Тредиаковский Василий Кириллович - Письмо

   Вторый стих окончен покоем, а третий начинается тем же самым звоном, а именно покойтесь: сие все знатные пииты почитают за порок, а особливо в одах. Но и кстати ль повелевать мирным соседам покоиться? Они, когда мирные, то тем самым давно уже в покое пребывают и без принуждения их к тому: лучше б было, если б Автор употребил слово дружные соседы вместо мирные. В четвертом стихе Автор соседам же говорит: и защищайтесь сей рукой. Но при том не изволил он нам изъяснить, сия рука есть чья, которая толь есть сильна: ибо нам самим невозможно никак догадаться. Местоимение указательное сей показывает токмо руку; но рука сия чья, того не объявляет. Выше имеем мы из имен брань, победу, меч: по сему, рука сия толь сильная долженствует быть или бранная, или победная, или мечная: соседней быть ей нельзя, для того что должно им ею защищаться. Но положим уже, что она монаршая; то и в сем разуме нескладно Автор употребил слова к подног жию монарших ног вместо к подножию своих ног или своих монарших ног. Да и к пожножию ног хорошо ль? всеконечно подножие есть не рук. А хотя и есть у нас, во псалмах: покланяйтеся подножию ногу его; но сие есть перевод, и может быть, что на еврейском языке имя подножие не производится от ног, как то и на латинском scabellum не от ног же. Низложить гордого к монаршескому подножию, и без приложения ног, есть весьма дело славное и героическое, а гордому чувствительное. Шестый стих есть неправильного сочинения, для того что не по свойству нашего языка повергаются грады прахом, но надобно в прах. Осмый, пускай Гомер богов умножит, есть как пустый, так и негодный. Что означает Автор чрез Гомера, и чрез умножение его богов? Гомер был пиит и описал баснословно Троянскую войну и похождения Уллисовы; а боги его были все ничто, то есть, не-было их в самой вещи. Какая ж хвала, что сия рука низложит таких, которых не бывало, и быть уже они не могут? Да и на что толь в важной оде, коею Автор благочестивейшую самодержицу нашу воспеть по достоинству тщался, баснословец Гомер [который впрочем од не писал, и потому брать его в образец неприлично] и ложные боги? В самом баснословии брань имели с сими богами Титаны и Гиганты, которые однако за злочестивых и там почитаются. Что больше? Стих сей, пускай Гомер богов умножит, есть и ложный по мысли, и нечестивый по разуму. Ежели б вместо его у Автора был такой, пусть зависть нам врагов: умножит; то б в строфе сей ложного и негодного быть ничего не могло. Впрочем, у Автора по седьмом стихе стоит, запятая, а должно стоять двоеточие.

  

  

   О! дерзка мысль куды взлетаешь?

   Куды возносишь пленный ум?

   Елисавет изображаешь,

   Ея дел славных громкий шум

   Гремит во всех концах вселенны,

   И тщетно мысли восхищенны.

   Известны уж ея хвалы,

   Уже и горы возвещают

   Дела, что небеса пронзают,

   Леса, и гордые валы.

  

   Первые семь стихов в сей строфе все изрядны, кроме слова куды, вместо куда, и кроме взлетаешь за взлетаешь. Но Автора нашего такая участь, чтоб ему нигде без погрешностей не быть; ибо два последний стиха, первое, что темны и обоюдны, а другое, что противный намерению Авторову разум имеют. Можно догадываться, что Автор так хочет мысль свою показать, именно ж, что делами небеса пронзаются, и совокупно леса, я гордые валы. Но понеже как дела среднего рода, во множественном числе, и в винительном падеже, так и небеса; то чем он доказывает нам, что у него точно оный в сих двух стихах разум? Ибо равным образом можно разуметь, что небесами, лесами и валами, дела пронзаются, толь наипаче, что возносительное что, так же в винительном падеже, и во множественном числе. Вот коль ясно Автор наш сочиняет; или лучше, вот как он умеет сомнительный определять разум. При том, изволит ли он знать, что глагол пронзаю, есть тож что и прободаю? Итак, что то у нас за разум, когда дела прободают небо, лес и гордую волну? Но, скажет, что он взял пронзаю за французское percer; однако, метафора сия у французов употребительна, а у нас она странна и дика, еще и ни какия пошлыя в сем разуме не означает идеи.

