Страхов Николай Николаевич - Жители планет

  

  

  

  

   Выраженiе Гегеля имѣетъ глубокое значенiе, и можетъ быть мнѣ удастся уяснить его для читателя настоящей статьи. Но, что бы ни говорили Гегель и вся философiя, не будетъ ли правъ тотъ, кто не станетъ вовсе читать настоящей статьи? Какое намъ дѣло до жителей планетъ? Къ чему разсуждать о существахъ, о которыхъ мы не можемъ имѣть точныхъ свѣдѣнiй, съ которыми не можемъ войдти ни въ какiя сношенiя и отъ которыхъ ни въ какомъ случаѣ намъ не можетъ быть ни тепло ни холодно? Не лучше ли обратить все вниманiе на наши обстоятельства въ сей земной юдоли, о которыхъ мы и безъ того часто разсуждаемъ мало и плохо?

   Возраженiя справедливыя. Разсужденiя о жителяхъ планетъ дѣйствительно могутъ показаться развратнымъ поползновенiемъ мыслей, какъ выражался еще старикъ Добантонъ. Но здѣсь является важное затрудненiе. Конечно для всякаго человѣка существуютъ предметы, до которыхъ ему нѣтъ дѣла; но если рѣшать этотъ вопросъ, то нужно уже рѣшать его правильно и систематически; нужно опредѣлить совершенно строго, до чего человѣку должно быть дѣло и до чего ему не должно быть никакого дѣла. Очевидно вопросъ до такой степени сложный и запутанный, что едвали кто-нибудь рѣшится похвалиться, что нашолъ его рѣшенiе.

   Если же кто, не замѣтивъ трудности, питаетъ убѣжденiе, что обладаетъ рѣшенiемъ этого вопроса, то мы такихъ людей не любимъ; потомучто вслѣдствiе этого у нихъ развивается такое расположенiе ума, что они становятся невыносимы, какое бы прекраснѣйшее сердце ни имѣли.

   Дѣло въ томъ, что по счастiю или несчастiю, но только человѣкъ, говоря словами Добантона, развратенъ по самой своей природѣ, т. е. ему до всего есть дѣло. Въ этомъ заключается его странность и особенность, которая, какъ легко понять, причинила ему не мало бѣдъ и хлопотъ; но она есть его существенная, коренная принадлежность и можетъ даже служить для его опредѣленiя. Человѣкъ есть существо такъ сказать легкомысленнѣйшее въ цѣломъ мiрѣ, именно существо, которому до всего есть дѣло.

   Вотъ почему отъ древнѣйшихъ временъ человѣкъ постоянно и даже съ особеннымъ любопытствомъ обращался къ задачамъ, по видимому имѣющимъ къ нему самое далекое отношенiе, какое только возможно. Таковы вопросы о началѣ и концѣ мiра: въ нихъ человѣкъ отрывается отъ настоящаго и устремляется умомъ въ отдаленнѣйшее прошедшее и отдаленнѣйшее будущее. Точно таковъ же и вопросъ о планетныхъ жителяхъ. Съ тѣхъ поръ какъ была открыта истинная природа небесныхъ тѣлъ, мысль человѣческая не могла оторваться отъ ихъ загадочнаго мiра, отъ ихъ далекихъ и недоступныхъ обитателей. Величайшiе умы послѣднихъ вѣковъ внесли свои имена въ исторiю мнѣнiй о жителяхъ планетъ. О нихъ говорили Кеплеръ, Гюйгенсъ, Лейбницъ, Вольтеръ, Фонтенель, Кантъ и проч.

   Конечно авторитеты намъ не страшны; мы такъ увѣрены въ наклонности къ заблужденiямъ человѣческаго ума вообще, и въ способности къ открытiю истины нашего ума въ особенности, что безъ большихъ затрудненiй назовемъ пустыми фантазiями и вздоромъ мысли какого угодно авторитета. Другими словами - мы, такъ или иначе признаемъ себя умами, равноправными со всякимъ другимъ умомъ; худо или хорошо, но мы сами судимъ и рѣшаемъ всякой вопросъ и признаемъ за собою власть перевершить всякое дѣло, кѣмъ бы оно прежде повершено ни было. И слѣдовательно кто бы ни говорилъ о жителяхъ планетъ, можетъ быть мы сочтемъ за болѣе благоразумное - молчать.

   Молчанiе есть мудрость тѣхъ, кому нечего говорить. Мудрость эта не постыдная и не маловажная; потомучто она требуетъ умѣнья ясно отличать дѣйствительную мысль отъ всего другого, что бродитъ въ головѣ. Но вовсе молчать нельзя, а молчать объ одномъ и говорить о другомъ - очень опасно; потомучто не проговориться нѣтъ никакой возможности. Выразивъ опредѣленное мнѣнiе о какихъ-нибудь предметахъ, мы вмѣстѣ съ тѣмъ неизбѣжно опредѣлимъ взглядъ нашъ на другiе предметы, о которыхъ повидимому умолчали самымъ тщательнымъ образомъ.

   Что касается до жителей планетъ, то я надѣюсь убѣдить читателя, что не говорить о нихъ рѣшительно невозможно. Многiе великiе ученые, изъ похвальной осторожности, не говорили о нихъ ни слова; но осторожность пропала даромъ, потомучто они рѣшились при этомъ имѣть такiя мнѣнiя, которыя сейчасъ показываютъ, какъ они думали о планетныхъ жителяхъ.

