мiръ непредставлялъ бы никакого порядка и правильности. Этотъ порядокъ,  это отсутствiе хаоса возможно только потому, что каждое тѣло занимаетъ свое мѣсто и каждое движенiе совершается по своему пути и слѣдовательно мiровое пространство, содержащее эти мѣста и эти пути, вмѣстѣ съ тѣмъ такъ сказать держитъ на себѣ мiровой порядокъ.

   Вообще пространство и время, если ихъ принимать за пустыя формы, суть вещи ничтожныя, несущественныя, неосязаемыя, какъ иногда выражаются натуралисты. Между-тѣмъ мы ежедневно убѣждаемся, что тысячи вещей зависятъ отъ пространства и времени. Иногда говорятъ: разница пустая: она состоитъ только въ пространствѣ и времени! Но не трудно убѣдиться, что часто это огромная разница!

   Предыдущихъ соображенiй кажется совершенно достаточно для нашей цѣли. Именно мы хотѣли доказать, что натуралисты не просто наблюдаютъ природу или списываютъ ее, но что они вмѣшиваютъ въ нее построенiя своего ума. Мы хотѣли подсмотрѣть тотъ умственный процесъ, которымъ они раздвоили мiръ на его форму - пространство и время, и на его содержанiе - вещество и его явленiя. Раздвоенiе это совершенно правильно, но дастъ намъ истинное познанiе только тогда, когда мы будемъ понимать, что форма не существуетъ безъ содержанiя и содержанiе существенно определяется формою.

   Натуралисты же не мыслятъ объ этой зависимости, объ этомъ единствѣ, но представляютъ себѣ отдѣльно форму и отдѣльно содержанiе; и то и другое для нихъ одинаково существуетъ.

   Мы старались показать, что ихъ форма - чистое пространство и время, по самой сущности своей - пуста и прозрачна, что она есть чистое отвлеченiе. Такъ это слѣдуетъ изъ словъ самихъ натуралистовъ. Хотя они и представляютъ себѣ пространство и время, но за представленiями скрывается движенiе болѣе глубокаго мышленiя; поэтому они безсознательно начинаютъ смотрѣть на свое пространство и время, какъ на совершенное ничто; сущности же и бытiя начинаютъ искать въ томъ что содержится въ пространствѣ и времени.

   Мы послѣдуемъ за ними въ этихъ исканiяхъ. Натуралисты не замѣчаютъ, что если пространство и время стали для нихъ отвлеченiемъ, то и то что осталось, то что содержится въ пространствѣ и времени, будетъ также отвлеченiемъ. Мiръ есть прекрасная гармоническая сфера; изучая его, натуралисты нашли, что онъ, какъ-будто въ оболочкѣ, заключенъ въ пространствѣ и времени; они сняли эту оболочку и отбросили ее, какъ пустую шелуху. Точно также они потомъ снимаютъ и отбрасываютъ слой за слоемъ, воображая, что такимъ образомъ могутъ добраться до глубокаго таинственнаго зерна. По окончанiи работы чтоже оказывается? Зерна нигдѣ нѣтъ и весь мiръ разрушонъ въ безоблачные обломки.

   Тѣ явленiя, которыя мы можемъ представлять, слѣдовательно явленiя, происходящiя вмѣстѣ и въ пространствѣ и во времени, мы называемъ вещественными явленiями. Вся жизнь природы, все ея безконечное разнообразiе и безчисленныя превращенiя подходятъ подъ это опредѣленiе.

   По глубокому и существенному движенiю ума мы не останавливаемся на простомъ созерцанiи этихъ явленiй, но начинаемъ искать ихъ сущности, то-есть мы разлагаемъ явленiя на самыя явленiя, которыя разсматриваемъ уже какъ видимость, и на то что въ нихъ является, что служитъ основою имъ, на сущность. Сущность вещественныхъ явленiй есть вещество.