  

   Что очень хорошо на языки французском;

   То может в точности быть скаредно на русском,

  

   как то сам Автор говорит в Эпистоле о русском языке, хотя впрочем вторый его стих и неисправен в цезуре. Того ради, вот, государь мой, обоим его сим стихам надлежало быть каким:

  

   Дела, что в небо проникают,

   В леса, и в гордые валы.

  

   Глагол проникаю есть точно то, что у французов pénétrer. С другой стороны, препинания и в сей строфе у Автора худы: ибо по третием стихе надлежит быть двоеточию, а не запятой; по пятой точке, а не запятой; по шестом двоеточию, а не точке.

  

  

   Взгляни в концы твоей державы

   Царица полунощных стран,

   Весь север чтит твои уставы

   До мест, что кончит Окиан,

   До края областей безвестных

   Исполнен радостей всеместных,

   Что ты Петров воздвигла прах,

   Дела его возобновила,

   И дух его в себе вместила,

   Являя свету прежний страх.

  

   Помнит ли почтенный Автор, что он оду сочинял, то есть самый высокий род стихотворения? Но положим, что он в твердой был памяти; то для чего ж не старался он о выборе слов? Ода не терпит обыкновенных народных речей: она совсем от тех удаляется и приемлет в себя токмо высокие и великолепные. По сему, чего б ради ему не положить воззри вместо взгляни? Видно, что ему звон лите ры (я) есть мил: ибо он вместо правильного клену пише-. смешным образом кляну, а для чего? Сам он не знает; да право не имеет твердого основания; но о сем после. Твоей державы вместо Твоея неправо и досадно нежному слуху Искусные никогда не напишут Океана Окианом. Окна ном выговаривают токмо такие люди, который подобно знанием Автору; а из знающих, что оно есть греческое ело; во, и что пишется wkeanos, никто не напишет Окианом; Петров прах, употребленный Автором в сей строфе, есть уничтожительное изображение. Надлежало-было ему не вносить такия низкости, когда б в нем находилось столько; благоразумия, чтоб он мог о сем рассудить. Всякому читателю, имеющему ревнительное сердце к бессмертной славе Государя нашего Петра Великого, жаль, что толикого монарха тело называется от Автора прахом. Благоразумный и богослов, и в приличной нравоучительной материи, назовет его или перстию, или мертвенностию, или останками, или как инак, только ж с почтением. Того ради, сим бы следующим образом лучше могло быть последнее его четверостишие

  

   Что Ты Петра воздвигла нам,

   Дела его возобновила,

   И самый дух в себе вместила,

   Являя прежний страх врагам.

  

   Ясно вам, государь мой, что мысли все Авторовы, а подлости нет никакия в изображениях; и еще порочное и повторение, его его, выкинуто.

  

  

   Стенал по нем сей град священный,

   Ревел великий Окиан,

   В последний облак восхищенный,

   Лишен, кому он в область дан,

   И в Норде флот его прославил,

   В которых он три флота правил,

   Своей рукой являя путь

   Борей безстрашно дерзновенный

   В воздушных узах заключенный

   Не смел прервать оков, и дуть.

  

   Не говоря уже ничего об Авторовом Окиане, желательно б мне было знать, кто в последний облак восхищенный, лишен? Град ли священный, или великий Окиан? Да и что значит, в последний облак восхищенный, лишен, кому он в область дан? Толь высоко Автор изволит писать, что уже и за разум залетает. 01 дерзка Авторова мысль, куда взлетаешь, не имея высокопарных крил и за тем не подымаясь от низких своих долов ни на вершок? Просим тебя, мысль дорогая, не летай толь высоко, да изображай себя пожалуй с надлежащею только ясностию; в чем поистинне и может тебе удаться, ежели твердо будешь знать грамматику и все ее свойства: ибо в сей же строфе шестый стих, в которых он три флота правил, порочное имеет правление, для того что глагол правлю, означающий повеление к правлению, а не действие самое правления, правит творительным падежем, а не винительным, чего ради и надлежало ему быть, в которых, он тремя флотами правил. Что ж возносительное в которых соединила ты с Нордом и флотом, то худо: ибо такие местоимения с одним предыдущим единственным или множественным соглашаются, о чем-было тебе знать должно было. Чего ради, надлежит вместо в которых поставить где. Но при всем том, здесь есть ложь и в самом бытии: ибо Петр Великий управлял в Норде четыре, а не три флота, а именно, российский, аглинский, дацкий и голландский. Но от сего ль нам пиита должно ожидать исправности, а особливо историческия? По первом стихе надлежало быть точке с запятою; а по четвертом должно было поставить двоеточие.

