Величко Василий Львович - Кавказ

тправилась к квартире губернатора; войскам пришлось вступить с нею в сражение, не обошедшееся без убитых и раненых. В Шуше духовенство при этом не выдвигалось вперед. Во многих других пунктах передача церковных имуществ происходила столь же неблагополучно. Политические убийства продолжались. В Карсе 9 сентября убит наемными турецкими армянами турок Шариф Лачинбеков, подозревавшийся в нелюбви к армянам и в сообщении о них сведений турецким властям. Убийство произошло в двух шагах от губернаторской канцелярии, причем собравшаяся туда толпа армян помогла скрыться убийце, кстати, ранившему и городового. Потом все эти лавочники и приказчики отзывались полным неведением о происшедшем. Армянство стоит сплошной стеной, покрывая какие угодно ужасы, и даже хвастая некоторыми подробностями преступлений; так например, громко говорят, что за убийство протоиерея православного собора Василова, убийцы получили 25 000 рублей. Ясно, какую роль играют в таких делах армянские денежные тузы.

   13 сентября, среди бела дня, в Эчмиадзине турецкими армянами, очевидно, по приказанию их повелителей, убит на базарной площади некий Потоянц, виновный в том, что был в числе понятых во время передачи церковных имуществ в казну и подписал протокол, вопреки угрозам революционного комитета. Это одно из многих политических убийств в данном районе. Население терроризовано, особенно тем, что убийцы и их повелители остаются неоткрытыми и безнаказанными. Характерно, что эмиадзинский монастырь содержит и прикармливает сотни турецких армян, людей разбойничьего вида и образа жизни.

   Во всех описанных выше вспышках армянского мятежа бросается в глаза ряд характерных фактов. Во-первых, у армянской толпы, которую обыкновенно считают мирной и робкой, и которая, действительно, от природы труслива, - оказалось много оружия; стало быть, существовали давно заготовленные склады оружия, свидетельствующие о существовании организации, готовившейся к определенным поступкам. Во-вторых, к месту беспорядков мятежные армяне были призваны колокольным звоном и пришли с оружием в руках, причем в Карсе и Баку заняли своего рода стратегические позиции; стало быть, все было заранее подготовлено. В-третьих, церковь, призывающая колокольным звоном не на молитву, а на резню, церковь, алтарь которой попран орудиями истребления, является не домом молитвы, а очагом зверства и притоном мятежа против законной власти, действующей в духовных интересах этой же самой церкви.

   Наконец, 14 октября 1903 г., среди бела дня, на выезде из Тифлиса, близ Ботанического сада, на главноначальствующего гражданской частью на Кавказе генерал-адъютанта князя Голицына, возвращавшегося в экипаже с супругой из загородной прогулки, напали трое негодяев, нанесшие князю несколько кинжальных ран в голову, лицо и руку и пытавшиеся вытащить начальника края из коляски. Князь храбро отбивался палкой и парировал несколько опасных ударов. Казак Сипливенко мужественно вступил в борьбу с нападавшими, был ранен; на помощь подоспели чины земской стражи, а затем казаки. Головорезы бежали по ущелью, отстреливаясь; один из них был убит наповал, а два другие смертельно ранены и умерли в тот же день.

   По полученным тогда же из Тифлиса сведениям виновники дерзкого покушения на жизнь представителя Державной власти на Кавказе оказались принадлежащими к низшим классам армянского населения. Вопрос о нравственных виновниках преступления, его мотивах и даже полной обстановке так и остался невыясненным. Часть нашей печати вдобавок проявила либо неосведомленность, либо, в лице печати еврействующей, уже прямо стремление выгораживать из этого темного дела армянскую интригу, сворачивая его всецело на кавказских разбойников. В глазах людей, знающих Кавказ, в таком толковании содержится несомненная натяжка. Впоследствии выяснилось, что убийцы не-русско-подданные армяне, принадлежащие к армянской террористической шайке. Полезно было бы узнать, какие с виду мирные армяне участвуют в ней деньгами или иным способом...

   Вообще, более чем пора серьезно вникнуть в роль, которую играют в преступлениях, разбоях, мятежах и прочих язвах кавказской жизни влияние и многомиллионные состояния некоторых богачей с темным прошлым и более чем туманным настоящим. Добросовестное и проникновенное изучение этого коренного для Кавказа вопроса дало бы правительству ключ к очень многим таинственным дверям, за которыми творятся недобрые, пагубные для спокойствия края дела.

   После всего сказанного не ясно ли, что закон 12 июня явился мерою более, чем необходимой, т.е. скорее запоздалой, чем преждевременной?

   С этой точки зрения, каждый пропущенный год, каждый пропущенный день был чреват печальными осложнениями, потому что армянская революционная организация разрасталась вглубь и ширь. Если бы ей вовремя была поставлена преграда, то не было бы многих лишних и, в основе, жалких жертв недомыслия, революционного гипноза и слепого фанатизма. Так или иначе, жаль этих дикарей, потому что не будь они завлечены своими бездушными вожаками, - они были бы хоть не особенно полезными, но все же мирными русскими подданными.

   В государственной политике, когда она имеет дело с большими народными массами, нет ничего более жестокого, как кротость или полумеры по отношению к вожакам, ведущим толпу на путь мятежа. Если бы несколько лет тому назад твердой, властной рукой был изъят из обращения десяток-другой доселе благополучных привилегированных армянских политиканов, - теперь войскам не пришлось бы стрелять. Ловить и наказывать мелких агитаторов, оставляя в стороне главных воротил - значит пытаться вычерпать реку ведрами. Всякое мало-мальски серьезное явление, грозящее бедой, надо перехватывать у самого истока: иначе выходит нецелесообразно с точки зрения государственного порядка и, в результате, жестоко по отношению к народной толпе, платящей кровью за безумие, которое в ней нарастает под впечатлением несвоевременно - мягкого отношения власти к коренным виновникам анархических явлений.