   Мы вовсе не имѣемъ здѣсь въ виду объяснять, въ чемъ состоитъ это движенiе ума, различающее сущность отъ явленiй; мы просто указываемъ на такое различiе, какъ на фактъ. Между явленiемъ и его сущностiю существуетъ противоположенiе, которое каждому болѣе или менѣе знакомо. Напримѣръ сущность есть причина явленiй, а явленiя вполнѣ зависятъ отъ сущности. Всякая перемѣна, которая произошла бы въ сущности, была бы уже явленiемъ; поэтому сущность полагается неизмѣнною, всегда одинаковою, тогда какъ явленiя могутъ всячески измѣняться. Точно также всякое разнообразiе сущностей есть уже нѣкоторое явленiе; поэтому сущность полагается однообразною, вездѣ одинаковою.

   Вотъ та норма, по которой натуралисты строятъ свое понятiе о веществѣ, то-есть о сущности вещественныхъ явленiй. Но у нихъ, какъ мы знаемъ, есть особый прiемъ мышленiя, который входитъ во всѣ ихъ построенiя, именно представленiе. Они нетолько просто мыслятъ вещество какъ сущность, имъ нужно представить эту сущность, нужно видѣть ее въ образахъ; такимъ образомъ получается вещество натуралистовъ.

   Въ природѣ, во внѣшнемъ мiрѣ, собственно говоря, мы находимъ только одно пространство, различное въ своихъ частяхъ и потому различнымъ образомъ дѣйствующее на насъ, какъ-будто посылающее изъ разныхъ мѣстъ разные лучи къ нашей центральной точкѣ зрѣнiя, къ тому началу координатъ, отъ котораго мы мѣряемъ весь мiръ.

   Но какъ скоро представленiе уже отличило пустое пространство отъ того что въ немъ содержится, то оно полагаетъ, что это содержимое, эта сущность не занимаетъ всего пространства, слѣдовательно ограничено, раздѣлено пустыми промежутками, разбито на отдѣльныя части.

   Въ самомъ дѣлѣ очень легко представлять себѣ, что вещество занимаетъ все пространство, но также легко представить, что оно занимаетъ только часть его; наконецъ можно представить, что его и вовсе не существуетъ. Слѣдовательно въ представленiи нѣтъ причины отвергать ограниченность вещества. Между-тѣмъ утверждать, что все пространство наполнено веществомъ, невозможно, потомучто тогда пришлось бы доказывать, что пространство необходимо заключаетъ въ себѣ вещество, что гдѣ пространство, тамъ и вещество и что слѣдовательно нѣтъ пустого пространства.

   Вотъ причина, по которой никакъ не могло удержаться въ силѣ ученiе о совершенной полнотѣ пространства. Это ученiе какъ извѣстно принадлежало Декарту. Нѣкогда оно было предметомъ многихъ споровъ между картезiанцами и послѣдователями Ньютона. Этотъ взглядъ Декарта на пространство и вещество принадлежитъ къ числу генiальнѣйшихъ его мыслей. Въ самомъ дѣлѣ здѣсь полагается необходимое отношенiе между пространствомъ и веществомъ, и кромѣ того сохраняется цѣлость мiра, хотя цѣлость чисто механическая. Если пространство полно, то всѣ части мiра взаимно связаны, могутъ имѣть взаимное влiянiе.

   При обыкновенномъ же взглядѣ натуралистовъ этого нѣтъ. У нихъ вещество является отдѣльными массами, ничѣмъ не связанными, потомучто пустое пространство не можетъ служить никакою связью. Далѣе мы увидимъ какъ натуралисты избѣгаютъ этой трудности.

   Теперь же замѣтимъ, что вообразивши себѣ вещество отдѣльнымъ, отличнымъ отъ пространства и занимающимъ только нѣкоторыя его части, они стараются потомъ придать ему вполнѣ свойства сущности. Сущность должна быть неизмѣнна. Какимъ образомъ можно представить себѣ неизмѣнную сущность? Нужно представить себѣ нѣчто протяжонное, что бы было неизмѣнно въ самомъ своемъ протяженiи, нужно создать абсолютно твердыя частицы. Поэтому вещество необходимо полагается абсолютно твердымъ. Эта твердость несправедливо иногда называется непроницаемостью;  потомучто она состоитъ нетолько въ томъ, что частица не можетъ занять меньшаго пространства, не можетъ уступить своего протяженiя другой частицѣ, но также въ томъ, что никакая частица вещества не можетъ занять бóльшаго пространства, не можетъ расшириться, хотя бы пространство въ кругъ нея было и совершенно пусто.