  

  

      Ударом нестерпима Рока

   Бунтует воин в страшный час.

   Отдай Петра, о смерть жестока,

   И воружись противу нас.

   Хотя воздвигни все стихии,

   И воружи против России,

   Пойдем против громовых туч;

   Но тщетно горесть гнев раждала,

   И ярость воинов терзала:

   Сокрыло солнце красный луч.

  

   Нет, государыня мысль, кою Автор наш не умеет правильно изъяснять, не ударом нестерпима Рока бунтует воин, да или от удара, или с удара, или в ударе, или при ударе, или по ударе, или за удар, или напоследок ради удара. Впрочем, видно нам, государь мой, что строфа сия наполнена наглаголиями противу и прошив, да глаголами воружись и воружи. И понеже в ней нет различия в словах; того ради, не может и она названа быть одическою строфою. Могла б она быть исправняе и красняе сим образом:

  

   В ударе нестерпима Рока

   Бунтует воин в страшный час:

   Отдай Петра, о! смерть жестока,

   А воружись косой на нас:

   Хотя ж воздвигнешь все стихии,

   И встанешь ты против России;

   Не устрашимся тройных туч.

   Но тщетно горесть гнев раждала,

   И ярость воинов терзала:

   Сокрыло солнце красный луч.

  

   Вами, государь мой, свидетельствуюсь что моя строфа во всем его исправнее. Ибо сочинение в ней правильное; а при том, различие слов введено, и предыдущее с последующим сопряжено. По втором стихе у Автора стоит точка, a надобно быть двоеточию; так же и по четвертом вместо точки двоеточию ж. По шестом автор положил запятую, а надобна тут точка с занятою. По седьмом у него точка с запятою, но должно поставить точку.

  

  

   Тобой восшел наш луч полдневный

   На мрачный прежде горизонт,

   Тобой разрушен облак гневный,

   Свирепы звезды пали в Понт.

   Ты днесь фортуну нам пленила,

   И грозный Рок остановила,

   В единый миг своей рукой

   Объяла все свои границы.

   Се дело днесь одной Девицы

   Полсвету возвратить покой.

  

   Автор предыдущую строфу окончил хотя лучем; однако сию последующую почитай непосредственно тем же лучем начинает. Сие значит, что он или мало наших слов знает или не чувствует в сем порока. Что мешало поставить ему здесь место луча сеет? Кто ударяет слово разрушен на у, как то здесь Автор; тот сказывает, что оно взято вместо разрезан; ибо вместо раззорен, как то и кажется, что Автор то означает, надобно ударить сие слово на шен, разрушен. Но прошу, государь мой, сказать мне, что значит, разрушен облак гневный, и свирепы звезды пали в Понт? Да и может ли кто быть толь великий Аполлон, который бы мог какой нибудь найти в сем разум? Сие точно самое называется сумбуром не означающим никакия мысли. В седьмом стихе слово миг есть подлое, и следовательно не одическое. Вместо его высоким стилем говорится мгновение ока. Может статься, что слово миг Автор, пред почитает мгновению по привычке своих очей. В нем же поставлено своей рукой вместо твоей рукой худо: ибо речь идет взывательная, и обращена она ко второму лицу. Для сея ж самыя причины и свои границы за твои границы худо ж и неправильно. Напоследок, по втором стихе Автор изволил положить запятую вместо точки с запятою; сие ж самое и по третием стихе. По четвертом не точке надобно стоять, но двоеточию. По шестой не запятой, но точке с запятой; так же и по седьмом. Последний стих окончен точкою; а надобно было его окончить удивительною: ибо тут так называемая фигура эпифонема, то есть, возглашение.

  

  

   Отверзлась вечность, все герои

   Предстали во уме моем,

   Падут восточных стран днесь вой,

   Скончавшись в мужестве своем,

   Когда Беллона стрелы мещет,

   И Александр в победах блещет

   Идущ в Индийские страны,

   И мнит достигнув край вселены

   Направить мысли устремлены

   Противу солнца и луны.

  

  

   На Вавилон свой меч подъемлет

   К стенам его идущий Кир,

   Весь свет его законы внемлет,

   Пленил Восток, и правит мир.

   Се ищет Греция Елены,

   И вержет Иллионски стены,

   Покрыл брега Скамандры дым,

   Помпеи едину жизнь спасает,

   Когда Иулий смерть бросает,

   И емлет в область свет и Рим.

  

  

   Не вижу никакия славы,

   Одна реками кровь течет.