   Такъ напримѣръ великiй изъ великихъ знатоковъ неба - Лапласъ почти ничего не говоритъ объ обитателяхъ свѣтилъ. Строгiй математикъ, скептикъ и матерiалистъ, онъ любилъ разсуждать точно и признавалъ вполнѣ истинною одну математику. Между тѣмъ въ своей знаменитой книгѣ - изложенiе системы мiра, въ концѣ, онъ не удержался и сдѣлалъ нѣсколько не-математическихъ соображенiй. Вотъ они:

   "Астрономiя, по достоинству своего предмета и по совершенству своихъ теорiй, есть прекраснѣйшiй изъ всѣхъ памятниковъ человѣческаго ума, подвигъ, приносящiй ему наибольшую честь. Увлеченный обманомъ чувствъ и своего самолюбiя, человѣкъ долгое время смотрѣлъ на себя, какъ на средоточiе движенiя свѣтилъ, и суетная гордость его была наказана ужасомъ, который они ему внушали. Наконецъ многолѣтнiе труды расторгли завѣсу, скрывавшую отъ его взоровъ систему мiра. Тогда онъ увидѣлъ, что находится на планетѣ, почти незамѣтной въ солнечной системѣ, которая сама, не смотря на свое громадное протяженiе, есть не болѣе, какъ ничтожная точка въ безконечности пространства. Великiя слѣдствiя, къ которымъ привело его это открытiе, легко могутъ вознаградить его за ту степень, на которую оно низвело землю; его собственное величiе доказывается чрезмѣрною малостiю основанiя, послужившаго ему для измѣренiя небесъ."

   "Будемъ тщательно сберегать, постараемся увеличить это сокровище высокихъ познанiй, отраду мыслящихъ существъ. Они оказали важныя услуги мореплаванiю и географiи; но величайшее ихъ благодѣянiе заключается въ томъ, что они разсѣяли страхъ, внушаемый небесными явленiями, и искоренили заблужденiя, порожденныя незнанiемъ нашихъ истинныхъ отношенiй къ природѣ, страхъ и заблужденiя, которые тотчасъ же возникли бы снова, если бы угасъ свѣточь наукъ."

   Съ перваго взгляда эти слова кажутся не болѣе, какъ невинною похвалою астрономiи. Говорить о пользѣ наукъ повидимому есть дѣло позволительное и отнюдь не дерзкое; а между тѣмъ посмотрите, куда это завело Лапласа. Почему онъ думаетъ, что предметъ астрономiи имѣетъ высокое достоинство? Не говоря о человѣкѣ, самое простое животное или растенiе выше всякой планеты и всякой звѣзды, если подъ планетою и звѣздою разумѣть только безжизенную глыбу. Величина не есть достоинство; ея нельзя принимать за величiе. Астрономiя, говоритъ Лапласъ, открыла человѣку истинную систему мiра. Значитъ ли это, что она способствовала постиженiю сущности мiра? Нисколько. Прежде думали, что земля неподвижна, а свѣтила движутся около нея; потомъ нашли, что скорѣе можно принять солнце за неподвижное и что земля около него движется. Чтоже тутъ важнаго? Вмѣсто одного движенiя нужно принять другое - и больше ничего.

   Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь астрономiя не доказала, что солнце совершеннѣе, лучше, выше, достойнѣе земли; она доказала только, что оно больше земли. Если человѣкъ, принимая землю за неподвижную, только по суетной гордости могъ считать это за ея достоинство и преимущество, то по какому же праву просвѣщенный астрономъ считаетъ солнце выше только за то, что не оно ходитъ вокругъ земли, а земля около него? Со стороны солнца было бы не простительнымъ увлеченiемъ самолюбiя считать себя выше только потому, что около него вертятся планеты.

   Точно такъ нельзя согласиться и съ тѣмъ, будто бы астрономiя открыла малость земли. Такое открытiе рѣшительно невозможно. Лапласъ прямо говоритъ, что земля мала въ сравненiи съ безконечностiю пространства. Но спрашивается, что же можетъ быть велико въ сравненiи съ этою безконечностiю? Какимъ образомъ великiй математикъ могъ упустить изъ вида, что великость и малость суть понятiя относительныя и что въ сравненiи съ безконечностiю нѣтъ ничего ни великаго ни малаго? Если бы наша земля занимала все пространство солнечной системы, то и тогда она была бы, по словамъ самого Лапласа, незамѣтною точкою въ мiрозданiи. Слѣдовательно вообще, какое бы протяженiе ни занимала земля, она никогда не могла бы быть великою. Лапласъ намекаетъ на то, что будто бы земля представляетъ недостаточно-широкое основанiе для измѣренiя небесъ. Но спрашивается, какое же основанiе было бы достаточно-велико? Опять нужно сказать - небеса неизмѣримы, и слѣдовательно никакая мѣрка не была бы какъ разъ впору для ихъ измѣренiя. Скорѣе наоборотъ - изъ того, что мы, сидя на землѣ, успѣли измѣрить небо, совершенно ясно, что земля для этого достаточно велика. Вообще же о землѣ никакъ нельзя сказать, велика ли она, или мала. Если мы не станемъ ея мѣрить совершенно негоднымъ аршиномъ - безконечностiю, а поищемъ другой мѣры, то весьма легко можетъ оказаться, что земля имѣетъ надлежащую величину. Тѣ, которые писали о жителяхъ планетъ, всегда полагали, что должно быть нѣкоторое отношенiе между величиною планеты и величиною ея обитателей. Если мы станемъ разсматривать землю съ этой же точки зрѣнiя, то найдемъ, что она достаточно велика въ отношенiи къ человѣческому росту. Людямъ на землѣ просторно, и человѣчество до сихъ поръ не могло пожаловаться на то, что ему мало мѣста. Что же касается до будущаго, то и за него трудно приходить въ особенный страхъ. Три, четыре тысячи милльоновъ легко помѣстятся на земномъ шарѣ, такъ чтобы гуляя не стѣснять другъ друга; при томъ они составятъ такое многочисленное и разнообразное общество, что мы не вправѣ будемъ жаловаться, если численное увеличенiе его прекратится. Въ самомъ дѣлѣ, вѣроятно со временемъ число раждающихся будетъ равно числу умирающихъ, то-есть размноженiе естественнымъ образомъ уравновѣсится съ смертностiю. Пожаловаться на малость земли можно бы было только въ томъ случаѣ, если бы намъ недостало мѣста прежде этого уравновѣшенiя.

   И такъ - напрасно Лапласъ утверждаетъ, что астрономiя низвела землю на какую-то низшую степень достоинства; само собою понятно, что вовсе не во власти астрономiи опредѣлять достоинство свѣтилъ. Между тѣмъ совершенно ясно, что Лапласъ придаетъ этому мнимому опредѣленiю особенно важное значенiе. Астрономiя оказала великiя услуги мореплаванiю и географiи, - казалось бы, чтò важнѣе? Дѣло идетъ о прямой, дѣйствительной пользѣ для человѣчества; но Лапласъ находитъ, что не въ этомъ состоитъ величайшее благодѣянiе астрономiи, а въ томъ, что она искоренила заблужденiя, порожденныя незнанiемъ нашихъ истинныхъ отношенiй къ природѣ.

