Ткачев Петр Никитич - Больные люди

адающих факторов: в этом случае человеку трудно, почти невозможно расстаться с ними, забыть их; но, с другой стороны, мысль, которая не находит в д_е_й_с_т_в_и_и своего законного исхода, которой суждено вечно биться, как пленной птичке, в тесной клетке человеческого мозга, которая никогда не может вырваться на волю и полететь по свету, будя людей своею песнею, - такая, если можно так выразиться, бессильная и импотентная мысль почти неизбежно должна повести к весьма серьезным расстройствам в умственных отправлениях человека. Лишенная возможности реагировать на в_н_е_ш_н_и_й м_и_р, она уходит в себя и давит всею своею тяжестью на в_н_у_т_р_е_н_н_и_й м_и_р человека, угнетает его, подчиняет его своему деспотическому игу. Она, говоря словами одного из действующих лиц "Бесов", съедает человека. Человек, поедаемый идеею, относится к ней, в свою очередь, совершенно пассивно и, так сказать, страдательно; его нельзя назвать ф_а_н_а_т_и_к_о_м и_д_е_и, - с этим понятием у нас невольно сочетается представление об активности, об энергическом обнаружении идеи во внешнем мире; о целесообразной деятельности. Но тут нет ничего подобного: тут полная бездеятельность. В одном только отношении этот "съедаемый идеей" человек похож на фанатика: он так же, как и последний, односторонен и исключителен. Его "идея", не проверяемая и не расширяемая опытом жизни и не находящая достаточно пищи в тех однообразных внешних впечатлениях, из которых слагалась его умственная жизнь, перестает развиваться и совершенствоваться, - она бесцельно вертится в каком-то заколдованном круге, постоянно угнетая и раздражая его. Он становится угрюмым, сосредоточенным и раздражительным, начинает жить исключительно внутреннею жизнью, наконец он теряет всякое сознание о реальном мире и реальных отношениях, - он становится умственно больным в буквальном смысле этого слова.

   Такова в общих чертах история умственного вырождения людей, у которых самые любимые, заветные и дорогие идеи поражены роковым бессилием, людей, которые и не смеют, и не умеют открыть доступ своему идеалу во внешний мир - в мир широкой практической деятельности. Такова была и история помешательства Шатова, Кириллова, Шигалева... Правда, автор, совершенно неспособный войти во внутренний мир незнакомой ему жизни, ни единым словом не касается этой истории; он представляет нам только окончательный результат и л_ю_д_е_й, с_ъ_е_д_а_е_м_ы_х и_д_е_е_ю. Какою, или, лучше сказать, какими идеями? Читатель уже это знает; он знает также, что эти идеи (за исключением, быть может, идей Шигалева и Верховенского) имеют очень мало общего с господствующим миросозерцанием той среды, из которой вышли "помешанные" г. Достоевского. Но в идее нужно различать ее с_о_д_е_р_ж_а_н_и_е от ее м_о_т_и_в_а: идеи, весьма различные по своему содержанию, могут быть одинаковы по своему мотиву, и наоборот. Для оценки общего направления и характера умственной жизни данной среды те мотивы, под влиянием которых создаются ее идеи, часто бывают гораздо важнее самого содержания этих идей. Устраним же на время содержание идей, развиваемых "больными" г. Достоевского, и посмотрим на вызвавший их мотив. У всех у них он одинаков; у всех у них была одна и та же исходная точка - это желание принести людям в_о_з_м_о_ж_н_о б_о_л_ь_ш_у_ю п_о_л_ь_з_у. Их мысль, постоянно работая в этом направлении, привела их к различным выводам, а эти выводы, крепко засев в их голове, расстроили, под влиянием причин, указанных выше, их умственные отправления, нарушили равновесие их внутренней жизни. У каждого из них, как хочет показать автор, благородная и бескорыстная идея жить на пользу ближних, всецело посвятить себя служению их интересам, выродилась в какую-нибудь узенькую и нелепую идейку, деспотически овладевшую их существом, идейку, на алтаре которой они самым добросовестным образом с_ж_и_г_а_ю_т свою жизнь. Возьмите, для примера, хоть Кириллова. Его физиономия обрисована автором с особенным тщанием, а развитие его бреда наглядно показывает нам, как из очень хороших и вполне здоровых побуждений может развиться дикая idee fixe.