   Алчба всемирный державы

   В своих перунах смерть несет,

   Встают народы на народы,

   И кроет месть Пергамски воды

   Похвальный греков главный царь,

   Чего гнушаются и звери,

   Проливши кровь любезной дщери,

   Для мщения багрит олтарь.

  

   Боже мой! сколько Автор положил в три сии строфы прямыя и баснословный истории! Да на что все сие толикое велеречие? Для изъявления, что во всем свете много войны бывало! Изрядно. Однако в седьмой строфе Автор прорицает о прошедшем, что у него падут восточных, стран днесь вой, которые давно уже пали, и говорит неправо, что ему отверзлась вечность: ибо ему отверзлась вместо ея древность, для того что все оные герои, коих Автор упоминает, были в древности в рассуждении нас, а не в вечности. Вечность единому токмо Богу свойственна, а не героям. Ежели б я не-был совершенно уверен, что Автор отнюдь не знает богословии; то б подумал, что он говорит о так называемой у богословов предней вечности, aeternitas a parte ante. Однако и сия вечность есть Божия, коея в средине, что до нашего разума, мир и все твари пребывают; а от сея, и так же по кончине тварей, пойдет задняя вечность; aeternitas a parte post. Но я еще повторяю, что сие вечности разделение есть токмо слабого нашего понятия: ибо свойство Божиея вечности есть в том, что она состоит вся и целая в одном пункте. А как? Превосходит сие пределы нашего ума: одно токмо мы знаем, что нет в ней ни начала, ни средины, ни конца. Есть и еще вечность, коя называется вековечностию {aeuiternitas. - Зд. и далее по разделу примеч. В. К. Тредиаковского.}; а имеет она начало, но не имеет конца. Сия принадлежит до умных и бессмертных тварей. Удивительно, что господин Автор, в ложной своей вечности, не нашел при толь многих походах и сражениях, так же и Тебанския, баснословныя ж войны. Однако он вместо ея наградил нас упоминовением пятью о Троянской, ведомой ему из Дациерина Гомера; а о Тебанской оной знатно что не слыхал он сам никогда! для того что Стаций не переведен на французской язык щ латинского. В осмой оде и четвертом стихе доставлено правит мир неправильным правлением за править миром, а в шестом стихе говорит Автор: и вержет Иллионские стены, неправо ж, для того что глагол вержет есть неупотребительный, а надобно было ему сказать повергает. Иллионски вместо Илионски неправо ж: ибо ἤλιος [солнце], от чего Илионом город Троя назван, пишется по гречески одною ламвдою, или нашим (л). В сей же самой строфе, каким дымом у Автора покрываются брега реки Скамандры? Ибо когда греки воевали против Трои, тогда как у них, так и у Троян не-было еще ни бомб, ни пушек, и ни какова огнестрельного оружия. Того ради, что чрез сей дым надобно разуметь того не знаю, разве только или мглу, или пыль, или уже подлинно оный дым, который был от огня, как греки жгли Трою: однако делали они сие тогда, когда уже всеконечно взяли город обманом, а не когда еще осаждали. Но в последнем стихе сея ж строфы,, что нам за диковинку Автор предлагает, когда Иулий емлет в область свет и Рим? Не великая поистинне штука, весь свет взявши, взять уже Рим город: Рим заемлет самую малую, и нечувствительную частицу вселенныя. Но превеликое дело то, чтоб Иулию, взяв Рим, покорить тем самым весь себе мир, как то и подлинно там тогда было. Автору не позволил Скамандрин дым положить прежде Рим, а потом свет. Но что нам нужды, что рифма привела к тому Автора? Нам надобен токмо эмфазис, то есть, сильное изображение. Надлежало-было стараться о том Автору, чтоб и эмфазис, и рифма были у него между собою согласны. В девятой строфе осмый стих, чего гнушаются и звери, долженствовал положен быть девятым вместо сего, проливши кровь любезной дщери; а сей вместо оного осмым: ибо так, как у Автора они расположены, смысл в нарочитом есть смешении. С другой стороны, любезной дщери вместо любезных дщери есть неправильно и досадно слуху, для того что существительного имени дщери есть полный родительный падеж, а прилагательного любезной есть сокращенный, или лучше, развращенный от народного незнания, а в самой вещи он есть дательный. Следовательно, в красном сочинении дательный падеж за родительный употреблять очень худо. Впрочем, о строчных препинаниях в сих трех строфах я уже не упоминаю, и упоминать больше нигде об них не буду: довольно токмо вобще сказать, что Автор их ни знает, ни ведает, и для того меньше ему сплеток. Да и как знать такому писателю, который не токмо не учивался периодологии и не слыхивал ни от кого о разности периодов, об их членах, и об их существенных частях, но и не сочинивал ни одного еще поныне правильного периода. Но кто всего того не смыслит; тому знать и препинания, как от сего единственно зависящия, очень трудно. Излишно уже говорить об общей сумесице в сих трех строфах: сам всякий читатель может то видеть с первого взгляда. Сперва у него Александр Великий воюет, потом Кир идет, который был прежде Александра, на Вавилон; после, тотчас Греция соглашается на Трою, и уже требует силою Елены, а сие было задолго прежде Кира. Но вот и конец Римекия республики непосредственно после Кира: Иулий с Помпеем междоусобно сражаются, так что Иулий смертию как мячом в Помпея бросает, хотя от Кира до сего времени и много лет прошло. Что ж еще? паки война при Трое, и месть как Одеялом кроет Пергамски воды. Что ж и напоследок? Так называемый, только ж впрочем не логический, круг порочный, то есть, Агамемнон еще не начал Троянския осады, хотя уже месть и кроет Троянские реки: ибо он приносит дщерь свою Ифигению в жертву богам прежде, нежели еще месть покрывала Пергамски воды. Не энтузиасм ли то, государь мой, нетрезвый? или лучше не сумбур ли то прямо сумбурный, где круглое с четвероугольным смешано? Надобно, чтоб наш Автор чрез чур хватил Гиппокренския воды, когда он сие сочинял.