   Сказанное сугубо применимо именно к восточным народам. Восток покоряется только грозной силе, справедливой, но непременно грозной. Кротость, порожденную высшими гуманными побуждениями, он считает слабостью. Особенно армянин как народный тип не понимает великодушия, потому что сам к нему решительно неспособен.

   В одной из своих передовых статей "Новое Время" говорит, между прочим, по поводу неслыханной наглости мятежного священника Тер-Араратова: "Если некоторым армянским священникам улыбается роль польских ксендзов 1863 г., то разве только их невежество по части русской истории позволяет им не знать дальнейшей судьбы тех, кому Муравьев-Виленский говорил, что при доказанности вины их "не спасет даже и ряса"...

   Аналогия верно подмечена: она напрашивается сама собой, с той разницей, что католические ксендзы даже во времена восстания не утратили искры Божьей и не забывали, что они христиане. Большинство же армянского духовенства почти ничего общего не имеет с настоящим христианством.

   К какому выводу можно прийти по поводу вышеуказанных прискорбных событий?

   Во-первых, как они ни прискорбны, - хорошо, что они произошли раньше, чем армянская революционная организация разрослась бы втихомолку до более крупных размеров.

   Во-вторых, обстановка беспорядков и, в частности, наличность значительного количества оружия свидетельствует о том, что организация охватила все слои армянского племени, а не ограничивается одним лишь духовенством.

   В-третьих, вопрос не исчерпан, с армянским мятежом не покончено. Мы видели только преждевременно распустившиеся цветочки, а ядовитые ягодки еще впереди. Русскому правительству следует вспомнить слова хорошо осведомленного армянофила Пьера Морана, назвавшего армян опасными подданными. Если они покуда, до удобного для них случая, будут воздерживаться от вспышек с оружием в руках, то их подпольная растлевающая деятельность неминуемо усилится. Надо беречь от них наши учебные заведения. Не подлежит сомнению, что армянские агитаторы будут стараться вовлечь нашу учащуюся молодежь в беспорядки, подобно всегда нашептывающим евреям. Логика этих агитаторов будет хромать, так как, вступаясь перед противоцерковной "либеральной" молодежью за свою церковь, они вынуждены будут напирать на светскую, политическую сторону армянской теократии, т.е. выдадут ее скрываемую ныне истинную сущность. Армянская организация, опутавшая Закавказье и свившая гнезда в обеих столицах наших, будет работать вдвое усиленнее, - растлевать одних, усыплять других и волновать третьих. А когда настанет "час", - мало ли, что может произойти! Ведь не остановились же армянские революционеры перед вооруженным захватом оттоманского банка и бросанием бомб с его крыши! И это в Турции, где коренное население не шутит!..

   Конечно, все это можно и должно в значительной мере предотвратить. Для этого необходимы органические, постоянные меры в крае, нужно помешать сбитой с толку армянской интеллигенции зазнаваться. Надо немножко знания дела и твердости.

   Преждевременным "показыванием карт" армянская интрига себе повредила, указав на необходимость радикального оздоровления кавказской жизни. Несомненно, что нужна была большая доза самомнения и заносчивости, чтобы совершить подобную ошибку и выдать себя; это могло произойти не иначе, как на почве долгого неуважения к русской власти и государственным законам.

   Католикос привык безнаказанно не исполнять распоряжений правительства; армянские богачи, похитители казенных земель, поставщики недоброкачественных продуктов казенным учреждениям, контрабандисты и руководители темных банковских предприятий привыкли к безответственности перед административными и судебными учреждениями; армянские политиканы привыкли открыто проявлять свою наглость, под прикрытием связей в местных и столичных учреждениях; всего нисколько лет тому назад один армянский агитатор, скомпрометированный в деле похищения важного государственного документа, который он имел наглость целиком напечатать в "Times" и в армянской газете "Аравелк", издающейся в Турции, нашел влиятельных заступников и оказался почти безнаказанным²²; армянская и армянствующая печать много лет пользовалась потворством и проявляла разнузданность, пресекавшуюся неумело и притом большею частью уже после того, как был нанесен весь политический вред, который местная цензура могла и должна была предотвратить. За последние несколько десятилетий закавказская жизнь представляет собой целое море всяческой безнаказанности, т.е. в итоге политической и правовой беспринципности.

   Чем раньше проявились острые результаты такого беспорядка вещей, тем лучше, и тем больше чести государственным людям, взявшим на себя почин мероприятий, которые дали столь яркий реактив.

   Наглость армянских крамольников объясняется также и беспринципностью некоторых петербургских сфер вообще и, в частности, нелепым толкованием обстоятельств, при которых была проведена реформа управления армянскими церковными имуществами. Любой лавочник в Тифлисе, Эривани или Шуше без запинки рассказывает подробности прений по данному вопросу, происходивших в соответственных государственных учреждениях, причем открыто и многозначительно приводятся имена тех лиц, на моральную поддержку которых армянские крамольники считают себя вправе рассчитывать. Причины и последствия такого возмутительного факта, а также его интимную подкладку мудрено выяснять в печати, но умолчать о нем было бы непатриотично, да и негуманно по отношению к самим армянам, которые могут дорого поплатиться за свое заблуждение.