   Кириллов искренно желает сделать что-нибудь полезное для людей, и у него есть в голова одна такая идея, которая может дать им счастье. Он в этом твердо уверен, - и тут еще, конечно, нет никакого безумия: пусть же он развивает эту идею, пусть он ее доказывает и пропагандирует; перед ним откроется широкая и разнообразная деятельность, и что бы из нее ни вышло, но идее во всяком случае будет расчищен доступ к людям, которых ей предназначено осчастливить, она не заглохнет бесследно в его индивидуальном уме. Да, она не заглохла, но и во внешней деятельности она не могла проявиться: условия той среды, в которой жил Кириллов, не допустили бы этого. Впрочем, у него даже и желания не явилось вступать с ними в борьбу и, наперекор им и помимо их, проводить в жизнь свою заветную идейку. Для этого нужна была известная смелость и отвага, а их-то у него и не было. Гораздо спокойнее и безопаснее скрыть свою идею в глубине души и ограничиться простым лишь созерцанием ее. Но простое созерцание, очевидно, также не могло удовлетворить его: идея, с которою тесно сочеталось представление о человеческом счастье, во имя этого счастья должна же как-нибудь обнаружиться; ей нужно отыскать какой-нибудь выход. Кириллов ищет, мучается и, наконец, находит самоубийство. Самоубийством он докажет всему миру истину поедающей его идеи, самоубийством он "спасет людей". Каким логическим путем дошел он до этой идеи - это для нас не важно, важна тут лишь та психологическая необходимость, которая привела его к ней. Ставрогин или, лучше сказать, сам автор устами Ставрогина объясняет это самоубийство тем, что Кириллов "не вынес своей идеи". Идея, не находящая себе никакого удовлетворения во внешней деятельности, мучила и угнетала его; он был бессилен перед нею, но он не сознавал этого бессилия. Потому-то он и был сумасшедший. Он убедил себя, что у него не только есть верное средство осчастливить людей, но что он знает также и наилучший способ открыть это средство всему миру. Способ был очень прост; для его осуществления не требовалось ни энергии, ни смелости, ни беспокойной деятельности. Никому не возбраняется утилизировать акт самоубийства в интересах той или другой идеи. Мысль же, связавшая самоубийство с представлением о человеческом счастье, мысль, могшая зародиться, очевидно, только в поврежденном уме, была вызвана психологической необходимостью. Кириллов не убил бы себя, если бы он не был уверен, что самоубийство послужит самым лучшим и неопровержимым доказательством истинности его идеи. Таким образом, с точки зрения своей логики он неизбежно должен прийти от мысли сделать людей счастливыми к мысли убить себя. Вырождение идеи разумной и плодотворной в идею безумную и нелепую здесь вызывалось роковою необходимостью, всею совокупностью тех внутренних и внешних условий, под влиянием которых развилась и сформировалась его умственная жизнь.

   Несколько труднее уяснить себе эту роковую необходимость вырождения хорошей идеи в безумную у других "больных" г. Достоевского; автор слишком небрежно и поверхностно анализирует их душевные состояния, потому характеры Шигалева, Шатова, Верховенского-сына не могут дать критике никакого материала для каких бы то ни было выводов. Все, что она может сказать по поводу их, это только то, что они ниже всякой критики. Однако общие черты процесса вырождения и тут остаются те же; не имея возможности перевести свою идею в дело, не умея и не смея отыскивать для нее какое-нибудь действительное удовлетворение, они начинают приискивать для нее какое-нибудь м_н_и_м_о_е, фантастическое удовлетворение. Результатом такого искания и является безумная идея, и они отдаются этой идее всем своим телом и всею душою, потому что она примиряет их с печальною необходимостью ж_и_т_ь и_д_е_е_ю и н_и_ч_е_г_о н_е м_о_ч_ь с_д_е_л_а_т_ь д_л_я э_т_о_й и_д_е_и.

   Вспомните хоть Шигалева. Шигалев, как и Кириллов, проникнут мыслью о служении человечеству; как и Кириллову, ему кажется, что он отыскал верное средство осчастливить людей, - это средство заключалось, как мы знаем, в изобретенной им новой социальной теории. Теория была в высочайшей степени дика и нелепа, но в ней не было еще ничего безумного: мало ли сколько диких и нелепых теорий сочиняются людьми, заведомо здоровыми и нередко пользующимися даже репутациею весьма умных. Безумно было собственно только о_т_н_о_ш_е_н_и_е Шигалева к своему изобретению. Он уверял себя, что его теория - альфа и омега социальной мудрости, что он разрешил загадку, которую до него никто не мог разрешить, и что люди рано или поздно неизбежно должны будут вернуться к ней. "Если люди отвергнут мою теорию, - говорит он, - то они, другого выхода не найдут ни-ка-ко-го! Упустив же время, повредят себе, так как потом неминуемо к тому же вернутся". Такая спокойная уверенность в непогрешимости и неизбежном торжестве своей идеи, конечно, есть несомненный признак безумия. Но что же вызвало эту уверенность? Опять все те же психические факторы, которые обусловили и кирилловскую идею самоубийства. Вера в неизбежность торжества теории примиряла его с бездеятельностью, а вера в ее непогрешимость была естественным продуктом этой бездеятельности. Я уже говорил, - да и кто этого не знает, - что мысли, которым нет выхода наружу, мысли б_е_з_д_е_я_т_е_л_ь_н_ы_е, осужденные на вечное прозябание в человеческом мозгу, что такие мысли всегда будут носить на себе печать исключительности и односторонности. А само собою понятно, что чем исключительнее и одностороннее мысли человека, чем менее он проверяет их опытом д_е_я_т_е_л_ь_н_о_й жизни, тем легче ему уверить себя в их непогрешимости...