  

   10

  

   Но здесь воинский звук ужасный

   Подвластен Деве днесь молчит,

   Един в победе вопль согласный

   С Петровым имянем гремит.

   В покое град, леса, и горы,

   С покоем нимфы ждут Авроры.

   Едина лишь Елисавет

   Исполненная днесь любови

   Брежет своих подданных крови,

   И в тихости свой скиптр берет.

  

   Автор наш великое и нарочное прилагает старание, чтоб ему писать слова по кореню. Слово в четвертом стихе, имянем от имя, написано точно по произведению. Не можно ль по сему сказать, что Автор наш исправный грамматик? Нет, государь мой; грамматики в нем не видно ни тени. Ежели б он знал, что славенские имена, кончащияся на мя, как то время, темя, семя, племя, и подобные в родительном надеже. коренное (я) переменяют в (е), и хранят сие (е) во всех прочих косвенных падежах, кроме винительного и звательного, то б он никогда не писал имянем, но именем. Впрочем, тщетно, пред нехотявдим слушать, петь песню. Кого почтенный Автор разумеет в шестом стихе чрез нимф, кои с покоем ждут Авроры, того я не знаю: знаю, что нимфы были баснословные богини; а что им в сей строфе дела, и какую оне приносят собою, и именем своим толь важной оде, а не песенке, красоту, о том пускай Автор нам скажет, буде ему угодно. В осмом стихе употреблено слово любови, не знаю ж по каковски: мы прочие все скланяем сие имя следующим образом: любовь, любви, а не любови, и так далее во всех косвенных падежах, кроме винительного и звательного.

  

   11

  

   Еще тень небо покрывает,

   Еще луна в звездах горит,

   Прекрасно солнце отдыхает,

   И луч его в валах сокрыт

   Россия ж вся уже встречает,

   Владычицу что Бог венчает,

   Се бурный вихрь реветь престал,

   Теперь Девическая сила

   Полсвета скиптру покорила,

   Низпал из облак гневный вал.

  

   Во всей оде сей весьма много валов у Автора. Валы в ней иногда гордые, иногда в ней вал грозный, иногда берутся валы во область, иногда волна берега ломит, иногда кедр Листы в валы бросает, да и в сей одиннадцатой строфе, солнечный луч в валах же скрывается, и ниспадает из облаков гневный же вал: и того всего и в сей строфе два ж вала. У него в Гамлете так же валу надлежит быть освещену вместо моря и вод. Если б Автор особливого не имел любления к валам; то б ему можно было, кажется, в четвертом стихе сея строфы обойтись и без валов, и написать свой стих так:

  

         в морях

   И луч его в водах сокрыт

         в струях

  

   вместо:

  

   И луч его в валах сокрыт.