   Что же все это значитъ? Что разумѣетъ Лапласъ подъ истинными отношенiями къ природѣ? Вообще - какая тайная мысль увлекла творца небесной механики къ такимъ явно-непослѣдовательнымъ сужденiямъ?

   Мысль о жителяхъ планетъ. Предположите только, что ихъ постоянно имѣлъ въ виду Лапласъ, и слова его легко объяснятся. Въ самомъ дѣлѣ, не въ томъ дѣло, что человѣкъ прежде считалъ землю неподвижною, а въ томъ, что онъ считалъ только одну ее обитаемою, что онъ принималъ свой родъ за единственныхъ жителей мiра, и себя за единственное богоподобное творенiе. Когда же открылось, что небесныя свѣтила имѣютъ ту же природу, какъ и земля, неизбѣжно возникло сомнѣнiе въ справедливости такихъ убѣжденiй. Воображенiе съ неудержимымъ увлеченiемъ стало населять планеты и звѣзды существами, подобными человѣку. Число и совершенство этихъ существъ невольно сообразовались съ величиною и блескомъ ихъ жилищъ. И вотъ откуда проистекли тѣ мнѣнiя, которыя выражаетъ Лапласъ. Предметъ астрономiи потому высокъ, что эти звѣзды - не просто безжизненныя круглыя глыбы; это цѣлые мiры, исполненные всѣми богатствами жизни и красоты, такъ что наше понятiе о мiрозданiи было бы ничтожно, если бы мы не знали объ этихъ мiрахъ. Земля, ставъ изъ средоточiя планетою, не потому потеряла свое достоинство, что сдѣлалась подвижною, а потому что явилась только малымъ звѣномъ въ системѣ планетъ, столько же, или еще болѣе одаренныхъ благами жизни. Не потому земля мала, что она меньше солнца и т. д., но потомучто человѣкъ, живущiй на землѣ, ничтоженъ въ сравненiи съ тѣми существами, которыя должны населять громадное и блистательное солнце или другiя звѣзды. Вотъ какой взглядъ Лапласъ называетъ знанiемъ нашихъ истинныхъ отношенiй к природѣ. Человѣкъ долженъ вообразить себѣ, что онъ окружонъ безчисленными мирiадами мiровъ, простирающихся въ безконечность, гдѣ живутъ, мыслятъ и дѣйствуютъ существа безконечно-разнообразныя, которыхъ совершенство можетъ несравненно превышать всякое человѣческое совершенство. Вотъ что открыла астрономiя, вотъ ея величайшее благодѣянiе. Человѣкъ не имѣетъ права признавать за собою исключительное богоподобiе, не долженъ имѣть притязанiй на абсолютную истину; онъ - песчинка въ океанѣ существованiя, и жизнь его, со всѣмъ ея содержанiемъ, съ его знанiемъ и душою - ничтожна, какъ чуть-видная волна въ этомъ океанѣ.

   Вы видите, читатель, что все это ясно и послѣдовательно. Если же наоборотъ, на планетахъ нѣтъ жителей, то очевидно земля, какова бы она ни была, есть прекраснѣйшая планета; если звѣзды пусты, то какъ бы они огромны и многочисленны ни были, земля будетъ истиннымъ центромъ мiрозданiя, и человѣкъ - царемъ природы, главнымъ существомъ мiра, цѣлью и смысломъ всего существующаго. Скромныя разсужденiя Лапласа о пользѣ астрономiи отвергаютъ подобный взглядъ; онъ говоритъ такъ, какъ-будто жители планетъ несомнѣнно существуютъ. Но справедливо ли это? Есть ли дѣйствительно жители на планетахъ?

  

   Прежде всего замѣчу, что не только у насъ нѣтъ никакихъ сколько-нибудь важныхъ причинъ принимать ихъ существованiе, но что даже самое легкое, простое и ясное предположенiе будетъ именно отрицанiе этого существованiя. Тутъ мы не встрѣтимъ никакого противорѣчiя, никакого затрудненiя. Обыкновенно, какъ сильнѣйшiй аргументъ въ пользу жителей планетъ, предлагаютъ вопросъ: для чего же существуетъ это безчисленное множество небесныхъ тѣлъ?  Но вопросъ этотъ такого рода, что вовсе не требуетъ необходимо отвѣта. Если планеты и звѣзды суть пустыя глыбы, то само собою разумѣется, что онѣ никуда не годятся; очень странно было бы, если бы всякая звѣзда, потому только что она толста и тяжела, имѣла претензiю непремѣнно быть жилищемъ разумныхъ существъ. Для разумныхъ существъ конечно нужно было устроить удобное и прiятное жилище; но отсюда не слѣдуетъ, чтобы наоборотъ для звѣздъ непремѣнно нужно было насоздавать разумныхъ существъ. Нельзя сказать: какъ жалко, что такiе прекрасные шары остаются безъ обитателей! Потомучто чего же здѣсь жалѣть? Звѣзды, если онѣ представляютъ только грубую, мертвую массу, суть нѣчто совершенно ничтожное; онѣ почти тоже, что пустое пространство. Нельзя также говорить, будто бы онѣ стоили природѣ большихъ трудовъ и что безъ жителей всѣ эти труды остаются втунѣ. Если уже принять такое человѣкоподобное представленiе природы, то скорѣе же можно сказать, что малѣйшая органическая клѣточка ей стоитъ болѣе труда, чѣмъ всѣ звѣзды, взятыя вмѣстѣ. Можно пожалѣть о человѣкѣ, у котораго нѣтъ руки или даже одного пальца; но нельзя жалѣть о камнѣ, что у него нѣтъ головы съ мозгомъ: очевидно камень не заслуживаетъ того, чтобы имѣть голову. А такъ какъ звѣзды въ нашемъ предположенiи суть не болѣе какъ камни, хотя и очень большiе, то нѣтъ никакой причины предполагать какую-то несообразность въ томъ, что они лишены разумныхъ обитателей. Жизнь, въ полномъ ея объемѣ, есть нѣчто столь прекрасное и великое, что передъ нею ничтожны ужасающiя массы и разстоянiя планетъ; такъ-что не будетъ никакой диспропорцiи, ничего уродливаго и несоразмѣрнаго, если представимъ только одну планету украшенною жизнью и всѣ другiя пустыми и безмолвными.