   Абсолютно-твердое вещество дѣйствительно есть настоящее вещество натуралистовъ. Таково вещество у самого Декарта, таково оно у Ньютона и у всѣхъ физиковъ. Напрасно иногда говорятъ, что такое понятiе о веществѣ сообщается намъ осязанiемъ; осязанiе никогда не можетъ ручаться за абсолютную твердость, для него существуетъ множество вещей мягкихъ и жидкихъ, существуютъ всевозможныя степени сопротивленiя, обнаруживаемаго веществомъ. Для него, какъ и для другихъ чувствъ, вещество измѣнчиво и разнообразно; только передъ теорiею, передъ умственнымъ взглядомъ вещество каменѣетъ въ неподвижныя и повсюду одинаковыя формы.

   Отсюда одинъ шагъ до атомовъ, до частицъ недѣлимыхъ и ни въ какомъ смыслѣ не измѣняемыхъ, до частицъ, всюду одинаковыхъ, вездѣ между собою равныхъ {О мнимой непроницаемости веществъ и о смыслѣ атомовъ можно найти разсужденiя въ статьѣ "Объ атомист. теорiи вещества", "Русск. Вѣстн." 1860, Май.}. Атомизмъ есть единственная, совершенно правильная, неизбѣжная форма, въ которой можно представлять себѣ вещество. Господство атомизма въ нынѣшнихъ естественныхъ наукахъ не есть прихоть или увлеченiе: онъ строго вытекаетъ изъ началъ, на которыхъ развиваются эти науки.

   Часто конечно случается, что натуралисты и даже матерiялисты полагаютъ вещество до безконечности дѣлимымъ. Но въ такомъ случаѣ неизмѣнную сущность ума нельзя просто представлять: ее нужно какъ-нибудь иначе мыслить, а если только допустить разъѣдающее начало мышленiя въ эту область, то едва ли что-нибудь сохранитъ въ ней свой прежнiй видъ.

   Итакъ частицы неизмѣнно-твердыя, непроницаемыя и неразширяемыя - вотъ вещество натуралистовъ, вотъ сущность, которая лежитъ въ основѣ всѣхъ вещественныхъ явленiй. Многiе натуралисты очень ясно видѣли, что таково именно вещество, которое они разумѣютъ подъ этимъ словомъ. Такъ Пулье говоритъ: "Несправедливо говорятъ, что вещество имѣетъ два существенныхъ свойства: протяженiе и непроницаемость;  это не свойства, а опредѣленiе. Представляютъ себѣ (on conèoit) нѣчто непроницаемое и называютъ это веществомъ, вотъ и все." {Elements de Physique. T. 1 p. 4.}.

   Точно такъ Эйлеръ въ своихъ "письмахъ къ немѣцкой принцесѣ {Lettres à une Princesse d'Allemagne. Deuxième partie, lettres LIII et LIV.}" утверждаетъ, что сущность тѣлъ намъ совершенно извѣстна и что она состоитъ въ протяжонности, непроницаемости и инерцiи. Замѣтимъ, что инерцiю натуралисты обыкновенно не считаютъ принадлежностiю сущности. Эйлеръ доказываетъ, что она принадлежитъ необходимо всѣмъ тѣламъ, но этого доказательства обыкновенно не принимаютъ; да и ясно, что инерцiя есть нѣчто мыслимое, а не представляемое.

   Какъ бы то ни было, Эйлеръ разсуждаетъ слѣдующимъ образомъ: "Самые осторожные умы не могутъ не признать, что эти три качества необходимы для того, чтобы составить тѣло. Но они сомнѣваются въ томъ, достаточны ли эти три признака. Быть можетъ, говорятъ они, есть еще многiя другiя свойства, которыя также необходимы для сущности тѣла."