   Ведь они уверены, что у них найдутся в столице влиятельные покровители, могущие достигнуть даже отмены того, что сделано по Высочайшей воле, неспособной к самопротиворечию. В таком нелепом заблуждении их укрепляют распространяемые в крае (и вероятно, вымышленные) цитаты из упомянутых прений, якобы косвенно рекомендующие противиться до последней крайности Высочайшей воле. Это уже прямо какой-то психоз зазнавшихся восточных людей, - и ясно, что лучшим лекарством против такого опасного недуга может служить только честная твердость со стороны выполнителей предначертаний Государя Императора.

   Вряд ли есть повод сомневаться в наличности такой твердости у главных руководителей этого дела, столичных и кавказских. Но, помимо этого, необходимо обратить внимание на восточную психологию и на то, чтобы второстепенные местные органы, сообразуясь с этой последней, действовали по строго выработанной программе, неуклонно и систематично. Между тем, по этой части замечается некоторый изъян, нелестный для второстепенных органов кавказской администрации, непосредственно соприкасающихся с делом.

   Строго говоря, упомянутая выше реформа не должна была удивить ни наши правящие сферы, ни самих армян. В 90-х годах покойный генерал-адъютант С.А. Шереметев лично говорил мне о целом ряде серьезных данных, побуждающих к ней, и лишь выражал неуверенность в достаточной чуткости и беспристрастии тогдашних петербургских влиятельных кругов. Очевидно, следы упомянутых данных должны существовать и в кавказских, и в центральных столичных учреждениях.

   Сами армяне как простые, так и интеллигентные, были крайне недовольны своими церковными порядками. Между священниками и паствой происходили постоянные пререкания на почве экономической. В армянских газетах "Мшак" и "Нор-Дар", во время моего пребывания в Тифлисе, страницы пестрели резкими обличениями против лиц, духовных и светских, управлявших имуществами армянской церкви²³. Этих заправил нередко печатно называли ворами без всяких смягчений, но приводя тому убийственно красноречивые фактические основания.

   Вот некоторые факты, сохранившиеся в моей памяти, конечно, лишь в общих чертах. Гандзасарское и Хотаванское имения Елизаветпольской губернии, составляющие площадь около 90 000 десятин земли и управлявшиеся монахами, приносили в общей сложности доход армянской церкви менее 50 рублей в год, - не за десятину, а всего! Находившееся под непосредственным надзором самого католикоса огромное Марцское имение в уездах Борчалинском и Казахском, с богатыми вековыми сосновыми лесами, рудами и пастбищами, размером чуть ли не до 200 000 десятин, приносило доходу от 1-ой до 3-х тысяч рублей. В пользовании этим имением, кроме армянской церкви, являлись еще соучастниками нисколько частных лиц, открыто сетовавших на хищническое обращение с этими огромными богатствами, расположенными близь станции Санаин Карской железной дороги. Столь же варварски управлялось, имение Чарекаванк, в Елизаветпольской губернии. Доходило до того, что, по словам местных представителей министерства финансов, на некоторых консисториях (напр., карабахской), накопились значительные суммы казенной недоимки, а смета Эчмиадзинского монастыря часто заканчивалась дефицитами свыше 100 000 рублей в год.

   Ясно, что армянская печать была совершенно права, открыто говоря о воровстве, а также не подлежит сомнению, что этот термин очень понятен практичным армянам всех слоев общества, весьма сведущим в денежных: делах. Население не могло сочувствовать расхищению церковного достояния.

   Между тем, на практике, при объявлении закона 12-го июня, эта удобная почва была мало использована местными органами, фактически осуществлявшими правительственное распоряжение. Во-первых, армянскому народу даже не объяснили надлежащим образом, в чем заключается новое мероприятие: не нашлось надежного лица, которое бы популярно, толково и убедительно изложило по-армянски сущность и основания реформ, хотя казалось бы, такое лицо должно было найтись, хотя бы среди чинов местного цензурного комитета. Во-вторых, резкое сопротивление со стороны католикоса и его клевретов придало приему армянских имуществ в казенное управление внешний вид, совершенно не соответствующий истинному смыслу этого оздоровляющего акта. Здесь необходимо отметить, что жители казахского уезда, как мне пишут из Дилижана, обратили внимание на сплошную рубку в огромных лесах Агарцинского монастыря, учиненную перед самою сдачей этого имения в казенное управление; характерно, что Агарцинским имением заведовал сам католикос. Выходит действие... in fraudem rei publicae. Наконец, увы, приходится признать, что некоторые из второстепенных местных представителей власти, напр. в Эриванской губернии, выполняли свои обязанности по применению нового закона, - выражаясь очень мягко, - без должного к нему сочувствия. Эти люди, популярные в среде армянских политиканствующих плутократов, дорожили прежде всего своими хорошими отношениями с противорусской средой и косвенно могли подать сами повод к неправильным толкованиям меры, не имеющей ничего общего с религиозной нетерпимостью или недоброжелательством к армянскому народу, истинные интересы которого правительством дальновидно ограждаются...