  

   Хотя ж я и не вижу кроме темныя аллегории, что при ветречании от России боговенчаемыя владычицы бурный вихрь реветь [вместо реветь] престал; однако разумею, что Автор изображает всемирную в России тишину, дарованную ей восшествием на престол самодержицыным, а прежде того, бывшее некоторое нестроение. Но что Автор разумеет в последнем стихе, чрез ниспал из облак гневный вал; того отнюдь понять не могу, и чаю, что и никто сего никогда не поймет, и еще думаю, что хотя и самого Автора спросит, то он так же непонятное сие чрез непонятное ж толковать станет. Как? Кто видал, чтоб гневный вал из облик ниспал! Что то за дивовище? или лучше, что то за сумбур? и толь страннейший, что он здесь прилеплен, как горох к стене.

  

   12

  

   Великий Понт что мир объемлет

   И в полы круг земный делит,

   Тобою нашу славу внемлет,

   И уж в концах земли гремит

   Балтийский брег днесь ощущает,

   Что морем паки Петр владает,

   И вся под ним земля дрожит,

   Нептун ему свой скиптр вручает,

   И с страхом Невский флот встречает,

   Что мимо Белтских гор бежит.

  

   В двух первых стихах сея строфы, хотя описание есть праведное; однако, ведая, что Автор очень малый космолог, хотел бы я знать, каким образом великой Понт, то есть, как видно, целый Океан вполы круг земный делит у него? Я нимало не сомневаюсь, что вопросившему себя о том, он что нибудь или неправое, или смеха достойное скажет. Четвертый стих, и уж в концах земли гремит, я не знаю куда приложить, к великому ль Понту, или к славе? Буде к Понту; то не знаю, как ему в концах земли греметь, и что чрез сие Автор разумеет; но ежели к славе, то, для ясности, надлежало так свой стих Автору составить: уж та в концах земли гремит. Глагол владаю, который в шестом стихе, есть развращенный: искусные в языке говорят владею, а на аю произносят и пишут сей обладаю, а не владаю. Но вот еще и у Нептуна скиптр в осмом стихе! Что за новая митология? Древние язычники изображали сего бошка с трезубцом, а не с скиптром. Однако, будь трезубец Нептунов скиптром: метафора сия несколько прилична; только ж не знаю, пристойно ль, чтоб поганский божок внесен был сюда от сочинителя христианина, и вручал бы свой скиптр правовернейшему Государю. О сем пускай благоразумнейшие рассуждают: но мне в сочинениях толикия важности не любы ни Нимфы, ни Нептуны, ни другие подобные сумозбродные тени: ибо можно без всех сих пустошей обойтись, как то мы увидим ниже. Однако, в игрушках, или в некотором баснословном совсем сочинении, я не порочу сих Нимф, Нептунов, Беллой, Юнон, и Аполлинов, ведая, что они несколько оживляют пустую или неважную, или всеконечно по всему баснословного рода материю.

  

   13

  

   На грозный вал поставив ногу,

   Пошол меж шумных водных недр,

   И положив в морях дорогу,

   Во область взял валы и ветр,

   Простер премудрую зеницу,

   И на водах свою десницу,

   Подвигнул страхом глубину,

   Пучина власть его познала,

   И вся земля вострепетала,

   Тритоны вспели песнь ему.

  