   Очевидно вопросъ нужно совершенно оборотить: планеты и звѣзды не нуждаются въ жизни, но не нуждается ли жизнь въ планетахъ и звѣздахъ? То есть - быть можетъ, жизнь такъ разнообразна и богата, что не можетъ помѣститься на одной землѣ. Не заключается ли въ жизни такое глубокое содержанiе, что она не можетъ ограничиться тѣми формами, въ которыхъ проявляется на землѣ, что она должна въ другихъ равныхъ или даже лучшихъ формахъ обнаруживаться на другихъ свѣтилахъ? Можетъ быть, жизнь даже совершенно неисчерпаема, такъ-что сколько бы ни было звѣздъ и планетъ, для нея все будетъ мало, и она никогда не успѣетъ выразиться во всей своей полнотѣ?

   Такое пониманiе жизни, такое желанiе представлять себѣ иную жизнь, отличную отъ нашей человѣческой - вотъ безъ сомнѣнiя главное основанiе, по которому мы населяемъ планеты жителями. Очевидно не астрономiя открыла или усилила это стремленiе человѣческаго духа; астрономiя разсматриваетъ свѣтила именно только какъ камни, т. е. какъ тѣла тяжолыя, имѣющiя взаимное притяженiе; такъ-что она дала только поводъ къ игрѣ нашей фантазiи, указала намъ мѣсто, которое мы могли населить своими созданiями. Если прежде изъ того же стремленiя родились олимпiйскiе боги, или духи подземные, водяные и воздушные, то нынѣ, когда болѣе точныя изслѣдованiя доказали отсутствiе этихъ существъ въ указанныхъ мѣстахъ, мы, сообразуясь съ научными открытiями, нашли, что эта иная, не-наша жизнь, вмѣсто Олимпа, воздуха и воды, можетъ помѣститься на другихъ планетахъ. Мы радуемся, что астрономiя развязала намъ руки или, выражаясь другими словами, доказала безконечность мiрозданiя. Теперь, если бы даже строгiя изысканiя показали, что на планетахъ нашей солнечной системы вовсе нѣтъ жителей, мы не будемъ нисколько въ затрудненiи: мы поселимъ ихъ на ближайшихъ къ намъ звѣздныхъ системахъ; если же и тѣ окажутся пустыми, мы будемъ подвигаться дальше и дальше и будемъ при этомъ находиться въ прiятной увѣренности, что мѣста для нашихъ поселенiй всегда хватитъ.

   Понятiе объ иной жизни, отличной отъ человѣческой, глубоко и крѣпко коренится въ человѣческомъ духѣ. Какъ легко видѣть, оно имѣетъ значенiе величайшей важности; потомучто неразрывно связано съ тѣмъ смысломъ, какой мы придаемъ нашей земной жизни. По этому фантастическiя, безконечно-разнообразныя представленiя иной жизни, которыми отъ древности и до нашихъ дней сопровождается исторiя человѣческаго мышленiя, всѣ имѣютъ положительное значенiе, всѣ могутъ быть истолкованы какъ свѣтлый или темный фонъ, на которомъ рѣзко рисуются формы нашей земной, человѣческой жизни. Это царство тѣней, эти блестящiе и мрачные призраки толпятся вокругъ человѣка какъ-будто только для того, чтобы среди нихъ тѣмъ осязательнѣе и выпуклѣе выдалась его дѣйствительная, непризрачная фигура. Такимъ образомъ мы строимъ эти существа на основанiи пониманiя нашей жизни, и слѣдовательно вопросъ о жителяхъ планетъ долженъ обратиться въ слѣдующiй: - можемъ ли мы такъ понимать нашу жизнь, такъ смотрѣть на нее, чтобы, выходя изъ этого взгляда, можно было правильнымъ образомъ населить планеты?

   Вопросъ обширный въ высочайшей степени. Чтобы видѣть, какъ онъ рѣшается и возможно ли его рѣшенiе, мы можемъ впрочемъ остановиться на какомъ-нибудь частномъ случаѣ, взять какой-нибудь отдѣльный образчикъ этой иной жизни, которую мы ищемъ. Другими словами - начнемъ населять планеты, возьмемъ тѣ образы, которые встрѣчаются у писателей или даже стали ходячими мнѣнiями, и посмотримъ, возможны ли они.

   Помню, въ одномъ многолюдномъ ученомъ засѣданiи зашла рѣчь о томъ, что, можетъ быть, послѣ нашей геологической эпохи, послѣ новаго переворота явятся на землѣ существа болѣе совершенныя, чѣмъ люди. Одинъ изъ членовъ собранiя отвергалъ возможность такого событiя, но другой, весьма извѣстный профессоръ и притомъ профессоръ зоологiи утверждалъ, что это легко можетъ быть. "Почему вы знаете, наконецъ спросилъ онъ, что послѣ насъ на землѣ не явятся напримѣръ люди съ крыльями? Они будутъ летать, а не ходить; а летать гораздо лучше, чѣмъ ходить!"

   Вотъ простая и совершенно опредѣленная черта иной жизни. Притомъ крылатый человѣческiй образъ не есть открытiе почтеннаго профессора; какъ извѣстно, этотъ образъ есть одна изъ любимыхъ формъ, въ которой человѣкъ воображаетъ высшiя существа. Летать, имѣть крылья - всегда было особенно-желаннымъ для людей; не мало высказано было и жалобъ на то, что у насъ недостаетъ крыльевъ.

   Но если поэту, художнику или простому мечтателю и позволительно говорить о людяхъ съ крыльями, то на подобныя рѣчи менѣе всякаго другого сорта людей имѣютъ право именно профессорá зоологiи. Именно для зоолога человѣкъ съ крыльями есть нелѣпость, есть явное противорѣчiе.