   Армянские агитаторы, с духовенством во главе, распространили посредством печатных прокламаций и устных "проповедей" нелепую басню, будто бы правительство желает отнять у церкви св. Григория ее собственность и насильно обратить армян в православие. То, что священник Тер-Араратов еще не понес наглядной и поучительной кары за свою неслыханную мятежную дерзость²⁴, окрылило такую же дерзость армянских политиканов, к речам которых народная масса еще больше стала прислушиваться. Многие тифлисцы себя спрашивают, каким образом хотя бы прокурорский надзор, вопреки уложению о наказаниях, не обратил внимания на преступление Тер-Араратова, за которое серьезно поплатился бы обыватель любой местности России, да и всякого другого государства?! Можно с уверенностью сказать, что шансы на покушение против князя Голицына значительно уменьшились бы, если бы за упомянутыми вспышками армянской крамолы своевременно последовала строгая репрессия. На Востоке нет ничего вреднее полумер, особенно в минуты народного волнения: полумеры увеличивают наглость, предприимчивость и авторитет вожаков всякого подобного движения.

   Весьма характерно, что после злодейского покушения на жизнь главноначальствущего, все общественные учреждения и племенные группы края выразили кн. Голицыну как человеку и представителю русской власти лояльные чувства посредством адресов, молебствий и т. д. Исключение составляют одни армяне, - и можно подумать, что все слои этого зазнавшегося народца солидарны с убийцами.

   На деле это, конечно, не так и вопрос сводится к тому, чтобы, с одной стороны, подорвать авторитет самозваных опекунов армянского племени, а с другой - разрушить упомянутую выше басню о посягательстве на армянскую религию. И то, и другое, разумеется, достижимо, особенно, если Петербург, в лице беспринципных своих элементов, не примется парализовать работу властей, стремящихся упорядочить давно запущенные кавказские дела.

   На таких беспринципных петербуржцев доселе крепко надеются армянские политиканы. Мне пишут из Тифлиса, что их надежда за последнее время растет, так как они уже дали инструкции "своим людям" для столичных салонов. Приедет сюда какой-нибудь мнимо-грузинский князь или просто посторонний путешественник и станет говорить что-нибудь, вроде нижеследующего:

   - Мое дело сторона, я не армянин и армян не люблю, но помилуйте! Благодетельная в принципе реформа проведена несвоевременно, это бестактно и небезопасно, тем более что народ считает и всегда (?!) будет считать это посягательством на свою религию! И католикос ужасно огорчен! Этот добрый старик, преданный России, вынужден (!) противиться новому закону, хотя сердце его полно лояльнейшими чувствами. Лучше всего бы дать ему возможность объясниться... и т.д., и т.д.

   Все народности Кавказа придают огромное значение поездкам своих представителей в Петербург, особенно когда эти поездки сопряжены с возможностью личного представления Государю Императору. Понятно, с каким усердием армянские политиканы распространяют теперь слухи о скором приезде сюда католикоса "для личных переговоров", уповая на обычную поддержку своих столичных ходатаев.

   Надо желать, ради русского государственного достоинства, чтобы подобные нашептывания не достигли цели. Как выше сказано, своевременность реформы доказывается уже тем, что благодаря ей, обнаружились во всей красе давно выполнявшиеся втихомолку планы армянской интриги. Басня о посягательстве на религиозные или материальные интересы церкви св. Григория рушится сама собою, особенно после того, как армянское население увидит, что, в частности, церковь материально только выиграла и стала на путь духовного оздоровления. Для этого полезна была бы широкая гласность с одной стороны и решительная твердость - с другой.

   Необходимо, конечно, также, чтобы местные органы министерства земледелия и государственных имуществ, под угрозой строгого служебного взыскания, ревностно взялись за рациональное хозяйство во вверенных им церковных армянских землях; малейшее упущение с их стороны в данном деле было бы политической ошибкой, которую армянские агитаторы ожидают с нетерпением, надеясь на содействие неверных слуг государства. С этим вопросом шутить нельзя. Роль католикоса в нем более чем ясна, но люди, стремящиеся обелять его, не прочь представлять его жертвой, а не вдохновителем движения, вызванного "несвоевременной", будто бы, правительственной мерой. С этой целью был даже разыгран в гор. Александрополь политический "спектакль" особого рода. Толпа кидала камни в вагон Мкртыча Хримяна, а священник Тер-Ованесов, поднятый толпою на руки, кривлялся и дерзко кричал своему духовному главе, что он должен либо отречься от патриаршества, либо сопротивляться русским властям. Произошло это после семидневного лихорадочного метания Мкртыча I по разным местностям эриванской епархии, где он, с одной стороны, уклонялся от принятия официального известия о новом законе, а с другой - давал своим подчиненным соответственные инструкции... Объясняться католикосу не о чем. Он уже много лет объясняет сущность своего направления достаточно красноречиво, - фактами дерзкого неповиновения правительственным распоряжениям.

   Разумеется, мудрено заранее предсказать, до какого предела дойдет армянский психоз²⁵, тем более что именно от не всегда надежных второстепенных представителей местной власти зависит возможность исподтишка разжечь его или умерить, посредством устранения болезнетворных микробов. Несомненно одно - что этот кавказский недуг может представить случайные опасности лишь для единичных должностных лиц; а отнюдь не для русского дела в крае. В итоге - мы теперь знаем, благодаря своевременной реформе, в чем суть, и здесь применима утешительная французская пословица: "Un home prěvenu en vaut deux"...

  

  

   Кавказских мусульман, по разнице в характерных чертах, можно разделить на две резкие категории: первую составят мусульмане, входившие в состав Турции и, особенно, Персии, с ее вассальными ханствами; вторую - жители Дагестана и прочие горцы, исповедующие ислам. Турков и курдов в наших владениях немного, и они представляют собой маленькое, неяркое пятнышко на пестром кавказском ковре. Азербайджанские татары дело другое: их много, и они составляют значительный и во многих отношениях ценный элемент, к которому необходимо присмотреться поближе.