   Дошел я до той, государь мой, строфы, которой Автор цены не ставит, которую выше всего красного из сочинений почитает, и в которой полагает он пример всея пиитическия высокости. Подлинно, преизрядный в ней жар и движение; однако как много в ней ложных мыслей, так и не сходственных с мыслями слов. Она вся то, что у французов называется фебюс; а мы можем назвать надутых пузырей пускание плиртом облаков хватание. В сей строфе говорит Автор, что подвиглась страхом глубина, и пучина власть Петра Великого познала, когда пошел он кораблями по морю; однако, на грозный вал поставил он ногу. Как же мог уже вал быть грозен, как самая малая часть всея глубины, которая однако страхом подвиглась, и всея также пучины, коя и сама во власть отдалась? Всяк видит, что сего вала пустые уже грозы: а следовательно, грозный вал с страхом глубины и с подданством пучины не сходствует. Сие значит, что Автор не больше о сходстве в смысле, сколько о звонких словах, хотя и пустых, старался. Но не звонкое ль бы которое нибудь слово было, когда б Автор вместо грозного вала поставил или быстрый, или зыбкий, или какой другой вал? Однако, сии слова не показались Автору; а не показались может быть для того, что они сходствовать будут с последующим изображением, именно ж, с устрашенною глубиною и с подвергшеюся пучиною, ибо Автору надобен токмо звон, а кроме того ни что: ему и Лев Исавр пышным кажется именем, как то я сам несколько раз от него слыхал. Удивительно, как он сего пышного имени в громкой сей строфе не поставил. Для его сочинения все равно, что на грозный вал, что на Лев Исавр. Вторый стих Авторов идет меж шумных водных недр; а сие значит, что он идет между валами: однако, нога была сперва поставлена на грозный вал, и потому, надлежало было итти по грозным валам не боясь, а не пробираться между валами. Третий стих пролагает в морях дорогу. Сим Автор означает, что флот идет под водою: но ежели б пролагаема была дорога на морях; то б всеконечно корабли так шли, как они ходят, именно ж по поверьхности вод. В пятом стихе простирается зеница ложною мыслию; а о сем уже доказано, где я вам, государь мой, предлагал о шестой Авторовой строфе парафрастическия оды. В последнем самом стихе сея строфы, Тритоны велели песнь благополучно обладавшему морем. Но что то за козьи рога, которые в мех не лезут? Как? при толиком шуме, при толиком страхе, ужасе, при толиком трепете, и пременении, для того что нога ставится на грозный вал, ход делается между шумными водными недрами, дорога пролагается в морях, в область берутся валы и ветры, простирается на водах зеница и десница, подвигается от страха глубина, пучина под власть подвергается, и вся земля трепещет, одни Тритоны могут быть спокойны и непоколебимы, и еще так веселы, что они с радости поют песни! Знатно, что сии Нептуновы музыканты были пьяны; инако, надлежало им играть в свои роги или тревогу, или плачевную арию, для того что Нептун, государь их, скиптра уже лишился в предыдущей второй надесять строфе, а следовательно и им нечего тут ждать доброго. Сами извольте рассудить, государь мой, коль малое рассуждение у Автора. С другой стороны, на что сии Нептуновы песнопевцы здесь? Не можно ль бы христианину было и без них обойтись толь в важном описании? Боже преблагий! Благочестивейшему императору, истиннейшему христолюбцу, и правовернейшему христианину, в вере скончавшемуся, богомерзкие Тритоны песни поют! О! Коль благоразумно в оде на восприятие престола, всепресветлейшей нашей самодержице удивляется лик небесный зря идущую ее в нощном мраке: ибо пиит оный знал что писал, и имел рассуждение: того ради и поет не вредя христианства, но еще и с большим Автора нашего великолепием, говоря:

  

   О! вы недремлющие очи

   Стрегущие небесный град!

   Вы бодрствуя во время ночи,

   Когда спокоясь смертны спят,

   Взираете сквозь тень густую

   На целу широту земную.

   Но чаю, что вы в оный час

   Впротив естественному чину,

   Петрову зрели дщерь едину

   Когда пошла избавить нас.

  

   Нет тут языческих бошков, нет тут ни Нептунов, ни Тритонов: зрят тут недремлющие очи, стрегущие небесный град: то есть, зрит тут хор небесный. Сей хотя б тогда не зрел токмо с удивлением на Петрову дщерь, но еще при том, хотя б и помог, и по успехам хотя б и всесладостную песнь воспел: однако, признаваемый христианами, весьма б он прилично у пиита сего все то сделал.

  

   14

  

   Тобою правда днесь сияет,

   И милосердие везде цветет,

   Щедрота скипетром владает,

   И всех сердца к тебе влечет

   Тобой дал плод песок бесплодный,

   И камень дал источник водный,

   Ты буре повелела стать,

   И тишину установила,

   Когда волна брега ломила,

   И возвратила ветры вспять.

  

   15

  

   Твоя хвала днесь возрастает,

   Подобно как из земных недр,

   До облак всходит, и скрывает

   Высоки горы тенью, кедр

   До рек свой корень простирая,

   И листвие в валы бросая,

   Твой гром колеблет небеса,

   И молнья сферу рассекает,

   Послушный ветр моря терзает,

   Дают путь горы И леса.

  

   16

  

   Ты все успехи предварила,

   Желанию подав конец,

   И плач наш в радость обратила,

   Рассторгнув скорби днесь сердец.

   О вы места красы безвестной

   Склоните ныне верьх небесной,

   Да взыдет наш гремящий глас

   Вдалнейшие пространства селы,

   Пронзив последние пределы,

   К престолу Божьему в сей час.