   "Но я спрошу ихъ: еслибы Богъ создалъ существо, лишонное этихъ неизвѣстныхъ свойствъ и обладающее только указанными тремя свойствами, ужели они усомнились бы назвать это существо тѣломъ? Безъ сомнѣнiя нѣтъ."

   То-есть, хотя бы вещество было совсѣмъ не таково, какъ мы его представляемъ, но наше представленiе о немъ ясно и отчетливо, и Богъ, какъ существо всемогущее, могъ бы создать вещество по этому образцу.

   На такомъ опредѣленномъ пониманiи вещества остановиться однакоже очень трудно; на самомъ дѣлѣ - чтоже есть въ этомъ веществѣ? Какимъ образомъ оно можетъ быть корнемъ всѣхъ явленiй природы? Очевидно представленiе, доведя вещество до окончательной формы, въ тоже время совершенно убило въ немъ всякую возможность проявленiя, сдѣлало его пустымъ, ничего не содержащимъ, ничтожнымъ. Неизмѣнныя, непроницаемыя частицы, эта вторая стихiя матерiялизма, точно также не объясняютъ намъ мiра, какъ и матерiялистическое пространство и время.

   Вотъ почему матерiялисты обыкновенно уклоняются отъ опредѣленiя вещества; они любятъ говорить о томъ, что вещество есть корень вещей, основа всего существующаго, а между-тѣмъ не хотятъ указать на точное понятiе вещества, хотя это точное понятiе совершенно одинаковымъ образомъ обнаруживается въ каждомъ курсѣ механики, физики или химiи. Матерiялисты любятъ представлять вещество какъ что-то глубокое, неизслѣдимое; они часто говорятъ, что сущность его неизвѣстна.

   Подъ этими рѣчами скрывается просто отвращенiе мысли отъ того пустого фантома, который создаетъ представленiе; но матерiялисты будутъ непослѣдовательны, если они вложатъ въ вещество или даже только будутъ подозрѣвать въ немъ какiя-нибудь новыя начала, напримѣръ жизненную силу или что-нибудь подобное. Всякое подобное предположенiе будетъ произвольнымъ мечтанiемъ и не удержится передъ правильнымъ развитiемъ матерiялистическаго взгляда.

   Бюхнеръ, какъ и другiе, не опредѣляетъ вещества и вообще ничего не опредѣляетъ. Легко понять, какъ мало твердости въ убѣжденiяхъ, у которыхъ всегда остается задняя лазейка и которыя въ случаѣ опасности тотчасъ превращаются въ скептицизмъ. Трудно опровергать матерiялиста, если на вопросъ чтó такое вещество, онъ отвѣчаетъ: не знаю.

   Впрочемъ у матерiялистовъ есть одно доказательство, которое повидимому совершенно оправдываетъ ихъ понятiе о веществѣ, какъ о сущности. Съ большимъ увлеченiемъ они ссылаются на результаты естественныхъ наукъ, по которымъ вещество не исчезаетъ и не появляется вновь, слѣдовательно вполнѣ представляетъ неизмѣнность сущности. Молешотъ, а за нимъ и Бюхнеръ напыщенно называютъ это безсмертiемъ вещества, забывая, что смерть и безсмертiе могутъ относиться только къ живому.

   Предметъ этотъ весьма важенъ и гораздо сложнѣе, чѣмъ обыкновенно полагаютъ. Натуралисты тысячу и тысячу разъ повторяютъ: при всевозможныхъ перемѣнахъ, при всѣхъ химическихъ разложенiяхъ и соединенiяхъ количество вещества остается одно и тоже. Но спросите ихъ чтó они называютъ количествомъ вещества, какимъ образомъ они мѣряютъ эту сущность, и вы убѣдитесь, что они вовсе не добрались до этой сущности, какъ можно бы подумать сначала.

   Очень часто простодушные физики и химики отвѣчали на этотъ вопросъ такъ, что количество вещества есть число атомовъ и что это количество не измѣняется, потомучто ни одинъ атомъ не происходитъ и не исчезаетъ.