   Профану въ зоологiи позволительно не знать, что крыльямъ птицъ у человѣка соотвѣтствуютъ руки, и потому позволительно привѣшивать крылья сзади рукъ; но зоологъ долженъ знать, что нѣтъ и никогда не было позвоночныхъ животныхъ съ шестью членами; слѣдовательно зоологъ, предполагая крылатаго человѣка, долженъ предположить, что этотъ человѣкъ безъ рукъ, что его руки превращены въ крылья. Человѣкъ безъ рукъ! Не правда ли, что это почти то же, что человѣкъ хотя съ руками, но безъ лица? Рука, послѣ лица, есть самая подвижная, самая живая часть тѣла. Пожатiе руки соотвѣтствуетъ поцѣлую; рука, также какъ лицо, выражаетъ душу, и потому въ ней, также какъ въ лицѣ, преимущественно проявляется красота. Безрукiй человѣкъ - крайнее безобразiе, не говоря уже о томъ, что быть безъ рукъ значитъ быть калѣкою въ высочайшей степени; потомучто рука есть главный органъ дѣятельности.

   Нѣтъ и не было позвоночныхъ животныхъ, у которыхъ было бы больше четырехъ членовъ; по этому для зоолога предположенiе шести членовъ странно и дико; правильный и естественный ходъ мыслей внушаетъ ему, что если у позвоночныхъ нѣтъ и не было шести членовъ, то вѣроятно потому, что шести членовъ у нихъ не можетъ быть. Это называется наведенiемъ.

   Но оставимъ грубый опытъ и эмпирическiе выводы: путешествуя по планетамъ или переносясь въ грядущiя времена, мы очевидно не должны ни чѣмъ стѣсняться. Тутъ мы находимся въ области чистой мысли, въ царствѣ возможнаго. И такъ пусть у человѣка будетъ, кромѣ ногъ и рукъ, еще пара членовъ, крылья? Посмотримъ, далеко ли мы улетимъ на этихъ крыльяхъ.

   Часто говорятъ: птицѣ даны крылья для того, чтобы она летала. Это совершенно несправедливо; потомучто однихъ крыльевъ мало для того, чтобъ летать. Чтобы летанiе было возможно, нужно сверхъ крыльевъ особенное устройство цѣлаго тѣла: вся анатомiя животнаго должна измѣниться. И дѣйствительно вся птица отъ головы до ногъ устроена особеннымъ образомъ, приспособленнымъ къ летанiю. Подробности птичьей анатомiи въ этомъ отношенiи представляютъ необыкновенный интересъ. Такъ какъ летанiе есть дѣло трудное, то для достиженiя его природа употребила всѣ мѣры, всѣ механическiя хитрости, какiя только возможны; по необходимости она должна была подчинить этой цѣли всѣ органы. По этому-то и не вѣрно сказать, что для летанiя служатъ одни крылья. Между тѣмъ очень обыкновенно случается, что вздумавши представить какое-нибудь существо летающимъ, мы просто придѣлываемъ ему крылья, не измѣняя нисколько всего остального.

   Итакъ - если человѣкъ желаетъ летать, то его тѣло должно быть измѣнено. Укажу здѣсь на одну черту птичьяго тѣла, которая прямо бросается въ глаза. Тѣло птицы существенно отличается тѣмъ, что образуетъ округленную сплошную массу, безъ видимыхъ раздѣленiй. Шея съ головою и ноги имѣютъ очень малый размѣръ въ сравненiи съ туловищемъ, въ которомъ сосредоточена вся тяжесть тѣла. Но законамъ механики такая форма необходимо требуется для удобства летанiя; безъ нея птица не могла бы управлять своимъ полетомъ.Слѣдовательно, давая крылья человѣку или лошади, невозможно воображать, что ихъ туловище сохраняетъ прежнюю форму; оно должно сосредоточиться, образовать неподвижную, округленную массу.

   Не правда ли, какое страшное безобразiе! Наше чувство вообще невольно возмущается противъ всякаго отступленiя отъ прекраснаго человѣческаго образа. Видали ли вы Аполлона Бельведерскаго?

  

   Лукъ звенитъ, стрѣла трепещетъ,

   И клубясь издохъ Пиѳонъ,

   И твой ликъ побѣдой блещетъ,

   Бельведерскiй Аполлонъ.

  

   Но у него блещетъ не только лицо, онъ весь сiяетъ, съ головы до ногъ; олимпiйская сила и гордость свѣтится въ каждомъ напряжонномъ мускулѣ отъ шеи и до ступней; положенiе каждаго сустава, каждый изгибъ дышетъ и говоритъ. Какимъ образомъ могло бы это отразиться на безсмысленно-кругломъ туловищѣ птицы? Куда бы дѣвалась эта красота, это видимое и осязаемое проявленiе силы и смѣлости?

   Человѣкъ съ туловищемъ птицы есть нелѣпость. Но не здѣсь еще кончается его преобразованiе, если онъ вздумаетъ летать. Читатель чувствуетъ, что мы только слегка касаемся здѣсь вопроса, способнаго къ широкому и математически- строгому развитiю. Летанiе есть опредѣленный механическiй процессъ; онъ возможенъ только при извѣстныхъ механическихъ условiяхъ. Выводя эти условiя одно за другимъ со всевозможною точностiю, мы нашли бы, что тѣло человѣка, чтобы подходить подъ эти условiя, должно все болѣе и болѣе приближаться къ тѣлу птицы. Такимъ образомъ мы убѣдились бы, что летать можетъ только птица, и что человѣкъ и лошадь, чтобы летать, должны превратиться въ птицъ.