  

   Сии три строфы по плану своему не худы и могли б названы быть изрядными, ежели б в изображениях их не было погрешностей. Я уже говорил, что глагол владаю, который здесь в 14 строфе употреблен, есть испорченный, и что чистый сей глагол пишется владею. С пятого стиха до конца на великую силу можно догадываться, что Автор благополучие российское, по причине восприятого престола самодержицею, описывает. Однако аллегория его очень темна, так что, ежели кто не захочет догадываться, то тот будет всегда Автора спрашивать, что значит, камень дал источник водный? что, когда волна брега ломила? что, и возвратила ветры вспять? Притом, шестый стих не токмо темен по аллегории, но еще и обоюдное, то есть, порочное имеет сочинение: ибо Автор ни чем не различил, каменем ли дан источник водный, или источником водным дан камень.

   В четвертой надесять строфе первый с третиим стихом каким соглашается звоном, таким точно и в пятой надесять первый с третиим же: сие от всех осуждается в стихотворце, и еще больше, ежели род стихотворения есть высокий, каков долженствует быть в одах, и в трагедиях. Я поистинне не могу прямо знать, что здесь означает Автор чрез гром колеблющий небеса и чрез молнъю, коя рассекает сферу? Самодержицына войска гром не для колебания небес, но для поражения врагов: ибо он законный и справедливый, и для того воружаться на небеса никогда не возможет. Слово молнья вместо молния есть развращенное. Благоразумно б Автор мог делать, ежели б он от таких низких вольностей убегал.

   В шестой надесять строфе пятый стих имеет красы безвестной вместо красы безвестныя не радивое соединение имен. Неполный с полными именами худо соединяются и досаждают слуху, о чем уже я вам, государь мой, доносил. Осмый стих порочен ударением силы и развращением имени в окончаний его: ибо мы произносим не дальнейший, но дальнейший. Имя село есть среднего рода, которое во множественном именительном имеет села, а не селы. Селы, и подобные имена, кончат неправо не пекущиеся о грамматической исправности: но Автор наш сочиняет красным слогом, который не может быть красным, буде он притом неисправен. Что ж села не согласятся с пределы; тому мы невиновны: мы токмо видим, что Автор не исправен в языке, и знаем, что для рифмы не должно портить языка. Пронзить последние пределы, значит, пробостъ последние пределы. Но что то за разум? Мы уже видели, что сей глагол у Автора употреблен не сам за себя, но за проникать: а что он пронзать кладет, то видно, что он глагола проникать не знает. Да и как ему знать? наших книг не читает он MHoro_t a может быть и не хочет. В последнем стихе положено к престолу Божьему за к престолу Божиёму по самой большой и по площадной вольности. Что больше? у Автора и сельское употребление есть правильное и красное: его жерновы, по присловию, толь добры, что все мелют.

  

  

   О Боже, восхотев прославить

   Императрицу ради нас,

   Вселенну рушит и восставит,

   Тебе в один удобной час,

   Тебе судьбы суть все подвластны,

   Внемли вопящих вопль согласный,

   Перемени днесь естество,

   Умножь сея Девицы леты,

   Яви во днях Елисаветы,

   Колико может Божество.

  

   В первом стихе сея строфы поставлено деепричастие восхотев вместо причастия восхотевши или восхотевший неправо, как то всем знающим чувствительно, В четвертом стихе прилагательное имя положено за надглаголие, то есть удобной заудобно, толь странно, что нарочитая могла б быть причина подумать, что то ошибка типографская, ежели б сам Автор наш был исправен в языке. В шестом стихе вопящих вопль никакия красоты не имеет и еще повторением сим чувствительную досаду делает слуху, толь наипаче, что вместо вопль можно было поставить Автору глас: да и вопящих вместо вопиющих есть весьма неисправно. В седьмом стихе Автор желает, чтоб естество было от Бога переменено. Великого, нерассудного и отнюдь невозможного он просит! Бог премудростию своею предусмотрел, благостью предизбрал, а всемогуществом произвел самый преизрядный и самый превеликий мир. И так, желать, чтоб самое изрядное, и самое великое было переменено, то желать, чтоб оно хуже и меньше было. Ежели б он желал, чтоб переменен был чин некоторого частного движения в естестве, как то, чтоб солнце назад уступило, или в перед бы подалось, говоря по виду; то б сие согласно было с премудростию, благостию, и всемогуществом Божиим. Осмый стих есть не стих, но токмо строчка; ибо он надлежащия своея меры не имеет, а именно, недостает в нем одного склада. Того ради, надлежит ему быть следующему:

  

   Умножи сей Девицы леты,

  

   или правее

  

   Умножь сея Девицы леты.

  

   Леты