   Отвѣтъ конечно былъ бы вполнѣ удовлетворителенъ, еслибы можно было убѣдиться въ его справедливости, то-есть еслибы дѣйствительно можно было пересчитывать атомы. Но такъ какъ атомовъ никто не видалъ и считать ихъ нельзя, то очевидно они только мысленно подставляются туда, гдѣ слѣдуетъ быть неизмѣнной сущности. Другими словами - прямые факты, прямыя наблюденiя представляютъ измѣнчивое вещество; если мы будемъ прямо мѣрять его количество, то окажется, что это количество измѣняется. Чтобы избѣжать этого, мы разсматриваемъ наблюдаемыя перемѣнныя величины только какъ явленiе, какъ функцiю постоянныхъ величинъ, то-есть атомовъ, и атомы принимаемъ за мѣру.

   Можно было бы напримѣръ измѣрять вещество объемами, но объемы тѣлъ измѣняются: таже масса воздуха можетъ занять объемъ въ десять, двадцать разъ большiй и во столько же разъ меньшiй. Поэтому и говорятъ, что хотя объемъ измѣняется отъ разныхъ причинъ, но число атомовъ при этомъ остается одно и тоже.

   Между-тѣмъ очевидно, что объемы самая приличная мѣра для вещества; протяжонность есть существенное его свойство; неизмѣнное вещество есть вмѣстѣ вещество неизмѣнно-протяжонное, абсолютно-твердое; слѣдовательно его неизмѣнный объемъ долженъ служить ему настоящею мѣрою. Извѣстно однакоже, что физики давно уже отказались отъ надежды измѣрять этотъ дѣйствительный объемъ вещества; наблюдаемыя ими тѣла всѣ измѣняютъ свой объемъ, и границы этому измѣненiю никакой нѣтъ.

   Итакъ чѣмъ же измѣряется количество вещества? Вѣсомъ. Вѣсъ - вотъ то неизмѣнное, то незыблемо-постоянное, чтò натуралисты нашли въ природѣ, среди ея безчисленныхъ перемѣнъ и превращенiй.

   Возьмите кусокъ льда и взвѣсьте его; потомъ растопите его, хоть тутъ же на вѣсахъ. Ледъ превратится въ воду, но вода будетъ вѣсить столько же, сколько вѣсилъ ледъ. Вотъ фактъ. Можно ли однакоже изъ него прямо заключать, что количество вещества при такомъ превращенiи осталось тоже самое?

   Никакимъ образомъ. Для доказательства приведу, что великiй Лавуазье, тотъ самый, который научилъ химиковъ употреблять вѣсы, полагалъ, что при этомъ количество вещества измѣняется. Самое превращенiе онъ объяснялъ тѣмъ, что со льдомъ соединяется особенное невѣсомое вещество, теплородъ, что это вещество входитъ въ промежутки атомовъ льда и что такимъ образомъ изъ него происходитъ вода.

   Предположенiе Лавуазье конечно есть чистая гипотеза; но точно такую же гипотезу представляетъ и то предположенiе, что количество вещества въ приведенномъ опытѣ нисколько не измѣнилось.

   Съ другой стороны мы знаемъ случаи, когда вѣсъ тѣлъ измѣняется. Извѣстно, что на экваторѣ то же тѣло вѣситъ менѣе, чѣмъ въ нашихъ широтахъ. Вообще вѣсъ тѣлъ измѣняется смотря по разстоянiю ихъ отъ центра земли. При этомъ мы однакоже никакъ не полагаемъ, что число атомовъ въ нихъ уменьшается или увеличивается, или вообще, что количество вещества въ нихъ претерпѣваетъ какую-нибудь перемѣну. Слѣдовательно вѣсъ не есть что-либо неизмѣнно-связанное съ этимъ количествомъ, не есть его абсолютная мѣра. Такъ что и здѣсь, какъ при атомахъ, мы только предполагаемъ нѣчто неизмѣнное, но не находимъ его въ прямомъ опытѣ.