   Укажу здѣсь только на одно обстоятельство; птицы, вообще говоря, гораздо меньше звѣрей. Это не есть капризъ природы, ея произвольное распоряженiе. Нѣтъ, это зависитъ отъ того, что животныя слишкомъ большiя, слишкомъ массивныя не могутъ летать, то есть изъ костей и мускуловъ, изъ тяжей и перьевъ невозможно построить летающее существо, котораго вѣсъ былъ бы больше извѣстнаго предѣла. Отсюда слѣдуетъ, что если человѣкъ желаетъ летать, то онъ долженъ уменьшиться до величины какого-нибудь кондора или пеликана. Меньшая величина повидимому не бѣда; но вмѣстѣ съ уменьшенiемъ тѣла должно произойти и уменьшенiе мозга, а имѣть въ головѣ мало мозга, какъ извѣстно, есть истинное несчастiе, бѣдствiе невознаградимое.

   Что же мы выведемъ изъ всего этого? Птицами намъ быть вовсе не хочется, мы хотѣли бы остаться людьми и только получить способность летать. Если же мы готовы отказаться отъ летанья, лишь бы остаться людьми, то спрашивается, ужели человѣческiя движенiя имѣютъ такое низкое значенiе, что мы должны завидовать движенiямъ птицы, ея полету? Почему упомянутый выше профессоръ зоологiи провозгласилъ съ такою увѣренностiю, что летать лучше, чѣмъ ходить?

   Рѣшить, что лучше и что хуже - дѣло вовсе не легкое; приниматься за такой вопросъ легкомысленно и торопливо вовсе не слѣдуетъ. Очевидно, преимущество птицы передъ человѣкомъ состоитъ въ скорости передвиженiя. Но развѣ скорость есть единственное достоинство движенiй? Развѣ можно сказать, что чѣмъ движенiе скорѣе, тѣмъ оно лучше? Скоро, да не споро, тише ѣдешь - дальше будешь, говоритъ русская пословица. И дѣйствительно достоинство движенiй состоитъ главнымъ образомъ не въ скорости, но въ томъ, что содержится въ самыхъ движенiяхъ, что ими достигается. Сила движенiй, ихъ свобода, ихъ многообразiе гораздо важнѣе, чѣмъ скорость. И легко убѣдиться, что человѣкъ въ этомъ отношенiи превосходитъ всякую птицу. Принимая въ соображенiе тяжесть человѣка, мы найдемъ, что и поступь его въ высочайшей степени легка и быстра, но сверхъ того нѣтъ ни одного животнаго, которое бы во время передвиженiя до такой степени свободно владѣло своимъ тѣломъ, какъ человѣкъ. Птица совершенно поглощена своимъ полетомъ; дѣлать что-нибудь на лету она не можетъ. Между тѣмъ человѣкъ, передвигаясь съ мѣста на мѣсто, въ тоже время можетъ свободно и сильно дѣйствовать всѣми верхними частями своего тѣла. Ни одно животное не способно къ такимъ разнообразнымъ движенiямъ, какъ человѣкъ. На этомъ основана гибкость, разнообразное расчлененiе, стройное соотношенiе многихъ частей - тѣ черты, которыми рѣзко отличается человѣческое тѣло и которыя такъ восхищаютъ насъ въ его прекрасныхъ образцахъ. Въ человѣкѣ природа разрѣшила высокую механическую задачу - сочетать наибольшую легкость движенiй съ наибольшею ихъ силою и свободою и съ наибольшимъ разнообразiемъ. Птицамъ завидовать намъ не въ чемъ.

   Да и за чѣмъ намъ крылья? Такъ иногда вздумается - хорошо бы полетѣть да сѣсть на крестъ Исакiя, чтобы взглянуть оттуда на Петербургъ; или вдругъ захочется отъ скуки слетать въ Одессу, нечаянно влетѣть въ окно къ стариннымъ знакомымъ и спросить ихъ: ну, какъ вы здѣсь поживаете? Но чтобы вообще мы имѣли склонность къ воздушной жизни, этого нельзя сказать. Мы вовсе не желаемъ безпрерывно шнырять по воздуху, жить воровствомъ, подхватывая себѣ добычу то въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ, ночевать на скалахъ, на деревьяхъ или на вершинахъ церквей и башенъ. Если же такъ, то для чего же бы мы стали подниматься на воздухъ и чтó бы мы такое важное стали тамъ дѣлать? Очевидно, если бы мы имѣли крылья, то сохраняли бы ихъ только на случай капризовъ или черезъ-чуръ хорошей погоды, а въ обыденной жизни пользовались бы ими развѣ какъ опахалами.

   И такъ мы должны отказаться отъ крыльевъ, какъ для существъ новаго геологическаго перiода, такъ и для жителей планетъ, если вздумаемъ населять ихъ не одними птицами, но и человѣкоподобными существами. Впрочемъ бѣда была бы небольшая, еслибы пришлось отказаться отъ однихъ крыльевъ; но читатель вѣроятно замѣтилъ, что мы вообще не смѣемъ измѣнять человѣческаго образа. Не потому только, что всякое измѣненiе было бы безобразiемъ, было бы нарушенiемъ той чарующей красоты, которую нѣкоторые стараются объяснить простою, т. е. пустою привычкою, но также и потому, что измѣняя фигуру, мы существенно нарушаемъ механическiя условiя строенiя тѣла, слѣдовательно искажаемъ всю физическую дѣятельность существа. Произвольно измѣняя форму человѣческаго тѣла, не только создадимъ безобразныя чудища, но мы сотворимъ калѣкъ, безсильныхъ, немощныхъ уродовъ. Если же при своихъ созданiяхъ мы будемъ строго слѣдовать законамъ механики, то во всякомъ случаѣ мы не можемъ изобрѣсти новые человѣкоподобные или превосходящiе человѣка образы, но непремѣнно придемъ къ формамъ животноподобнымъ, слѣдовательно низшимъ даже въ механическомъ отношенiи. Въ самомъ дѣлѣ, не нужно обманываться тѣмъ, что животныя часто отличаются страшною силою, быстротою, легкостiю движенiй. Легко убѣдиться, что здѣсь нѣтъ преимущества передъ человѣкомъ, именно потомучто въ этихъ свойствахъ обнаруживается механическая односторонность животныхъ. Левъ - царь звѣрей, не смотря на то, что есть многiя животныя больше, сильнѣе и быстрѣе его. Человѣкъ же имѣетъ преимущество надъ самымъ львомъ: онъ боролся съ нимъ и истреблялъ его гораздо прежде, чѣмь поумнѣлъ до того, что выдумалъ порохъ.