  

  

   Сын архитектора-строителя. Мать - из семьи Анненских (поэт Иннокентий Анненский - его двоюродный брат). Поступил после окончания гимназии в 1861 году в Петербургский университет, но за активное участие в студенческих беспорядках был заключен в Петропавловскую крепость. Впоследствии (1868) сдал экзамены за полный курс университета экстерном, представил диссертацию "О воспитательно-исправительных заведениях для несовершеннолетних преступников" и получил степень кандидата права.

   Деятельно участвовал в подпольных организациях 1860-х годов, сблизился с С. Г. Нечаевым. Первые публикации (1862) - в журнале братьев Достоевских "Время" - были посвящены готовящейся судебной реформе. В 1865-1866 годах печатался в журнале "Русское слово". С 1866 года стал сотрудничать с журналом "Дело". Многие его статьи запрещались цензурой. Многократно подвергался обыскам, допросам, арестам, постоянно состоял под полицейским надзором, попадал под суд и в заключение (в том числе одиночное, в Петропавловской крепости - с марта 1869 по январь 1873), ссылался и в конце концов решил, бежать за границу (декабрь 1873).

   Живя за границей, Ткачев под различными псевдонимами продолжал печататься в русской легальной печати, особенно часто в журнале "Дело" (до смерти его редактора Г. Е. Благосветлова в 1880).

   Как литературный критик Ткачев выступал с 1868 (статья "Люди будущего и герои мещанства") по 1881 год (статья "Новые типы "забитых людей").

   С начала 1880-х годов у Ткачева начинают проявляться признаки развивающегося паралича мозга. После убийства императора Александра II он пишет несколько статей, в числе которых "Терроризм как единственное средство нравственного и общественного возрождения России". С декабря 1882 года Ткачев находится в специальной клинике для душевнобольных в Париже.

   Известный деятель и историк российского социал-радикализма Лев Тихомиров писал впоследствии; "Ткачев не перенес краха своего дела и сошел с ума..." (Воспоминания. М.-Л., 1927, с. 308).

   Литературно-критические и философские статьи Ткачева собраны в современных изданиях: Сочинения в двух томах. М., 1975-1976; Люди будущего и герои мещанства. M., 1986; Кладези мудрости российских философов. М., 1990. В этой книге публикуется сравнительно малоизвестная и вместе с тем представляющая значительный интерес статья Ткачева о "Бесах".

  

  

   Впервые - Дело. 1873. No 3, 4.

   Печатается по изд.: Ткачев П. Н. Избранные сочинения. Том третий. 1873-1879. Редакция, вступ. статья и примечания Б. П. Козьмина. М., 1932. С. 5-48. Сокращены даваемые в скобках ссылки на издание "Бесов", цитируемое Ткачевым.

   ¹ "Кнутики либерализма"; "свистуны из-за куска хлеба" - выражения восходят к полемическим выступлениям Достоевского. В <"Объявлении о подписке на журнал "Время" на 1863 г."> он, в частности, писал: "...мы ненавидим пустых, безмозглых крикунов <...>; свистунов, свистящих из хлеба и только для того, чтобы свистать; выезжающих верхом на чужой, украденной фразе, как верхом на палочке, и подхлестывающих себя маленьким кнутиком рутинного либерализма" (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Публицистика и письма. Т. 20. Л., 1980. С. 211. См. также его статьи "Необходимое литературное объяснение по поводу разных хлебных и нехлебных вопросов", "Ответ "Свистуну"" и др.).

   ² Ткачев имеет в виду рассказ Достоевского "Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже", опубликованный в журнале "Эпоха" (1865. No 2). Рецензент газеты "Голос" (1865. 3 апреля. No 93) высказал убеждение, что этот "крайне бестактный рассказ" направлен против Чернышевского, незадолго до этого осужденного на каторгу. Впоследствии, в "Дневнике писателя" (1873 г. IV. "Нечто личное"), Достоевский попытался опровергнуть это мнение, тогда уже широко распространенное, впрочем, не очень успешно (см. подробнее: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Сочинения. Т. 5. Л., 1973. С. 393-394).