   Въ природѣ ничто не исчезаетъ и ничто не можетъ произойти изъ ничего; это безъ сомнѣнiя справедливо и было извѣстно не только нынѣшнимъ натуралистамъ, но и древнимъ греческимъ и восточнымъ мудрецамъ. Но о чемъ здѣсь рѣчь, что именно не исчезаетъ, въ этомъ весь вопросъ. Не исчезаетъ сущность, потомучто невозможность исчезанiя лежитъ въ самомъ понятiи сущности. Но все дѣло въ томъ, какъ мы понимаемъ эту сущность. Если я скажу - мiръ есть проявленiе Вѣчнаго Разума, то этимъ самымъ я признаю Вѣчный Разумъ столь же неизмѣнною сущностью, какъ матерiялисты признаютъ свое вещество. Ошибка матерiялистовъ состоитъ не въ исканiи сущности, а въ томъ, что они торопятся облечь ее въ образы, что они понимаютъ ее въ видѣ того абсолютно-твердаго вещества, котораго нѣтъ въ природѣ, до котораго нельзя добраться никакимъ образомъ. Посмотрите, какъ Бюхнеръ описываетъ то что неизмѣнно въ природѣ:

   "Атомъ кислорода, азота или желза вездѣ и при всѣхъ обстоятельствахъ есть одна и таже вещь, имѣетъ тѣже имманентныя ему свойства {Бюхнеръ, какъ я уже говорилъ, любитъ употреблять трансцендентныя слова.}, и никогда, втеченiе цѣлой вѣчности не можетъ стать чѣмъ-нибудь инымъ. Гдѣ бы онъ нибылъ, онъ вездѣ будетъ тѣмъ же самымъ существомъ; изъ самаго разнороднаго соединенiя при распаденiи онъ выйдетъ снова тѣмъ же самымъ атомомъ, какимъ вступилъ въ него. Но никакъ и никогда атомъ не можетъ произойти вновь, или исчезнуть изъ бытiя: онъ можетъ только перемѣнить свои соединенiя. Вотъ тѣ основанiя, по которымъ вещество безсмертно..."

   Какъ нельзя лучше видно изъ этого мѣста, что Бюхнеръ есть совершенный атомистъ. Если же такъ понимать сущность вещества, то справедливо можно сказать матерiялистамъ: вашей сущности, вашего вещества нѣтъ въ природѣ; вы сами его выдумали, сами создали и потомъ подставляете его вездѣ, постоянно предполагая, что измѣненiя до него не касаются.

   Возвратимся теперь снова на точку зрѣнiя матерiялизма. Мы имѣемъ пустое пространство и время; въ этой пустотѣ заключаются частицы вещества, протяжонныя, абсолютно-твердыя и вѣчно-неизмѣнныя. Достаточно ли этого для того, чтобы построить мiръ?

   Извѣстно, что были ученiя, которыя старались довольствоваться этими стихiями - пустотою и веществомъ. Таково было ученiе древнихъ греческихъ атомистовъ. Всѣ вещи, всѣ существа природы у нихъ происходили отъ случайнаго столкновенiя атомовъ.

   Подобнымъ образомъ старался построить природу и Декартъ. Дайте мнѣ - говорилъ онъ - вещество и движенiе и я создамъ вамъ мiръ. Движенiе по его ученiю дано веществу искони, и, никогда не уменьшаясь, только передается и видоизмѣняется.

   Эйлеръ, который во многихъ отношенiяхъ приближается къ Декарту, также думалъ, что для объясненiя физическаго мiра достаточно того вещества, котораго сущность состоитъ въ протяжонности, непроницаемости и инерцiи. "Непроницаемость - говоритъ онъ - заключаетъ въ себѣ источникъ тѣхъ силъ, которыя непрерывно измѣняютъ состоянiе тѣлъ въ мiрѣ; вотъ истинное рѣшенiе великой загадки, которая столько мучила философовъ" {Lettres à une Princesse d'Allem. 2-me partie. L. IX.}.