  

   И такъ - создать животное, котораго физическая дѣятельность была бы лучше (въ самомъ обширномъ смыслѣ этого слова) человѣческой, невозможно. Изъ легкихъ замѣчанiй, которыя я сдѣлалъ выше, видно, что полное доказательство этого положенiя должно основываться на законахъ механики. Законы же механики принадлежатъ къ числу необходимыхъ законовъ. То есть мы не можемъ воображать, что гдѣ бы то ни было, на другихъ ли планетахъ нашей солнечной системы, или на другихъ солнечныхъ системахъ въ самой безконечности небесъ, эти законы не соблюдаются. Законы механики въ этомъ отношенiи совершенно похожи на теоремы геометрiи. Эти теоремы справедливы вездѣ безъ исключенiя. На этомъ замѣчанiи былъ даже нѣкогда построенъ весьма основательный проектъ, имѣвшiй цѣлiю войдти въ прямыя сношенiя съ жителями луны. Какой-то ученый, и едвали не нѣмецкiй, предлагалъ какому-то правительству гдѣ-нибудь на большихъ пространствахъ изобразить яркими огнями какой-нибудь геометрическiй чертежъ, напримѣръ чертежъ пиѳагоровой теоремы. Жители луны, которые вѣроятно не менѣе Пиѳагора радовались открытiю этой теоремы и можетъ быть также принесли за это въ жертву сто лунныхъ быковъ, безъ сомнѣнiя узнали бы чертежъ и любезно отвѣчали бы намъ другимъ чертежомъ. Ученый, кажется, прибавлялъ еще, что если бы этотъ способъ не удался, т. е. если бы оказалось, что жители луны не знаютъ геометрiи, то мы бы покрайней мѣрѣ убѣдились, что съ ними не стоитъ знакомиться. Прекрасную теорему доказалъ бы тотъ, кто вывелъ бы математически-строго, что форма человѣческаго тѣла также ясно указываетъ на механическое совершенство человѣка, какъ чертежъ пиѳагоровой теоремы указываетъ на самую теорему. Тогда, ища жителей на планетахъ, мы также бы надѣялись найдти тамъ человѣческiя формы, какъ указанный выше ученый надѣялся, что жители луны знаютъ геометрiю.

   Для полной ясности нужно впрочемъ прибавить, что человѣческая фигура зависитъ не только отъ механическихъ законовъ, по которымъ построена, но и отъ вещества, изъ котораго построена. Форма и размѣры каждой машины непремѣнно зависятъ отъ ея матерiала; такъ деревянные часы не могутъ быть такъ малы и плоски, какъ металлическiе. По этому для искателей новыхъ формъ остается еще возможность измѣнить человѣческую фигуру, предполагая другой матерiалъ. Можетъ быть, скажутъ они, нервы и мускулы планетныхъ жителей устроены изъ другого вещества, чѣмъ наши, и потому и вся машина ихъ тѣла имѣетъ несравненно высшее достоинство, хотя и построена по тѣмъ же механическимъ законамъ.

   Вопросъ трудный; физiологи ничего не знаютъ о связи между сущностiю извѣстнаго намъ вещества и сущностiю организмовъ; они не могутъ доказать такого положенiя: для органической дѣятельности необходимо именно такое вещество, какое мы находимъ въ организмахъ. Какъ-то Молешоттъ вздумалъ выразиться, что для мышленiя необходимъ фосфоръ; вѣроятно оно такъ и есть, да бѣда въ томъ, что вѣдь это нужно доказать. А говорить это безъ доказательства значитъ ни больше ни меньше, какъ сказать, что для мышленiя необходимо имѣть голову, да при томъ еще не пустую, а съ мозгомъ.

   Попробуемъ однакоже разсмотрѣть болѣе простые случаи. Возьмемъ не физiологовъ, а людей болѣе точныхъ - физиковъ и химиковъ. Повѣрятъ ли они, что въ другихъ мiрахъ явленiя, ими изучаемыя, совершаются иначе, потомучто вещество тамъ другое? Напримѣръ, что свѣтъ тамъ иначе преломляется, что различныхъ состоянiй тѣлъ не три - твердое, жидкое и газообразное, а четыре или пять, что тѣла соединяются химически не въ опредѣленныхъ пропорцiяхъ и т. д.? Едва ли кто нибудь не согласится, что подобныя предположенiя невозможны. Понятно, что физики и химики, занимаясь болѣе простыми явленiями, яснѣе могутъ видѣть, что эти явленiя связаны съ самою сущностiю вещества и прямо вытекаютъ изъ нея; они стараются даже на самомъ дѣлѣ вывести изъ этой сущности наблюдаемые ими законы явленiй, напримѣръ посредствомъ теорiи атомовъ. Молешоттъ же только похвастался передъ несвѣдущими людьми, давая имъ разумѣть, будто бы физiологiя также ясно выводитъ мышленiе изъ фосфора, какъ химiя выводитъ изъ атомовъ опредѣленныя пропорцiи соединенiй.

   Физикъ, принимающiй теорiю атомовъ, необходимо принимаетъ, что и на отдаленнѣйшихъ звѣздахъ вещество состоитъ изъ атомовъ; химикъ, полагающiй, что опредѣленныя пропорцiи соединенiй объясняются свойствами атомовъ, необходимо полагаетъ, что въ цѣломъ мiрозданiи вещества соединяются въ опредѣленныхъ пропорцiяхъ. Однимъ словомъ, добираясь до сущности нашего земного вещества, мы вмѣстѣ съ тѣмъ увѣрены, что добираемся до той единой сущности, которая служитъ основою всего вещественнаго мiра. Мы и теперь исповѣдуемъ тоже ученiе, какое проповѣдывалъ Ѳалесъ, т. е. что всѣ тѣла образованы изъ одного матерiала, хотя и несогласны съ нимъ въ томъ, что этотъ матерiалъ была вода. Таково неизбѣжное и всегдашнее стремленiе человѣческаго ума, и Молешоттъ былъ бы правъ, если бы сказалъ только, что умъ человѣческiй стремится доказать, что и фосфоръ необходимъ для мышленiя.