   ³ В 1863 году, в разгар Польского восстания, Н. Н. Страхов под псевдонимом "Русский" выступил со статьей "Роковой вопрос (заметка по поводу польского вопроса)" ("Время". No 4). По мнению Страхова, одной из причин восстания было возбуждение поляков как народа образованного против русских как народа необразованного, выглядевшего в их глазах народом-варваром. Автор делал вывод: русским "нужно обратиться к народным началам", а полякам "отказаться от той доли своей гордости, которая опирается на их высокую цивилизацию".

   Эта точка зрения Страхова вызвала резко критическую заметку чиновника, известного также как стихотворец, К. А. Петерсона (1811-1890) "По поводу статьи "Роковой вопрос" в журнале "Время"" ("Московские ведомости". 22 мая. No 109), где высказывалось требование к редакции "Времени" оговорить, "согласна она или нет с мнением автора". 24 мая "высочайшим повелением" по "всеподданнейшему докладу" министра внутренних дел графа П. А. Валуева издание "Времени" было "прекращено" за публикацию статьи "Роковой вопрос", "в высшей степени неприличного и даже возмутительного содержания по предмету польских дел". Страхов старался объясниться со своими оппонентами, подчеркивая, что осуждение поляков должно быть распространено и на заимствованную ими с Запада цивилизацию.

   ⁴ В высоких местах (фр.).

   ⁵ См. статью Достоевского "Среда" ("Дневник писателя" за 1873 год // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Публицистика и письма. Т. 21. Л., 1980. С. 13-23).

   ⁶ В статье "Неподкрашенная старина" ("Дело". 1872. No 11, 12).

   ⁷ Дроз Густав (1832-1895) - французский прозаик и живописец; автор рассказов, подробно изображающих повседневность. Габорио Эмиль (1835-1873) - французский романист, создатель жанровой формы "уголовного романа". Переводы его произведений широко издавались в тогдашней России.

   ⁸ Очевидно, это сравнение с Вс. В. Крестовским несправедливо. Бго роман "Петербургские трущобы" (1864-1866) основан на тщательном изучении преступного мира, в чем писателю помогал известный криминалист того времени И. Д. Путилин. Многочисленные критики Крестовского обвиняли его как раз в "копиизме", "калькировании", а не в произвольных вымыслах. Если Ткачев имеет в виду роман Крестовского "Панургово стадо" (1870), то и здесь изображение Польского восстания основано на репортажном принципе, с использованием многих приемов документальной литературы.

   ⁹ Из стихотворения Н, А. Некрасова "Медвежья охота".

   ¹⁰ В курсе (фр.).

   ¹¹ Торговец, купец (фр.).

   ¹² О "русской хандре", вероятно, впервые в русской литературе сказал Пушкин в "романе в стихах" "Евгений Онегина Вскоре тема "русской хандры" (тоски) стала в русской литературе лейтмотивной (Гончаров, Тургенев, Писемский) и была отмечена критикой. Так, у Писарева подчеркнуто, что Лаврецкий "как русский человек, страдает про себя и способен скорее к тихому чувству, к заунывности, к продолжительной тоске, о которой поют наши народные песни" (Писарев Д. И. Сочинения: В 4 т. Т. 1. М., 1955. С. 25).

   Кого именно имеет в виду Ткачев, комментатору установить не удалось

   ¹³ Мировая скорбь (нем.) - характерный мотив немецкой романтической литературы, подхваченный многими писателями, в том числе - русскими. В "Бесах" (ч. 1, гл. 1) с иронией говорится о регулярном впадании Степана Трофимовича Верховенского "в так называемую между нами "гражданскую скорбь", то есть просто в хандру".

   ¹⁴ Предоставьте каждому поступать так, как он хочет (фр.). Выражение восходит к принципу французских экономистов XVIII века, требующему невмешательства государства в коммерческую, имущественную сферу.

   ¹⁵ Московский юродивый и прорицатель Иван Яковлевич Корейша (1780-1861) был в 1850-е годы всероссийски известной фигурой, а после его смерти факты и легенды о его жизни стали достоянием литературы (Достоевский, Салтыков-Щедрин и др.). В "Бесах" изображен под именем Семена Яковлевича. Известный историк русской культуры И. Т. Прыжов (1827-1885), участвовавший в 1869 году в агитационных предприятиях С. Г. Нечаева и осужденный в 1871 году на каторгу, выпустил в 1864 году книгу "Двадцать шесть московских лжепророков, лжеюродивых, дур и дураков", открывающуюся критическим очерком о Иване Яковлевиче (см. совр. изд. в кн.: Прыжов И. Г. История кабаков на Руси. М., 1992).

   ¹⁶ Навязчивые идеи (фр).

   ¹⁷ Белая горячка (лат.).

   ¹⁸ Исповедание веры (фр.).