   Такимъ образомъ были попытки объяснить мiръ посредствомъ чистаго механизма, то-есть такого, при которомъ сущность явленiй полагалась вполнѣ заключенною въ пространствѣ, времени и веществѣ. Очевидно однакоже, что здѣсь является уже новый элементъ, новая стихiя - движенiе. На первый взглядъ можно подумать, что это не есть что-либо существенное, что перемѣна, называемая движенiемъ, нисколько не касается сущности движущагося; такъ и старались понимать это чистые механики. Но легко убѣдиться въ противномъ.

   Въ самомъ дѣлѣ вещество безъ движенiя не образуетъ мiра. Мiръ, какъ я уже сказалъ, представляетъ разнообразiе въ пространствѣ и времени. Это-то разнообразiе и требуется объяснить, и если мы вообразимъ только всюду одинаковое и неизмѣнное вещество, то получимъ прямо противное, то-есть разрушимъ, а не создадимъ мiръ. Натуралисты, создавая свое вещество и олицетворяя въ немъ сущность мiра, забыли, что этой сущности нужно придать дѣйствующее, измѣняющее начало, то начало, изъ котораго могло бы проистечь все разнообразiе явленiй.

   Такое начало составляетъ для нихъ движенiе. Движенiе они принимаютъ за единственное возможное измѣненiе въ мiрѣ. Это послѣдовательно вытекаетъ изъ точки зрѣнiя, потомучто дѣйствительно движенiе есть единственная представляемая перемѣна. Всякую другую перемѣну нельзя представлять, нужно мыслить; одно движенiе, какъ явленiе пространственное и временное доступно представленiю. Притомъ всякая другая перемѣна повидимому касается самой сущности измѣняющагося предмета; движенiе же не измѣняетъ сущности, потомучто время и пространство, которыя при этомъ измѣняются, полагаются ничтожными, неимѣющими существеннаго отношенiя къ предмету.

   Вотъ почему матерiялисты все объясняютъ однимъ движенiемъ. Но откуда же является движенiе, отъ чего оно зависитъ? Самый простой отвѣтъ на этотъ вопросъ конечно былъ бы тотъ, что движенiе необходимо принадлежитъ веществу, что оно вытекаетъ изъ самой его сущности. Дѣйствительно такое мнѣнiе было излагаемо и защищаемо въ знаменитой матерiялистической книгѣ прошлаго столѣтiя - "Systême de la Nature". Но по началамъ матерiялизма оно никакъ не можетъ быть оправдано. Мы можемъ представить себѣ тѣло въ покоѣ; представленiе тѣла ни мало не требуетъ представленiя движенiя; слѣдовательно никакъ нельзя доказать, что движенiе есть необходимая принадлежность тѣла.

   Вотъ почему Декартъ и Эйлеръ, которые въ этомъ отношенiи мыслили матерiялистически, должны были для того чтобы объяснить мiровое движенiе, прибѣгать къ прямому дѣйствiю высочайшаго существа. Такое особливое, отдѣльное происхожденiе движенiя ясно свидѣтельствуетъ о томъ, что въ представленiи никакъ нельзя необходимо связать его съ веществомъ.

   Разсмотрите пристальнѣе движенiе и вы убѣдитесь, что оно есть предметъ очень сложный и что именно въ немъ содержится главная сущность мiровыхъ явленiй. Движенiе есть нѣчто измѣнчивое и неопрѣделенное. Пространство только одно, и можетъ быть только одного рода; вещество также только одно, и по самой сущности своей не можетъ быть разнаго рода. Движенiе же можетъ быть до безконечности разнообразно.  Если вы скажете: частицы вещества имѣютъ какое-то движенiе, нѣкоторое движенiе, то изъ этого еще невозможно построить мiръ, потомучто воображая себѣ, что всякiя движенiя возможны, мы будемъ представлять себѣ только хаосъ.

   Вообще нельзя сказать, что вещество имѣетъ возможность всячески двигаться, потомучто всѣ наши усилiя направлены къ тому, чтобы объяснить дѣйствительныя движенiя вещества, слѣдовательно къ тому, чтобы показать, что эти движенiя необходимы, и потому никакiя другiя движенiя невозможны.

   Для этого очевидно не