   Восточное Закавказье в течение веков считалось персидским владением и частью бывало таковым на деле в единичных случаях; обыкновенно же оно делилось на ханства (гянджинское, эриванское, талышинское, шекинское и т.д.), владетели которых были сперва служилыми людьми по назначению персидского правительства, потом достигали передачи своих административных полномочий по наследству и, наконец, отпадали от Персии, добивались независимости и являлись маленькими тиранами в восточном вкусе. Такой же преемственности в управлении более мелкими частями территории достигали беки, особенно, когда состояли в родстве с ханскими домами. Масса мусульманского населения подчинялась этим правителям на начале восточно-государственном, а не состояла у них в крепостной зависимости. Азербайджанцы пахали землю, занимались садоводством и скотоводством, охотою, войной и... разбоями, принципиальное отличие которых от войны, в виду смутности земельных границ и правовых понятий, местному населению доселе не вполне ясно. Если жители одного ханства или бекства нападали на селения другого, с целью пограбить, отмстить за кровь или показать удаль, то это называлось войною. Теперь это разбой, и притом, по мнению современного русского суда, принципы которого населению непонятны, а формы являются источником соблазнов, порождающих озлобление и новые преступления. Армяне занимались торговлею, трепетали перед ханской нагайкой, ползали перед беками и бледнели при виде человека, вооруженного кинжалом. Своим стяжанием они зачастую должны были недобровольно делиться с властителями-мусульманами. Исключение составляли неправильно называемые (по отношению к прошлому) армянами жители Карабага (Албания или Агвания), исповедовавшие армяно-григорианскую веру, но происходившие от горских и тюркских племен и объармянившиеся лишь 3 - 4 века тому назад. Христиане-карабагцы порою проявляли даже воинственность, и местным ханам приходилось с ними считаться.

   Азербайджанцев называют татарами, но это совершенно неточно, если относить притом татар к монгольскому племени. Если в жилах азербайджанцев и есть татарская кровь, то лишь как результат монгольского нашествия времен Батыя, Мангу и (в Закавказье) Хуллагу-хана; такого же рода результаты остались и после арабов: доселе в восточном Закавказье попадаются люди арабистанского типа и даже напоминающие мулатов, с очень темною кожей и курчавою шерстью на голове. По основному же происхождению азербайджанцы - тюрки, туранцы, кровные родственники древних огузов, сельджуков, современных турков и курдов. Азербайджан дал Персии одну из величайших ее династий, во время владычества которой расцвели в этой державе науки, искусства, земледелие и ратное дело. Имя Алп-Арслана доселе не забыто в этой части Азии.

   Если в петербургских гостиных и говорильнях, пропитанных космополитизмом, существует тенденциозное требование не поднимать вопроса о чьем бы то ни было племенном происхождении, то на Кавказе, да и вообще во всех странах, где люди ближе к природе, принято обращать внимание на кровь - там знают, что человек - существо психофизическое, а не отвлеченная математическая выкладка; что духовный склад состоит в тесной связи с устройством головы и прочих частей тела, и что человеческими поступками руководит не только настоящее, но и прошлое; в них говорит кровь предков.

   У азербайджанцев кровь, несомненно, благородная; они от природы добры, мужественны, великодушны, способны к умственному и нравственному развитию. Идея государственности, и притом сильной, внушающей уважение к власти, традициям и порядку, несомненно, им присуща, несмотря на их кажущуюся анархичность, объясняемую историей, географическим положением края и вытекшими отсюда бытовыми условиями. В основе азербайджанец является стихийным сторонником неограниченной власти, сильной и патриархально-справедливой. Это почти та же психическая расовая черта, которая есть и в русском народе, преданном Самодержавию не только умом и сердцем, но и, так сказать, нутром. Насколько армяне и евреи, в силу расового инстинкта, нутром враждебны всякой государственности и особенно идее неограниченной монархии, настолько азербайджанцы стихийно, органически ей сочувствуют, - даже мятежники, даже разбойники. Конечно, нет психического тожества с русскими в данном вопросе, так как русский народ восприял более высокую византийскую религиозно-политическую культуру и в массе не подвергался таким анархическим воздействиям, какие отразились на характере азербайджанцев; но в основе есть несомненная аналогия.

   Ислам, явившийся одним из культурных начал этого народа, мог, разумеется, лишь развить указанную черту и дать ей идейное обоснование: един Аллах, един пророк, единый представитель пророка, носитель светской власти. Во всем идея единовластия, идея настолько сильная, что переходит за рубеж вероисповедных различий, - и всякий государь, хотя бы и иноверный, является святыней как представитель неограниченного единовластия. Закавказские мусульмане неоднократно дрались против своих единоверцев - турков под знаменами Белого Царя, преклонившись перед величием просвещенного, культурного единовластия.

   Народы Запада, в особенности наиболее энергичная часть германского племени - англосаксы - органически склонны к политике, со всеми ее мелочами, дрязгами и ежедневной сутолокой, отнимающей массу времени и усилий на борьбу за решающую роль в народоправстве. Народы Востока, и в частности азербайджанцы, предпочитают вверить политику властному лицу, которому воздают почитание и благодарность за отеческую заботу о нуждах народных, за спокойствие, силу и славу, достигаемые под его знаменами. Это именно органическая разница в миросозерцаниях, чреватая политическими и бытовыми последствиями.