   Открыть необходимую связь между явленiями - вотъ общая задача для всего естествознанiя. Изъ этого слѣдуетъ, что мы заранѣе убѣждены въ этой связи, но не слѣдуетъ, что мы уже знаемъ эту связь. Сказать, что между всѣми явленiями существуетъ необходимая связь, значитъ сказать, что всѣ они необходимо проистекаютъ изъ одной сущности, т. е. сущность непремѣнно полагается единою. Такъ сущность всѣхъ вещественныхъ явленiй мы называемъ веществомъ и въ тоже время непремѣнно принимаемъ, что вещество вездѣ одно. Потомъ мы предполагаемъ, что изъ этого единого развивается все разнообразiе мiровыхъ явленiй, развивается съ совершенною необходимостiю. Слѣдовательно, если на землѣ развились организмы, то необходимость такого развитiя заключалась въ веществѣ. Поэтому и обратно органическiя явленiя необходимо требуютъ извѣстныхъ видоизмѣненiй вещества; организмы могутъ быть образованы только изъ того матерiала, который мы въ нихъ находимъ.

   Въ этомъ отношенiи обыкновенно дѣлаютъ неосновательное различiе между мертвою и органическою природою, и дѣлаютъ не только простые смертные, но и основательные ученые. Мертвой природѣ мы уже привыкли, хотя и не очень давно, приписывать строгую законность, механическую неизмѣнность дѣйствiй. Явленiя мертваго мiра мы принимаемъ за неизбѣжное обнаруженiе сущности вещества. Между-тѣмъ организмы кажутся намъ чѣмъ-то менѣе правильнымъ; мы не считаемъ ихъ необходимыми въ мiрѣ, и необходимо-такими, какъ они есть. Мы готовы принимать ихъ за какую-то случайную игру вещества, за прихоть природы, или же приписываемъ ихъ формы и явленiя произволу постороннихъ силъ, какъ будто фантазiи, создавшей образы ихъ по своему желанiю и вкусу и потомъ наложившей эти образы на вещество. Понимать мудрость творенiя такимъ образомъ весьма несправедливо. Вотъ прекрасное мѣсто изъ Книги Соломоновой Премудрости, всего лучше поясняющее вопросъ и знаменитое по своему важному смыслу. Писатель разсуждаетъ о Египетскихъ казняхъ и, обращаясь къ Богу, говоритъ:

   "А за безумныя и грѣховныя помышленiя ихъ, за то, что они покланялись безсловеснымъ пресмыкающимся и несмысленнымъ звѣрямъ, ты послалъ имъ въ отмщенiе множество безсловесныхъ животныхъ. Чтобы они знали, что чѣмъ кто согрѣшитъ, тѣмъ и накажется. Потомучто развѣ не могла всесильная рука твоя, сотворившая мiръ изъ безвиднаго вещества, послать на нихъ множество медвѣдей или лютыхъ львовъ, или же невѣдомыхъ новосозданныхъ звѣрей, исполненныхъ яростiю; такихъ, которые дышали бы огненнымъ пламенемъ, или испускали бы злосмрадный дымъ, или разсыпали бы изъ очей страшныя искры; даже такихъ, которые могли бы погубить ихъ не только своимъ вредомъ, а однимъ ужасомъ своего вида? Да и безъ того, они могли бы пасть, гонимые только судомъ твоимъ, и быть истреблены и развѣяны однимъ духомъ силы твоей. Но - вся мѣрою, и числомъ, и вѣсомъ расположилъ еси." (XI глава). Смыслъ этого прекраснаго мѣста очевидно тотъ, что и животныя, т. е. высшiе и прекраснѣйшiе организмы, созданы по мѣрѣ, числу и вѣсу, т. е. по законамъ математически-опредѣленнымъ. Развитiе этой мысли неизбѣжно приводитъ къ признанiю необходимости животныхъ формъ.

   Итакъ, если кто захочетъ воображать себѣ на планетахъ растенiя и животныхъ, то строго говоря, онъ долженъ воображать ихъ такими, каковы они на землѣ. Такъ физикъ, представляя атмосферу планетъ, принимаетъ, что ея газы слѣдуютъ закону Марiотта и вообще имѣютъ всѣ свойства земныхъ газовъ; такъ химикъ, предполагая, что свѣтъ звѣздъ зависитъ отъ горѣнiя, воображаетъ себѣ химическое соединенiе по опредѣленнымъ пропорцiямъ; такъ минералогъ, желая представить себѣ минералы планетъ, воображаетъ тѣже кристаллическiя формы, какiя онъ видѣлъ на землѣ.

   Все это не дерзость, не одно пустое самообольщенiе; астрономы, люди, исключительно преданныя небу, спокойно и счастливо идутъ этимъ путемъ. Небесныя явленiя они объясняютъ совершенно какъ земныя. Никакой астрономъ не усумнится, что свѣтъ звѣздъ слѣдуетъ тѣмъ же законамъ, какъ свѣтъ стеариновой свѣчки, что законъ тяжести дѣйствуетъ вездѣ одинаково, что плотность и твердость кометъ ничтожна, потомучто въ нихъ мало вѣсу и т. п. Недавно еще явились попытки опредѣлить химическiй составъ луны по тѣмъ лучамъ, которые она отражаетъ, и опредѣлить составъ горящихъ веществъ солнца по свѣту этого горѣнiя. Наконецъ къ намъ залетаютъ постоянно падающiя звѣзды, камни изъ небеснаго пространства; химики нашли въ нихъ тѣже вещества, какiя они уже знали на землѣ.

   Однимъ словомъ - изъ всѣхъ фактовъ астрономiи нѣтъ ни одного, который бы отзывался чѣмъ-нибудь совершенно чуждымъ; нѣтъ ни одного, который бы доказывалъ разнообразiе мiра. Великiе успѣхи астрономiи напротивъ состоятъ именно въ постепенномъ распространенiи однообразiя на все мiрозданiе. Чего ни выдумывали люди въ разсужденiи звѣздъ и планетъ! Какихъ стеклянныхъ и эѳирныхъ небесъ они не воображали вокругъ себя! Что же оказалось? планеты - таже земля; звѣзды