   Вряд ли нужно доказывать, что народ с восточным воззрением на государство составляет ценный созидательный элемент для такой неограниченной монархии как Россия; он представляет собою строительный материал, которым государственная власть, обладающая достаточною чуткостью, может пользоваться для своего развития и для успешного выполнения своей исторической миссии.

   С понятием ислама принято у нас связывать исключительно и огульно понятие фанатизма. Как только заговорят о мусульманах, так сейчас произносится слово "газават", т.е. священная война, стращают панисламизмом, турецкими зверствами и т.д., особенно теперь, под влиянием неизреченных страданий, которым подвергается несчастное население Македонии и Старой Сербии под гнетом озверелых балканских мусульман; при этом обыкновенно забывают о зверствах американцев над неграми и филиппинцами, немцев над китайцами, англичан над бурами, наемников банкиров - евреев - над конгрегациями. Ислама у нас не знают: из Корана знают только две-три воинственные суры, написанные на случай и принимающие временно-догматическое значение лишь в тех случаях, когда мусульманское население той или иной страны либо ожесточено ненормальными жизненными условиями, либо вдохновлено каким-нибудь энергичным вождем, рисующим ему радужные перспективы.

   К вопросу об исламе мы доселе относимся некультурно. Мусульмане в нашем государстве по численности занимают первое место после русских, а у нас даже не существует перевода книги "Le Coran analysě", являющейся настольной для всякого французского чиновника в северной Африке; о сколько-нибудь серьезных и беспристрастных самостоятельных исследованиях, которые бы помогли нашим служилым людям, имеющим дело с мусульманами, вникнуть в главный источник миросозерцания этих последних, у нас нет речи. Сказать по правде, покуда и не для кого писать такие книги, так как чиновники наших азиатских захолустий поглощены другими интересами.

   Преданность вере, которую человек считает правой, должна, разумеется, совпадать с отрицанием истинности других исповеданий в полном их объеме: как православный, я могу только Православие считать истинной верой, в ущерб остальным религиям. Тем не менее, было бы странно отрицать, что в этих последних содержатся части той вечной единой истины, которая полностью составляет содержание православия; еще страннее было бы отрицать не только благотворность воздействия тех или иных иноверных исповеданий на озаренные ими народы, но в отдельных случаях даже практически-субъективное преимущество таких исповеданий для человеческих рас, находящихся на соответственном духовном уровне, и обставленных специальными условиями. Таков, в частности, ислам. Не обладая, - с нашей, православной, точки зрения, - полнотою истины, он дает, однако, принявшим его народам элементы ее в кратких, удобопонятных формулах и усвояемых дозах. Выражаясь практически, можно сказать, что один и тот же человек, добросовестно восприняв веления ислама, заключающие в себе значительную дозу христианской морали, и ведущий вследствие этого патриархально-достойную жизнь, мог бы оказаться гораздо худшим, если бы ему были преподаны более высокие, но менее доступные его пониманию и менее отвечающие его психическому складу начала христианства; за непониманием последовало бы неприменение. Нравственное содержание испарилось бы, и остался бы мертвенный обряд, иная форма того самого язычества, в борьбе с которым Мухаммед явился истинным просветителем, истинным делателем нравственного прогресса своих соплеменников.

   Если вникнуть в догматику и историю Ислама, то нельзя не признать, что эта религия, проповедующая милосердие к ближним, заботу о немощных и скорбящих, озаряющая несколько раз в день (строго требуемые намазы) человека напоминанием о Едином Боге, является этическими сторонами своими, хотя и переплетенными с воинственною нетерпимостью и чувственным материализмом, - так сказать, духовной ветвью христианства, протоком, оторвавшимся от этой великой реки и неминуемо долженствующим вернуться к ней. Если взять на практике омусульманившегося грузина-аджарца и православного гурийца (по племенному происхождению почти родные братья), то придется отдать преимущество первому, потому что он честнее, великодушнее и вообще нравственно выше. Если взять мусульманина-азербайджанца, хотя бы из разбойников, но верующего мусульманина, и "всеми уважаемого", обласканного кавказскими властями "христианина"-армянина, с дипломом доктора философии в кармане и почетным званием на визитной карточке, то все нравственные преимущества окажутся на сторон первого; первый, хотя и грешник, но искренно верит в Бога, и по этому одному душа его в основе христианка, второй - просто одетое в английский сюртук хитрое животное, для которого христианство - мертвая и вдобавок искаженная буква.

   Огромная культурная заслуга ислама перед народами, которым он пришелся по плечу, это - элементарность и ясность его предписаний и догматов. Это не исключает в нем наличности глубоких теософических начал, логическое развитие которых наглядно и непосредственно приближает ислам к христианству. Секты суфиев служат наглядным тому доказательством, а стихотворения Омара Хайяма, в которых описывается "животворящее дыхание Иисуса", являются художественным доказательством христианских настроений ислама. У сложной догматической работы этого последнего за время расцвета арабской цивилизации есть очень оригинальный плод, а именно стремление примирить веру с разумом. Несколько богословских школ небезуспешно посвятили себя этому труду. Воззрение, что истинная мудрость совпадает с добродетелью и с Божьей правдой, можно нередко видеть у кавказских мусульман в весьма характерных проявлениях. Так, например, азербайджанец, осуждая какого-нибудь хитроумнейшего и дальновиднейшего негодяя, непременно скажет о нем, покачивая бритой головой: - "Ах, какой нерассудительный человек!"...

   Конечно, между идеалами, высшими началами религии и теми формами, в которых она выражается на практике, есть весьма существенная разница. Говоря об исламе в Закавказье, надо иметь в виду и невежественное отношение темной массы к букве религии (напр., "шахсей-вахсей" у шиитов), и странствующих дервишей, будоражащих народ своими фантазиями, туманными проповедями и фокусами, и эмиссаров из соседних азиатских государств, - деятелей политических на религиозной почве. На практике ислам зачастую принимает грубые, дикие формы и суеверия, о которых писал еще князь Дмитрий Кантемир в своей замечательной "Книге Систиме", памфлете против "мухаммеданской религии", доселе не отошли и, пожалуй, не скоро отойдут в область преданий. Все это есть, со всем этим надо считаться, но нельзя игнорировать в исламе тех, хотя бы и не часто осуществляемых сторон, которые следует признать положительными с точки зрения общечеловеческой правды и наших государственных интересов.

   Еще менее дозволительно игнорировать те природные черты населения, развитие которых может и должно привести к благоприятным с государственной точки зрения результатам. Культурное развитие азербайджанцев так или иначе может повести их к усвоению исключительно русских, а не западно-европейских начал; подобно татарам всего Поволжья, подобно населению среднеазиатских ханств, азербайджанцы, в культурном смысле естественно, тяготеют именно к русскому строю, являющемуся для них, так сказать, природной стадией развития. Русско-татарские школы прекрасно прививаются и пользуются сочувствием всего населения, сверху донизу стремящегося изучать русский язык и сближаться с русскими. Такого явления, как наглая борьба армянского духовенства и плутократии с русскою властью за школы старого типа, в которых русский язык преподавался лишь фиктивно, - среди татар досель не замечалось. Ни в чем не видно и той предвзятой ненависти к русским, которую проявляет местами армянское население, подстрекаемое своими самозваными руководителями. Конечно, первым русским колонизаторам края, нашим сектантам, приходилось-таки первое время отведать татарского кинжала. Предки нынешних сентиментально-безумных духобор, доведенных до истерии графом Толстым, смотрели на этот вопрос весьма реально и татарским разбойникам давали кровавый отпор; дошло до того, что ни один вооруженный татарин не смел показываться на несколько ружейных выстрелов от сектантских селений, и духоборы достигли полной безопасности.

   Татары понимают и ценят силу, руководимую умом. Благодаря энергии сектантов, русское имя было в татарском населении поставлено высоко, и теперешним русским поселенцам в Закавказье неизмеримо легче иметь дело с татарами, чем с какими бы то ни было другими соседями. Даже единоверные грузины оказываются зачастую менее удобными, чем мусульмане, именно потому, что последние от природы, да и в силу уроков истории, доброжелательны к русским.

   У азербайджанцев хорошая историческая память и большое преемственное уважение к подвигам. Доселе сверкает лучами славы имя Котляревского, героя Ленкорани, с горстью богатырей державшего в священном страхе и подчинении все мусульманское Закавказье. Конечно, канцелярии с их волокитою и мертвенным отношением к жизни, плохая бюрократия и чуждые для местных понятий суды за последние 50 лет сильно повредили русскому престижу, так что теперешнее положение мусульман и их настроение отнюдь нельзя назвать нормальным. Некоторый порядок зиждется покуда на исторической памяти, да на глубокой вере в правдолюбие Белого Царя. Так или иначе, мы проживаем теперь в этом крае дорогое наследие наших умных предков, а послереформенные условия краевой жизни, как будто нарочно сложились так, чтобы поддержать обособление в инородческих элементах, искусственно оттолкнуть все верившее в нашу силу и правду и в итоге привести к кровавым осложнениям.

   Азербайджанским татарам под нашим владычеством не везло. Даже князь Воронцов, наместник-созидатель, в силу своих личных взглядов, совершил ошибку, установив крепостное право там, где его не было, и попытавшись выдвинуть татарское родовое дворянство. Но и эта ошибка не была доведена до конца, и доселе мусульманское население Закавказья, в силу причин ничем не оправдываемых, обречено на хаос в области сословно-поземельной.

   Многое делалось и доселе делается, как будто нарочно, чтобы затруднить этому населению спокойную жизнь и переход к более культурным ее формам. Просуществовавшая несколько десятилетий сословно-поземельная комиссия ничего не делала, была упразднена, и дела ее переданы в канцелярию главноначальствующего гражданскою частью на Кавказе по военно-народному управлению. О том, чтобы эти дела двигались, пока не слышно. Между тем, путаница отношений царит невообразимая: крепостное право отменено, а обязательные отношения крестьян-мусульман к бекам остались, причем угодья не разверстаны; недоразумения происходят на каждом шагу, служа источником дохода для местных маленьких властей и вызывая справедливое неудовольствие во всех слоях населения.

   Невыясненность сословных прав также влечет за собой тяжкие экономические и бытовые последствия. В силу целого ряда обстоятельств, вызванных упразднением крепостного права и постепенным вздорожанием жизни, переходящей от патриархального строя к растленно-буржуазному, - бекам и агаларам, т.е. местным землевладельцам, оказался необходимым кредит. Между тем, не будучи утверждены в правах дворянства, они в дворянском банке кредитом пользоваться не могут, а необходимый народной массе крестьянский банк еще не учрежден. В результате все слои местного населения отданы непредусмотрительною русскою властью в цепкие руки ростовщиков-армян. Если сопоставить это с многолетним бездействием сословно-поземельной комиссии, то не трудно прийти к логическому и жизненно-правильному выводу, что именно армянская плутократия, которой выгоден этот ненормальный порядок вещей, поддерживала его своим тлетворным влиянием на местные правительственные учреждения или единичных бессовестных деятелей. Мусульманин-бек, предки которого занимали видные должности при грузинских царях, а затем были офицерами русской службы, не может поместить своего сына в кадетский корпус на казенный счет, за невыяснением своих сословных прав. Представители высшего сословия, беки и агалары, склонны к военной службе; но и в тех случаях, когда они несут ее беспорочно, с отличием, они не освобождаются от налога, взимаемого с мусульманского населения взамен воинской повинности.

   За отсутствием в крае национальной финансовой политики, экономическое положение именно мусульман ухудшается с каждым годом. Армянская плутократия составляет сплоченную стачку, обесценивающую труд татар-земледельцев и скотоводов, завладевшую всеми рынками, кредитом и денежным обращением вообще. Весь край разделен на районы, разобранные более или менее крупными пауками-армянами, эксплуатирующими местное татарское население. В одном месте сидит, скупая за бесценок туту и виноград, какой-нибудь Хубларов, в другом, Согомонов, в третьем - еще кто-нибудь в таком же роде. А эти сельские продукты скоро портятся: если не продать вовремя, то пропадет немало труда и семья труженика лишится куска хлеба. Сунуться в город? Скупщики могут не допустить до рынка, и мелкая полиция будет на их стороне! Приходится действовать по малорусской пословице "скачи, враже, як пан каже"...

   При современных ненормальных условиях кавказской жизни было бы странно даже думать о том, чтобы в районы ростовщической эксплуатации татарского населения прорвалась посторонняя экономическая сила, создала бы конкуренцию и повысила бы уровень народного заработка. Для борьбы с такими попытками пускаются в ход какие угодно средства, до тягчайших преступлений включительно. На Кавказе много наделало шуму так называемое Хубларовское дело, или убийство в селении Шеллу, Елизаветпольской губернии. Русский промышленник вздумал открыть водочный завод в районе монополиста-армянина Хубларова. Его всячески отговаривали и предприятию старались помешать. Когда же он послал на место, т.е. в агдамский участок Шушинского уезда, нескольких служащих по делам проектированного завода, то эти последние были убиты, причем трупы их оставались нисколько дней не погребенными, так как судебный следователь-армянин был отвлечен от служебных обязанностей какими-то семейными радостями. Хотя он и взялся за дело с таким усердием, с каким, по медвежьей мимике, "бабы на работу ходят", и хотя в дальнейшем он не пренебрегал добыванием доказательств обеляющих монополиста Хубларова, тем не менее, этого последнего, в силу весьма веских улик, пришлось подвергнуть предварительному заключению в тюрьме, к немалой ярости всей армянской денежной аристократии. Особенно веские улики были добыты не предварительным следствием, а полицейским дознанием. Тогда началось гонение против всех лиц, принявших к сердцу открытие виновников зверского преступления. Откопаны были делишки, компрометировавшие уездного начальника и участкового пристава, дела, задолго до того поднятые, затем положенные под спуд и в нужный момент вынутые на свет Божий исключительно с целью подорвать доверие к показаниям этих служилых людей и изъять этих последних из официального обращения. Одновременно была сочинена возмутительная сплетня про шушинского землевладельца, татарина Джафар бека Везирова, повинного в том, что он интересовался раскрытием преступления, так как один из родственников его был убит. Сочинили и дерзали, с целью подготовления общественного мнения к давно задуманному фокусу, публично в юридическом обществе прозрачными намеками говорить, что Джафар бек Везиров, человек влиятельный в своем районе, приводит местное население в мечеть и заставляет его присягать себе (!) на верность. Одновременно с известием о том, что Хубларовское дело передается, по воле кавказского начальства, из гражданского суда в военный, и что полицейские чиновники, неприятные г. Хубларову, будут уволены от службы, в Тифлисе распространился слух, что дело защиты Хубларова организовано совсем особенным образом: взялся "проводить" его один местный проходимец из кавказских уроженцев, обладающей связями в разных тифлисских сферах и давно запятнавший русское имя циничным служением всевозможным армянским шашням. Он должен был "проводить" дело, оставаясь лично в тени; суммы, ассигнованные на эти безгрешные расходы, в устах рассказчиков колебались от 40 до 100 тысяч. Армянская печать дошла до крайнего лиризма в защиту Хубларова, а против этого последнего, по местным цензурным условиям, было писать более чем затруднительно.

   В Шушу выехала сессия военно-окружного суда, под председательством военного судьи Иваненки. Как велось дело, т.е. новое предварительное и судебное следствие, - это мог бы выяснить беспристрастный ревизор, который, к сожалению, туда послан не был. Несомненны только три факта: что помощник прокурора, вместо обвинительной речи, сказал нечто вроде оправдательной, и она была в таком виде напечатана в армянствующей газете "Новое Обозрение"; что за два дня до произнесения приговора, который, казалось, не мог быть заранее никому известен, вся Шуша готовилась к лукулловскому азиатскому пиршеству и что состав выездной сессии, за исключением одного подполковника Эриванскаго полка, принял затем участие в хубларовских празднествах, после того, как г. Иваненко заключил оправдательный вердикт лирическим приветствием по адресу благополучного г. Хубларова²⁶. Джафар бек Везиров был неожиданно для всей губернии арестован и подвергнут предварительному заключению. Там его продержали довольно долго и затем отпустили неповинного больного старика, сказав ему: "pardon, monsieur!"

   Зате